10

Он волочет меня по узким петляющим переулкам, покуда артиллерия рушит все вокруг. Кровь хлещет из него ручьем, но все темная – должно быть, артерии не задеты. Может, он и переживет этот день.

Если не будет делать глупостей. Например, не станет волочь на спине старого калеку.

Он уже задыхается, его пьяно мотает. Такими темпами мы до Зала суда не доберемся. Даже до общественной уборной не доберемся, чтобы спрятаться в катакомбах – трубы вокруг фонтана забиты обломками, ближайший – у подножия Рыцарского моста, у самого Зала суда.

– Мы не доползем! – ору я ему в ухо. – Скажи Делианну, пусть тащит свою дурную задницу под землю!

Райте с мрачным упорством ковыляет вперед.

– Я.. не могу… думать… и бежать… одновременно. Без Веры… осталось одно звено… которое создал сам Делианн…

Впереди я вижу выбитую прямым попаданием витрину: зияющая дыра зовет нас во тьму.

– Туда! Пошел! Может, там есть подвал!

Монах качает головой, пытаясь свернуть, но я перехватываю руки, беру его глотку в «сонный захват».

– Давай, или я придушу тебя, и мы оба сдохнем посреди улицы!

Он подчиняется, не пытаясь сопротивляться, и тащит меня в разрушенный дом. Похоже, раньше тут была аптека. В дверях валяется груда рубленого мяса с человека весом, кровавый след на полу ведет по коридору и кончается у трупа старухи. Похоже, она пыталась доползти до распахнутых дверей квартиры.

– Опусти меня.

Райте пялился на окровавленный пол.

– Сюда?

– Да! Малыш, это всего лишь кровь.

Он кивает и опускает меня у стены, чтобы я мог сесть, опершись на нее. Похоже, он собирается что-то сказать, но миг спустя просто приваливается к стене и соскальзывает по ней.

– Давай, – командую я. – Поговори с Делианном. Скажи, пусть кончает трахать долбаные штурмкатера и драпает в катакомбы!

Глаза монаха на миг стекленеют, потом он качает головой.

– Он отказывается.

– Он должен! Скажи ему, что он до…

– Он не станет. Сила богини обуяла его, и он сражается ради всех нас. В пещерах он станет бессилен.

– Скажи ему про бомбу! – рычу я, впиваясь пальцами в плечо монаха. Он пытается вырваться – сейчас, размечтался! Ниже пояса я, может, и вышел из формы, но хватка у меня до сих пор как тиски. – Долбаную нейтронную бомбу! Если он останется, все впустую – мы с тем же успехом могли отдать клятый меч и разойтись по домам! Какого хрена может поделать его богиня с нейтронной бомбой?!

– Он говорит… – хрипло шепчет Райте. – Говорит…

Голос его угасает. Лицо судорожно передергивается, глаза стекленеют напрочь. Я встряхиваю его снова и снова, хватаю за подбородок, поворачиваю к себе.

– Скажи ему, Райте! Скажи, блин, передай… – Но я понимаю, что монах не слышит меня. Руки мои беспомощно опускаются, и цепь кандалов звенит далеким металлическим смехом. – Скажи, что хоть один из тех, кого я люблю, должен пережить все это, – тихонько заканчиваю я.

Но Райте лишь пялится невидящим глазами в незримую даль.

11

В пятнадцати милях от города колдовское чувство, принадлежавшее телу Ма’элКота, передало слепому богу ощущение внезапного вихря Силы: струйка энергии превратилась в волну, а та – в водоворот, поглотивший небо.

Слепой бог бросил тело Ма’элКота к лимузину, заставив забарабанить кулаками в посеребренные окна. Тварь не могла ждать, покуда знание просочится извилистыми путями ее составного мозга.

– Девчонка! Стимулянт!.. Инъекцию!.. Тряхните ее! Бейте ! – ревел слепой бог устами Ма’элКота. – Разбудите мне девчонку!

12

Богиня ощущала, как сыплются на землю сотни бомбочек, опустившихся уже так низко, что гордые орлы в небесах ее могли бы достичь их. Времени на тонкости не оставалось; она не могла и преобразовать тело Делианна, как это случилось с Райте; могла только воспользоваться способностями, какими уже обладал чародей.

Мощь Шамбарайи хлынула в Оболочку Делианна; аура его раздувалась, поглощая Зал суда, поглощая Анхану, выплескиваясь за пределы золотой изложницы, отсекавшей город от порталов Уинстона. Распухшая оболочка его полусферой накрыла землю на мили и мили вокруг, поглотив все бомбочки до последней.

Богиня ощущала каждую из них – как и любой штурмкатер, и любой броневик, сеявший погибель в городе. Она ощущала даже лимузин на прибрежном лугу, где один медик-соцполицейский, забив в горло Вере пластиковую трубку, методично откачивал вручную содержимое ее желудка – пищеварительный сок и немного воды вонючей лужей растекались по ковру, пока другой вводил смесь стимуляторов в капельницу.

Богиня чувствовала полог силы, окружающей каждую бомбочку, каждый турболет: колючую оболочку трансмутативной энергии, поддерживающей внутри себя набор физических законов Земли. Шли драгоценные секунды, покуда она изучала эту силу, позволяя ей нашептывать свои искушения. Задуманное она могла совершить лишь единожды и очень быстро: промедли миг – и хаотические граничные эффекты могут вызвать ту самую детонацию, которой она надеялась избежать.

Потом она настроила Оболочку Делианна тем же образом, каким он сделал это много дней назад, в белой комнате в подвале «Чужих игр», когда потянулся к потоку энергии грифоньего камня в руках Кайрендал. Она протянула руку к этой Силе. И выпила ее.

До последнего джоуля, эрга, электрон-вольта.

Эту энергию Ма’элКот – сверхъестественное существо, созданное, чтобы пропускать сквозь себя мощь, способную испепелить любого смертного – накапливал и преобразовывал в течение многих часов; поторопись он – и безграничная мощь уничтожила бы даже его. Эту невообразимую энергию богиня выпила за долю мгновения. Вся она должна была куда-то деться.

А чтобы достичь цели, ей пришлось бы пройти сквозь Делианна.

13

Делианн оставался в сознании. Более чем в сознании. Более чем в сверхсознании. Он превзошел человеческий разум в себе. Не отступил в бездну, но позволил богине течь сквозь себя. И чувствовал все.

Ощущал, как закипает его мозг.

Температура повышалась, потому что в эпифизе чародея зародился поток гамма-излучения и жесткого рентгена, перегревший ликвор, и приблизительно через одну десятитысячную долю секунды после этого тело Делианна должно было превратиться в облако плазмы, когда высокоэнергетические фотоны оставят от тканей ионизированный газ.

Осознать все это он мог, поскольку мыслил приблизительно со скоростью света.

В предпоследнюю десятитысячную долю секунды жизни он воспользовался властью реки, чтобы найти Райте, привалившегося к стене в темных развалинах, где пахло кровью. Малой толики бившей сквозь него энергии хватило чародею, чтобы на долю мгновения смять пространство и время, протянуть руку в мрачный, мертвый дом.

И бросить туда меч.

А в последнюю десятитысячную долю секунды он подумал об отце, оставшемся в Мальме, о матери, умершей много лет назад, о кровных братьях и сестре, о Т’фаррелле Вороньем Крыле и Живом чертоге, о Кайрендал и Туп.

О Торронелле и Кейне.

Он сказал им «прощайте» и предсмертным усилием воли преобразовал бьющую сквозь него радиацию.

Он обратил себя в свет.

14

У социального полицейского за штурвалом головного турболета было не больше мгновения, чтобы осознать, что управляемые компьютером закрылки не подчиняются больше его командам, прежде чем все молекулярные цепи на борту претерпели спонтанный квантовый распад и машина, будто комок жеваной бумаги, врезалась в стену Старого города чуть ниже Первой башни. Стена выдержала. Штурмкатер – нет.

На берегу Великого Шамбайгена бесновался Ма’элКот, слыша, как затихает вой стоявших на холостом ходу турбин лимузина.

У экипажа ТБ-24 «Дэв» осталось несколько минут, чтобы поглядеть на стремительно приближающуюся землю.

Штурмкатера рушились на Анхану с небес один за другим, разбиваясь о крыши, о мостовые, о речные воды. Броневики просто оседали на шасси, когда отключалась электроника: гасли экраны, и застывали башни.

И все уцелевшие солдаты в Старом городе, социальные полицейские и пехотинцы Империи, перворожденные и древолазы, камнеплеты и огриллоны, тролли и огры – всякая живая тварь – застыли в священном трепете.

Крыша Зала суда растворилась, будто роза, распускающаяся под солнцем.

Из сердца ее воздвигся отвесно луч белого света высотой с дворец Колхари. Громче грома ударил он в небеса, расширяясь по мере того, как газы на его пути раскалялись до белого свечения; и оболочка горящего воздуха скрывала убийственный блеск луча, спасая невольных зрителей от ожогов и слепоты.

Зал суда растаял, как снежный замок в печи.

А несколько секунд спустя несколько сотен украшенных застывшими плавниками кассет с обедненным ураном рухнули – сохраняя по большей части геометрический правильный строй – на площади в добрую сотню квадратных километров, грянулись оземь и раскатились в стороны.

15

Господи, как тут воняет!

Одной ногой я влез в лужу чего-то с консистенцией кофейной гущи – надо полагать, свернувшуюся кровь. Я бы попросил Райте подвинуться, но какого черта? Я оборачиваюсь, чтобы поглядеть на него. Монах сидит, поджав колени к груди, и смотрит в стену.

Между нами валяется на холодном грязном полу Косалл.

Райте не тот парень, с которым я хотел бы провести последние секунды, но выбора мне никто и не обещал. Так что я останусь здесь, в безымянном доме, рядом с безымянными трупами. Неплохое место. Рядом с мечом. Потому что, если уж мне суждено отбросить копыта, я хочу умереть в обществе жены.

Или не только.

Что за штука этот меч! Я до сих пор чувствую, как он вонзается мне в живот. Как ноют мои зубы от звонкой дрожи, когда меч перебивает мне позвоночник. Меч Берна. Меч Ламорака.

Интересно, где его добыл Ламорак много лет назад? Чувствовал ли он в своих руках тяжесть рока? Этот меч разрушил мою карьеру. Этот меч отнял жизнь Шенны. Косалл – все, что от нее осталось.

Все, что осталось от нас всех.

Он переходил от Ламорака к Берну, к Райте, к Делианну…

Ко мне.

И для каждого из нас он значил нечто иное, но все же сродственное. Вроде того, что бормотал Крис в бреду про Клинок Тишалла: всерассекающий меч. Он лежит на занозистых досках между мною и Райте, и вот тут ему самое место. Или нам: по разные стороны всерассекающего клинка ждать конца света.

Столько боли…

Столько ненависти…

Все между нами разделяет, будто клинок, и все же мы сейчас вместе. У нас не осталось, в сущности, никого, кроме друг друга. Не с кем мне больше разделить эту минуту. Ни с кем другим я не мог бы просто сидеть и ждать, пропади оно все пропадом.

– Так тихо, – бормочу я. – Думаешь, все кончено?

Райте пожимает плечами и отворачивается.

Ага.

Я гляжу на меч. Боюсь коснуться его. Должно быть, я понял, для чего он здесь, уже когда клинок выпал из воздуха, чтобы упасть точно между нами.

Это прощается с нами Крис.

Когда я впервые увидал его в тренировочном зале, на нем была эта дурацкая маска безумного ученого, и я понял, что этот парень – живая беда. И как же мне было странно и горько, когда я вернулся на Землю после своего фримода и мне сказали, что Крис пропал…

Должно быть, тогда я истратил всю скорбь, потому что сейчас испытываю лишь благодарность. Только счастье оттого, что знал такого человека. Один Крис Хансен стоит херовой тучи Коллбергов и Марков Вило, горы Ламораков и королей Канта и прочей сраной мрази, обитающей в нашем болоте. Хотел бы я, чтобы Шенна с ним встретилась – по-настоящему, когда оба они еще были людьми. Думаю, он бы ей понравился.

Больше того: думаю, она бы восхищалась им.

Посижу тут еще немного. Буду рассказывать себе все истории о нем, что помню. Расскажу себе про его холодную отвагу, о том, как он мог встать стеной и делать что должно.

Вот так прощаюсь с ним я .

Самому себе расскажу? Вот еще.

– Райте! – говорю я вполголоса. – Давай я поведаю тебе одно сказание…

16

Тело Ма’элКота покоилось на берегу реки, обхватив колени руками, словно древний валун на лугу, обнаженный вековой эрозией. Социальный полицейский подступил к нему опасливо, неуверенный в своем положении на чужой земле.

– Стимулятор введен. Скоро она очнется, – проговорил он. – Но ненадолго.

– Знаю, – ответил слепой бог голосом великана.

– Она очень слаба, – предупредил офицер. – Нагрузка на сердце… не думаю, что она доживет до вечера.

Тело продолжало глядеть на воду.

– В лимузин.

Полицейский отошел. Слепой бог направил тело Ма’элКота за ним. На минуту оно остановилось, не сводя взгляда с невидимой Анханы. Та часть слепого бога, которой был Ма’элКот, могла видеть происходящее там глазами своих поклонников: лишь Возлюбленным Детям дозволялось служить в имперской армии.

– Задраить двери, – приказало оно наконец.

Силовой привод не работал; полицейскому пришлось вручную опускать крыло и запираться изнутри.

Часть слепого бога, которой был Ма’элКот, потянулась к силе своего божественного «я»: бестелесному образу, которому молились его поклонники. Вливая эту мощь в телесную оболочку, он телекинетически прикрепил себя к подстилающей осадочную равнину скале и наполнил мышцы силой.

– Ждите меня в машине, – промолвил он. Потом ухватил лимузин и швырнул в реку.

Лимузин – водонепроницаемый и сработанный из современных титановых сплавов – закачался на воде, точно пробка, и медленно поплыл вниз по течению. Великан мог столкнуть машину с берега одним усилием воли, но некоторые вещи, как правильно заметил когда-то Кейн, просто требуют, чтобы их делали вручную.

Мыслью устремившись к глине на речном берегу, Ма’элКот выдернул кусок весом в сотню килограммов и резцом воображения придал ему облик: невысокий мужчина, сложенный, точно боксер, худощавый, хотя и оплывший немного за последние годы – жирок на талии, намек на брыли – со взглядом пронзительным и холодным. Дважды переломанный нос наискось пересечен шрамом.

Собрав в кулак волю, бог заговорил.

– Кейн !

«Некоторые вещи, – мелькнуло у него в голове, – просто требуют, чтобы их делали вручную».

17

Посреди рассказа о Боллинджере в голове у меня вспыхивает белая молния, и на миг я цепенею от мысли о том, что бомба все же взорвалась. Но мука все длится и длится, рев и грохот разламывают мне череп изнутри, складываясь в голос. Нет – Голос. И я его знаю.

Он зовет меня по имени.

– Кейн… в чем дело?

Райте тянется ко мне, но я отстраняю его одной рукой, другую прижимая к виску, чтобы голова не раскололась.

– Слышу, – отвечаю я.

– Я ГРЯДУ ЗА МЕЧОМ. Я ГРЯДУ ЗА ТОБОЮ, КЕЙН.

– Я так и знал.

– И Я ЗНАЛ, ЧТО ТЫ ВСТРЕТИШЬСЯ СО МНОЮ.

– Ага, ты же у нас, блин, гений.

Райте смотрит на меня, словно я окончательно на фиг съехал с катушек.

– Я МОГУ ПРИСЛАТЬ ЕЩЕ СОЛДАТ. МОГУ ПРИСЛАТЬ ЕЩЕ ТУРБОЛЕТОВ. МОГУ ПРИСЛАТЬ ЕЩЕ БОМБ.

– Не утруждайся. Я сдаюсь.

Тишина в голове.

– Ты слышишь, урод? Я сдаюсь. Поднимаю руки. Присылай кого хочешь. Я уже сдался. Меч твой.

Лицо Райте озаряется пониманием, смешанным с благоговением, потом темнеет от ужаса.

– А В ОБМЕН?

– Вера, – отвечаю я. – Мне нужна моя дочь. Живая.

Молчание.

– И раз уж мы начали торговаться, на острове, да и во всем городе еще остается толпа ни в чем не повинного народа. Отпусти их, а?

– ЗАЧЕМ?

– Потому что я так сказал, урод! На твое слово: я получаю Веру, и ты отпускаешь горожан. Ты получаешь меч и меня впридачу. Иначе я уношу ноги. Ловить меня тебе придется очень долго.

Молчание.

– Чем дольше ты тянешь, тем выше окажется цена.

– ХОРОШО. Я ПРИНИМАЮ ТВОИ УСЛОВИЯ.

– На твое слово.

– КЛЯНУСЬ.

Его присутствие покидает меня, и я приваливаюсь к сырой стене.

– Ма’элКот!

Райте зря слов не тратит.

– Слепой бог. Одно и то же.

Он с сомнением хмурится.

– Думаешь, он сдержит слово?

Я поднимаю меч, и в моей руке он с рокотом пробуждается к жизни. Стискиваю рукоять, покуда клинок не запоет в унисон с моей памятью: от звона болят зубы.

– Какая разница? – Я поворачиваю Косалл, пока солнечные зайчики не побегут по лезвию. – Я-то не собираюсь.

В день пророчества исполненного и преображенного равнина Мегиддо стала мощеным переулком, а зима Фимбуль – пожаром, и собрались воедино отголоски и призраки истины: Ахура-мазда и Ахриман, Сатана и Яхве Эль Саваоф, Тор и Йоргмандр, Князь Хаоса и Возвышенный Ма’элКот.

Пришел час битвы между темным аггелом и богом праха и пепла. Пришла пора разорваться небесам и расколоться земле, чтобы прах их смели ветра бездны. В каком же обличье соединятся осколки мира, если суждено им сойтись вновь, – о том по-разному говорилось в каждом пророчестве, легенде или сказании.

Все они ошибались.

Глава двадцать пятая