Глава первая

Помню, в то утро я проснулась с тревожным ощущением надвигающегося несчастья, хотя в первую минуту или даже две, когда я, приподнявшись на локте, сонным взглядом обводила комнату, все казалось в полном порядке.

На постели у противоположной стены я увидела свернувшуюся калачиком фигуру спящего Коннора, слышала его ровное дыхание. И только когда мой взор упал на лежащую на стуле военную форму, я полностью осознала, какое это было утро, и меня вновь охватило беспокойство, Комок, который, как мне думалось, я уже давно проглотила, снова подступил к горлу и едва не задушил меня. Украшавшие форму две яркие орденские ленточки, значки и эмблема XIV армии будто поддразнивали меня, и я ненавидела их. В этот момент я даже ненавидела Коннора, потому что мне было так больно расставаться с ним.

Отбросив с раздражением одеяло, я встала с кровати и, прошлепав босыми ногами до окна, раздвинула гардины.

В комнату ворвалось солнце — ослепительное, жгучее солнце Австралии. С высоты своего окна я увидела сиднейскую гавань, мост и юркое суденышко, спешащее с партией ранних рабочих к круговому причалу. Открывшаяся панорама всегда волновала и возбуждала меня, только не в это утро, ведь знала, что расстаюсь с ней надолго; от этой мысли комок в горле вырос до таких размеров, что бесполезно было даже притворяться, будто я смогу его проглотить.

За моей спиной завозился Коннор и, не открывая глаз, произнес жалобным тоном:

— Дорогая, с какой стати ты поднялась среди ночи?

Несправедливость упрека показалась слишком обидной. Я распахнула гардины во всю ширь и со злорадством наблюдала, как яркий луч солнца, ударив ему в лицо, заставил разлепить веки и тихо выругаться.

Оставив его, я прошла на кухню и включила кофеварку. Ожидая, пока сварится кофе, я повернула ручку радио, и бодрый голос диктора информировал меня, что уже семь часов утра.

Расхаживая по квартире, я с грустью отметила хаос, царивший в нашей жилой комнате, и с каким-то мрачным удовлетворением подумала, что завтра Коннору придется уже самому наводить здесь порядок. И самому варить кофе...

Кофеварка стала выбрасывать облачка пара; я отключила ее, налила две чашки крепкого кофе, не скупясь, добавила сахару и взбитых сливок: уже завтра я буду избавлена от всяких забот относительно нормированного сахара, а приобретенные на черном рынке сливки все равно нельзя хранить долго.

Кофе распространял изумительный аромат, и я в припадке эгоизма стоя, на кухне, с наслаждением прихлебывала из своей чашки, затем, вновь наполнив ее до краев, вернулась с двумя чашками в спальню.

Коннор по-прежнему лежал в постели и с едва заметной щетиной на щеках и тенью под глазами выглядел очень молодым, худым и уязвимым. Растрепанные светлые волосы делали его совсем непривлекательным, но почему-то я больше не испытывала к нему неприязни. Ведь не его вина, что мы поженились во время войны и что я должна покинуть его. Наверное, я могла бы и остаться, если бы похлопотала. Только он меня об этом не попросил...

Почувствовав, что я смотрю на него, Коннор приоткрыл один глаз, потом, протянув руку, поймал меня своими тонкими артистическими пальцами за запястье и потянул на кровать рядом с собой.

Я попыталась лишь нежно коснуться его губ, но из этого ничего не вышло, и мы оба здорово запыхались, когда голос радиодиктора заставил нас очнуться и напомнил, что времени у меня в обрез, а дел было еще очень много.

— Вот твой кофе, милый, — сказала я; мой голос внезапно как-то нелепо осекся, я расплакалась.

Коннор рывком сел — сонливость как рукой сняло. По странному капризу природы его светлые волосы сочетались с необыкновенно темными глазами. Ни слова не говоря, он взял из моих рук чашку, в несколько глотков осушил ее и вернул мне посуду.

— Есть еще или ты все уже выпила? — спросил он слегка ворчливым тоном. Не отвечая на вопрос, я с его чашкой направилась на кухню, передвигаясь как слепая. — И сигарету, дорогая, — крикнул он вслед уже более доброжелательным голосом.

— Разве у тебя нет?

— Тебе хорошо известно, что у меня кончились. С удовольствием покурю твои.

Теперь он уже окончательно проснулся, и я знала, что он заметил военную форму и вспомнил также, какой это был день. Я услышала, как он стал насвистывать веселую мелодию. Ну что ж, если ему хотелось вести себя именно так... Но когда я вернулась, Коннор перестал свистеть и улыбнулся мне, как бы извиняясь.

— Ты знаешь, Вики, мне все это чертовски не по душе.

— Знаю, — ответила я вяло. Ничего другого я не могла сказать. Да, я знала. Только ведь он не просил меня остаться и не объяснил почему.

— Сейчас всего лишь десять минут восьмого. Могла бы сесть рядом со мной: мне было бы легче разговаривать с тобой, не смотря тебе в глаза.

— Хорошо, — ответила я. Его часы отставали на пять минут, но я не стала спорить. Он подвинулся, освобождая мне место. Так было действительно легче: положив голову на его плечо и чувствуя его руку, обнимавшую меня.

— Я до сих пор не говорил тебе, почему я, — начал он ласково, — почему я допустил, чтобы с нами случилось такое?

— Нет, не говорил.

— Хочешь послушать?

— Разумеется. Разве ты не понимаешь, что неизвестность заставляет еще сильнее переживать? Если бы я только знала...

— Возможно, — перебил он меня, — не стоило бы об этом и говорить. Чего доброго, разговор на эту тему — проявление своего рода мазохизма, хотя я так не думаю. Безусловно, мое мужское самолюбие сильно задевает тот факт, что ты в армии, на войне, а я — дома... Наверное, данное обстоятельство всегда причиняло мне страдания. Но сперва именно этим ты привлекла меня. Когда я увидел тебя в блестящей военной форме... во мне вспыхнуло желание владеть тобою. Мне страшно захотелось, чтобы ты полюбила меня, принадлежала мне и трепетала от одного моего прикосновения. Моя мечта осуществилась. Я в самом деле могу заставить тебя дрожать от с трудом сдерживаемого желания, даже сейчас; могу причинить тебе боль и заставить плакать. Прежде я часто это проделывал. Могу и теперь, не правда ли?

— О, Коннор, не надо... — отшатнулась я.

— Не бойся, не стану, — сказал он сердито и в то же время как-то обиженно. — Нет смысла: мне будет больнее, чем тебе. Боюсь, я полюбил тебя, Вики. Никогда не представлял себе, что дойдет до этого... Старался изо всех сил, чтобы ничего похожего не произошло, потому что меня всегда страшили последствия. Я вовсе не собирался полюбить тебя и не думал, что в этом отношении существует серьезная опасность... до последней недели. Именно тогда я решил позволить тебе уехать, ужасно испугавшись моей любви к тебе! — Коннор беспомощно развел руками. — Ты понимаешь, дорогая? Я женился на тебе с открытыми глазами, а теперь вполне сознательно отпускаю тебя из боязни, что иначе я полюблю тебя слишком сильно и больше не буду принадлежать самому себе. Это единственная причина. Я ничего не скрываю и говорю правду.

— Да, — ответила я едва слышно, — вероятно, это так.

Коннор поднял голову, пристально всматриваясь мне в лицо. Но я продолжала сидеть с закрытыми глазами. Я знала: если я их открою, он заметит слезы, а мне не хотелось, чтобы он увидел, как мне тяжело. По-видимому, однако, мои ресницы сделались влажными или что-то еще иное выдало мои чувства, потому что он внезапно начал целовать меня — неистово, жалея, — и это царапало душу сильнее, чем его признание. Через некоторое время отпустив меня, он зажег потухшую сигарету и скорчил гримасу, ощутив противный привкус. Затем он продолжал:

— Я высмеивал и поддразнивал тебя, подшучивал над военной формой и орденскими ленточками в присутствии моих приятелей, которые находили все это ужасно забавным и в результате перестали серьезно воспринимать тебя. Ведь они — мои друзья и тоже не на войне. По их мнению, ты служишь в какой-то опереточной армии. И я внушил им подобное представление — вполне сознательно! Вся беда в том: я сам думаю иначе, хотя мне очень хотелось бы, чтобы все было бы именно так.

— Ну что ж, быть может, отчасти ты прав.

— Прав? Какая ты все-таки типичная англичанка! Черт возьми, Вики, отчего в тебе столько английского?

— Не знаю. Мне казалось, что мое английское происхождение уже не заметно для окружающих. Ты ведь всегда утверждал, что радикально меня перекроил.

— Даже твое имя — Виктория! — упрекнул Коннор. — Что может быть нелепее этого английского имени, позволь тебя спросить?

Я промолчала. Из радиодинамика доносилась танцевальная музыка, потом она прекратилась и под ритмичные звуки гитары грустный голос запел: «У меня нет желания зажечь весь мир... Я лишь хочу воспламенить твое сердце...»

— Именно этого мне хотелось, — пробормотала я, уткнувшись лицом в широкое, скрытое под пижамой, плечо Коннора.

Сделав вид, что не слышал моих слов, он сказал:

— Послушай, пока ты принимаешь душ, я приготовлю завтрак. Ты не против?

Не ожидая ответа, он положил правую ногу мне на колени и подал ужасное искусственное приспособление, заменявшее ему ступню. Я всегда пристегивала ему эту вещь, с самого первого дня нашей женитьбы; когда я возилась с застежками, он обычно глядел куда-то в сторону. По иронии судьбы, Коннор лишился ступни в самом начале войны — грузовой автомобиль с новобранцами королевских военно-воздушных сил перевернулся на Пит-стрит и придавил ему ногу. Ему даже еще не успели выдать военную форму.

— Готово, дорогой, — сказала я, взглянув ему в лицо.

С неожиданной горячностью Коннор проговорил:

— Я не стану хранить тебе верность. Надеюсь, ты этого не ждешь от меня? Как только ты уйдешь... Будет слишком мучительно для меня, если я не изменю, понимаешь?

— Хочешь, чтобы я к тебе вернулась? — спросила я.

— Не знаю, — ответил он, серьезно взглянув на меня. — Боюсь, что мне хотелось бы, хотя, пожалуй, для нас обоих было бы лучше, если бы ты не возвращалась.

Прежнего певца по радио сменил Кении Бейкер с «Бумажной куколкой». Затем диктор с напористой весёлостью сообщил точное время и начал убеждать нас купить кому-нибудь в подарок часы, которые никогда не отстают.

— Пора завтракать. Сейчас принесу, — объявил Коннор и, прихрамывая, отправился на кухню. Я слышала, как он, переодеваясь, стучал искусственной ногой, потом, уронив чашку, выругался. Устало я поднялась с кровати и прошла в ванную. После душа мне стало легче. Когда Коннор вернулся с завтраком на подносе, я была уже одета. С мрачным видом он оглядел меня с ног до головы.

— К чему такая спешка? Я полагал, ты позавтракаешь в постели.

— Машина подъедет за мной в девять часов, — сказала я, оправдываясь.

Мы перешли в гостиную, и я отдернула занавеску, чтобы можно было смотреть на бухту Элизабет-бей. Стол стоял у самого окна: Коннор любил работать здесь. На столе лежала целая кипа рисунков. Я взяла у Коннора поднос, а он начал убирать свои рисунки. Среди них был и мой портрет, который он быстро прикрыл, сделав вид, будто не заметил, что я его уже увидела. Поставив поднос, я стала перебирать листки, пока не нашла тот, на котором была изображена я. С сердитым выражением он наблюдал за моими манипуляциями.

То был хороший рисунок, сделанный, очевидно, по памяти, так как с момента нашей встречи я лишь один раз надевала вечернее платье. Он верно воспроизвел каждую его деталь — даже довольно замысловатые складки юбки.

Пододвинув стулья, мы приступили к завтраку. Коннор приготовил необыкновенно вкусную яичницу с распустившимся желтком и хрустящую; ломтики поджаренного хлеба плавали в сливочном масле. Мне не хотелось есть, но я заставила себя справиться с огромной порцией, которую он положил мне на тарелку, понимая, что иначе я обижу его.

Коннор завтракал и одновременно водил карандашом по бумаге, молча, не смотря на меня. Он часто рисовал во время еды: весь день он проводил на службе в министерстве, и выполнять регулярные заказы газет на карикатуры, которые приносили изрядный доход, ему приходилось в свободное время, где и когда оно появлялось — предугадать было невозможно. Я научилась в такие моменты не мешать ему.

Скоро он закончил, с размахом подписал рисунок и протянул его мне, озорно улыбаясь, как мальчишка, который изготовился привязать к хвосту собаки пустую консервную банку.

— Это вы, лейтенант. Награды и все прочее. Прелесть, не правда ли?

— Думаю, ты должен попробовать продать его, — сказала я с раздражением.

— Гм, неплохая идея. С надписью: «Признаки нашего времени» или «Она не только может качать колыбель, но умеет кидать и гранату». — Сзади едва слышно, однако настойчиво радио напевало: «И вот... небольшое кафе... вот... прощание навсегда». — О Вики, — проговорил Коннор сердито, — нет времени для сентиментальной музыки! Выключи этот проклятый ящик.

Он кинул набросок к другим рисункам, но листок упал на пол. Я поднялась, но, выключив радиоприемник, не стала подбирать рисунок, и Коннор явно обиделся.

— Тебе он не нравится?

— А ты надеялся, что рисунок мне понравится?

Коннор подошел ко мне сзади, обнял и прижался щетинистым подбородком к моей щеке.

— Извини, Вики. Как бы мне хотелось ради тебя стать другим.

— Если бы ты был не таким, какой есть, я, по всей вероятности, тебя не полюбила бы.

То была ложь, или, по крайней мере, я думала, что солгала.

— Кого ты... с которой из них ты начнешь, когда я уеду? — спросила я.

Пожав плечами, Коннор взял пачку сигарет, оставленную мною на столе, и предложил мне, его лицо вновь осветилось улыбкой.

— Пока не знаю. К чему заранее ломать себе голову? Не имеет значения, кто это будет. Главное: изгнать из головы всякую мысль о тебе. Я не намерен всегда принадлежать тебе, Вики. Ты должна с этим примириться. Сигарету?

Когда я взяла сигарету и Коннор наклонился ко мне с зажженной спичкой, я схватила его за кисть руки, царапая ногтями кожу.

— Отчего ты не желаешь принадлежать мне? Ведь, в конце концов, ты все-таки женился на мне.

— Да, действительно, — проговорил он сухо, — но то была ошибка. Мне не следовало жениться на тебе. Все дело в том, что у меня не было другого способа заполучить тебя; ты оказалась чересчур настойчивой и вконец истерзала меня. Будь добра, отпусти мою руку, иначе я обожгу пальцы.

Оставив в покое его руку, я с жалким выражением на лице смотрела, как он прикуривал от слабого пламени почти догоревшей спички.

— Выходит, во всем виновата я? Ты это хочешь сказать?

— Разумеется! Вся эта невыносимая ситуация возникла по твоей вине. Ты сумела сделать так, что я полюбил тебя.

— Было совсем не трудно, — не удержалась я от соблазна уколоть.

— Ты права, — усмехнулся Коннор. — Я очень восприимчив к женским чарам, а ты, Вики, необыкновенно очаровательна. Ласковое, добродетельное и обольстительное создание. Глядя на тебя, никому и в голову не придет, что ты способна по своей воле носиться по диким лесам Бирмы, напялив на себя военную форму. И в брюках, — в голосе прозвучали презрительные нотки. — Боже мой, в брюках!

Я молчала. Мы спорили по поводу моих брюк и раньше — без всякой пользы. Они были удобны в дороге и практичны для той работы, которую нам приходилось выполнять. Мы все их носили, хотя нам выдали блузки и юбки военного покроя, но я давно где-то их растеряла.

— Я не вернусь к тебе, Коннор, если ты свяжешься с какой-нибудь другой женщиной, — сказала я, не угрожая, а скорее из самоуважения и гордости.

— Это почему же? — изумился он. — Ведь ты любишь меня, не правда ли?

— Недостаточно сильно, чтобы примириться с изменой.

— А какая тебе разница? Ты прекрасно знаешь, что я за птица. — Коннор преднамеренно вел себя агрессивно. — Ведь я не пытаюсь держать тебя в клетке. Ты вольна поступать так же, если желаешь.

— Я выходила за тебя замуж без всякой мысли о том, что наш брак... ну... временное развлечение. Я думала, что наш союз навсегда и...

— Не сомневаюсь. Но тебе придется пересмотреть свои представления на этот счет — и все. Подумай только о безграничных возможностях, которые откроются перед тобой в Бирме со всеми этими вояками, возвращающимися из гущи сражений и истосковавшимися по женщинам. Как насчет того парня, о ком ты без устали болтала, когда мы впервые встретились... того самого, из десантно-диверсионного отряда... Алана — не помню его фамилии? Не окажется ли он под рукою, когда ты вернешься туда, или, быть может, его уже убили?

— Алана объявили пропавшим без вести, возможно, он действительно убит. Я говорила тебе об этом, когда без устали болтала о нем. — Я встала и начала неловко собирать трясущимися руками тарелки и чашки. — Если бы он был жив...

— Ты бы вышла замуж за него, а не за меня, — закончил фразу Коннор. — Или, по крайней мере, постаралась бы меня убедить в наличии подобных намерений, не так ли?

— Нет, конечно. Во-первых, он не делал мне предложения, и, во-вторых, еще неизвестно: убит ли он? Многие из тех, кто числится пропавшим без вести, теперь возвращаются. Официального подтверждения, что Алан убит, не было. Он мог ведь попасть в плен.

— Будем надеяться, что он объявится, — заметил Коннор безразличным тоном. Коннор уже утратил всякий интерес к Алану Роуану. — Я отвратительно к тебе отношусь, Вики, не правда ли?

— Да, ужасно. О Коннор, — не удержалась я, — неужели тебе непременно нужно вести себя подобным образом сейчас, когда у нас осталось совсем мало времени и...

— «Он жил добротой благожелательной феи, пока ему не надоело постоянно пинать ее, и тогда он отправился обратно в армию», — с усмешкой процитировал Коннор. — Только к нам эти слова не очень подходят: в армию возвращаешься ты, а не я. Следовало все устроить по-другому, Оден не мог вообразить ситуации, похожей на нашу. Он… оставь мою чашку. Я еще выпью кофе, дорогая.

В строптивом молчании я налила ему кофе и принялась упаковывать вещевые мешки. Они — все три — стояли, выстроившись в линию, изготовленные из зеленого брезента с застежками-молниями. Сверху в один из мешков я положила свернутый плащ и стала распихивать по карманам шинели предметы, которые мне понадобятся в дороге: сигареты, губную помаду, пудреницу, расческу, зубную щетку. Затем я поставила кипятить воду, чтобы заварить чай для походной фляжки. Часто пользуясь транспортной авиацией, мы научились сами заботиться о собственном комфорте. Ухаживать за нами было просто некому.

Достав из холодильника окорок, я принялась готовить сандвичи.

— Но ведь вас же непременно покормят, — заметил Коннор.

— Не исключено. Но нужно иметь с собой кое-что, на всякий случай. Раньше я не раз попадала впросак.

— Но разве вы не делаете остановки, чтобы поесть? — удивился он.

— Думаю, мы остановимся на ужин. Не раньше. Это произойдет еще на территории Австралии.

— А где следующий пункт приземления?

— В Коломбо. Хотя, возможно, мы совершим промежуточную посадку на Кокосовых островах. Думаю, именно так и будет.

— Ты любишь летать? — с любопытством спросил Коннор.

— Нет, не очень. Уж очень неудобно. Военные самолеты в большинстве своем не приспособлены для пассажиров. Не на чем сидеть.

Не в состоянии успокоиться, он подошел к книжной полке. Позволив ему некоторое время порыться среди книг, я сказала:

— Не ищи. Я положила эту книгу в свой вещевой мешок.

— В самом деле, дорогая? — весело рассмеялся Коннор. — Как забавно!

— Что ты нашел в этом забавного? — спросила я с раздражением.

— Я специально купил для тебя экземпляр книги и спрятал потихоньку в одном из твоих мешков. Подумал, что, быть может, иногда она напомнит тебе обо мне.

Вытерев насухо руки, я поискала в карманах шинели.

— Вот твой экземпляр. Лучше возьми его назад. Возможно, тебе захочется когда-нибудь вспомнить и обо мне.

— Весьма вероятно, — согласился Коннор. Он раскрыл книгу и начал читать, потом, перейдя от окна к двери, ведущей в крошечную кухню, прислонился к косяку, не прерывая чтения. А читал он великолепно, потому что любил проникновенные слова, и с внезапной острой душевной болью мне припомнилось, что до встречи с ним меня никогда не интересовали поэты Елизаветинской эпохи. Теперь же все они и написанные ими стихотворения сделались неотъемлемой частью моей жизни. Они олицетворяли для меня Коннора; мы вместе наслаждались их поэзией, как другие любовники охотно вместе слушают музыку, танцуют или выпивают. Коннор читал:

— Не подумай, Вики, что мне не жаль, — прервал он декламацию и с вызовом посмотрел на меня. — Видит Бог, я искренне сожалею. Хотел бы довольствоваться тем, что ты можешь мне дать, честное слово.

Покончив с приготовлением сандвичей, я завернула их в пергаментную бумагу и запихнула маленький сверток в карман шинели. Затем я взяла у него из рук книгу и продолжила чтение сонета:

— Прежде ты никогда не читал мне этого стихотворения?

— Нет, — отрицательно покачал он головой. — Ты все равно не поверила бы, что такое возможно в реальной жизни. По-моему, ты и сейчас не веришь. И честное слово, дорогая, я открыл проклятую книгу наугад и совершенно случайно натолкнулся на это стихотворение. Однако согласись: оно как нельзя лучше подходит к нашей ситуации.

— Даже очень, — с горечью признала я. — Ну что ж, теперь и я попробую раскрыть сборник наугад.

Мои пальцы с трудом сгибались и сильно дрожали, мелкий шрифт расплывался перед глазами. Книга раскрылась на странице с сонетом Филиппа Сидни, который я начала читать:

Затем я запнулась и не смогла продолжать — мне не хватало воздуха. Коннор дочитал сонет. Голос его звучал иронически. Затем он сказал:

— Ты, Вики, хочешь, чтобы и между нами все было точно так же, чтобы я умолял тебя не уходить и говорил, что не могу жить без тебя. Хочешь как можно больнее задеть!

— Я хочу только одного: нормальной супружеской жизни, — — возразила я с несчастным видом. — Разве |это такое уж чрезмерное желание?

Коннор взял у меня книгу и поставил ее на полку, |а потом, стоя спиной ко мне, по памяти дочитал сонет:

Потом он сказал:

— Знаешь, Вики, давай прекратим спор. Простая истина сводится к тому, что я не стою тебя, никогда не стоил и не буду стоить. Тебе придется смириться с этим фактом, тут уж ничего не поделаешь. Коннор подошел и ласково обнял меня. Я попыталась оттолкнуть его, но как-то нерешительно, скорее для вида, совсем не желая, чтобы он отпустил меня, разумеется, у меня ничего и не получилось... Но, по крайней мере, я на этот раз не расплакалась. Опустив руки, он взглянул на часы.

— Мне нужно одеться: собираюсь тебя проводить вниз до двери.

— Нет необходимости. Тебе лучше побыть здесь наверху.

— Хорошо, если тебя так больше устраивает. Попрощаемся в этой комнате где все когда-то началось.

— И где все закончилось.

— Верно, — согласился Коннор совершенно спокойно. без всякой вражды. И я впервые по-настоящему поверила, что он именно так и думает, что его недавние язвительные замечания вовсе не были случайными. До этого момента я в глубине своего сердца не верила в бесповоротность нашего разрыва. Я пристально вглядывалась ему в лицо, больше не стыдясь слез, застилавших глаза.

— О, ради Бога, Вики, — проговорил Коннор сердито, — не смотри на меня так! Судя по твоему виду, всякий подумает, что я убил тебя. Но пойми же, попытайся хотя бы понять: в действительности я оказываю тебе огромную услугу. У нас с тобой все равно бы ничего не вышло на все времена. Признаюсь: у меня была слабая надежда в самом начале. Но она не оправдалась, и я предоставляю тебе возможность с достоинством удалиться. Так-то лучше. Разве ты не можешь вести себя соответственно?

— Нет, — ответила я откровенно, — не могу. Оставив его стоять, я направилась в ванную, где безуспешно попыталась привести в порядок свое заплаканное лицо. Когда я вышла, Коннор в халате уже выносил мои вещи к лифту.

Из окна поверхность бухты казалась синей и спокойной, в лучах яркого солнца светились и сверкали паруса небольших гоночных яхт. На улице внизу остановился грузовик воздушной армии, водитель, не торопясь, вышел и стал изучать номера домов. Я постучала по стеклу, он взглянул вверх, ухмыльнулся, поднес ладонь к фуражке, как бы отдавая по-военному честь, и вновь взобрался в водительскую кабину. Еле передвигая ноги, я пошла в спальню за шинелью. Берет я надела, даже не глядя в зеркало: моя внешность перестала меня интересовать.

Коннор ждал у лифта. Положив мне руки на плечи, он стоял и серьезно смотрел мне в глаза.

— Мне очень жаль, Вики. Как бы я желал, чтобы все было по-другому.

Молча, я прижалась к нему, даже теперь все еще надеясь на какое-то чудо. Но, конечно, оно не произошло. Коннор что-то невнятно пробормотал относительно писем, затем наклонился и слегка, почти равнодушно коснулся губами моих губ. Прощальный поцелуй никуда не годился и не пробудил никаких воспоминаний.

— Я положил тебе еще книгу «До поры до времени». Ты найдешь ее, когда распакуешь вещи.

Кто-то на верхнем этаже нетерпеливо вызывал лифт. Коннор втолкнул меня в кабину, с треском захлопнул дверь и пошел назад в квартиру. Помимо своей воли я вознеслась на пятый этаж, где должна была выслушать упреки толстого еврея беженца, которого, видите ли, заставила долго ждать. Пребывая в отчаянном душевном состоянии, я едва удержалась, чтобы не треснуть его по жирной самодовольной роже. В вестибюле он не предложил помочь мне вынести вещи, а бесцеремонно протиснулся мимо, продолжая ворчать себе под нос.

Заметив меня, водитель грузовика поспешил взять мои мешки и, с возмущением смотря вслед толстяку, проговорил:

— Паршивец, и мы должны сражаться в этой проклятой войне ради вот таких кретинов! Есть от чего лишиться всякого энтузиазма.

Опрятный военный мундир водителя — восемнадцатилетнего, светловолосого, чистенького юноши — пока не украшали ленточки наград. Безразлично пожав плечами, я вышла на улицу и невольно зажмурилась от яркого солнечного света.

Улица Кингс-кросс выглядела, как обычно, — широкой, красочной и немножко непристойной. Вокруг меня сновали, толкаясь, люди в пляжных одеждах. Невольно я взглянула наверх и увидела Коннора, махавшего рукой из окна. Но когда грузовик тронулся с места, его в окне уже не было.

Глава вторая

На следующий день, в половине восьмого вечера, мы совершили посадку в Лермуте, задержавшись перед этим на ночь в Перте из-за какой-то поломки в моторе нашего самолета.

В «Ланкастере» королевских военно-воздушных сил нас было девять человек, включая пилота, штурмана и двух воздушных стрелков, один из которых исполнял также обязанности радиста. Еще четверо — летный экипаж, возвращавшийся, как и я, в Бирму. До Перта с нами летели также два лейтенанта — веселые, общительные парни, — которые затеяли игру в покер, чтобы убить время. В игре я не участвовала, но с удовольствием слушала и наблюдала, поскольку это отвлекало меня от моих грустных мыслей.

Все они были очень внимательны ко мне, но я, оглушенная свалившимся на меня несчастьем, едва замечала их любезности. После того как мы вылетели из Перта, один из воздушных стрелков принес мне одеяло, и я, плотно завернувшись, проспала почти весь день, пока он же не разбудил меня, предложив кружку очень крепкого, сладкого чая из термоса. Местность под нами была крайне однообразной и унылой — миля за милей тянулась покрытая жалкой порослью плоская равнина, лишенная каких бы то ни было признаков присутствия человека и, как казалось, самой жизни.

По мере приближения к побережью территория внизу стала интереснее: чахлую поросль сменила оливковая зелень каучуковых деревьев, там и сям виднелись железные крыши зданий, от океана убегали в глубь материка белые змейки дорог.

Лермут — кодовое название военно-воздушной базы в Порт-Хедленде — представлял собой обыкновенный аэродром с командно-диспетчерским пунктом, метеорологической станцией и несколькими бараками для обслуживающего персонала. Здесь довольно часто совершали промежуточную посадку военные самолеты, но, как мне сказали, те, кому выпало тут нести службу, считали это место «довольно мрачной дырой». Им некуда было деться и нечем заняться в свободное время, и они редко встречали белую женщину.

В клубах удушливой пыли мы последовали за дежурным к офицерской столовой. Начальник аэродрома — в рубашке, без мундира — в знак приветствия вяло поднял руку, приглашая зайти на стаканчик чего-нибудь покрепче. Он явно пришел в замешательство, когда пилот сообщил ему обо мне. Я слышала, как он воскликнул:

— Черт побери! У нас нет специального помещения для женщин. Пожалуй, придется уступить ей собственную квартиру, а там ужасный кавардак. И где же она? — спросил наконец начальник, без всякого интереса скользнув взглядом по моему лицу.

— Вот она, — ухмыльнулся пилот, указывая на меня пальцем и затем представляя нас друг другу. Начальник посмотрел на мою измятую шинель, на брюки, на единственную звездочку на погонах и медленно поднялся все еще в растерянности.

— О, понимаю, — произнес он в конце концов, протягивая руку. — Ну... э-э... не желаете ли расположиться в моей квартире, мисс Ранделл? Боюсь, что там небольшой беспорядок, но, по крайней мере, вам никто не помешает. И мы, разумеется, приготовим вам что-нибудь поесть.

С благодарностью приняв предложение, я пошла через взлетное поле с дежурным по столовой, маленьким угрюмым и молчаливым человеком, который, однако, весьма умело и тактично позаботился о том, чтобы мне было как можно удобнее, и даже приготовил мне чай, пока нагревалась вода для ванной.