Стрешинский Михаил Петрович, Франтишев Иван Моисеевич
      Генерал Симоняк
      Генерал Попов: Книга "Генерал Симоняк" - документальная повесть о Герое Советского Союза Николае Павловиче Симоняке. Николай Павлович провел Великую Отечественную войну в основном на Ленинградском фронте. Он стал здесь командующим армией, участвовал во всех решающих операциях по разгрому фашистских войск под Ленинградом и в Прибалтике. В Симоняке сосредоточились все лучшие черты славной плеяды советских военачальников, юность которых совпала с началом гражданской войны. Боевое крещение они принимали в битвах с белогвардейцами и интервентами. В мирные дни они учили молодых красноармейцев и сами учились. В суровейшей из войн - Великой Отечественной - в полной мере раскрылись их преданность народу, партии, их мужество, стойкость, военное дарование. Авторам удалось создать правдивый, запоминающийся образ генерала-солдата Симоняка. Он - главный герой книги.
      С о д е р ж а н и е
      Предисловие
      Первые страницы
      На Ханко
      Снова в путь
      Ночная тревога
      Бригада принимает бой
      Гангут в огне
      У стен Ленинграда
      Блокадная зима
      У Тосны-реки
      Накануне
      Через Неву
      Пароль - "Победа"
      Священная клятва
      Под гвардейским знаменем
      Большие ожидания
      Пулковская слава
      На Карельском перешейке
      Ворота в Германию
      Последний перевал
      Командарм
      Прощальный салют (вместо эпилога)
      Предисловие
      Когда меня попросили написать это предисловие, я охотно согласился. Николая Павловича Симоняка, которому посвящена книга, я знал много лет, и о нем у меня сохранились самые светлые воспоминания.
      Познакомились мы в начале тридцатых годов. Учились на одном курсе в Военной академии имени Фрунзе. Встречались ежедневно, были не просто товарищами, а добрыми друзьями. И сейчас, хотя с той поры прошло уже три десятилетия, передо мной встает Николай Симоняк, хмурый на вид, чуть скуластый, со слегка сощуренными, усмешливыми глазами.
      Учиться ему было труднее, чем многим другим, имевшим большую общеобразовательную подготовку. Меня всегда поражали его исключительное трудолюбие, усидчивость, упорство. Он не только не отставал, но зачастую шел впереди. Хорошо учиться помогали ему пытливый ум, природные способности, практический опыт, полученный за многие годы службы в Красной Армии...
      Окончилась учеба в академии. В разные уголки страны разъехались выпускники. Снова встретился я с Симоняком спустя четыре года на полуострове Ханко. Он командовал 8-й отдельной стрелковой бригадой. Я снова увидел, что люди, которые окружают Николая Павловича, относятся к нему тепло и сердечно.
      Меня, командующего войсками Ленинградского военного округа, интересовали, естественно, все стороны жизни бригады. И во всем чувствовались строгая продуманность, хозяйская заботливость полковника Симоняка. Особенно меня порадовало умелое строительство оборонительных укреплений на полуострове.
      В те дни уже пахло грозой, но никто из нас не подозревал, что война буквально на носу. Предусмотрительность Симоняка сыграла немалую роль в героической обороне Красного Гангута.
      Николай Павлович Симоняк провел Великую Отечественную войну в основном на Ленинградском фронте. Он стал здесь командующим армией, участвовал во всех решающих операциях по разгрому фашистских войск под Ленинградом и в Прибалтике.
      Симоняк получил много наград, в том числе Золотую Звезду Героя Советского Союза. Когда мы встретились с ним в апреле 1944 года, он был, как говорится, в ореоле славы. Его называли генералом прорыва, корпус, которым он командовал, почти всегда действовал на направлении главного удара. И гвардейцы, которых вел генерал Симоняк, дрались умело, с дерзкой отвагой и одерживали одну победу за другой... Николай Павлович остался верен себе, был по-прежнему скромен, прост. Гвардейцы называли его батькой, верили в него, шли за ним в огонь и воду.
      В Симоняке сосредоточились все лучшие черты славной плеяды советских военачальников, юность которых совпала с началом гражданской войны. Боевое крещение они принимали в битвах с белогвардейцами и интервентами. В мирные дни они учили молодых красноармейцев и сами учились. В суровейшей из войн Великой Отечественной - в полной мере раскрылись их преданность народу, партии, их мужество, стойкость, военное дарование. Авторам удалось создать правдивый, запоминающийся образ генерала-солдата Симоняка. Он - главный герой книги. А рядом с ним действуют, борются люди, с которыми он шагает в одном строю: командиры корпусов, дивизий и полков, батальонов и рот, рядовые бойцы. Героические дела многих из них навсегда вошли в историю битвы за Ленинград. Это бессмертные подвиги стрелка Петра Сокура, связиста Дмитрия Молодцова, сапера Ивана Приступы, автоматчика Тимофея Пирогова... Со страниц книги встают перед нами образы искусных, мужественных командиров-гвардейцев двадцатидвухлетнего комбата Дмитрия Зверева, командира роты автоматчиков Владимира Массальского, командира полка Александра Ивановича Шерстнева...
      Книга Генерал Симоняк - документальная повесть. И хотя она посвящена генералу Симоняку и главным образом ленинградской гвардии, - это произведение о советском человеке, несгибаемом бойце за великие идеи революции. Он разбил полчища врагов в годы гражданской войны. Он отстоял свободу и независимость своей Родины во время фашистского нашествия. И теперь продолжает начатое в Октябре 1917 года революционное дело, строит коммунизм.
      Такие книги, как Генерал Симоняк, рассказывая о недалеком прошлом, зовут к новым подвигам и свершениям.
      Герой Советского Союза
      генерал армии М. Попов
      Первые страницы
      Николай Павлович Симоняк положил перед собой толстую тетрадь в черном коленкоровом переплете. Давно хотелось ему написать о пережитом, вспомнить пройденные пути-дороги. Но раскрыл тетрадь и задумался над чистой страницей, теребя по давней привычке теперь уже поредевший чуб. Будет ли толк? Сумеет ли он в этой книге показать и семью, и станицу Темижбекскую на Кубани, где протекало его детство, нарисовать картины незабываемых походов гражданской войны, рассказать о долгих годах своей службы в кавалерии, а главное передать то, что видел и пережил в годы Великой Отечественной войны? Сколько было событий - трагических и радостных, героических...
      И чем дольше думал Николай Павлович, сидя над раскрытой тетрадью, тем сильнее овладевала им неуверенность.
      - Какой же из меня писатель?
      - Ты не об этом думай. Пиши о том, что врезалось в память, о том, что знаешь, может быть, лучше других. И вот увидишь - получатся интересные воспоминания, - уговаривала дочь Раиса.
      Убедила.
      Симоняк сидит за столом, и свет настольной лампы падает на клетки тетрадного листка. Крупными округлыми буквами он выводит: Жизнь без родины. Такой ему рисовалась дореволюционная жизнь иногородних на Кубани. Николай Павлович погружается в мир своего детства, и строка за строкой ложится на листы тетради.
      ...Я часто спрашивал свою мать: почему ребята дразнят меня мужиком или почему она не сошьет мне бешмет и шапку, какие носят мои ровесники в станице? Пусть тогда попробуют сказать, что я мужик.
      Мать, тяжело вздыхая, объясняла, что не в бешмете дело. Беда в том, что у нас нет земли. Приехали мы сюда, на Кубань, с Украины, потому называют нас иногородними и носить казацкую форму не дозволяют.
      Иногородние, инородцы, мужики лапотные - эти слова я слышал с детства, на себе ощутил пренебрежительное, презрительное отношение к тем, кого так величали.
      В 1907 году, когда мне исполнилось шесть лет, меня определили в училище. В первый день занятий почти всем школьникам в классе выдали карандаши, тетради, книги. Меня и еще нескольких ребят, тоже иногородних, обошли.
      Со слезами вернулся я домой. Родители сами купили мне книги и тетради, но обида засела в душе. Почему ко мне относятся не так, как к другим?
      Учеников-казачат водили на строевые занятия. Страсть как хотелось и мне с ними. Но меня не брали - иногородний. Учил строевой подготовке старый усатый казак, ефрейтор. Человек он был тупой, ограниченный, ученики прозвали его Халява. Он не мог отказать себе в удовольствии посмеяться надо мной и другими сыновьями бедных крестьян. Когда мы стояли на плацу в сторонке, не в силах оторваться от зрелища строевых занятий, Халява командовал:
      - Разогнать мужичат!
      Мгновенно возникала рукопашная схватка. Казачата пускали в ход деревянные ружья, а мы отбивались кулаками, комьями земли. Не раз я возвращался домой с разбитым носом, с подбитым глазом.
      - Ничего, сынок, придет время, когда и мы их будем бить, - утешал меня отец.
      Происходил отец из запорожских казаков села Березовка Прилукского уезда Полтавской губернии. Покинуть родные места его заставила нужда. Он рано потерял родителей и рос у деда, но в неурожайный год тому пришлось продать свой надел земли. В поисках лучшей жизни перекочевал на Кубань в станицу Темижбекскую и стал работать у помещика.
      Из станицы отец иногда ездил в свои родные края, оттуда он привез и жену, рано осиротевшую девушку с Полтавщины. Оба стали гнуть спины на помещика Заболотнего, отец работал конюхом, а мать прислуживала в помещичьем имении, его у нас называли экономией. Трудились от зари до зари, а свою хату отец смог поставить только перед первой мировой войной. До этого семья наша снимала угол у кого-нибудь из состоятельных казаков, имевших просторные дома.
      Новая наша хата была мала, а в семье росло уже девятеро детей - мал мала меньше. Когда мы собирались вместе, в хате не то что яблоку - дробинке некуда было упасть. Ели по очереди: не умещались все за столом.
      - Ну и ну, - покачивал иногда лохматой головой отец - Сколько вас! Как звезд на небе.
      Отец, как мне помнится, смотрел на жизнь весело, с улыбкой. А ведь жизнь его не баловала. Он из сил выбивался, чтобы как-нибудь прокормить семью. Много лет ушло, пока скопил деньжат на покупку клочка земли, а на хорошую лошадь так и не хватило, - купил по дешевке слепую кобылу. Над нею часто потешались станичники.
      Отец хорошо знал грамоту, хотя и был самоучкой. Соседи нередко просили его составить какое-нибудь прошение, написать бумагу.
      В редкие свободные часы отец любил читать. Книги ему давали учителя и станичный врач. Доставал их и через слуг помещика Заболотнего.
      - Ох, не доведет тебя это до добра, - хмурилась мать, когда отец садился за книгу.
      Батька отмалчивался, но однажды сказал в сердцах:
      - Что ты охаешь? Нельзя же нам всю жизнь слепыми ходить. В 1914 году я окончил двухклассное училище. Многие мужичата мне искренне завидовали. Было нас всего пятнадцать выпускников. А жителей в станице - пятнадцать тысяч.
      Когда я принес домой свидетельство об окончании училища, отец сказал:
      - Вывел я тебя, сынок, в люди, давай на работу.
      И я тоже пошел на поденщину.
      Разный люд батрачил у помещика: бедняки-станичники, мужики. Работали в имении и босяки. Полученные деньги они пропивали либо проигрывали в карты. Но были среди батраков и политические, с волчьими билетами, находившиеся под надзором полиции. У них можно было многому поучиться.
      Пришлось мне увидеть ближе помещичью семью, купавшуюся в роскоши. Встретился и с настоящими живоглотами - купцами, никого не щадившими ради барышей.
      Как я был горд, когда заработал первые полтора рубля! Радовалась и мать.
      В 1917 году отца забрали на войну. На меня, как на старшего, легли обязанности хозяина. Плохой я был глава семьи в свои шестнадцать лет. Лошадь пала. Хозяйство разваливалось. Пойти бы нам по миру, но, к счастью, через год отец вернулся с фронта. К тому времени в станицах стала особенно разгораться классовая борьба. Дело доходило до вооруженных столкновений между казаками и иногородними.
      Помнится такой эпизод.
      Сын казака Писанкова учился в Краснодаре. Когда началась революция, он вступил в красногвардейский отряд и был убит в бою с корниловцами. Писанков счел для себя позором, что сын оказался на стороне голытьбы, и даже мертвому не хотел простить прегрешений. Но его дочь поехала в Краснодар и привезла тело брата домой. Отец, увидев подводу с гробом, закрыл ворота.
      Солдаты из иногородних собрались у дома Писанкова, вызвали духовой оркестр и с почестями похоронили красногвардейца. Гроб сопровождал большой вооруженный эскорт.
      Станица окончательно разделилась на два лагеря. Как только вблизи Темижбекской появился корниловский отряд, сразу образовался фронт в самой станице: иногородние перебрались на левый берег Кубани, а казаки остались на правом.
      Началась и у нас гражданская война.
      Отец прибежал домой запыхавшись:
      - Собирайтесь! Оставаться нам здесь нельзя. Убьют...
      Отец испортил немало крови станичным богатеям. Они уже не раз угрожали расправиться с ним.
      Вся семья уселась на телегу. Поехали к мосту через Кубань. Только переправились - мост взорвали, чтоб не пропустить белых.
      Беженцев приютил 154-й Дербентский революционный полк. Он воевал геройски и вскоре отогнал белых. Можно было возвращаться домой. А мне не хотелось расставаться с красноармейцами. Старшая сестренка Нюра и ее муж Матвей Романцов тоже решили добровольцами вступить в полк. Посоветовались с отцом.
      - Добро, - благословил он.
      Первого мая 1918 года я стал бойцом 154-го Дербентского революционного полка. Мне только минуло семнадцать лет. Корниловцы заняли соседнюю станицу Росшеватскую. Наш полк выступил против белых, заставил их отойти. Меня отпустили домой за вещами.
      Уехал я ненадолго, но вернуться в полк скоро не удалось. Возле нашей станицы снова появились белые. Вместе с группой односельчан я пробрался на станцию Гулькевичи, где в течение суток сформировался партизанский батальон. Оружие раздавали прямо из вагонов, тут же мы выбирали ротных командиров.
      На другой день наш отряд уже вел бой под станицей Тифлисской. Дисциплина в отряде была строгая. Для поддержания ее избрали товарищеский суд. Вспоминаю такой случай.
      Два бойца из продовольственников украли полмешка сахара. По решению товарищеского суда проворовавшихся водили по ротам. На фанерных дощечках, которые висели у них на груди, было написано: Я украл сахар - у одного, А я продал его - у другого.
      Но в общем-то подобных провинностей случалось мало. Партизаны жили дружно, храбро воевали.
      Я был в Гулькевичском отряде, пока не встретил своих товарищей из 154-го Дербентского революционного полка. Тогда снова вернулся в полк, служил там конным разведчиком. Весь восемнадцатый год провел в боях па Северном Кавказе. Дербентцы проделали трудный путь, двигаясь в направлении Кавказская Гулькевичи - Армавир - Невинномысская - Суворовка - Бекешевка - Пятигорск Моздок - Кизляр.
      Дважды я был ранен. Первый раз лечился в полку, а после второго ранения лежал в санитарном поезде.
      Огонь гражданской войны охватил Кубань, Терек, Ставрополье. Под напором отборных белоказачьих частей полки Красной Армии и партизанские отряды вынуждены были отходить по трем направлениям - на Царицын, Кавказ и к Астрахани.
      Наш Дербентский полк находился в составе последней группы. Зимой мы двинулись через пустынную степь в тяжелый, более чем 450-километровый поход. Вражеская конница преследовала нас по пятам. Многие не выдержали тягот перехода и голода, многие пали в боях. Костями сотен красноармейцев устлан путь от Кизляра до Астрахани. Не буду подробно говорить о нем, он описан в Железном потоке А. Серафимовичем.
      В степи я обморозил ноги, а когда наконец добрался до Астрахани - заболел сыпным тифом. Меня эвакуировали в Саратов. Болезнь протекала тяжело. Еле выжил. Но Первое мая девятнадцатого года встречал снова в родном полку, переименованном в 292-и Дербентский. Полк этот входил в 33-ю Кубанскую дивизию, сформированную в Астрахани из так называемых иногородних кубанцев.. Дивизия воевала хорошо. С ней мне довелось пройти в боях обратно от Волги до Новороссийска.
      После освобождения Новороссийска мне разрешили съездить на побывку домой. С волнением добирался я до родных мест. Что там дома? Живы ли родные, уцелели ли в буре, пронесшейся над страной? Ничего я о них не знал.
      И вот подхожу к дому. У двора меня встретил яростным лаем большой пес. Приглядевшись, я узнал в нем щенка, которого оставил, уходя к партизанам. И он, услышав мой голос, вдруг завилял лохматым хвостом. Из дома выбежала мать. Бросилась мне на шею, заплакала.
      Тогда я узнал о тяжелой утрате. Отца замучили казаки-белогвардейцы.
      Когда в Темижбекской хозяйничали белые, отец жил в другом месте, но от знакомых он узнал, что дома плохо - детишки голодают, а мать тяжело заболела. Не выдержало его сердце - тайком пробрался домой. Кто-то из станичников его предал. Отца схватил казацкий патруль и привел к атаману. Здесь начался допрос. Били кулаками, железным костылем, сдирали кожу с головы, били и приговаривали: Молчишь, гад? Нет, заговоришь, красный бунтовщик.
      Ночью обессилевшего отца привели на Кубань, дали лом: Долби прорубь, свою могилу. Отец не мог шевельнуть перебитыми руками. Свалили его на лед, начали топтать...
      Думали истязатели, что скончался отец, бросили на льду. Односельчане подобрали его, привезли домой. Жизнь едва теплилась в изувеченном теле. Живот вздулся, пальцы почернели. Отец попросил положить его на пол: Так легче умирать. Мать собрала детей. Взглянув на них, отец только и успел сказать:
      - Береги их. Они должны дожить до лучших дней...
      На этом обрываются воспоминания генерала Симоняка. Он написал только первые страницы. Тетрадь в коленкоровом переплете сохранила названия дальнейших глав. Осуществить то, что было задумано, он не успел...
      А Симоняку было о чем рассказать людям. Надев юнцом красноармейскую шинель, Николай Павлович, ровесник Павки Корчагина, не расставался с ней три десятка лет. Солдаты любили его, слагали легенды о беспримерной храбрости Симоняка, сочиняли о нем песни:
      Из-за леса солнце всходит
      На околицу села, Симоняк войска выводит
      На отважные дела.
      Взволнованные, сердечные строки посвятил ему поэт Михаил Дудин:
      Мы знаем боевого генерала,
      Он - батька нам.
      Он нам и друг и брат.
      Обстрелянный, настойчивый, бывалый,
      Огонь и воду видевший солдат.
      То, что Симоняк не успел написать сам, должны написать другие. С этой мыслью мы беремся за перо, начиная рассказ о генерале-солдате.
      На Ханко
      Снова в путь
      В тот день Симоняк вернулся домой раньше обычного. Открыв дверь, жена обеспокоенно спросила:
      - Что-нибудь случилось?
      - Как сказать... В дорогу собираться надо.
      Александра Емельяновна привыкла, что в последние годы Николай Павлович постоянно разъезжал. Он служил в штабе Ленинградского военного округа и большую часть времени проводил в войсках.
      Что он там делал, Александра Емельяновна не расспрашивала. Расскажет хорошо, промолчит - значит, так нужно. Мало ли куда и зачем могут направить окружного инспектора пехоты...
      И сейчас, узнав о предстоящей поездке, она только по интересовалась:
      - Когда выезжать?
      - Двое суток на сборы получил.
      - Двое суток?
      Теперь она поняла, что на этот раз Николай отправляется не в обычную командировку.
      - Ехать не так уж далеко, - сказал Симоняк, - но надолго. Переводят меня... И знаешь куда? В Финляндию... На полуостров Ханко.
      Николай Павлович подошел к письменному столу, раскрыл географический атлас:
      - Смотри...
      Александра Емельяновна взглянула на изогнутый, напоминавший бутыль, полуостров.
      - Сюда и еду, - задумчиво произнес муж.
      - Один?
      - Пока один. Не отрывать же дочерей от учебы. Может, там и школы еще нет.
      Полуостров Ханко Советский Союз получил в аренду по мирному договору с Финляндией. Этот скалистый участок суши, как бы отделяющий Финский залив от Ботнического, имел важное военное значение для нашей страны - он прикрывал морские пути к Ленинграду. Ранней весной сорокового года на полуостров была направлена усиленная стрелковая бригада.
      Сегодня командующий войсками округа Кирпонос, вызвав Симоняка, неожиданно спросил:
      - На Ханко бывали?
      - Нет.
      - А с командиром Восьмой бригады знакомы?
      - Немножко. По боям на Карельском перешейке.
      - Так вот, он просит перевести его по семейным обстоятельствам с Ханко в другое место...
      Симоняк понял, что командующий неспроста говорит всё это. Действительно, Кирпонос предложил ему принять командование бригадой.
      - Нет нужды объяснять, какое значение имеет база на Ханко, - сказал он. Вы служите в штабе и хорошо это понимаете. Согласны поехать?
      - Раз надо - я готов.
      После разговора с Кирпоносом Симоняк обошел управления штаба, расспрашивал всех, кто бывал на Ханко, о Восьмой бригаде. Затем заглянул к своему доброму товарищу начальнику управления войск связи Ковалеву.
      - Думаю, что не пожалеешь, - сказал тот. - Бригада там крепкая, народ отборный, но дел, конечно, много. Участок самый что ни на есть передовой...
      Прощаясь, Симоняк напомнил Ковалеву:
      - Не забудь обещанного, Иосиф Нестерович. Жду от тебя хорошую радиостанцию и классных радистов. Ну и семье в случае нужды подсоби. Тяжело Александре Емельяновне. Трое ребят. Один Витька по рукам и ногам связывает, совсем еще мал.
      Ковалев понимающе кивнул головой. Пришлет на полуостров всё, что требуется для хорошей радиосвязи, и о семье он, конечно, позаботится, Симоняк может быть уверен.
      Сейчас Николай Павлович рассказал об этом разговоре жене:
      - Если что, звони сразу ему. Вот телефон...
      Погрустневшая Александра Емельяновна ушла на кухню: девочки придут из школы, а обед еще не готов.
      Едва переступив порог, она устало опустилась на стул. Не хотелось ни за что браться. Скоро двадцать лет, как они кочуют с места на место, из одного гарнизона в другой. Разве думала она в молодости, что так сложится их жизнь?
      Познакомились они в начале двадцатых годов. Девятнадцатилетняя Шура работала на сельскохозяйственной станции в станице Персиановке. Симоняк служил в 83-м кавалерийском полку. Ему шел тогда двадцать второй год, а выглядел он, пожалуй, старше. Сначала плечистый кавалерист показался Шуре суровым, угрюмым. Но узнав его ближе, она убедилась - внешность-то обманчива. Сердце у Николая доброе, был он заботливо мягок с людьми, любил веселую шутку, сердечную украинскую, песню.
      Сразу же после свадьбы Шура увидела, как беспокойна его служба. Чуть свет он спешил в казарму и только поздним вечером возвращался домой. А вскоре им пришлось надолго разлучиться. Полк отправился добивать остатки белогвардейских банд, бродившие по Кубани. Николай, прощаясь с женой, сказал:
      - За меня не беспокойся. Не в первый раз. - Умолк, нахмурился, сжав рукоятку сабли. - За отца с ними еще не сполна рассчитался...
      Он был в походе, а Шуру ни на один день, ни на один час не оставляли тревожные думы. Раз, увидев на ее глазах слезы, соседка посоветовала:
      - Помолилась бы, Шурочка... Свечку поставь, легче будет.
      - Что ты, Андроновна! Узнает Николай - рассердится. Он у меня партийный, большевик, ни в бога, ни в черта не верит.
      Несколько месяцев конники гонялись за белоказацкими бандами. Неделями не слезали с седла. Когда вернулись домой, вид у Николая был утомленный. Он похудел, глубоко запали его темные, как сливы, глаза, еще резче выделялись скулы на смуглом лице. Ходил по комнате и, время от времени взмахивая рукой, рассказывал:
      - Много гадов порубали. А с ними, понимаешь, не легко воевать. В открытый бой не вступают. Всё норовят исподтишка. Днем по балкам, по глухим хуторам прячутся, ночью вылезают. Мы на них, как на волков, охотились. Теперь кубанские станичники заживут спокойно. Никто их не будет тревожить, с пути сбивать...
      Когда он выговорился, Шура прижалась к мужу. Николай скорее угадал, чем услышал то, о чем она шептала. Значит, будет у них наследник...
      А Шура, увидев, как обрадовался Николай, решилась высказать одолевавшие ее в одиночестве грустные думы. Ей ведь хотелось твердо обосноваться на месте, пустить корни, заняться своим хозяйством, как большинство ее родичей и земляков.
      Она заговорила быстро, горячо. Многие уже ушли из армии. Пора и Николаю. Что им сулит военная служба? Кроме шашки, ничего у них нет. И не будет ни кола ни двора...
      Она не сразу заметила, как помрачнел Николай, как ушло его радостное возбуждение.
      - Эх, Шура, Шура!.. Плохо ты еще меня понимаешь. И что в мире делается не разобралась.
      В словах Николая звучали боль и укор.
      Его решение было принято уже давно и на всю жизнь. Когда окончилась гражданская война, Симоняк часто задумывался о будущем. Чем ему заняться, куда дальше шагать? В детстве он завидовал казацким сынкам, гарцевавшим на конях, ловко действовавшим пикой и саблей. Всему этому он научился в боях. В Дербентском революционном полку его считали хорошим конником, храбрым разведчиком. Нередко поручали трудные боевые задания. Николай пробирался в глубокий вражеский тыл, разведывал неприятельские позиции. Его острый клинок рубил без промаха, не давал пощады врагам.
      Полк стал его школой и родным домом. Юношеские обиды на богатеев переросли в глубоко осознанную ненависть к старому, ко всему, что мешало победе советского строя. Симоняк вступил в двадцатом году в партию большевиков. Военная служба, была для него не просто любимым делом. Николай видел в этом долг большевика, смысл всей своей жизни.
      - Нет, Шурочка, снимать шинель мне не придется. На курсы скоро поеду. Красной Армии нужны умелые командиры. Враги нас в покое не оставят... На том и кончился разговор.
      ...Дочь у них родилась, когда Николай был на командных курсах.
      Небось расстроилась, что девочка, - писал он Шуре. - Но кем ты меня считаешь? Спасибо за дочку. Гляди за ней. Вернусь, обеих вас расцелую.
      Получив звание краскома, как тогда называли командиров Советской Армии, Николай приехал снова в родной полк. И снова его захватили беспокойные дела.
      Шуре порой казалось, что ее муж слишком медленно поднимается по служебной лестнице. Когда Николая назначили командиром эскадрона, у нее вырвалось:
      - Наконец-то!..
      - Что наконец? - изумился Симоняк.
      Он и не задумывался об этом. А Шура радовалась. Поняли всё же начальники: Николай способен на большее, чем делал до сих под.
      В 1931 году судьба щедро вознаградила Шуру за многолетние скитания по военным гарнизонам - Симоняка перевели в Москву. Он стал инструктором верховой езды в Военной академии имени М. В. Фрунзе.
      Николай был превосходным наездником, непременным участником полковых и дивизионных состязаний. И в академии как нельзя лучше пришелся ко двору, обучал слушателей управляться с любыми непокорными скакунами, брать высокие барьеры, перелетать через наполненные водой широкие канавы.
      После одного из выездов к нему подошел капитан Анатолий Андреев, невысокий, бойкий, расторопный. Из слушателей подготовительного курса Симоняк его выделял, - Андреев лучше других управлялся с лошадью. И в джигитовке понимал толк. Любил поговорить на эту тему с инструктором.
      Симоняк подумал, что Андреев опять заведет речь о верховой езде. Но капитан неожиданно сказал:
      - Одного я не пойму, товарищ инструктор: почему вы не в числе слушателей академии?
      Симоняк не сразу нашелся, что ответить. Такой мысли ему прежде не приходило в голову..
      - В самом деле - почему? - упорствовал Андреев.
      - С моей грамотешкой, пожалуй, не подойду, - признался Симоняк.
      - У всех нас ее не хватает. Для того и создан подготовительный курс.
      Слова Андреева запали в душу Симоняка. Это вскоре заметила жена.
      - Что ты всё свой чуб закручиваешь? - допытывалась Александра Емельяновна. - Какой червь тебя точит?
      Симоняк высказал жене мучившие его мысли.
      - Чего же ты изводишь себя? Учись...
      - Считаешь, получится? - с сомнением спросил Николай.
      - А почему нет?..
      После долгих размышлений Симоняк подал рапорт о зачислении его на подготовительный курс.
      - Хорошо надумал, - сказал Николаю Павловичу комиссар академии. - Кому, как не тебе, в академии учиться. Вояка ты бывалый. Конечно, одолевать науку дело нелегкое. Но справишься, не сомневаюсь.
      - Буду стараться.
      И инструктор верховой езды 1-го разряда стал слушателем подготовительного курса академии, а потом выдержал вступительные экзамены на первый курс.
      Потянулись годы напряженного труда. Дни, вечера, а нередко и ночи просиживал Симоняк над книгами, географическими атласами, боевыми схемами и расчетами.
      О жизни в Москве у Александры Емельяновны остались светлые воспоминания. Жили Симоняки в доме Военной академии, в небольшой комнате. Нередко в ней появлялись новые товарищи мужа - слушатели академии Маркиан Михайлович Попов, Анатолий Иосифович Андреев. Курили, колдовали над какими-то схемами, говорили о разных делах, о том, как идут занятия в политкружках, которыми они руководят на московских заводах, спорили о полководцах прошлого. Александра Емельяновна, напоив друзей крепким чаем, уходила за полог, который делил комнату пополам. Там за учебниками сидела старшая дочь Рая. Младшая, пятилетняя Зоя, забиралась к матери на колени и, захлебываясь, что-то тараторила без конца.
      Наступило время сна, и мать командовала детям:
      - От-бо-ой!..
      Потом укладывалась и она. А отцу до отбоя было еще-далеко. Проводит товарищей, сядет за стол и читает, делает какие-то записи.
      Время перевалит за полночь. Жена, проснувшись, скажет:
      - Пора ложиться, Николай. И так тебе спать уже немного осталось.
      - Вот только с картой разберусь.
      Карта не умещалась на стеле. Жене из-за полога было видно, как Николай, растянувшись на полу, что-то старательно на ней вычерчивал.
      Днем в их небольшой комнатке было тихо. Симоняк уходил в академию. Рая убегала в школу. Зою мать отводила в детский сад. Оставаясь одна, Александра Емельяновна раскладывала свои книжки и тетрадки. Она тоже училась - в школе для взрослых, созданной женсоветом академии. Мужья ведь растут, женам нельзя отставать.