Кто Его видел? Если скажут, что Он существует, и что Он один, то они говорят что Он один; если скажут, что они трое, но трое должны быть называемы Один. Таково у них признание Бога. О другом существенном пункте Церкви, то есть, о Покаянии, они не мыслят ничего и, следовательно, ничего ни о каком грехе, и наконец не ведают, что есть какой-либо грех, и тогда с наслаждением слышат и принимают, что Закон не осуждает, потому что Христианин не под игом его, и если только сказать: "Боже, умилосердись надо мною, ради твоего Сына", - то получишь спасение; таково у них покаяние жизни. Но отними покаяние или, что то же самое, отдели жизнь от религии, - что же останется, кроме этих слов: "Умилосердись надо мною"? Явствует, что они не могут ничего сказать иного, кроме того, что этими словами спасение производится мгновенно, даже в час смерти, если не ранее. Что тогда Слово для них, как не глупый и загадочный голос, раздающийся над треножником в пещере, или как невразумительный ответ идольского оракула? Одним словом, если ты отнимешь покаяние, то есть отделишь жизнь от религии, что тогда человек, как не зло, блещущее адским огнем или огненный змей, летающий в Церкви? Ибо без покаяния человек во зле, зло же есть адом. Во-вторых. По верованию в спасение, совершаемое мгновенно, по одной непосредственной благости, вводится жизненная обеспеченность. Жизненная обеспеченность берет свое начало или от верования нечестивца, что нет жизни по смерти, или от верования того, кто отделяет жизнь от спасения; хотя бы он и верил в жизнь вечную, все-таки мыслит он: "Живу ли я хорошо, или живу дурно, я могу быть спасен, так как спасение есть чистою Благостию, Благость же Божия универсальна, ибо Он не хочет ничьей смерти". Если же случайно ему придет на мысль, что Благость должна быть испрошена словами принятого верования, то он может подумать: "Это соделается если не ранее, то в минуту смерти". Всякий человек, будучи в такой обеспеченности, принимает ни во что прелюбодеяния, обманы, несправедливости, насилия, богохульства, месть; но предоставляет без удержу свое тело и свой дух всему этому злу; он не знает также, что такое духовное зло и вожделение этого зла; если же узнает что-либо о том по Слову, то оно как что-либо, падающее на эбен и отскакивающее, или как то, что падает в яму и поглощается ею. В-третьих. По этому верованию осуждение вменяется Господу. Кто не может заключить, что вина не человека, но вина Господа, если человек не спасен, когда Господь может спасти каждого по чистому Милосердию? Если сказать, что средством спасения есть вера, то какому человеку эта вера может не быть дана, ибо вера эта есть лишь мыслию, которая может быть введена во всякое состояние духа, отвлеченного от мирского, даже с убеждением? И оный также может сказать: "Я не могу сам собою получить ее". Если же она не дана, и человек осужден, что может мыслить осужденный как не то, что в этом вина Господа, который мог, но не пожелал? Не значит ли это назвать Господа немилосердным? И, сверх того, в жару своей веры не скажет ли он: "Как может Господь видеть столько осужденных в аду, когда между тем Он может в одну минуту их всех спасти по чистой благости?" Не говоря о многих других подобных рассуждениях, которые нельзя считать ничем иным, как только гнусными порицаниями Божественности. Теперь, по этим объяснениям, можно видеть, что вера в спасение, совершаемое мгновенно, по чистой Благости, есть огненным змеем, летающим в Церкви. Да простят меня, если я, для замещения остатка бумаги, прибавлю это сообщение. Несколько духов, по дозволению, поднялись из ада и мне сказали: "Ты много написал по Господу, напиши также что-нибудь от нас". Я ответил: "Что мне писать?" Они сказали: "Напиши, что каждый дух, хороший или дурной, обретается в своем удовольствии; хороший - в удовольствии своего добра, дурной - в удовольствии своего зла". Я сделал такой вопрос: "Что такое ваше удовольствие?" Они сказали, что это удовольствие прелюбодеяния, кражи, мошенничества, обмана. И снова я спросил: "Каковы ваши удовольствия?" Они сказали: "Другими ощущаются они как вонь от извержений, как трупные зловония и как запах от застоявшейся мочи". Я сказал: "И в этом для вас приятное?" Они сказали: "Очень приятное". Я сказал: "Тогда вы как нечистые животные, которые живут в подобной грязи?" Они ответили: "Если так, то так, но этот запах - наслаждение для нашего обоняния". Я спросил: "Что мне еще писать от вас?" Они сказали: "То, что дозволено каждому быть в своем удовольствии, даже самом нечистом, как называют его, лишь бы только не наваждать добрых духов и ангелов, но так как мы не могли не наваждать их, то были изгнаны и ввержены в ад, где мы жестоко страдаем". Я сказал: "Почему вы наваждали добрых?" Они отвечали, что не могли иначе, как бы ярость овладевает ими при виде ангела и при ощущении ими Божественной сферы, окружающей его. Тогда я сказал: "Следовательно, вы как свирепые звери". При этих словах на них нашла ярость, проявившаяся огнем ненависти; из опасения причинения ими вреда они были снова погружены в ад. Об удовольствиях, обоняемых как благоухание и как зловоние в Мире духовном, смотрите выше (303, 304, 305, 324).