...На невском святом берегу
      Рабочие русские люди
      Умрут, не сдадутся врагу.
      Симоняк расспрашивал, нет ли на заводе людей, воевавших в одной из старейших частей Советской Армии - Ленинградском путиловском полку, который создавал в восемнадцатом году герой гражданской войны Ян Фабрициус.
      - Поищем, - обещали в парткоме. - А зачем они вам понадобились?
      - Сейчас этот полк входит в состав нашей дивизии.
      Тут же, в партийном комитете, решили, что в полк поедет делегация рабочих.
      Вернувшись в дивизию, привезли солдатам письма от кировцев. Обыкновенные письма незнакомым солдатам. Незамысловатые строки о жизни и труде заводских людей. Их простые послания содержали духовный заряд большой силы. Письма читали в землянке у железной печурки, в домике у коптилки, на снегу у костра, и у солдат перехватывало от волнения горло, пальцы сжимались в кулаки...
      Делегация Кировского завода приехала спустя несколько дней. Она привезла красное шелковое знамя в подарок 270-му Ленинградскому полку.
      Двое делегатов - старые красногвардейцы, участники штурма Зимнего дворца, Василий Васильевич Васильев и Петр Дмитриевич Никитин - рассказали солдатам историю зарождения их части.
      В начале восемнадцатого года группа путиловцев и обуховцев, участников Октябрьского штурма, отправилась на фронт под Нарву. В Гдове к отряду присоединилось несколько сот солдат. Потом прибыло пополнение из Питера шестьсот путиловцев и обуховцев. Отряд превратился в полк. Питерцы сражались с немецкими частями, овладели станцией Печора, городами Верро и Юрьев (Тарту).
      Кировцы вспомнили далекие грозовые годы, солдаты рассказывали недавнюю историю полка. Он штурмовал линию Маннергейма, его подразделения, разбросанные по гряде северных островов у Ханко, стойко выдерживали огонь врага и не отступили ни на шаг.
      Утром 7 декабря делегация завода торжественно вручала полку знамя. Его держал один из кировцев, алое полотнище развевалось на ветру.
      Вокруг трибуны стояли войска. Руководитель делегации кировцев Соловьев говорил о том, что завод пронес свое революционное знамя через битвы трех революций и верен ему в тяжкие дни Отечественной войны. Соловьев простер руку к алому шелку полотнища и призвал воинов так же смело и гордо, победоносно пронести знамя сквозь все военные испытания. Он обращался к каждому - от правофлангового солдата Михаила Семенова до командира дивизии. И каждый всем сердцем воспринимал его слова.
      Когда кировцы уехали, солдат Михаил Семенов присел к столику в землянке неподалеку от печурки и долго, выводя каждую букву, писал на тетрадочном листке. Написал и, шевеля губами, прочитал про себя, потом, окидывая взглядом друзей, громко спросил:
      - Где парторг?
      У парторга уже скопилась стопка таких листков. Совсем не примечательные на вид, они выражали чувства, которые обуревали сердца людей перед боем.
      - Извещу тебя о партийном собрании. Оно будет скоро, - сказал парторг Семенову.
      Тысячи заявлений о приеме в партию и комсомол поступили в декабрьские дни сорок второго года от воинов 136-й дивизии. Это было выражением доверия людей к партии, потому оно радовало Симоняка, старого коммуниста. Он сам писал рекомендации солдатам и офицерам, которых знал по боям на Гангуте и у реки Тосны...
      Партийное собрание роты было в тот же вечер. Солдат Семенов стоял перед коммунистами.
      - Кто за то, чтобы принять Михаила Семенова кандидатом в члены партии? спросил парторг.
      Кажется, никогда еще у Семенова так не билось сердце, отныне вся его жизнь до конца принадлежит партии большевиков.
      ...В заснеженных лесах правобережья перед выстроившимися ротами, готовыми двигаться к Неве, на исходные позиции, в прибрежные траншеи, зачитывался приказ Военного совета фронта:
      Смело идите в бой, товарищи! Помните: вам вверена жизнь и свобода Ленинграда. Пусть победа над врагом овеет неувядаемой славой ваши боевые знамена...
      Воины дивизии клялись:
      - Пробьемся к большой земле. Воссоединим Ленинград со страной.
      На исходные шли в темноте. Михаил Семенов тихо говорил парторгу:
      - Слушай, браток, похлопочи - пусть мне дадут знамя Кировского завода, понесу его в атаку...
      Через Неву
      Долгие зимние вечера командир немецкого 401-го пехотного полка Клейменц проводил довольно однообразно. Когда темнело, он предпочитал не покидать свое подземное жилище, играл с адъютантом в карты, слушал передачи из Германии, изливал родным душу в письмах. Клейменц остро завидовал своим более удачливым коллегам, которые обосновались на зиму в городах, в теплых светлых домишках. Он жил в лесу, среди торфяных болот.
      170-ю пехотную дивизию, в которую входил его полк, перебросили сюда из Крыма. Командующий 11-й армией фельдмаршал Манштейн высокопарно произносил:
      К вашей славе, герои штурма Севастополя, скоро добавится новая. Великая Германия будет чествовать вас как победителей северной столицы России, большевистского Ленинграда...
      Посулы фельдмаршала не сбылись. Дивизии Манштейна были обескровлены осенними боями под Ленинградом, у Синявина и Мги. 401-й пехотный полк тоже потерял много людей. Его пополнили и поставили в оборону по левому берегу Невы. Манштейна отозвали из-под Ленинграда, а у Клейменца началась нудная до отвращения окопная жизнь. Иногда он даже позволял себе обсуждать ее со своим адъютантом обер-лейтенантом Крамером, конечно, когда они оставались наедине.
      - Хоть бы знать, сколько еще проторчим в этой крысиной норе.
      - Тут, пожалуй, всё-таки лучше, полковник, чем, скажем, на Волге.
      Клейменц мрачнел. Да, там похуже, что и говорить. Даже официальные сводки признавали, что русские окружили армию Паулюса. Разумеется, ее освободят, но пока что...
      Плохо начался для гитлеровской Германии сорок третий год. Геббельс в своей новогодней речи пытался сгладить тягостные впечатления от неудач на Волге:
      Германия никогда не будет наковальней, а останется молотом, сокрушающим, повергающим всё в прах. Стиснув зубы, мы через могилы пойдем вперед.
      Клейменц скептически относился к витиеватым фразам Геббельса. Но всё-таки ему хотелось верить, что в новом году немецкая армия с победой закончит войну.
      - Мы с вами солдаты, барон, - пробурчал он, показывая, что не собирается продолжать разговор с обер-лейтенантом.
      Неожиданный звонок из штаба дивизии нарушил нудное течение вечера. Клейменца срочно вызывали к генерал-лейтенанту Зандеру. Командир полка и его адъютант быстро оделись и покинули блиндаж.
      Генерал Зандер был встревожен. Разведка доносила, что в лесах, на правом берегу Невы, стало значительно оживленнее. Русские передвигают войска, что-то готовят. Зандер докладывал об этом командующему 18-й армией Линдеману лично.
      - Нева - не Волга, - успокаивал Линдеман. - Мы сумеем удержать бутылочное горло. Русские уже не раз пытались расширить свой плацдарм у электростанции. Вы знаете, что у них получилось?
      Зандер втягивал длинную шею в жесткий воротник кителя и молчал. Он знал, что Линдеман не терпит возражений - высокомерен, жесток, и подчиненные кажутся ему простыми пешками, которых он, и только он, может двигать по своему усмотрению.
      Зандер всё-таки решил вызвать к себе командиров полков. Однако он не добавил чего-либо нового к тому, что уже знал Клейменц. Да, у русских какое-то оживление, но что они готовят, где хотят ударить, когда, какими силами - всё это было непонятно. Пробовали выяснить, разведка сунулась на правый берег, но вся там полегла.
      Клейменц уехал из штаба злой и взвинченный. Зачем только заставил его трястись по обледенелой лесной дороге этот сухарь Зандер? Чтобы предупредить: от русских всякого можно ожидать? Будто он сам этого не знает. В эту ночь Клейменц не смог уснуть, часто звонил в батальоны и роты. Над Невой почти поминутно с шипящим свистом взмывали в небо ракеты, заливая всё вокруг то желтым, то малиновым, то голубоватым холодным светом. Отрывистыми очередями перекликались пулеметы.
      Задремал Клейменц лишь под утро. Разбудил его страшный грохот. Тяжелые снаряды рвались где-то совсем близко.
      - Соединитесь с батальонами, обер-лейтенант, - крикнул Клейменц, натягивая брюки. - Кажется, и на Неве начинается то же, что на Волге.
      Он выпрямился, и в тот же миг что-то свалило его на пол. Придя в себя, услышал всхлипывания адъютанта:
      - Меня убило. Убило.
      Мертвые не плачут, - подумал Клейменц. - Крамер, видимо, ранен. Да и я тоже. Надо выползать отсюда, пока не нагрянули русские. Он так и не успел соединиться с батальонами.
      2
      ...Артиллерийская канонада бушевала с неослабевающей силой. С правого берега Невы обрушивались на левый тысячи снарядов и мин. Они разносили немецкие укрепления, рвали проволочные заборы, поднимали на воздух орудия.
      Симоняк, заложив руки за спину, прильнул к окулярам перископа, подаренного ему на Ханко моряками. Левый берег, казалось, был совсем рядом. Симоняк отчетливо различал черные деревца и кусты, густые проволочные заграждения, обнаженные разрывами купола врытых в землю дзотов. Берег то и дело заволакивало густым дымом, тогда вся эта картина исчезала на несколько минут.
      В ушах стоял звон от могучего грохота орудий. Били одновременно и легкие полковые пушки, и тяжелые гаубицы, и орудия большой мощности с морских фортов и кораблей. Симоняку еще никогда в жизни не доводилось слышать подобной артиллерийской симфонии; она радовала, веселила его. Подумать только - на каждом километре фронта наступления его полков вели огонь сто сорок три орудия и миномета!
      Командир дивизии время от времени отрывался от перископа, поворачивал голову к подполковнику Морозову и громко, стараясь перекричать орудийный гул, говорил:
      - Здорово наши бьют!
      - Прижали немцев, дохнуть им не дают...
      Немцы тоже открыли огонь.
      Снаряды, падавшие на нашем берегу, сильно беспокоили командира дивизии. Стрелковые полки находились в открытых траншеях.
      У правого берега разорвалось несколько выпущенных с нашей стороны снарядов. Симоняк в сердцах крикнул Морозову:
      - Кто это там портачит? Взломают лед, сукины сыны. Как атаковать будем? Позвони в полк...
      Могучий огневой удар подавил вражеские батареи. Немецкая артиллерия отстреливалась слабо, била, видимо, наугад. Один из снарядов всё же разорвался у самого наблюдательного пункта Симоняка. Задрожали бревенчатые стены, с потолка посыпался песок, сквозь узкую щель амбразуры ворвался снежный вихрь.
      Колючей пылью обдало лицо. Несколько секунд Симоняк не мог открыть глаза. Осторожно провел по ним платком. Боли не было. Комдив пальцем приподнял тяжелое набухшее веко. Глаз видел.
      - Не ранены, товарищ генерал? - услышал он обеспокоенный голос радиста Мамочкина.
      - Целехонек, - пробасил Симоняк. - Морозов! - окликнул он начарта. - Ты как?
      - Порядок, - отозвался Иван Осипович, - вот амбразуру завалило. Не вовремя.
      Симоняк подошел к выходу из блиндажа, где примостились связные. Хотел им что-то сказать, но они и без слов понимали, что надо делать. Три разведчика Александр Егоров, Николай Грунин и Иван Дуванов вскочили на ноги и выбежали за дверь. Не обращая внимания на вражеский огонь, они быстро начали разгребать лопатками глыбы промерзлой земли, вывороченной немецким снарядом.
      Минут через шесть-семь свет ярким пучком брызнул сквозь расчищенную амбразуру.
      Симоняк снова у перископа. Артиллерия утюжила немецкие позиции уже второй час. В морозном небе, яростно завывая, проносились самолеты, они сбрасывали свой груз на левобережье. Чем ближе подходило время начала атаки, тем большее волнение охватывало генерала. Как двинутся цепи стрелков через Неву, удастся ли им одним броском перемахнуть шестьсот метров ледяного торосистого пространства? Самый тяжелый - первый шаг, когда солдат должен покинуть обжитую, словно согретую его теплом, его дыханием траншею, выбраться на открытый бруствер и стремглав, не глядя ни на что, ринуться вперед.
      Невысокое в голубых просветах небо прочертила серия белых ракет. До конца артиллерийской подготовки осталось двадцать минут. Всё шло строго по плану, так, как было заранее определено. Белые ракеты словно говорили: внимание, солдаты, еще раз проверьте, готовы ли к броску через Неву. Но что это такое? Симоняк увидел, как справа от его наблюдательного пункта, там, где пролегал маршрут наступления 270-го полка, на лед выбежали и опрометью понеслись вперед люди в белых халатах. Взвод... Рота...
      И не веря глазам своим, он крикнул Морозову:
      - Гляди!
      - Вижу... Кто-то, видно, сигнал перепутал.
      А на лед скатывались новые и новые группы бойцов, с автоматами, лесенками, со взрывчаткой на спине. Остановить эту нараставшую с каждой секундой лавину было уже невозможно. Но если ничего не предпринять, сотни людей, взобравшись на левый берег, как раз попадут под свирепейший удар катюш, который должен прозвучать завершающим аккордом артиллерийской подготовки.
      - Слушай, Иван Осипович, нельзя ждать. Людей погубим.
      Начальник артиллерии подбежал к рации, вызвал командира гвардейских минометов.
      - Срочно давайте залп, - кричал он в микрофон. - Срочно. Пехота пошла.
      Радист соединял его поочередно с командирами артиллерийских полков.
      Симоняк не отходил от перископа. Неровные цепи стрелков уже пересекли середину реки, шестая рота 270-го полка, досрочно выскочившая на лед реки, приближалась к противоположному берегу.
      Капли пота выступили на лбу Симоняка. Морозов нервно теребил пуговицы на шинели, ставшей почему-то тесной и тяжелой.
      - Вот же я прут, черти. Как назло, - бормотал он.
      Солдаты уже взбегали на вражеский берег, и в это время грянул залп катюш. Симоняк и Морозов застыли в оцепенении.
      Нескольких человек взрывная волна повалила на снег. Через какое-то мгновение берег заволокло густым дымом, который встал высоко черной стеной, скрыл деревца и кусты, разрушенные траншеи и вывороченные из немецких блиндажей бревна, бетонные плиты.
      Легкий ветер не сразу разогнал дымное облако. Сначала просветлело на правом фланге, и комдив увидел, что наши бойцы ворвались в неприятельские окопы. В перископ он отчетливо видел, как солдаты, замахиваясь, бросают гранаты, в упор бьют по фашистам из автоматов, бегут и припадают к земле, поднимаются и снова бегут.
      Одного из них Симоняк, кажется, даже узнал - ханковца Хоменко, героя боев в Ивановском. С винтовкой наперевес боец бежал к первой траншее. Слева от него, словно из земли выросла, поднялась над бруствером темно-серая фигура в остроглавом капюшоне. Немец, увидев нашего бойца, пригнулся.
      - Штыком его, - не стерпел комдив.
      И боец, будто услышав слова генерала, повернулся в сторону немца и сильным ударом всадил в него штык.
      По всей Неве, насколько позволял видеть перископ, бежали стрелки, пулеметчики, саперы, связисты. Перепрыгивали через ледяные торосы, через дымившиеся полыньи. Неслись стремительно, не оглядываясь назад. Некоторые падали на лед, так и не достигнув близкого уже рубежа, их кровь впитывал серебристый, сверкающий снег. Катились волна за волной цепи под звуки торжественно-величавой мелодии Интернационала. Она возникла точно по сигналу невидимого дирижера с последним залпом катюш. Полковые оркестры, разместившиеся в прибрежных траншеях, играли волнующий гимн нашей борьбы и наших побед.
      Никто не даст нам избавленья
      Ни бог, ни царь и не герой,
      Добьемся мы освобожденья
      Своею собственной рукой...
      Не замечая, Симоняк чуть слышно, одними губами, произносил эти слова, родные, близкие еще с далекой юности.
      Это есть наш последний
      И решительный бой,
      С Интернационалом
      Воспрянет род людской!
      - Вызывай командарма, - сказал Симоняк телефонисту, оторвавшись от перископа.
      Услышав голос Духанова, доложил:
      - Все наши пошли... Дружно, стремительно. На правом фланге уже зацепились за берег...
      - Как противник?
      - Наши артиллеристы поработали хорошо. Противник оказывает слабое огневое сопротивление.
      - Рад за вас. Вы доложили первым. Спасибо за хорошее начало. Двигайте сразу вместе с пехотой легкие пушки...
      За стрелковыми цепями по отлогим спускам на лед скатывались уже не только легкие пушки, но и танки Т-60 из батальона майора Александра Паршева.
      Юркие и подвижные, они, поднимая снежный вихрь, летели вдогонку за пехотой, обгоняли артиллеристов...
      Наступавшие батальоны шли за огневым валом, пробивались всё дальше от берега. Резко стучали пулеметы. До наблюдательного пункта явственно долетали автоматные очереди, хлопки гранатных разрывов.
      Из полков начали поступать первые донесения. Шерстнев передавал: батальоны ворвались в Марьино, разгромили гарнизон. Ранен комбат Андрей Салтан.
      - Сам думаешь перебираться?
      - Уже послал Репню выбирать место для командного пункта.
      Правофланговый 270-й полк двинулся еще быстрее. Батальоны капитанов Ивана Душко и Харитона Ефименко, овладев двумя линиями вражеских траншей, наступали по редкому лесу, уничтожая на ходу небольшие группы фашистов. Захватили пленных, и командир полка Федоров спрашивал, куда их направлять.
      - К нам в штаб, - приказал Симоняк. - Языки нужны. Пленные из какой части?
      - Из четыреста первого пехотного полка сто семидесятой.
      - Появятся из новых частей, докладывай сразу же.
      Кожевников, командир левофлангового 342-го полка, не подавал голоса. Два его батальона под командой капитанов Дмитрия Зверева и Ильи Малашенкова, довольно быстро перемахнув и через Неву, и через первые линии траншей, застряли на подходах к Пильне-Мельнице.
      Комдив позвонил ему сам:
      - Почему молчишь? Что-нибудь заело?
      - Заело. Два дзота на берегу ожили - подкосили малость. У деревни немцы сильно сопротивляются. Не иначе, как резервы успели подбросить.
      - Огоньку добавь... Мало - я помогу. В лоб не лезь. Со стороны соседа направлю роту - во фланг ударит на деревню.
      В резерве у комдива было два стрелковых батальона. Трогать их он не стал, - рано, надо приберечь. Симоняк соединился с Шерстневым.
      - Роту автоматчиков еще не пустил в дело?
      - Собираюсь.
      - Выручи дядю Яшу. Застопорило его у чертовой Мельницы. Поверни роту на север, пусть во фланг ударит... Свяжись с соседом, договорись.
      В общем, дивизия без серьезных потерь прорвала оборону немцев, врубилась в бутылочное горло. И всё же Симоняк не был спокоен. Не клеилось дело у соседа слева: первый эшелон 86-й дивизии залег на невском льду. Поэтому немцы и могли быстро подбросить к Пильне-Мельнице новые силы.
      Симоняк понимал, что в первых успехах дивизии большая роль принадлежит артиллерии. Ее огневые удары по опорным пунктам противника, меткая стрельба орудий прямой наводки нарушили систему немецкой обороны. Но нельзя было рассчитывать, что дальше всё пойдет как по маслу, что противник не попробует восстановить положение. Склонившись над картой, Симоняк старался представить, что бы он сделал, оказавшись на месте командира 170-й немецкой дивизии генерала Зандера.
      От раздумий его отвлек Духанов. Командующий армией сообщал, что в районе Марьина вводит в бой второй эшелон 86-й дивизии для удара на Шлиссельбург. Решение командарма воспользоваться брешью, пробитой 136-й дивизией, обрадовало Симоняка: сосед начнет активные действия и прикроет с севера полк Кожевникова. Обрадовало его и то, что Духанов придал его дивизии второй танковый батальон. Симоняк направил танкистов в полк Шерстнева, который вел бои в лесу восточнее Марьина. Подполковник Шерстнев находился уже на левом берегу. Срывающимся от нервного возбуждения голосом он докладывал комдиву: оба Бориса (то есть батальоны) дерутся хорошо. Первый Борис вышел на восточную опушку рощи Фиалка. Третий Борис - на западную опушку Лилии.
      - А как с резервной ротой?
      - Повернул ее на север. Ведет бой у деревни.
      Зимний день промелькнул быстро. Каждая его минута требовала быстрых решений, напряженной работы мысли, мгновенных действий.
      Поздним вечером Симоняк выбрался наконец в штаб дивизии. Вышел из блиндажа и жадно вдохнул морозный колючий воздух. С Невы доносились голоса, стук топоров - это саперы наводили переправы для танков и орудий. Мимо, поскрипывая полозьями, съезжали с берега сани, везли продукты в полки. Громыхали на выбоинах походные кухни.
      На правый берег по крутому подъему тоже взбирались вереницей подталкиваемые сзади людьми машины и подводы. На широких розвальнях лежали и сидели раненые. Когда они поравнялись с Симоняком, он пошел рядом.
      - Из какого полка? - спросил генерал у сидевшего с краю молодого офицера.
      - Из двести шестьдесят девятого, товарищ генерал.
      Командир взвода лейтенант Грязнов узнал Симоняка и, не ожидая новых вопросов, торопливо и сбивчиво, словно оправдываясь, стал рассказывать о том, где и как был ранен.
      - Я из роты автоматчиков. Сначала мы за первым батальоном шли. Очищали лес от разбежавшихся немцев. А к вечеру нас налево повернули, к деревне. Пильней-Мельницей называется. Горячо тут пришлось. Командир роты Перевалов одну группу направил налево, мой взвод - направо, а сам с фронта шел. На окраину деревни мы заскочили. Немцы сперва здорово сопротивлялись. Уложили мы их тут немало. Ваня Раков, ханковец, трех убил. Бархатов смело дрался, уложил пять солдат и одного офицера.
      - Постой, какой Бархатов?
      - Из моего взвода. Федором звать.
      - Старый знакомый, - услышал Грязнов довольный голос генерала.
      - Бархатову я и взвод передал, когда вот это стряслось, - показал младший лейтенант на забинтованную ногу.
      - Дальше как было?
      - Не выдержали фрицы. Тут еще с другого конца деревни по ним ударили бойцы триста сорок второго полка. Перебили пропасть немцев. Остальные так драпали, что только пятки сверкали.
      - Значит, лихо тикают? - усмехнулся Симоняк.
      - Сверхлихо. Не угонишься, - вставил солдат, сидевший рядом с Грязновым. Троих мы в плен взяли. Выскочили они, перепуганные, из землянки, трясут белой простыней, кричат наперебой: Их бин Австрия... Гитлер капут.
      - Спасибо, сынки. Выздоравливайте, и в дивизию обратно. Ждем вас, - сказал комдив и, помахав рукой, свернул с дороги в перелесок.
      В штабе, несмотря на поздний час, всё кипело. Беспрерывно трещали телефоны, стрекотала печатная машинка. Озабоченный начальник штаба подполковник Трусов поторапливал майора Захарова, готовившего донесение в штаб армии.
      - Что вы тут насочиняли? - полюбопытствовал Симоняк, искоса заглянув в бумажный лист.
      Захаров стал негромко читать... 136-я дивизия, прорвав оборону противника на трехкилометровом фронте, разгромила основные силы 401-го пехотного полка и к исходу 12 января продвинулась на три километра, ведет бои на рубеже Беляевское болото - Пильня-Мельница...
      В донесении указывалось количество захваченных пленных и трофеев.
      - Что ж, Николай Павлович, такое донесение, пожалуй, не совестно подписывать, - заметил Трусов.
      - Не совестно, - сдержанно проговорил Симоняк. - Фланги меня тревожат, надо их лучше прикрыть.
      Трусов предложил выдвинуть на фланги пулеметный батальон капитана Ивана Кубатко.
      - Давай, - согласился Симоняк. - Одну роту - на левый фланг, а две - к Федорову. Туда немцы скорее могут резервы подбросить. Пожалуй, на правый фланг и дивизион ПТО направим.
      Дощатая дверь с шумом распахнулась. В комнату ввалился Говгаленко, в перепачканном белом халате, надетом поверх полушубка, в завернутых у колен бурках. Он сразу заговорил радостно и возбужденно, мешая русские слова с украинскими:
      - Гарно воюют. Что ни чоловик, то - герой. Дерутся так, что от фрицев клочья летят.
      - Подожди, Иван Ерофеевич, - остановил его Симоняк. - Расскажи толком.
      Но Говгаленко никак не мог говорить спокойно. Впервые за годы войны он стал свидетелем такого боевого успеха, такого наступательного порыва.
      - Помнишь, Николай Павлович, нашего ханковского портного Ивана Лапшина? Кто бы мог подумать, что у этого тихони такая хватка! Ворвался в немецкую траншею и давай из землянок фашистов выковыривать. Кинет гранату - то в дверь, то в окно, то в печную трубу и стремглав за ней влетает. Полоснет из автомата, и гитлеровцам крышка. С сержантом Семеном Барашкиным они в Пильне-Мельнице атаковали дом, в котором сидели немцы. Трех офицеров убили, а семерых солдат взяли в плен.
      - К награде обоих представить, - сказал Симоняк.
      - Да не только их нужно наградить, Николай Павлович. Вот Андрей Бойко, сынок председателя Киевского горсовета. Ранило ротного Тарадейко. Старшина Бойко повел людей вперед. Хорошо рота дерется. Бойко молодецки управляет взводами. Сегодня его в партию приняли. Воюет как настоящий большевик.
      - Вот тебе и портной... Вот тебе и старшина, - произнес негромко, словно про себя, Симоняк. - Люди порой и сами не догадываются, какие таланты в них заложены.
      - Не могу не рассказать еще об одном человеке, об Андрее Салтане, - сказал Говгаленко.
      - В госпиталь его отправили?
      - Да нет же, воюет.
      - Мне Шерстнев говорил, что Салтан ранен.
      - Что ранен, это точно. Но батальон не оставил.
      ...Капитан Салтан наблюдал, как бойцы батальона форсируют Неву. Бросок они сделали стремительный и начали взбираться на противоположный берег. Некоторые ловко карабкались, но многие скатывались почему-то вниз. Капитана ужаснула мысль, что бойцы остановятся, залягут на льду.
      Пойду сам, - крикнул он командиру дивизиона капитану Михаилу Лагуте и спрыгнул на торосистый лед.
      Он обогнал солдат-связистов, автоматчиков резервной роты, у раненого бойца схватил на ходу ручной пулемет... Метрах в ста от левого берега осколок снаряда свалил комбата с ног. Из раны на лице брызнула кровь. Подбежал ординарец, хотел сделать перевязку.
      Не время, - оттолкнул его Салтан, поднимаясь на ноги.
      С пулеметом в руках он выскочил на берег вслед за цепями своих рот.
      В траншее ординарец перевязал капитана. Салтан остался в строю.
      С опушки рощи Фиалка открыла огонь неприятельская батарея. Она прямой наводкой стреляла по наступающим.
      Салтан вызвал Лагуту, попросил огонька.
      Корректировать буду сам.
      Через несколько минут дивизион, обрушив меткие залпы на вражескую батарею, открыл дорогу батальону.
      Радист соединил Салтана с командиром полка. Шерстнев удивился, услышав голос капитана:
      Ты откуда? Мне передавали, что ранен.
      Было такое дело, да ноги держат.
      Вечером на полковом медицинском пункте Салтану перевязали рану и хотели отправить в госпиталь. Капитан наотрез отказался, он вернулся в батальон.
      Симоняк слушал внимательно, не перебивая. Большинство людей, которых называл Говгаленко, он знал по прошлым боям, встречал на учениях.
      - Немцев с места стронули, - заметил комдив. - Представляю, что у них там творится. В эфире только и слышишь их визг и гвалт. Сейчас они собирают все силы, чтобы нас остановить и отбросить назад, за Неву. Понимают это в полках?
      - Дух у народа боевой, только во вкус вошли.
      - Так вот: ночью всё приведем в порядок, подтянем тылы, а с утра снова ударим.
      Почти вся ночь прошла в бесконечных хлопотах. Просматривая показания пленных, комдив подчеркнул красным карандашом слова одного из них: Я никогда не переживал чего-либо подобного. Всё смешала русская артиллерия. Разгромлен штаб нашего 401-го пехотного полка, ранены командир полка и его адъютант. Клейменц, значит, отвоевал, усмехнулся Симоняк. Хорошо бы добраться и до генерала Зандера.
      Комдив долго разговаривал с командирами полков, подразнил в своей обычной манере Кожевникова: Отстаешь, Яша, никак с Шерстневым и Федоровым сравняться не можешь... Строго наказывал: не лезть в лоб, маневрировать, вовсю использовать огонь артиллерии и приданные танки.
      Пароль - Победа"
      Знамя рабочих Кировского завода взметнулось над крутым невским берегом сразу же, как только туда ворвались первые цепи Ленинградского полка. Его видели стрелки и саперы, штурмовавшие вражеские укрепления. За ним следили артиллерийские наблюдатели.
      - Вперед, друзья ленинградцы! - кричал Михаил Семенов, высоко подняв красное полотнище над головой. - Впере-о-од!
      Бойцы полка не задерживались на первом рубеже. Передвинулась громыхающая, словно тысячи молотов, ударявших по железу, стела огневого вала, и, вплотную прижимаясь к ней, устремились дальше стрелковые роты.
      За первый день полк продвинулся более чем на три километра. 13 января батальоны Душко и Ефименко продолжали наступление.
      Земля и воздух сотрясались от канонады. Стреляла наша артиллерия, яростно стали огрызаться немцы. Бои разгорались за каждый мало-мальски выгодный рубеж.
      Комбат Иван Душко за день несколько раз сменил командный пункт - на час-другой обосновывался в отбитом у немцев блиндаже, затем перекочевывал в глубокую воронку вблизи своих рот. Застуженным голосом он торопил:
      - Быстрее выбирайтесь к высоте.
      Все его помыслы были сосредоточены на сравнительно небольшой возвышенности под условным названием Подснежник. Она господствовала над изрытым канавами заснеженным полем, простреливаемым огнем вражеских пулеметов. Недалеко от высоты у немцев находилась батарея тяжелых 305-миллиметровых орудий. Они били и по опушке леса, куда вышли наши бойцы, и через их головы - по переправам на Неве.
      Комбат направил роту в обход. Стрелки и пулеметчики обтекали высоту слева. А справа на Подснежник наступал батальон Харитона Ефименко.
      Душко видел из воронки, как поползли солдаты, оставляя глубокие борозды в снегу. Он нетерпеливо прикидывал, когда же люди доберутся до цели и нагрянут на вражеских артиллеристов.
      Но услышал комбат не дружное ура атакующих, а захлебывающиеся очереди немецкого пулемета. Душко выругался. Молчали мерзавцы, подпустили близко роту, теперь могут всю ее перекосить...
      Вражеский пулемет, прикрывавший батарею, стрелял из тщательно замаскированного, засыпанного снегом дзота. Бойцы залегли на ровной поляне. Кто-то попробовал приподняться и свалился замертво.