М. Стронин
      ВАСКА
      I.
      Про Савку Кляву и про галку. Тут и про Васку и про парнишек разных.
      Не такой, как вы, читатель, был Савка Клява, и говорить про него я буду по-другому.
      Ну так буду говорить, как рассказывал комсомолец Митька Пирожок.
      Братва с "Ящичной" сразу же признала Кляву, как его прислали с биржи. Да и Клява парнишка был что надо. Мог держаться против любого, да и "бобика", говорил, не боится.
      - Меня замел милюк один с самогоном в живопырке. Ну и "дуру" в нос, чтоб за ним хрял. А я ему: "Скинь, говорю, дуру, а то не пойду, вези на извозце тогда".
      Ну, известно, братве и крыть нечем. А чтобы не поверить ему - и в голове не было. Потому, кто как горловит: шпана, револьвер в пример, шпаллером зовет, а милицейского - милифраном. А Савка - "милюком", да "мильтоном" его, а револьвер - "бобиком", да "дурой". Значит из грачей, из настоящих...
      Признавала Савку и комсома после того, как он частушки на попа сочинил.
      - Кляву бы в работу взять, парнишка полезный.
      Это организаторша комсомола, Васка Гривина говорила.
      А он тут как тут, за куревом в коллектив прихрял.
      - Даешь, братва, дыму, - частушку настучу.
      Ну, дали. А он и начал. Вначале все честь-честью выходило. А потом такого начал лепить горбатого, да все матом, что только на его боках бы и отыграться, кабы дисциплина комсомольская позволяла бы.
      - Хулиган! - не устояла все же Васка, да как хлестанет его по басам только щелкнуло, и вся щека как из кумача стала. И выгнали его.
      Само собой комсома не знала, что Клява впервые частушки свои вслух читал. А как же, по его выходило: горловить что-либо вслух и не крыть матом? Думать и то никак нельзя без мата... Да и девчонки его слушали.
      А девчонок он презирал хуже чего нет на свете. У него и язык бы не повернулся назвать какую-нибудь девчонку по имени. Шкица или шмара - самое настоящее их имя.
      А назови его кто-нибудь Савой, в пример, - сдохнет со стыда от такого уничтожения. Хулиган, братишка, жиган - вот самые истинные слова.
      Но тут от Васкиного "хулигана" впервые Савка скривил рожу.
      Само это слово, говорю, привычное, и никакой в нем обиды. Но то-то и оно, как оно было сказано. По-настоящему было сказано, всурьез, без всякой похвалы выходило, а с самой что ни на есть обидой. Положим, бабы и всегда норовят без похвалы и с обидой говорят, только ничего не получается у них, а тут получилось. Потому Васка не какая-нибудь мокроносая, а самый делаш, которую хоть в налет бери, кабы не комсомолка...
      И стало в Савке что-то крутить с той поры. Присмирел будто. Так что братва и решила:
      - Сошел Клява. Барахлил только... А бухтел, что его матка шмарой на Лиговке, а батьку китайцы на мыло сварили. Вот барахло.
      --------------
      Треск был в "ящичной" такой, что в ушах зудилось. Круглая пила с гудящим шипением резала доски, словно они не деревянные были, а из податливого сливочного масла. Только брызги душистых опилок выдавали дерево. Но больше всего стуку и треску было в углу мастерской, где сколачивались ящики.
      Кипы фанеры, пахнущие кисловатым столярным клеем, не успевали еще отлежаться и просохнуть, как уже складывались в огромные короба и накрепко сколачивались.
      Братва в парусиновой прозодежде прямо кипела. Каждому скорее хотелось выработать норму. Вескоголовые стальные молотки прямо горели в руках и меткими клевками аппетитно загоняли упругие гвозди в дерево. Ящики грохали и гудели как барабаны.
      Хлеще же всех работал Савка. Его ящики вертелись, словно сами; горки гвоздей перед ним таяли через каждую минуту. Ну и работа же была чистая. Не успевал еще гвоздь почувствовать своим кончиком доску, как с одного удара молотка до самой шляпки пропадал в дереве. Чистая была работа.
      И Савка скакал стуканцем по ящику, словно его лихорадка била. И никакого внимания к Васке, которая пришла из коллектива газеты раздавать.
      - Налетчиков, налетчиков ведут! - заверещал шкет Филька и выскочил от работы на улицу.
      Вся "ящичная" за ним высыпала. Кругом народ.
      И верно: ведут милюки двух делашей, а третий, говорят, совсем мальчишка, затырился в четвертом этаже и не выходит, "бобиком" грозится.
      Людей насыпало - и не обобрать. И хоть открыто все стояли, а будто жались друг к другу: "гляди еще застрелит".
      Вдруг Савка бухтит всякому:
      - Даешь, кто хочет, пачку дыму, - достану жигана, а так не буду.
      Известно, покосились только. А Петька Волгарь и подкусывать Савку стал.
      Только подкатывается к Савке како-то фрайер и стучит, доставая осману горсть:
      - Держи. А достанешь - добавлю.
      Клява дым в зубы, стуканец из-за пояса переслал в шкировой карман и скок на водосточную трубу. Да по ней и пошел наматывать в четвертый этаж.
      Дивятся, охают. А на третьем этаже, глядят - ух, труба!
      - Ох! - зажмурился народ.
      Ан нет, видят, схватился Клява рукой за ухват, который трубу поддерживал, и дальше. Да и все равно, назад-то уж нельзя было.
      Добрался. Труба в аккурат рядом с окном была, а окно открыто. Ну и скок в квартиру. Там и пропал.
      Вот минута - нет, две - нет. Кто-то уже пожарных хотел вызвать. Глядят, смотрит Савка из окна и горловит, что значит готово.
      Оказывается и верно: подкрался он к жигану, который в другой комнате затырился, да как кокнет его стуканцем по кумполу, - тот и с катушек долой.
      Ну вернулся к братве как ничего не было, только сплевывается стрелкой, да стуканец свой обтирает будто от крови. А братва за ним, тоже без внимания к народу. - Наши-де и не такие вещи могут. И тоже сплевывают, да османа клянчат у него. - Свои-де все.
      Только подошла тут к Савке Васка и показывает ему лимаш.
      - Дам весь - поцелуй кобыле копыто.
      Заозирались парнишки, сгорбили этак щетинисто свои плечи, потому ясно было, хошь и баба она, а возьмет ее Клява в резку, тут и думать нечего. Отполощет шкицу, чтоб не барахлила вкрутую.
      Но не то вышло.
      Правда, счиркнул Савка стрелку сквозь зубы, потом даже папироску перебросил языком с правого угла рта в левый и... похрял в "ящичную".
      - Пачкаться со шкицей не хочет, - решила братва.
      И также счиркивая стрелки, да перебрасывая во рту папироски, покатилась за ним. На Васку они даже не посмотрели.
      Только Митька Пирожок, задумчивый парнишка, хоть и дрался в кровь, сказал про Савку себе с совестью:
      - Застыдился.
      --------------
      После шабаша братва гамазом валила из "ящичной" и прямо в сад. Это потому, что жиган Петька хвастался наворотить Кляве ежели один-на-один. Ну и решили перехлеснуться "пока кровь", - кто кого.
      Петька все время ежил плечи, да клеш подтягивал и кепку приминал. А Савку и не разберешь. Хоть и счиркивал он стрелки, но будто от привычки только, а не для страху. Так и думалось, что "спутал" Савка. Ведь не знали парнишки, что замутилось что-то в нем после Васкиных обид.
      Вдруг:
      - Лови, лови! Держи! - загорловил шкет Филька и повинтил к дереву.
      - Птенец! лови! - Сорвались и остальные за выпавшим из гнезда галчонком.
      Тут воронье как увидело, что за галчонком бегут, повисло всей оравой над братвой и закаркало, как ошалевшее. Даже клеваться лезли другие. А парнишки еще пуще в задор от того. И пошла травля.
      Но галчонок уже летал чуть и никак не давался. Филька уже было и накрыл его, да из рук почти вырвался. Ну, никак не давался.
      Тут Петьку словно торкнуло что, и как сорвет он с Клявы кепку и на галчонка с ней.
      У братвы даже дух захватило. Ну, сейчас подлетит Савка и всего искрошит жигана за такое дело. Тут хоть шабаром пощупай - так и надо. Больно уж жиган Петька сволочь был. Филька и тот бы не сдержался за такое дело - шапки сдирать.
      Петька же, как ничего не было, загнал галчонка в кусты и хлоп его кепкой.
      - Готов! - полез он под кепку и вдруг отскочил, как на гвоздь напоролся. - Ох, сука! - засосал Петька кровь на пальце и зашарил кругом камень или палку.
      Галчонок же выскакнул из-за куста и изо всех сил полез по воздуху на сук. Еле взлез, до чего заморился.
      Вот тут-то Савка и подскочил, да только не туда, не на Петьку. Подхватил он с земли свою кепку и ну пугать ею галчонка с сука вверх. Галчонок и прыг было, но вместо верха в траву сковырнулся и барахтается в ней, да рот открывает с измору.
      Галки же! - будто они совсем очертели, орут, как режут их.
      Вот в это время и подоспела та галка, которая как раз была маткой этого галчонка.
      Как увидела она, что происходит с ее птенцом, ухнула камнем на Кляву и ну его долбить куда попало. Она даже не каркала, она шипела, как змея, и все норовила глаза ему выклевать.
      Как раз тут Петька нашел здоровенную палку и уже замахнулся ею удохать птенца.
      В секунд Савка хвать галчонка из-под Петьки, за пазуху и на дерево с ним.
      Петька палкой на Савку.
      Галка, потеряв из виду птенца, но видя Петьку с палкой, разлетелась и что есть силы долбанула его в щеку. Кровь брызгами.
      Петька за щеку, да вместо Клявы как шибанет галку. И так ловко пришлось, по самой голове. Не пикнула, сковырнулась в траву, потрепыхалась, помигала глазами, посучила лапами и околела. Ловко пришлось.
      А Савка лез на дерево, да лез. Да и долез до гнезда.
      - У, ты, шкет, - вытащил он из-за пазухи галчонка и пустил его в гнездо.
      Мигом, даже чудно как-то стало, все воронье смолкло и расселось по сукам. Все, значит, на своем месте, и нечего, значит, зря горло драть. А что недочет подруги, то она вон там лежит и не двигается, значит не боится, да и ее никто не трогает, чтобы опять же драть горло.
      И верно, что галку никто не трогал. Парнишки даже дальше отошли от нее и во все рты зекали за Савкой.
      Но дальше что произошло - и не выдумаешь.
      Как только спрыгнул Савка с дерева, видит, откуда взялась Васка и кроет, почем может, Петьку, да милюком ему грозится. А тот - вот уж сволочь был - осатанел жиган, и с палкой на нее. Видят парнишки, что не удержать его теперь, до чего зверем стал. Проломит он ей голову, измесит всю ногами, как он сестренку свою раз бил за что-то. Филька даже убег со страху.
      - Живодер! Живодер! Тебя бы так! - отсыпала ему напоследок Васка, и... смешные эти бабы - шмыг от Петьки хорониться за Савку. А ведь и вся братва не смогла бы его сдержать теперь.
      Только Клява всю братву покрыл.
      Ощерился он, как собака, сгорбился весь.
      - Даешь! - крикнул и пошел молотить.
      Вдрызг разделал жигана. Палку его в кусты, кепку под ноги и всю ряшку так разрисовал, хоть в "Безбожник" посылай.
      - Довольно уж, - запросил Петька и, не встряхнув даже свою кепку, навернул ее на голову и похрял вон.
      У парнишек же прямо сердце мрет от геройства за Кляву.
      - Разъе... - замахнулся было матом один, да одернули из-за Васки.
      А Васка, глядят, с дохлой галкой возится.
      Ну парнишки стали, не всерьез, а для смеху в роде, помогать ей могилу рыть для галки. Васка говорит: "На своем посту геройски погибла", а Савка даже серп и стуканец на могиле потом начертил.
      Вот какие вещи происходили.
      --------------
      Теперь Клява через Васку в комсомольцы записался. Ясно, что братва, кроме Фильки и Гнуча, за ним. Филька да Гнуч - шкеты еще очень. Только Петьку Волгаря не пустили. Васка говорит, проверить еще его надо. Я, грит, всякого наскрозь вижу.
      И верно.
      II.
      Про Штаны-Трубочку, про Гнуча и про Васку. Тут и про Фильку есть и про всякую шпану.
      Никто не знал Гнуча, даже матка его. А что Гнуч знал про себя, он и себе бы не сказал. Ну как можно сказать даже себе, что вот хотелось бы как и комсомольцы эти представления представлять в клубе, или на музыке, которая с зубами, играть. Умереть можно с совести от такой мечты. Ну и позабыл бы Гнуч про это в себе, позабыл бы... Да Васка одна, комсомолка, узнала Гнуча... И все стало хорошо.
      --------------
      Братва и раньше горловила, что Гнуч "брал дела", только мало ли барахлят... А тут так вышло, что и горловить не о чем. Ясно. А началось с клеша.
      Хряли раз Гнуч с Филькой на брахолку одров проверять. У Фильки клеш на зекс был; не клеш, а две юбки. А у Гнуча - трубочка. Ну, Филька, известно шкет, развести Гнуча вздумал и стучит:
      - Сенька Дворняжка тоже клеш справил. Жиганство!
      А это самый яд для Гнуча, что не клеш у него, а трубочка. Озлился разом.
      - Трубочка! У Сеньки трубочка, говорю! Понял, говорю?
      И тут же сказал себе, что врежет Фильке барахлу, если еще он. А Филька, вот шкет, не отстанет, пока не навернешь, и дальше бухтит... Я бы сказал, как он начал, то-есть словами какими, только для кого этакие слова и ничего не составляют, просто для разгону и веселости они, а для других и не скажи... воротятся... и матом этакие слова зовут. Ну вот и повернул Филька к тому, что у Дворняжки все же клеш, а не трубочка.
      Разогнался на его Гнуч, - что какая-то задрыга голенастая воробьем так и порскнула в ворота и сказал:
      - Трубочка у Сеньки, у Дворняжки! Говорю трубочка, а то налью барахлу, пласкухе! - да раз, два ему и начал шалабушек отмерять.
      Да бросил. Скусу не было. Потому, как взглянул на свою трубочку с волдырями на коленках, аж душник сперло. Ну какой он делаш, коли без клеша. Матку удохаю, а чтоб клеш был, вот и делаш тогда.
      - Маньку Балалайку возьму в собаку, шмару мою. Даст. Она на брахолке политань для мяготи лица молочницам всучивает, а ночью, от матки по-тихой на фронте ходит. Значит только сунуть в нюх своего - и все отдаст. Может и на кожанку.
      Только Филька, лярва, и тут подкусил.
      - Петька Волгарь с Манькой вчера с фронта на золотой бережок слиняли. Сама зазвала.
      Ну, Гнучу и крыть нечем. Волгарь - делаш. Два магазина со лба закурочил. Лучше не трошь его...
      Ых, и взъерошило же это Гнуча! Что, что рубаха до пупа расстегнута? Что, что шмар бил своих? (он не вспоминал, как Дунька Саповка ему зуб раз выпустила), но без клеша - шпана. Будь клеш, забузил бы, весь гамаз бы развел! Ых.. - вот что бы он сделал!
      --------------
      Вот Гнуч с Филькой и сплантовали раз. Филька сразу пошел в долю, хошь и сказал себе, что чуть что - смоется, али плакать начнет. А Гнуч у матки кочергу заначил и шабар наточил.
      Темно было и дождиком сыпалось. Уж дядя Саша на свою пивнуху наложил висячку и ухилил на хазу. Мильтон Васька с 45-го отделения Верке дырявой у ворот вкручивал. Две шмары на фронт ходульками защелкали, а за ними какой-то немыслимый фрайер с собачьей радостью под зобом погнался. Потом мильтон слинял с Дырявой - куда лучше - и стало тихо. Только с труб плевалось.
      - Зекс... Гляди милюка... Иду.
      Это Гнуч на ухо Фильке застучал. А сам пригнулся, шабар рукой сжал и глазами закосил. Страшно так вышло...
      - Со лба брать будешь! - Это Филька ему, что значит прямо с улицы закурочишь.
      - Зекс. Может и по-мокрому... Не бухти...
      И опять закосился и шабар со скулового в верховой переслал: "ну в карман другой". И Филька тоже косится, бровь червяком крючит и в кармане брошенный ключ для силы жмет. А кругом хошь бы стукнул кто... Самый момент.
      - Ну, греми... Шарики! - это Филька, - али не будем?..
      Кольнул Гнуч глазами по улице, зажался:
      - Не бухти, говорю... Знаю чего...
      И... ух к пивнухе. Разом загнал кочергу в висячку: треннь, хрусь подалось... Но, вдруг - цок-зинь...
      Тут... хошь и не слыхал никто, как кочерга на стекло сорвалась, а будто тыщи мильтонов со всех окон высунулись и все разом:
      - Ага-а-а-а!.. Вот они!.. Держи, держи, держи!
      И ничего не видел больше Гнуч, как себе нарезывал.
      А Фильке матка клеш потом застирывала.
      --------------
      Сегодня, скажем, весь гамаз со шмарами в клуб один на танцульку прихрял. Да и как же иначе. Гнуч брался Савке Кляве сплантовать. А Савку трогать нельзя было - всякий знал. Фартач, хоть и комсомолец парнишка.
      Даже Волгарь только тем и отыгрывался, что у клеша все пуговицы на прорехе отрезал, да мимо Васки, Клявиной шмары, так и ходил. А в открытую и с шабаром не пошел бы, хошь и не скажи ему этого другие.
      А тут вот Гнуч брался навернуть Савке верхушек. И парнишки горловили, что так и будет. Потому Гнуч на-один со лба пивнуху закурочил, а кто в такую играет - перебора не будет. А то, что у Гнуча все же трубочка осталась, да и на танцульку его вместе с Филькой лохом протиснули - в расчет не принималось.
      - Матка, - грит Гнуч, - лопатошник и четыре черваша захомутала. Она, - грит, - сволочь завсегда так, когда после дела я. Хошь не спи, - грит.
      И вот, значит, сразу, как прихряли - гамаз бузить начал. Перво-наперво сказано было, чтоб на представлении все ходили взад-назад и кашляли. Это для Клявы, он попа представлял. Потом, значит, для писку, шмар за жемчужину щипать. Потом, значит, чтоб танцовать по-новому, хошь и не велено было. А Гнуч взялся и соловья пустить на Кляву.
      Так и было. Только Гнуч не свистнул. Позабыл он. Уж больно у Клявы с Ваской лучше всех выходило. "Вот бы я так!" - сказал себе Гнуч, и даже зазнобило его будто, до чего хорошо было бы. Только и Фильке не сказал про это:
      - Векша, - грит, - за мной, вышибала здешняя, завклуб, следил за мной, потому и не свистнул.
      И закосился было, да загорбился для страху, как и делаш должен. Но и не знамо почему не получилось это у него... Не по-настоящему получилось, а как точно неохота было.
      --------------
      - Клява! И с Ваской! Савка Клява! Где Гнуч?.. Гнуча даешь!
      Это гамаз забухтил, когда Савка со своей шмарой в залу вкатился. И зараз будто тихо стало. Парнишки - по углам которые. Горбатятся, косятся - страшно. Другие танцовать не стали, шмары сами с собой начали и не особо по-новому, а со скукой.
      Клява же как глянул по нашим - ему и говорить не надо - бузит братва. Тут, который другой был, в отделение бы он позвонил, али сам слинял бы, потому ясно - в резку брать будут, а Клява, говорю, делаш. Только сказал скосо Васке про чего-то и сел с ней, как ничего нету, - у выключателя.
      Потому знал Клява, что гамаз, что собака; струсишь - обязательно за штаны хватит, али облает, а не трусь - и не тронет. Да и сознательность эта, от дисциплины была в нем.
      - Милюки не дело. Только ожгут ребят. Тут подход нужен, и милюки не крайность.
      - А я попробую, нет ли кого в работу взять.
      - Опять одиночку.
      - А ты зазови всех. Кабы каждая комсомолка брала на себя одного этакого - все бы они вывелись.
      - И почему ты, Васка, за парнишек берешься?
      - А потому, что за девчонок ихних вам надо браться. Понял? Только меньше любовь крутить...
      Тут Клява даже рот растопырил, до чего огорошила его Васка словами этими. Уж больно в самый цвет было сказано. Уж так сказано, что ежеля думать очень, то и чепуха будто, а сразу принять - то самая правда и есть. Только не время было разбираться. Дворняжка в открытую к выключателю подбирался. Волгарь же так и заходил.
      - Ну, - сказал он про Гнуча, - ежели барахлил только - измутохаю!
      И вот обсели, значит, Кляву всем гамазом; Гнуч с Волгарем наперед, а Фильке сказали, чтоб Васку подколоть:
      - Намажь Дырявой али другой шмаре по басам. Стукни которой ни есть.
      А Васка комсомолка ведь и значит за баб - на "дуру" полезет ежели тронешь. Да, Клява, говорю, стерва парнишка: такого не сделовишь на-плешь. И только что Филька навернул Дырявой, Васка - скок было на Фильку, а Савка - хвать Васку, назад ее и бухтит, чтобы все слыхали:
      - Постой, Васка. Кабы по-настоящему тронули девчонку, она бы соплей и всех-то их разом пришибла бы. А тут просто братва с аршина треплется.
      До чего тут взъело шпану! Которые вскочили, гляди схлеснутся... А никто ничего. Только жиганье опять своих шмар захомутало, и начали по-новому танцовать с дрыганьем, да со свистом.
      А Гнуча и неразбери - поймешь чего он: зекает на Васку, рубаху застегнул и кепку в карман затырил. А парнишкам говорит:
      - Чичас Васку на вальц позову... А там уж знаю чего.
      И опять весь на Васку. А тут и Васка взглянула как раз на Гнуча, да этак, что и не расскажешь как, заулыбалась ему и хошь верь-не-верь чуть-чуть язык ему высунула.
      Так и полыхнуло жаром на Гнуча. Позови вот тыщи задрыг наших и у всех клеши ему - не надо сказал бы, ежели Васка еще так ему. Да... эх-ха... не случится уж больше этого... эх-ха...
      А Клява опять, как ничего нету, бухтит Васке:
      - Гляди, гляди! - ну и жиганство! Примерно говоря, ежели кто чужой сюда бы прихрял... ну который отродясь не видывал бы этакого жиганства? подох бы с хохоту! "Чего они тут делают такое?" - подумал бы он. "Сидят в углу какие-то дяди и в трубы дудят. А посередь залы другие дяди; одни в одной юбке да две ноги, а другие на обе ноги по юбке натянули и вот скачут, да ловят друг дружку. Вот пымались, значит, склещились и ну лягаться, и ну торкаться, и ну ногами брыкаться. А рожи! - умрешь, до чего глупые. Но вот расцепились, отскочили друг от друга и ну ковырять пол, и ну дрыгаться, и ну спотыкаться. Поковырялись, подрыгались и опять хвать друг за дружку и ну мяться и ну опять все сначала. А в углу наяривают. Рожи! - Не иначе человека сожрать хотят от свирепости.
      - Ха-ха-ха! - закатилась Васка. И Гнуча будто позвала глазом.
      - Ха-ха-ха! - и Гнуч за ней загорловил с совестью, до чего смешно выходило у Савки.
      - А ты на этих-то посмотри, на этих-то! - это Васка опять стала.
      - На шпану? - подкусил Клява.
      - На ребят-то этих! Клеши-то распустили! А рубахи-то гляди! А этот дураковатый и прореху... (это на Волгаря, а он тут). - Ну и петухи! А ведь думают, - фасон, фартачи, бояться всех их должны, ха, ха, ха... Атаманы! Даже пивную, говорят, один взломал, - вот до чего молодец он. Ну и грозные! Все девчонки глядят, да влюбляются, до чего они грозные. Тьфу!
      Тут Гнуча точно в глаз ткнуло, до чего взаправду Васка сказала. Ну точь-в-точь весь гамаз так и знает про себя. А особенно когда про пивнуху... Застыдился тут Гнуч - хоть и не жить бы сейчас. Озлился на шпану так бы и врезал всем, до чего они показались сразу другие задрыгистые.
      --------------
      Только вскокнул тут Волгарь, поддернул штаны и бухтит Гнучу со срезью, да со скрипом в горле:
      - А ты видал оторву одну такую? Жиган один с фронта подобрал? Лярва! Шкварки так и валятся. Так вот она тут, гляни, да не подавись блевотиной. Я бы эту оторву и за черваш не...
      И вот тут случилось такое, что и в мечте ни у кого не было.
      Сорвался Гнуч, развернулся:
      - Сойди! - и... хррясь Волгарю в зуб - что треснуло.
      Хватился Волгарь за лицо, весь как змей стал:
      - Ты так?.. - и на Гнуча, а гамаз на Васку с Клявой.
      Да только - скок Гнуч к Васке: - "Сойди!" - аж зазвенело и блесь на всех шабаром. - Удохает!
      Волгарь взад, гамаз - вкруг, горловят. Сенька Дворняжка: "Даешь!" - и к выключателю. Клява его - с катушек, и тоже как чорт ждет любого, шмары в писк и для взаправды парнишек оттягают. Все забегали, музыка перестала.
      А Гнуч - пружиной весь, дрожит, Васку загородил; вот, скокнет с шабаром на всякого, ежели станут.
      Братва и делать не знает чего. Волгаря в угол: "Сойди, сойди" - бухтят, притихла, да на Гнуча говорят, чтоб с шабаром сошел - ничего теперь не будет. Все хорошо, говорят, будет.
      А Гнуч ни в какую. "Первого, грит, враз сниму! Меня не сделовишь, грит! Не трошь, грит, луччи!"
      Подошла тогда Васка к нему и хоть бы чего сказала, отняла шабар, в карман его и смотрит на Гнуча. Видит, что с Гнучем делается что-то; слова не сможет сказать, губы вспрыгивают, скрипит зубами, - вот-вот что-нибудь произойдет с ним.
      - Перестань! Идем! Пойдем! Ну, перестань! - и в другую комнату его повела. А Гнуч ей-еле может.
      - Лепили они... Не брал пивнухи... Трехнулись, стрались ведь... Клеш тут...
      - Н-ну-ну! И перестань! И наплевать на все! Знаю, что не будешь больше, - вкручивала ему Васка. - Мы лучше танцовать будем. Я давно хотела, да клеши у всех, а я не люблю. А у тебя трубочка, и значит пойдем, если возьмешь... Возьмешь?
      - Возьму... Ну, давай...
      - Давай.
      И начали танцовать они, потому музыка опять заиграла, Клява велел. А парнишки! - и диво! Точно чего вышло с ними. Глядят на Гнуча как рады, а на Васку с понятием будто. Кляву обступили, хохочут про все, девчонок разводят, которые со вздрыгиваньем танцуют - те и перестали уж.
      А Васка смигнулась с Савкой и опять за Гнуча взялась:
      - Как тебя зовут?
      - Гнучем.
      - Нет, а матка как зовет?
      - По-разному... Гадиной, али дармоедом больше.
      - Так... А ты, ведь, хорошо танцуешь. А петь ты умеешь?
      - Умею. "Чум-чура", "Валеша-ша". Только забыл "валешу", а "чум-чура" - знаю. Начинается: "баба сеяла муку".
      - Знаю, знаю, не надо! А играть можешь?
      - Могу... только не выходит. Вот представлять бы, как Клява, я мог бы. Только не примут меня комсомольцы... Я уж знаю...
      - Примут. Только не трусь... Я... - и вдруг Васка что было силы хвать Гнуча в бок. Крякнул Гнуч балдой, видит: рвет Савка Волгаря, кругом крик, писк, не разбери чего. Вот утащили Волгаря куда-то, Васка же руку платком зажала, а сквозь платок кровь капает. Тут Савка прыжком к ней, весь белый, глаза страшные. Ни пикни ему теперь.
      - Идем? Перевязать надо.
      - Пустяк... ничего... ничего... Гнуча возьми...
      Савка без слова Гнуча под руку:
      - Хряй!
      И все трое пошли в аптеку.
      --------------
      Оказывается, что Васка хоть и танцовала с Гнучем, а все время она и Савка за Волгарем глядели. И как Волгарь подскочил на Гнуча с шабаром, чтоб удохать его, Васка хвать Гнуча в бок, отскочил Гнуч, а шабар - резь Васку в руку. Вот и поранил.
      Ну, а дальше и говорить зря. У Васки зажило. А Гнуч теперь в Клявином клубе не хуже Клявы разделывает и даже сам представление сочинил одно. Оказывается Гнуча-то Пашкой зовут. А матка так и еще чище зовет его теперь:
      - "Паша".
      - Как бабу. Хы...
      III.
      Много тут чего будет и все правда.
      Черная, густая от дождя, ночь была круто взлохмачена ветром.
      На улице ни одного человека. Дождик мелкий и липкий весело рассыпался золотым песком по панели и рябил в лужах огненные гримасы фонарей.
      Самый большой и радостный лоскут ветра долго носился по улице, то забиваясь в какой-нибудь двор, то неожиданно, с распростертыми крыльями, и как бы с криком: "ага-а, попались!" выскакивал обратно, звонкими пригоршнями дождя бросаясь в окна, то, распластавшись по панели, краями крыльев жестоко морщил лужи.
      Но это озорство, видно, ему надоело. Он заворчал что-то добродушное и ковырнулся под мост, но вдруг, словно вспомнив что-то, или заметив интересное, снова выметнулся столбом на улицу.
      Действительно, он увидел нечто не совсем обыкновенное.
      По самой середине улицы шел парнишка. Парнишка был в кожаной, блестящей от дождя, тужурке, в кожаной же фуражке и при клеше. Шел он странно, совсем не торопясь, покачивая этак молодцевато плечами, держа руки неглубоко в карманах. Иногда он запахивал через карманы тужурку, иногда же настежь раскрывал ее, подставляя грудь навстречу упругому дождю. Лицо его блестело, а мокрый насквозь клеш прилипал к коленкам.
      Обиделся ли большой лоскут ветра на парнишку, или были другие соображения, но он зачерпнул в оба крыла огромную охапку дождя и всю ее обрушил на парнишку, точно желая прогнать его с улицы. Но парнишка даже не заметил этого и так же, не торопясь, шел дальше.
      Один во всей улице.
      Не замечал же он ничего вокруг, потому что весь он ушел сейчас обратно, в свой клуб, на сцену.
      ... Эстрада в клубе была уже знакомая и потому не пугала, хотя и внушала уважение. Но что было за ней - не хотелось и думать. За ней - ждущая тьма. Эту тьму доверху наполнил беспощадный, подстерегающий, тысячеглазый взгляд. И хотя парнишка утешался, что взгляд "свой", состоящий из тысячи снисходительных глаз своих же товарищей по заводу, все же казалось, что тьма только этим и живет, что надеется на его смешные промахи. Подстерегала же она его потому, что он в первый раз выступает в таком серьезном деле.
      - Савелий Клява! Сто шестьдесят фунтов! "Вырывание", - сиповато сказал спорт-инструктор притаившейся тьме.
      Что-то косое нелепо метнулось в мозгу у Клявы и забилось в груди. Но тут же в ответ что-то надтреснуло в нем, и... он овладел тьмой. Овладел настолько, что как будто бы забыл про нее. Овладел настолько, что отыскал в этой тьме маленькую, острую точку и запомнил, где она. Эта точка, как тончайший усик, проходила сквозь тьму и тихонько и ласково бередила его сердце. И ради этой милой точки тело его и лицо, без всякого с его стороны напряжения, повертывалось к тьме своими самыми лучшими и нужными движениями.
      Он схватил четырехпудовую штангу и в два мгновенных приема взметнул ее над головой.
      Даже качнуло его от неожиданности: штанга была точно соломенная.
      - "Брра-а!.. О-орр-а! а-а-ва-а! Рра-а!" - сорвался и обрушился на него гремящий рев.
      - "Ра-о-рра! Брра-о-рра-а!"
      - "Фи-й!" - рассек бурю чей-то мстительный и издевательский свист.
      --------------
      - Фи-й! Фи-и-й!
      Это уже свистнули сейчас, на улице.
      "Они!" - оступился парнишка и, заметив, что он сошел с панели, повернул к трамвайным путям. Шаг его стал тверже и шире, голова поднялась. Свист сзади его напомнил ему свист в клубе. Тот свист обидный и незаслуженный, точно плетью, хлестнул по его мускулам и опустил их.
      Он знал, что в нем все те же и сила и ловкость, но они точно ослепли. И когда он схватил штангу, чтобы делать очередное упражнение, штанга дернулась в бок, качнулась и, сорвавшись, чуть его не похоронила. Пусть зал попрежнему обрушился громом, но он... нет, он не принимает подачек, хотя бы и щедрых.
      - Погоди ж ты, сука, испробуешь теперь Кляву! - застегнулся он на все пуговицы и, нахлобучив крепко фуражку, завернул на набережную.
      Лоскут ветра одним махом перемахнул через квартал и в ожидании повис над рекой. Увидев появившегося из-за угла парнишку, он набрал в каждое крыло по целой туче сыпучего, мелкого дождя и начал им жестоко обхлестывать парнишку со всех сторон. Но тот только разбойнее вскинул голову.