ПУТЬ НА ЮГ

Глава 1

Что самое плохое ты сделал в жизни?

Я не хочу говорить об этом, но я расскажу тебе о самом плохом, что со мной случилось… о самом ужасном…

Глава 2

Он боялся, что при попытке перевезти девочку через канадскую границу возникнут проблемы, и поэтому ехал на юг, объезжая большие города и выбирая безымянные дороги, идущие словно через другую страну, — и сама эта поездка была как другая страна. Это одновременно успокаивало и подстегивало его, и в первый день он гнал машину двадцать часов подряд. Ели они в «Макдональдсах» и придорожных забегаловках: когда он чувствовал голод, он сворачивал на шоссе, и всякий раз поблизости обнаруживалась закусочная. Там он будил девочку, и они вгрызались в свои гамбургеры или сосиски; девочка не говорила ничего, кроме того, что она хочет съесть. Большую часть времени она спала. В первую ночь мужчина вспомнил о лампочках, подсвечивающих его номера, и хотя на темной проселочной дороге это было не обязательно, выкрутил лампочки и забросил их в поле. Потом он зачерпнул горсть грязи и замазал номера. Вытирая руки о штаны, он вернулся к дверце машины и открыл ее. Девочка спала, вытянувшись в кресле, с плотно закрытым ртом. Она выглядела спокойной. Он до сих пор не знал, что ему с ней делать.

В Западной Вирджинии он вскинул голову и понял, что заснул за рулем. Нужно остановиться и вздремнуть. Он выехал на шоссе у Кларксберга и ехал, пока не увидел красневшую на фоне неба вывеску с белой надписью «Пайонир-Вилледж». Он держал глаза открытыми с большим трудом. В голове все смешалось, на глаза наворачивались слезы, и скоро он начал бы плакать. Доехав до стоянки, он нашел самый дальний угол у изгороди. За ним возвышалась кирпичная фабрика игрушек, ее двор был загроможден гигантскими пластиковыми цыплятами и телятами. В центре возвышался громадный синий бык. Цыплята были непокрашены и мертвенно белели. Стоянка была почти пуста. За рядом машин виднелись низкие песочного цвета здания — торговый центр.

— Посмотрим на цыплят? — предложила девочка.

Он покачают головой.

— Не надо выходить из машины. Давай спать.

Он запер двери и закрыл окна. Под выжидающим взглядом девочки он нагнулся и вытащил из-под сиденья моток веревки.

— Подними-ка руки.

Улыбаясь, она приподняла свои руки, сжав их в кулаки. Он связал их и дважды обмотал веревкой запястья, завязав на узел, потом сделал то же с ее ногами. Увидев, что осталось еще немного, он придвинул ее и примотал к себе остатком веревки. Только после этого он устало вытянулся на переднем сиденье.

Она лежала рядом, прижимаясь головой к его груди. Дышала она ровно и спокойно, будто ничего другого и не ожидала. Часы на панели говорили, что уже полшестого; стало холодать. Он вытянул ноги и положил голову на куртку. Шум машин не помешал ему уснуть.

Проснулся он внезапно, мокрый от пота, чувствуя сухой запах волос девочки. Уже стемнело — должно быть, он проспал несколько часов. Их не нашли — у торгового центра в Кларксберге, Западная Вирджиния — его и маленькую девочку, привязанную к нему. Подумать только! Он застонал, перевернулся на бок и разбудил ее. Она тоже сразу проснулась, подняла голову и оглядела его. В ее глазах не было страха, только любопытство. Он быстро распутал узлы и смотал веревку; когда он сел, шея ныла.

— Хочешь в туалет? — спросил он.

— А куда?

— За машину.

— Прямо тут? На стоянке?

— Именно.

Он опять подумал, что она улыбается. Он вгляделся в ее маленькое личико под черными волосами.

— Ты отпустишь меня?

— Я буду держать тебя за руку.

— А подглядывать не будешь? — она в первый раз проявила беспокойство.

Он помотал головой.

Она взялась за ручку дверцы, но он опять покачал головой и крепко взял ее за руку.

— С моей стороны, — сказал он, открывая свою дверцу и вылезая вместе с девочкой. Она заерзала по сиденью к выходу — маленькая девочка лет шести или семи, с короткими черными волосами, в розовом платьице и синих сандаликах на голых ногах. Теперь сандалики слетели, и она осторожно, по-девчачьи, попробовала траву босой пяткой.

Он подвел ее к ограде фабрики. Девочка огляделась.

— Ты обещал. Не подглядывай.

— Не буду.

И какой-то момент он не смотрел, глядя на гротескных пластиковых зверей. Потом он почувствовал прикосновение ткани и поглядел вниз. Она сидела, задрав платье, и тоже смотрела на зверей. Он подождал, пока она закончит, и поднял ее. Она стояла и ждала, что будет дальше.

— Какие у тебя планы? — спросила она.

Он усмехнулся, вопрос прямо для вечеринки!

— Никаких.

— А куда мы едем? Ты везешь меня куда-нибудь?

Он открыл дверцу и ждал, пока она влезет в машину.

— Куда-нибудь. Конечно, куда-нибудь я тебя везу.

— А куда?

— Увидим, когда приедем.

Он снова ехал всю ночь, и девочка снова все это время спала, просыпаясь лишь затем, чтобы поглядеть в окно (она спала сидя, похожая на куклу в своем розовом платье) и задать странный вопрос.

— Ты полицейский? — спросила она как-то и потом, поглядев на дорожный знак: — Что такое Колумбия?

— Город.

— Как Нью-Йорк?

— Да.

— И Кларксберг?

Он кивнул.

— Мы все время будем спать в машине?

— Не все.

— А можно включить радио?

Он разрешил, и она нагнулась и повернула ручку. В машину ворвались перебивающие друг друга голоса. Она переключила канал — та же какофония.

— Покрути настройку, — посоветовал он.

Она стала с сосредоточенным видом снова крутить ручку, пока не наткнулась на четкий сигнал. Долли Партон.

— Это мне нравится, — сообщила она.

Так они часами и ехали на юг под аккомпанемент кантри: станции возникали и пропадали; диск-жокеи выкрикивали имена и названия; спонсоры предлагали страховку, мыло, зубную пасту, мазь от прыщей, пепси-колу, похоронные услуги, бензин, алюминиевую посуду, шампунь от перхоти, но музыка была одна и та же — нескончаемый, тягучий эпос, где женщины выходят замуж за шоферов, которые мало получают, а после работы пропадают в баре, но они все равно не разводятся, а только жалуются и беспокоятся за детей. Иногда у них не заводилась машина, или взрывался телевизор, или их выкидывали из бара на улицу, вывернув карманы. Каждая фраза и каждая нота этих песен были банальны, но девочка слушала с довольным видом, засыпая с Уилли Нельсоном и просыпаясь с Лореттой Линн, а мужчина все гнал машину, обалдев от этой нескончаемой мыльной оперы Америки.

Как— то он спросил ее:

— Ты слышала о человеке по имени Эдвард Вандерли?

Она не ответила.

— Слышала? — он повторил вопрос.

— А кто это?

— Мой дядя, — сказал он, и девочка улыбнулась.

— А про человека по имени Сирс Джеймс?

Она покачала головой, так же улыбаясь.

— А про Рики Готорна?

Она снова покачала головой. Продолжать было незачем. Он не знал, о чем еще ее спрашивать. Может, она действительно никогда не слышала этих имен. Конечно же, не слышала.

В Южной Каролине ему показалось, что за ними следует патруль: полицейская машина ехала в двадцати ярдах от него. Он видел, как полисмен говорит что-то по радио; он тут же прибавил скорость и сменил полосу, но машина не отставала. Он почувствовал стук сердца и видел уже, как они нагоняют его, прижимают к обочине, останавливают. Потом начнутся вопросы. Было около шести, шоссе забито. Зачем он только поехал сюда от Чарлстона? Вокруг простиралась унылая местность с убогими домиками и гаражами. Он не помнил номера шоссе. Старый грузовик, за которым он ехал, обдал его сизым выхлопом из похожей на каминную выхлопной трубы. Он чувствовал себя беззащитным. Вот сейчас полиция прижмет его к обочине, и девочка закричит, пронзительно и громко: «Он заставил меня ехать с ним, он связывал меня, когда спал!» Патрульный медленно выйдет из машины и подойдет к нему.

— Эй, это не твоя девчонка, кто она?

Потом они запихнут его в камеру и станут бить, долго и методично, пока его кожа не сделается пурпурной…

Но ничего этого не случилось.

Глава 3

Сразу после восьми он свернул с шоссе на узкую проселочную дорогу, словно вырытую в рыжей грязи, которая окружала ее. Он не знал, в каком он штате — Южная Каролина или Джорджия, — они будто перетекали друг в друга, соединяясь, как дороги. Все было не так: в этой унылой местности нельзя было ни жить, ни думать. Незнакомые кустарники, зеленые и вьющиеся, оплетали обочину дороги. Уровень бензина снизился за полчаса до отметки Е. Все было не так, абсолютно все. Он посмотрел на девочку, которую он похитил. Она спала, как обычно, похожая на куклу — спина вытянута вдоль сиденья, ноги в рваных сандаликах на полу. Она чересчур много спит. Может, она больна, может быть, умирает?

Она проснулась, когда он смотрел на нее.

— Я хочу еще в туалет.

— Слушай, ты в порядке? Ты не больна?

— Я хочу в туалет.

— Хорошо, — и он потянулся к дверце.

— Разреши мне самой. Я не убегу. Ничего не сделаю. Я обещаю.

Он поглядел на ее серьезное лицо, в черные глаза на оливковой коже.

— Правда?

Когда-то это должно было случиться, не может же он все время держать ее.

— Ты обещаешь? — спросил он, зная, что это дурацкий вопрос:

Она кивнула.

— Ну ладно.

— А ты не уедешь?

— Нет.

Она открыла дверцу и вылезла из машины. Все, что он мог — это не смотреть за ней. Своего рода испытание. Внезапно он пожалел. Она могла побежать, вскарабкаться на обочину, закричать… Она не кричала. Так часто случалось — самое ужасное, что он воображал, не происходило. Жизнь шла своим чередом. Когда девочка села обратно, он вздохнул с облегчением. Все нормально, никаких черных дыр.

Он закрыл глаза и увидел пустую ленту дороги с белой разделительной полосой.

— Нужно найти мотель, — сказал он.

Она уселась на сиденье, ожидая, что он сделает. Радио работало тихо, донося до них шелковистые переливы гитары из Огасты, штат Джорджия. Внезапно ему представилось, что девочка мертва — глаза выкачены, язык вывалился изо рта. Что ему тогда делать? В следующий момент он стоял — как будто стоял — на улице Нью-Йорка, одной из Восточных 50-х, где хорошо одетые дамы прогуливают овчарок. Одна из этих дам шла ему навстречу. Высокая, загорелая, в вылинявших джинсах и дорогой блузке, с солнечными очками, сдвинутыми на лоб, она приближалась. За ней плелась громадная овчарка. Он мог уже увидеть веснушки в распахнутом вороте блузки.

Ох!

Но тут он снова услышал гитару и, прежде чем включить зажигание, погладил девочку по голове.

— Поехали в мотель.

С час он ехал молча, отдавшись машинальности вождения. Он был почти один на темной дороге.

— Ты не обидишь меня? — спросила девочка.

— Откуда я знаю?

— Ты не должен. Ты мой друг.

И тут он оказался на улице Нью-Йорка без всяких «как будто» — он был там, глядя, как женщина с овчаркой идет к нему. Он снова видел веснушки у ее ключиц и знал, как приятно дотронуться до них языком. Как часто бывало с ним в Нью-Йорке, он не видел солнца, но ощущал его — жаркое и агрессивное. Женщина была ему незнакома… просто приятный тип… рядом проехало такси, заставив его отступить к железной ограде. На другой стороне улицы поблескивала витрина французского ресторанчика. Горячий тротуар жег ему подошвы, Откуда-то сверху кто-то выкрикивал одно слово опять и опять. Он был там… Видимо, смятение отражалось на его лице, поскольку женщина с собакой удивленно посмотрела на него и поспешно отошла к другой стороне тротуара.

Может ли она говорить? Сказать какую-нибудь обычную человеческую банальность? Можете ли вы говорить с людьми, которых воображаете, и могут ли они отвечать вам? Он открыл рот. «Скажите…» — но он уже снова сидел в машине. В горле у него застрял солоноватый комок, бывший недавно двумя картофельными чипсами.

Что самое плохое ты сделал в жизни?

Карта показывала, что он находится в нескольких милях от Валдосты. Он поехал вперед, не осмеливаясь взглянуть на девочку и не зная поэтому, спит она или нет, но все равно чувствуя на себе ее взгляд. Наконец он проехал знак, извещающий, что до «Самого дружелюбного города Юга» осталось десять миль.

Город оказался похожим на любой южный городок: мало предприятий, груды железного хлама, изуродованные грузовики во дворах перед облезлыми деревянными домиками, на углах кучки черных, одинаковых в темноте. Тинэйджеры бесцельно разъезжали по улицам на старых машинах.

Он проехал мимо низкого современного здания — знак обновления Юга, увидел вывеску «Мотель Пальметто» и развернулся.

Девушка с жесткими от лака волосами и неумеренно розовыми губами вручила ему дежурную улыбку и ключ от комнаты с двумя кроватями «для меня и моей дочери». В журнале он записал «Ламар Берджесс, Ридж-роуд, Стоннингтон, Коннектикут». Он заплатил наличными и взял ключ.

В комнате стояли две кровати. Прочая обстановка включала в себя коричневый ковер, две картины (котенок, ловящий себя за хвост, и индеец, взирающий со скалы вниз), телевизор и дверь в ванную. Он сидел на унитазе, пока девочка раздевалась.

Когда он выглянул, она лежала под простыней лицом к стене. Ее вещи валялись на полу вместе с почти пустым пакетиком чипсов. Он пошел назад в ванную и влез под душ. Какое блаженство! На миг он — снова почувствовал себя не «Ламаром Берджессом», а тем, кем он был в прежней жизни — Доном Вандерли, жившим в Болинасе, Калифорния, автором двух романов (один из них принес ему неплохие деньги). Любовником Альмы Моубли и братом несчастного Дэвида Вандерли. Все это было, от этого не уйти. Прошлое было ловушкой, подстерегающей на каждом шагу. Что бы там ни было, сейчас он был здесь, в мотеле «Пальметто». Он выключил душ. Блаженство исчезло.

В комнате, призрачной в слабом свете ночника, он натянул джинсы и открыл чемодан. Из рубашки выпал охотничий нож.

Он поймал его за короткую рукоятку и подошел к постели девочки. Она спала, открыв рот, на лбу блестели бусинки пота.

Он долго сидел рядом с ней, сжимая в руке нож, готовый пустить его в дело.

Но в ту ночь он не сделал этого. Он лишь потряс ее, пока она не проснулась.

— Кто ты? — спросил он.

— Я хочу спать.

— Кто ты?

— Уходи.

Пожалуйста.

— Кто ты?

— Ты знаешь.

— Знаю?

— Знаешь. Я тебе говорила.

— Как твое имя?

— Анджи.

— Анджи кто?

— Анджи Моул. Я говорила.

Он спрятал нож за спину, чтобы она не видела.

— Я хочу спать. Ты меня разбудил.

Она снова отвернулась к стене. Он зачарованно смотрел на нее. Ее глаза закрылись, дыхание моментально стало ровным. Все выглядело так, будто она заставляла себя заснуть. Анджи — Анджела?

Она называла ему другое имя. Минозо?

Миннорси?

Что— то вроде этого, итальянское, но уж никак не Моул.

Он сжимал нож обеими руками, уткнув черную рукоятку в свой живот: оставалось только повернуть его и изо всех сил…

Около трех ночи он пошел спать.

Глава 4

Наутро, перед тем как они уехали, она обратилась к нему.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Какой? — он, по ее требованию, стоял к ней спиной, пока она надевала свое розовое платье. У него вдруг возникло ощущение, что стоит ему повернуться, как он увидит свой нож у нее в руках, направленный на него. Глупо. Нож лежал у него в чемодане, завернутый в рубашку. — Могу я повернуться?

— Конечно.

Медленно, все еще чувствуя у своей спины нож, нож своего дяди, он повернулся. Девочка сидела на незаправленной кровати и смотрела на него. Лицо ее было некрасивым и внимательным.

— Какой вопрос?

— Ты знаешь.

— Скажи.

Она покачала головой и ничего не сказала.

— Ты хочешь знать, куда мы едем?

Девочка подошла к нему.

— Сюда, — ткнул он пальцем в карту. — Панама-Сити, штат Флорида.

— Там мы увидим море?

— Может быть.

— И не будем спать в машине?

— Нет.

— А это далеко?

— К вечеру доедем. Мы поедем вот по этой дороге — видишь?

— Ага, — ее это мало интересовало.

Она спросила:

— Как, по-твоему, я красивая?

Что самое плохое случилось с тобой? То, что ты ночью стоял у постели девятилетней девочки? То, что ты сжимал нож? Что хотел убить ее?

Нет. Были вещи еще хуже.

Недалеко от границы штата он увидел стрелку, указывающую на большое белое здание. Надпись гласила «Товары в дорогу».

— Пойдешь со мной, Анджи?

Она открыла дверцу и так же, по-детски, вылезла, будто спускалась по лестнице. На прилавке, как Шалтай-болтай, восседал толстяк в белой рубашке.

— Вы укрываете налоги, — заявил он. — И вы сегодня первый покупатель. Верите? Полпервого, а никто еще не заходил. Нет, — продолжал он, слезая с прилавка и подходя к ним. — Вы не надуваете Дядю Сэма, вы сделали кое-что похуже. Вы парень, который на днях прикончил четверых в Таллахаси.

— Что? Я только зашел купить что-нибудь поесть… моя дочь…

— Я работал в полиции, — сказал толстяк. — Двадцать лет. В Аллентауне, Пенсильвания. Потом купил это место, потому что мне сказали, что оно приносит сто долларов в неделю. В этом мире полно жулья. Каждому, кто заходит, я говорю, что он сделал. Вот теперь я вижу вас как следует. Вы не убийца — вы похититель детей.

— Я, — он почувствовал, как на лбу выступает пот. — Моя дочь…

— Полно вам. Я же говорю, я двадцать лет служил в полиции.

Он панически оглянулся, ища девочку. Она стояла у полки, глядя на банку с арахисовым маслом.

— Анджи! Анджи, иди сюда!

— Ну ладно, — сказал толстяк. — Шучу. Не берите в голову. Хочешь этого масла, девочка?

Анджи посмотрела на него и кивнула.

— Тогда бери его и неси сюда. Еще что-нибудь, мистер? Конечно, если вы Бруно Гауптман, придется мне вас задержать. У меня где-то завалялся служебный пистолет.

Дурацкие шуточки. Но он не мог сдержать дрожь. Неужели этот бывший полицейский в самом деле что-то заметил? Он отвернулся к полкам.

— Эй, послушайте, — сказал толстяк ему в спину. — Если не знаете, что вам нужно, так лучше идите отсюда.

— Нет-нет, мне нужно кое-что…

— Эта девочка не очень-то похожа на вас.

Он начал брать с полок, что попало. Банку пикулей, коробку с яблочным пирогом, еще какие-то банки. Все это он отнес к прилавку.

Толстяк подозрительно смотрел на него.

— Вы меня просто удивили. Я устал, почти не спал. Я еду уже двое суток, — тут в голову пришла спасительная догадка. — Везу ее к бабушке в Тампу.

Тут Анджи притащила две банки арахисового масла и стала слушать, что он говорит.

— Да, в Тампу. Мы с ее матерью развелись, и мне нужно искать работу и все такое. Правда, Анджи?

Девочка открыла рот.

— Тебя зовут Анджи? — спросил толстяк.

Она кивнула.

— Он твой папа?

Вандерли едва не упал.

— Теперь да, — сказала она.

Толстяк рассмеялся.

— Вот дети! «Теперь да». Черт побери! Просто гениально. Ладно, не нервничайте, давайте ваши деньги.

Когда они вышли, он обратился к ней:

— Спасибо за то, что ты сказала.

— Что сказала? — и еще, почти механически, странно качая головой: — Что сказала? Что сказала? Что сказала?

Глава 5

В Панама-Сити он поехал в мотель «Вид на залив» — ряд обшарпанных кирпичных бунгало вокруг стоянки. Контора располагалась у входа, в отдельном здании, отличающемся от других большой стеклянной панелью, за которой восседал суровый старик в очках с золотой оправой, похожий на Адольфа Эйхмана. Его строгий взгляд опять привел Вандерли в трепет: он вспомнил слова бывшего полицейского и подумал, что он с его светлыми волосами и белой кожей в самом деле не похож на отца девочки.

Но старик лишь мельком взглянул на них, когда он сказал, что им с дочерью нужна комната.

— Десять пятьдесят в день. Запишитесь в журнал. Если хотите есть, езжайте в закусочную, тут недалеко. У нас нет кухни. Вы хотите остаться здесь дольше, чем на одну ночь, мистер… — он заглянула журнал, — Босуэлл?

— Может быть, даже на неделю.

— Тогда оплатите первые две ночи.

Он отсчитал двадцать один доллар, и менеджер дал ему ключ.

— Номер одиннадцать, счастливый. Через стоянку налево.

Комната с белыми стенами пахла чистотой. Он огляделся: тот же коричневый ковер, две узкие кровати с чистыми, но не новыми простынями, телевизор, две ужасные картины с цветами. Девочка сразу бросилась изучать кровать у стены.

— А что такое «Волшебные пальцы»? Я попробую? Можно?

— Наверное, это не работает.

— Ну можно попробовать? Пожалуйста.

— Ладно. Ложись. Мне нужно кое-что сделать. Не уходи, пока я не вернусь. Видишь, я кладу сюда четвертак. Когда приду, пойдем есть.

Девочка растянулась на кровати и нетерпеливо кивнула, глядя на монету в его руке.

— Я хочу купить кое-что из вещей. Не можешь же ты все время ходить в одном.

— Положи монетку!

Он пожал плечами, сунул монету в прорезь и услышал гудение. Девочка вытянулась и раскинула руки.

— Ух ты! Здорово.

— Я скоро вернусь, — и он вышел на солнце. Там он впервые почувствовал присутствие моря.

Залив был далеко, но уже виден. Сразу за дорогой земля обрывалась вниз, в заросли кустарника, где стояли железнодорожные вагоны. За ними тянулся берег с разбросанными по нему складами и лодочными сараями. За всем этим отсвечивал серым Мексиканский залив.

Он пошел по дороге в направлении города.

На краю Панама-Сити он набрел на магазин «Остров сокровищ», где купил девочке джинсы и пару рубашек, а себе — белье, носки, две рубашки, брюки хаки и туфли «Хаш-Паппи».

Нагрузив две большие сумки, он пошел дальше. Мимо него проезжали машины с надписями «Юг останется великим» на бамперах. По тротуарам фланировали мужчины в рубашках с короткими рукавами, стриженные под ежик. Заметив полисмена, мирно облизывающего мороженое, он нырнул за грузовик и перешел на другую сторону. Ручеек пота пробежал по лбу и попал в глаз. Опять ничего не случилось.

Автобусную станцию он нашел случайно — большое новое здание с затемненными стеклами. Он вдруг вспомнил Альму Моубли.

Войдя внутрь, он увидел обычную картину: несколько человек с помятыми лицами на скамейках, играющие дети, спящие пьяницы, три-четыре тинэйджера с волосами до плеч. В окно заглядывал еще один полицейский. Ищет его? В нем опять поднялась паника, но страж порядка смотрел мимо. Он притворился, будто изучает расписание, потом зашел в туалет.

Там он разделся, переоделся в новое и умылся. С лица сошло так много грязи, что пришлось умыться еще раз, втирая в кожу зеленое жидкое мыло. Вытершись насухо, он надел голубую рубашку с тонкими красными полосками. Старые вещи перекочевали в магазинную сумку.

Небо за окном было странного синевато-серого цвета. Именно такое небо, как ему казалось, висит над южными болотами и сетью рек, отражая и умножая солнечный жар, заставляя растения давать немыслимые побеги… Именно такое небо и раскаленное солнце всегда стояли над Альмой Моубли. Он бросил сумку со старыми вещами в мусорную кучу.

В новом его тело чувствовало себя молодым и сильным, чего не было всю эту ужасную зиму. Вандерли шел по южной улице, стройный тридцатилетний мужчина, больше не терзаемый сомнениями… хотя бы на время. Он потер щеку и обнаружил мягкий пушок, свойственный блондинам — он не брился уже три дня. Мимо промчался пикап, набитый моряками, и они крикнули ему что-то — что-то веселое и шутливое.

— Они не имели в виду ничего плохого, — сказал проходящий мимо человек с громадной бородавкой над бровью, ростом по грудь Вандерли. — Они славные ребята.

Вандерли смутно улыбнулся, что-то пробормотал и пошел прочь. Он не мог идти в отель и общаться с девочкой — это грозило помрачением рассудка. Ноги в «Хаш-Паппи», казались нереальными, слишком далекими. Он вдруг обнаружил, что идет по улице к району неоновых витрин и кинотеатров. Солнце в раскаленном небе висело неподвижно. Все тени были густо-черными. Он подошел к отелю и увидел за его стеклянными дверями обширное пятно тени — прохладный бурый сумрак.

Он поспешно отошел, испытав знакомый озноб, и пошел прочь, стараясь не наступать на черные тени. Два года назад весь мир стал таким — после эпизода с Альмой Моубли и смерти его брата. Она убила его в прямом или переносном смысле; он знал, что счастливо спасся оттого, что толкнуло Дэвида в окно отеля в Амстердаме. Он мог вернуться в мир, только написав об этом, об этой жуткой путанице между ним, Альмой и Дэвидом. Написать, как историю с привидениями, и освободиться.

Панама-Сити? Флорида? Что он делает здесь? Зачем он привез сюда эту странно безучастную девочку? Кто она?

Он всегда был в семье уродом, призванным оттенять и подчеркивать успехи Дэвида («Ты в самом деле думаешь стать писателем? Даже твой дядя не был таким идиотом» — слова отца), ум и здравый смысл Дэвида, медленное продвижение Дэвида сквозь дебри юриспруденции в хорошую юридическую фирму. То, что Дэвид свернул с этого медленного, но верного пути, убило его.

Это было самим плохим, что с ним случилось. До прошлой зимы, до Милберна…

Улица будто падала в пропасть. Он почувствовал, что еще шаг, и облезлые кинотеатры увлекут его за собой вниз, в бесконечное падение. Перед ним что-то показалось, и он прищурился, чтобы это разглядеть.

Увидев, он отшатнулся. Его локоть врезался в чью-то невидимую грудь и он услышал приглушенное «извините», сказанное им самим даме в белой шляпе. Он повернулся и почти побежал обратно. Там, внизу, перед ним предстала могила брата: розовый мрамор со словами «Дэвид Уэбстер Вандерли, 9-5».

_а, это была могила Дэвида, но Дэвида здесь не было. Его кремировали в Голландии и пепел отослали их матери. Но его погнала назад не сама могила, а ощущение, что она ждала здесь его. Что он должен нагнуться над ней, вытащить гроб и найти в нем собственное изъеденное червями тело.

Он все же вошел в прохладный вестибюль отеля. Нужно было сесть и успокоиться; под равнодушными взглядами клерка и девушки за прилавком он плюхнулся на диван. Его лицо горело. Грубая материя дивана неприятно терла спину, он наклонился вперед и посмотрел на часы. Нужно выглядеть нормальным, притвориться, что он ждет кого-то, перестать дрожать. По вестибюлю были расставлены кадки с пальмами. Гудел вентилятор. Тощий старик в пурпурной униформе стоял у лифта и глядел на него; он поспешно отвел глаза.

Когда он услышал звуки, он осознал, что ничего не слышал с тех пор, как увидел могильную плиту на улице, — его собственный пульс заглушал все звуки. Теперь в его биение вторглись обычные шумы отеля: телефоны, пылесос, мягко закрывающиеся двери лифта. О чем-то говорили люди. Он почувствовал, что снова способен выйти на улицу.