Весной 1936 года Симоняк окончил академию по первому разряду. Вскоре после этого они распрощались с Москвой. Переехали в тихий зеленый городок Ленинградской области - Остров. Майор Симоняк был здесь начальником разведки штаба 30-й кавалерийской дивизии. Но и в Острове они жили недолго. Нежданно-негаданно в январе 1938 года Симоняка перевели в Ленинград, в штаб военного округа.
      Ленинград понравился Александре Емельяновне, пожалуй, не меньше, чем Москва. Ходишь по прямым, как стрела, улицам - налюбоваться не можешь. Обосноваться бы тут навсегда. И что этому мешает? Николай службой доволен, говорит, что работа в штабе - это вторая академия. Им как будто тоже довольны. К первому ордену Красного Знамени, которым Николая наградили за участие в гражданской войне, после финской кампании прибавился второй орден - Красной Звезды.
      Всё шло хорошо. И вот надо же: уезжает куда-то на Ханко. Снова разлука...
      Зоя, размахивая портфелем, вбежала в комнату. Она раскраснелась, волосы выбились из-под сдвинутой набок вязаной шапочки. На худенькой шее алел пионерский галстук.
      - А, ты уже дома, папочка, - обрадовалась она, увидев отца. - Рая еще не пришла?
      - Вы что - соревнуетесь, кто позже придет?
      - Сегодня был сбор отряда, - объяснила Зоя. - Знаешь, кто к нам приезжал? Не догадаешься. Герой Советского Союза! Настоящий Герой, с золотой звездочкой. Рассказал нам, как на танке воевал. В разведку ходил. Ты ведь тоже можешь?
      - На танке не могу, Зойка, - разочаровал дочь Николай Павлович. - Вот на коне - другое дело.
      - А в разведку?
      - Это уже по моей части.
      - Я тоже так думала, что можешь.
      Девочке шел пятнадцатый год. Она росла быстро, догоняя старшую сестру, неплохо училась, хотя особой усидчивостью не отличалась. Не то, что Рая, которой словно бы передалось по наследству отцовское упорство.
      - Мать на кухне, - сказал отец. - Сходи к ней. Помоги.
      Николай Павлович на цыпочках вошел в спальню. Двухлетний Витя, отцовский баловень, разметавшись в кроватке, безмятежно посапывал. Отец наклонился, осторожно шершавой ладонью провел по шелковистым волосам.
      Спад карапуз и не подозревал, что, может, надолго расстается с ним отец.
      Как всё за один день переменилось! Прежде Николай Павлович уезжал из Ленинграда в командировки. А теперь? Будет приезжать домой только по командировочному предписанию или по вызову начальства. Так-то, сынок...
      Может быть, это сказывались годы, но Николай Павлович особенно дорожил свободными часами, которые удавалось проводить в кругу семьи. Он рассказывал что-нибудь дочкам или читал вслух Тараса Бульбу, Поднятую целину. С неделю назад принес Железный поток Серафимовича.
      - Мы это в школе проходили, - объявила Рая.
      - Вы проходили в школе, а я своими ногами протопал - от Кизляра до Астрахани.
      - И все в книге правда? - удивилась дочь.
      - Правда, Рая, сущая правда.
      Он начал рассказывать о том, что ему довелось пережить в астраханских степях, как воевал, как его свалил с ног сыпной тиф...
      - Уже на тот свет заглянул. Санитары приняли за мертвого, вынесли из лазарета в сарай. Очнулся я и ничего не пойму. Рядом как будто лежит человек. Зову - не откликается. За руку взял - ледяная. Мертвец. Огляделся я - не один, много их. Выполз я кое-как из сарая. Во дворе санитары подобрали. Вертят головами, удивляются:
      Да ты из мертвых, что ли, воскрес?.
      Воскрес или нет, - говорю им, - а жить хочу и буду.
      Железный поток им дочитать уже не придется. Послезавтра он уезжает. Когда они опять соберутся вместе?
      - Просыпайся, Витек, - произнес Николай Павлович, наклонившись над мальчиком. - Забирайся на руки к отцу.
      Почти весь следующий день прошел в спешке. Симоняк оформлял документы, аттестаты, получал наставления от начальства. Поручений разных ему надавали пропасть, и служебных, и личных. У многих штабных работников оказались друзья на Ханко. Как же не воспользоваться .оказией, не послать привет? Порой полковника так и подмывало сказать: Товарищи, дорогие! Почта у нас, ей-ей, работает неплохо...
      Дольше всего Симоняк задержался в инженерном управлении. Подполковник Бычевский достал из сейфа папку с чертежами и познакомил Николая Павловича с проектом строительства оборонительных укреплений на Ханко. Бычевский увлеченно описывал, какими надежными будут пояса железобетонных сооружений. Они превзойдут по своей неуязвимости линию Маннергейма, которая, как хорошо знает Симоняк, доставила нашим войскам немало неприятностей.
      - Не меньше месяца стояли перед ней, - согласился Николай Павлович. - Но вы вот что мне скажите, Борис Владимирович, как идет строительство на Ханко?
      - Стадия согласований и утверждений, слава богу, миновала, - усмехнулся Бычевский. - На полуостров уже выехали строители. Остается сущий пустяк: забросить цемент, арматуру, а там и возвести укрепления.
      - Шутите, Борис Владимирович...
      - Не собираюсь. Дело до сих пор идет медленно, сами убедитесь. Надеюсь, что поможете двинуть его.
      Домой Симоняк вернулся только под вечер. Предложил жене:
      - Надо бы в магазин заглянуть, купить кое-что на дорогу.
      С тихого Благодатного переулка Николай Павлович и Александра Емельяновна вышли на широкий, людный проспект. Стоял октябрь, моросил осенний дождь. И всё же город, даже в это пасмурное время, был величав и прекрасен. По железнодорожному мосту, нависшему над проспектом, прогремел поезд и умчался куда-то, - может быть, повез на Ханко долгожданный груз?
      Вот как оно происходит, - мелькнули у Симоняка мысль, - я еще здесь, и я уже там...
      Магазины сверкали витринами. Николай Павлович и Александра Емельяновна шли по городу, словно снова знакомились с ним.
      - Здравствуйте, товарищ полковник!
      Симоняк обернулся. У парадного стояла невысокая женщина, повязанная шерстяным платком.
      - Или не признали? Помните, весной в одном трамвае домой ехали? Я еще про сынка Федю спрашивала. Не забыли?
      Нет, Симоняк не забыл. Это не так давно и было, в марте. В тот день он приехал в Ленинград с Карельского перешейка, где только что закончилась война.
      На углу Невского и Садовой Николай Павлович вошел в трамвай. Устал он страшно и, оставшись на задней площадке, прислонился к стенке вагона. Последние дни спать ему доводилось мало, урывками. Неделями он не снимал полушубка, даже побриться не успевал и зарос густой щетиной. Это смущало его, привыкшего всегда быть в форме.
      С фронта? - поинтересовалась молоденькая кондукторша.
      Фронта уже нет, - ответил Симоняк. - Мир...
      Хорошо это. Ленинградцы каждого из вас расцеловать готовы.
      И даже такого небритого? - засмеялся Николай Павлович.
      А что? Заслужили.
      До поцелуев не дошло. Слышавшие этот разговор пассажиры стали звать Симоняка в вагон, сразу уступили место. Его забрасывали вопросами. Правда ли, что у дотов четырехметровые железобетонные стены? Можно ли их пробить бомбой или крупным снарядом? Всех ли вы ловили в лесах белофинских кукушек? Как поживает лихой удалец Вася Теркин?
      Вася Теркин... Симоняк широко улыбнулся. Вот ведь оказывается, и про Теркина знают в Ленинграде. Перекочевал этот бравый, смекалистый боец со страниц военной газеты в жизнь. Может, кто и впрямь думает, что Теркин существует? Что ж, Симоняк не станет разуверять...
      Вася? А что с ним сделается, с русским солдатом? Он и в воде не тонет, и в огне не горит...
      А сынка моего вы там не встретили? Федей зовут, Бархатов фамилия...
      Сидевшая справа пожилая женщина умоляюще смотрела на Симоняка. В ее глазах таилась материнская тревога.
      Пулеметчиком он служит, мой Федя...
      Нет, мать. Не встречал. Но ты не беспокойся. Скоро, гляди, на побывку приедет.
      Дай-то бог...
      Глаза у Бархатовой словно бы помолодели, она всё повторяла:
      Дай бог, дай бог...
      Женщина вышла из вагона где-то неподалеку от завода Электросила. Разве думал Симоняк, что опять они встретятся?
      На этот раз, остановив Симоняка, Бархатова не преминула поделиться с ним материнской радостью:
      - А ведь нашелся мой Федя. Живой. Из армии его пока не отпускают. Где-то на Ханко служит. И второй, сынок там. Борис. Моряк. Федя-то, помните, пулеметчик.
      - Если там они, может, увижу. Что передать?
      - Увидите, правда? - Бархатова заволновалась. - Пускай чаще пишут, не забывают мать...
      - Слыхала? - спросил Симоняк у жены, попрощавшись с Бархатовой. - Мать всегда думает о сынах. Надо нам сегодня же написать в Темижбекскую. Там небось тоже ждут не дождутся весточки.
      По проспекту торопливо шагали люди. Куда-то спешили. Они не обращали особенного внимания на широкоплечего полковника, который шел среди них рядом с женой. Откуда им было знать, что завтра он отправится на суровый скалистый полуостров Ханко, чтобы охранять их покой...
      Ночная тревога
      Короток зимний северный день. Пролетает - оглянуться не успеваешь.
      Командир роты Иван Хорьков, озабоченно взглянув на часы, взмахивал рукой.
      - Огонь! - скомандовал взводный Емельянов. Громыхнули выстрелы, эхо их повторило, понесло далеко-далеко по заснеженному сосновому бору.
      - Красноармеец Исаичев стрельбу закончил! - доложил боец, лежавший на огневом рубеже с краю.
      Не успел он произнести последнее слово, как раздались голоса других стрелков - Петра Сокура, а вслед за ним - Алексея Андриенко....
      Только Николай Бондарь почему-то молчал.
      Емельянов нетерпеливо шагнул к бойцу. Хорьков взял его за рукав:
      - Не мешай, Иван Никитич. Потом...
      Наконец раздался последний винтовочный выстрел. Бондарь щелкнул затвором.
      Быстрым шагом солдаты отправились к мишеням. Каждому хотелось узнать, как стрелял. Мешковатый Бондарь нервничал.
      Хорьков и Емельянов осмотрели мишени, отметили пробоины. Ротный тут же объявлял оценку:
      - Исаичев - отлично, Сокур - отлично, Андриенко - хорошо. Бондарь, а ты куда стрелял?.
      - Сюда, в третью справа.
      - Где же пробоины?
      Солдат вплотную подошел к мишени. Пожимая плечами, пробормотал;
      - Сам не пойму где... В прошлый-то раз, товарищ лейтенант, я ведь попал.
      - У тебя всегда так, - досадливо махнул рукой взводный. - Раз попадешь, а три раза - мимо...
      Солдаты засмеялись. Хорьков посмотрел на них с укоризной:
      - Лучше бы товарищу помогли. Возьмитесь за это вы, Сокур.
      Со стрельбища уходили уже в сумерках. Тишина стояла над опушенным инеем лесом, - лишь снег сухо скрипел под ногами да изредка потрескивали обомшелые стволы деревьев.
      Дорожка-просека привела их в расположение роты - на окраину поселка Лаппвик. В окнах домиков сквозь причудливо разрисованные морозом стекла светились огоньки ламп.
      Обращаясь к шагавшему рядом Емельянову, Хорьков сказал:
      - Я пойду, надо подготовиться к завтрашнему выходу в поле. А ты здесь присмотри. Кстати, не забудь: звонили из штаба полка, передвижка приезжает.
      По дороге домой ротный встретился с начальником штаба батальона Николаем Меньшовым.
      - Зайдем ко мне, чайку попьем, - предложил тот.
      Меньшовы жили в просторном домике с небольшим садом.
      Старший сын Валя сидел за уроками, - он ходил в школу, открытую осенью здесь же, на полуострове.
      - Салют, гангутец! - улыбнулся ему Хорьков.
      - Салют! - ответил парнишка, нисколько не удивляясь такому приветствию.
      Совсем недавно Хорьков прочел Вале маленькую лекцию об историческом прошлом Ханко. Полуостров, на котором они живут, шведы в давнее время называли Ганге-удд. Ничем особенным он не славился до 1714 года, до знаменитого сражения русских кораблей со шведской эскадрой. Русские моряки наголову разбили тогда неприятельский флот. Трудно выговаривалось Ганге-удд. Произносили - Гангут, так и окрестил полуостров Петр Первый.
      Хорьков заглянул в Валину тетрадь, похвалил за хороший почерк. С удовольствием выпил крепкого чаю. Но долго засиживаться у Меньшовых не стал торопился домой. Валя попытался его задержать, любил он послушать рассказы дяди Вани.
      - Не могу, гангутец, - сказал Хорьков. - Тебе надо еще заниматься, и мне тоже придется посидеть за уроками. Спроси у отца. Он знает, какую задачку мне задал командир бригады. Наш полковник - учитель строгий.
      Хорьков говорил о том, что его сильно беспокоило в последние дни. На одном из тактических занятий побывал новый командир бригады полковник Симоняк. Смотрел, хмурился, затем отозвал ротного в сторонку:
      - Вы же воевали в лесу, лейтенант, и знаете, как там приходилось действовать. Командир не видел всего подразделения. Многое зависело от инициативы мелких групп, от их самостоятельности. Этому людей и следует учить. А у вас на занятиях и сержанты, и взводные командиры мало думают, ждут ваших указаний. Куда это годится?
      Прощаясь, полковник обещал:
      - Я к вам еще приеду, посмотрю...
      Завтра - очередной выход в поле. Хорьков, вернувшись домой, засел за свои уроки. Он понимал, насколько прав командир бригады.
      2
      Четвертая рота стояла вблизи границы, отделявшей полуостров Ханко от материка. Жизнь шла, как и всюду в Красной Армии, по строгому распорядку. Не только часы, но и минуты были расписаны - от подъема и до отбоя. Физическая зарядка на плацу, упражнения на спортивных снарядах, тактические занятия в лесу, стрельбы, изучение материальной части оружия... Почти все бойцы роты прошли боевую закалку в 24-й Железной Самаро-Ульяновской стрелковой дивизии, под знаменами которой штурмовали вражеские позиции на Карельском перешейке. Но всё равно надо было учиться. Такова уж армейская жизнь.
      После стрельб бойцы шумной гурьбой ввалились в казарму. Быстро разделись и тотчас же начали чистить оружие.
      Бондарь опять замешкался. Когда товарищи окликнули его, он недовольно проворчал:
      - И куда вы только спешите? Ужин всё равно раньше не дадут.
      - Ты, Микола, от жизни отстал. Разве не слышал, что ротный говорил?
      - А что?
      - Кто в службе первый, тому и ужин по особому заказу.
      - Ох и мастер же ты сочинять, Андриенко, - покачал головой Бондарь. - Как дед Щукарь.
      Петр Сокур, вспомнив о поручении Хорькова, потянул Бондаря за рукав:
      - Давай сюда, дружище, а то и впрямь без ужина останешься.
      Бондарь, орудуя шомполом, даже вспотел от натуги. Сокур, чуть заметно улыбаясь, бросил:
      - Да ты, браток, чоловик сердитый. На винтовке, видать, свою обиду вымещаешь.
      - А что? Увидишь, в следующий раз не хуже других стрельну.
      Незаметно, исподволь умел Сокур поправить товарища, повлиять на него. За это его уважали в роте. Сокур окончил учительский институт, был до армии директором школы в селе Козинцы, на Винничине. Имел по семейным обстоятельствам оторочку от службы в армии.
      В тридцать девятом году, когда началась финская кампания, добился отправки в действующую армию. Добровольца направили в 24-ю дивизию. И со станковым пулеметом он прошел большой боевой путь.
      На Ханко Сокур окончил снайперские курсы. Стал отличным стрелком сам и уже учил товарищей: ефрейтора Васю Гузенко, бойцов Ивана Турчинского, Николая Порвана. А вот сегодня в его школу определили еще и Бондаря. Может, снайпер из него и не получится, но хорошо стрелять будет.
      3
      Кто при звездах и при луне так поздно скачет на коне... - слова эти, вынырнув из глубины памяти, битый час преследовали командира бригады, который ночью на своей эмке пересекал весь полуостров - от города Ханко почти до самой сухопутной границы.
      Кто при звездах и при луне...
      Машина резко подпрыгнула на ухабе, наклонилась вправо. Симоняк локтем ударился о дверную ручку. Шофер недовольно проворчал:
      - Поездочка! Того и гляди в кювет свалимся или на скалу наскочим.
      - Не ной, - беззлобно остановил шофера командир бригады. - Сам хвастался: я, мол, и с закрытыми глазами машину проведу.
      Шофер выскочил из машины, рукавицей смахнул со смотрового стекла густой налипший снег. И опять машина начала пробиваться сквозь непроглядную завесу снегопада.
      Вот тебе при звездах и при луне... Тьма такая, что хоть глаз выколи.
      Симоняк, слегка повернув голову назад, спросил:
      - Живы?
      - Как будто, - отозвался капитан Трусов.
      Сзади в машине кроме Трусова сидели еще капитаны Кетлеров и Шерстнев. Сначала они негромко переговаривались, подшучивали друг над другом. Александр Иванович Шерстнев сердито отвечал на остроты спутников.
      Колючий характер, - определил еще раньше, присматриваясь к Шерстневу, командир бригады. - Чуть что - ощетинивается, как еж. Быстро вспыхивает, но быстро и отходит.
      Трусов был полной противоположностью Шерстневу: веселый, уравновешенный, невозмутимый. Симоняк уже убедился, что это отличный командир. Свое дело знает. Лучшего начальника разведки, считает комбриг, и не надо.
      Капитан Григорий Кетлеров по всем статьям подходил к должности начальника штаба бригады. Он на лету схватывал указания комбрига, быстро доводил их до полков и батальонов. Товарищи о Кетлерове иногда говорили: Ученый малый, но педант, иронизируя над его прямо-таки скрупулезной аккуратностью и пунктуальностью. Но ведь начальник штаба и должен быть точен, как хронометр, в большом и малом.
      Все они сейчас приумолкли, видно - устали. Симоняк обернулся назад:
      - А что Александр Иваныч молчит?
      - Пострадал при исполнении оперативного задания... На очередном ухабе язык прикусил, - сразу же отозвался Трусов.
      Симоняк беззвучно рассмеялся и тотчас услышал высокий сердитый голос Шерстнева:
      - Есть же на свете любители язык чесать. Ехавшие в машине опять разговорились. И как-то незаметнее бежала дорога.
      - Приехали, - объявил наконец шофер.
      В штабе второю батальона их ждали майор Путилов и капитан Сукач. Жарко натопленную комнату освещала яркая лампа. У телефонного аппарата дежурил связист.
      - Не будем терять времени, - сказал командир бригады. - Я и Шерстнев пойдем в четвертую роту, Кетлеров и Трусов - в пятую, а вы, товарищ Путилов, берите на себя шестую.
      Капитан Сукач вызвался сопровождать Симоняка. Шагал первым, прекрасно ориентируясь в заснеженном, гудящем лесу. Чувствовалось, что он всё хорошо знал здесь.
      Казарма четвертой роты высилась снежным сугробом на окраине Лаппвика.
      - Стой, кто идет?
      - Свои.
      Из темноты возник часовой в длинном тулупе, с винтовкой в руке. Узнав Сукача, пропустил в казарму.
      Командир бригады приказал поднять роту по тревоге. Сам он остановился неподалеку от входа и молча наблюдал за тем, как люди, вскакивая с постелей, поспешно натягивают сапоги, бегут за шинелями, быстро разбирают оружие из пирамид.
      В казарму влетел ротный Хорьков. Он порывисто дышал и, озабоченно поглядывая на часы, торопил командиров взводов и отделений.
      Из раскрытой двери в помещение врывалось холодное белесое облако, которое словно поглощало людей, один за другим покидавших казарму.
      Выход был один. В дверях образовалась толчея.
      Хорьков подбежал, сердито крикнул:
      - Сержант Бондарец! Поворачивайтесь веселей. Всех задерживаете.
      Провожая взглядом чуть прищуренных глаз пробегавших мимо него людей, Симоняк думал: понимают ли они, почему он поднял их глубокой ночью, почему особенно часто наведывается сюда, к Лаппвику? Из трех батальонов, расположенных вблизи границы, второму комбриг отводил самую ответственную роль - в случае боевых столкновений наглухо закрыть сухопутный вход на Ханко. Симоняк не раз, склонившись над картой полуострова, размышлял о возможных направлениях удара противника. Ему становилось ясно, что прежде всего это может произойти у Лаппвика: тут, среди обомшелых гранитных скал, минуя торфяные болота, тянутся железная дорога и единственное шоссе, по которому только и могут двигаться танки, артиллерия.
      Ротный, пропустив последних солдат, выбежал в морозную темь. Рядом с казармой, на полянке, построились взводы. Прибывшие с комбригом командиры начали проверку: смотрели, как одеты солдаты, всё ли необходимое захватили с собой, готовы ли вести бой.
      - Рота поднялась за семь минут, - доложил Хорьков. В его голосе звучали нотки удовлетворения.
      - Семь минут? Не многовато ли, старший лейтенант? Хорьков удивленно посмотрел на командира бригады:
      - Это ведь всегда считалось хорошим временем для роты, товарищ полковник.
      - Неплохо, только не для вас. Вы ведь уже воевали?
      - Пришлось...
      - Стало быть, знаете, что за семь минут может сделать противник. А граница рядом. Вот из чего нужно исходить... А сейчас ведите роту в казарму. Вон как вьюга разыгралась.
      Ветер яростно отряхивал снег с высоких сосен. Мохнатые хлопья кружились, плясали в воздухе и, опускаясь на землю, заметали все дороги и тропы. Полковник вслед за ротой вошел в казарму. Рядом с ним шагал Шерстнев. Снег густо облепил его с головы до ног.
      - Может, отсюда на остров Германсе махнем? - сказал Симоняк. - Как думаете?
      Шерстнев не понял, всерьез спрашивает комбриг или шутит. Скорее шутит. Попробуй туда добраться в этакую непогодь. Но ответил спокойно:
      - Поедем, товарищ полковник.
      Этого не напугаешь, - подумал Симоняк. - Хлопотная армейская жизнь, как и шинель, ему по плечу. Рассказывают, он хорошо командовал батальоном. И в штабе бригады на месте. Понадобится, можно назначить командиром полка, он не подведет.
      В казарме повзводно выстроились солдаты. Командир бригады сказал:
      - Благодарю вас за хорошую службу. Да не всех. Тут мне доложили про некоторые грешки. Один из вас даже ухитрился в сапоги без портянок влезть. Было дело?
      - Было, - послышался глуховатый голос.
      - Пусть нам этот боец покажется.
      Из строя вышел Бондарь:
      - Торопился я, товарищ полковник. Не хотел отделение подводить.
      - А вот и подвел. Ишь, без портянок на мороз выбежал. Хорошо, что тревога учебная. А если боевая? Пришлось бы позиции занимать, гляди - и ноги отморозил.
      Комбриг поинтересовался:
      - А кормят-то как?
      - Жаловаться не можем.
      - В самом деле? А не получается у вас так же, как в одном полку. Приехал в батальон генерал, спрашивает: Сытные ли обеды? - Вполне, - отвечают солдаты, даже остается. - А куда вы остатки деваете? - Как куда? Доедаем. - А после этого сыты? - От прибавки бы не отказались...
      Слова комбрига вызвали громкий смех.
      - И так бывает... Ну что ж, скоро завтракать. Где у вас кухня, старший лейтенант?
      Над большими лужеными котлами батальонной кухни поднимался белый пар, пахло поджаренным луком, лавровым листом.
      Около плиты с большим черпаком в руках стоял чернявый парень в белом халате и в белом приплюснутом колпаке. Увидев гостей, он браво представился комбригу.
      - Бархатов? - переспросил Симоняк. - Знакомая фамилия. Постой, не Федором ли звать?
      - Федор.
      - Мать в Ленинграде?
      - Так точно, товарищ полковник.
      - На фронте пулеметчиком воевал?
      - Так точно! - Бархатов растерянно смотрел на комбрига.
      - Может, колдуном меня считаешь? Дело, брат, проще.
      Полковник рассказал о встрече с матерью Бархатова.
      - Редко ты ей писал. А сейчас как?
      - Тоже не часто. Как-то не о чем писать.
      - Напиши, что жив, здоров. Мать и этому будет рада. Понял?
      Бархатов смущенно кивнул головой.
      - И еще объясни мне, как ты, пулеметчик, кашеваром заделался?
      - По случайности, товарищ полковник. Попал в этот батальон, а повара тут не оказалось. Я и вызвался обед приготовить. Не на сухом же пайке сидеть. Получилось. Так с той поры и командую на кухне.
      - Показывай, что солдатам на завтрак приготовил. На столике перед Симоняком появилась тарелка с гречневой кашей, заправленной поджаристыми шкварками.
      - Казацкая еда, - заметил, попробовав кашу, Симоняк. - Черпаком хорошо воюешь. Но о пулемете не забывай.
      - На стрельбище не отстаю от других.
      Взглянув на звонко тикавшие ходики, комбриг заторопился. Не любил он опаздывать. А в батальонном штабе уже собирались командиры на разбор ночной тревоги.
      4
      Дачный домик, приспособленный под штаб батальона, отапливался железной печуркой. Пока в ней потрескивали дрова, было тепло, но стоило огню погаснуть - домик сразу выстывал.
      Майор Путилов, едва переступив порог, распорядился подбросить дров в прожорливую буржуйку.
      - Прицел у тебя точный, Савелий Михайлович, - сказал Трусов. - Проверяющие отогреваются, глядишь, и помягче станут.
      - Разве вас этим отогреешь...
      Путилов сел к столу, распахнул шинель. Как-то невольно всплыла в памяти другая проверка, от которой в его жизни многое зависело.
      Шел декабрь тысяча девятьсот тридцать девятого года. В районе озера Муола-ярви на Карельском перешейке полк вел бои за линию Маннергейма. Участок попался трудный. Батальоны понесли значительные потери. Полк растянулся широким фронтом, некоторые участки занимали лишь малочисленные группы, они не имели меж собой локтевой связи. Воспользовавшись этим, вражеские автоматчики просочились в тыл артиллерийских позиций полка. Батарейцы, к счастью, не растерялись, встретили финнов картечью, те начали отходить и наткнулись на полковой штаб...
      Полдня начальник штаба Путилов, его помощники, бойцы комендантского взвода, писаря, телефонисты отбивались от врага. И не только отбивались. Мало кто из неприятельских автоматчиков ушел живым.
      Дивизия и армия потребовали объяснений - как так случилось, что противнику удалось прорваться к полковому штабу.
      Командир полка был убит, и начальнику штаба пришлось весь удар принять на себя. Он извелся, сочиняя доклад.
      Через сутки в полк приехал представитель фронта майор Симоняк. Суровый и неулыбчивый, склонив голову, он молча, не перебивая, выслушал Путилова, делал какие то пометки в блокноте. Потом потребовал карту с обстановкой, внимательно рассмотрел ее.
      Путилов ничего не приукрашивал, рассказывал всё без утайки. Пожимая на прощанье руку начальника штаба, проверяющий, видно, почувствовал его волнение.
      - Война есть война, - сказал он.
      Что значили его слова, Путилов тогда не понял. Всю ночь он провел на передовой. Неприятные мысли лезли в голову. Чем кончится проверка? Время суровое - всего можно ждать...
      Утром его разыскал телефонист:
      - Вас срочно вызывают из штаба фронта! - закричал он еще издали.
      С волнением взял Путилов трубку. Услышал знакомый грубоватый голос:
      - Говорит Симоняк. Ставлю вас в известность, что дело о прорыве противника на вашем участке командование считает исчерпанным. Будьте здоровы. Желаю успеха.
      - Спасибо, - только и выговорил Путилов.
      Значит, во всем разобрался майор, - подумалось ему, - по-честному, с умом. И командованию правильно доложил.
      Через год они встретились на Ханко.
      Новый командир бригады приехал в полк знакомиться с состоянием обороны на сухопутной границе. Встретил его начальник штаба.
      Симоняк с интересом посмотрел на него:
      - Да ведь мы с вами как будто знакомы?
      - Так точно! Я тот самый Путилов...
      По лицу Симоняка пробежала доброжелательная и хитроватая улыбка.
      - Как у вас дела сейчас? Противник не прорвется к штабу, или опять вам потребуется проявлять личный героизм?
      Целый день они провели вместе. Симоняк смотрел схемы обороны, знакомился с боевой подготовкой. И всё это без шума и нервозности. Он не только приказывал, но и внимательно прислушивался к каждому замечанию командиров.
      - Вы многое тут уже сделали, - заключил полковник перед отъездом, - но впереди еще больше работы. Так что не теряйте времени.
      Вспоминая всё это, Путилов с волнением ждал, как Симоняк оценит результаты ночной тревоги.
      Командир бригады точно рассчитал время. В штаб батальона пришел минут за пять до назначенного срока.
      - Тепло тут у вас, просто благодать...
      Трусов с видом заговорщика метнул взгляд в сторону Путилова. Ну что, мол, Савелий Михайлович, угадал я, понравилась комбригу твоя предупредительность... Мягче будет.
      Путилов усмехнулся, покачал головой, как бы говоря: ошибаешься, Иван Ильич... Не будет.
      Разбор продолжался больше часа. Докладывали проверяющие, поделился своими наблюдениями Симоняк. Боеготовность батальона за последнее время повысилась.
      И всё же...
      Полковник подробно и строго разобрал недостатки, командирские промахи.
      - Какие будут вопросы? - спросил, закончив, Симоняк.
      - Ясно.
      - Коль так, можно и расходиться. Беритесь за дело.
      Метель, яростно бушевавшая ночью, начала стихать. К тому времени, когда Симоняк и его спутники покинули штаб, она окончательно присмирела. С невысокого посветлевшего неба лениво падали мохнатые снежинки.
      Симоняк, сидевший рядом с шофером, неотрывно смотрел на мелькавшие мимо скалы, острые, как казацкие пики, на столпившиеся в оврагах и низинах белоствольные березки. Местность казалась безлюдной и пустынной, но командир бригады хорошо знал, что это обманчивое впечатление. В разных частях полуострова разместились батальоны и роты, жили люди, за которых он отвечал.
      Километрах в шести от Лаппвика Симоняк увидел работающих на дороге солдат. Трактор расчищал снежные заносы. Несколько бойцов лопатами разбрасывали желтый песок.
      - Молодец Чудесенко, - сказал Симоняк. - Всё успевает. И укрепления строит, и за дорогой следит.
      - Да, комбат хороший, - согласился Кетлеров.
      Чем дальше машина удалялась от границы, тем оживленнее становился полуостров. Попадались навстречу широкие груженые розвальни, рядом с ними шагали бойцы. Услышав сигнал шофера, они не спеша сворачивали на обочину, провожали глазами эмку комбрига, удивляясь, видимо, откуда он едет в такую рань.
      У небольшого поселка Санде на заваленной зелеными ветками вырубке дымился костер. Около него хлопотало несколько человек в штатской одежде - в ватниках, пальто и полушубках неармейского покроя. Таких людей, присланных сюда с крупнейших заводов Ленинграда, Симоняк встречал в разных концах полуострова. Три тысячи ленинградских рабочих рыли котлованы, возводили железобетонные доты.