Медвежатник - Король медвежатников

      Перешагнув порог мастерской, старик неподвижно застыл перед двумя картинами. Взгляд у деда был холодный, неподвижный, а в черных, глубоко посаженных глазах как будто бы пряталась какая-то колдовская сила. Марселю вдруг показалось, что помещение в этот момент сделалось маленьким, а еще через минуту все пространство вдруг неожиданно уменьшилось до размеров темных пронзительных стариковских глаз.
      — Что скажешь, дед? — осмелился поторопить своего первого зрителя Марсель.
      — Узнаю, — неожиданно улыбнулся старик. — Мадонна у тебя вылитая Луиза. С нее рисовал?
      — Верно, — смущенно согласился художник.
      Неожиданно взгляд старика посуровел:
      — Она держит на руках сына… А ведь его может и не быть, не поторопился ли ты с ним?
      — Что ты такое говоришь, дед! — не на шутку вспылил Марсель. — Я же твой внук.
      — Поэтому и говорю, — мягко заметил старец. — Ты дальше смотри!
      Как считал сам Марсель, сцена Страшного суда ему удалась. В самом верху он изобразил Бога Отца с распростертыми руками, под ладонями у него парили ангелы, а вот ниже, в разверзнутой тверди, можно было рассмотреть падших ангелов, подкладывающих щепы в костер, на котором стоял огромный котел, а из него торчали головы срамных грешников.
      Особенно удачным Марсель считал подбор красок. Яркие, очень сочные, они разительно контрастировали между небесным сводом и землей. А хорошо выписанные лица придавали картине еще большую реалистичность.
      — Ну, как? — заметно волнуясь, спросил Марсель, когда дед отошел от полотна.
      — Сожги картину, — просто отвечал дед, — чтобы беды не принесла.
      — Дед, что ты такое говоришь, — вскипел Марсель. — Я — художник! Эти картины — лучшие мои работы. Я даже не знаю, сумею ли я сотворить нечто лучшее за всю свою жизнь!
      — Ты сотворишь лучше, если уничтожишь эти картины, — мягко убеждал его дед.
      — Я не верю тебе! — закричал Марсель в отчаянии.
      Старик оставался совершенно спокоен.
      — Если ты не веришь мне, тогда пусть нас рассудят карты, — сказал он.
      Дед никогда не расставался с картами для гаданий. Он искренне верил, что они унаследовали магию Древнего Египта. Засаленные, затертые до дыр, карты провели с ним едва ли не половину жизни, и доверял он им куда больше, чем собственным ощущениям.
      Зная характер деда и то, что он не отстанет от него до тех пор, пока не разложит пасьянс, Марсель только пожал плечами и произнес:
      — Давай, если желаешь.
      Пальцы у старика были тонкие и длинные, с огромными пигментными пятнами. Кисти напоминали высохшие коренья, но карты он перемешивал ловко и слаженно, как если бы занимался этим делом всю жизнь. В общем-то так оно и было в действительности.
      Дед гадал на старших Арканах. Так он поступал только в особых случаях, и сейчас, по его мнению, повод для этого был серьезный.
      Первой картой выпала «двойка». Брови у деда слегка дрогнули, затем на стол легла «десятка», и, перетасовав карты еще разок, он вытащил из середины «безумца», помрачнев окончательно.
      — Что ты скажешь? — потревожил Марсель вопросом пригорюнившегося деда.
      — Первой картой у тебя идет «двойка», следовательно, твой шанс на успех невелик. Возможно, им даже не сумеют воспользоваться другие, чтобы помочь тебе. Карта эта проклятая. Вторая карта — «десятка». Это очень много! Значит, и преграды у тебя будут очень большие. Третьей картой тебе достался «безумец». А это говорит о том, что только ненормальный человек может взяться за такой заказ. — Дед собрал карты в колоду. — Тебе этого достаточно?
      — Меня не удержат твои пасьянсы! — горячо отвечал художник. — Заказ мне сделал сам папа римский!
      — Но я еще не сказал тебе главного, — с грустью проговорил старик. — Такой расклад карт означает только одно — смерть! И каждый человек, который притронется к этим картинам, обязательно умрет!
      Марсель побледнел. После некоторого раздумья он произнес:
      — Меня все равно это не остановит… Я выброшу твои карты! — Марсель в ярости ухватил колоду.
      — Остановись, Марсель! — в ужасе поднял руки дед. — Если ты это сделаешь, ты тогда не проживешь и одного дня.
      Художник застыл в центре комнаты с поднятой рукой, а потом почти брезгливо бросил карты на стол:
      — Забери их… Я покажу картины Луизе. — Марсель принялся сворачивать холсты. — Ты ничего не понимаешь в живописи. Луиза — умная женщина, она непременно оценит!
      — Я бы тебе посоветовал не делать этого, — печально произнес старик. — От нее ты услышишь то же самое.
      Будто и не дед сказал, а египетский сфинкс предостерег. Марсель перекрестился и вышел из дома.
      Когда Луиза стояла у печи, то весь остальной мир для нее как бы переставал существовать. Она то наклонялась, демонстрируя невольному свидетелю свой гибкий стан, то, взяв в руки ухват, снимала с плиты раскаленный горшок. И Марсель подумал о том, что неплохо было бы запечатлеть ее на полотне именно такой. Момент следует выбрать наиболее удачный, когда она несет в руках горшок с вареной репой. Голова ее будет слегка приподнята, чтобы жаркий пар не опалил лицо, а полная грудь будет выгодно выдаваться вперед, причем руки будут обнажены по самый локоть, и каждый сможет увидеть ее прекрасные предплечья.
      — Луиза, — нежно позвал Марсель.
      Женщина встрепенулась, едва не выронив ухват.
      — Ох! — облегченно вздохнула она. — Как ты меня напугал!
      — Я бы хотел показать тебе свои картины.
      Луиза удивленно посмотрела на мужа, а потом произнесла:
      — Ты никогда не делал этого раньше.
      — Я знаю, — виновато произнес Марсель, — но сегодня особенный день. Так ты хочешь взглянуть?
      — Покажи, — неожиданно легко согласилась Луиза, вытирая руки о передник.
      Марсель развернул полотно на столе, прижав края кухонными ножами. Некоторое время Луиза смотрела на холст молча, потом ее подбородок дрогнул, а из крупных глаз выкатились две слезы.
      — Ты почему плачешь? — испугался Марсель.
      Луиза вытерла пухлой ладошкой мокрые щеки, после чего произнесла:
      — Я не думала, что ты способен на такую красоту.
      Вот кто оценил его работу по-настоящему. Верно говорят, что женщины чувствуют сердцем. Как он был не прав, что не показывал ей своих работ раньше.
      — Я еще и не на такое способен, дорогая, — скручивая холсты, отвечал Марсель. — Сам папа римский пустит слезу, когда увидит мои картины. Это только самое начало моей карьеры! Мы с тобой будем очень богаты!
      — Но епископ еще даже не выплатил тех денег, которые обещал.
      — Он никуда не денется, когда увидит мои картины, — торжественно произнес Марсель.
      — А может, все-таки тебе не стоит показывать их епископу? — беспокойно спросила Луиза.
      — Это почему же? — насторожился Марсель.
      — У меня дурное предчувствие.
      Отложив свернутые холсты в сторонку, Марсель обреченно опустился на стул. Что же это такое получается, — Луиза говорила о том же самом, что и дед! А может, дед с Луизой и вправду видят то, чего ему знать не суждено?
      — Я — художник и получил от папы римского заказ. Ты даже представить себе не можешь, какая это великая честь! Не каждому художнику выпадает такой случай, проживи он хоть несколько жизней! А мне он достался, и я не намерен его упускать. А ведь я всего лишь в начале творческого пути. Если я откажусь от своего шанса, то меня просто будут называть глупцом. Мне уже сейчас многие завидуют!
      — Может, поэтому тебе и не нужно показывать эти картины? — тихо произнесла Луиза.
      Марсель вдруг почувствовал, что его первоначальная решимость заметно ослабевает. Если Луиза начнет настаивать и дальше, то у него не хватит духу противиться ей.
      — Я должен показать людям эти картины, — твердо произнес художник. — Сейчас же! И не надо меня убеждать в обратном, — поднял он руки.
      К епископу Марселя пропустили сразу, едва он назвал свое имя. Высокий монах, слегка приподняв широкий клобук, с интересом посмотрел в лицо юноши и вызвался проводить его до самой кельи иерарха. Остановившись у порога, он негромко постучал в дверь и на сдержанный вопрос епископа отвечал:
      — Ваше преподобие, пришел художник с заказанными картинами.
      — Пусть он войдет.
      Убранство кельи было на удивление скромным. На каменной стене висело огромное золотое распятие. Вот и все украшение. Да и сам епископ выглядел до неприличия просто. Вместо золоченой сутаны обыкновенная грубая ряса, какую носили рядовые монахи. Если он чем и отличался от прочих монахов, так это двумя золотыми крестами, висевшими на его шее, сплошь усеянными многочисленными каменьями. Оторвавшись от молитв, он поднялся с колен и легким кивком показал на единственный стул, что стоял подле ложа.
      — Показывай, — коротко распорядился епископ, тяжеловато присаживаясь на край постели. Лицо его выглядело серьезным, будто он не к созерцанию готовился, а к длительному посту.
      В келье было сухо, но прохладно. По телу Марселя пробежал неприятный леденящий озноб — это уже от страха.
      — Сейчас, ваше преподобие, — расшнуровал холст Марсель и осторожно, опасаясь повредить свежую краску, развернул полотна прямо на мраморном полу.
      По углам комнаты были установлены два подсвечника, и желтое пламя, подрагивая, брызгало мелкими тенями на картины.
      Эде де Сюлли встал с ложа и наклонился над полотнами. Марсель сумел рассмотреть молодое лицо епископа. Богатый, из очень знатного рода, он был баловнем судьбы. Не существовало на свете вещи, пожелав которую он бы не заполучил ее. Всматриваясь в изображение Страшного суда, он все более мрачнел. Морщины на его лбу лишь слегка разгладились, когда он перевел взгляд на Мадонну с необыкновенно простым и приветливым лицом. Такая женщина может быть обыкновенной крестьянкой или торговкой в небольшой лавке. Одновременно женщины с такими ликами встречаются и в королевских покоях. Она будет понятна всем — и ремесленнику, и королю.
      — Вам не понравились мои картины? — с волнением спросил Марсель.
      — Хм… как тебе сказать, — невнятно проговорил Эде де Сюлли. Он слегка откинул назад клобук и с большим интересом принялся рассматривать оробевшего художника. — Не то чтобы не понравились, — вымолвил он после некоторого молчания, — скажем так, они необычны. Прежде мне не приходилось видеть таких работ. Они очень реалистичные, что ли… Возможно, в этом их главная беда. Откуда ты подсмотрел сцены из Страшного суда? — напрямик спросил епископ.
      Художник заметно колебался, стоит ли выдавать тайну, а потом признался, как на исповеди:
      — Когда рисовал, то на меня снизошло прозрение. Приснилась она мне, эта картина. Утром мне оставалось только нанести увиденное на холст, как будто сам Господь меня надоумил.
      Епископ приподнял подбородок. Черты его лица были необыкновенно правильными, и служи Эде де Сюлли при дворе французского короля, то ввел бы в грех не одну фрейлину. Но епископ оставался верен Богу.
      — Или дьявол, — совсем тихо добавил он.
      — Так вам понравились мои картины? — восторженно спросил Марсель.
      Епископ не ответил, лишь спросил, показав на Мадонну с младенцем:
      — Эта женщина… что на картине, она существует в действительности?
      — Эта женщина — моя жена, — в голосе Марселя появились горделивые нотки.
      Оказывается, епископ был неплохим малым, и с ним можно было поговорить даже о дамах. И, судя по тому, что он обратил внимание на Мадонну, можно с уверенностью утверждать, что он, несмотря на святость и большую набожность, знает толк в женских прелестях.
      — У тебя необыкновенно красивая жена.
      — Это верно, — простодушно протянул Марсель, — особенно бюст. Когда она идет по Парижу, то все прохожие сворачивают шею, глядя на нее.
      — Вот как?.. Хотя все может быть, — внимательно посмотрел епископ на художника. — Но мне больше понравились ее руки, — с заметным жаром продолжил Эде де Сюлли. — Судя по всему, они необыкновенно нежные.
      — Это вы верно заметили, ваше преподобие, — с некоторым подозрением посмотрел Марсель на епископа.
      Заметив на себе любопытный взгляд художника, епископ продолжал:
      — Такие руки были у одной моей знакомой.
      Ничего удивительного, у епископа тоже когда-то была своя жизнь, в которой наверняка происходили романтические приключения.
      — Все женщины по-своему красивы, — заметил художник.
      — В этом ты прав, — негромко подтвердил священник.
      — Если вам понравились мои картины, то я бы хотел получить за них полный расчет.
      — Деньги? — удивленно вскинул брови епископ. — Ах, да, деньги!
      Марсель выглядел слегка смущенным:
      — Я — художник! Это мое ремесло.
      — Ну, конечно, кто же будет спорить с очевидным. Но я бы хотел сказать вот что. Человек не способен создать такие реалистические картины, ему мог помогать в этом только дьявол.
      Глаза епископа зажглись зловещим огнем. Все светское в нем мгновенно умерло, теперь перед Марселем сидел яростный религиозный фанатик. Было странно, что какую-то минуту назад он почти поверил в установившиеся между ними приятельские отношения.
      Марселя охватил озноб. Сейчас епископ представлялся ему воплощением ужаса. Художник посмотрел на рясу священника. Она была необыкновенно грубой, холодной, такую обычно носят простые монахи. Отказавшись от богатства, епископ презирал и физические неудобства и даже в лютую стужу не надевал теплой рясы. Значит, все то, что говорили об Эде де Сюлли, было сущей правдой.
      — Вовсе нет, — несмело оправдывался художник, — на меня сошло озарение. Это бывает.
      — Все верно, так случается. Его тебе ниспослал дьявол, — холодно заметил епископ.
      — Как же это может быть, если в это время я рисовал Бога? — искренне удивился художник.
      — Странного здесь ничего нет, — просто отвечал иерарх. — Бес может принимать любое обличье.
      — Это неправда! — воскликнул Марсель.
      — Ты болен бесом, мой друг, его нужно изгнать, — ласково увещевал художника епископ. И, посмотрев на монаха, продолжавшего безмолвно стоять в дверях, произнес: — Проводи художника, а то он не найдет один дорогу.
      — Ваше преподобие, как же так? — воскликнул Марсель. — Вам не понравились мои картины? Я могу нарисовать вам другие… Лучше!
      Епископ уже не слушал Марселя, опустившись на колени перед распятием, он негромко стал читать молитву.
      Руки у монаха оказались крепкими. Ухватив левой рукой за шею, а правой вывернув кисть, он уверенно вел Марселя по коридору. Спустились в подвал. В лицо дохнуло плесенью. Где-то совсем рядом мерзко и тонко пропищала огромная крыса, а у лестницы тускло горел фонарь, бросая копоть на серые отсыревшие стены.
      — Вот это теперь твой дом! — втолкнул монах художника в одну из распахнутых дверей и с громким стуком задвинул засов.
      — Я ничего не сделал! — барабанил кулаками в дверь художник. — Я рисовал картины для папы римского Иннокентия III, отпустите меня! Я ни в чем не виноват!
      Монах приостановился, посмотрел через плечо на закрытую дверь и, перекрестившись, пошел вверх по каменной лестнице.
      Старый подвал хранил в себе немало зловещих тайн.

* * *

      Рамку для «Мадонны» епископ Эде де Сюлли распорядился заказать из мореного дуба. Темный цвет хорошо контрастировал со светлыми яркими красками, которыми было выписано лицо женщины. Для сцены из Страшного суда подошла рама из липы. И светлый цвет лишь оттенял мрачноватые сцены потустороннего бытия.
      Епископ отошел на несколько шагов и, прищурившись, осмотрел картины. У художника, несомненно, был великий дар, что признал бы даже самый предвзятый зритель. Ишь ты, а чертей-то каких нарисовал! Вместо глаз — полыхающие угольки, и взирали они с полотна так, как будто намеревались пошуровать в душе раскаленной кочергой. И вместе с тем картины выглядели настолько живыми, что казалось, будто котлы с грешниками установлены в углу монашеской кельи.
      Стараясь отделаться от наваждения, Эде де Сюлли приблизился к полотнам вновь и провел по холсту рукой. Видение пропало. Под пальцами обнаружилась только неровная поверхность краски.
      Черти с оскаленными физиономиями оставались все в тех же позах, а грешники с вытаращенными от ужаса глазами смотрели на своих мучителей.
      Неожиданно во дворе послышался шум, и пронзительный женский крик потребовал епископа.
      — Брат Себастьян, — повернулся епископ к монаху, стоящему в дверях, — иди узнай, что там происходит.
      — Хорошо, ваше преподобие, — произнес, поклонившись, монах и тотчас удалился.
      Через минуту он вернулся.
      — Ну что там? — спросил епископ.
      — Какая-то женщина просит вашей аудиенции.
      — Чего она хочет?
      — Она жена того самого художника, что приходил к вам сегодня утром.
      — Ах, вот как! Хм… Значит, у меня имеется возможность сличить картину с оригиналом. Зови ее сюда!
      — Ваше преподобие… Мне неловко напоминать вам, но за время существования нашего монастыря его порог ни разу не перешагивала женщина, — попытался возразить Себастьян.
      Епископ едва заметно улыбнулся:
      — Неужели ты думаешь, что этой чести не заслужила женщина, запечатленная на картине в образе Мадонны?
      — Нет, но…
      — Вот видишь, брат Себастьян, — перебил монаха епископ, — зови ее.
      Едва Луиза перешагнула порог кельи, как Эде де Сюлли сразу осознал, что в гостье собрано все самое лучшее, чем Господь мог одарить женщину: высокая, пышногрудая, с необыкновенно свежим цветом лица, она производила впечатление смирения и кротости. Но особенно выразительны были ее глаза: огромные, слегка раскосые, будто нарисованные, они смотрели на окружающих с непроходящим укором. Только такой и могла быть Мадонна. И епископ подивился тонкой интуиции художника. Тьфу, тьфу, вовсе нет! Не иначе это промысел самого дьявола.
      — Проходи, дочь моя, — негромко произнес епископ, протянув ладонь. Его взгляд остановился на покорных глазах женщины.
      Оценив их глубину, епископ невольно смешался и смущенно убрал руку. Разве пристойно давать для поцелуя ладонь самой Деве Марии.
      Луиза сделала несколько неуверенных шагов и застыла в центре кельи.
      — Я по поводу своего мужа… Марселя, — нерешительно произнесла женщина. — Он рисовал две картины для папы римского. Вчера он их закончил, а сегодня утром пришел в монастырь, чтобы передать их вам. И больше домой не возвращался.
      Ах да, ведь у Девы Марии тоже был муж… Епископ внимательно посмотрел на грудь стоявшей перед ним женщины. В этом случае беспорочным зачатием даже не пахнет — дух сладострастия витал вокруг ее фигуры разрушающим смерчем. Всего лишь на одно мгновение Эде де Сюлли испытал любовное желание. Он крепко зажмурился, чтобы отделаться от наваждения. Его приятель Доминик в подобных случаях терзал собственное тело раскаленным железом. Епископ нащупал пальцами золотой крест и с силой сжал его в ладони. Острые камни врезались в ладонь, принося спасительное физическое страдание.
      — Вы говорите, он художник? — спросил епископ, взглянув на ладонь.
      На подушечках пальцев выступило несколько капелек крови.
      — Да, его зовут Марсель, — так же взволнованно произнесла женщина, прижав руки к груди.
      — Только у меня о нем совершенно другое представление. Мне так кажется… он знается с дьяволом, — спокойно объявил Эде де Сюлли, не сводя с женщины печальных ангельских глаз.
      — Этого не может быть, — в ужасе вскрикнула женщина, — мой муж — честнейший христианин. Он очень богобоязненный человек, за свою жизнь он не пропустил ни одной воскресной службы.
      Епископ скучно улыбнулся.
      — Дитя мое, — произнес он тихим проникновенным голосом, — все очень просто. Ты любишь его и не можешь воспринимать иначе. А ведь бес имеет многие обличья. И это всего лишь одна из форм его проявления.
      — Я не верю в то, что вы говорите! — в страхе отшатнулась Луиза.
      Эде де Сюлли нахмурился.
      — Ах, вот оно как! Ты подвергаешь сомнению слова епископа? — И уже мягче, как будто опасаясь оскорбить ее нечаянным словом, продолжал: — В его душе поселился дьявол, и ее нужно излечить. Тебе не стоит печалиться о нем, мы сами исцелим его. Ты очень красивая, молодая, ты непременно найдешь себе другого спутника жизни.
      Луиза дерзко вскинула подбородок, и епископ невольно отшатнулся — видно, так смотрела Дева Мария, когда у нее отнимали сына.
      — Ваше преподобие, а может, это в вашей душе поселился дьявол!.. — бесстрашно произнесла она.
      — Женщина, остановись! — в страхе отшатнулся епископ.
      — Может, это не мой Марсель слуга дьявола, а вы здесь все христопродавцы! — яростно воскликнула она.
      Епископ сорвал с шеи крест и, подняв его высоко вверх, закричал:
      — Изыди, сатана, изыди!
      — Ты и есть самый настоящий дьявол, святой отец! — грозно наступала женщина.
      Даже свечи в этот момент как будто запылали ярче. Вспыхнувшее пламя осветило разгневанное лицо женщины, а над ее головой словно бы застыл нимб.
      Епископ невольно перекрестился, освобождаясь от видения.
      — Изыди, дьявол! Изыди!
      Луиза и не думала останавливаться, она продолжала наступать, пока не загнала Эде де Сюлли в угол. Вжавшись в стену, он чувствовал горячее и яростное дыхание женщины, но глаза его предательски смотрели через распахнутый ворот прямо на высокую девичью грудь. Самое скверное было в том, что у основания шеи он заметил небольшую бледно-коричневую родинку, точно такую же, какая была у графини де Левек. Помнится, он любил целовать эту божью отметинку. Но все это было в другой жизни.
      Сейчас ему хотелось сделать то же самое. Вот оно, искушение дьявола! Епископу едва хватало сил, чтобы не поддаться соблазну.
      Впервые графиня де Левек отдалась ему — тогда еще почти девочкой — на отцовской конюшне, прямо на полу, под удивленными взорами лошадей. Отдалась страстно, самозабвенно, искусав при этом до крови собственные губы. И Эде де Сюлли чувствовал, что эта вот простолюдинка, так яростно наступающая на него, тоже способна на жаркие поцелуи. Если он сейчас вопьется губами в знакомую родинку… Епископ даже представил, как она обмякнет под его руками тряпичной куклой.
      — Это ты дьявол! Ты!
      — Себастьян! — закричал в голос Эде де Сюлли. — Забери от меня эту одержимую!
      Дверь широко распахнулась, и верный Себастьян, ухватив Луизу за плечи, оттащил ее от перепуганного епископа.
      — Что с ней делать, ваше преподобие? — спросил он уже от дверей.
      Луиза остервенело вырывалась, но сильные руки монаха, как клешни морского краба, крепко держали ее за плечи.
      — Тебе приходилось видеть дьявола? — неожиданно спросил епископ.
      — Не доводилось, ваше преподобие, — после некоторого раздумья сделал признание монах.
      — Тогда посмотри на эту женщину, — ткнул епископ перстом в Луизу. — Дьявол способен принимать и такое обличье. Она хотела искусить меня, вогнать в плотский грех. Ее место там, где находится другой дьявол, ее муж. Ты понял меня, брат Себастьян? — негромко, но настойчиво спросил епископ.
      — Да, ваше преподобие, — отозвался монах, слегка наклонив голову.

* * *

      Не дождавшись невестки, дед Филипп разложил карты. Раскладывать пасьянс было его любимым делом. Он гадал на все события и на все случаи жизни, и не было такого, чтобы карты слукавили хотя бы однажды. Свой карточный талант дед тщательно скрывал ото всех, подозревая, что он ниспослан ему самим Люцифером. Только одному ему по силам заглянуть в завтрашний день и с обнажающей прямотой поведать о человеческом конце.
      В этот раз дед Филипп гадал на младших Арканах. Он прибегал к ним всегда, когда хотел узнать судьбу конкретного человека. Перемешав карты, старик сложил их аккуратной стопкой и вытащил четыре карты, крестообразно разложив их перед собой. Первой картой считалась та, что находится слева; второй та, что расположена справа. Верхняя будет третья, а вот самая нижняя — четвертая. Важно не перепутать их между собой. От этого зависит весь исход гадания.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.