5

Жирный камнеплет в грязном буром фартуке метнул из-за прилавка под нос Делианну полную тарелку – яичница с кровяной колбасой и мясо неопределенного происхождения. В мир постепенно возвращались краски. С той ночи, когда чародей попал в «Чужие игры», он впервые оказался на свежем воздухе; он промок не меньше залитых грязью улиц, ему было зверски холодно в тонкой хлопчатобумажной рубашке и штанах, и пробивавшихся сквозь плотные, низкие лилово-сизые тучи лучиков солнечного света едва хватало, чтобы придать яичным желткам соломенный оттенок.

Он поерзал на шаткой табуретке и оперся на исцарапанную стойку, едва ли менее жирную, чем еда в тарелке, рядом со смертным, который спас ему жизнь. Стойка неровным четырехугольником окружала мангал, очаг и здоровый котел с жарочным маслом. Посетителей обслуживали двое камнеплетов; вели они себя точно муж и жена, но были похожи, точно брат с сестрой. Уточнять Делианн не стал.

Навес спасал посетителей от дождя. Стойка, табуреты и навес вместе занимали добрую треть мостовой улицы Мориандар, и забегаловка эта была вовсе не единственной. Впрочем, почти все заведения были по случаю дождя пусты. В этом, кроме Делианна и хуманса, был всего один клиент – толстый древолаз с порванными крыльями: он распростерся лицом вниз в другом углу стойки, накрыв голову руками, и храпел, точно страдающий астмой бульдог.

Хуманс отправлял в рот кусок за куском яичницу, шумно жуя. Делианн мог только изумляться; сам он и забыл, когда в последний раз у него был аппетит.

– Чо не ешь?

Делианн неуверенно повел плечами.

– Лучшая, блин, яичница в Городе Чужаков. Да жри ты, блин! Я плачу. Не заставляй меня жалеть, что я тебя вытащил.

Хуманс фыркнул с полным ртом и подтолкнул чародея локтем, будто выдал бог весть какую шутку.

Чародей развернулся спиной к стойке и оперся на нее локтями, наблюдая, как, сгорбившись и втянув головы в плечи, перебегают от навеса к навесу редкие прохожие.

– Лучше бы ты позволил огру меня прихлопнуть, – пробормотал он. – Это было бы справедливо.

– Справедливость? – переспросил хуманс с дружеской усмешкой. – Что за зверь такой? – Он протянул Делианну ладонь: – На. Отсыпь горсть справедливости. Нет? Ну тогда хоть скажи, какая она на вкус? Чем пахнет? Какого цвета? – Он помотал головой и сунул в рот еще кусок яичницы. – Не говори мне о справедливости. Мы же оба взрослые люди.

«Да ну? – мелькнуло в голове у Делианна. – Насчет себя я никогда не был в этом уверен».

– Не боишься потерять работу? – спросил он чуть погодя.

Спутник его пожал плечами.

– Да не. Руго, конечно, тупей разбитого обуха, но сердце у него доброе.

– Он убийца.

– Ха, а я кто? Не сегодня только.

– Это может стоит тебе не только места, – заметил Делианн.

Хуманс снова пожал плечами.

– И что? Мой выбор. – Последнее слово он проговорил с особенным, едва заметным нажимом.

– Не пойму, с чего ты решил мне помочь.

– Да уж не ради твоих благодарностей!

Делианн отвернулся.

– Ха, – буркнул хуманс. – Это я не со зла. От спасенных самоубийц спасиба не жди. Да это ты по Кайре мог заметить, нет?

– О да, – вполголоса согласился Делианн. – Но я все еще не понимаю.

Вздохнув, хуманс отложил вилку.

– Тяжеленько будет объяснить-то. Я не все по уму-то делаю, понимаешь? Иной раз втемяшится что-то в башку невесть откуда. А я уж если возьмусь за дело, так уж назад не оглядываюсь.

– Ладно-ладно… но почему?

– Не знаю. Просто… у ее светлости в спаленке-то я вот что подумал, когда она завела насчет Кейна и всего прочего – она все твердила, что знала Кейна и что вокруг него все летит в тартарары. Ну ей и взбрело в голову, что ты связан с Кейном.

– Кейн… – повторил Делианн тихонько. – Я ведь о нем почти ничего не знаю.

– Зато я знаю. Я с ним был неплохо знаком. Не то чтобы в большой дружбе мы были, но, можно сказать, приятельствовали. Он мне как-то руку сломал.

– Ничего себе приятель!

– Слушай, он мог меня вообще грохнуть! Черт, я ему до сих пор благодарен. Этот перелом спас мою шкуру. Заработал-то я его за день до Успения Ма’элКотова. Понимаешь, я тогда был рыцарем Канта: если б не рука, я бы точно оказался тогда на стадионе Победы, ну и полег бы вместе со всеми. Много приятелей моих там осталось. Так это я вот к чему: из-за того перелома я и с Ниелой познакомился. Она за мной ухаживала – лихоманка меня пробрала, все такое. К слову сказать, с переломом и лихорадкой я не только на стадион не попал, я и во второй Династической не участвовал. Теперь у меня есть дом, жена, малыш, работа вот неплохая – и все потому, что я был знаком с Кейном так близко, что он скорей перебил мне руку, чем убивать. Понимаешь?

– Все равно не понимаю, – признался Делианн. – Я-то тут при чем?

– А вот: ошиблась Кайра. Это не вокруг Кейна все в тартарары летит. Оно обычно само собой выходит. Ежели хорошо поискать, всегда найдется на кого свалить вину – ну, вроде как она всех собак на тебя навешала. Силенок у нее не хватило посмотреть судьбе в лицо. Вот что убило Туп и Пишу – ее слабость. Но признаться в этом она не может, вот тебе и не повезло.

Он слегка пожал плечами, как бы извиняясь за проступок хозяйки, и отправил в рот еще кусок яичницы.

– Но я-то в эти игры не играю, – продолжал он с набитым ртом. – Я вот как скажу: никогда не знаешь, где кирпич упадет. Делай что можешь, держи ушки на макушке, и, может, все еще обернется к лучшему. Так со мной и вышло. Какого рожна мне тебя убивать за то, в чем нет твоей вины?

– Это моя вина, – произнес Делианн.

– Чушь собачья.

– Моя. Я должен был знать. Мне следовало сдохнуть в горах. Теперь и ты заражен; твоя смерть тоже на моей совести.

– И что? Кой толк убиваться над тем, чего не изменишь? Как по мне, так убивать людей надо за то, чего они еще не сделали, понимаешь?

– Ты не знаешь, что это за чума – ВРИЧ, – произнес Делианн. – Ты сойдешь с ума. Ты станешь думать, что весь мир тебя ненавидит, что все хотят убить тебя, даже лучшие друзья, даже жена, даже ребенок…

– Похоже на скверное похмелье.

– Поэтому ты убьешь их первым. Если ты протянешь достаточно долго, то перебьешь всех, кто для тебя что-то значил. А потом умрешь сам в страшных муках.

Хуманс снова вздохнул и отчекрыжил вилкой здоровый кусок яичницы.

– М-да, хреново.

У Делианна отвисла челюсть.

– И все? Это все, что ты можешь сказать?

– А чего ты ждал? Может, богиня вернется и все исправит. Тогда и беды не будет, верно? А если не вернется – ну, кто знает… может, все и так образуется.

– Я знаю, – мрачно пробурчал Делианн. – Нутром чую. Что-то не так. Богиня не вернется.

– Может быть. Но ты с другой стороны посмотри: может ведь и вернуться. Если бы ты не явился в Анхану, чума все равно добралась бы сюда. Мы ведь ниже по течению от того места, где ты ее подхватил, верно? Так что если бы ты сдох в горах, здесь так и так случилась бы та же хрень, только вот богиню некому было бы позвать. Так что расслабься, приятель. Может, ты все-таки спас мир.

– И все равно это моя вина.

– Мгм, вина. – Хуманс повел плечом, пережевывая кусок кровяной колбасы. – Еще одно слово вроде «справедливости». Не говори мне его, покуда не наложишь вины полную тарелку и не наберешь ложку. Я не верю в правых и виноватых.

– А во что ты веришь?

– Хочешь знать, во что я верю? – Хуманс нагнулся к нему, заговорщицки блеснув глазами, и понизил голос. – Вот во что: Закона Нет.

Прописные буквы слышались в его голосе. Мгновение человек вглядывался в лицо чародея, будто ожидал некоего загадочного отзыва на пароль, и, не получив его, с ухмылкой пожал плечами.

– Хотя нет, есть один. Я его сам установил: если ты не сожрешь чертову яичницу, я надеру тебе тощую остроухую жопу, а тарелку забью в глотку. Приступай.

Поразмыслив секунду, Делианн пришел к выводу, что причины отказаться у него нет, и развернулся, чтобы отправить в рот кусок яичницы. Даже остывшая, та была великолепна: золотисто-масляная, поджаристая, перцу как раз в меру. Делианн сглотнул, потянулся за вторым куском, и обнаружил, что узел, стянувшийся за недели у него под ложечкой, начал развязываться сам собой.

– Меня зовут Делианн, – сказал он, протягивая руку.

– Знаю, – отозвался хуманс, пожимая ее. – А я Томми. Очень приятно.

– Мне тоже. Э… Томми…

– А?

– Ну… спасибо, наверное.

Человек расхохотался, подтолкнув чародея локтем.

– Да ну. Не бери в голову. Доедай и пошли. Темнеет уже, а нам пора.

– Куда?

Томми подмигнул:

– С друзьями тебя хочу познакомить.

6

В низеньком кольце из спекшейся, растрескавшейся глины посреди комнаты трепетал огонь; кизячный вытяжной колпак над очагом поддерживали три толстеньких столба. Окон в комнате не было; всю обстановку ее составляли стол из грубо отесанных досок и несколько стульев. На одном из них восседал завернутый в еще мокрое одеяло Делианн.

Он смотрел в очаг и думал, что огонь – это живая тварь.

Огонь пожирает пищу – в данном случае сухой навоз, вероятно, купленный днем с телеги Счастливчика Джаннера, – и соединяет ее с кислородом в химической реакции, высвобождая жизнедарящую энергию. Но пламя не подвержено эволюции. В нем нет мутаций, нет естественного отбора способствующих выживанию черт. Огню все это не нужно: он уже совершенен. Огонь есть огонь: где пожарче, где потусклее, белое, или золотое, или прозрачное, как пустынный жар, пламя суть неразделимо единое существо, возрождающееся раз за разом, стоит обстоятельствам позволить. Убей его, и огонь возродится в ином месте; неизменный, он служит символом перемен.

Неудивительно, что огонь был первым и самым жизнестойким из людских богов.

Сидеть на стуле было почти удобно, невзирая на простоту конструкции. Наброшенное на плечи одеяло кололо холодную, влажную кожу репьями, но Делианн не жаловался. Ему казалось, что он выпадает из реальности, отделяется от нее, и все вокруг было неважным и мелким. Он полностью отдал себя в руки Томми, и покорно следовать за кем-то оказалось неожиданно уютно.

Делианн был почти уверен, что комната, куда привел его Томми, располагалась в Лабиринте. Пожалуй, надо бы внимательней следить, куда идешь, но, ковыляя под леденящим кости дождем, чародей полностью погрузился в транс: подавить боль в ногах он мог, только постоянно стягивая к себе Силу.

В какой-то момент кривые улочки Города Чужаков сменились широкими невыразительными фасадами мануфактур и амбаров Промпарка. Потом они с Томми свернули в паутину переулков между оседающими домами. Облишаенная штукатурка чередовалась с гниющими кривыми досками, подчас еще покрытыми сажей и золой. В Лабиринте ничто не пропадало зря; даже от сгоревшего дотла дома остается пара-другая пригодных для новой стройки досок.

Томми сидел на корточках у очага, потирал руки и морщился от жара. Делианн тупо взирал на него. Дрожь постепенно унималась. Потом хуманс подтащил к очагу стул, развернул его и устроился спиной к огню.

– Задницу подсушить надо, – извиняющимся тоном сказал он. – Как посижу в мокрых штанах, так потом такой геморрой…

Он поерзал, словно ягодицы его не вполне умещались на стуле, и опустил подбородок на высокую спинку.

– Приятели мои подойдут скоро. Ты им свою байку и расскажешь – ха, я бы и сам не прочь послушать ее целиком. Вот потом и поговорим, что захотим сделать.

– Поделать тут уже нечего, – тупо пробормотал Делианн. – Тут ни я, ни ты ничем не поможем – одна Эйялларанн.

– Ежели все вместе брать, так оно конечно. Мне, понятно, не все ведомо, но я слушал-то внимательно и понятие имею. С большими бедами одним способом справиться можно: по кусочку отгрызать. Типа: ну ладно, я не могу спасти город. Если ты прав, я и себя-то не спасу. Я заразу подхватил, мне карачун. Но, может, я могу спасти жену и сына?

Делианн отвернулся.

– Надеюсь.

– Спасибо. Значит, я хочу спасти семью. Чтобы получить то, что хочу, я и болтаю с тобой, понимаешь? Если кто-то может подсказать мне, как спасти моих родных, так это ты.

– Я… э-э… – Делианн откашлялся, стараясь избавиться от стоящего в горле комка. – Томми, я помогу тебе чем сумею.

– Верю. Вот поэтому я пытаюсь помочь тебе .

Пламя за его спиной превращало редеющие волосы в нимб, по лицу ползли струи окаймленных алым теней. Делианн попытался вглядеться в лицо собеседника, но оно тонуло в сумраке.

– В чем?

Томми хохотнул.

– В том и вопрос, да? Послушай, чему я научился от Кейна – рассказать?

Делианн пожал плечами.

– Вот как он говорил, – промолвил Томми. – Только две вещи для человека имеют значение: чего он хочет и на что пойдет, чтобы заполучить это. Все, что мы считаем важным – крутой ты или красавец, умен или глуп, или благороден, – это уже мелочи.

Он застыл, и Делианн ощутил на себе пристальный взгляд хуманса из-под скрывавшей лицо ползучей тени. Войдя на миг в чародейский транс, он обнаружил, что Оболочка Томми испещрена ослепительно-зелеными спиралями, туго стянутыми витками, в точности как знаки, которыми перворожденные отмечали свои диллин – врата между мирами.

– Итак, – промолвил Томми сдержанно. – Чего ты хочешь?

Делианн молча воззрился на него.

– Да ну. – Томми ободряюще кивнул. – Простой же вопрос. Чего ты хочешь?

– Я… э-э… Я, наверное, не совсем понимаю вопрос…

– Еще как понимаешь.

Делианн беспомощно помотал головой.

– После всего, что случилось, всего, что я натворил… с Кайрой… с «Чужими играми» и городом, с… с тобой, хотя ты спас мне жизнь, – я, кажется, убил всех…

– Слушай, я пытаюсь тебе кое-что втолковать. Напряги мозги. Чего ты хочешь?

Делианн поплотней закутался в колючее одеяло и понурил голову.

– Чего ты от меня ждешь?

– Не этого. – Томми, фыркнув, помотал головой. – Вам, умникам, порой тяжелей всего бывает сообразить. Ладно, смотри: я прошу тебя принять решение. Сделать выбор. Решай – чего ты хочешь . Холера, можешь мне даже не говорить, если не желаешь. Просто реши. Два часа тому назад ты мне заявил, что хочешь умереть. Правда? Ты об этом мечтаешь?

Делианн выдавил улыбку.

– Я бы этим удовлетворился.

Томми снова покачал головой, но теперь ни в голосе, ни на лице его не было и следа веселья.

– Дело не в том, чего тебе будет довольно. А в том, чего ты хочешь.

Делианн зажмурился, глубоко вдохнул и выдохнул словами:

– Наверное, по-настоящему я хочу, чтобы ничего этого никогда не случалось. Хочу проснуться и понять, что это был лишь дурной сон…

– М-м… извини, приятель, – с искренним сочувствием промолвил Томми. – Звон в колокольчик не вернешь. Прошлое осталось в прошлом, можно изменить только свой взгляд на него. А вот будущее – оно еще не прописано, понимаешь? Ты тут недавно про справедливость болтал. Как насчет нее?

– Ты сказал, что не веришь в справедливость.

Томми пожал плечами.

– Смотря какую. Конкретнее надо быть, Подменыш, за лесом не видно деревьев. Не говори «справедливость», а скажи: «Я хочу посадить урода, который срезал мой кошелек» или «Я хочу грохнуть парня, который снасильничал мою сестренку». В это я поверю. Понимаешь? Конкретнее надо. Бывало с тобой, что так чего-то хочешь, что все на свете ради этого отдал бы?

«Я хочу быть перворожденным чародеем», – вспомнил Делианн, и внезапно на него накатила всепоглощающая невыразимая тоска.

Чародей смотрел в глаза Томми в полумраке, и четверть века будто стерла незримая рука. «Хэри Майклсон просил его не забывать», – сказала богиня в той спальне, где она вернула Кайрендал с края могилы, а потом смяла вокруг себя реальность, ступив за пределы мира…

Как изменилась его жизнь за эти годы.

– Да, – пробормотал он в ответ. – Когда-то, давным-давно, я так мечтал об одной вещи, что сотворил ради нее редкую мерзость.

– И что случилось?

Делианн опустил голову.

– Я получил что хотел. Да вышло все не так, как ожидал.

– Так всегда бывает, верно? Тут не пожалуешься. Слушай, бывало ведь с тобой такое, что все летело в тартарары круче, чем ты мог вообразить? Знаешь, когда начинается с мелочи, а потом как грянет.

– Да, – выговорил чародей сквозь комок в горле, вспоминая вымершую деревню перворожденных в восточных предгорьях Зубов Божьих – как он крался сквозь сумерки с луком в руках, как кишели черви на языке мертвого фея. Откуда мог он знать, куда приведут его несколько шагов от окраины деревни к ее середине?

– Не-е, – хмыкнув, Томми покачал головой. – Я по глазам твоим вижу, что это скверная история. Давай в другую сторону. Найди байку повеселее.

Делианн закрыл глаза.

– Я не помню веселых историй.

– Еще как знаешь, лживый ты ублюдок! Просто сейчас веселье спряталось. Подумай.

– Нет. Это… – Он беспомощно покачал головой. – Даже лучшее, что случилось в моей жизни, – мое Приятие – обратилось теперь в кошмар. Не будь я принцем дома Митондионн, я не отправился бы в тот поход, никогда не зашел бы в деревню. Я не занес бы чуму вниз по реке…

– Ты принц? – Томми искоса глянул на него.

– Странно звучит, да? Это… Не знаю. Я на это не рассчитывал. Случайно вышло.

– Вот это, должно быть, неплохая байка. Веселая местами, да?

– Думаешь? – Делианн глянул на край одеяла: машинально он скрутил его в жгут и концы намотал на кулаки. «Торронелл… боги мои, Ррони, если бы ты мог быть со мной…»

Торронелл знал бы, как превратить рассказ в брызжущую черным юмором байку. Его сухая ирония сплела бы из полынных нитей прекрасный гобелен – такой был у него дар. Ррони мог выдернуть боль из ножевой раны. А Делианну это было не дано. На самом деле его рассказ демонстрировал горькую тщету бытия – попробуй тут посмейся.

Но Томми не отводил сочувственного взгляда, и, помедлив, Делианн вздохнул тяжело.

– Финнаннар , – вымолвил он. – Слышал такое слово?

Томми пожал плечами.

– Это вроде как закон гостеприимства у эльфов – извини, перворожденных, да?

Делианн отмахнулся.

– Сложная система обязательств, такая официальная и древняя, что стала почти законом природы. Она определяет, подробно и педантично, обязанности гостя по отношению к хозяину и наоборот, и гостя, наносящего ответный визит, и хозяина к гостю, явившемуся второй раз без повторного приглашения, и так далее и тому подобное, покуда не начнешь диву даваться, как только в этом не путаются на каждом шагу. Я стал принцем дома Митондионн, потому что решил, будто знаю финнаннар так хорошо, что могу найти в нем лазейку.

Он вспомнил, как вступил под своды Сердечной палаты, долгой, низкой пещеры в чреве живого дуба, служившей Живому чертогу тронной залою. Вспомнил бесконечные ряды сверкающего самоцветами перворожденного дворянства – и тишину, воцарявшуюся по мере того, как один за другим они видели истрепанные в пути одежды Делианна и скрывающий лицо капюшон Торронелла. Вспомнил, как трепетал Ррони, обеими руками вцепившись в запястье чародея.

Он выступил на ровный кружок в полу, называемый Пламень, в десяти шагах от Горящего трона и только тогда поднял голову, чтобы встретить жгучий орлиный взор Т’фаррелла Вороньего Крыла, Короля Сумерек. Делианну было двадцать три года, и более четверти жизни он провел, готовясь к этой минуте.

Он понятия не имел, насколько плохо подготовился.

Голос царя исходил будто из-под сводов палаты, словно сам Живой чертог взялся задавать вопросы от лица Вороньего Крыла. Ответы были у Делианна наготове: усталый путник просит лишь приюта на одну ночь и несет с собою скромный дар, который просит великого короля принять…

– Я принес королю подарок, – проговорил Делианн, глядя мимо Томми, в очаг. – Я боялся, что он откажется его принять, если преподнести дар обычным способом, поэтому я… оформил его как дар гостеприимства, от которого, согласно финнаннар , отказаться невозможно. Реакция короля была слегка… экстравагантна.

– Я бы сказал! – буркнул Делианн. – Он усыновил тебя? Из-за подарка?

– Это был хороший подарок, – сознался Делианн. – Я вернул ему младшего сына.

Томми молча уставился на него.

– Мы встретились лет двадцать пять, может, двадцать шесть тому назад, когда я работал в прежнем заведении Кайрендал, в «Экзотической любви» – тогда я занимал твое, должно быть, место: я был лучшим вышибалой Кайрендал. Только не обижайся.

Томми пожал плечами.

– Нечасто в наших краях перворожденные принцы шляются по бардакам.

– Это был… особый случай. Не стоит уточнять.

«Особый случай» заключался в том, что младший наследник Короля Сумерек пристрастился к лакриматису и зарабатывал на наркотик у Кайрендал в борделе. Бледный, дерганый, поминутно выпадающий из реальности, он скрывался у нее полвека, собрав за это время немало постоянных клиентов из числа поклонников бича и клейма. Он стал знаменитостью, легендой; у него были клиенты третьего поколения – которых привели к нему отцы, которых пристрастили к этому определенными вкусами наделенные деды. Он стал неисчерпаемой бездной отвращения к себе, прикрытого непроницаемым, сухим, порой жестоким остроумием, и затер свое прошлое вполне успешно. Никто не подозревал о его истинном лице и не догадывался даже, что у него было иное лицо, кроме зримой миру маски мальчика для утех.

Но от взгляда Делианна ему было не скрыться.

Жгучая скорбь опалила сердце Делианна, когда он вспомнил долгие месяцы споров, постепенно подтачивавших упрямство Торронелла, решившего никогда больше не связываться с родными. Вспомнил – с той душераздирающей ясностью, какую память приберегает для поздних сожалений, – как сидел Ррони среди окровавленных атласных покрывал, среди разбросанных по полу кожаных ремней в блестящих заклепках, среди башмаков, ошейников и намордников, сидел и мял в руке черный шелковый капюшон.

«Я не могу вернуться, – говорил он, роняя слезы по одной. – Я не могу вернуться домой. Ты не понимаешь? Это, – он беспомощно обвел капюшоном развратно-роскошные номера, «Экзотическую любовь», свой образ жизни, – мне нравится . В этом я мастер – единственно в этом. Как могу я вернуться в Митондионн? Как смогу посмотреть в глаза отцу? Я больной, Делианн. Вот почему я не могу вернуться. И не смогу, потому что я больной ».

А Делианн был так рассудителен, так разумен, так терпелив и понятлив… так красноречив…

– Ну, я знал, что от короля мне полагается отдарок, – продолжал чародей равнодушно, голосом, лишенным даже боли, – но почти ожидал, что нас в ответ выставят за порог пинками. По рассказу Торронелла выходило, что его при дворе не привечали лет триста. Смысл нашей затеи был в том, чтобы загнать Воронье Крыло в угол, чтобы он волей-неволей должен был разрешить Ррони вернуться. А вот чего мы знать не могли – что скандал, испортивший Ррони жизнь, разрешился пару веков тому обратно и Воронье Крыло уже несколько десятилетий искал повода отменить изгнание.

– Ну что, – заметил Томми, – неплохая история получилась, верно? Со счастливым концом.

– Ага, – отозвался Делианн, – если закончить ее на этом. Проблема в том, что это история из жизни. – Он закрыл глаза. – А истории из жизни заканчиваются только смертью.

Хотя сцена в его памяти была отчетлива, словно фантазм, он не слышал голосов, радостных криков придворных, которые разнеслись по залу, когда Торронелл откинул капюшон. Память была глуха, как вестовой черен в руках Кайрендал.

Тот черен продемонстировал, чем закончилась дорога длиной в двадцать пять лет, начиная с первых дней в Анхане, когда Делианн держал Торронелла за плечи, покуда тот потел, и дрожал, и выворачивался наизнанку в наркотическом отходе.