Огр снова встряхивает меня — видимо, в качестве не слишком учтивого предупреждения.

— Не выкидывай номер-ров, — рокочет он, щелкая клыками. — Я тебе запросто покажу, где раки зимуют.

— Ладно, — негромко говорю я, — поглядим.

Я подтягиваю колени к груди и брыкаюсь, словно дикая лошадь, выгнув спину. Ноги попадают в торс огра, и мне кажется, будто я топаю по каменному полу. Огр рычит, но цель моя заключалась не в этом.

Ударив его в грудь, я перекатываюсь через плечо, как футболист в атаке. Оказавшись позади огра, я обхватываю его голову ногами, изображая нечто вроде полунельсона. Он хрюкает и инстинктивно поворачивает голову, чтобы вонзить мне в бедро свои мерзкие клыки. Один из них рвет кожу и вонзается в мою плоть.

Вот теперь будет больно.

Я изворачиваюсь и, напрягая пальцы, бью назад, аккурат в край глаза огра. Глаза у этих чудищ покрыты твердой пленкой, как у змей, но вырубить их не труднее, чем человечьи. Я вонзаю руку в глаз, откуда фонтаном забила кровь, потом вырываю этот глаз размером с бейсбольный мяч из глазницы под мокрый треск рвущихся мускулов. Теперь глаз висит только на зрительном нерве, слегка касаясь щеки хозяина, Огр визжит у моего бедра и отпускает мою руку, чтобы прижать лапы к морде. Я разгибаю ноги, снова брыкаюсь и высвобождаюсь из его клыков.

Падаю мешком, однако вскакиваю на ноги. Скорость, с которой обжигающая кровь льется по ногам, говорит о том, что огр здорово меня потрепал. Просто смешно — после боя с Берном у меня не было ни царапины, а какая-то безмозглая скотина ухитрилась вырвать из меня кусок мяса.

Огр трубно ревет, пытаясь запихать глаз обратно в глазницу. Окружающие пятятся от меня, зажимая уши. Берн снова начинает биться, изо всех сил изворачиваясь и рыча угрозы, однако два огра крепко держат его и отпускать, видимо, не собираются.

Я бросаю взгляд на Кайрендал; она, похоже, собирается использовать какое-то заклинание. Из наплечных ножен я достаю свой последний метательный нож, демонстрирую ей — и она отказывается от своих намерений.

В краткий миг тишины, когда огр переводит дыхание, я громко объявляю:

— Я ухожу. Первые трое, что попадутся мне по дороге — мужчина ли, женщина или нелюдь, — умрут. Прямо здесь и умрут.

Мне верят. Дорога к двери мгновенно очищается, и я бегу изо всех сил, вылетая к солнечному свету и запахам города.

Яростные крики Берна у меня за спиной заглушаются городским шумом.

А все-таки иногда страсть к насилию мне неплохо служит.

Далеко впереди я замечаю шагающий по улице Мориандар отряд констеблей. Я сворачиваю. Мне нужно найти где-нибудь пристанище и позаботиться о ране. Кантийцы исключаются — прежде необходимо выяснить, правду ли говорила Кайрендал о связи короля с Глазами. Его величество — мой друг, однако это вовсе не значит, что я доверяю ему.

Ответ ясен. В Анхане есть одно место, где я могу претендовать на убежище. Надо только добраться туда живым.

Три шага в глубь подходящего переулка — я прислоняюсь к дощатой стене, разрываю присохшие к ране брюки и перевязываю рану поясом. Пока этого достаточно, как-нибудь потом я наложу швы и сделаю нормальную перевязку.

Нога уже начинает распухать, в ней стучит кровь, и я знаю, что мне надо успеть выбраться из Города Чужаков, пока она не онемела. Достаточно посмотреть на стелющийся за мной кровавый след, чтобы понять — я теряю слишком много крови. К тому же сильная хромота заставляет гадать, насколько повреждена мышца.

Переулок, подворотня, следующая извилистая улочка. К северо-западу от ее изгиба я вижу еще один отряд полиции. Они разбились на группы по четверо, стучат в двери и входят в магазины. Только тут я понимаю, что Кайрендал сдала меня сразу же после того, как я выбежал из ее комнаты. Я должен был предвидеть это. Я не держу на нее зла — я сам поступил бы так же, — но теперь мне будет довольно сложно выбраться из Города Чужаков.

Я отступаю обратно в переулок и поворачиваю в другую сторону, прячась за кучами мусора. У самого пересечения с улицей я нахожу подходящее укрытие, откуда видна улица и я смогу разглядывать проходящих эльфов и людей; мне предстоит выбрать кого-нибудь из них и убедить поделиться одеждой с беглецом.

Артуро Коллберг толкнул лицевой щиток вверх, отбрасывая его от глаз. Виртуальный шлем автоматически поднялся с головы. Администратор позволил манипулятору сделать укол транквилизатора и антацид. Нервы его дрожали, как перетянутые гитарные струны. Кейн все еще никого не убил, несмотря на то что положение беглеца в Городе Чужаков было многообещающим.

Похоже, Кейн не понимает, как важно сделать из этого Приключения конфетку. Господи, да ведь Студии получают деньги от зрителей всего мира! Если Кейн и дальше будет вот так вот отлынивать, то разрушит репутацию Коллберга, а вместе с ней — его надежды перейти в касту бизнесменов и стать преемником Вестфилда Тернера, президента Студии.

Волнует ли вообще Кейна карьера Коллберга?

Мог бы по крайней мере убить того огра, тем более что успел покалечить несчастную зверюгу. Так что ему мешало добить охранника? Ведь праздножители со всего мира заплатили миллионы марок, чтобы быть с Кейном в те минуты, когда он станет отнимать чьи-то жизни!

Коллберг с усилием поднялся с кресла и вытер пот со лба. Его взгляд скользнул по остаткам еды на одном из манипуляторов; Коллберг поморщился и решил, что позволит себе настоящий ленч, пока есть такая возможность. Он вставил ключ в систему обслуживания и заказал побольше еды, любой — лишь бы она была свежей, горячей и доставленной в его личную кабину в течение пяти минут.

Потом Коллберг надиктовал очередные новости для «Свежего Приключения», тяжело шагая при этом по крошечной комнате. Пускай он не мог контролировать действия Кейна, однако мысли публики все еще оставались в его власти.

Честная физиономия на всех экранах мира произнесла:

— Судя по времени, которое показывают Часы Жизни Пэллес Рид, предоставленные вам программой «Свежее Приключение», нам необходимо получить краткие сведения о действиях Кейна в Анхане. С вами снова Джед Клирлейк.

— Спасибо, Бронсон. Со времени последнего выпуска кое-что действительно произошло. Я получил отчет о небольшой схватке. Как бы вы думали, с кем? С Берном!

— Это тот самый мечник, который убил двух товарищей Кейна в «Погоне за короной Дал'каннита».

— Верно. Схватка была кровавой и продолжалась достаточно долго. Всего за несколько часов до отбытия Кейна в Анхану мы задали ему вопрос о Берне…

Мерцающая белая линия пересекает экран по диагонали. По одну ее сторону появляется Кейн, на дымчатом фоне нейтрального оттенка.

— Берн? — В записанном голосе слышится интересное сочетание цинизма и сдержанных эмоций. — Было дело.

Кейн передвигает стул, глубоко вдыхает, чтобы сконцентрироваться, колеблется, перед тем как затронуть больную тему… Все вместе удачно скомбинировано и создает полное впечатление напряженной паузы. Кейн — профессионал и умеет давать интервью не хуже любого другого профессионала.

— Завладеть короной Дал'каннита оказалось гораздо труднее, чем мы ожидали. Моя команда — а в ней были Марад и Тизарр, единственные, кто выжил после «Отступления из Бодекена», если не считать Пэллес Рил, — так вот, моя команда дважды вынуждена была вернуться, заработав только раны да изодрав одежду. Берн имел свою команду, и они решили, что проще всего забрать корону у нас.

Я вернулся после двухдневного поиска в горах в паршивом настроении — там я похоронил партнера. С собой у меня была пара зазубренных стрел огрилло — их я вытащил из собственного плеча — и нож. Истощенный, обмороженный, я добрался до лагеря — и нашел там только полуграмотную писульку Берна. Он хотел, чтобы я отдал корону его приятелю Т'Галлу; каждый день промедления будет стоить одному из моих партнеров мучительной смерти.

Проблема заключалась в том, что короны у меня не было.

Зная репутацию Берна, я не стал рассказывать ему правду.

Я добрался до Т'Галла и несколько часов подряд убеждал его сообщить мне, где Берн держит моих друзей. Т'Галл не пережил допроса. С ошеломляющей внезапностью я налетел на лагерь Берна и разнес его в пух и прах, чтобы освободить Пэллес, и мы вдвоем проложили себе путь к свободе.

А вот Марада и Тизарра я спасти не успел.

Хотите увидеть все подробно — закажите себе «Погоню за короной Дал'каннита». Это было просто мерзко.

Берн — язва мира, его дыхание отравляет воздух. Если у меня будет такая возможность, я окажу миру большую услугу. Берн — опухоль, я — скальпель.

На экране снова появляется честное серьезное лицо Джеда Клирлейка.

— А теперь, Бронсон, вспомните, что Берн стал графом Империи и фактически командиром Серых Котов, особого элитного подразделения армии Империи.

— Грозно звучит, Джед.

— У нас есть клип, Бронсон…

…Кейн видит, как нож скользит по коже Берна, еще раз… Полная растерянность — его поднимают и швыряют… Берн перепрыгивает через медные перила и отирает кровь, текущую из сломанного носа… Кейн говорит про себя: «…и, как у всякого приличного ученого…» Порез на бедре Берна. «Он легко купился».

«Живущий мечом погибнет от моего ножа. Хочешь — считай это пророчеством».

Изображение на экране застывает. Начинается спор о силе, полученной с помощью магии, и рефлексах Берна, об эффекте «Бернова щита», шутки по поводу безрассудной дерзости либо невероятной глупости Кейна, схватившегося с превосходящим его силой противником.

— По последним данным, Кейн ранен и бежит по Городу Чужаков, в гетто для нелюдей, включающее в себя квартал красных фонарей Анханы. Аналитики Студии считают, что Кейн попытается пересечь Рыцарский мост, попасть в Старый Город и укрыться в посольстве Монастырей.

— Интересный ход, Джед.

— Что ж, Бронсон, Кейн имеет право потребовать там убежища. Формально он все еще считается гражданином Монастырей, несмотря на то что уже не принадлежит к монахам, связанным обетом.

— Но как они смогут защитить его от Империи?

— Многое зависит от поведения жителей Анханы; как мы знаем, Кейн все еще не выяснил, почему за его поимку назначена награда. Однако я точно могу сказать, что ни при каких обстоятельствах жители Анханы не дерзнут применить силу в споре с Монастырями. Подобные попытки в прошлом всегда заканчивались кратковременным успехом, за которым вскоре следовала катастрофа. Как должны помнить поклонники Кейна, несколько ранних его Приключений были посвящены мести Монастырей тем, кто имел глупость так или иначе нарушить их суверенитет. Как правило, в подобных обстоятельствах практикуется политика мнимого невмешательства с последующим утяжелением наказания. На территории Империи Анханы, где Монастыри существуют уже не первую сотню лет, все прекрасно усвоили этот урок. Не думаю, чтобы кто-нибудь из членов правительства Империи совершил подобную ошибку.

Красивый профессиональный смешок.

— Так Монастыри, значит, не похожи на… как бы это сказать… на монахов-францисканцев, которые растят сады и лечат больных?

— Отчего же, Бронсон, это действительно так. — Ответный смешок. — Монастыри являют собой «государство без границ», подобно католической церкви в Европе тысячу лет назад. Однако это не всецело религиозная организация. Слово «монастырь» используется вместо слова «крастиканолийр» из Западного наречия, что означает примерно «Крепость будущего человечества». Во-первых, Монастыри — это центры культуры, где обучаются дети знати и тех простолюдинов, кто может заплатить за это. Монахи пытаются распространять общеизвестную философию о братстве людей и тому подобных вещах. Это красиво звучит, но следует помнить, что проповедуется именно братство Людей — и это в мире, где существует не менее семи гуманоидных разумных рас и более дюжины негуманоидных. Кроме того, в Монастырях учат весьма эффектным боевым приемам, а несколько Монастырей известны своими школами магии. Монастыри проводят агрессивную политику и вряд ли потерпят правительство, которое посчитают опасным для своей долгосрочной цели выживания и доминирования человеческой расы по всему Поднебесью Вспомните Приключение Кейна, вышедшее года два-три назад, «Слуга Империи», где по приказу Совета Братьев Кейн убивает принца-регента Тоа-Фелатона…

Я отказываюсь от предложенного мне кресла на колесиках. Попытки увернуться от стрел охранников на Рыцарском мосту привели к тому, что моя рана открылась и при каждом шаге из ботинка стала выплескиваться кровь. Возможно, это и глупо, но я предпочитаю хромать за озадаченным послушником, ведущим меня в лечебницу, чем хлопнуться на задницу и позволить кому-то распоряжаться собой.

На ходу я касаюсь рукой богатых панелей на стене коридора, опираясь на них во время неожиданных приступов головокружения, случающихся все чаще Кроме того, так я держусь поближе к стене, и кровь не пачкает тонкую ч'раннтианскую дорожку, украшающую пол.

Монахи, послушники и ученики оборачиваются, когда мы проходим мимо. Большинство идет в трапезную ужинать Посольство Монастырей в Анхане занимается лечением; в появлении хромого, истекающего кровью человека нет ничего особенного, что могло бы привлечь повышенное внимание. Интересно, догадываются ли они, кто я такой?

Оказавшись в лечебнице, возле зарешеченного дома умалишенных, я представляюсь:

— Кейн из Гартан-холда.

— О небеса! — говорит брат, тревожно поджав губы. — О небеса! Посол, должно быть…

— Я прошу убежища. Я гражданин человечества и слуга будущего. Я не нарушил клятву и не преступил закон. По закону и обычаю я имею право на убежище.

Лицо брата-исцелителя внезапно становится раздраженным.

— Я не уверен, что могу…

— Черт подери, ты знаешь, кто я такой. Чего тебе еще надо — тайного рукопожатия?

Я с легкостью читаю по его лицу: он не хочет ничего предпринимать без одобрения посла и предпочтет, чтобы меня хватил удар и я умер прежде, чем ему придется отвечать. Однако я сказал заветную фразу, а закон ему известен. У него нет выбора.

— Добро пожаловать, Кейн из Гартан-холда, — кисло отвечает он. — Руки твоих Братьев обнимают тебя, и нет больше нужды бояться власть имущих мирян. Ты нашел безопасное убежище.

— Больно. Кто может зашить эту проклятую ногу?

— Бой или несчастный случай?

— Бой. Слушай, — осеняет меня, — значит ли это, что у вас здесь есть криллианец?

Он кивает, еще сильнее поджав губы.

— В течение трех дней он исполняет свои обязанности, возложенные на него епитимьей. Третья келья. Жди его в размышлении.

— Как скажешь.

Я хромаю через всю лечебницу на глазах у больных и раненых людей, сидящих на деревянных скамьях в ожидании своей очереди. Их негодование причиняет мне такую же боль, как, скажем, частые капли летнего дождя.

Я останавливаюсь возле подсвечника, стоящего в конце коридора, выбираю свечу побольше и вставляю ее в бронзовый подсвечник с овальным стеклышком от ветра. Зажигаю свечу от ближайшей лампы и иду в темный коридор.

В залах и кельях монастырей всего мира нет ламп — в некоторых отсутствуют даже окна. Монах должен нести с собой собственную свечу — видите ли, это противостояние попыткам мира вернуть тьму. Всюду у них символы, бесконечные символы, напоминающие о нашей священной миссии.

Дерьмо.

Наверное, есть еще идеалисты и простаки, которые верят в то, что Монастыри преданы будущему человечества. Остальные понимают, что настоящей задачей этого института является накопление и обладание властью и силой — как политической, так и любой другой.

«Любой другой силой» много лет был я. А ведь я не единственный и даже не самый лучший или самый удачливый — всего лишь самый известный.

Третья келья представляет собой прямоугольную камеру два на три метра и около двух с половиной метров в высоту. Я закрываю за собой дверь, прислоняюсь к стене и медленно ползу вниз, на прохладные плиты известняка, стараясь, чтобы нога не подломилась подо мной. Свечу ставлю прямо на пол рядом с собой и долго смотрю на красивый резной рельеф на дальней стене.

В слегка колеблющемся пламени свечи возникают вырезанные в известняке глаза Джанто, нашего Создателя, скорбно глядящие на меня. В сложенных руках Джанто держит мир, словно тонкостенное драконье яйцо или нечто драгоценное и очень хрупкое.

— Ты меня чуть не захомутал, сукин сын, — тихо говорю я. — Я помню, что значит верить.

В углу кельи стоит небольшая бронзовая фигурка человека с натренированными мускулами, рассыпанными по плечам волосами и пронзительным взглядом; у его ног стоят жертвенные блюда и свечные огарки. Опять святилище Ма'элКота, совсем как у Кайрендал, только этим иногда пользуются.

Вся эта келейная обстановка начинает действовать мне на нервы.

Служитель Крила не заставляет себя долго ждать. Наверное, у него сегодня немного работы — криллианцы лечат только боевые раны. Он протискивается в дверь, бряцая доспехами — спит он в них, что ли? — а до блеска отполированный нагрудник отражает огонь свечи, как если бы он был хромовым. Мы обмениваемся несколькими словами, относящимися в основном к ране. Рассказывая криллианцу о том, что рана досталась мне от клыков огра, я вижу в глазах монаха искры. Впрочем, они исчезают, когда я говорю, что огр остался жив.

Монах выпрямляется и расставляет руки для молитвы. Криллианцы в последний раз становятся на колени, когда получают рыцарство. В маленькой келье раздается повторяющаяся песня.

Мне легко позавидовать его вере, однако я этого не делаю; подобные предрассудки остались от моей прошлой жизни. Нет у него никакой веры, есть только знание: он чувствует силу своего бога всякий раз, когда молится. Я придерживаю изодранные штаны, чтобы он мог беспрепятственно возложить руки на мою рану.

Клочья кожи в желтых пятнах жира и полосах разорванных мускулов начинают медленно срастаться.

Крил — бог войны, его методы исцеления предназначены для поля боя, они быстры и надежны, однако ужасно неудобны. Такая рана, как у меня, должна заживать не меньше двух месяцев, причем в это время она будет пухнуть, чесаться и неожиданно стрелять в ногу. Исцеление Крила собирает все неудобства этих двух месяцев и сжимает их в пять бесконечных минут агонии.

От неожиданности у меня темнеет в глазах. В ушах звенит, на языке я чувствую кровь. Мне кажется, будто на мою ногу плеснули серной кислотой и теперь жидкость проедает ее до кости.

Один или два раза я отключаюсь, не знаю, на какое время — похоже, боли не будет конца, — потом прихожу в себя, а боль все продолжается.

Когда я целиком обретаю чувство реальности, келья пуста, и я с трудом могу вспомнить, как ушел монах. На ноге остался зазубренный шрам с развилкой, розовый и сморщенный. Я переношу свой вес на эту ногу — мускулы отзываются страшной болью, но я все равно встаю и распрямляю ногу.

Усталость стальными зубами вцепляется в каждый мускул и тянет меня к полу. Я чувствую себя так, словно провел год или два в пустыне, без пищи и воды. Мне бы сейчас бараний бок, галлон виски да постель дня на три; но я и так потратил остаток дня, удирая от проклятых констеблей, а Шенне осталось жить дней пять.

Возможно, полицейские уже появились у ворот и вынуждены были повернуть обратно — меня нетрудно выследить. Конечно, они выставят стражу, но у посольства много выходов, о которых неизвестно полиции. Если я потороплюсь, то покину остров и вернусь в Лабиринты еще до вечернего развода мостов.

Я толкаю дверь — раздается легкий стук.

Я толкаю сильнее — дверь слегка поддается, и становится ясно, что она заперта снаружи.

— Эй! — кричу я, молотя по ней обоими кулаками. — Откройте, черт возьми!

— Что, Кейн? — Стоящий по ту сторону двери мальчик немного нервничает, но у него есть на то причины.

Если я каким-то образом ухитрюсь выбраться в коридор сию секунду, изобью его до полусмерти, а уж потом уйду.

— Нам пришлось задержать тебя всего на несколько минут. Тебя хочет повидать посол — он, ну… он хочет удостовериться, что ты не сбежишь до того, как он сможет поговорить с тобой.

Спорить бессмысленно. Слово «посол» не передает всего спектра власти этого человека; в делах, касающихся Анханы, он выступает скорее как младший епископ. Не повиноваться ему для мальчишки так же нереально, как слетать на Луну. Что ж, теперь, значит, келья превратилась в камеру.

Я вздыхаю и прислоняюсь лбом к прохладному дереву. «Он мог бы попросить…»

— Ну… прошу прощения…

— Ладно.

Зачем я нужен Дартелну? Вряд ли у нас будет дружеская беседа — в последнюю нашу встречу мы состояли не в лучших отношениях. Он выступал против решения Совета Братьев убить Тоа-Фелатона; принц-регент был его другом.

Однако Дартелн — человек долга. Вопреки своим чувствам и принципам он принял Клятву повиновения: подчинился приказу Совета и гарантировал мне абсолютную поддержку посольства. Без него у меня бы ничего не вышло. Я его очень уважаю, несмотря на то что он никогда не скрывал отсутствия ответного уважения ко мне.

Ждать приходится недолго. Дверь открывается; за ней стоят четыре монаха, все при оружии. Короткие посохи до плеча — идеальное оружие для ближнего боя; я не слишком удивился бы, узнав, что эти ребята дерутся не намного хуже меня. Они отбирают у меня последние два ножа — метательный из спинных ножен и маленький клинок из ботинка. У меня появляется дурное предчувствие.

Они ведут меня по коридору прочь от светлого пятна — значит, мы не пройдем через приемную лечебницы. Мы поднимаемся на несколько пролетов винтовой лестницы и идем по другому коридору — он так редко используется, что за нами остаются пыльные следы. Впрочем, неглубокие — ошеломленный и перепуганный послушник поспешно метет перед нами пол.

Открывается маленькая служебная дверь, монахи окружают меня — двое спереди, двое сзади — и вводят внутрь. Послушник закрывает за нами дверь, а сам остается в коридоре.

Я узнаю комнату, несмотря на то что вид ее изменился. Это личный кабинет, примыкающий к покоям посла. Здесь нет массивной мебели из темного дерева, которую делают братья в Джантоген Блафф; комната полна светлых, изящно выгнутых предметов обстановки под толстым слоем лака, выполненных лучшими мастерами Анханы.

В одном углу стоит очередная статуя Ма'элКота, у ног его потрескивают свечи и громоздятся жертвенные блюда.

Из прежней мебели я узнаю только громоздкий, исцарапанный письменный стол, какие обычно простые смертные используют для составления и переписывания документов. За ним сидит человек, со спины ничуть не похожий на Дартелна, хоть и одетый в рясу посла. Дартелн — здоровяк под семьдесят лет, лысый как колено, а этот тип такой тощий, что его может сдуть легким порывом ветра; на голове у него курчавится копна темных волос. Он оглядывается через плечо, кивает и кладет ручку.

— Кейн, я надеялся, что ты придешь первым. Я узнаю его лицо, особенно острые скулы, которыми можно резать сыр, но именно голос, который я не слышал вот уже восемнадцать лет, заставляет мою память всколыхнуться. Я искоса бросаю на него взгляд.

— Крил?

Он кивает и указывает на один из стульев.

— Рад тебя видеть. Садись.

Я сажусь на предложенный стул, пребывая в немалом удивлении. Крил был на пару лет моложе меня, когда мы жили в Гартан-холде. Я учил его практическому фольклору и тактике малых групп. А теперь он — посол в Империи.

Черт, неужели я так постарел?

— Во имя кулака Джанто, как ты достиг этого поста в твоем-то возрасте?

Он тонко улыбается.

— Совет судит по заслугам, а не по возрасту.

Это не ответ на вопрос — или все-таки ответ? Я еще со школы помню, что Крил — прирожденный дипломат, еще тогда умевший говорить человеку именно то, что тот хотел услышать. Маленькая ловкая вонючка, однако неплохой собеседник, знающий и остроумный. Когда-то мы с ним проводили много часов, болтали и смеялись за стаканом вина, украденного из погребов холда.

Мне тяжело смотреть на него; я все еще пытаюсь увидеть его восемнадцатилетним. Мы не тратим времени на празднословие. Он и так осведомлен о большей части моей карьеры, а его продвижение меня не слишком интересует. Все недосказанные детали наверняка окажутся удручающе знакомыми — закулисные интриги, которые в основном и заставили меня отречься от Клятвы. Кстати, четверо вооруженных монахов все еще тут; они выстроились за моей спиной. Это мешает говорить ни о чем.

Вскоре Крил добирается до сути разговора. Он надевает на палец кольцо с печатью Мастера и начинает говорить Деловым Голосом.

— Я не знаю, кто тебя нанял, — не знаю и не хочу знать. Однако тебе следует учитывать, что Совет Братьев не потерпит никаких действий против Ма'элКота или против всей Империи.

— Против Ма'элКота? — Я хмурюсь: откуда он знает? — Я ни на кого не работаю. Это мое личное дело.

— Кейн, запомни, я не идиот. Мы знаем, что Ма'элКот не слишком популярен среди отступников из числа дворян. Я знаю, что Глаза ожидали твоего появления в Анхане и издали приказ о твоем аресте по несформулированным обвинениям. Похоже, твой наниматель скомпрометировал себя, и теперь им известны твои планы. И вот он ты. Не пытайся морочить мне голову.

Я пожимаю плечами.

— Ладно.

Кажется, он ждет от меня продолжения. Я смотрю сквозь него. Он чуть раздраженно встряхивает головой и жует губами, словно почувствовал во рту какую-то дрянь.

— Ты должен понять, что мы поддерживаем Ма'элКота; мы никогда не сумели бы выбрать лучшего преемника Тоа-Фелатона. Он сумел сплотить народ, чего не смог сделать ни один правитель со времен самого Дил-Финнартина. Он объединил Империю. Он удерживает нелюдей на границах и следит за теми, что живут в Империи. Ему удалось договориться с Липке, и еще при нашей жизни эти две империи смогут объединиться в одну.

Во время этой речи его глаза то и дело перебегают от меня к статуе в углу: почему-то она притягивает его взгляд, как зажженная свеча — мотылька.

— Очень может быть, что Ма'элКот значительнее всех живущих сейчас людей, возможно, он единственный, кто может обеспечить выживание нашего вида — ты способен это понять? Он может объединить все земли людей; если мы больше не будем вовлечены в войны, нелюдям не устоять против нас. Мы считаем, что так вполне может быть. Ма'элКот — наша лошадь, на которой мы едем верхом, и мы не позволим, чтобы ее выбили из-под седла.

— Мы?

— Совет Братьев. Весь Совет.

Я фыркаю в ответ. Совет Братьев, собравшись вместе, не может решить даже, какой сегодня день недели.

— Еще раз повторяю, у меня в Анхане личное дело.

— Если б ты хоть раз встретился с этим человеком, ты бы все понял, — замечает Крил. Его глаза горят фанатичным огнем — он искренне верит. Он простирает руку к статуе, словно прося благословения. — Само его присутствие подавляет человека, а какова сила его мысли! Он завоевал всю Империю…

— Уничтожив своих политических противников, — бормочу я, и на лице Крила появляется мимолетное выражение удовлетворения, словно я в чем-то признался.

Может, действительно признался.

Или, напротив, не признался, но тут уж ничего нельзя сделать. Когда Крил говорит с таким благоговением, соблазн поддразнить его становится непреодолимым.

— Враги Ма'элКота — враги Империи, — заявляет он. — Они — враги человечества. Если мы будем вежливы с предателями, возвысит это Ма'элКота или ослабит его?

Я иронично улыбаюсь и припоминаю фразу:

— Если сделать мирную революцию невозможной, жестокая революция станет неизбежной. Он откидывается на спинку кресла.

— Думаю, что это вполне может быть твоей точкой зрения. Дартелн говорил то же самое, только другими словами.

— Да, в уме ему не откажешь, — говорю я. — Таким человеком, как он, тебе никогда не стать. Крил устало машет рукой.

— Да он просто ископаемое, коль не способен увидеть, что Ма'элКот — это наш шанс, наш взлет, наш успех. Дартелн надеялся, что мы будем действовать старыми, проверенными методами; теперь он использует эти самые методы, выращивая кукурузу в Джантоген Блафф.

Внезапно я холодею от мысли, что зря теряю драгоценное время. Я наклоняюсь вперед, упираюсь локтями в колени и смотрю на Крила своим Самым Честным Взглядом.

— Послушай, Крил. Я рад, что ты получил этот пост, и прекрасно понимаю твою заботу о Ма'элКоте. Но ведь если все услышанное мною о нем — правда, то он не был бы в большей опасности, даже если бы мне его заказали. А правда заключается в том, что в Анхане сейчас находится моя старая подружка, она попала в беду и я пытаюсь найти ее. Вот и вся моя задача.

— Дашь мне слово, что не предпримешь никаких действий против Ма'элКота или кого-нибудь из его правительства?

— Крил…

— Слово! — Он уже неплохо натренировал командирский голос, а по его тону становится ясно, что мне не увернуться.

«Даю слово» — незамысловатая, легкопроизносимая фраза; мое слово не больше меня самого, и нарушить его так же легко, как слово любого другого человека.

Однако оно не меньше меня самого и стремится выжить так же сильно, как я сам. Я растерянно вытягиваю руки.

— Что значит мое слово? — риторически вопрошаю я. — Оно не наложит на меня цепей, которые помешают мне поднять кулак.

— Да, это похоже на правду. — Он выглядит усталым, как будто ряса посла на его плечах тяжким грузом давит на его дух. Горящий в его глазах фанатизм гаснет, а рот цинично искривляется. — Что ж, в любом случае так и придется поступить. Ты только упрощаешь задачу.

По-стариковски пошатываясь, он идет к двери. Бросив на меня через плечо взгляд, исполненный нарочитого сожаления, он отодвигает засов и распахивает дверь.

— Спасибо, что подождали, ваша милость. Кейн здесь, Шесть человек в голубых с золотом мундирах Королевских Глаз строем входят в комнату. На поясах у них висят короткие мечи и одинаковые кинжалы. Они на ходу натягивают тетивы маленьких компактных арбалетов и заряжают их стальными стрелами. Вошедший за ними седьмой — человек с заурядной внешностью и мышиными волосами — одет в алую бархатную куртку с перевязью из блестящего белого шелка. Он как бы между прочим кивает застывшей в углу статуе. Свисающий с перевязи тонкий меч, украшенный драгоценными камнями, кажется чисто декоративным. В руке у человека позвякивает затянутый шнурком мешочек из черного бархата — не иначе как цена моей головы.