Град обречённый

Стругацкий Борис & Аркадий
Град обречённый

      Аркадий СТРУГАЦКИЙ
      Борис СТРУГАЦКИЙ
      ГРАД ОБРЕЧЕННЫЙ
      
      - Как живете, караси?
      - Ничего себе, мерси.
      В.Катаев "Радиожираф"
      ...Знаю дела твои и труд твой, и терпение
      твое, и то, что ты не можешь сносить развратных,
      и испытал тех, которые называют себя апостолами,
      а они не таковы, и нашел, что они лжецы...
      Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис)
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МУСОРЩИК
      1
      Баки были ржавые, помятые, с отставшими крышками. Из-под крышек торчали обрывки газет, свешивалась картофельная шелуха. Это было похоже на пасть неопрятного, неразборчивого в еде пеликана. На вид они казались неподъемно тяжелыми, но на самом деле вдвоем с Ваном ничего не стоило рывком вздернуть такой бак к протянутым рукам Дональда и утвердить на краю откинутого борта. Нужно было только беречь пальцы. После этого можно было поправить рукавицы и немного подышать носом, пока Дональд ворочает бак, устанавливая его в глубине кузова.
      Из распахнутых ворот тянуло сырым ночным холодом, под сводом подворотни покачивалась на обросшем грязью шнуре голая желтая лампочка. В ее свете лицо Вана было как у человека, замученного желтухой, а лица Дональда не было видно в тени его широкополой техасской шляпы. Серые облупленные стены, исполосованные горизонтальными бороздами; темные клочья пыльной паутины под сводами; непристойные женские изображения в натуральную величину; а около дверей в дворницкую - беспорядочная толпа пустых бутылок и банок, которые Ван собирал, аккуратно рассортировывал и сдавал в утиль...
      Когда остался последний бак, Ван взял совок и метлу и принялся собирать мусор, оставшийся на асфальте.
      - Да бросьте вы копаться, Ван, - раздраженно произнес Дональд. Каждый раз вы копаетесь. Все равно ведь чище не будет.
      - Дворник должен быть метущий, - наставительно заметил Андрей, крутя кистью правой руки и прислушиваясь к своим ощущениям: ему показалось, что он немного растянул сухожилие.
      - Ведь все равно же опять навалят, - сказал Дональд с ненавистью. Мы и обернуться не успеем, а уже навалят больше прежнего.
      Ван ссыпал мусор в последний бак, утрамбовал совком и захлопнул крышку.
      - Можно, - сказал он, оглядывая подворотню. В подворотне теперь было чисто. Ван посмотрел на Андрея и улыбнулся. Потом он поднял лицо к Дональду и проговорил: - Я только хотел бы напомнить вам...
      - Давайте, давайте! - нетерпеливо прикрикнул Дональд.
      Раз-два. Андрей и Ван рывком подняли бак. Три-четыре. Дональд подхватил бак, крякнул, ахнул и не удержал. Бак накренился и боком грохнулся на асфальт. Содержимое вылетело из него метров на десять, как из пушки. Активно опорожняясь на ходу, он с громом покатился во двор. Гулкое эхо спиралью ушло к черному небу между стенами.
      - Мать вашу в бога, в душу и святого духа, - сказал Андрей, едва успевший отскочить. - Руки ваши дырявые!..
      - Я только хотел напомнить, - кротко проговорил Ван, - что у этого бака отломана ручка.
      Он взял метлу и совок и принялся за дело, а Дональд присел на корточки на краю кузова и опустил руки между колен.
      - Проклятье... - пробормотал он глухо. - Проклятая подлость.
      С ним было явно что-то не в порядке в последние дни, а в эту ночь - в особенности. Поэтому Андрей не стал ему говорить, что он думает о профессорах и об их способности заниматься настоящим делом. Он сходил за баком, а потом, вернувшись к грузовику, снял рукавицы и вытащил сигареты. Из пустого бака смердело нестерпимо, и он торопливо закурил и только после этого предложил сигарету Дональду. Дональд молча покачал головой. Надо было поднимать настроение. Андрей кинул горелую спичку в бак и сказал:
      - Жили-были в одном городишке два ассенизатора - отец и сын. Канализации у них там не было, а просто ямы с этим самым. И они это самое вычерпывали ведром и заливали в свою бочку, причем отец, как более опытный специалист, спускался в яму, а сын сверху подавал ему ведро. И вот однажды сын это ведро не удержал и обрушил обратно на батю. Ну, батя утерся, посмотрел на него снизу вверх и сказал ему с горечью: "Чучело ты, говорит, - огородное, тундра! Никакого толка в тебе не видно. Так всю жизнь наверху и проторчишь".
      Он ожидал, что Дональд хотя бы улыбнется. Дональд вообще-то был человек веселый, общительный, никогда не унывал. Было в нем что-то от студента-фронтовика. Однако сейчас Дональд только покашлял и глухо сказал: "Всех ям не выгребешь". А Ван, возившийся возле бака, реагировал и вовсе странно. Он вдруг с интересом спросил:
      - А почем оно у вас?
      - Что - почем? - не понял Андрей.
      - Дерьмо. Дорого?
      Андрей неуверенно хохотнул.
      - Да как тебе сказать... Смотря чье...
      - Разве оно у вас разное? - удивился Ван. - У нас - одинаковое. А чье у вас самое дорогое?
      - Профессорское, - немедленно сказал Андрей. Просто невозможно было удержаться.
      - А! - Ван высыпал в бак очередной совок и покивал. - Понятно. Но у нас в сельской местности не было профессоров, поэтому цена была одна пять юаней за ведро. Это - в Сычуани. А в Цзянси, например, цены доходили до семи и даже до восьми юаней.
      Андрей наконец понял. Ему вдруг захотелось спросить, правда ли, что китаец, пришедший в гости на обед, обязан потом опорожниться на огороде хозяина, однако спрашивать это было, конечно, неловко.
      - А как у нас сейчас, я не знаю, - продолжал Ван. - Последнее время я не жил в деревне... А почему профессорское ценится у вас дороже?
      - Это я пошутил, - сказал Андрей виновато. - У нас этим делом вообще не торгуют.
      - Торгуют, - сказал Дональд. - Вы даже этого не знаете, Андрей.
      - А вы даже это знаете, - огрызнулся Андрей.
      Еще месяц назад он ввязался бы с Дональдом в яростный спор. Его ужасно раздражало, что американец то и дело рассказывает о России такие вещи, о которых он, Андрей, и понятия не имеет. Андрей был тогда искренне уверен, что Дональд просто берет его на пушку или повторяет злопыхательскую болтовню Херста. "Да шли бы вы с вашей херстовиной!" отмахивался он. Но потом появился этот недоносок Изя Кацман, и Андрей спорить перестал, огрызался только. Черт их знает, откуда они всего этого набрались. И бессилие свое он объяснял тем обстоятельством, что он-то пришел сюда из пятьдесят первого года, а эти двое - из шестьдесят седьмого.
      - Счастливый вы человек, - сказал вдруг Дональд, поднялся и пошел к бакам у кабины.
      Андрей пожал плечами и, стараясь избавиться от неприятного осадка, вызванного этим разговором, надел рукавицы и принялся сгребать вонючий мусор, помогая Вану. Ну, и не знаю, думал он. Подумаешь, дерьма-то. А что ты знаешь об интегралах? Или, скажем, о постоянной Хаббла? Мало ли кто чего не знает...
      Ван запихивал в бак последние остатки мусора, когда в воротах с улицы появилась ладная фигура полицейского Кэнси Убукаты.
      - Сюда, пожалуйста, - сказал он кому-то через плечо и двумя пальцами откозырял Андрею. - Привет, мусорщики!
      Из уличной тьмы в круг желтоватого света вступила девушка и остановилась рядом с Кэнси. Была она совсем молоденькая, лет двадцати, не больше, и совсем маленькая, едва по плечо маленькому полицейскому. На ней был грубый свитер с широченным воротом и узкая короткая юбка, на бледном мальчишеском личике ярко выделялись густо намазанные губы, длинные светлые волосы падали на плечи.
      - Не пугайтесь, - вежливо улыбаясь, сказал ей Кэнси. - Это всего лишь наши мусорщики. В трезвом состоянии совершенно безопасны... Ван, - позвал он. - Это Сельма Нагель, новенькая. Приказано поселить у тебя в восемнадцатом номере. Восемнадцатый свободен?
      Ван, снимая на ходу рукавицы, подошел к ним.
      - Свободен, - сказал он. - Давно уже свободен. Здравствуйте, Сельма Нагель. Я - дворник, меня зовут Ван. Если что-нибудь понадобится, вот дверь в дворницкую, приходите сюда.
      - Давай ключ, - сказал Кэнси. - Пойдемте, я вас провожу, - сказал он девушке.
      - Не надо, - проговорила она устало. - Сама найду.
      - Как угодно, - сказал Кэнси и снова откозырял. - Вот ваш чемодан.
      Девушка взяла у Кэнси чемодан, а у Вана - ключ, мотнула головой, отбрасывая упавшие на глаза волосы, и спросила:
      - Который подъезд?
      - Прямо, - сказал Ван. - Вон тот, под освещенным окном. Пятый этаж. Может быть, вы хотите есть? Чаю?
      - Нет, не хочу, - сказала девушка, снова тряхнула головой и, цокая каблуками по асфальту, пошла прямо на Андрея.
      Он отступил, пропуская ее. Когда она проходила, он ощутил крепкий запах духов и еще какой-то парфюмерии. И он все смотрел ей вслед, пока она шла по желтому освещенному кругу, юбка у нее была совсем короткая, чуть длиннее свитера, а ноги были голые, белые, и Андрею показалось, что они светятся, когда она вышла из-под арки в темноту двора, и в этой темноте был виден только ее белый свитер и белые мелькающие ноги.
      Потом заныла, завизжала и грохнула дверь, и тогда Андрей снова машинально достал сигареты и закурил, представляя, как эти нежные белые ноги ступают по лестнице, ступенька за ступенькой... гладкие икры, ямочки под коленями, обалдеть можно... Как она поднимается выше и выше, этаж за этажом, и останавливается перед дверью восемнадцатой квартиры - как раз напротив шестнадцатой квартиры... ч-черт, надо хоть белье постельное переменить, три недели уже не менял, наволочка серая сделалась, как портянка... А какое у нее лицо? Надо же - совсем не помню, какое у нее лицо. Только ноги и запомнил.
      Он вдруг осознал, что молчат все, даже женатый Ван, и в ту же секунду заговорил Кэнси:
      - У меня есть двоюродный дядя, полковник Маки. Он был адъютантом господина Осимы и два года просидел в Берлине. Потом его назначили исполняющим обязанности нашего военного атташе в Чехословакии, и он присутствовал при вступлении немцев в Прагу...
      Ван кивнул Андрею, они рывком подняли бак и благополучно переправили его в кузов.
      - ...Потом, - продолжал Кэнси неторопливо, закуривая сигаретку, - он немного повоевал в Китае, по-моему, где-то на юге, на Кантонском направлении. Потом он командовал дивизией, высадившейся на Филиппинах, и организовал этот знаменитый "марш смерти" пяти тысяч американских военнопленных - извините меня, Дональд... Потом его направили в Маньчжурию и назначили начальником Сахалинского укрепрайона, где он, между прочим, в целях сохранения секретности загнал в шахту и взорвал восемь тысяч китайских рабочих... извини меня, Ван... Потом он попал к русским в плен, и они, вместо того чтобы повесить его или, что тоже самое, передать его Китаю, всего-навсего упрятали его на десяток лет в концлагерь...
      Пока Кэнси все это рассказывал, Андрей успел слазить в кузов, помог там Дональду расставить баки, поднял и закрепил борт грузовика, снова спрыгнул на землю, угостил Дональда сигаретой, и теперь они втроем стояли перед Кэнси и слушали его. Дональд Купер, длинный, сутулый, в выцветшем комбинезоне, длинное лицо со складками возле рта, острый подбородок, поросший редкой седой щетиной; и Ван, широкий, приземистый, почти без шеи, в стареньком, аккуратно заштопанном ватнике, широкое бурое лицо, курносый носик, благожелательная улыбка, темные глаза в щелках припухших век; и Андрея вдруг пронизала острая радость при мысли, что все эти люди из разных стран и даже из разных времен собрались здесь вместе и делают одно, очень нужное дело, каждый на своем посту.
      - ...Теперь он уже старый человек, - закончил Кэнси. - И он утверждает, что самые лучшие женщины, каких он когда-либо знал, - это русские женщины. Эмигрантки в Харбине.
      Он замолчал, уронил окурок и старательно растер его подошвой блестящего штиблета.
      Андрей сказал:
      - Какая же она русская? Сельма, да еще Нагель.
      - Да, она шведка, - сказал Кэнси. - Но все равно. Это был рассказ по ассоциации.
      - Ладно, поехали, - сказал Дональд и полез в кабину.
      - Слушай, Кэнси, - сказал Андрей, берясь за дверцу. - А кем ты был раньше?
      - Контролером на литейном заводе, а до того - министром коммунального...
      - Да нет, не здесь, а там...
      - А-а, там? Там я был литсотрудником в издательстве "Хаякава".
      Дональд завел двигатель, и старенький грузовик затрясся и залязгал, испуская густые клубы синего дыма.
      - У вас правый подфарник не горит! - крикнул Кэнси.
      - Он у нас сроду не горел, - отозвался Андрей.
      - Так почините! Еще раз увижу - оштрафую!
      - Понасажали вас на нашу голову...
      - Что? Не слышу!
      - Бандитов, говорю, лови, а не шоферов! - проорал Андрей, стараясь перекричать лязг и дребезг. - Дался тебе наш подфарник! И когда только вас всех разгонят, дармоедов!
      - Скоро! - крикнул Кэнси. - Теперь уже скоро - не пройдет и ста лет!
      Андрей погрозил ему кулаком, махнул Вану и ввалился на сиденье рядом с Дональдом. Грузовик рванулся вперед, чиркнул бортом по стене в арке ворот, выкатился на Главную улицу и круто повернул направо.
      Устраиваясь поудобнее, так, чтобы пружина, вылезшая из сиденья, не колола в зад, Андрей искоса поглядел на Дональда. Дональд сидел прямо, положив левую руку на баранку, а правую - на рычаг переключения скоростей, надвинув шляпу на глаза и выставив острый подбородок, и гнал во всю мощь. Он всегда ездил так, "с максимальной разрешенной скоростью", не думая даже тормозить перед выбоинами на асфальте, и на каждой такой выбоине в кузове тяжело ухали баки с мусором, дребезжал проржавевший капот, а сам Андрей, как ни старался упираться ногами, подлетал и падал в точности на острие проклятой пружины. Только раньше все это сопровождалось веселой перебранкой, а сейчас Дональд молчал, тонкие губы его были крепко сжаты, на Андрея он не смотрел вовсе, и потому чудился в этой обычной тряске какой-то злой умысел.
      - Что это с вами, Дон? - спросил Андрей наконец. - Зубы болят?
      Дональд коротко дернул плечом и ничего не ответил.
      - Правда, вы какой-то сам не свой последние дни. Я же вижу. Может быть, я вас обидел как-нибудь нечаянно?
      - Бросьте, Андрей, - проговорил Дональд сквозь зубы. - При чем здесь вы?
      И опять Андрею почудилось в этих словах какое-то недоброжелательство и даже что-то обидное, оскорбительное: где уже тебе, сопляку, меня, профессора, обидеть?.. Но тут Дональд заговорил снова:
      - Я ведь не зря сказал вам, что вы счастливый. Вам и в самом деле можно только позавидовать. Все это идет как-то мимо вас. Или сквозь вас. А по мне это идет, как паровой каток. Ни одной целой кости не сталось.
      - О чем вы? Ничего не понимаю.
      Дональд молчал, искривив губы. Андрей посмотрел на него, невидящими глазами поглядел вперед на дорогу, снова покосился на Дональда, почесал себе макушку и расстроенно сказал:
      - Честное слово, ничего не понимаю. Так вроде все хорошо идет...
      - Потому я вам и завидую, - жестко сказал Дональд. - И хватит об этом. Не обращайте внимания.
      - То есть как не обращать внимания? - сказал Андрей, совсем расстроившись. - Как это я могу не обращать внимания? Мы здесь вместе... вы, я, ребята... Конечно, дружба - это большое слово, слишком большое... ну, просто товарищи... Я бы, например, рассказал, если что... Ведь никто же не откажется помочь! Ну, сами скажите: если бы со мной что-нибудь случилось и я бы попросил у вас помощи, вы бы мне отказали? Ведь не отказали бы, верно?
      Правая рука Дональда оторвалась от рычага и легонько потрепала Андрея по плечу. Андрей замолчал. Его переполняли чувства. Снова все было хорошо, все было в порядке. Дональд был в порядке. Просто обычная хандра. Может же быть у человека хандра? Просто у него самолюбие взыграло. Все-таки как-никак профессор социологии, а тут баки с мусором, а до этого он был грузчиком на складе. Конечно, ему это неприятно и обидно, тем более что никому об этих обидах не расскажешь - никто его сюда не гнал, и жаловаться неудобно... Это только сказать просто: выполняй хорошо любое дело, на которое тебя поставили... Ну и ладно. И хватит об этом. Сам справится.
      А грузовичок уже катился по диабазу, скользкому от осевшего тумана, и здания по сторонам стали ниже, дряхлее, и цепочки фонарей, протянувшиеся вдоль улицы, стали тусклее и реже. Цепочки эти впереди сходились в туманное расплывчатое пятно, на мостовой и на тротуарах не было ни души, даже дворники почему-то не попадались, только на углу Семнадцатого переулка, перед приземистой старой гостиницей, известной более под названием "Клопиный вольер", стояла телега с понурой лошадью, и в телеге кто-то спал, закутавшись с головой в брезент. Было четыре часа ночи время самого крепкого сна, и ни одно окно не светилось в черных этажах.
      Впереди слева из подворотни высунулся грузовик. Дональд помигал ему фарами, промчался мимо, а грузовик, такой же мусорщик, вывернув на дорогу, попытался их перегнать, но не на таковских напал, где ему было тягаться с Дональдом, - так, посветил фарами через заднее окно и отстал безнадежно. Еще одного мусорщика они обогнали в горелых кварталах, и вовремя, потому что сразу за горелыми начался булыжник, и Дональду пришлось-таки снизить скорость, чтобы грузовичок невзначай не развалился.
      Здесь стали попадаться встречные машины, уже пустые, - они шли со свалки и больше никуда не торопились. Потом от фонаря впереди отделилась неясная фигура, вышла на мостовую, и Андрей, сунув руку под сиденье, вытащил было тяжелую монтировку, но оказалось, что это полицейский, который попросил подбросить его до Капустного переулка. Ни Андрей, ни Дональд не знали, где это, и тогда полицейский, здоровенный мордастый дядька со светлыми лохмами, беспорядочно торчащими из-под форменной фуражки, сказал, что покажет.
      Он встал на подножку рядом с Андреем и, держась за раму, всю дорогу недовольно крутил носом, словно бог весть что унюхал, хотя от самого от него так и шибало застаревшим потом, и Андрей вспомнил, что эта часть города уже отключена от водопровода.
      Некоторое время ехали молча, полицейский насвистывал из оперетки, а потом ни с того ни с сего сообщил, что на углу Капустного и Второй Левой нынче в полночь кокнули какого-то беднягу, все золотые зубы повыдергивали.
      - Плохо работаете, - зло сказал ему Андрей.
      Такие случаи выводили его из себя, а тон у полицейского был такой, что так и надавал бы ему по шее: сразу было видно, что ему совершенно безразличны и убийство, и убитый, и убийцы.
      Полицейский озадаченно повернул широкую ряшку и спросил:
      - Ты, что ли, меня учить будешь, как работать?
      - Может быть, и я, - сказал Андрей.
      Полицейский нехорошо прищурился, посвистел и сказал:
      - Учителей-то, учителей!.. Куда ни харкни - везде учитель. Стоит и учит. Мусор уже возит, а все учит.
      - Я тебя не учу... - начал было Андрей, повысив голос, но полицейский говорить ему не дал.
      - Вот вернусь сейчас в участок, - спокойно сообщил он, - и позвоню к тебе в гараж, что у тебя подфарник правый не горит. Подфарник у него, понимаешь, не горит, а туда же - учит полицию, как работать. Молокосос.
      Дональд вдруг рассмеялся сухим скрипучим смехом. Полицейский тоже ржанул и сказал совсем уже миролюбиво:
      - Я один на сорок домов, понял? И оружие запретили носить. Чего же ты от нас хочешь? Тебя скоро дома резать начнут, не то что в переулках.
      - Так а чего же вы? - ошеломленно сказал Андрей. - Протестовали бы, требовали бы...
      - "Протестовали", - повторил полицейский. - "Требовали"... Новичок, что ли? Эй, шеф, - позвал он Дональда. - Притормози-ка. Мне здесь.
      Он спрыгнул с подножки и вразвалку, не оглядываясь, направился в темную щель между покосившимися деревянными домами, где в отдалении горел одинокий фонарь, а под фонарем стояла кучка людей.
      - Да что они, ей-богу, сдурели, что ли? - возмущенно сказал Андрей, когда машина снова тронулась. - Как это так - в городе полно шпаны, а полиция без оружия! Не может этого быть. У Кэнси же кобура на боку, что он в ней - сигареты носит?
      - Бутерброды, - сказал Дональд.
      - Ничего не понимаю, - сказал Андрей.
      - Было разъяснение, - сказал Дональд. - "В связи с участившимися случаями нападения гангстеров на полицейских с целью захвата оружия"... и так далее.
      Некоторое время Андрей размышлял, изо всех сил упираясь ногами, чтобы не подбрасывало над сиденьем. Булыжник практически уже кончился.
      - По-моему, это ужасно глупо, - сказал он наконец. - А по-вашему?
      - И по-моему тоже, - отозвался Дональд, неловко закуривая одной рукой.
      - И вы об этом так спокойно говорите?
      - Я уже свое отбеспокоился, - сказал Дональд. - Это очень старое разъяснение, вас еще здесь не было.
      Андрей почесал макушку, наморщился. Черт его знает, может, и был какой-то смысл в этом разъяснении? В конце концов, полицейский-одиночка действительно соблазнительная приманка для этих гадов. Если уж изымать оружие, то изымать надо, конечно, у всех. И конечно, дело не в этом дурацком разъяснении, а в том, что полиции мало и облав мало, а надо было бы устроить одну хорошенькую облаву и вымести всю эту нечисть одним махом. Население привлечь. Я бы, например, пожалуйста, пошел... Дональд бы, конечно, пошел... Надо будет написать мэру. Потом мысли его приняли вдруг новое направление.
      - Слушайте, Дон, - сказал он. - Вот вы социолог. Я, конечно, считаю, что социология - это никакая не наука... я вам уже говорил... и вообще не метод. Но вы, конечно, много знаете, гораздо больше меня. Вот вы мне объясните: откуда в нашем городе вся эта дрянь? Как они сюда попали убийцы, насильники, ворье... Неужели Наставники не понимали, кого сюда приглашают?
      - Понимали, наверное, - равнодушно ответил Дональд, с ходу проскакивая страховидную яму, наполненную черной водой.
      - Так зачем же тогда?..
      - Вором не рождаются. Вором становятся. А потом, как известно: "Откуда нам знать, что нужно Эксперименту? Эксперимент есть Эксперимент..." - Дональд помолчал. - Футбол есть футбол, мяч круглый, поле квадратное, пусть победит достойнейший...
      Фонари кончились, жилая часть города осталась позади. Теперь по сторонам разбитой дороги тянулись заброшенные развалины - остатки нелепых колоннад, просевшие в скверные фундаменты, подпертые балками стены с зияющими дырами вместо окон, бурьян, штабеля гниющих бревен, заросли крапивы и колючек, чахлые, полузадушенные лианами деревца среди нагромождений почерневшего кирпича. А потом впереди опять возникло туманное сиянье, Дональд свернул вправо, осторожно разминулся со встречным пустым грузовиком, пробуксовал в глубоких колеях, забитых грязью, и наконец затормозил вплотную к красным огонькам последнего в очереди мусорщика. Он заглушил двигатель и посмотрел на часы. Андрей тоже посмотрел на часы. Было около половины пятого.
      - Часок простоим, - бодро сказал Андрей. - Пошли посмотрим, кто там впереди.
      Сзади подошла и остановилась еще одна машина.
      - Идите один, - сказал Дональд, откинулся на спинку сиденья и сдвинул поля шляпы на лицо.
      Тогда Андрей тоже откинулся на спинку, поправил под собой пружину и закурил. Впереди полным ходом шла разгрузка - лязгали крышки баков, высокий голос учетчика кричал: "...восемь... десять...", на столбе покачивалась тысячесвечовая лампа под плоской жестяной тарелкой. Потом вдруг заорали сразу в несколько глоток: "Куда, куда, мать твою? Сдай назад! Сам ты - слепая!.. По зубам захотел?.." Справа и слева громоздились горы мусора, слежавшегося в плотную массу, ночной ветерок наносил ужасную тухлятину.
      Знакомый голос вдруг сказал над ухом:
      - Здорово, говновозы! Как идет великий Эксперимент?
      Это был Изя Кацман, в натуральную величину, - встрепанный, толстый, неопрятный и, как всегда, неприятно жизнерадостный.
      - Слыхали? Есть проект окончательного решения проблемы преступности. Полиция упраздняется! Вместо нее будут по ночам выпускать на улицы сумасшедших. Бандитам и хулиганам конец - теперь только сумасшедший решится ночью выйти из дома!
      - Неостроумно, - сказал Андрей сухо.
      - Неостроумно? - Изя встал на подножку и просунул голову в кабину. Наоборот! Чрезвычайно остроумно! Никаких же дополнительных расходов. Водворение сумасшедших на место постоянного жительства по утрам возлагается на дворников...
      - За что дворникам выдается дополнительный паек в размере литра водки, - подхватил Андрей, чем и привел Изю в необъяснимый восторг: Изя принялся хихикать, издавая странные горловые звуки, брызгать и мыть ладони воздухом.
      Дональд вдруг глухо выругался, распахнул свою дверцу, спрыгнул и исчез в темноте. Изя тут же перестал хихикать и спросил обеспокоенно:
      - Что это с ним?
      - Не знаю, - мрачно сказал Андрей. - Наверное, его от тебя затошнило... А вообще-то он уже несколько дней такой.
      - Правда? - Изя поверх кабины глядел в ту сторону, куда ушел Дональд. - Жалко. Он хороший человек. Только очень уж неприспособленный.
      - А кто приспособленный?
      - Я приспособленный. Ты приспособленный. Ван приспособленный... Дональд давеча все возмущался: почему, чтобы свалить мусор, надо стоять в очереди? На кой хрен здесь учетчик? Что он учитывает?
      - Ну и правильно возмущался, - сказал Андрей. - Действительно же, кретинизм какой-то.
      - Но ведь ты же не нервничаешь по этому поводу, - возразил Изя. - Ты прекрасно понимаешь, что учетчик - человек подневольный. Поставили его учитывать, вот он и учитывает. А поскольку он учитывать не успевает, образуется, сами понимаете, очередь. А очередь - она и есть очередь... Изя снова забулькал и забрызгал. - Конечно, на месте начальства Дональд проложил бы здесь хорошую дорогу со съездами для сброса мусора, а учетчика, здоровенного бугая, отправил бы в полицию ловить бандитов. Или на передовую, к фермерам...
      - Ну, - сказал Андрей нетерпеливо.
      - Что - ну? Дональд ведь не начальство!
      - Ну, а начальство почему так не сделает?
      - А зачем ему? - радостно вскричал Изя. - Сам подумай! Мусор вывозится? Вывозится! Вывоз учитывается? Учитывается! Систематически? Систематически. Месяц окончился, будет представлен отчет: вывезено на столько-то баков говна больше, чем в прошлом месяце. Министр доволен, мэр доволен, все довольны, а что Дональд недоволен, так его сюда никто не гнал - доброволец!..
      Грузовик впереди выбросил клуб синего дыма и проехал вперед метров на пятнадцать. Андрей торопливо пересел за руль, выглянул. Дональда нигде не было видно. Тогда он с опаской включил двигатель и кое-как продвинулся на те же пятнадцать метров, трижды заглохнув по дороге. Изя при этом шел рядом, испуганно шарахаясь каждый раз, когда машина принималась дергаться. Потом он принялся рассказывать что-то про Библию, но Андрей слушал плохо он был весь мокрый от пережитого напряжения.
      Под яркой лампой по-прежнему лязгали баки и стоял мат. В крышу кабины что-то ударилось и отскочило, но Андрей не обратил на это внимания. Сзади подошел со своим напарником, гаитянским негром, здоровенный Оскар Хайдеман, попросил закурить. Негр, по имени Сильва, почти невидимый в темноте, скалил белые зубы.
      Изя пустился с ними в разговоры, причем Сильву он называл почему-то тонтон-макутом, а Оскара расспрашивал о каком-то Туре Хейердале. Сильва строил страшные рожи, делал вид, что строчит из автомата, Изя хватался за живот и делал вид, что сражен на месте, - Андрей ничего не понимал, и Оскар, по-видимому, тоже: очень скоро выяснилось, что он путает Гаити с Таити.
      По крыше снова что-то прокатилось, и вдруг здоровенный ком слипшегося мусора ударился в капот и разлетелся в клочья.
      - Эй! - крикнул Оскар в темноту. - Прекратите!
      Впереди вновь заорали в двадцать глоток, плотность брани достигла вдруг немыслимого предела. Что-то происходило. Изя жалобно ойкнул и, схватившись за живот, согнулся пополам - теперь уже не в шутку. Андрей открыл дверцу, высунулся было наружу, и сейчас же в голову ему ударила пустая консервная банка - не больно, но очень оскорбительно. Сильва пригнулся и скользнул в темноту. Андрей, прикрывая голову и лицо, озирался.
      Ничего не было видно. Из-за куч мусора слева градом сыпались ржавые банки, куски гнилого дерева, старые кости, даже обломки кирпичей. Послышался звон разбиваемого стекла. Дикий возмущенный рев взлетел над колонной. "Какая сволочь там развлекается?!" - ревели чуть ли не хором. Зарычали включенные двигатели, вспыхнули фары. Некоторые грузовики принялись судорожно елозить взад-вперед: видимо, водители пытались развернуть их так, чтобы осветить мусорные хребты, откуда летели уже целые кирпичи и пустые бутылки. Еще несколько человек, пригнувшись как Сильва, ринулись в темноту.
      Мельком Андрей заметил, что Изя с искривленным плачущим лицом скорчился возле заднего ската и ощупывает живот. Тогда Андрей нырнул в кабину и выхватил из-под сиденья монтировку. По башкам сволочей, по башкам! Видно было, как с десяток мусорщиков на четвереньках, цепляясь руками, остервенело карабкаются по склону. Кому-то удалось-таки поставить машину поперек, и свет фар озарил неровный гребень, ощетиненный обломками старой мебели, взлохмаченный тряпьем и обрывками бумаги, сверкающий битым стеклом, и над гребнем - высоко задранный ковш экскаватора на фоне черного неба. И что-то там шевелилось на ковше, что-то большое, серое с серебристым отливом. Андрей замер, вглядываясь, и в ту же минуту отчаянный вопль перекрыл всю разноголосицу:
      - Это дьяволы! Дьяволы! Спасайтесь!..
      И сейчас же со склона кубарем, на карачках, через голову, поднимая столбы пыли, в вихре рваного тряпья и бумажных лохмотьев, посыпались люди, - обезумевшие глаза, разинутые рты, размахивающие руки. Кто-то, обхватив руками голову, спрятав голову между сжатыми локтями, продолжая панически визжать, пронесся мимо Андрея, поскользнулся в колее, упал, снова вскочил и изо всех сил побежал дальше, по направлению к городу. Кто-то, хрипло дыша, втиснулся между радиатором Андреева грузовика и кузовом передней машины, застрял там, принялся рваться и тоже заорал не своим голосом. Стало вдруг тише, только ворчали двигатели, и тут хлестко, словно удары бича, звонко защелкали выстрелы. И Андрей увидел - на гребне, в голубоватом свете фар - высокого тощего человека, который стоял спиной к машинам, держа пистолет в обеих руках, и раз за разом палил куда-то в темноту за гребень.
      Он выстрелил пять или шесть раз в полной тишине, а потом из темноты возник тысячеголосый нечеловеческий вой, злобный, мяукающий и тоскливый, как будто двадцать тысяч мартовских котов заорали одновременно в мегафоны, и тощий человек попятился, оступился, нелепо взмахнул руками и съехал на спине по склону. Андрей тоже попятился в предчувствии чего-то невыносимо страшного, и он увидел, как гребень вдруг зашевелился.