Медвежатник - Король медвежатников

      — Дело весьма щекотливое, надеюсь, вы войдете в мое положение. 
      — Эксперт явно мялся. 
      — Дело не только в деньгах, я ведь могу потерять и свою репутацию. А это на старости лет очень тяжело.
      — Часть денег я могу дать сейчас, — настаивал граф. Он сунул руку в карман и вытащил кожаный пoртмоне. 
      — Десять тысяч франков вас устроят?.. Нет, возьмите двадцать!
      Дюбаи пожал плечами:
      — Право, даже не знаю, как и поступить. Ну, если вы, конечно, так настаиваете, — с явной неохотой он взял деньги и несколько торопливо сунул их в карман. — Хотя, признаюсь, эти ваши деньги будут мне очень кстати. Я тут слегка поиздержался. Ну, вы меня поймете….
      Граф понимал и солидарно рассмеялся:
      — Ну конечно, разве мы не мужчины!
      — Так вот, я знаю человека, который приобрел бы эту картину. Если ему продавать ее дешево, то он заподозрит неладное. Если же дорого, то у него просто нет таких денег. Единственная возможность, так это обменять ее на полотно Веласкеса «У врат рая».
      Глаза старого графа блеснули азартом.
      — Был бы вам очень благодарен. А знаете что, не пойти ли вам ко мне постоянным экспертом. Кроме разового вознаграждения, вы будете получать ежемесячный оклад, который значительно будет превышать ваше нынешнее жалованье.
      — Мне лестно ваше предложение.
      — Вот и договорились, — граф слегка повернулся. На подносе уже стояли две рюмки с коньяком. — Так давайте закрепим наше с вами сотрудничество!
      На несколько секунд в комнате повис хрустальный звон. Граф промокнул влажные губы салфеткой, а потом спросил:
      — Так когда я мог бы… получить Веласкеса?
      — Завтра у меня как раз состоится встреча с этим господином. Я передам ему ваше желание обмена. Уверен, что он захочет приобрести эту картину немедленно. Но здесь важна тоже своя тактика. Я бы посоветовал вам потомить его хотя бы неделю.
      — А кто он такой, разрешите полюбопытствовать?
      — Один чудаковатый русский.
      — Хорошо. Передайте этому русскому, что я жду его через неделю в это же самое время.
      Кивком головы граф д\'Артуа отпустил верного слугу. И тот, приподняв подбородок, торжественно понес поднос, словно это было полковое знамя. Все аристократы такие тонкие — следовало понимать, что визит пришел к своему завершению.
      Дюбаи на секунду задумался. Коньяк был хорош.
      — Я вот что подумал, уважаемый граф, ваше имя ни в коем случае не должно быть замешано здесь. Если вы мне доверяете, то я бы мог сам предложить ему эту картину.
      — А что вы ему скажете?
      — Что картину взял у перекупщика и работаю за свой небольшой процент.
      Граф ненадолго задумался, а потом отвечал, снимая картину со стены:
      — Ваша репутация очень высока, мсье Дюбаи. Возьмите… Буду очень рад увидеть вас через неделю в своем доме с картиной несравненного Веласкеса.

* * *

      Мантенье, как никакому другому художнику, удавался крупный план, и эта картина не была исключением. Безвольное тело ослабевшего Луки было привязано к круглой мраморной колонне. Голени туго стянуты толстой веревкой, руки за спиной — пут не рассмотреть. Из икр и бедер торчали стрелы. Живот прострелен, и окровавленный наконечник выпирал из левого бока устрашающим колючим жалом. Пожелтевшее лицо святого выражало неимоверное страдание. На переднем плане изображен курчавый лучник с огорченным лицом. Было заметно, что юноша раздосадован промахом. Правой рукой он уже извлекал следующую стрелу и, видно, выбирал на теле Луки уязвимое место. Картина выглядела настолько реалистично, что Савелию подумалось, будто Мантенья был свидетелем события, случившегося без малого два тысячелетия назад.
      — Впечатляет? — довольно спросил Дюбаи.
      — Да, все-таки старые художники знали свое дело. Я совершенно не понимаю нынешнего авангардизма. У меня такое впечатление, что его придумали те художники, которые не умеют рисовать.
      Эксперт лишь слегка пожал плечами:
      — Суждение спорное.
      — Хорошо, — произнес Савелий. — Я доволен вашей работой. Вот ваши долговые расписки, — положил он перед Дюбаи аккуратно сложенные бумаги. — И еще один совет…
      — Какой же?
      — Если не умеете играть в карты, так не садитесь за карточный стол совсем.
      Старик торопливо сунул расписки в карман.
      — Постараюсь учесть это.
      — Это действительно подлинник? — Савелий в упор посмотрел на эксперта.
      Взгляд старика был прям.
      — Нет никаких сомнений.
      — Ну, что ж, — задумчиво протянул Родионов, — я полагаюсь на вашу компетентность. А это вам дополнительное вознаграждение. — Савелий положил перед Дюбаи конверт. — Здесь пятьдесят тысяч франков. В вашем положении они будут весьма кстати.
      Конверт столь же быстро скрылся во внутреннем кармане пиджака.
      Прежде чем обратиться к Дюбаи, Савелий долго присматривался к нему и с удивлением вдруг понял, что эксперт далеко не тот человек, которого пытается играть. Безусловно, он был человеком высочайшего профессионализма, и вряд ли в Париже можно было бы отыскать специалиста более компетентного в искусстве, нежели он. И совсем не случайно лучшие музеи мира привлекали его в качестве эксперта для своих коллекций. Но вместе с тем он обладал едва ли не всеми человеческими пороками. И просаживал в карты все свои сбережения. В силу стариковской немощи отношение к женщинам у него было особенным. Дюбаи предлагал женщинам раздеваться в своем присутствии, за что платил им немалые деньги. А так как он был человек с очень высоким художественным вкусом, то, как правило, на роль моделей привлекал самых очаровательных женщин Парижа, среди которых были известные модели и балерины.
      Трудно сказать, какие слова он им нашептывал, чтобы уговорить на сеанс, но мало кто из них отказывался от предложения забавного старика.
      Вольностей себе Дюбаи не позволял. Единственное, что он мог сделать, так это погладить ладошкой грудь понравившейся прелестницы.
      Савелий посмотрел на разволновавшегося старика и произнес, пожав плечами:
      — Даже и не знаю, куда вы деньги-то деваете.
      — Коплю на черный день, — проговорил старик и плотоядно захихикал.

* * *

      — Знаете, мне доставляет истинное удовольствие работать с вами, — произнес Барановский. — Я никак не думал, что вы сможете так скоро достать «Святого Луку». Право, я удивлен! Признайтесь мне, как вам удалось ее раздобыть. Вы подкупили слуг? Хотя не уверен: все слуги служат у графа по многу лет и очень преданы своему хозяину. — Барановский чуть отошел от картины и принялся разглядывать сочные краски.
      Савелий усмехнулся:
      — Давайте не будем гадать. Картина эта не украдена. Никто искать ее не будет, так что можете распоряжаться ею по собственному усмотрению.
      — Вы и вправду необыкновенный человек. Никогда не думал, что граф д\'Артуа решит добровольно расстаться с жемчужиной своей коллекции. Признаюсь, не ожидал… Не ожидал… А вы случайно не интересуетесь искусством? — неожиданно спросил Барановский.
      Савелий показал рукой на картину:
      — Как видите, пришлось.
      — Понимаю. Значит, равнодушны. А я вот этим делом занимаюсь очень серьезно. В картинах великих мастеров есть что-то необыкновенное. А знаете, почему? — спросил он, бережно трогая полотно. Он обращался с ним так нежно, словно пеленал грудного младенца.
      — Отчего же? — хмыкнул Савелий, наблюдая за плавными движениями Барановского.
      — Потому что они несут в себе отпечаток своего времени. Взгляните на эту картину. Она отражает тревогу. В этот период Италия была раздираема междоусобицами. Или вот этот замок, — показал он ладонью на задний план, где проглядывали полуразрушенные строения амфитеатра. — Что он вам напоминает? — Барановский прищурился. — Чудовище!.. А есть картины, которые привносят в души успокоенность. Они написаны в то время, когда государство процветало. Все эти переживания очень легко передаются зрителю. А по некоторым из них и вовсе можно увидеть грядущие потрясения. Когда смотришь на все это, неизбежно думаешь, что великие мастера пророчествовали своим творчеством.
      Барановский завернул полотно в плотную бумагу и перевязал сверток лентой. Теперь картина, стоимостью почти в полумиллион франков, напоминала легкомысленный подарок, купленный на ближайшем рынке.
      — Теперь, надеюсь, мы с вами в расчете? — спросил Савелий.
      Барановский взял картину под мышку и, лукаво улыбнувшись, произнес:
      — Я тоже на это надеюсь, — и, приподняв шляпу, негромко добавил: — Честь имею. Я слышал, что тяжело заболел ваш приемный отец, Парамон Миронович… желаю ему скорейшего выздоровления.
      Щелкнули замки затворяемой двери. А еще через минуту на лестнице раздались удаляющиеся шаги. Савелий успел пожалеть о том, что встреча состоялась именно в этой его уютной квартире на площади Шатле. Он сделал ошибку, когда привел гостя в свою берлогу, теперь квартиру придется срочно менять. Для предстоящего свидания можно было бы снять какую-нибудь тихую квартирку на Монмартре. Во всяком случае, человек, вышагивающий со свертком в руках, там ни у кого не вызовет интереса.
      Савелий подошел к окну и слегка отодвинул занавеску. В центре площади возвышался фонтан Шатле. Из открытой пасти сфинкса упруго изливалась вода. А вот это уже интересно. Господин Барановский уверенно пересек площадь, осмотрелся и вдруг изучающе уставился на голову сфинкса. Он смотрел на нее с таким вниманием, словно они приятельствовали в прошлой жизни. Еще через несколько минут к нему подошел высокий человек с белой тростью. Оба о чем-то возбужденно заговорили, энергично жестикулируя, а потом разошлись в противоположные стороны, словно чужие.
      Но откуда он узнал про Парамона? Странно все это. А это его предупреждение быть осторожным?
      В дверь позвонили. Мамай! Сбросив цепочку с двери, Савелий впустил гостя.
      Перешагнув порог, Мамай заговорил:
      — Барановский сегодня целый день встречался с какими-то непонятными людьми. Похоже, что он у них за старшего.
      — Чем занимаются эти люди?
      — Сразу так и не поймешь. Встречаются, разговаривают. Двое из них работают в какой-то типографии, не то революционеры, не то газетчики. — И, махнув рукой, Мамай добавил безнадежно: — Все они одним миром мазаны.
      — Возможно, — задумчиво протянул Савелий. — Постарайся как можно больше разузнать об этих людях.
      — Понял, хозяин, — отвечал верный Мамай.
      Едва Мамай ушел, как в квартире вновь раздался звон колокольчика. Открыв дверь, Савелий увидел хозяина дома. Строго насупившись, тот произнес:
      — Мсье, вами интересовалась полиция. Вынужден отказать вам в жилье. Мне не нужны лишние неприятности.

* * *

      Комиссар с интересом рассматривал сидящего напротив Родионова. Тем же самым, но с заметным безразличием занимался и Савелий.
      Комиссар полиции Лазар был сравнительно молод, заметно полноват и на первый взгляд производил весьма благоприятное впечатление. Чем-то он напоминал добродушного и разнеженного кота, готового сомлеть под теплой хозяйской ладонью. Из-под густых черных бровей на Родионова смотрели умные внимательные глаза, которые замечали малейшее движение и анализировали его со всей тщательностью. Очевидно, комиссар был человеком выдающихся способностей, иначе бы ему не занимать такого высокого кресла в столь молодом возрасте. Даже если предположить, что должность досталась ему по серьезной протекции, то все равно нужен недюжинный ум, чтобы заставить поверить других в то, что ты находишься на своем месте. Руки комиссара покоились на высоких подлокотниках, поза его была слегка расслабленной, он как будто бы распластался в кресле, слился с ним. И, судя по положению его тела, чувствовалось, что вставать ему было лень. А предстоящее дознание он воспринимал как заслуженный отдых в конце рабочего дня. На первый взгляд в комиссаре не было ничего такого, что заставило бы поверить в его выдающиеся способности. Но, скорее всего, леность была наигранной, чтобы усыпить бдительность собеседника.
      Интересно, по какому поводу его вызвали? И вообще, как в полиции стало известно, что Савелий снимает эту квартиру, ведь он нигде не регистрировался? Однако французская полиция работает неплохо, не в пример царской.
      Савелий сдержанно улыбнулся. Лицо комиссара вдруг приняло отчужденное выражение, как если бы он лицезрел перед собой неодушевленный предмет.
      — Я вот о чем хотел вас спросить, — наконец произнес комиссар. Голос у него оказался мягким и словно бы убаюкивающим. С такими интонациями лучше читать воскресные проповеди, а не устраивать дознание. — Зачем вы убили мсье Дюбаи?
      От неожиданности Савелий подался вперед:
      — Простите, что вы сказали?
      — У вас, очевидно, туговато со слухом, мсье Родионов, — искренне пожалел Савелия комиссар. — Я хотел полюбопытствовать, зачем вы убили эксперта Дюбаи?
      — Ну, знаете ли… Зачем мне это надо?
      Комиссар хмыкнул. Получилось у него это очень забавно. Верхняя губа высоко приподнялась, обнажив крупные зубы, напоминающие резцы кролика. Савелий готов был поклясться, что среди сослуживцев он имел какое-нибудь неблагозвучное прозвище. Например, Хорек! — Вот смотрю я на вас, и сам думаю о том же самом. Человек вы образованный, состоятельный. Что могло вас толкнуть на такое? Деньги? Но они у вас есть. Ревность? Но ваша спутница любит вас до безумия! Тогда что?
      — Простите, а где же он был убит?
      Губа неприятно поднялась вновь:
      — И это вы у меня спрашиваете? А вы, я вижу, подзабыли. Его убили в борделе… неподалеку от Мулен Руж.
      — С чего вы взяли, что убийцей был именно я?
      — В кармане убитого был обнаружен клочок бумаги, на котором был записан ваш адрес. Кстати, именно поэтому мы вас так быстро отыскали. В бордель он пришел не один и, судя по описаниям свидетелей, как раз в вашем обществе. Что вы на это скажете?
      — Полный бред! Я не хожу в подобные заведения. Мне, знаете ли, хватает впечатлений и в повседневной жизни. И как же был убит мсье Дюбаи?
      — Ему затянули на шее веревку в комнате, где он дожидался свою девушку.
      — Занятно, однако… Если вы мне не верите, то устройте очную ставку со свидетелями. Вряд ли они узнают во мне спутника месье Дюбаи.
      — Не исключено, что мы так и сделаем.
      — Уверяю вас, это недоразумение! А записка с адресом отнюдь не доказательство…
      — Хм, а ведь вы возмущаетесь искренне. Я вам скажу страшную вещь, — глаза комиссара округлились, — мы никому не должны доверять. Но вам я верю, — откинулся комиссар на спинку кресла, отчего оно жалостливо заскрипело. — Есть в вас что-то такое располагающее. Вы можете пойти на крайнюю меру, но для этого у вас должны быть достаточно веские основания. — Комиссар поднялся. Он оказался довольно внушителен и возвышался над столом, словно скала. — Знаете, у нас просто такая неблагодарная работа. Скорее всего, произошло какое-то недоразумение, — бережно пожал он руку Родионова. — Вы даже не представляете, какое чувство неловкости я испытываю, — комиссар проводил гостя до дверей. — Все-таки вы иностранец, не обвините меня в предвзятости. Извините меня, ради бога, за некоторую бестактность.
      — Ничего страшного, — улыбнулся Савелий.
      — Да, простите… Совсем вылетело из головы, забыл вам задать еще один вопрос.
      — Спрашивайте, — насторожился Савелий.
      — Я тут навел о вас кое-какие справки… Судя по тому, что мне рассказали, вы очень известный медвежатник. Но все это на уровне догадок, против вас нет никаких улик, одни только предположения. Меня попросили посодействовать русским коллегам, но чем я могу? — Комиссар пожал плечами. — Ведь вы ведете вполне добропорядочный образ жизни. И у меня к вам нет никаких нареканий.
      — Мне это ничего не стоит, — сдержанно отвечал Савелий.
      — А правда, что вы взламывали сейфы гремучей ртутью? — Комиссар крепко держал его ладонь в своей и как будто бы не желал с ней расставаться.
      — Вы определенно меня с кем-то путаете, господин комиссар, — попытался высвободить свою ладонь Родионов. Это ему удалось почти без усилия. — Я не имею никакого отношения к медвежатникам.
      — Возможно… возможно, — рассеянно проговорил комиссар. — Дело в том, что на днях у нас был ограблен «Коммерческий русский банк». И знаете, какая наблюдается особенность? Человек, который это сделал, тоже очень напоминает вас. Правда, на нем был грим, накладные усы, борода. Но если пренебречь всеми этими деталями, то он как две капли воды похож на вас. Господин Родионов, вас не настораживает такое совпадение?
      Савелий постарался улыбнуться как можно более безмятежно и верил, что у него это получилось.
      — Нисколько.
      — А меня вот удивляет другое. Дело в том, что кроме драгоценных камней из сейфа пропала весьма ценная картина, которую хозяин не продал бы ни за какие деньги. Это семейная реликвия, так скажем… Он не рисковал держать ее дома, а поместил на хранение в банк, и теперь она украдена. Разумеется, картина застрахована, но ее уже не вернуть. Во всяком случае, к этому нужно приложить массу усилий.
      — Я читал газеты, но нигде не упоминалось о картине.
      — Все верно, — легко согласился комиссар, — эта информация конфиденциальная. Но хозяин этого полотна очень серьезный человек и не остановится ни перед чем, чтобы вернуть семейную реликвию. В этом деле есть еще одно непонятное обстоятельство: очевидцы рассказали, что грабитель заходил в банк со свертком. Вы представляете себе преступника со свертком? — расхохотался он. — Одно дело — пистолет, бомба… А тут просто недоразумение какое-то!
      Савелий сдержанно улыбнулся:
      — Мне трудно судить, но, возможно, это и вправду очень смешно.
      — Кстати, потом этого свертка мы не обнаружили. Даже непонятно, куда он его дел.
      — Может, он унес его с собой? — несмело предположил Савелий.
      — Исключено, — подумав, отвечал комиссар, — в руках у него был только саквояж. Ну, не смею вас больше задерживать. — Савелий уже приоткрыл дверь, когда Лазар поинтересовался: — Вы, кстати, никуда не думаете уезжать?
      — А что, я под подозрением?
      — Ну что вы, — воскликнул комиссар, и его лицо расплылось в доброжелательной улыбке, — просто в этом деле могут открыться новые подробности, и ваши… наблюдения, — сумел он наконец подобрать нужное слово, — могут быть весьма полезны. И последнее… вас не удивляет то обстоятельство, что был убит человек, имеющий к живописи самое непосредственное отношение?
      — Я уже давно ничему не удивляюсь, — ответил Савелий. — Честь имею, — мягко прикрыл он за собой дверь.

Часть II Магические символы

Глава 5 Папа — святой человек

      Иннокентий III вошел в Нотр-Дам не сразу. Раздавленный величием собора, он пал перед главными вратами ниц и долго молился, касаясь челом темно-зеленого булыжника, которым была выложена площадь перед храмом. А каменные химеры со скрытым ехидством наблюдали за распластанным папой из-за колонн знаменитого собора.
      Римский папа был из графского рода Сеньи, одного из самых могущественных в Европе, так что не было ничего удивительного в том, что в неполные сорок лет представитель этого рода возглавил католическую церковь. Иннокентий III был человеком твердого и независимого характера — он сумел ликвидировать городскую автономию Рима и восстановил свою власть над всей территорией папского государства. Его побаивались не только враги, но и сторонники. Он прославился тем, что неутомимо преследовал всякую ересь.
      Епископ Эде де Сюлли стоял в стороне и не мешал Иннокентию III вести разговор с богом. Собравшаяся у собора толпа, сдерживаемая стражей, тоже заметно притихла и в ожидании благословения поглядывала на распростертого папу.
      Трудно было поверить, что этот маленький сухонький человек с высокой золоченой митрой на голове является одним из самых могущественных людей на земле. Не далее как вчера вечером он строго выговаривал Филиппу II Августу, и французский король, привыкший слышать только собственный голос, немел в его присутствии.
      Короли Англии, Арагона, Португалии признали себя папскими вассалами, а царь Болгарии, упав на колени перед святейшеством, трепетно приложился губами к его ладони. А он вот, оказывается, какой, незаметный совсем, смешался с землей, словно червь.
      Наконец Иннокентий III поднялся и, поддерживаемый священниками, двинулся внутрь храма. Перед самым входом он ненадолго остановился, задрав голову, вгляделся в сцены Страшного суда, затем перевел взгляд на пилястру, где возвышалась фигура Христа, и пошел дальше.
      Короля рядом с папой не было. Разобидевшись за что-то на его величество, Иннокентий III наложил на короля епитимью, запретив тому месяц появляться в храмах, и теперь Филипп II Август наблюдал за шествием папы издалека, смешавшись с толпой простолюдинов. Лишь высокая золоченая карета, ожидавшая немного в стороне, выдавала его близкое присутствие.
      Французский король горел желанием быть рядом со святейшим папой, хотел доказать ему свою преданность, но Иннокентий III суровым взглядом осадил Филиппа II и отказался от торжественного приема, остановившись в аскетических покоях епископа Эде де Сюлли.
      Внутри Нотр-Дам был еще более великолепен. Зал выглядел настолько огромным, что, казалось, мог вместить в себя всех жителей Парижа. Папа прошелся вдоль строя массивных колонн и остановился напротив витражей. Рассматривая сюжеты из Библии, он лишь понимающе качал головой, а заметив в центре Мадонну с младенцем, прослезился.
      — Я хочу видеть мастера, сотворившего этот витраж, — негромко пожелал святейший папа. Даже если бы он произнес это шепотом, то и в этом случае его услышали бы даже в противоположной стороне храма — такое стояло вокруг безмолвие.
      — Хорошо, ваше святейшество, — сказал епископ, — после обеда он предстанет перед вашими очами.
      — Вы меня не так поняли, преподобный, — все так же тихо продолжал папа, — я хочу видеть его немедленно.
      Епископ Эде де Сюлли, человек мужественный и властный, на этот раз затрепетал (святейший папа и за меньшие грехи строго взыскивал) и отвечал заметно дрогнувшим голосом:
      — Его сейчас немедленно разыщут, ваше святейшество.
      — Прекрасно, — согласился Иннокентий III, едва улыбнувшись. — Я буду дожидаться.
      Эде де Сюлли подошел к настоятелю храма и шепнул ему несколько слов. Разглядев на лице настоятеля усердие, смешанное с ужасом, удовлетворенно отвернулся, — отец Поль его не подведет и отыщет мастера даже в том случае, если тот будет прятаться под покровами одежд кровожадных химер.
      Через несколько минут в Нотр-Дам два монаха привели молодого художника, еще юношу. Он даже не успел смыть с рук синюю краску, а его шея и правая щека были испачканы в желтой охре.
      Папа с интересом посмотрел на худенького мастера — держался тот очень достойно, совсем без боязни, чего не скажешь о ближайшем папском окружении, — после чего спросил, показав на витражи:
      — Это твоя работа, юноша?
      — Да.
      — Как тебе удается создать такое?
      — Сначала я делаю рисунок, а уже потом подбираю цвета, — очень просто сообщил мастер.
      — Занятно.
      Папа чуть выставил вперед руку.
      — Целуй! — негромко подсказал стоявший рядом аббат, заметив замешательство паренька.
      Юноша, наклонившись, осторожно взял тонкую и худую руку папы, оставляя на пальцах следы от толченой лазури, припал к ней губами. Он даже не сознавал, какую честь ему оказал Иннокентий III. Сегодня утром в подобном почете он отказал самому королю Франции.
      Посмотрев на испачканную ладонь, Иннокентий III едва заметно улыбнулся.
      — У тебя божий дар, сын мой. Тебя ожидает великое будущее. Ты можешь нарисовать мне две картины?
      — Все, что скажете, ваше святейшество, — дрогнувшим голосом проговорил юноша.
      — Вот и отлично, сын мой. На первой картине я хочу видеть сцену из Страшного суда. Пусть все увидят, как черти варят в котлах грешников. — На минуту Иннокентий III задумался, и в храме необыкновенно остро обозначилась тишина, словно прихожане хотели прислушаться к мыслям папы. — Вторая картина пусть будет похожа на эту, — показал перстом папа римский на центральную часть витражей. — Мадонна с ребенком. Сколько времени тебе потребуется для этого?
      — Думаю, три месяца, ваше святейшество, — произнес юноша после недолгой паузы.
      — Скоро состоится Четвертый крестовый поход во спасение Гроба Господня. Твою картину мы понесем впереди воинства, постарайся управиться за месяц.
      — Сделаю, святой отец, — безо всякого сомнения отвечал художник.
      Повернувшись к епископу, застывшему в полупоклоне, Иннокентий III произнес без интонаций:
      — Заплатите ему столько, сколько он потребует.
      — Он не останется в обиде, — заверил епископ.
      Епископ Эде де Сюлли происходил из знатного рода. Его ожидала блистательная карьера при французском королевском дворе, но мирским искушениям он предпочел аскетическую жизнь монаха и ни разу не пожалел об избранном пути. В свои неполные тридцать лет он был уже архиепископом. А иерархи церкви всерьез посматривали на него как на возможного преемника стареющего папы.
      — Очень надеюсь, — все так же без интонаций ответил Иннокентий III и, благословив ожидавшую его толпу, побрел вдоль портала.
      Король Франции в окружении свиты, стиснутой со всех сторон простыми подданными, жался у входа, и по его лицу было заметно, как он завидовал безродному юноше.

* * *

      Марсель положил на стол огромный кусок окорока и торжественно водрузил бутылку бургундского вина. В кармане приятно позвякивала пара горстей гульденов. И это только начало! После первой выполненной картины епископ обещал заплатить в десять раз больше, а на эти деньги можно купить дом где-нибудь на берегу Сены и завести большое хозяйство. Луиза стояла подле печи, повязав широкие бедра своим любимым цветастым передником, и выпекала яблочный пирог. Осторожно подкравшись, Марсель обхватил ее сзади за пышные груди. Пальцы мгновенно утонули в мягкой женской плоти.
      — Пусти, бесстыдник! — ворчливо проговорила Луиза. Особого протеста не последовало, женщина лишь слегка отстранилась. — Не видишь, что ли, чем занимаюсь? Пирог сгорит!
      Марсель не без гордости думал о том, что у Луизы самая великолепная грудь во всей округе, и когда она шла по Парижу, гордо подняв красивую голову, то встречные невольно заглядывались на ее упругие округлости, что волнующе колыхались под легким платьем при каждом шаге. Отправляясь на рынок, Луиза прибегала к маленькой хитрости и слегка распахивала ворот, так что даже у бойких лавочников выторговывала значительные скидки. Глядя на ее необъятный бюст, каждый из них был уверен, что стоит ей только чуток наклониться, как грудь сама вывалится на прилавок.
      Марсель знал, что многие из них зазывают ее к себе в гости на бокал вина, обещая за это долговременный кредит на все товары, но Луиза оставалась ему верной женой.
      — Да черт с ним, с этим пирогом! — крикнул Марсель. — Я получил заказ на картины! Теперь мы будем богаты! И уже в следующем месяце я собираюсь купить дом! — развернул Марсель Луизу к себе.
      Ее великолепная грудь мягко упиралась ему в живот. Луиза была теплой, домашней, доступной и желанной. Марсель ощутил ладонями ее сдобное тело и, уже более не справляясь с чувствами, поволок ее в сторону кровати.
      — Пусти! Пусти! Ничего у тебя не выйдет, — заколотила женщина кулачками ему в грудь. — Я сейчас очень занята…
      — Нет, только сейчас! Если не хочешь на кровати, тогда сделаем это здесь же, у печи!
      — А ты уверен, что папа заплатит тебе столько денег, сколько обещал?
      Марсель невольно выпустил Луизу из рук: его всегда удивляла ее способность узнавать новости раньше остальных. И это при том, что она практически не покидала дом. Такое впечатление, что городские вести ей нашептывают в уши ужасные химеры.
      — Откуда ты об этом знаешь? — не сдержал удивления Марсель, слегка отстранившись.
      — Как же мне не знать, если об этом говорит весь Париж! — удивилась в свою очередь Луиза. И, слегка нахмурившись, продолжала: — Только ты бы не связывался с ними со всеми. Не принесут эти деньги нам счастья.
      Марсель с ужасом посмотрел на жену — может быть, она знает то, что ему просто недоступно, ведь ее бабушка была самая известная колдунья в городе.
      — О чем ты говоришь! — воскликнул Марсель. — Я художник! И должен рисовать то, что нравится людям!
      — А ты знаешь о том, что Иннокентий III балуется с женщинами? А из монашек он набрал себе целый гарем!
      — С чего ты это взяла? Женщина! Иннокентий III — святой человек. Тебе бы надо было видеть его вблизи — у него невероятно грустные глаза. Тогда бы ты поменяла о нем свое мнение.
      — Если бы это был его единственный грех, — с жаром начала спорить Луиза. — Весь Париж говорит о том, что он забавляется с молоденькими мальчиками. И после каждой вечерней службы к нему доставляют их по целой дюжине!
      — Женщина, ты хоть знаешь, о чем ты говоришь! — потряс Марсель руками. — Папа Иннокентий III — воплощение святости! Если бы ты видела, с каким восторгом его встречал весь Париж!
      — Им нечего делать, вот поэтому они и столпились! — возразила Луиза. — А я по горло занята домашними делами. Ой, господи! — всплеснула полными руками женщина, метнувшись к очагу. — Из-за тебя у меня сгорел яблочный пирог.

* * *

      Картины были готовы ровно через месяц. Закрывшись в мастерской на окраине Парижа, Марсель писал их с утра до позднего вечера, прерываясь только на обед и короткий сон. А когда наконец был сделан последний штрих, он бросил кисточки в горшок с горячей водой и, завалившись на сундук, проспал почти сутки.
      Поначалу Марсель хотел показать картины Луизе, но, подумав, решил немного повременить. Женщины не способны во всех тонкостях вникнуть в таинства искусства. По своей божьей сути они существа менее совершенные, чем мужчины, их удел — рожать детей и простаивать у печи. После некоторого размышления на роль эксперта Марсель решил пригласить своего деда, почти столетнего старца, повидавшего на своем долгом веку всякое, как хорошее, так и плохое.