На острове Старого Города добропорядочные обыватели с наступлением темноты обычно запираются в домах, если только не обязаны идти на стражу. Лишь констебли патрулируют улицы с фонарями, избегая лошадиных лепешек, которые какой-нибудь ленивый золотарь поленился убрать до комендантского часа.

На южном берегу, где вокруг герцогских угодий стоят дома богачей и знати, слуги обременены работой, а господа спят сном праведников.

И все же то тут, то там люди, случается, посматривают на небо. Матрос на барже, пришвартованной у стальных фабрик, чувствует, что ночью будет дождь, и смотрит на облака. Эльфийка-проститутка в Городе Чужаков плотнее укутывает шалью тонкие бледные плечи и бросает возникающим тучам человеческое ругательство. Сыновья-подростки барона Тиннарского после обычной забавы с кухонной девчонкой, пойманной у садовой двери отцовского дома, спохватываются, взглянув на светлеющее небо.

А некоторым вдруг доведется мельком увидеть тучу, превращающуюся в человеческое лицо, и они вздрогнут, испуганные неким знамением. Спустя миг туча вновь станет самой собой, и люди будут качать головами, вновь смеясь над озорством собственного воображения.

Такси блеснуло в последних лучах заходящего солнца, нырнуло ниже, в тень, и приземлилось у ворот на краю посадочного поля Эбби. Майклсон уже ждал его.

Дверь отъехала в сторону, и Хэри вошел. Он сел возле мини-бара, стараясь не замечать округлившихся глаз шофера, сидевшего за бронированным стеклом.

Голос шофера, шедший через переговорник, приобретал металлический отзвук.

— Господи, да это же вы! Я хочу сказать, вы — Кейн!

— Да, — кивнул Хэри. — Знаете, где находится Бачанан-кемп?

— Тюрьма, что ли? Конечно, Кейн. Господи, да когда я ехал на вызов, я знал, что вызывает Эбби, но имени там не было. Я думал, вдруг повезет, но не хотелось потом расстраиваться. Я думал, раз имени нет, может, нужно отвезти вашу подружку, или друга, или еще кого-нибудь… Но Кейн — нет, мне точно будет что рассказать детишкам!

— Окажи мне услугу.

— Конечно, Кейн, что угодно.

— Заткнись.

— Ну… ладно, Кейн, ты устал. Я понимаю, без проблем. Только дай автограф, а? Хэри зажмурился.

— Ты что, не слышал?

— Ну, жалко, что ли, один автограф? Это для моих детей, а то они ни в жисть не поверят, что я тебя возил, ну?

— Если я дам тебе автограф, оставишь меня в покое?

— Конечно, Кейн, как скажешь. Книжка там, на баре, на блокнот похожа.

Такси плавно поднялось в воздух, а Хэри отыскал маленькую книжку для автографов и расписался в ней. Потом вздохнул. Книжка была из настоящей бумаги — наверное, стоила кучу денег.

— Так зачем тебе в Бач?

Хэри проглотил подступавшую ярость; если он позволит ей вырваться наружу, это будет слишком унизительно.

— Слушай, я не хочу говорить с тобой. Я подписал тебе книжку и буду очень благодарен, если ты помолчишь.

— Конечно, как скажешь. — Шофер отвернулся от стеклянной перегородки, но Хэри все еще слышал его бормотание: — Да уж, стоит человеку выбиться в профессионалы, как он тут же забывает, откуда вышел…

Хэри уставился в окно, глядя, как солнце садится за Тихий океан. «А я — нет, — подумал он. — Я не забыл. И ничто не заставит меня забыть».

На юго-западе собирались грозовые тучи. Такси немного накренилось, входя в зону служебного транспорта, и водитель откинулся в кресле потягиваясь.

— Не возражаешь, если я посмотрю ящик? Хэри не ответил. Шофер дотронулся до сенсорной клавиатуры, и на ветровом стекле машины появилось изображение ЛеШон Киннисон, сделанное сверху крупным планом. Хэри моргнул — это были «Драконьи истории». Шофер наклонил кресло назад до полулежачего положения и стал пощипывать подбородок.

Кивающее лицо Киннисон прямо-таки излучало притворную симпатию.

— …могли бы вы объяснить моим зрителям, что такое модамп и почему Пэллес Рил попала в такую опасную ситуацию?

Когда на экране появилось его собственное лицо, Хэри закрыл глаза. Ему и так было противно произносить ту чушь, что понаписали для него сценаристы Студии; смотреть на себя было на порядок омерзительнее.

— Ого, Кейн, да это же ты! Черт, да ты там с ЛеШон. А она лапочка, а? Конфетка!

— Она просто старая драная крокодилица. Я еле оторвал ее пальцы от своих штанов.

— Нет, серьезно? Прямо во время шоу? ЛеШон Киннисон схватила тебя за яйца?

— Заткнись.

— … люди, которые знают всю эту технику — как понимаете, я к ним не отношусь… (Смех в аудитории.)

— Но я могу объяснить вам — и вашим зрителям — так, как объясняли это мне. Видите ли, Земля и Поднебесье — это одна и та же планета, находящаяся в разных вселенных. Каждая вселенная вибрирует по-своему — это называют вселенской константой резонанса. Ну, на самом деле она не вибрирует, просто так легче объяснить. Мы переносимся с одной планеты на другую, изменив свою константу резонанса, чтобы она соответствовала другой вселенной. Ну как, кто-нибудь понял? (Смех в аудитории.)

Теперь на экране появился Хэри, вытаскивающий из кармана жилета старинные карманные часы. Майклсон не мог смотреть; его лицо горело от унижения, а зубы скрежетали сами собой.

Внутренним взором он видел все происходящее на экране: вот он берет часы за цепочку, и край циферблата касается подставленной ладони.

— Сейчас Пэллес Рил похожа на эти часы. Рука снизу — это Земля. Вот видите, когда часы неподвижны, она здесь, на Земле. А теперь пусть Поднебесье окажется чуть повыше, видите, «но более высоком уровне реальности — допустим, на половине длины цепочки. Итак, если мы хотим поднять часы до этого уровня, не двигая руками, у нас есть два пути. Мы можем укоротить цепочку, вот так. Видите, как просто? Так действует фримод — проще говоря, модификатор частотности; конечно, этот термин не вполне корректен, но пусть уж… Так мы поступаем со стажерами, которых отправляем в Поднебесье надолго, иногда на целые годы, чтобы они завершили обучение и создали личность, которая сможет принести им славу. Когда они решают вернуться, они приходят в одну из условленных точек переноса, и оборудование снова удлиняет цепочку, вот так. Они возвращаются на Землю. Но тут есть одна проблема. Находясь во фримоде, актер ничем не отличается от аборигена. Он — часть Поднебесья, он полностью отрезан от Студии. Захотели бы вы долго пребывать в таком положении? Ведь нам достается все самое интересное, а вы этого и не увидите, (Аудитория выражает свое согласие.)

— Так вот, модамп — модификатор амплитуды, пожалуй, это не слишком правильное название, но это не важно — все немного сложнее. Именно это случилось с Пэллес, это случается со мной и со всеми остальными актерами, за Приключениями которых вы с таким удовольствием следите.

Хэри немного изогнул руку в запястье, и часы завертелись по кругу, поднявшись с помощью центростремительной силы чуть выше.

— Вот это и есть самый сложный путь в Поднебесье. Чтобы удержать часы на этом уровне, я должен постоянно вращать их. Понимаете, их постоянно нужно снабжать энергией. Именно так мы и делаем с помощью мыслепередатчика. Тот самый канал, который отправляет на Землю наши мысли и чувства, доставляет нам энергию от реактора Студии, чтобы мы могли оставаться в Поднебесье.

Хэри вспомнил притворное участие на лице наклонившейся к нему Киннисон и непреодолимое желание дать ей пощечину.

— Не могли бы вы объяснить, что происходит, если связь прерывается? — спросила ведущая.

Хэри перестал вращать часы и вместе с Киннисон и зрителями дожидался, пока они вернутся к нему на ладонь.

— Актер возвращается на Землю. Хэри в точности следовал сценарию; в этом месте ему надлежало помрачнеть.

— На самом деле все гораздо серьезнее. Понимаете, Поднебесье не примыкает к Земле, а как раз наоборот: оно так похоже на Землю потому, что они соответствуют друг другу, как две ноты, между которыми октава. Может существовать сколько угодно прочих вселенных, находящихся на энергетическом уровне, среднем между уровнем Земли и Поднебесья. Большинство из них так не похожи на нашу, что я не смогу даже описать их. Насколько я знаю, они враждебны нам. К примеру, в некоторых не может существовать углерод, газ, который так важен для нашего организма. Когда актер выпадает из фазы Поднебесья, он погибает. Некоторые при этом возвращаются в фазу Земли, однако зрелище это… страшное. Не хочу даже описывать его.

— И это произойдет с Пэллес Рил, если вы не найдете ее? Самый мрачный тон, какой только способен изобразить Хэри:

— Это уже могло произойти.

Желудок свело судорогой, и Хэри невольно открыл глаза, сразу же увидев собственное лицо, смотревшее на него с ветрового стекла.

Накренившись, такси перешло с одной полосы служебного транспорта на другую и покачнулось, так что на какой-то миг сквозь изображение на экране стали видны грозовые облака над Тихим океаном.

— Я знаю, когда вы надеваете шлемы, вы становитесь мною. Вы чувствуете все, что чувствую я. Вы знаете, что я люблю Пэллес. И клянусь, если с ней что-нибудь случилось, ничто на свете не спасет виновных в этом. Я заставлю Берна и Ма'элКота проклясть тот самый день, когда они появились на свет. Ни один виновный не скроется от меня. Клянусь!

Эти слова были написаны сценаристами рекламного отдела Студии, но это не имело большого значения. Принося клятву, Хэри был абсолютно искренен.

— Ого, ни фига! — хихикнул водитель. — Не хотел бы я рассердить вас.

Швейцар почтительно открыл перед Майклсоном дверь и придержал ее. Войдя в крошечную комнатку, Хэра пожал швейцару руку. Этот жест снисхождения к более низкой касте был необычен, однако хорошо известен обоим. После рукопожатия маленький пакетик чистого кокаина перешел из ладони Хэри в руку швейцара. Любой денежный перевод со счета на счет автоматически фиксировался, но кокаин и прочие стимуляторы свободно продавались представителям каст от профессионалов и выше. Наркотики стали обычным товаром на черном рынке и вполне приемлемым в качестве ненавязчивой взятки. Всякий раз, приезжая в Общественный лагерь Бачанан, Хэри привозил с собой солидное количество наркотика. Последовательная цепь взяток — от директора до рабочего, наблюдавшего за хирургически лишенными слуха трудягами киборгами, посещавшими интернированных — была для Хэри единственным способом поговорить с отцом.

Швейцар молча указал на сенсорную пластину на стене — перед отъездом Хэри должен был коснуться ее — и поднял раскрытые ладони.

Десять минут.

Хэри кивнул, и швейцар закрыл дверь. Щелкнул замок.

Дункан Майклсон скорчился между пропотевшими синтетическими простынями. Его глаза вращались как шарики. На лысом черепе вздулись вены, слабые руки судорожно цеплялись за смягченные ремни, а тихое мычание, доносившееся из слюнявого рта, могло послышаться разве что в кошмаре.

Черт, они же обещали, что Дункан будет в норме!

Хэри сердито тряхнул головой и уже решил коснуться сенсорной пластины, чтобы вызвать швейцара, однако вместо этого передернул плечами и подошел к маленькому окну.

Только приличные деньги, что Хэри платил за содержание отца в Баче, добавляя двадцать процентов сверх обычного ежемесячного взноса, спасали его от киборгизации, которая убила бы Дункана в считанные месяцы еще десять лет назад, когда он был заметно крепче, чем сейчас.

За исчерканным дождевыми струями окном неясно виднелся серый мир. Всего в нескольких метрах молния расколола деревце на пылающие осколки. Хэри непроизвольно отреагировал на треск дерева и последовавший за ним раскатистый удар грома: бросился на пол со сдавленным криком, перекатился и сел на корточки возле небольшого стола. Встряхнул головой и стал ждать, пока пульс придет в норму.

Дункан Майклсон открыл глаза.

— Хэри?

Тонкий жалобный голос был едва слышен.

— Это ты, Киллер?

Хэри взялся за металлическую спинку кровати и встал.

— Ого, растешь, Киллер. Как школа? — Папа, я… — Хэри прижал ладонь ко лбу. — Хорошо, папа. Просто здорово.

— Голова болит? Говорил я тебе, держись подальше от этой мастеровой ребятни. Черт, да я же профессионал, а ты с кем водишься? Скажи маме, пусть она тебя полечит.

Хэри чуть шевельнул рукой; пальцы прошлись по старому шраму у самой линии волос. Когда ему было десять, он подрался с компанией детей из рабочей среды, которые были старше его. Шестеро мальчишек наскакивали на него, распевая присобаченную к этому случаю песенку, названную ими «Сынок сумасшедшего».

Хэри мимолетно улыбнулся, вспомнив, что было дальше. Один из них упал со стоном, держась за расшибленный пах, другой орал, зажимая кровавые ошметки того, что было носом до знакомства с зубами Хэри. На какую-то долю секунды актеру стало жаль, что ему не десять лет. Уж он бы добрался еще до пары-тройки драчунов, прежде чем их вожак, Нельсон, врезал ему кирпичом.

Однако Хэри не питал склонности к ностальгическим воспоминаниям, и видение исчезло. В тот раз мама не смогла зашить ему рану от кирпича, поскольку уже три года как умерла. А Дункан к тому времени уже два года как свихнулся.

— Хорошо, папа.

— Вот и славно… — Рука Дункана бессильно поскребла державшие его ремни. — Не можешь чуток их отпустить, а то чешется.

Хэри ослабил ремни, и Дункан поскреб оставленные ими следы.

— Вот, теперь хорошо. Ты хороший мальчик, Хэри… хороший сын. Жаль, что я… ну, я мог бы… я… — Дункан закатил глаза, и слова превратились в утробное, бессвязное мычание.

— Папа?

Хэри потянулся к отцу. Его рука сомкнулась на плече Дункана. Он чувствовал каждую связку, каждую кость и сустав этого плеча. Выучка Кейна тотчас подсказала простейший возможный захват, который выбьет плечо, разъединит кость и связку.

Хэри отдернул руку, словно схватился за раскаленное железо. Одну долгую секунду он смотрел на ладонь, словно ожидая увидеть там ожог. Затем отпрянул от кровати и снова повернулся к окну, упершись лбом в прохладное гладкое стекло.

Почти вся Земля знала прилизанную историю жизни Хэри Майклсона, классическую сказочку крепкого паренька из рабочих гетто Сан-Франциско, и очень немногим было известно, что на самом деле Хэри не происходил из касты рабочих. Его отец, Дункан Майклсон, профессор социальной антропологии в Беркли, являлся фактически главным автором стандартных текстов на Западном наречии и специалистом по культуре Поднебесья, Мать актера, Девия Капур, познакомилась с Дунканом на его семинаре, посвященном принципам лингвистических сдвигов; она посещала семинар, учась в магистратуре. Союз двух семей исконных профессионалов оказался весьма благотворным, и первые воспоминания мальчика не были ничем омрачены.

Теперь Хэри понимал, что послужило причиной деградации отца. Став звездой, он смог оплатить медицинские тесты, точно установившие подоплеку болезни Дункана. Аутоиммунная болезнь постепенно разъедала синаптические клетки мозга и уничтожала центральную нервную систему. Как выразился один специалист, «последние двадцать лет мозг вашего отца постепенно превращался в пудинг».

Однако много лет назад, когда все еще только начиналось, Хэри понятия не имел, что его отец болен. Погруженный в прекрасный мир учебы, шестилетний ребенок из профессионалов не замечал странной задумчивости и возрастающей угрюмости отца.

Хэри помнил, как отец впервые побил его — удар тыльной стороной руки швырнул мальчика на ковер в отцовском кабинете, потом руки отца сжали его плечи и трясли до тех пор, пока из глаз не посыпались искры.

Он помнил крики и ссоры родителей — в них проскальзывали имена людей, которых он не знал, имена, которые Дункан называл на семинарах и лекциях, имена, при упоминании которых Девия Капур начинала дрожать и стучать зубами. Через много лет Хэри купил на черном рынке запрещенные книги, рассказавшие ему об этих людях: Джефферсоне и Линкольне, Вольтере и Джоне Локке. Тогда же он знал о них только то, что отца эти имена могли довести до беды.

Хэри помнил людей в серебряных масках, арестовавших Дункана, — они были из Социальной полиции. Мальчик уже спал, но проснулся от рычания Дункана и видел все происходившее через щель в двери.

Отец был либо слишком горд, либо слишком не от мира сего, чтобы лгать. Через неделю после его ареста полицейские пришли еще раз, чтобы отправить Хэри с матерью в двухкомнатную квартирку в рабочем гетто.

Долгие годы Хэри старался убедить себя в том, что его мать не развелась с отцом из-за сильной любви к нему и не желала покидать даже тогда, когда его прогрессирующее сумасшествие швырнуло их в жалкие трущобы. В других семьях развод мог бы спасти невиновную супругу, оставив ей ее касту. И только через много лет после смерти матери Хэри понял, что развод не спас бы ее, ибо она не донесла на отца, и она автоматически становилась его сообщницей.

Отец вернулся к семье только месяц спустя. Их имущество было конфисковано — люди, принадлежавшие к касте рабочих, не могли владеть доходами от работы профессионала. Ни у Дункана, ни у Девии не было навыков, необходимых рабочему, поэтому они перебивались случайной примитивной работой. А Дункану между тем становилось все хуже, он вел себя все более необъяснимо и все более ожесточенно провозглашал «права человека».

Хэри не было известно, что сокрушило его мать. Он знал, что однажды Дункан сильно поколотил ее, а врач рабочей клиники не имел никаких лекарств, кроме димедрола, и потому не смог вылечить ее. Самым ярким воспоминанием Хэри о матери было то, как она лежит в их крошечной квартирке, вся в поту, и дрожащими руками бессильно хватает его за руки. «Позаботься об отце, — просила она. — Больше у тебя никого нет. Он болен, Хэри, и не может позаботиться о себе сам».

Через несколько дней она умерла в той же кровати. В это время он, семилетний, играл в стикбол за несколько кварталов от дома.

Временами Дункан приходил в себя. Когда у него бывала ясная голова, он был приторно-ласков с сыном и изо всех сил старался быть хорошим отцом, в глубине души сознавая, что это невозможно. Он приложил немало усилий, чтобы дать Хэри образование, научил его читать, писать и считать. Он раздобыл достаточно кокаина, чтобы не только купить экран, но и дать взятку местному технику за нелегальное подключение его к библиотечной сети. Дункан и Хэри просиживали у этого экрана многие часы напролет, читая книги. Однако это бывало в хорошие дни.

Хэри быстро усвоил, что, когда отцу плохо, ему безопаснее оставаться в трущобах гетто, чем рядом с Дунканом. Мальчик обрел почти сверхъестественную чувствительность и способность к адаптации; он легко мог учуять перемену в состоянии отца и действовать согласно ситуации, в соответствии с очередным приступом безумия. Он научился видеть мир таким, каким видел его Дункан, и рано понял, что любой отказ или отступление от требований отца означает жестокие побои.

Тогда же он научился давать сдачи. Лет в десять он усвоил, что побои остаются побоями независимо от того, защищаешься ты или нет. Но сопротивление давало ему возможность избежать побоев.

В этих случаях он шел в единственное место, доступное ребенку рабочего, — на улицу. Его живой ум и умение приноровиться к обстановке помогли мальчику выжить среди шлюх, воров и наркоманов, среди извращенцев из высших каст и насильников. Его всегдашняя готовность дать отпор в любое время и в любых обстоятельствах снискала ему славу такого же ненормального, как его отец, а пару раз даже спасла ему жизнь.

К пятнадцати годам он уже неплохо знал мир. Путем логических рассуждений он пришел к выводу: отец сошел с ума, потому что слишком долго пытался обманывать себя. Он читал книги демагогов, утверждавших, будто мир таков, каким отцу хотелось его видеть. А когда мир показал свое истинное лицо, Дункан не смог вынести этого, ибо так и не сумел отделить реальность от выдумки.

Хэри дал себе клятву никогда не обольщаться. Он будет смотреть миру в глаза и принимать его таким, какой он есть.

Детство, проведенное на улицах гетто, окончательно вышибло из него все иллюзии по поводу неприкосновенности человеческой жизни или изначальной доброты всех людей. К пятнадцати годам Хэри успел убить двух мужчин и уже пять лет кормил себя и отца воровством и работой на воротил черного рынка.

Менее чем через месяц после своего шестнадцатого дня рождения Хэри задумал привлечь к себе внимание Марка Вило. Еще через две недели он собрал свои скудные пожитки и уехал. На прощание отец сделал попытку проломить ему голову гаечным ключом.

Вило гордился тем, что заботился о представителях низших каст. Хэри не знал, что Вило обеспечивал его отца все шесть лет, пока он рос, оканчивал училище Студии и три года жил в Поднебесье, постигая секреты профессии. Когда Хэри вернулся, готовый к карьере актера, его отец уже несколько лет получал специальный уход и лекарства, благодаря которым к нему временами возвращалось ясное сознание.

Единственной проблемой Дункана оставалось все то же неумение заткнуться вовремя.

Лишившись привилегий касты профессионалов, он уже не мог преподавать. Вместо этого он тайком собирал у себя на квартире молодежь из касты рабочих. Там обсуждались запрещенные доктрины, о которых рассказывал Дункан. В свою очередь, ученики распространяли эти идеи среди своих знакомых.

Полиция наверняка знала об этом, но в те дни она была более терпима. Только после Кастового бунта Дункана обвинили в подстрекательстве и поставили перед выбором: либо изоляция в окружении глухих служащих, например в Бачанане, либо киборгизация и жизнь работяги.

Что бы Дункан ни сказал или написал в Баче, это не доходило до внешнего мира. Из людей он мог общаться только с хирургически лишенным слуха трудягой, который заботился о его личных нуждах.

Дункан был подключен к сети, однако его экран работал лишь на вывод информации. Все его просьбы передавались директору по электронной почте специального типа, разработанной именно для таких случаев. Дункан не мог контактировать не только с внешним миром, но даже с другими заключенными Бачанана.

Однако за определенную сумму эти правила — как, впрочем, любые другие — могли быть нарушены, И именно благодаря этому Хэри чувствовал себя в абсолютной безопасности, разговаривая с отцом. Когда ветер, продувавший жизнь Хэри, становился слишком горьким, он приходил сюда ради нескольких мгновений мира и покоя.

Прохладное стекло успело нагреться под его лбом.

— На этот раз я действительно у них в руках, папа, — негромко произнес он. — Они взяли меня за задницу.

Дункан прекратил мычать. Теперь Хэри слышал только собственное дыхание да стук капель по стеклу.

— Меня заставляют убить еще одного короля Анханы. Я с трудом пережил убийство Тоа-Фелатона… пережил чудом. Я должен был умереть в том переулке. Если бы Коллберг не добился аварийного переноса… А этот Ма'элКот, он такой… такой… даже не знаю. У меня дурные предчувствия. Думаю, в этот раз мне не выпутаться.

Когда тебя никто не слышит, делать такие признания очень легко.

— Похоже, теперь мне конец.

Хэри прижал ладони к стеклу и уставился на тлеющие остатки деревца.

— Я ведь прекрасно понимаю, на что иду. Еще в училище тебе говорят без обиняков: «Твой долг перед обществом — покрасивее рисковать жизнью». Но Приключения становятся все хуже и хуже, они стараются убить меня, папа, каждое следующее Приключение чуть сложнее предыдущего, каждая ставка чуть выше, а условия чуть хуже. С их точки зрения… Не знаю, наверное, они не могут иначе. Кто купит себе мою роль в Приключении, если будет знать, с какой легкостью оно мне далось?

— Ну так кончай с этим. Уходи.

Тонкий и невнятный голос тем не менее был реален — на какой-то миг Дункан пришел в себя. Хэри отвернулся от окна и встретился с кротким взглядом отца. Внезапно смутившись, он откашлялся в руку.

— Я… э-э… не знал, что ты проснулся.

— По крайней мере останешься в живых, Хэри, — пролепетал Дункан. — А это чего-нибудь, да стоит.

— Я… да… я не могу сделать этого, папа. Я уже подписал контракт.

— Расторгни.

— Не могу. Понимаешь, там Шенна. Моя жена, папа.

— Помню-помню… Когда-то я видел вас вместе по сети. Поженились… год назад?

— Три года.

— Дети есть?

Хэри покачал головой и уставился на свои сплетенные пальцы.

— Она там, в Анхане, — молвил он. У него перехватило горло — почему так трудно говорить о ней? — Они… — Он хрипло откашлялся и вновь посмотрел в окно. — Она потерялась в Поднебесье и погибнет, если я не убью Ма'элКота.

В наступившей тишине было слышно только свистящее дыхание Дункана.

— Понял. Я видел какие-то… «Драконьи истории»… — Казалось, из-за недостатка воздуха в легких Дункану трудно было добавить убедительности своим словам. — Хлеба и зрелищ, Хэри. Хлеба и зрелищ.

Это была любимая фраза отца. Хэри не понимал всей ее глубины, однако кивнул.

— Твоя проблема, — с натугой продолжал Дункан, — это совсем не Поднебесье и не его император. Проблема в том, что ты раб.

Хэри раздраженно пожал плечами — он уже не раз слышал об этом. В затуманенных глазах Дункана каждый выглядел рабом.

— У меня как раз столько свободы, сколько я могу удержать.

— Ха. Ты… больше, чем ты думаешь. Ты победишь. — Дункан в изнеможении откинулся на подушку.

— Конечно, папа.

— И нечего меня подбадривать, Хэри, черт тебя… — Несколько секунд он пытался отдышаться. — Слушай меня. Рассказать тебе, как ты победишь их? Рассказать?

— Расскажи, папа. — Хэри подошел к кровати и склонился над отцом. — Вот, я слушаю. Расскажи, как я могу победить их.

— Забудь… забудь правила…

Хэри постарался не выдать разочарования ни голосом, ни взглядом.

— Что ты имеешь в виду?

— Слушай… они думают, что купили тебя. Они думают, что ты принадлежишь им целиком и полностью и будешь делать все, что они скажут.

— Они чертовски близки к истине.

— Нет… нет, слушай… твоя жена… ты ее любишь. Ты ее любишь.

Хэри не мог ответить, не мог заставить сжавшееся горло произнести хоть звук.

— На это они и рассчитывают… это их ставка. Но это единственное, что у них есть… и они думают, будто они в безопасности…

Хэри застыл нахмурившись, но не произнес ни слова.

— Слушай, Хэри, — шептал Дункан, мало-помалу закрывая глаза. — Все, что делается ради любви, превыше добра и зла. Понял? Превыше.

Актер вздохнул. О чем он думал? Надеялся, что сумасшедший отец даст ему хороший совет? Он с досадой покачал головой и произнес:

— Конечно, папа, превыше. Понял.

— Устал. Спать хочу, М-м… Хэри?

— Да?

— Ты когда-нибудь… рассказывал ей… обо мне? «Правда есть правда, — подумал Майклсон. — Смотри миру в глаза».

— Нет. Я никогда не рассказывал ей о тебе, — ответил он. Дункан кивнул с закрытыми глазами. Свободная рука шарила по тому месту, где раньше были ремни.

— Я хотел бы… после того, как ты спасешь ее, я хотел бы встретиться с ней. Один-единственный раз. По сети она кажется очень милой.

— Хорошо, — внезапно охрипнув, согласился Хэри. — Она и вправду милая.

Бриллиантовый зал на двадцатом этаже Студии сверкал и переливался всеми цветами радуги, бросая яркие отблески на лица присутствующих. Большинство составляли праздножители, причем некоторые пришли со своими инвесторами — у бизнесменов, как правило, нет денег или связей, достаточных, чтобы оказаться среди избранных.

Из всех североамериканских актеров Кейн собирал самую большую аудиторию. Каждый год тысяча зрителей платила по сто тысяч марок за право обладания виртуальной кабиной с семью Приключениями — конечно, исключающими возможность смерти или физического повреждения героя.

Каждый год Студия собирала по тысяче марок с десяти тысяч человек просто за право стать в очередь. Одной из привилегий этих плательщиков являлись встречи со звездой на таких вот приемах перед Приключением.

Подобно остальным приемам, нынешний был устроен как костюмированный бал. Здесь собралась только элита. Тема вечера — «Враги Кейна».

Хэри ходил взад и вперед. Он был облачен в копию поднебесной одежды Кейна из черной кожи. Войдя в роль Кейна, он нарочито грубо отвечал на слюнявые пожелания, советы и похлопывания по спине. Это было вполне терпимо — по крайней мере, изображая Кейна, он мог позволить себе не улыбаться.

Коллберг поспешил к Хэри и взял его под руку. Председатель был одет в красно-золотую ливрею королевского слуги. Актер не сразу понял, что председатель изображает Джемсона Тала, старшего дворецкого Тоа-Фелатона. Внезапно Майклсону захотелось перебить ему горло.

— Вы получили свою речь?

— Да.

— Вы ее просмотрели? Она… скажем так, не слишком обычна.

Коллберг нервничал и потел — находясь среди представителей высших каст, он всегда очень нервничал. Хэри понял, что Коллберг — единственный администратор на приеме, сумевший добиться привилегии обладания виртуальной кабиной с Приключениями Кейна. Все участники приема были гораздо выше него.

Все — кроме Хэри.

Майклсон посмотрел на руку администратора, сжимавшую его локоть. Будь он сейчас Кейном… О, Кейн моментально оторвал бы руку этому ублюдку! Хэри же произнес:

— Да, администратор. Я просмотрел ее, все в порядке. Он с подчеркнутым вниманием посмотрел на влажную руку Коллберга и добавил:

— Не обижайтесь, администратор, но на нас люди смотрят.

Коллберг отпустил его руку так поспешно, словно обжегся об нее. Облизнув губы, одернул куртку и сказал:

— Минут через пятнадцать будет обед, а вы еще не появлялись в северном конце зала. Хэри пожал плечами.

— Уже иду.

Он протиснулся сквозь группу инвесторов, одетых как Медвежьи стражи Кхуланской орды; две их спутницы-праздножительницы были наряжены в меха и крылатые шлемы самого Кхулана Гтара. На ходу обменялся рукопожатием с каким-то экзальтированным праздножителем — на его гримировку ушло не меньше пяти килограммов грима; этот идиот потратил чуть ли не шестьдесят марок на то, чтобы нарядиться вождем огрилло, которого Кейн убил в «Отступлении из Бодекена». Шестьдесят марок! Большая часть рабочих не получала столько и за неделю. Среди бесчисленных Бернов, крутившихся вокруг Хэри, пухленьких Бернов с дряблыми мускулами, актер разглядел некоего умника, вырядившегося в богомольного воина из народа Крркс; с такими бойцами Кейн сражался в «Погоне за короной Дал'каннита».