Роман

— Что с вами, Алла Сергеевна, почему вы разутая, не спите, что случилось?

— Я шуметь не хотела, вот и разулась. Заснуть не могу никак: буря шумит, мысли одолевают. Проголодалась вот, решила кефира или молока выпить. А может быть, чаю. Хотите чаю, Николай?

Все это Алла говорила довольно громко, стараясь, чтобы голос ее звучал естественно. Она была уверена, что в комнате детей дверь сейчас открыта, и незваные гости вслушиваются в ее слова. Сама же она шла к кухне и тащила Николая за рукав, понуждая идти с собой.

Николай выглядел удивленным, но шел за Аллой, видно поняв, что дело не только в чае.

Зайдя в кухню, Алла продолжала нести какой-то вздор, а сама лихорадочно писала карандашом на салфетке: « В доме бандиты. Тот, что был без сознания, притворялся, второй убит в их комнате, Толик с ними заодно, они взяли детей в заложники, собаки стерегут детей».

Лицо Николая мрачнело все сильнее, по мере того, как она писала.

Он взял из ее руки карандаш и написал:"Почему вы пишете? Почему не говорите?"

«Они предупредили меня, чтобы я не делала глупостей. Может быть, они жучка ко мне прицепили».

Николай взял записку и сжег ее в раковине. Затем набрал воды в чайник и поставил его на огонь.

— Ах, Алла Сергеевна, — говорил он при этом, — дорого бы я отдал, чтобы называть вас просто Аллочкой! Ваш муж неправ: нельзя хорошенькую женщину оставлять одну, да еще и на отдыхе. Вы достаньте чего-нибудь из холодильника — пусть это будет поздний ужин, я тоже проголодался.

Жестами он показывал Алле, чтобы она успокоилась и накрыла на стол. Сам же стащил сапоги и бесшумно выскочил в холл.

Алла начала греметь посудой, открывать и закрывать холодильник, шуршать бумагой. Придав голосу легкую игривость, она отвечала Николаю, который в это время надевал бронежилет, принесенный им из холла:

— Однако, вы осмелели. Это буря на вас так действует?

— Нет, безделье. Я всегда глупею от безделья.

Приблизившись вплотную к Алле и почти прижав губы к ее уху, он зашептал:

— Сделайте вид, что я к вам пристаю: пищите и отбивайтесь. И когда я выйду, не останавливайтесь.

Алла тут же начала причитать:

— Ну, что вы, Николай, нельзя же так, я мужу пожалуюсь, прекратите, я вам говорю!

Николай выскочил из кухни, а она продолжала визжать, двигала по столу чашки и блюдца, бросила на пол ложку и нож, разбила банку — изображала сопротивление неожиданному любовному натиску мужчины.

Затем, словно сдавшись, она простонала:

— Ну, не здесь же! Поднимемся наверх. Зойкина комната пустая. Отпустите меня, наконец! Я первая поднимусь.

Засвистел чайник, Алла выключила газ и, не в силах больше играть спектакль, отправилась в мансарду.

Наверху царила странная тишина, на площадке никого не было. Не понимая, куда делся Николай, она вошла в комнату, предварительно взлохматив волосы и расстегнув две лишние пуговицы на рубашке.

Двое мужчин встретили ее глумливыми взглядами, но от реплик воздержались и выскочили в коридор.

Алла немедленно заперла за ними дверь и стала двигать к ней комод. Тут проснулся Лешка и сел в постели.

— Мам, чего ты делаешь?

— Тихо! — прошипела Алла, — помоги-ка мне!

Вдвоем они кое-как загородили дверь, и Алла потащила в ванную комнату раскладушку, а затем — постели.

— Мам?! Зачем это?

— Здесь спать будем.

— Зачем?

— Слушай, давай ты не будешь спрашивать, хорошо? Черт, не помещается раскладушка! Я тебе в ванне постелю, а мы с Юлькой на полу ляжем.

— Ну, ты даешь, — только и промолвил сын, выглядывая из ванны, когда Алла приволокла Юльку, так и не проснувшуюся, и уложила ее в приготовленную на полу постель.

— Ложись и спи, — велела она мальчику.

— Я все равно не засну.

— Полежи и заснешь. Или хотя бы лежи молча. У меня сил нет тебе отвечать.

— Хорошо, — вдруг покладисто согласился мальчик, улегся и закутался чуть ли не с головой.

Алла не могла понять, куда делся Николай, но решила, что наступило время беспокоиться лишь о себе, а потому задернула получше шторы на окнах, велела собакам стеречь, выключила везде свет, и ушла в ванную, закрыв и заперев дверь в комнату.

Со стоном утомления легла она рядом со спящей Юлькой и неожиданно для себя заснула, как провалилась во мрак сна.

Так же внезапно, как и заснула, Алла проснулась. Что-то вырвало ее из сна, но что, понять она не могла. Прислушавшись к темноте, она поняла, что дети рядом и спят.

Юлька дышала спокойно, ее сон перестал быть каменным забытьем, наступающим в результате действия успокоительного, а перешел в спокойный и тихий сон здорового ребенка.

— Пусть бы и весь день проспала, — подумала Алла, — может быть, во сне успокоится окончательно. Я бы и сама спала, не просыпаясь. И чего я часы сюда не взяла?! Что сейчас — ночь, утро, день?

Ответа на этот вопрос не было. Пространством вокруг владели непроглядная темнота и тишина, лишь ветер шумел над крышей мансарды. Впрочем, и он притих: не было уже в его голосе неистовства бури. Просто сильный ночной ветер, шумящий в кронах деревьев, порождая в сердце тревогу и страх.

Аллу передернуло, она постаралась улечься удобнее и снова заснуть, но не тут-то было — сон улетел и возвращаться не собирался.

Повертевшись пару минут, она сдалась и решила, раз уж ей не удается заснуть, обдумать, наконец, события прошедших двух дней.

— Неужели всего два дня прошло, — чуть ли не вслух удивилась она, — столько случилось разного, я думала, мы целую вечность здесь заперты.

Значит, так. В доме орудует банда, а может быть, и две — это нужно понять.

Если одна, то это все: мотоциклисты, Николай, Толик, Зойка… А если две?

Мотоциклиста и Зойку убили, я в этом совершенно убеждена. Пусть Николай не втюхивает мне про кочергу! Вопрос, кто убил.

Допустим, Николай. За что? И когда? Может быть, мотоциклисты ее убили? Ладно, с этим потом.

Зойку убили, причем в то время, когда Юлька была в подвале, чуть ли не у нее на глазах. Значит, убийца был в подвале одновременно с Юлькой. Придется ее расспросить, когда проснется. Жалко девочку, но пусть лучше мне расскажет, чем милиции.

Так. Теперь подумаем, чем можно убить человека на расстоянии, но бесшумно. Только пистолет с глушителем. Интересно, он совсем не издает никакого звука? Почему я раньше этим не поинтересовалась, сейчас бы знала и вопросов было бы меньше.

Еще можно было отравить… Когда и чем? Коньяк! Нет, коньяк отпадает: Толик его тоже пил и остался жив. Значит, остаются пистолет и глушитель. Ну, не отравленной же иглой ее убили. Еще и через трубку, как…кто так убивает — пигмеи, аборигены? Фу, ты, черт, о чем я думаю!

Примем как рабочую гипотезу, что Зойку застрелили из пистолета.

Теперь мотоциклист. Его мог убить Николай, когда отводил в комнату, чтобы запереть. Ха! А почему он тогда и второго не кокнул? Если бы тот сопротивлялся, был бы шум, но я ведь в то же время проходила мимо — там было тихо. Нет, Николай тут ни при чем.

Второй мотоциклисть убил своего напарника? Зачем?! По какой причине, что могло произойти? Нет, он тоже отпадает.

Тут к ней пришла догадка, от которой Алла даже села в постели.

— Толик, вот кто! Конечно! Он пришел убивать их обоих, но нашел только одного — видно, они догадались, что их собираются убить, и запланировали побег, но один успел вылезти в окно, а второй — нет. Вот Толик его и убил, а потом пришел ко мне в комнату, проверить, не прячу ли я его, а он тут сам в окно и влез, на ловца и зверь бежит. Да, именно так!

Опять не то. Если Толик его убил, значит, он не с ними. Но я ведь своими глазами видела, как они шептались в ванной! Что это было?! Мама, я не пишу детективы и боевики, у меня другой жанр! Как я все это распутаю, если деталей не знаю? Ничего себе — деталь! Кто в какую банду входит…

Допустим, что банд две. Да не допустим, их, точно, две. Николай и Толик — одна, и мотоциклисты — другая. А Зойка? Зойка, скорее всего, была с Николаем — не зря же она его слушалась. И тогда получается, что ее убили мотоциклисты.

А вот Толик… Хотя… Я ведь не знаю, о чем они в ванной шептались! Может быть один угрожал другому и к чему-то принуждал. Вполне такое может быть.

Если Толик с Николаем, то вполне этот оживший мотоциклист мог его заставить помогать себе: он ведь один остался, такое дело одному не провернуть.

«Какое дело? — вдруг подумалось ей, — Я так хладнокровно рассуждаю, о деле, но о каком? Что все эти идиоты ищут? Неужели бумажки, о которых Лешка рассказал? Вот уж, идиоты, так идиоты! Дед, с его страстью к мистификациям, и не то еще мог нарассказать. Он, может быть, видел, что дети в кустах сидят — вот и рассказывал для их развлечения. А что еще можно у него в доме искать? Я думаю, даже в ЦРУ и Пентагоне знают, что у него есть, и чего нет.

Хорошо, ищут… неважно, что, но ищут».

— Я принимаю такую гипотезу: две команды — мотоциклисты против военных. Зойка была с мотоциклистами, но переметнулась к военным, влюбившись в Толика, за что мотоциклисты убили ее, а Толик хотел убить поэтому их, но нашел только одного, второй вовремя спрятался, хотя это ему не помогло, потому что он напоролся на Толика в моей комнате, воспользовался каким-то своим преимуществом и заставил того помогать… Вроде бы, логично.

Картина, и в самом деле, выстраивалась довольно стройная. Оставалось понять роль Зойки и узнать, кто ее убил.

Последнюю фразу Алла в отчаянии произнесла вслух.

— Я, — раздался вдруг голос Юльки.

Алла резко повернулась к ней и угадала в темноте, что девочка не спит, а сидит на постели и широко раскрытыми глазами смотрит перед собой.

— Юленька, что ты, девочка, тебе приснилось что-то? Дать попить?

— Мама, я не сплю, и мне ничего не приснилось. Я все понимаю и говорю то, что есть: Зойку убила я. Меня теперь посадят?

Алла попыталась ее обнять, но Юлька отвела ее руки и сказала

— Толик должен меня возненавидеть, ведь я убила его невесту.

Голос ее дрогнул, в нем послышались слезы.

Алла возразила ей:

— Это еще не известно, убила ты или не убила. Такое в шутку не говорят, знаешь.

— А я и не шучу.

— Юлька, — взмолилась Алла, — это тебе приснилось, наверное…

— Нет, — упрямо стояла на своем девочка.

Алла рассердилась.

— А если нет, то давай — рассказывай, — сказала она.

— Сейчас, — ответила Юлька, — сейчас…

Она перевела дух, сглотнула и, глядя в темноту, словно читая пылающий в ней текст, заговорила:

— Ты, мама заснула, а мы проголодались. Я и пошла чего-нибудь взять. Лешка винограда захотел и слив. Ну, я на кухне взяла миску — ту, с желто-синими цветами, и пошла в кладовку, а когда я уже хотела из подвала выйти, туда Зойка пришла, пьяная совсем и с бутылкой в руке. И стала меня обзывать по-всякому. Ах, барышня сами кушать берут, не гнушаются… И что я уродка, и что брат идиот, а мама с чужими дядями…Такие гадости говорила. Мам, я что, правда, уродка?

— Глупости, не думай об этом, рассказывай дальше.

— Я ей и говорю, чтобы отстала и дала пройти, а она на меня бутылкой. Ну, я… я не знаю, что было дальше… я миской махнула на нее, а потом смотрю: она лежит, и кровь рядом, а миска разбилась. Бутылка целая осталась, вот странно, да? Мама, это я ее миской убила!

Тут Юлька, словно бы задохнулась, и снова заплакала, но без крика, как днем, а тихо и безнадежно.

Алла обняла ее и тихонько бормотала на ухо успокаивающие слова. С ее души свалился камень: весь день она боялась, что дочь по неосторожности могла нанести Зойке опасный удар. Но из рассказа девочки стало ясно, что удар не достиг цели, и Зойка упала, потеряв равновесие.

— У тебя в миске были фрукты. Они же должны были рассыпаться.

— Я подобрала и назад в кладовку отнесла, — всхлипывая ответила Юлька, — я не сразу поняла, что случилось. Они все грязные были, я их отнесла назад, а когда вышла и опять ее увидела, поняла, что это я сделала…

И она снова заплакала.

— Ты, Юль, слышь, не реви, — вдруг раздался запинающийся голос Лешки, — я думаю, ты ни при чем.

Юлька немедленно замолчала и повернулась в его сторону.

— Ты-то чего проснулся, — почти застонала Алла, — спал бы себе, всем спокойней было бы.

— Ага, поспишь тут, сами болтают, спать не дают, и я же виноват! Юлька, не реви, еще раз говорю — ты ни при чем!

— Как же, ни при чем! А кто при чем? Я же на нее миской махнула, а миска тяжелая.

— Подумаешь, махнула! Махнула… Махнуть мало — ударить нужно. Ты ударила? Мам, слушай, миска сама тяжелая, а в ней еще фрукты были. Не хватило бы Юльке сил так ею махнуть, чтобы сильно ударить. Так, слегка махнула, тихонечко.

— Да, пожалуй. И если бы ударила, почувствовала удар. Ты его почувствовала?

— Не помню.

— Ты говоришь, она одновременно на тебя бутылкой замахнулась?

— Да.

— Но бутылка осталась цела. А должна была бы разбиться о миску.

— Она тебя бутылкой стукнула? — снова вмешался Лешка.

— Нет.

— Вот. И бутылка целая. Она замахнулась, ты замахнулась, она хотела от твоего удара уклониться, потеряла равновесие и упала. Пьяная же была, гадина.

— Леша, ты что, разве можно так об умершей?!

— А что, она лучше стала, когда умерла?

— Какой бы она ни была, она уже за все заплатила своей смертью, понимаешь? Ее теперь не мы судить будем.

— А кто?

— Бог.

— Мам, ты же неверующая, чего ты о боге заговорила?

— Потому что я иногда жалею, что не верю. И жалею, что его нет. Неплохо было бы, чтобы он был реальностью и держал бы в узде некоторых людишек.

— Стоп. Нет у меня ни сил, ни желания вести теологические беседы. Я предлагаю еще поспать. Вдруг утром все как-то разъяснится и рассосется. Буря стихает, может быть, утром телефон заработает — милицию вызовем. Ну, поспим?

— Поспим, — ответил Лешка.

Все начали укладываться и умащиваться, и очень скоро, в темной маленькой комнатке воцарилась сонная тишина.

Заснули дети, заснула Алла, только ветер не спал, гнул и трепал деревья, да собаки в соседней комнате чутко смотрели в темноту, услышав какой-то подозрительный звук. Но звук затих, и псы улеглись, положив головы на лапы, непреклонные в своей преданности и четком понимании долга

Алла проснулась от отчетливого ощущения, что наступило утро. В комнате стояла кромешная тьма, но за стенами дома, было тише, чем все эти дни: буря, явно, слабела.

Решив проверить это, Алла открыв одну створку окна, приоткрыла ставень.

Дождя уже не было, ураган стих — просто сильный ветер дул, раскачивая деревья в саду, отчего они глухо шумели. Казалось, что это они гонят своими кронами рваные серые тучи, торопливо бегущие по небу, словно спасаясь от удара ветвей.

Море гремело, тяжело било в берег, и Алла подумала, что шторм еще не скоро прекратится.

Она решила, что можно уже открыть ставни: беспросветная темнота ночью и неяркое электрическое освещение, которое обеспечивал днем генератор, изрядно утомили ее, хотелось света и солнца. День был пасмурный… хотя бы света!

Она распахнула и закрепила ставни и повернулась от окна — детей на их постелях не было.

В ужасе она бросилась в спальню, а там овчарки сидели, свесив языки, и увлеченно смотрели, как Лешка с Юлей, сопя и толкаясь, пытаются отодвинуть от двери тяжелый комод.

— Господи, — только и смогла сказать Алла.

— О, мам, с добрым утром!

— Мам, я выздоровела!

— Что вы делаете? — обрела голос Алла.

— Дверь открыть хотим.

— Зачем?

— Мы голодные, а собакам гулять нужно.

Дети были правы. Алла решила, что придется, видимо, открыть дверь и пробраться на кухню. Что делать с собаками, она придумать не могла.

Она уже совсем решила отодвинуть комод и открыть дверь, как в коридоре раздались осторожные шаги, и голос Толика произнес ее имя.

Алла прижала к губам палец, чтобы дети не откликнулись, быстро подсадила Лешку на комод, знаками велела ему осторожно посмотреть в полукруглое окно над дверью. Окно это было закрыто шторкой, но если сделать небольшую щель, можно было бы осмотреть коридор, оставаясь незамеченным.

Алла никогда не могла понять, зачем эти окна над всеми дверями были закрыты шторами, но сейчас порадовалась странному капризу хозяев.

Лешка осторожно выпрямился на комоде и прильнул к окну.

Вдруг он быстро присел на корточки и стал поспешно слезать на пол.

— В чем дело? — одними глазами спросила его Алла.

Мальчик на цыпочках стал красться в ванную, маня мать и сестру за собой.

Стараясь не шуметь, он прикрыл за ними дверь и шепотом произнес:

— Их двое, там еще дядя Коля. Оба с пистолетами, держат их наготове. По-моему, они нас застрелить хотят.

Дети вопросительно уставились на мать. Она лихорадочно думала, что предпринять, а вслух произнесла:

— Интересно, телефон работает уже или еще не наладили?

— А зачем нам телефон?

— Мы бы в милицию позвонили, и нас освободили бы.

— Нужно, чтобы кто-нибудь из нас выбрался из дома и побежал к участковому.

— Как ты выберешься?

— Через окно.

— Леша, третий этаж, ты забыл?

— Мама, я придумала! Разорвем простыни и пододеяльники, свяжем веревку! Я в кино видела. Обвяжем Лешку, он легкий, его такая веревка выдержит. И он сбегает к дяде Сорокину.

— Точно! — тут же загорелся идеей Лешка, — вам с Юлькой такого не сделать. И вообще, я мужчина, я должен женщин из опасности выручать.

Алла молчала и смотрела на детей. Пожалуй, они правы, но как решиться на этот отчаянный шаг? Рисковать ребенком, а вдруг его поймают?

— Мама, меня никто не увидит. Я вылезу из этого окна. Под ним беседка из винограда, меня видно не будет. Да еще дерево здоровенное. Я могу вылезти из окна на дерево, а уже с него спуститься — я такое сто раз делал, когда ты еще не приехала.

— И я делала. Мама, может быть, и ты вылезешь? Все убежим, пусть они нас ищут!

— А с собаками что делать?

— Ух, да, я и не сообразила.

— Собак можно на веревке спустить. Кто-то один спускается, двое других привязывают собак и по очереди спускают. Тот, внизу, их отвязывает. И все. Такое тоже в кино было, я не помню, в каком.

— Ох, что-то много вы кино смотрите!

— Мам, это полезно! Смотри, сколько здоровских идей мы придумали!

— «Здоровских»! Учу тебя, учу!

— А чего? Все так говорят!

Алла поняла, что другого выхода у нее просто нет. Она никак не могла поверить, что этот боевик разыгрывается с ее участием, что ее жизнь и жизнь ее детей зависят от его исхода.

— Тоже мне, Никита, — подумала она с сарказмом о себе, — не может быть, мне все это снится.

Голоса детей вернули ее к действительности.

— Мама, давай, некогда! Вдруг они захотят принести лестницу и залезть к нам в окно!

Алла вздрогнула и занялась подготовкой эвакуации.

В ванной нашлись ножницы, которыми они стали резать постельное белье на полосы.

Алла вспомнила свою яхтсменскую юность и связала полосы между собой прочными узлами, подивившись, что до сих пор помнит, как это делается. Из двух наволочек она сделала что-то, вроде люльки с отверстиями для лап, и привязала ее к веревке.

Затем нужно было одеться, для чего Лешка в одних носках сходил в комнату — принес одежду себе и Юле, а Алле приволок брюки и свитер отца.

Они оделись, Алла открыла окно.

Ветер ворвался в комнату, заполнил ее свежим воздухом, пахнущим морем и мокрым садом. После нескольких дней затворничества воздух показался им таким сладким, что они уже без всяких сомнений принялись за осуществление своего опасного плана.

Вот Лешка вылез на ветку старой груши, качающуюся всего в пяти-десяти сантиметрах от окна. Вот он пополз по ней к стволу, обхватил ствол руками, сел на ветке. Оглядевшись, он нашел удобную ветку, расположенную ниже, с нее перебрался еще ниже, по дороге сорвал грушу и уже через минуту стоял на земле под окном, грызя свою добычу.

Алла и Юлька посадили Ральфа в «люльку», с трудом подняли пса над подоконником. Другой конец веревки они еще раньше привязали к ножке чугунной ванны. Оставалось только надеяться, что веревка выдержит вес здоровенного пса.

Рекс внимательно следил за их манипуляциями, и заволновался, когда они, перевесившись через окно стали потихоньку спускать Ральфа, стараясь не ударить его о стену дома. Ральф висел спокойно, лишь тихое поскуливание выдавало его страх.

Сколько времени продолжался этот спуск, они не знали. Но вот пес стоит на земле, а Лешка помогает вылезти ему из «люльки».

Алла и Юлька опустились на пол под окном, не в силах стоять на трясущихся ногах. Вдруг Рекс, коротко гавкнув, вспрыгнул на подоконник через их головы, а с подоконника ступил на грушевую ветку.

Забыв об усталости, Алла и Юлька вскочили, чтобы его задержать. Но пес уже шел осторожно по толстой ветке к стволу дерева, затем он перепрыгнул ниже, и так, прыгая с ветки на ветку, он самостоятельно спустился на землю, а люди смотрели на его спуск, разинув рты, не в силах что-либо сказать.

Первым очнулся Лешка и стал гладить пса, а тот уворачивался от несвоевременных ласк, все старался посмотреть на окно, в котором маячили лица Аллы и Юли.

— Ну, дочь, давай, ты первая, а уж потом я, — сказала Алла.

Юлька осторожно вылезла на подоконник, схватила руками ветку, на мгновение повисла над землей — Алла зажмурилась — и тут же, подтянувшись, оседлала пружинящую опору. Она спускалась так же как и Лешка, но немного дольше: она с детства боялась высоты.

Алла думала, что не доживет до того момента, когда дочь окажется на земле, но этот момент все-таки наступил, вот уже дети стоят рядом и показывают ей знаками, что пора и ей выбраться на волю.

Алла старательно упрятала веревку в стенной шкаф, ликвидировала все следы своего «рукоделия» и вылезла на подоконник.

Ветка была рядом, но ухватить ее Алле долго не удавалось. Наконец, она сжала всю свою волю в кулак, и проклятая ветка-спасительница была поймана. Перебирая руками, Алла потихоньку опускалась на нее, в душе молясь, чтобы ветка не сломалась под ее тяжестью и чтобы она не грохнулась на землю на глазах у детей.

Алла ползла, зажмурившись, ветка качалась, пружинила под нею, несколько раз ей казалось, что она слышит треск ломающегося дерева, тогда она замирала и лежала, стараясь унять бешеный стук сердца.

Наконец, голова ее уперлась в ствол, и, полежав еще минуту, Алла, села на ветке, перевела дух.

Дальнейший спуск был несложным, но в последний момент силы оставили беглянку — Алла рухнула с дерева, обдирая ладони о шершавую кору.

Дети и собаки подскочили к ней. Псы стали вылизывать ей лицо и руки, а дети, молча плакали и обнимали сидящую на мокрой траве мать.

Кое— как она поднялась и заставила себя идти, хотя ноги подкашивались, во всем теле была слабость, а сердце было готово выпрыгнуть из груди.

Беглецы гуськом пошли вдоль дома. Впереди Алла велела идти Ральфу, за ним шли дети, а она с Рексом прикрывали тыл.

Задачей их было пройти к главным воротам, незаметно выскользнуть в них и добежать до дома, где жил участковый — майор Сорокин, — крепкий сорокалетний мужик, хитрый и языкатый, но отличный служака.

Сад был мокрым, и они изрядно вымокли, пробираясь через самые заросшие его участки. Дети дрожали и стучали зубами. Алла с тревогой подумала, что они могут простудиться.

Они уже были у ворот, когда двери дома распахнулись и из них выскочил человек. Он побежал по аллее, но вдруг упал и больше не двигался.

Ни Алла, ни дети не рассмотрели, кто это был.

Они выскочили в незапертую калитку и побежали к дому Сорокина.

Через полчаса Алла и дети сидели в теплой кухне, а жена Сорокина хлопотала над ними. Все семейство было переодето в сухую одежду: у Сорокиных было трое сыновей-подростков, и штанов-маек-свитеров в доме было достаточно. Алла блаженствовала в необъятном байковом халате хозяйки — дамы весьма дородной — который она чуть не вдвое обернула вокруг себя.

И Алла, и дети держали ноги в тазиках с горячей водой, а на столе перед ними стояли тарелки гречневой каши с молоком, вазочки с медом и малиновым вареньем и чашки с горячим чаем.

Алла была удивлена, что все пережитые события не отбили у них аппетит, и с удовольствием ела горячую кашу, ощущая, как блаженное тепло изнутри разливается по всему телу.

Собаки уже поели вчерашнего супа, получили по косточке каждый и теперь лежали возле стола, вскидывая головы при каждом появлении очередного посетителя.

Сорокин, узнав от Аллы, что произошло в доме генерала, стал ужасно серьезным и послал сыновей за соседями, которые шли теперь непрерывным потоком, имея при себе двустволки: почти все в этом поселке были охотниками.

Алла очень беспокоилась, что преступники уйдут, но Сорокин успокоил ее, сказав, что шторм еще не утих, отойти от берега невозможно ни на каком судне, что дорога к городу размыта, ни проехать, ни пройти невозможно, а других путей из этого поселка в большой мир не было.

— Вы не беспокойтесь, — рокотал он своим низким хрипловатым голосом заядлого курильщика, — некуда им деться. Мы все хорошо подготовим и возьмем их тепленькими. Вы покушайте, согрейтесь, поспать можете — времени у нас достаточно. И главное, не волнуйтесь, от вас теперь ничего не зависит, вы свое дело сделали — сами спаслись и детей спасли.

После этого он ушел в глубь дома, и приходящие мужики, заглянув в кухню и поздоровавшись, проходили туда, где уже собрался чуть не весь поселок и откуда тянуло табачным дымом, и были слышны негромкие серьезные голоса.

Поев, дети немедленно начали клевать носами: видимо, переживания были такими интенсивными, что отняли у них все силы. Хозяйка увела их, чтобы уложить спать, а в кухню пришел Сорокин и попросил Аллу рассказать всем, что случилось с ней и детьми.

— Я в таком виде, — смутилась Алла, — неловко перед мужчинами.

— Забудьте о виде, нормальный вид, что они женщин халатах никогда не видели, что ли! Не смущайтесь, вы теперь у нас героиня! А нам важно все подробности узнать, что и как произошло.

Алла пошла следом за ним в комнату, которая, видимо, считалась его кабинетом. В ней было сильно накурено, и мужики начали сконфужено разгонять дым руками, словно это могло помочь.

Хозяин открыл форточку и сказал Алле, что ее слушают.

Алла рассказывала о минувших трех днях и не могла поверить, что прошло так мало времени. Ей казалось, что собравшиеся смотрят на нее с иронией и не верят ни одному ее слову.

Она говорила негромко, часто делая паузы, и все терпеливо ждали продолжения рассказа.

Когда она рассказывала, как они спускались из окна, слушатели зашевелились и закрутили головами, кто-то тихо, но довольно внятно чертыхнулся, на него шикнули, и он смущенно замолк.

Закончив рассказ, Алла умолкла.

— Скажите, — спросил ее Сорокин, — вы хоть немного понимаете, что произошло и кто эти люди?

— Я могу только догадываться, — честно ответила Алла, — но я не знаю, верны ли мои догадки.

— И что вы думаете по этому поводу?

— Видите ли, я не все могу сказать… У меня тоже нет права знать это, просто случай такой…

— А вы намеками — мы поймем.

— Намеками… Тоже нужно придумать, как сказать намеками, — думала Алла, — выхода нет, придется им хоть что-то сказать.

— Дело в том, — начала она неуверенным голосом, что отец моего мужа придумал прибор, даже не сам прибор, а принцип действия прибора, прибор еще нужно сделать. Кто-то об этом узнал и решил украсть его изобретение. Я думаю так.

— Кто же этот «кто-то»? У вас там война целая была, жертвы есть! Чего они друг друга убивать стали?

— Мне кажется, что столкнулись интересы двух преступных групп: одна — это мотоциклисты, вторая — Николай с Анатолием.

— А девушка?

— Девушка была с Анатолием.

— Почему вы так думаете?

— Потому что их разговор в подвале доказывает, что они были знакомы раньше. Может быть, он хотел с ее помощью один украсть изобретение и сбежать.

— Может быть. Когда ничего не знаешь точно, все может быть. Как по-вашему, кто эти люди — преступники?

— Нет, я в этом уверена. У меня есть догадка, вернее, версия… Видите ли, свекор не хотел разрабатывать эту идею. Он давно уже хочет уйти на пенсию, а его не пускают.

— Понятно, ценный кадр!

— Но он устал, хочет отдохнуть. Почему-то мне кажется, что все эти воры — военные.

Мужики оживленно завозились, послышались голоса:

— Почему? Из чего вы сделали такой вывод? С чего вы взяли?

— Понимаете, какое-то смутное ощущение. Бреются каждый день, стрижены коротко, но не как братки, субординацию соблюдают: Толик Николая беспрекословно слушался, да и Зойка тоже, хоть и брыкалась. Нет, я теперь точно убеждена, что они военные.

— А мотоциклисты?

— А эти, вообще, разведка!

Слушатели окаменели.

— Можете мотивировать?

— Нет. Но вот как этот человек влез в окно, как с Толиком разговаривал… Если хотите, интуиция!

— Да, женская интуиция вещь серьезная!

— А вы не иронизируйте!

— И в мыслях не было! От всей души сказал.

Пожилой мужчина в ветровке сказал веско:

— Думаю, дамочка права. Могли разведка с армией столкнуться лоб в лоб. Вот только не понятно, с кем шоферюга был — с охранником или с этими фальшивыми пострадавшими.

— Он мог быть из разведки, специально засланный для проведения этой операции.

— Тогда получается, что разведка знала об намерениях вояк, а Николай не знал! Плохо армейская разведка работает!

— При чем здесь армейская разведка?!

— Как — «при чем»? А кто должен разнюхивать, что в других ведомствах творится?

— А черт его знает!

Мужчины шумели, а Алла думала лишь об одном: лечь и заснуть. Сорокин обратил внимание на ее состояние и сказал:

— Еще один вопрос, и я от вас отстану. Что ждет нас в доме?

— Труп девушки в подвале, еще один в спальне на третьем этаже — спальня справа от лестницы, и труп на аллее — кто кого убил, я не видела.