Четко выделялись очертания скул, подбородка и прекрасная линия висков; ресницы – ресницы Дэвида – отбрасывали трагические тени на щеки. Но главное, что поразило, – это глубокая печаль на лице; скорее грусть, чем суровость, прорезала борозды на щеках и бросила мрачные тени на глаза. Сейчас, когда он сидел, опустив голову и поигрывая бокалом, гневные линии рта и бровей смягчились и исчезли, на лице появилось отстраненное и задумчивое выражение. Байрон казался человеком жестким и неприступным, но губы выдавали его ранимость.
Он вдруг поднял глаза и посмотрел на меня. Сердце у меня екнуло, но я твердо встретила его взгляд.
– Как вы себя чувствуете?
Я ответила:
– Гораздо лучше, благодарю вас. Как любезно с вашей стороны подобрать обломки – я, наверное, так выглядела…
Он рассмеялся, и я словно столкнулась с незнакомцем, хотя считала, что разговариваю с кем-то известным мне.
Он сказал:
– Вам, должно быть, уже лучше, раз вы начали беспокоиться о своем внешнем виде. Но пусть он вас не огорчает. Вполне прилично.
Он поднес огонь к моей сигарете, и его глаза вдруг взглянули на меня серьезно и настойчиво. Он тихо проговорил:
– Есть два вопроса, я хочу задать вам их прямо сейчас…
Наверное, мое лицо изменилось, потому что он резко добавил:
– Не смотрите так, пожалуйста. Я был законченным дураком и приношу извинения. Но, ради Бога, не смотрите на меня так больше. Это совсем безобидные вопросы, и если вы ответите на них, я оставлю вас в покое до тех пор, пока вы сами не пожелаете рассказать остальное.
Он замолчал.
«Снова о том же», – подумала я. Он смотрел вниз, на свой бокал, так что не было видно его глаз, но в его голосе я различила ту же настойчивость, что пугала меня раньше.
Он спросил:
– Как Дэвид? Он выглядел здоровым… и счастливым?
Я с удивлением взглянула на него, ожидая совсем других вопросов, и ответила:
– Насколько я знаю, он вполне здоров. Но трудно вообразить, что он счастлив. Во-первых, он одинок, а во-вторых, слишком напуган.
– Слишком напуган?
Он поднял на меня глаза и резко поставил бокал на стол, так что бренди всколыхнулся и заискрился. Руки Байрона вцепились в край стола с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Из пепельницы, где тлела позабытая им сигарета, вился голубой дымок. Ричард Байрон уставился на меня и повторил очень тихо:
– Слишком напуган? Но кем?
И подняла брови:
– Вами, конечно.
Не могло быть сомнений в его реакции на этот ответ: изумление, полнейшее, невыразимое изумление. Несколько секунд он смотрел на меня через стол расширенными глазами, затем выражение горечи вернулось на его лицо, и он, казалось, снова замкнулся в себе.
– Мной? Вы уверены, что мной? Он так говорил?
И тут до меня внезапно дошло. Я почувствовала, что глаза у меня расширяются так же, как секунду назад у него, и уставилась на Байрона по-совиному.
– О, – прошептала я, – я не верю, что вы убили своего друга. Я не верю, что хоть раз в жизни вы ударили Дэвида. Я верю, что вы любите его. Правда? Правда?!
Ричард Байрон ответил мне неловкой кривой усмешкой, пытаясь замаскировать душевную боль. Затем взял из пепельницы сигарету и небрежно сказал, словно это не имело никакого значения:
– Я люблю его больше всех на свете…
Пузырь вдруг лопнул, иллюзия уединения рассеялись. Подошел метрдотель, сияя улыбкой и размахивая руками, как большой тучный мотылек крылышками.
– Мадам насладилась обедом? Месье хорошо покушал? Chapon marseillais[20] был прекрасен, не правда ли? Это фирменное блюдо нашего ресторана!
Мы уверили его, что все было превосходно, и, сияя улыбкой, он с поклонами удалился, а к нам с извиняющимся выражением лица, как у человека, совершающего действия сомнительного толка, подошел официант со счетом.
Ричард Байрон, взглянув на счет, положил на поднос очень крупную купюру и отмахнулся от кланяющегося официанта. Затем он помедлил и взглянул на меня.
– Знаю, бесполезно говорить о том, как я сожалею о случившемся, – сказал он, – но я действительно сожалею. Я был дураком, к тому же слепым. Мне следовало сообразить, что подобная вам женщина не может быть замешана в этом грязном деле. Я обещаю не докучать вам больше, но, может, мы пойдем куда-нибудь немного погулять, чтобы я мог все объяснить? Это довольно длинная история, и я хотел бы вас с ней познакомить.
Лицо его выглядело бледным и напряженным и остро напомнило мне Дэвида, на лице которого было почти такое же выражение, когда он нерешительно спрашивал меня об отце: «Как он выглядел?»
Я сказала:
– Если это касается Дэвида, то я выслушаю вас. А что до прошлого… Не забыть ли нам его пока? Похоже, не только вы наделали ошибок – мои, возможно, были посущественней.
– У вас больше оправданий.
Он улыбнулся неожиданно теплой улыбкой, и, к собственному изумлению, я улыбнулась в ответ и встала.
– Если я пообещаю не удирать через заднее окно, вы разрешите мне сходить попудрить нос?
– Вы…– он оборвал себя. – Да, конечно.
Уходя, я увидела, как он достал сигарету и откинулся на спинку стула, собираясь ждать меня.
Мы вышли на темные улицы, лучами расходящиеся от старого порта, и дружно, словно по взаимному согласию, повернули к морю. Вскоре мы оказались на вымощенной булыжником улице, которая тянулась вдоль берега. Слева поднимались высокие дома, справа шла низкая стена набережной. Далеко впереди, паря в звездном небе как видение, сияла золотая статуя Богоматери на куполе собора Нотр-Дам-де-Гард.
Дома были темные и таинственные, и случайные фонари лишь украдкой бросали свет на булыжники. Лодки качались и приседали у кромки воды, терлись друг о друга бортами, когда море легонько шлепало их. Там, где робкий свет фонарей падал на воду, световые узоры на бортах лодок, казалось, закутывали их в светящиеся сети. Еще дальше, в бухте, мерцали зеленые, красные и золотые огни. Канаты выглядели эфемерными, словно паутина.
Мы стояли и смотрели поверх стенки набережной. Мимо прошла группа моряков, шумно болтая и смеясь, за ними – мужчина с девушкой, углубленные в разговор. Никто не обратил на нас ни малейшего внимания, и ко мне снова стало подкрадываться странное, похожее на сновидение чувство, испытанное ранее; только на этот раз его вызвала не усталость, а что-то другое, не совсем понятное. Казалось, Ричард Байрон и я находимся вдвоем в стеклянном пузыре, погружены в его тишину, которую ничто не может нарушить и из которой невозможно выбраться. Люди, как смутные обитатели подводного мира, приближались и удалялись, беззвучно проплывали за стеклом, заглядывали внутрь, но не могли вторгнуться в тишину, окутавшую нас. По сей день я вспоминаю Марсель – самый шумный город мира – как безмолвный фон этой встречи с Ричардом Байроном, немой фильм, мелькающий на экране перед нами.
Я повернулась к нему:
– Вы хотели задать два вопроса, а задали только один. Какой же второй?
Он молча смотрел на меня, в тусклом свете фонаря выражение его лица невозможно было прочитать, но у меня сложилось впечатление, что он растерян.
Я сказала:
– Я знаю, что это за вопрос. Ему следовало бы быть первым, он важнее, не так ли?
Уголки его губ поднялись в улыбке.
– Возможно.
Я сказала медленно:
– Дэвид в отеле «Тисте-Ведан» в Авиньоне.
Долгую секунду он не шевелился, затем резко повернулся ко мне, и его руки стремительным движением сомкнулись на моих запястьях. Снова, как в Ниме, его пальцы причинили мне боль, но на этот раз я не пыталась вырваться. Я чувствовала, как колотится у него сердце.
– Чарити, – спросил он грубо, – почему вы сказали мне это? Почему? Я еще не рассказал вам ничего… не объяснил. Даже не сказал, что солгал, признаваясь в убийстве Тони. У вас нет никаких причин доверять мне – я преследовал вас, причинял вам боль, оскорблял, вы чуть не заболели из-за меня. Какого черта вы вдруг делаете мне такой подарок, прежде чем я начал свой рассказ?
Его сердце стучало, как мотор, и мое забилось в унисон, тоже начало частить.
– Я… я не знаю, – ответила я, запинаясь и пробуя освободить руки.
Он передвинул свои пальцы, и его взгляд упал на синяки. Секунду или две он стоял, опустив голову, уставившись на уродливые темные пятна, затем вдруг губы у него скривились, он притянул меня к себе и поцеловал.
– Полагаю, поэтому, – сказала я дрожа.
– Черт побери, – проговорил он. – Именно этого я хотел с той минуты, как вошел в храм Дианы и увидел вас, сидящую со слезами на ресницах. И все это время я думал, что вы лживая маленькая…
– Негодяйка.
Он усмехнулся.
– Именно, – сказал он. – Да, все это время я думал, что вы с ними заодно, дешевая маленькая проходимка, впутавшаяся в грязную игру с убийством, где ставкой была жизнь ребенка, словно… словно пластмассовая фишка, которую можно потерять и никогда о ней не вспомнить.
Он вдруг отвернулся от меня.
– Вы отказались сказать мне, где Дэвид, из-за того, что он сам этого не хотел?
– Да, – ответила я осторожно.
– А я-то думал, что вы помогаете им держать мальчика по дальше от меня. Вы выглядели такой виноватой, виноватой и испуганной, и, конечно, у меня и в мыслях не было, что сам Дэвид…– Он замолчал.
– Мне жаль, но так все и было. Он хотел избежать встречи с вами, поэтому я помогла ему. Думала, что поступаю правильно.
Он грустно улыбнулся.
– Да, теперь мне это ясно. Но вы должны согласиться, улики были против вас, даже когда все во мне протестовало и кричало, что они ложные… Это просто еще один пример, способный после всего случившегося разбить вдребезги прежние убеждения и превратить еще одну безопасную дорогу в зыбучие пески.
– Я знаю, – сказала я. – Как это говорится?..
Пока есть еще вера в моем сердце,
И надежда так сильна и упорна,
Что отвергает свидетельства слуха и зренья,
Словно чувств этих – лишь обман назначенье,
И живут они для клеветы…
Вы это имели в виду?
Он улыбнулся снова:
– Да, в точности, хотя выразился, может быть, не так ясно Бедный Троилус позднее сказал то же самое еще лучше, вы по мните?
Если у красоты есть душа, то это не красота…
Если в самом единстве есть закономерность,
То это не оно…
Но я счастливее Троилуса, вы согласны? Для меня закон уцелел: любая женщина, которая выглядит, двигается и говорит, как вы, никогда не может быть негодяйкой, какой вы казались. Но это было адом, пока продолжалось, война рассудка и инстинкта, и оба проигрывали. – Он повернул голову: – Вы понимаете?
– Конечно. Но то же случилось и со мной. Я думала, что вы зверь и убийца, боялась вас, и все же… это случилось.
– Это случилось, – повторил он, – вопреки доводам рассудка и с нами обоими.
– Да.
Он медленно сказал, глядя вниз на темную непроницаемую воду:
– Но вы не угадали второй вопрос, Чарити. Неужели вы думаете, что я снова собирался задать тот, прежде чем объясню, почему имею право на ответ?
– Я не угадала? Вы не собирались спросить, где Дэвид?
– Нет.
– Что же вас тогда интересовало?
Он помолчал, наблюдав за водой, облокотившись на низкую стенку. Затем спросил напряженно:
– Кто такой Джонни?
ГЛАВА 15
Мадам, вы пойдете гулять?
Старинная песняМаслянистая вода плескалась под стенкой, на ее поверхности плавали соломинки и куски пробки. Это зрелище странно завораживало и успокаивало: подъем, опускание и покачивание мусора в замкнутом круге света от уличного фонаря. Я ответила:
– Джонни был моим мужем.
– Был?
– Да, – подтвердила я.
– О, понятно. Извините.
Как и он, я повернулась лицом к морю, облокотилась о стенку и сосредоточилась на движущейся воде.
– Мы поженились во время войны, он служил в военно-воздушных силах. Нам повезло – мы были вместе два года. Его убили над Па-де-Кале.
– Бомбардировщик?
– Нет. Истребитель сопровождения.
Вдали над морем молочный туман начал сползать с лица луны. Горизонт вышел из тьмы встретить ее бедный свет.
– Когда-нибудь я расскажу вам о Джонни. Но не сейчас.
Он быстро взглянул на меня:
– Из-за того, что случилось?
– Вы имеете в виду, из-за того, что вы меня поцеловали?
– Из-за того, что я люблю вас, Чарити.
– Нет, – ответила я. – Не из-за этого. Случившееся со мной теперь не меняет происходившего когда-то. Отношения между Джонни и мною были прекрасными, мы строили их очень заботливо, они были совершенны и удовлетворяли нас. Но это не значит, что, если их разнесло на куски немецким снарядом, я никогда не попытаюсь построить еще что-нибудь среди руин. Джонни не призрак, следующий за мной по пятам и напоминающий о скорби и трауре.
– Когда я увидел вас впервые, – тихо сказал Ричард Байрон, – вы плакали.
– Да, – сказала я. – И я действительно думала о Джонни. Но память о нем вряд ли восстанет и запретит мне жить дальше… Надо строить еще лучше во второй раз, и я могу строить. А Джонни…– я повернулась к Байрону:– Что ж, Джонни подзадорил бы меня.
Ричард Байрон выпрямился, и его руки сомкнулись вокруг меня, на этот раз очень нежно. Он слегка отстранил меня и глядел, улыбаясь.
– Я люблю вас, Чарити, – повторил он. – Вы такая милая и здравомыслящая. Боже мой, вы почти можете заставить мир снова казаться приятным и разумным местом, каким он был когда-то… И, как я понимаю, вы приглашаете меня действовать и поцеловать вас еще раз?
– Почему вы так решили? Нет, я…
– Потому, что я собираюсь, – сказал Ричард Байрон. И поцеловал.
Казалось, прошли долгие часы, и луна проложила свой серебряный след по морю. Мы снова стояли бок о бок, облокотившись о парапет, и снова начали разговор.
–…Хватит уходить в сторону, – сказал Ричард Байрон. – Я должен подумать, а вы – помочь мне, так что вам надо знать эту историю. Она довольно грязная, и впутывать вас…
– Мне кажется, – мягко заметила я, – я уже довольно глубоко в ней увязла, и исключительно благодаря собственным усилиям.
Он задумался, и глубокие складки снова прорезались вокруг его рта и сделали его лицо суровым и пугающим.
Он начал рассказывать…
История действительно была некрасивой, и, слушая, я чувствовала, как гнев прорывается в голосе Ричарда и пробегает по моим собственным венам.
Ричард Байрон был довольно состоятельным торговцем антиквариатом и жил в своем поместье Дипинг в графстве Суррей.
– Начинал я на любительском уровне, – рассказывал он. – Я покупал понравившиеся мне вещицы и время от времени прозвал их людям, которые замечали их у меня в доме и хотели приобрести. Затем мало-помалу я всерьез занялся этим бизнесом, потому что мне было интересно. Мне не приходилось зарабатывать этим на жизнь, но постепенно я узнал больше об антиквариате, увлекся, начал ездить за товаром и со временем действительно стал специалистом по старинному серебру ж особенно по драгоценностям. Думаю, теперь я знаю о них немало.
Война застопорила дело – Ричарда призвали в армию, в авиацию.
– Я летал на огромном бомбардировщике, – продолжил он. – Именно там я познакомился с Тони.
– Тони?
– Тони Бакстером. Тем самым парнем, которого я, предположительно, убил.
– О!
– Он был моим штурманом и лучшим из ребят, каких я знал. Мысль, что он мог влюбиться в Лоран…
– Однако вы влюбились сами, – напомнила я ему. – В конце концов, вы женились на ней.
Он бросил на меня взгляд из-под бровей.
– Да, женился. Дэвиду было двенадцать, Мэри умерла семь лет назад, и я думал…– Он замолчал. – О черт, вы видели ее, и только слепой не поймет, почему я женился на ней.
Я живо вспомнила прелестное лицо Лоран Бристол, ее голубые глаза, длинную, белую шею, полную грудь, эффектно подчеркнутую шелком платья.
– Можно догадаться, – сказала я. Он бросил на меня взгляд.
– Я встретил ее в Париже, – сказал он. – Весной прошлого года я открыл там офис и бывал в нем несколько раз в год. В сентябре я отправился в Париж на большой аукцион серебра и взял с собой Тони, чтобы показать ему некоторые стороны дела и убедить его работать со мной. Лоран была на аукционе не знаю с кем. Вскоре после этого я встретил ее снова, на вечеринке; она пришла с моим знакомым Луисом Мейером, лондонским представителем крупного парижского дельца. Мейер познакомил нас. Мы встречались с ней еще несколько раз. Я тогда чувствовал себя очень неприкаянным и…– Он помедлил. – Так или иначе, мы поженились месяцем позже, и я увез ее в Дипинг в конце октября.
Его губы скривились, и в голосе появился резкий неприятный оттенок, услышанный мною впервые.
– Ничего не вышло, – сказал он коротко. – Как только мы поженились, я понял, что сделал глупость. Для начала она не хотела ехать в Англию и требовала, чтобы я переселился во Францию, на юг. Но существовали Дипинг и Дэвид – и я настоял на своем. Затем, конечно, начались неприятности. Лоран, разумеется, не сошлась с Дэвидом. Она не желала утруждать себя заботой о нем, а у него не находилось для нее времени. Маленький вежливый чертенок, он не сказал мне ни слова, но я видел, как он несчастен… Мы провели вместе несколько в высшей степени неприятных недель, а затем на Рождество приехал Тони. – Голос Байрона стал ровным и безжизненным, словно он зачитывал полицейский рапорт. – Его нашли мертвым в постели в три часа ночи девятнадцатого января. Тонкий шнур был затянут вокруг его шеи. Шнур от жалюзи в моей комнате, и мои отпечатки пальцев остались на продолговатой подвеске к шнуру, за которую дергают, чтобы их опустить.
– Он не заметил, кто это был? Не слышал шуршания юбки или стука высоких каблуков? Ничего, подсказывающего, мужчина это был или женщина?
Ричард снова усмехнулся.
– Поверьте мне, если бы была хоть малейшая тень подозрений, что в происшедшем замешана Лоран, я бы обвинил ее, – сказал он злобно. – Потому что она в этом участвовала, я знаю. Нельзя прожить с женщиной полгода, даже так, как жили мы, и не научиться распознавать, когда она лжет вам в глаза. Но не она ударила Дэвида. Это был мужчина. Дэвид стоял в ванной лицом к зеркалу – оно висит напротив двери – и, перед тем как обрушился удар, заметил на долю секунды поднятую над ним руку. Это была мужская рука в рукаве темно-синего цвета.
– Но не в халате?
– Нет, не в халате. – Он улыбнулся, и его рука начала двигаться к моей, пока не накрыла ее. – Вы очень быстро замечаете свидетельства в мою пользу. Да, одна маленькая деталь: я был в сером костюме в тот день. И у меня нет темно-синего.
– Ну, а дальше?
– Показаниям Дэвида не придали значения. Он всего лишь ребенок, к тому же переживший тяжелый шок. Увиденное мельком, он мог просто вообразить. Кроме того, его считали пристрастным свидетелем: с самого начала он настаивал, что это не мог быть я – без всяких причин, просто потому, что не мог.
– И все-таки вас арестовали?
– Да, спустя какое-то время. О, полиция расследовала дело очень тщательно и беспристрастно. Они были добры. Но доказательства накапливались одно за другим, и все они указывали в одном направлении – на меня. Поэтому меня арестовали.
Он мрачно посмотрел на воду.
– Разумеется, они там были, – заметила я. – Полагаю, вы когда-нибудь опускали жалюзи?
– Да. И это спасло меня в конце концов. Полиция могла думать что угодно, но мне удалось удовлетворительно объяснить многие из собранных доказательств. Через десять минут после того как Лоран обнаружила тело…
– Его нашла Лоран?—воскликнула я.
– Да, – сказал он раздраженно. – Она зашла в его комнату в три часа ночи. В интересах правосудия она была вполне откровенна. На полицию это произвело хорошее впечатление. Она призналась, что бывала там и раньше, довольно часто. Прекрасный мотив для убийства любовника мужем, поднесенный полиции на блюдечке! Что вы об этом думаете?
– Думаю, что три часа ночи в январе – не слишком подходящее время, чтобы будить своего любовника, – ответила я. Он усмехнулся:
– Вы правы, милая Чарити, очень неподходящее. Но она это сделала, а затем упала в обморок. Кто-то пошел в ванную за водой и нашел там Дэвида, моего маленького Дэвида, без сознания и холодного как лед. Войдя туда, я несколько секунд думал, что он тоже мертв.
Напряженный голос Ричарда прервался, он устремил взгляд на море. Но я знала, что он видит не белую лунную дорожку на воде, а маленькое тело, съежившееся на холодном кафельном полу.
– Дэвид мало что помнил обо всем этом, – продолжил он наконец. – Когда он смог говорить, то рассказал, что проснулся от зубной боли и пошел в ванную наполнить грелку. Он не запомнил время. Когда он включил свет в ванной, кто-то ударил его сзади.
Я пропущу следующую часть. Судебный процесс по подозрению в убийстве, даже если тебя оправдали, не те воспоминания, к которым хочется возвращаться. Это как грязная и заразная болезнь – унизительная, изнуряющая, оставляющая в душе неизгладимые следы. Но все вели себя очень порядочно – удивительно порядочно. И, хотя я возненавидел на всю жизнь судебный совет, это был справедливый суд. То, что я здесь, доказывает это… И я ничего не имею против полиции, даже если она ввела суд в заблуждение. Другие простаки ошибались так же до них.
– Но, Ричард, неужели это совершила она? Я имею в виду убийство. И был ли мужчина в темно-синем костюме? Кто он?
– Хотел бы я знать, – сказал он со вздохом. – Полиция не нашла никаких следов незнакомца. Но я думаю, мужчина был ее сообщником, впущенным ею в дом сделать это грязное дело. Он мог забраться через окно ванной (оно было открыто, между прочим) и спрятаться за дверью, заслышав шаги Дэвида. Это он ударил Дэвида, чтобы остаться незамеченным. Затем или он, или Лоран убили Тони. Лично я думаю, что это сделал мужчина, иначе зачем она его привела?
– Этот мужчина – ее любовник?
– Возможно. Но даже если он проводил ночь с ней – вы уже поняли, что я спал отдельно, – и Тони обнаружил это, едва ли поводом для убийства послужила угроза разоблачения.
– Может быть, ограбление? И Тони…
– Ничего не пропало. И Тони не вставал с постели. По заключению полиции, его задушили спящим.
– Но почему?
– В этом, Чарити, суть дела. Почему? – Он вдруг взорвался. – Боже мой, почему? Ночь за ночью я провожу в размышлениях – почему? Если бы только я знал… Он был одним из самых порядочных людей на земле, и ни у кого не было причин убивать его. Поэтому, когда Лоран призналась, что была любовницей Тони, единственный повод для убийства оказался у меня.
Он помолчал, нахмурив брови. Затем потряс головой, как бы отгоняя теснящиеся мысли.
– Как бы я ни старался, – сказал он, – не могу понять, чего ради Лоран то ли сама совершила убийство, то ли убедила кого-то сделать это.
– Что, если Тони отверг ее? – предположила я. – Это может толкнуть женщину на путь мести.
– «Фурии в аду ничто в сравнении с брошенной женщиной», – утверждал Конгрив[21]. Все может быть… Но при чем тут другой мужчина? Почему он пришел ей на помощь в такой ситуации?
– Вы, похоже, уверены, что мужчина был.
– Да, – подтвердил он. – Дэвид только ребенок, но он умен и не болтает попусту. Раз он сказал, что мужская рука была, значит она была.
– Не пытался ли он отвести подозрения от вас?
– Он рассказал об этом, как только смог заговорить, и при этом понятия не имел о случившемся и о том, что на меня пала тень подозрения. Нет, он сказал правду. Он думал, что спугнул вора.
Последовало молчание.
– Гнусное дело, правда? – спросил Ричард.
– Действительно.
– И это только половина истории. Я еще не знаю, почему убили Тони и почему Лоран горит желанием увидеть мертвым меня.
– Вас? Почему вы так думаете?
Я оборвала вопрос, в голове шепчущим эхом пробежали слова Лоран, повторяемые в темноте: «Он был бы мертв и забыт, мертв и забыт, мертв и забыт…» Как поступают с телами убийц? Хоронят их в негашеной извести, чтобы и следа не осталось?
У меня по телу пробежала дрожь, и его рука, теплая, сильная и очень живая, сжала мою.
Его голос был мрачен, когда он заговорил с убежденностью, снова обдавшей меня холодом:
– Потому, – сказал он, – что я следующий в списке. Ей не удалось отправить меня на виселицу, но она подготовила другое убийство. И во второй раз жертвой должен был стать я.
ГЛАВА 16
Мадам, вы будете говорить?
Старинная песня– Это произошло после суда, – продолжал Ричард. – Меня освободили, и, когда я покидал здание, кто-то передал мне записку от Лоран, в которой она писала, что хочет увидеться со мной в Кларидже, где снимает комнату. Я взял такси и отправился туда. Она была одна, и у нее были для меня хорошие новости.
Она сообщила, что собирается вернуться во Францию и что мне нет нужды затевать бракоразводный процесс.
– Нет нужды? Что она имела в виду?
– По ее словам, она только что узнала, что ее первый муж, пропавший без вести в 1943 году, жив. Наш брак, следовательно, оказался недействительным.
– Но было ли это правдой?
– Она показала мне свидетельство о браке – естественно, я знал, что она уже была замужем, – и затем письмо от парижского адвоката. Свидетельство было подлинным; что касается письма – не знаю.
– Как ее мужа зовут?
– Жан Кто-его-знает. – Он полез за сигаретой. – По правде говоря, я едва взглянул. Я приехал прямо со скамьи подсудимых, не имея времени даже смыть с рук тюремные запахи, и сразу почувствовал, что никогда больше не захочу ни видеть ее, ни говорить с ней. Я рвался домой, к Дэвиду. Он все еще был в Дипинге и, думаю, сходил с ума от беспокойства.
Должно быть, я издала нечленораздельный звук.
Он продолжил рассказ:
– Я швырнул бумаги и прорычал, что мне плевать на ее дела и пусть всем займутся адвокаты, так как я не хочу разговаривать с ней. И еще кое-что. Сцена была безобразной, должен признаться.
– Я вас не виню. Я бы ей шею свернула.
– Она не испугалась. Она знала, что я не из тех, кто сворачивает шеи.
Я заметила сухо:
– Временами вы весьма успешно имитировали таких типов.
Он усмехнулся, затем вспомнил о портсигаре в руках. Мы закурили.
– Наша любовная беседа закончилась тем, что Лоран швырнула мне ключи от автомобиля, сказав, что оставила его у станции Редманор, и велела убираться вон – только она использовала более сильное выражение.
Я рассмеялась:
– Понятно.
– Вы меня шокируете. Дальше я сделал, как она предложила, и, когда добрался до Редманора, был почти болен от беспокойства и раздражения. «Роллс-ройс» стоял у станции, и я помчался в Дипинг с одной мыслью в голове: Дэвид.
– И произошла авария?
– Вы угадали. Примерно в миле от моего дома дорога сворачивает и идет вниз вдоль глубокого карьера. На полпути – резкий поворот между карьером слева и отвесным выступом скалы справа. Обычно поворот безопасен, так как место за скалой открытое и дорога внизу хорошо видна. Уже за деревьями в долине появились трубы Дипинга, как вдруг на середине поворота мне навстречу выскочил автомобиль, ехавший почему-то по левой стороне дороги[22]. Моя машина шла на большой скорости, времени уклониться не было, и он не тормозил. Места разъехаться едва хватало, даже если мне прижаться к обочине. Я резко вывернул руль, раздался сильный треск, и мою машину вынесло за край дороги.
– О Ричард!
– Им не повезло, – сказал он мрачно. – Боковая дверца была не захлопнута – в спешке я не заметил этого – и открылась, когда машина накренилась. Я выпал. Автомобиль рухнул на дно карьера и загорелся. Мое падение смягчили кусты, и я отделался контузией, ударившись о выступ скалы.
– Но… вы уверены? Не было ли это обычной аварией?
– Я говорил вам, что на дороге не было машин. Этот человек, должно быть, прятался, поджидая меня. В больнице у меня было достаточно времени подумать обо всем, и вот к какому выводу я пришел. В миле или чуть дальше у дороги есть телефон-автомат, и приятель Лоран, узнав об окончании суда, мог ждать меня там. Они, конечно, знали, что я отправлюсь прямо в Дипинг.
– Но, Ричард, к чему было говорить о бракоразводных делах, если они собирались убить вас?
– Лоран надо было точно знать, когда я отправлюсь в Дипинг, и, передав мне ключи от машины, убедиться, что я забрал ее. После моего ухода она, вероятно, позвонила сообщнику. Он припарковал свой автомобиль у подножия холма и с полевым биноклем поджидал меня. Мой кремовый двухместный «роллс-ройс» трудно спутать с другой машиной. Оставалось только рассчитать время, мтобы встретить меня на повороте в нужном месте. Они предполагали, что все так и случится, потому что рулевое управление было повреждено ими заранее. Я говорил вам, оно лопнуло с щелчком, напоминающим выстрел, и машина потеряла управление.
– Не рисковал ли тот человек сам попасть в аварию?
– Приходится идти на риск, если хочешь, чтобы убийство сошло с рук, – мрачно ответил Ричард. – В конце концов, риск был не слишком велик. Возможно, он собирался свернуть в последний момент, если я не попытаюсь съехать на обочину. Но, скорее всего, он был уверен, что я возьму резко влево и с поврежденным рулевым управлением свалюсь вниз – сто шансов против одного.
– Полиция выяснила, что сделали с вашей машиной?
– Нет. Здесь фортуна улыбнулась Лоран. Автомобиль сгорел дотла, мне сказали, что его с трудом удалось опознать.
– Полагаю, ее сообщник повредил рулевое управление, пока «роллс-ройс» стоял у станции?
– Вероятно. Я нашел машину незапертой, с моими собственными ключами внутри. Но это ничего не доказывает. Нет, моя история оказалась сложнее, чем полиция могла себе представить; немотивированные убийства и невидимый, неуловимый убийца – для них это было уж слишком. Я начал с утверждения, что меня ложно обвинили в убийстве Тони, – почему? Потом я заговорил о покушении на мою собственную жизнь – почему? Мы вернулись к тому, с чего начали: где мотивы всех этих действий? – Он коротко вздохнул и бросил окурок в воду. – В полиции были очень терпеливы, учитывая все происшедшее, но я видел, что их мысли начали сворачивать на странные дорожки, поэтому замолчал и позволил списать все на несчастный случай.