10

Судя по тому, как торопливо стражники Донжона чистили лампы, Делианн рассудил, что вот-вот должно случиться нечто важное.

Заложив руки за голову, он наблюдал, как по решетке из хлипких мостков, подвешенной над Ямой, от лампы к лампе проходит бригада фонарщиков. Первый держал багор; его обязанностью было цеплять лампу крюком за цепь и подтаскивать туда, где другой мог ухватиться за массивные латунные скобы, наваренные по окружности лампы, и удержать бадью с маслом на месте. Третий гасил пламя колпачком со шлем размером и при помощи ножа продергивал служивший фитилем серый канат с запястье толщиной, чтобы тот сильней выступал над покрытым патиной носиком лампы и оттого горел сильней и ярче.

Снова началась лихорадка, и Делианн качался на ее волнах, задремывая, и приходя в себя, и задремывая вновь, блуждая среди видений – пустыни и очаги, летние дни и ленивые языки пламени. Ему казалось, что всякий раз, прочищая очередную лампу, стражники Донжона прибавляли огня в его мозги, и отчего-то это немного его забавляло.

Некоторое время он лежал на спине, глядя на лампы и размышляя о пламени: о свете и тепле, безопасности и погибели. У него всегда был дар призывать пламень: на этом даре основано было его мастерство чародея. Пламя в его руках могло выделывать такие кунштюки, какие простому смертному и представить трудно. Делианну казалось, что пламя, возможно, могло послужить метафорой всей его жизни – как огонь, он был вернейшим из слуг, но, вырвавшись из-под хозяйской власти, обратил мир в пепел…

Он так и не узнал, чем было «нечто важное»; к тому времени, когда галерея и мостки переполнились вооруженными самострелами стражниками, и сержант заорал на заключенных, чтобы те встали перед его светлостью Тоа-М’Жестом, ответственным за общественный порядок – и приказал застрелить одного зэка, собравшегося оскорбить его светлость, потому как не вскочил вовремя, – Делианн уже крепко спал, распростершись на камнях, и его тело заслонили от взглядов сверху тесно сгрудившиеся вокруг него кейнисты под водительством т’Пассе.

Делианн так и не увидел герцога. Ему снился огонь.

11

Высочество входит в мою камеру, словно лис, которому мерещится тявканье гончих. Он ежится, словно по нему муравьи ползают, и поминутно слизывает пот с губ. Прошедшие годы сказались на нем скверно: он здорово поправился, – но щеки все равно обвисли, и под глазами виднеются темные круги. Шевелюра уползла куда-то за Белую пустыню. За ним следуют двое офицеров из Глаз Божьих.

– Кейн, я пришел сюда из уважения к тому факту, что ты когда-то спас мне жизнь, – говорит он, касаясь уголка рта указательным пальцем правой руки. – Но я более не друг тебе, и не жди от меня снисхождения. Когда ты обратился против господа нашего Ма’элКота, ты пожертвовал нашей дружбой.

Его короткий жест – часть «тихой речи», кодовой системы, которой пользовались под его руководством Рыцари Канта. Он означает: «Враг рядом. Подыграй». Указательный, второй палец – врагов двое; он хочет сказать, что оба Глаза Божьи – шпионы и при них он не может говорить открыто.

Судя по тому, как он потеет и дергается, можно предположить, что у него ранняя стадия ВРИЧ, и офицеры, которые следят за ним, – не больше, чем параноидный бред. С другой стороны, Глазами Божьими руководил когда-то Тоа-Сителл, и столь же легко можно предположить, что у него остались свои люди в руководстве подразделением.

– В жопу такую дружбу, – отвечаю я, складывая поверх одеяла, накрывающего мои ноги, колечко пальцами левой руки: «Понял». – Я хочу договориться.

– Ты ничем не сумеешь выкупить свою жизнь, – произносит бывший король Канта, потирая уголок рта большим пальцем левой руки. Этот жест означает «правда». – Ты умрешь в день Успения, как предначертано.

Ну, честно сказать, я очень на это рассчитываю: перспектива еще много лет разбираться в осколках прошлого меня как-то не радует.

Но смерть свою я выберу сам.

И никому не позволю сделать это за меня.

– Я могу о многом тебе рассказать, – предлагаю я. – Могу объяснить, почему люди убивают друг друга по всему городу и почему станет только хуже. Могу подсказать, что сделать с этим.

Кончик большого пальца не потирает, а дважды постукивает по губе: «Правда?»

Я холодно смотрю на него. Пусть гадает.

– И чего ты просишь за эти сведения?

Я делаю глубокий вдох и складываю пальцы домиком, якобы ради того, чтобы похрустеть костяшками.

– Хочу на волю. Выбраться отсюда так же легко, как попасть: в Яму и мимо.

Мои большие пальцы смыкаются на первом слове, расходятся, пока я произношу «…на волю. Выбраться отсюда так же легко, как…», смыкаются вновь: «…попасть: в Яму…» и расходятся окончательно: «…и мимо».

Его высочество глядит на меня, щурясь, осмысливая сплетение жестов и слов: «Хочу попасть в Яму». Потом глаза его вылезают, как лопнувшие яйца из скорлупы.

– Ты с ума сошел?!

Он тут же приходит в себя и показывает «понял», одновременно вплетая свой выкрик в наш спектакль на двоих.

– Кейн, ты – Враг господень. Освободить тебя может только личный приказ его сияния. Поверить не могу, что у тебя дерзости хватило спросить!

Я делаю вид, что почесываю подбородок, чтобы показать ему «правда».

– Тогда, может, спросишь его? На тебя катится целая лавина дерьма, твое высочество, а я единственный чую вонь.

– Тоа-М’Жест, – рассеянно поправляет он меня, поглядывая то на одного соглядатая, то на другого, будто не в силах решиться. Оба стоят по стойке «вольно» и делают вид, будто ничего не слышат. – И как прикажешь мне идти к патриарху с такой ерундой? – спрашивает он, нервно потирая руки. – Ты оскорбляешь меня своими предложениями.

Большие пальцы рук смыкаются на словах «оскорбляешь меня».

Ага, понял.

– Вот, значит, как? – переспрашиваю я, недоверчиво моргая. – Вот что я получил за то, что спас твою неблагодарную жопу? «Отвали, на том свете встретимся»? С каких пор ты так скурвился?!

– Придержи язык, – холодно обрывает он меня. – Ты обращаешься к герцогу Империи…

– Герцог Империи, блин? С пидором гнойным я болтаю! Чем ты стираешь с носа говно Тоа-Сителла? Языком?

Он багровеет.

– Кейн… – начинает он, но меня уже не остановить.

– Могу догадаться, как ты пролез в кабинет министров. Как думаешь, если бы я каждый день подставлял жопу этому педику отмороженному, он бы и меня сделал герцогом? Никогда не играл в «чем-обедал-патриарх»?

Глаза Божьи хрипят, как удавленники, и делают шаг ко мне, но его высочество проворнее. Подскочив ко мне, он хватает меня за грудки обеими руками и вздергивает над койкой.

– Меня ты можешь оскорблять сколько влезет, – рычит он, – но никогда не оскорбляй патриарха. Никогда, ты понял? Только его милостью я смог выделить тебе эту камеру – иначе ты оказался бы в Яме. Ты этого хочешь? – Он трясет меня, словно крысу, раз, другой. – Этого?

– Да соси ты хрен со своим гостеприимством – хотя нет, не порти себе аппетит перед вечерней.

Он швыряет меня на койку с такой силой, что я прикладываюсь головой о стену и вижу фейерверк.

– У тебя крайне странная манера просить друзей об услугах, – холодно замечает он. – Кажется, я их тебе оказал слишком много.

Он оборачивается к одному из Глаз Божьих:

– Передайте сержанту тюремной стражи, что я не стану более оплачивать этому человеку отдельную камеру. Пусть его бросят в Яму к прочему сброду.

– Эй, – неуверенно бормочу я, – эй, твое высочество, я же пошутил…

– Меня зовут Тоа-М’Жест , – поправляет он, – хотя тебя это более не должно волновать. Увидимся на Успенье, Кейн.

Он делает поворот «кру-гом» совсем по-военному и выходит из камеры.

– Эй, да ну тебя! – умоляюще окликаю я его, когда соглядатаи выходят вслед за ним. – Совсем шуток не понимаешь?

Дверь захлопывается, и лязгает засов.

Хорошо иметь друзей.

12

Рев пламени над Общинным пляжем, и в Лабиринте, и вокруг «Чужих игр», и на палубе речной баржи слился с очистительным костром над деревней в Зубах Божьих, превращаясь в единый голос толпы, войска, разом вскрикнувших пленников Ямы, и Делианн обнаружил вдруг, что уже проснулся.

Он протер глаза, пытаясь сосредоточить взгляд. Кожа обжигала ладони. Заключенные вокруг орали что-то, вскакивая на ноги, но Делианн не мог разобрать слов.

– Что случилось? – хрипло спросил он в пустоту. – Почему все кричат?

Когда он заговорил, т’Пассе опустила глаза и даже присела рядом, чтобы не пришлось перекрикивать толпу.

– Тебе это будет интересно, – сообщила она, одной рукой указывая на галерею, тянувшуюся по краю Ямы, а другой дергая чародея за руку.

Делианн позволил поднять себя на ноги, хотя в бедрах вспыхнула боль, и вновь ощутил вес тела. Там, куда указывала т’Пассе, пара стражников ворочала коромысло лебедки; лязгали храповики, и медленно опускались на цепях сходни. Когда мост коснулся дна Ямы, пленники расступились. Наверху стояли двое «козлов» в сером тряпье, держа на носилках незнакомого темноволосого мужчину.

– Это Кейн , – проговорила т’Пассе изумленно и почтительно. – Это Кейн. Они спускают его в Яму.

Делианна шатнуло. От жара мгновения растягивались, клейкие и тягучие, между ударами пульса. Измученный, полуслепой, завороженный накатившим странным чувством – будто присутствует при событии необъяснимо и необыкновенно значимом, словно выпал из прошлой жизни, чтобы угодить в тысячу лет назад позабытое сказание, – он оперся о плечо т’Пассе. «Козлы» лениво потащили носилки вниз.

Человек на носилках был темноволос и смуглолиц, крепко сложен, но уже немолод: клочковатую черную бороду припорошила седина. Он лежал недвижно, закрыв глаза, точно мертвый, и штаны из серой холстины на неподвижных ногах были заляпаны засохшими бурыми и красными пятнами. Это никак не мог быть Кейн – он выглядел таким слабым.

Совсем как человек.

В криках толпы слышалась злоба.

Делианн помотал головой, будто хотел забыть увиденное; он не мог ни говорить, ни думать. Дежа вю обрушилось лавиной и вышибло дух. Он видел этого человека прежде …

Словно все байки о похождениях Кейна разом ожили в его мозгу, словно он заранее знал, что враг Ма’элКота – всего лишь сухощавый темноволосый мужчина средних лет и совершенно непримечательной внешности.

Но он ведь не знал…

Если бы Делианну пришло в голову задуматься об этом раньше, он понял бы, что у него сложился тот же образ Кейна, какой представал перед каждым, кто слышал легенды, но не видел лица: кулаки, точно стальные молоты, одним ударом крошащие камень, плечи в сажень, мышцы словно булыжники, глаза точно факелы в мещере, оскал хищника, вскормленного людской кровью…

Почему же тогда он смотрел на калеку перед собой и чувствовал, что знаком с ним?

Затаив дыхание, Делианн соскользнул в чародейский транс, пытаясь ощутить токи черной Силы, о которых упоминала Кайрендал. Поначалу он мог уловить лишь алые струи, источаемые бешено орущими заключенными, – ярость толпы, направленную на лежащего. У человека на носилках невозможным образом не было собственной Оболочки – но алые струи цеплялись за что-то, окружающее калеку: мгла в воздухе, черный туман, сгущающийся под напором чужого гнева.

Тень не походила на обычные Оболочки; не студенистая, плотная аура, которую привык видеть чародей вокруг любой живой твари, а дым и мгла, текучие, зыбкие, наполовину призрачные, словно пытались обмануть Делианна, затуманенные лихорадкой глаза. Сосредоточившись, опытный разум чародея мог пробить туманную завесу, навести взгляд на это мерцание… но по мере того, как оно обретало плотность – прозрачно-серые и белесые полосы в черном коконе, будто призрак самоцвета – Оболочки прочих пленников, «козлов», стражников и самого Делианна истаивали, обращаясь в яркие воспоминания.

Сила есть Сила: все цвета и обличья магии в конечном итоге проистекают из единого источника, так же, как энергия во всех своих цветах и обличьях – от света через стальной клинок до нейтронного крошева коллапсара – в основе своей остается энергией. Но как и энергия может обладать радикально отличными свойствами в зависимости от того, какое состояние принимает, так и Сила имеет формы. Известняк, в толще которого вырублен Донжон, задерживает и отражает токи Силы, которой пользуются людские и перворожденные тавматурги, лишая их силы; но сама скала обладает Силой, собственной ноткой в песне мирового разума.

И похоже было, что этот нерослый, искалеченный человек населяет те фазовые состояния Силы, что остаются закрытыми для окруживших его заключенных.

Делианн вглядывался в струи черной Силы, окружавшие калеку. Ему доводилось слышать о таких вещах – о людях, в чьей Оболочке проглядывали темные пятна – но сам он никогда с ними не сталкивался. У него на глазах невысокий калека бросил что-то тащившим его носилки вертухаям, и те остановились на полдороге ко дну.

Злые, бешеные вопли заключенных сменились глумливым хохотом, насмешками, притворно ласковыми приглашениями: лай человекообразных гончих, возомнивших, будто почуяли страх.

– Ке-ейн! Эй, Кейн!

– Не заголодал, Кейн? У меня найдется чем закусить!

– Глянь на его штаны – уже обделался!

– На кол тебя насажу!

– Давайте тащите его! – крикнул кто-то вертухаям. – Тащите! – и все больше зэков подхватывало этот клич, пока голоса их не слились в ураганный рев.

Делианн едва слышал – ток черной Силы завораживал его. Мгла сгущалась вокруг увечного человека, покуда чародею не стало казаться, будто он и обычным зрением может разглядеть ее. Она струилась сквозь стены Ямы, точно их и не было, и нерослый калека втягивал ее в себя, вдыхал, словно набирал Силу полной, полной грудью.

Одной рукой он вцепился в край носилок и с трудом сел, глядя на хохочущую, гикающую толпу в Яме.

И улыбнулся.

– Господи, – прошептал Делианн, – господи боже ты мой…

Улыбку он вспомнил: белые волчьи клыки в темной клочковатой бородке, и глаза, полыхающие темным холодным огнем, словно мерзлый обсидиан.

«Ты просто напрашиваешься, чтобы я отвернул тебе голову».

«Ну, в общем, да. Именно так».

И та же ухмылка, то же ледяное темное пламя в зрачках, не поблекшее в памяти за четверть века.

«Я – за».

От шока он выпал из чародейского транса, и тут же накатила такая боль в бедрах, что ноги отказали, и Делианн обвис на плече т’Пассе.

– В чем дело, Делианн? – тревожно спросила она. – Что случилось? Ты живой?

Богиня говорила об этом человеке и просила Делианна не забывать его – но Делианну привидеться не могло, что судьба напомнит ему об этом вот так. Даже мысленно он не мог произнести имени.

– Это не Кейн, – прохрипел он. – Не Кейн.

– Он самый, – заверила его т’Пассе.

Невысокий, увечный, темноволосый человечек поднял свободную руку, сжал кулак и нарочито медленно, словно наслаждаясь невыразимо сладостной минутой, показал его собравшимся в Яме зэкам. Ухмыльнулся ярящейся толпе.

И распрямил средний палец.

На миг наступила тишина – будто все разом затаили дыхание, и в тишине этой явственно был слышен голос калеки: веселый и резкий, жесткий, точно кремень, и черный, как пережаренный кофе.

– Пошли все на хрен, уроды, – проговорил он. – Это вы видели? Кому надо – подходи, стройся.

Делианн едва услышал ответные вопли. Кременно-жесткий голос высекал искры из его рассудка. Чародей заглянул калеке в душу.

13

Это случилось мгновенно, невольно; вхождение крошило зубами кости чародея, высасывало мозги, раскалывало череп, точно орешек, выдергивало кишки иззубренным языком. «Во что встанет тебе избранная тобою судьба, я даже представить не могу», – писал когда-то Крис Хансен.

Теперь ему не пришлось представлять.

Его дар вернул его в прошлое, на семь лет назад, швырнув на песок арены, на стынущий труп, пробив мечом живот. Одной рукой он хватался за рукоять меча, чтобы пробудить его чары, другой прижимал к лезвию шею предателя. Голова предателя осталась у него в руках, и он швырнул ее, словно мяч, на колени сидящему рядом богу. Бог выдавил те слова, ради которых Хэри пошел на смерть, слова, которые спасали и его, и богиню, которую он любил, – и когда радужный ореол портала Уинстона замерцал вокруг, чтобы утащить за собою в преисподнюю Хэри и все, чего он касался, он потянулся… чтобы взять бога за руку.

Зачем?

До сего дня Хэри не приходило в голову задуматься об этом.

А в ответе на этот простой вопрос крылась суть всей его жизни.

Делианну вспомнилось, как много лет назад он ощутил, что этот парень реальнее его самого, что склонный к смертоубийству обаятельный хулиган находится в резонансе с некоей фундаментальной структурой бытия. Тогда он мечтал сам коснуться этой вышней реальности. Теперь ему это удалось: и в груди его закрутилась спиральная галактика боли и потерь.

Делианн выпал из сердца калеки почти сразу же. Задыхаясь, вцепился он в плечо стоящей рядом женщины. Наверху увечный человечек беспечно махнул «козлам», словно дворянин, раздающий указания носильщикам паланкина, и те двинулись дальше.

Чтобы перекрыть вопли толпы, Делианну пришлось кричать т’Пассе в самое ухо.

– Дотащи меня к нему! Т’Пассе, умоляю! Мы должны защитить его! Они ж его растерзают!

Она покачала головой и, наклонившись к чародею, гаркнула в ответ:

– Уже сделано! Наши люди ждут Кейна у подножия лестницы.

– Мы должны… должны идти туда! – настаивал Делианн. – Обязательно!

Т’Пассе склонила голову к плечу, окинула чародея долгим задумчивым взглядом и ответила уже потише:

– И чем, по-твоему, ты в силах помочь самому Кейну? Делианн, ты едва стоишь на ногах.

– Ладно. – Делианн осел. – Ладно, только… – Взгляд его бегал между полом, потолком, фигурами зэков, избегая лишь ее. – Не в том дело, чем я могу помочь ему, – проговорил он наконец. – А в том, что он может сделать для меня. Я должен поговорить с ним. Хоть минуту. – Ему стыдно было, насколько отчаянно – безнадежно – это прозвучало, но т’Пассе то ли не заметила, то ли не сочла важным. Но чародей не мог ответить: «Потому что когда-то он сказал мне, что я самый храбрый сукин сын из всех, кого он встречал». Не мог сказать: «Потому что двадцать семь лет назад я его предал». – Ты все спрашиваешь, чего я хочу. Я хочу… должен… поговорить с этим человеком. Хоть недолго. Но я должен.

Т’Пассе прищурилась, будто пыталась разглядеть в его сердце крошечную язвочку, потом лицо ее прояснила неожиданная улыбка.

– Ладно, – ответила она. – Я и сама не прочь переброситься с ним словечком.

14

Т’Пассе пришлось отчаянно работать локтями в толпе, чтобы они вдвоем сумели добраться до кучки мрачно торжествующих кейнистов, удерживавших в стороне остальных заключенных, вскоре после того, как «козлы» пустились в обратный путь по сходням. Свара уже унялась, кое-кто в толпе, равно как среди кейнистов, мог похвалиться свежими ранами, и между двумя группами образовался неширокий зазор. «Козлы» отволокли носилки обратно на галерею, и стражники принялись поднимать сходни.

Кольцо кейнистов расступилось, пропуская т’Пассе и Делианна.

Невысокий калека сидел на голых камнях, вытянув перед собой неподвижные ноги. На обступивших его кейнистов он поглядывал, точно волк, попавший в стадо оленей; когда взгляд его упал на т’Пассе, он раздраженно нахмурился, обводя рукой спины защищавших его заключенных.

– Ты в этом шапито главный клоун?

– Я т’Пассе с холма Нарнен, бывший заместитель посла Монастырей у Двора Бесконечности, – невозмутимо отозвалась она. – Не знаю, что такое шапито, но если я правильно угадала смысл, то да, я здесь главный… клоун.

– Монастырка, – хмыкнул он. – Это я еще из твоих лекций понял: словно малолетних дебилов учишь.

– Ты слышал?

Он оскалил зубы.

– Я молился, чтобы тебя кто-нибудь грохнул.

– В день Успения твои молитвы будут услышаны. Радует ли тебя столь явная демонстрация могущества веры?

– Тогда и спросишь. – Он оперся на локоть, наклонив голову, пытаясь заглянуть за ее широкую спину. – А это что за щенок? Откуда взялся?

Т’Пассе отступила, и калека впервые глянул Делианну в лицо. Черные глаза широко распахнулись на миг, потом сощурились вновь.

– Ну… – пробормотал он. – Долби меня козлом…

– Хэри, – неслышно выдохнул Делианн. Даже теперь он с трудом верил своим глазам. – Это же ты, да? Правда? Хэри Майклсон …

В прищуренных глазах расцветала тоскливая полуулыбка.

– Давно не виделись, Крис.

Вопли зэков уже начали стихать, переходя в обычный слитный гул голосов, но разницу возмещал звон в ушах Делианна, скрывавший цепенящее рассудок изумление. Встретившись, взгляды их стерли прошлое Делианна, словно последние двадцать семь лет были для него лишь тренировкой, подготовкой, репетицией для роли, от которой прежде он мог лишь бежать, но теперь нашел в себе силы отыграть до конца.

«Я справлюсь, – подумал он. – Наконец я готов».

– Да, – проговорил он. – Давно не виделись. Я больше не Крис Хансен, Хэри. Зови меня Делианн.

– Да ну? Как наследника Митондионнов?

– Это я и есть, – пояснил Делианн.

– Так ты принц-подменыш? – Хэри покачал головой, улыбаясь, будто услышал не всем понятную шутку.

«Пожалуй, можно сказать, что я король-подменыш».

– Вроде того, – произнес он вслух.

– Точно? Ну ладно тогда… – Калека оперся на одну руку, чтобы другую протянуть чародею. – Рад познакомиться, Делианн, – проговорил он. – А меня зови Кейном.

– Так значит, это ты , – пробормотал Делианн. – В конце концов это все же ты – Кейн.

Хэри пожал плечами, и пальцы его сами собой вцепились в грязные полотняные штанины, скрывавшие парализованные ноги. Потом встряхнулся, будто освобождаясь от кошмара.

– Да, – ответил он. – Я бы с радостью устроил встречу старых друзей на часок-другой, но покуда на меня еще смотрят, надо провернуть пару делишек. Скажи-ка мне одну вещь…

– Что ты хочешь узнать?

Кейн стиснул кулаки и захрустел костяшками – по одной, чередой глухих, смертоубийственно мерных щелчков, словно заряжая револьвер.

– Кого я должен убить, чтобы как следует напиться?

Есть череда сказаний, что начинается в стародавние времена, когда боги людей порешили, чтобы смертные чада их в жизни своей короткой ведали лишь печаль, и потерю, и несчастье.

И вот случилось так, что один из смертных прожил едва ли не весь выделенный ему срок, не познав горечи поражения, ибо сей смертный мог испытать поражение, только сдавшись. И вскоре царь богов людских взялся научить упрямого смертного смыслу поражения. И в конце – а конец этот ждет всех, кто дерзает соперничать с богами – упрямый смертный сдался и умер.

Но среди мудрых череда сказаний не кончается его смертью.

Неспокойно лежалось в могиле тому мертвецу; не могли удержать его объятья земли. Труп его извивался, и бился, и плакал, вспоминая о прежней жизни.

Однажды вышел из сумрачного, непроглядного леса странник. Вел странника ветер из-за края мира и указал ему путь к непокойной могиле. Глянул тогда странник на погост, и заговорил с умершим, и сказал ему: «Рой глубже, ищи могилу темней».

Ибо странником тем был подлый рыцарь, а тому ведомо было, что, лишь опускаясь, можно подняться .

Глава пятнадцатая