- А кто тут до тебя жил? - спросила она, останавливаясь перед огромным овальным портретом какой-то сиреневой дамы с болонкой на коленях. - У меня, например, - явный сексуальный маньяк. По углам порнография, на стенах - использованные презервативы, а в шкафу - целая коллекция женских подвязок. Даже не поймешь, то ли он фетишист, то ли он лизунчик...
      - Врешь, - сказал Андрей, обмирая. - Врешь ты все, Сельма Нагель.
      - Зачем это мне врать? - удивилась Сельма. - А кто жил? Не знаешь?
      - Мэр! Мэр нынешний там жил, понятно?
      - А, - сказала Сельма равнодушно. - Понятно.
      - Что - понятно? - сказал Андрей. - Что это тебе понятно?! - вскричал он, накаляясь. - Что ты вообще можешь здесь понимать?! - Он замолчал. Об этом нельзя было говорить. Это надо было пережить внутри себя.
      - Лет ему, наверное, под пятьдесят, - с видом знатока объявила Сельма. - Старость на носу, бесится человек. Климакс! - Она усмехнулась и снова уставилась на портрет с болонкой.
      Наступило молчание. Андрей, стиснув зубы, переживал за мэра. Мэр был обширный, представительный, с необычайно располагающим лицом, сплошь благородно седой. Он прекрасно говорил на собраниях городского актива - о воздержании, о гордом аскетизме, о силе духа, о внутреннем заряде стойкости и морали. А когда они встречались на лестничной площадке, он обязательно протягивал для пожатия большую теплую сухую руку и с неизменной вежливостью и предупредительностью осведомлялся, не мешает ли Андрею по ночам стук его, мэра, пишущей машинки...
      - Не верит! - сказала вдруг Сельма. Она, оказывается, больше не смотрела на портрет, она с каким-то сердитым любопытством разглядывала Андрея. - Не веришь - не надо. Мне вот только все это отмывать противно. Нельзя тут кого-нибудь нанять, что ли?
      - Нанять... - тупо повторил Андрей. - Фиг тебе! - сказал он злорадно. - Сама отмоешь. Тут белоручкам делать нечего.
      Некоторое время они молча разглядывали друг друга со взаимной неприязнью. Потом Сельма пробормотала, отведя глаза:
      - Черт меня сюда принес! Что мне тут делать?
      - Ничего особенного, - сказал Андрей. Он пересилил свою неприязнь. Человеку надо было помочь. Он уже навидался тут новичков. Всяких. - Что все, то и ты. Пойдешь на биржу, заполнишь книжку, бросишь в приемник... Там у нас установлена распределяющая машина. Ты кем была на том свете?
      - Фокстейлером, - сказала Сельма.
      - Кем?
      - Ну, как тебе объяснить... Раз-два, ножки врозь...
      Андрей опять обмер. Врет, пронеслось у него в голове. Все ведь брешет, девка. Идиота из меня делает.
      - И хорошо зарабатывала? - саркастически спросил он.
      - Дурак, - сказала она почти ласково. - Это же не для денег. Просто интересно. Скука же...
      - Как же так? - сказал Андрей горестно. - Куда же твои родители смотрели? Ты же молодая, тебе бы учиться и учиться...
      - Зачем? - спросила Сельма.
      - Как - зачем? В люди вышла бы... Инженером бы стала, учителем... Могла бы вступить в компартию, боролась бы за социализм...
      - Боже мой, боже мой... - хрипло прошептала Сельма, как подрубленная упала в кресло и уронила лицо в ладони. Андрей испугался, но в то же время ощутил и гордость, и чудовищную свою ответственность.
      - Ну что ты, что ты... - сказал он, неловко придвигаясь к ней. - Что было, то было. Все. Не расстраивайся. Может быть, и хорошо, что так у тебя получилось: здесь ты все наверстаешь. У меня полно друзей, все - настоящие люди... - Он вспомнил Изю и сморщился. - Поможем. Вместе будем драться. Здесь ведь дела до черта! Беспорядка много, неразберихи, просто дряни каждый честный человек на счету. Ты представить себе не можешь, сколько сюда всякого барахла набежало! Не спрашиваешь его, конечно, но иногда так и тянет спросить: ну чего тебя сюда принесло, на кой ляд ты здесь кому нужен?..
      Он совсем было уже решился по-дружески, даже по-братски, потрепать Сельму по плечу, но тут она спросила, не отрывая ладоней от лица:
      - Значит, не все здесь такие?
      - Какие?
      - Как ты. Идиоты.
      - Ну знаешь!
      Андрей соскочил со стола и пошел кругами по комнате. Вот ведь буржуйка. Шлюха, а туда же. Интересно ей, видите ли... Впрочем, прямота Сельмы ему даже импонировала. Прямота всегда хороша. Лицом к лицу, через баррикаду. Это не то что Изя, скажем: ни нашим ни вашим - скользкий, как червяк, и везде просочится...
      Сельма хихикнула у него за спиной.
      - Ну чего забегал? - сказала она. - Я же не виновата, что ты такой идиотик. Ну, извини.
      Не давая себе оттаять, Андрей решительно рубанул ладонью воздух.
      - Вот что, - сказал он. - Ты, Сельма, очень запущенный человек, и отмывать тебя придется долго. И ты не воображай, пожалуйста, что я обиделся лично на тебя. Это с теми, кто тебя до такого довел, у меня да личные счеты. А с тобой - никаких. Ты здесь - значит, ты наш товарищ. Будешь работать хорошо - будем хорошими друзьями. А работать хорошо придется. Здесь у нас, знаешь, как в армии: не умеешь - научим, не хочешь - заставим! - Ему очень нравилось, как он говорит - так и вспоминались выступления Леши Балдаева, комсомольского вожака факультета. Тут он обнаружил, что Сельма, наконец, отняла ладони от лица и смотрит на него с испуганным любопытством. Он одобряюще подмигнул ей. - Да-да, заставим, а ты как думала? У нас, бывало, на стройку уж такие сачки приезжали поначалу только и норовят в ларек да в лесок. И ничего! Как миленькие! Труд, знаешь, даже обезьяну очеловечивает...
      - А здесь у вас всегда обезьяны по улицам бродят? - спросила Сельма.
      - Нет, - сказал Андрей, помрачнев. - Только с сегодняшнего дня. В честь твоего прибытия.
      - Очеловечивать их будете? - вкрадчиво осведомилась Сельма.
      Андрей через силу ухмыльнулся.
      - Это уж как придется, - сказал он. - Может быть, действительно придется очеловечивать. Эксперимент есть Эксперимент.
      При всей издевательской сумасбродности мысль эта показалась ему не лишенной какого-то рационального зерна. Надо будет вечером этот вопрос поднять, мелькнуло у него в голове. Но тут же у него возникла и другая мысль.
      - Ты что вечером собираешься делать? - спросил он.
      - Не знаю. Как придется. А что здесь у вас делают?
      Раздался стук в дверь. Андрей посмотрел на часы. Было уже семь, сборище начиналось.
      - Сегодня ты - у меня, - сказал он Сельме решительно. С этим разболтанным существом действовать можно было только решительно. - Веселья особенного не обещаю, но с интересными людьми познакомишься. Идет?
      Сельма пожала плечиком и стала оправлять волосы. Андрей пошел открывать. В дверь стучали уже каблуком. Это был Изя Кацман.
      - У тебя что - женщина? - спросил он прямо с порога. - Когда ты, наконец, звонок поставишь, хотел бы я знать?
      Как всегда, в первые минуты появления на сборище Изя был аккуратно причесан, при крахмальном воротничке и при сверкающих манжетах. Узкий отглаженный галстук с высокой точностью располагался на линии нос - пупок. Но все равно. Андрей предпочел бы сейчас увидеть Дональда или Кэнси.
      - Заходи, заходи, трепло, - сказал он. - Что это с тобой сегодня раньше всех заявился?
      - А я знал, что у тебя женщина, - ответствовал Изя, потирая руки и хихикая, - и поспешил взглянуть.
      Они вошли в столовую, и Изя широкими шагами устремился к Сельме.
      - Изя Кацман, - представился он бархатным голосом. - Мусорщик.
      - Сельма Нагель, - лениво отозвалась Сельма, протягивая руку. Шлюха.
      Изя даже закряхтел от наслаждения и бережно поцеловал протянутую руку.
      - Между прочим! - сказал он, поворачиваясь к Андрею и снова к Сельме. - Вы слыхали? Совет районных уполномоченных рассматривает проект решения, - он поднял палец и повысил голос, - "Об упорядочении положения, создавшегося в связи с наличием в городской черте больших скоплений собакоголовых обезьян"... Уф! Предлагается всех обезьян зарегистрировать, снабдить металлическими ошейниками и бляхами с собственными именами, а затем приписать к учреждениям и частным лицам, которые впредь и будут за них ответственны! - Он захихикал, захрюкал и с протяжными тоненькими стонами принялся бить кулаком правой руки в раскрытую ладонь левой. Грандиозно! Все дела заброшены, на всех заводах срочно изготовляют ошейники и бляхи. Господин мэр лично берет под свою опеку трех половозрелых павианов и призывает население последовать его примеру. Ты возьмешь себе павианиху, Андрей? Сельма будет против, но таково требование Эксперимента! Как известно, Эксперимент есть Эксперимент. Надеюсь, вы не сомневаетесь, Сельма, что Эксперимент есть именно эксперимент - не экскремент, не экспонент, не перманент, а именно Эксперимент?..
      Андрей сказал, с трудом прорвавшись сквозь бульканье и стоны:
      - Ну пошел, пошел трепаться!..
      Этого он больше всего опасался. На свежего человека такой вот нигилизм и наплевизм должен был производить самое разрушительное действие. Конечно, куда как заманчиво бродить вот так из дома в дом, хихикать и оплевывать все направо и налево, вместо того, чтобы, стиснув зубы...
      Изя перестал хихикать и возбужденно прошелся по комнате.
      - Может быть, это и трепотня, - сказал он. - Возможно. Но ты, Андрей, как всегда ни черта не понимаешь в психологии руководства. В чем, по-твоему, назначение руководства?
      - Руководить! - сказал Андрей, принимая вызов. - Руководить, а не трепаться, между прочим, и не болтать. Координировать действия граждан и организаций...
      - Стоп! Координировать действия - с какой целью? Что является конечной целью этого координирования?
      Андрей пожал плечами.
      - Это же элементарно. Всеобщее благо, порядок, создание оптимальных условий для движения вперед...
      - О! - Изя опять вскинул палец. Рот его приоткрылся, глаза выкатились. - О! - повторил он и снова замолчал. Сельма смотрела на него с восхищением. - Порядок! - провозгласил Изя. - Порядок! - глаза его выкатились еще больше. - А теперь представь, что во вверенном тебе городе появляются бесчисленные стада павианов. Изгнать их ты не можешь - кишка тонка. Кормить их централизованно ты тоже не можешь - не хватает жратвы, резервов. Павианы попрошайничают на улицах - вопиющий беспорядок: у нас нет и не может быть попрошаек! Павианы гадят, за собой не убирают, и никто за ними убирать не намерен. Какой отсюда напрашивается вывод?
      - Ну, уж во всяком случае, не ошейники надевать, - сказал Андрей.
      - Правильно! - сказал Изя с одобрением. - Конечно, не ошейники надевать. Первый же напрашивающийся деловой вывод: скрыть существование павианов. Сделать вид, что их вовсе нету. Но это, к сожалению, тоже невозможно. Их слишком много, а правление у нас пока еще до отвращения демократическое. И вот тут появляется блестящая в своей простоте идея: упорядочить присутствие павианов! Хаос, безобразие узаконить и сделать таким образом элементом стройного порядка, присущего правлению нашего доброго мэра! Вместо нищенствующих и хулиганящих стад и шаек - милые домашние животные. Мы же все любим животных! Королева Виктория любила животных. Дарвин любил животных. Даже Берия, говорят, любил некоторых животных, не говоря уже о Гитлере...
      - Наш король Густав тоже любит животных, - вставила Сельма. - У него - кошки.
      - Прекрасно! - воскликнул Изя, ударяя кулаком в ладонь. - У короля Густава - кошки, а у Андрея Воронина - персональный павиан. А если он очень любит животных, то даже два павиана...
      Андрей плюнул и отправился на кухню проверить запасы. Пока он копался в шкафчиках, разворачивая и осторожно нюхая какие-то запыленные пакеты с черствыми потемневшими остатками, голос Изи в столовой непрерывно гудел, и слышался звонкий смех Сельмы, а также неизбежное хрюканье и бульканье самого Изи.
      Жрать было нечего: куль картошки, начавшей уже прорастать, сомнительная банка с кильками и совершенно каменной консистенции буханка хлеба. Тогда Андрей залез в ящик кухонного стола и пересчитал наличность. Наличности было - как раз до получки и при условии, что он будет соблюдать экономию и не приглашать гостей, а, наоборот, похаживать в гости. В гроб они меня загонят, подумал Андрей мрачно. К черту, хватит. Всех выпотрошу. Что я им - кухмистерская, что ли? Павианы!
      Тут в дверь снова постучали, и Андрей, зловеще ухмыляясь, отправился открывать. Мимоходом он отметил, что Сельма сидит на столе, подсунув под себя ладони, накрашенный рот - до ушей, сучка и сучка, а Изя разглагольствует перед нею, размахивая павианьими лапами, и уже никакого лоска в нем нет: узел галстука под правым ухом, волосы дыбом, а манжеты серые.
      Оказалось, что прибыли экс-унтер-офицер вермахта Фриц Гейгер с личным дружком - рядовым того же вермахта Отто Фрижей.
      - Явились? - приветствовал их Андрей со зловещей улыбкой.
      Фриц немедленно воспринял это приветствие как выпад против достоинства немецкого унтер-офицера и окаменел лицом, а Отто, человек мягкий и неопределенных душевных очертаний, только щелкнул каблуками и искательно улыбнулся.
      - Что за тон? - холодно осведомился Фриц. - Может быть, нам уйти?
      - Ты жрать принес что-нибудь? - спросил Андрей.
      Фриц сделал глубокомысленное движение нижней челюстью.
      - Жрать? - переспросил он. - М-м, как тебе сказать... - И он вопросительно посмотрел на Отто. Отто сейчас же, стеснительно улыбаясь, вытащил из кармана галифе плоскую бутылку и протянул ее Андрею. Как пропуск - этикеткой наружу.
      - Ну, это ладно... - смягчаясь сказал Андрей и взял бутылку. - Но учтите, ребята, жрать абсолютно нечего. Может быть, у вас деньги есть хотя бы?
      - Может быть, ты нас все-таки впустишь в дом? - осведомился Фриц. Голова его была слегка повернута ухом вперед: он прислушивался к взрывам женского смеха в столовой.
      Андрей впустил их в прихожую и сказал:
      - Деньги. Деньги на бочку!
      - Даже здесь нам не удается избежать репараций, Отто, - сказал Фриц, раскрывая портмоне. - На! - Он сунул Андрею несколько бумажек. - Дай Отто какую-нибудь кошелку и скажи, что купить, - он сбегает.
      - Погоди, не так быстро, - сказал Андрей и повел их в столовую. Пока щелкали каблуки, склонялись прилизанные прически и гремели солдатские комплименты, Андрей оттащил Изю в сторону и, не давая ему опомниться, обшарил все его карманы, чего Изя, впрочем, кажется, и не заметил, - он только вяло отбивался и все рвался закончить начатый анекдот. Забравши все, что удалось обнаружить, Андрей отошел и пересчитал репарации. Получалось не так, чтобы уж очень много, но и не мало. Он огляделся. Сельма по-прежнему сидела на столе и болтала ногами. Меланхолия ее исчезла, она была весела. Фриц закуривал ей сигаретку, Изя, давясь и повизгивая, готовил новый анекдот, а Отто, красный от напряженности и неуверенности в своих манерах, заметно шевелил большими ушами, торча среди комнаты по стойке смирно.
      Андрей поймал его за рукав и потащил на кухню, приговаривая: "Без тебя, без тебя обойдутся..." Отто не возражал, он был даже, кажется, доволен. Очутившись на кухне, он сразу принялся действовать. Отобрал у Андрея корзину для овощей, вытряхнул из нее мусор в ведро (чего Андрей никогда не догадался бы сделать), быстро и аккуратно выстелил днище старыми газетами, мгновенно нашел кошелку, которую Андрей потерял еще в прошлом месяце, со словами: "Может, томатный соус попадется..." уложил в кошелку банку из-под компота, предварительно сполоснув ее, сунул туда же несколько сложенных газет про запас ("Вдруг у них тары не будет..."), так что вся деятельность Андрея свелась к перекладыванию денег из кармана в карман, нетерпеливому переступанию с ноги на ногу и заунывному: "Да ладно тебе... Да будет... Ну пошли, что ли..."
      - А ты тоже пойдешь? - благоговейно удивился Отто, закончив сборы.
      - Да, а что?
      - Да я и сам могу, - сказал Отто.
      - Ну, сам, сам... Вдвоем быстрее. Ты встанешь к прилавку, я - в кассу...
      - Это верно, - сказал Отто. - Да. Конечно.
      Они вышли через черный ход и спустились по черной лестнице. По дороге спугнули павиана - бедняга бомбой вылетел в окно, так что они даже испугались за его жизнь, но оказалось - ничего, висит на пожарной лестнице и скалит клыки.
      - Объедков бы ему дать, - сказал Андрей задумчиво. - У меня там объедков для целого стада...
      - Сходить? - с готовностью предложил Отто.
      Андрей только посмотрел на него и, сказавши: "Вольно!", пошел дальше. На лестнице уже пованивало. Вообще-то здесь и раньше всегда пованивало, но теперь появился некий новый душок, и, спустившись пролетом ниже, они обнаружили источник, и не один.
      - Да, прибавится Вану работенки, - сказал Андрей. - Не дай бог теперь в дворники попасть. Ты кем сейчас работаешь?
      - Товарищем министра, - уныло ответствовал Отто. - Третий день уже.
      - Какого министра? - поинтересовался Андрей.
      - Этого... профессионального обучения.
      - Тяжело?
      - Ничего не понимаю, - тоскливо сказал Отто. - Бумаг очень много, приказы, докладные записки... сметы, бюджет... И никто у нас там ничего не понимает. Все бегают, друг у друга спрашивают... Подожди, ты куда?
      - В магазин.
      - Нет. Пойдем к Гофштаттеру. У него и дешевле, и немец все-таки...
      Пошли к Гофштаттеру. Гофштаттер держал на углу Главной и Староперсидского некую помесь зеленной с бакалейной. Андрей бывал здесь пару раз и каждый раз уходил не солоно хлебавши: продуктов у Гофштаттера было мало, и он сам выбирал себе покупателей.
      Магазин был пуст, на полках стройными рядами тянулись одинаковые баночки с розовым хреном. Андрей вошел первым, и Гофштаттер, поднявши от кассы одутловатое бледное лицо, сейчас же сказал: "Закрываю". Но тут подоспел Отто, зацепившийся корзиной за дверную ручку, и одутловатое бледное лицо расплылось в улыбке. Закрытие лавки было, конечно, отложено. Отто и Гофштаттер удалились в недра заведения, где сейчас же зашуршали и заскрипели передвигаемые ящики, затарахтела ссыпаемая картошка, звякнуло наполненное стекло, зазвучали приглушенные голоса...
      Андрей от нечего делать озирался. Да, частная торговлишка господина Гофштаттера представляла собой жалкое зрелище. И весы, конечно, не прошли соответствующего контроля, и с санитарией было неважно. Впрочем, это меня не касается, подумал Андрей. Когда все будет устроено как надо, эти гофштаттеры попросту вылетят в трубу. Да они, можно сказать, и сейчас уже вылетели. Во всяком случае, любого-каждого он уже не в силах обслуживать. Ишь замаскировался, хрену везде понаставил. Надо бы на него Кэнси напустить - развел тут черный рынок, националист паршивый. "Только для немцев"...
      Отто выглянул из недр и шепотом сказал: "Деньги, быстренько!" Андрей торопливо передал ему ком смятых бумажек. Отто не менее торопливо отслюнил несколько штук, остальное вернул Андрею и снова исчез в недрах. Через минуту он появился за прилавком с руками, оттянутыми полной кошелкой и полной корзинкой. Позади него замаячила лунообразная физиономия Гофштаттера. Отто обливался потом и не переставал улыбаться, а Гофштаттер добродушно приговаривал: "Заходите, заходите, молодые люди, всегда вам рад, всегда рад истинным немцам... А господину Гейгеру особенный привет... На следующей неделе мне обещали подвезти немного свинины. Скажите господину Гейгеру, я ему оставлю килограмма три..." - "Так точно, господин Гофштаттер, - откликался Отто. - Все будет передано в точности, не беспокойтесь, господин Гофштаттер... И не забудьте, пожалуйста, передать большой привет Эльзе - от нас и в особенности от господина Гейгера..." Они гудели все это дуэтом до самого порога лавки, где Андрей отобрал у Отто тяжеленную кошелку, битком набитую ядреной чистой морковью, крепкой свеклой и сахарным луком, из-под которых торчало залитое сургучом горлышко бутылки и поверх которых бурно выпирал наружу всякий там порей, сельдерей, укроп и прочая петрушка.
      Когда они свернули за угол, Отто поставил корзину на тротуар, вытащил большой клетчатый платок и, задыхаясь, принялся обтирать лицо, приговаривая:
      - Подожди... Передохнуть надо... Ф-фу...
      Андрей закурил сигарету и протянул пачку Отто.
      - Где такую морковочку брали? - осведомилась, проходя мимо, женщина в кожаном мужском пальто.
      - Все, все, - поспешно сказал ей Отто. - Последнюю взяли. Там уже закрыто... Черт, умаял меня лысый дьявол... - сообщил он Андрею. - Чего я ему там плел! Оторвет мне Фриц башку, когда узнает... Да я и не помню уже, что я там плел...
      Андрей ничего не понимал, и Отто вкратце объяснил ему ситуацию.
      Господин Гофштаттер, зеленщик из Эрфурта, всю жизнь был преисполнен надежд и всю жизнь ему не везло. Когда в тридцать втором году какой-то еврей пустил его по миру, открыв напротив большой современный зеленной магазин, Гофштаттер осознал себя истинным немцем и вступил в штурмовой отряд. В штурмовом отряде он было сделал карьеру и в тридцать четвертом году уже собственноручно бил упомянутого еврея по морде и совсем было подобрался к его предприятию, но тут грянуло разоблачение Рема, и Гофштаттера вычистили. А он к тому времени был тоже женат, и уже подрастала у него очаровательная белокурая Эльза. Несколько лет он кое-как перебивался, потом его взяли в армию, и он начал было завоевание Европы, но под Дюнкерком попал под бомбы собственной авиации и получил в легкие здоровенный осколок, так что вместо Парижа оказался в военном госпитале в Дрездене, где провалялся до сорок четвертого, и совсем было уже выписался, когда совершился знаменитый налет союзных армад, уничтоживший Дрезден в одну ночь. От пережитого ужаса у него выпали все волосы, и он немножко тронулся, по его же собственным рассказам. Так что попав снова в родной Эрфурт, он просидел в подвале своего домика самое что ни на есть горячее время, когда еще можно было удрать на Запад. Когда же он решился, наконец, выйти на свет божий, все было уже кончено. Зеленную лавку ему, правда, разрешили, но ни о каком расширении дела не могло быть и речи. В сорок шестом у него умерла жена, он в помрачении рассудка поддался на уговоры Наставника и, плохо понимая, что он, собственно, выбирает, переселился с дочерью сюда. Здесь он немного отошел, хотя до сих пор, кажется, подозревает, что попал в большой специализированный концлагерь где-то в Средней Азии, куда сослали всех немцев из Восточной Германии. С черепушкой у него так и не восстановилось окончательно. Он обожает истинных немцев, уверен, что у него на них особенный нюх, смертельно боится китайцев, арабов и негров, присутствия которых здесь не понимает и объяснить не может, но более всего он почитает и уважает господина Гейгера. Дело в том, что во время одного из первых своих визитов к Гофштаттеру блестящий Фриц, пока Отто наполнял кошелки, кратко, по-военному, приволокнулся за белокурой Эльзой, осатаневшей без перспектив на приличное замужество. И с тех пор в душе сумасшедшего лысого Гофштаттера зародилась слепящая надежда, что этот великолепный ариец, опора фюрера и гроза евреев, выведет в конце концов несчастное семейство Гофштаттеров из бурно кипящих вод в тихую заводь.
      - ...Фрицу что! - жаловался Отто, ежеминутно меняя руки, отмотанные корзиной. - Он у Гофштаттеров бывает раз, ну два в месяц, когда у нас жрать нечего - пощупает эту дуру, и делов-то... А я сюда каждую неделю хожу, и по два раза, и по три раза в неделю... Ведь Гофштаттер-то дурак дурак, а человек деловой, знаешь, какие он связи завязал с фермерами продукты у него первый сорт и недорого... Изоврался я вконец! Вечную привязанность Фрица к Эльзе я ему обеспечь. Неумолимый конец международного еврейства я ему обеспечь. Неуклонное движение войск великого райха к этой зеленной лавке я ему обеспечь... Я уже сам запутался, и его, по-моему, до полного уж сумасшествия довел. Совестно же все-таки: сумасшедшего старика до полного сумасшествия довожу. Вот сейчас он спрашивает меня: что, мол, эти павианы должны означать? А я, не подумавши, ляпнул: десант, говорю, арийская, говорю, хитрость. Так ты не поверишь - он меня обнял и присосался что к твоей бутылке...
      - А Эльза что? - с любопытством спросил Андрей. - Она-то ведь не сумасшедшая?
      Отто залился пунцовым румянцем и зашевелил ушами.
      - Эльза... - Он откашлялся. - Тоже работаю, как лошадь. Ей-то ведь все равно: Фриц, Отто, Иван, Абрам... Тридцать лет девке, а Гофштаттер к ней подпускает только Фрица да меня.
      - Ну и сволочи же вы с Фрицем, - сказал Андрей искренне.
      - Дальше некуда! - согласился Отто печально. - И ведь что самое ужасное: совершенно я не представляю, как мы из этой истории выпутаемся. Слабый я, бесхарактерный.
      Они замолчали, и до самого дома Отто только пыхтел, меняя руки над корзиной. Подниматься наверх он не стал.
      - Ты это отнеси и поставь воду в большой кастрюле, - сказал он. - А мне давай деньги, я смотаюсь в магазин, может, консервов каких-нибудь достану. - Он помялся, отводя глаза. - И ты, это... Фрицу... не надо. А то он из меня душу вытрясет. Фриц, он знаешь какой, - любит, чтобы все было шито-крыто. Да и кто не любит?
      Они расстались, и Андрей попер корзинку и кошелку по черной лестнице. Корзина была такая тяжеленная, словно нагрузил ее Гофштаттер чугунными ядрами. Да, брат, думал Андрей с ожесточением. Какой уж тут Эксперимент, если такие дела делаются. Много ты с этим Отто да с этим Фрицем наэкспериментируешь. Надо же, суки какие - ни чести, ни совести. А откуда? - подумал он с горечью. - Вермахт. Гитлерюгенд. Шваль. Нет, я с Фрицем поговорю! Этого так оставлять нельзя - морально же гниет человек на глазах. А человек из него получиться может! Должен! В конце концов, он мне тогда, можно сказать, жизнь спас. Ткнули бы мне перышко под лопатку - и баста. Все обгадились, все лапки кверху, один Фриц... Нет, это человек! За него драться надо...
      Он поскользнулся на следах павианьей деятельности, выматерился и стал смотреть под ноги.
      Едва очутившись на кухне, он понял, что в квартире все изменилось. В столовой гундел и сипел патефон. Слышался звон посуды. Шаркали ноги танцующих. И покрывая все эти звуки, раскатывался знакомый басовитый голосок Юрия свет-Константиновича: "Ты, браток, насчет экономии всякой и социологии - не нужно. Обойдемся. А вот свобода, браток, это другой разговор. За свободу и хребет поломать можно..."
      На газовой плите уже била ключом вода в большой кастрюле, на кухонном столе лежал готовый, заново отточенный нож, и упоительно пахло жареным мясом из духовки. В углу кухни стояли, опершись друг на друга, два тучных рогожных мешка, а сверху на них - промасленный, прожженный ватник, знакомый кнут и какая-то сбруя. Знакомый пулемет стоял тут же - собранный, готовый к употреблению, с плоской вороненой обоймой, торчащей из казенника. Под столом масляно поблескивала четвертная бутыль с приставшей кукурузной шелухой и соломинками.
      Андрей бросил корзину и кошелку.
      - Эй, бездельники! - заорал он. - Вода кипит!
      Бас Давыдова смолк, а в дверях появилась раскрасневшаяся, с блестящими глазами Сельма. За ее плечом верстой торчал Фриц. Видимо, они только что танцевали, и ариец пока не думал снимать здоровенные свои красные лапищи с талии Сельмы.
      - Привет тебе от Гофштаттера! - сказал Андрей. - Эльза беспокоится, что ты не заходишь... Ведь ребеночку уже скоро месяц!
      - Дурацкие шутки! - объявил Фриц с отвращением, однако лапы убрал. Где Отто?
      - И правда, вода кипит! - сообщила Сельма с удивлением. - Что теперь с ней делать?
      - Бери нож, - сказал Андрей, - и начинай чистить картошку. А ты, Фриц, по-моему, очень любишь картофельный салат. Так вот займись, а я пойду выполнять роль хозяина.
      Он двинулся было в столовую, но в дверях его перехватил Изя Кацман. Физиономия его сияла от восторга.
      - Слушай! - прошептал он, хихикая и брызгаясь. - Откуда ты взял такого замечательного типа? У них там на фермах, оказывается, настоящий Дикий Запад! Американская вольница!
      - Русская вольница ничем не хуже американской, - сказал Андрей с неприязнью.
      - Ну да! Ну да! - закричал Изя. - "Когда еврейское казачество восстало, в Биробиджане был переворот-переворот, а кто захочет захватить наш Бердичев, тому фурункул вскочит на живот!.."
      - Это ты брось, - сказал Андрей сурово. - Это я не люблю... Фриц, отдаю тебе Сельму и Кацмана под командование, работайте, да побыстрее, жрать охота - сил нет... Да не орите здесь - Отто будет стучаться, он за консервами побежал.
      Поставив все таким образом на свои места, Андрей поспешил в столовую и там прежде всего обменялся крепким рукопожатием с Юрием Константиновичем. Юрий Константинович, все такой же краснолицый и крепко пахнущий, стоял посередине комнаты, расставив ноги в кирзовых сапогах, засунув ладони под солдатский ремень. Глаза у него были веселые и слегка бешеные - такие глаза Андрей часто наблюдал у людей бесшабашных, любящих хорошо поработать, крепко выпить и ничего на свете не страшащихся.
      - Вот! - сказал Давыдов. - Пришел-таки я, как обещал. Бутыль видел? Тебе. Картошка еще тебе - два мешка. Давали мне за них, понимаешь, одну вещь. Нет, думаю, на хрен мне все это. Отвезу лучше хорошему человеку. Они тут в своих хоромах каменных живут, как гниют, белого света не видят... Слушай, Андрей, вот я тут Кэнси говорю, японцу, плюньте, говорю, ребята! Ну чего вы здесь еще не видели? Собирайте своих детишек, баб, девок, айда все к нам...
      Кэнси, все еще в форме после дежурства, но в мундире нараспашку, неловко орудуя одной рукой, расставлял на столе разнокалиберную посуду. Левая рука у него была обмотана бинтом. Он улыбнулся и покивал Давыдову.
      - Этим и кончится, Юра, - сказал он. - Вот будет еще нашествие кальмаров, и тогда мы все как один подадимся к вам на болота.
      - Да чего вам ждать этих... как их... Плюньте вы на этих камаров. Вот завтра поеду поутру порожняком, телега пустая, три семьи свободно можно погрузить. Ты ведь не семейный? - обратился он к Андрею.
      - Бог спас, - сказал Андрей.
      - А девушка эта кто тебе? Или она не твоя?
      - Она новенькая. Сегодня ночью прибыла.
      - Так чего лучше? Барышня приятная, обходительная. Забирай и поехали, а? У нас там воздух. У нас там молоко. Ты ведь молока, наверное, уже год не пил свежего. Я вот все спрашиваю, почему в магазинах у вас молока нет? У меня у одного три коровы, я это молоко и государству сдаю, и сам ем, и свиней кормлю, и на землю лью... Вот у нас поселишься, понимаешь, проснешься поутру в поле идти, а она тебе, твоя-то, крынку парного, прямо из-под коровы, а? - Он крепко замигал обоими глазами по очереди, захохотал, ахнул Андрея по плечу и, твердо скрипя половицами, прошелся по комнате - остановил патефон и вернулся. - А воздух какой? У вас здесь и воздуха не осталось, зверинец у вас здесь, вот и весь ваш воздух... Кэнси, да что ты все стараешься? Девку позови, пусть поставит посуду.