Пролог

Сочельник

Логанвилл, Колорадо

Двадцать два года назад

Было одиннадцать вечера. Время уходить. Ибо Джейс пообещал это пятилетней малышке.

Если быть точным, он пообещал, что ровно в одиннадцать отправится спать. Суть плана Джейса состояла в том, что, уйдя из дома в назначенное время, он, как и обещал, окажется далеко от белокаменного камина, через который проникает Санта-Клаус, и под кривобокой, однако же симпатичной рождественской елкой оставит пакеты в красочных обертках и блюдо с печеньем, собственноручно испеченным Грейс для долгожданного рождественского гостя, а также пучок тщательно вымытой морковки для летающих оленей Санта-Клауса.

Инструкции Грейс Куинн относительно того, где Джейс Коултон не должен находиться, были высказаны эмоционально и вполне конкретно. И больше она не проявляла никакого беспокойства по поводу того, выполнит ли их Джейс. Грейс всецело ему доверяла. Это удивительное доверие Джейс зарабатывал, не жалея сил, все последние одиннадцать месяцев.

Правда, Грейс выразила вслух удивление, что он абсолютно незнаком с ритуалами веселого рождественского праздника. Джейсу было четырнадцать, а ей всего лишь пять. Благодаря разнице в девять лет он стал в ее глазах экспертом по самым важным жизненным вопросам.

Джейс не мог ей сказать — и никогда не сказал бы, — что он не верит в Санта-Клауса и что нет никаких оснований в него верить. Поэтому он лишь напомнил доверчивой пятилетней малышке, что это его первое Рождество в Колорадо и что она должна познакомить его с порядком появления Санта-Клауса в Скалистых горах.

— Он старается приехать точно в полночь, — серьезно объяснила Грейс. — Но он может появиться немного раньше, например, на полчаса, а иногда чуточку позже.

И еще надо помнить, находясь в снежном Логанвилле, а не в душной Саванне, об очаге. Ничего, что огонь в камине горел весь день. И даже меры, которые они приняли — не подбрасывать новых поленьев в камин, — излишни. Ботинки у Санта-Клауса, так же как и его одежда, огнеупорны, и он обладает волшебной способностью проходить даже через самое жаркое пламя.

Если же зола в камине будет холодной, как это может случиться задолго до полуночи, Санта-Клаусу не придется тратить время на то, чтобы стряхнуть тлеющие угольки со своих ботинок. Невежливо, заявила Грейс, делать что-то такое, что может нарушить его планы. И непорядочно по отношению к другим детям, которые тоже ждут его прихода. Хотя Санта-Клаус, добавила она, никого не разочарует. Никогда.

Санта-Клаус был таким же надежным, как и Джейс.

А это значило — абсолютно надежным.

Это значило, что ясноглазая сонная Грейс Алисия Куинн отправилась спать и смотреть свои приятные сны, не напомнив Джейсу о его обещании, данном несколькими часами раньше, — отправиться спать в одиннадцать.

Отправиться спать. Это было, решил Джейс, несущественной стороной обещания. Просто Грейс не могла себе даже представить, что он может отправиться не спать, а куда-то еще, предпочтет делать что-то другое в эту божественную ночь, соединяющую сочельник с рождественским утром.

Грейс и понятия не имела, как мало он спал даже в самые обычные ночи. Если бы Грейс знала, как Джейс собирается провести время, пока Санта-Клаус бродит на суровом холоде, она никогда не потребовала бы от него того обещания, которое он ей дал.

Она положила бы печенье, морковку, а также готовую открытку с благодарностью Санта-Клаусу и оленям на переднем крыльце и посоветовала бы ему не входить внутрь. У них все прекрасно. Счастливое Рождество уже началось.

Счастливое. Для Джейса все последние одиннадцать месяцев были счастливыми. Он сделался пастухом замечательного стада из двух особей и зорко следил за тем, как бы какая-нибудь гримаса судьбы не разрушила эту неожиданную радость.

Он окинул взглядом комнату, собираясь уходить, и в нем шевельнулось беспокойство, напомнившее ему о рискованности затеи. Еще недавно ярко полыхавший огонь в камине прогорел, не было видно даже тлеющих угольков. Но перед глазами Джейса стояли, словно живые, яркие картинки этого радостного дня. Грейс в золотом сиянии, когда она пекла печенье для Санта-Клауса и для него, и скорее для него, чем для Санта-Клауса. И Мэри Бет, тоже вся в позолоте, готовящая рождественский обед. И золотистые лучи, падающие на них, когда они играли в слова, а Грейс пела, пока наконец мать и дочь не отправились спать.

Огонь стал пеплом, и Джейс, вытаскивая штепсель из розетки, чтобы погасить мерцающие лампочки елки, услышал, как наверху затворилась дверь спальни. Лампочки горели весь день и будут гореть завтра, иглы елки оставались блестящими и волнующе ароматными, так что, может быть, если он будет обращаться бережно с этим красивым деревом, оно никогда не погибнет.

Огни в холле горели, как и в любую другую ночь, свет горел также и на крыльце, а термостат был установлен на обычной для ночи отметке. Спящим будет тепло и светло. Если не произойдет что-то чрезвычайное. Такое случилось однажды этой зимой, когда ночью повалил густой снег и разыгралась пурга.

Но сегодня снег не шел, и не было и намека на метель. И даже если непогода разыграется во время его отсугствия в полночь, дом сохранит тепло до его возвращения.

Тогда Джейс запустит генератор, если до того времени это не сделает Мэри Бет. Она могла это очень легко сделать. Джейс зарядил генератор днем, дозаправил баки в гараже, смазал шкивы и отрегулировал дроссель.

Мэри Бет могла запустить генератор. Но Джейс знал, что она не станет этого делать. Она не захочет создавать шум, который может разбудить Грейс и, хуже того, насторожить Санта-Клауса и напугать его оленей.

Насторожить Санта-Клауса? Напугать его оленей? Но ведь Мэри Бет и была Санта-Клаусом, разве не так? Разве не Санта-Клаусами были все настоящие матери? Они становились конспираторами, чтобы придать волшебное очарование Рождеству, они были конспираторами, чтобы наполнить радостью каждый миг жизни их детей.

Да, без сомнения, в любой момент Мэри Бет может спуститься сюда, где лежат под елкой печенье и морковки, в эту пахнущую хвоей комнату, которую Джейс должен скоро покинуть. Покинуть сейчас. Часы на камине начали отбивать урочные одиннадцать ударов.

Все было спокойно.

Его стадо в безопасности.

Мэри Бет будет охранять стадо во время его отсутствия.

Мэри Бет. Санта-Клаус.

Джейс усмирил свои страхи, неслышно подошел к парадной двери, спустился по ступенькам крыльца и окунулся в зимнюю ночь.

Воздух был холодный, но спокойный. И чистый. Он сиял, словно хрусталь. Это хрустальное сияние напоминало тот январский день, одиннадцать месяцев назад, когда он появился в Логанвилле.

Перед этим он в течение двух недель, начиная с двадцать первого декабря, путешествовал. У его путешествия были цель, направление, назначение. Тем не менее дорога его не была прямой, потому что состояла из отдельных отрезков на попутных машинах. Многообещающей была поездка на фургоне, которая началась на окраине Денвера. Водитель направлялся на север, в Айдахо, и даже пообещал заплатить Джейсу, если тот поможет загружать и выгружать товар на промежуточных остановках.

Джейс с радостью согласился. Деньги у него кончились, ему нечего было есть и негде спать, теперь же у него появилась надежда. Однако эта надежда в один миг рухнула, когда по служебной связи пришло известие, что машина компаньона водителя сломалась где-то на расстоянии нескольких миль.

Джейс прошел пять миль до Логанвилла пешком, не зная, что его ждет впереди. Он выбивался из последних сил, отчаянно хотел спать, а еще под пронизывающим ветром он мечтал о тепле.

Все это можно было найти в логанвиллском универсаме, на углу Логанвилл-авеню и Кристал-Маунтин-роуд. Тепло Джеймс ощутил сразу же, оно обволокло его, едва он вошел в помещение. Еда и сон будут позже, когда он останется внутри один.

Он украдет еду и поспит. Украдет. Однако, должно быть, именно это блаженное тепло родило в его мозгу вопрос: а может, это то место, где хозяин даст ему еду просто потому, что он голоден?

Может быть. Однако Джейс вдруг понял, что не должен ни просить, ни воровать. Он может заработать необходимую ему еду. Ибо в углу большого зала с аппетитными запахами имелась доска, на которой граждане Логанвилла помещали объявления обо всем, что они считали достойным внимания. Для их удобства рядом на столике лежала солидная стопка бумаги, а ручки и кнопки разместились на деревянной полочке внизу.

Прежде чем потянуться за зеленого цвета ручкой и белоснежным листком бумаги, Джейс пробежал глазами по объявлениям.

Я могу убирать ваш дом лучше вас — и я хочу!!! Так что позвоните мне. Джоан X.

В силу непредвиденных обстоятельств (Бланш сломала ногу) продажа булочных изделий возобновится в начале марта!!!

Готов облобызать ноги ради билетов на плей-офф! Облобызать и заплатить — в пределах разумного! Ральф П.

Здесь фамилии обозначались лишь первыми буквами, телефонные номера не требовались, а восклицательные знаки правили бал. Но каким образом добрые граждане Логанвилла могли ответить незнакомцу? Этого Джейс не знал, тем не менее он испытал прилив удивительного оптимизма — вероятно, это был результат длительного голодания и усталости.

Он подаст сигнал и останется стоять в этом обволакивающем тепле — и может, кто-нибудь его заметит. И проявит интерес. Вон толпа собралась вокруг сигнала «Котенок нуждается в доме» и его автора — девочки не старше десяти лет. Девочка была преисполнена сознанием собственной значимости. Она владела сокровищем — крошечным серым пушистым комочком, — которое ей поручили пристроить. Она излучала уверенность. А почему бы и нет? Похоже, она не сомневалась, что котенок найдет свой дом. Группа детей, у которых еще не закончились рождественские каникулы, окружили котенка и девочку.

— Это котенок или киска? — задал вопрос один из логанвиллских детей.

— Котенок, — последовал ответ владелицы сокровища, девочки по имени Бриджет.

— Он здоров?

— Конечно, — последовал уверенный ответ.

— Почему же его отдают?

— Потому что у его мамы шестеро котят, а моя мама сказала, что мы можем содержать только одного. Четверых уже отдали в качестве рождественских подарков, и теперь надо отдать этого, потому что он и кошка-мама не ладят друг с другом.

— Его мама его не любит? — удивленно спросила белокурая девочка.

— Да, Грейс, — подтвердила Бриджет.

— А почему?

— Потому что он слишком дикий.

— Дикий, — повторила девочка по имени Грейс и нахмурилась, глядя на котенка, который, несмотря на окружающий его шум, мирно спал и вовсе не выглядел диким. — А как его зовут?

Бриджет досадливо вздохнула — ну что за глупые вопросы задает эта малышка!

— У него нет имени, Грейс. Тот, кто возьмет его, сам даст ему имя.

— Его могут звать Сэм, — задумчиво пробормотала Грейс, казалось, уверенная в том, что котенок уже имеет имя, именно это имя, хотя люди, его окружающие, просто еще не догадались об этом. — Интересно, он в самом деле Сэм?

— Он может быть Сэмом, Грейс, если станет твоим. Но Дина уже сделала на него заявку. Сейчас она советуется со своей мамой. — Бриджет улыбнулась, сообразив, что есть простой способ отделаться от малолетки с ее глупыми вопросами. — Ты тоже должна посоветоваться со своей мамой.

Еще до того как Бриджет подкрепила свой совет жестом в сторону матери Грейс, Джейс уже определил, что это была за мама. Это казалось очевидным, хотя в жизни Джейса не случалось ничего такого, что могло бы научить его, как определить любящую мать.

Тем не менее Джейс понял это безошибочно. Миловидная блондинка, одетая в униформу медицинской сестры и поверх нее — в куртку с капюшоном, она с дружелюбием и сочувствием разговаривала с немолодой женщиной, не теряя из виду дочери и то и дело поглядывая на нее.

Любовно поглядывая.

Скажет ли эта заботливая, любящая мать «да» котенку по имени Сэм? Джейс этого не знал. Но каким бы ни было ее решение, оно не будет категоричным, вроде следующего: «Нет, ты не можешь его взять, потому что я так сказала».

И уж конечно, ответ не будет таким, каким его услышал когда-то Джейс, когда спросил разрешения оставить у себя собаку, которую он нашел, — озябшего, голодного, выбившегося из сил бездомного щенка.

«Собаку? Да ты никак шутишь? Я не могу прокормить тебя, а тут еще собака! К тому же у меня уже есть один кобель, если ты помнишь. Твой отец».

Джейс тогда спрятал несчастную бездомную собаку и впервые в жизни украл еду, чтобы накормить ее, а потом отдал щенка добрым людям. «Собака нуждается в доме» — гласило его объявление. Он придирчиво оглядел возможных претендентов, отсеивая некоторых, даже многих, пока его взгляд не упал на девочку, которая стояла, прижав ручонки к тоненькой шее.

Девочку, похожую на ту, которая хотела Сэма…

Но тут возникла еще одна девочка в возрасте Грейс и стрелой бросилась к столу. Это была Дина, которая первой сделала заявку и которая обязательно будет любить этого котенка. Это было написано на ее сияющем веснушчатом личике.

— Она сказал «да»! Мама сказала «да»!

Вот и настал хеппи-энд для котенка.

А что же Грейс?

Она в последний раз задумчиво погладила котенка, словно решая, не обсудить ли с Диной имя малыша. Однако в конце концов ничего не сказала.

Джейс ожидал, что Грейс бросится к матери за утешением, которое она наверняка — в этом он нисколько не сомневался — получила бы. Но вместо этого Грейс посмотрела на него — да, на него, — заинтересованно и серьезно, прямо глядя ему в глаза своими ясными голубыми глазами.

Потом она подошла к Джейсу, посмотрела на объявление, которое он уже написал, но еще не выставил, и дотронулась до написанных зеленой пастой слов.

— «Буду работать за еду». Что это значит?

— Что я буду работать за еду.

— Ты голоден?

— Да.

— А как тебя зовут?

Его звали Джейс — Джейс Коултон. Такое имя он получил в память отца — лгуна, самозванца и вора, — человека, которого он никогда не знал и которого ненавидел.

Что, если он скажет этому ясноглазому эльфу, что его имя — Джейс — рифмуется с ее именем? Как воспримет его имя Грейс, освятит ли она ненавистное имя своей сияющей улыбкой?

Вероятно, да. Но внезапно возникло эгоистическое желание — его желание, и еще было ее желание, чистое и невинное.

— Сэм, — произнес он. — Меня зовут Сэм.

— Правда?

— Правда.

Девочка, погладив на прощание пушистый комочек, схватила его за руку:

— Пойдем со мной.

Мать Грейс все еще продолжала выражать сочувствие собеседнице, и Грейс остановилась на некотором удалении от нее.

— Мы должны минутку подождать, — серьезно посмотрев на него, пояснила она.

Джейс готов был ждать хоть целую вечность. Еще никогда он не был в роли человека, которого ждут и хотят видеть. Он готов был наслаждаться этим замечательным моментом столько, сколько нужно. Впрочем, долго это продолжаться не может. Внимательная, любящая мать видела, что ее дочка держит за руку подозрительного вида подростка. Сказав последние слова утешения пожилой женщине, она вежливо, но решительно завершила беседу.

Грейс заговорила в тот самый момент, когда мать устремила на нее вопросительный взгляд:

— Мамочка! Ты знаешь, это Сэм! Я нашла Сэма!

Мэри Бет Куинн было нетрудно подавить улыбку, ибо ее явно обеспокоили два обстоятельства: незнакомый мальчик, которого держала за руку ее дочь, и настойчивые поиски Грейс некоего Сэма. Эти поиски начались шесть месяцев назад, когда она впервые услышала имя отца.

Оказывается, он был не просто папа — замечательный отец, который умер за несколько дней до ее рождения, но он был еще и Сэмюел, Сэм. Это не было каким-то капризом или причудой Грейс. Она искренне и твердо верила, что где-то есть Сэм, с которым она должна познакомиться и который станет ее лучшим другом.

Мэри Бет полагала, что Грейс создала свой образ Сэма, ее воображаемого приятеля и товарища. Но сейчас перед ней стоял вполне реальный, а не воображаемый подросток. И в то же время он больше походил на мужчину, чем на мальчика. Высокий, непокорный, гордый.

И бледный, подумала Мэри Бет. Еще усталый и худой. Интересно, когда он последний раз ел или спал?

— Здравствуй, Сэм. — Мэри Бет протянула руку, и Джейс не задумываясь крепко ее пожал, не отводя от ее лица темно-зеленых глаз. — Я Мэри Бет Куинн.

— Он голоден, мамочка!

— Немножко голоден, миссис Куинн.

— Ты живешь где-то неподалеку, Сэм?

— Нет.

— А где ты живешь?

— Нигде, мэм. В данный момент нигде.

— А до этого где жил?

— В Саванне.

За время работы медсестрой Мэри Бет видела многих подростков, которые с удовольствием стали бы называть ее по имени. Однако этот мужчина-мальчик обращался к ней «миссис Куинн» и «мэм». И в его речи ясно слышался легкий южный акцент.

Мэри Бет Куинн верила, что он с Юга. И что он голоден. Его имя Сэм? Может быть. А может, виной была ее ностальгия по мужу, которого она так любила и память о котором сохранила до сих пор. К тому же эту память разбередили крепкое рукопожатие и устремленный на нее взгляд голодного подростка с Юга.

— Мамочка, — зашептала Грейс, — это Сэм, и он голоден.

У Мэри Бет были еще вопросы, очень много вопросов. Она задала их позже, в тот же вечер, после обеда и веселого смеха, после того как она предложила ему место для сна, после того как проснулась маленькая девочка, которая наконец-то нашла своего Сэма.

Был ли он сейчас не в ладах с законом? Мэри Бет хотела это знать.

— Нет, мэм.

— А раньше?

Он несколько раз воровал еду, признался мальчик. Но ни разу никто этого не заметил, тем более не схватил его за руку. Ему тринадцать лет, сообщил он, чем очень ее удивил. Тем не менее это так. Да, он знает, что выглядит старше. В Саванне его учителя и соученики считали, что ему пятнадцать. Он перепрыгнул через два класса, когда не захотел учиться в двух последних классах начальной школы и поступил в неполную среднюю. Он не всегда посещал школу. Слишком скучно. Однако читать он любил, и отметки у него были хорошие.

Его опекунша — мать — знала о решении сына начать самостоятельную жизнь. Знапа и одобряла. Она не разыскивала его и никогда разыскивать не будет.

Его зовут не Сэм, признался Джейс. Но имя Сэм ему нравилось, и он готов оставаться Сэмом, если миссис Куинн не будет возражать, в течение всего времени, пока он будет здесь находиться.

Мэри Бет не возражала, хотя сообщить ему об этом не успела из-за появления посетителя.

Троя Логана не ожидали в этот вечер. Но ему были рады, рады всегда.

Сказать, что Трой родился отнюдь не в бедной семье, — это значит ничего не сказать. Город Логанвилл был основан прапрапрадедом Троя и был назван в его честь.

Логанов искренне любили все жители города. Щедрость была неотъемлемой чертой каждого появлявшегося на свет Логана. Кроме того, их отличали гражданская ответственность, высокие моральные принципы, непоколебимая верность членам семьи и друзьям.

Трой был первой любовью Мэри Бет, так же как она — его первой любовью. Они начали встречаться на втором году обучения в средней школе, и все соглашались, что они идеальная пара. Это была настоящая любовь, а не просто детское увлечение.

Весной, когда они учились в выпускном классе, в город приехала Кэролайн Джоансен. Троя заинтриговала новая девчонка, впрочем, как и всех других мачьчишек, тем более когда стало известно, что у Кэролайн есть возлюбленный, с которым она была помолвлена.

Троя тянуло к Кэролайн, но это нисколько не влияло на его чувства к Мэри Бет. Во всяком случае, он так говорил. И вероятно, искренне в это верил.

Школьная дружба-любовь в конце концов распалась, и сердце Мэри Бет разбилось. Но в этот трудный момент она не осталась одна — рядом с ней был Роули Рамзи. Он был с ней с тех пор, как умер ее отец. Тогда Роули и Мэри Бет было по десять лет. С того дня он всегда был рядом, оставался ее другом, хотя уже с первого класса средней школы втайне мечтал о большем.

Роули вышел из низов. Но его успехи на футбольном поле сделали его героем Логанвилла, он заработал стипендию и теперь имел право поступить в любой колледж. Роули выбрал Университет Нотр-Дам, куда должен был поступить осенью. Однако он готов был отказаться от своей заветной мечты сейчас, когда Мэри Бет была свободна и благосклонно отнеслась к его признанию в любви, да, именно любви. Ее это удивило, изумило, а затем она даже ответила на его чувства.

Роули пригласил Мэри Бет на выпускной школьный бал, Трой привел Кэролайн, и то, что случилось в тот вечер, явилось своего рода прелюдией летних событий в Логан-вилле.

Выбор короля и королевы бала состоялся после разрыва Троя и Мэри Бет. Нельзя сказать, что одноклассники не любили Роули — нет, они его любили, но зато к Кэролайн испытывали явно негативные чувства. Что же касается Мэри Бет и Троя, то их уже давно связывали вместе, и если можно организовать некий романтический союз во время школьного бала, то почему бы не сделать это?

Король Трой хотел такого союза, был готов к нему, и когда королева Мэри Бет присоединилась к нему на сцене, Трой поцеловал ее и таким образом дал понять аплодирующей аудитории, что Мэри Бет его, его навсегда, — и это вызвало у Роули приступ гнева.

Роули бросился на сцену в тот момент, когда Мэри Бет пыталась высвободиться из объятий Троя. При появлении Роули Трой выпустил Мэри Бет, и в завязавшейся схватке двух претендентов быстроногий футбольный кумир зацепился за шнур микрофона и упал. Он порвал связки в колене. И тем самым похоронил все свои надежды, связанные с футболом.

Мэри Бет не желала больше иметь дела ни с одним из них. Она не могла вернуться к Трою, даже если бы захотела, а она вовсе этого не хотела после того, что произошло с Роули. Ярость, проявленная Роули, ошеломила и напугала ее.

А Роули все так же хотел ее. Отчаянно. Мэри Бет оставалась его единственной мечтой. Они могли поступить в колледж в Боулдере и сочетаться браком после первого курса. Мэри Бет могла бы, наверное, согласиться, преодолеть свою настороженность, чтобы избавиться от чувства собственной вины.

Но у Мэри Бет был еще один близкий друг — ее мать Луиза. «Забудь обоих — и Троя, и Роули, — посоветовала она. — Ты молода и умна, и у тебя вся жизнь впереди».

Этот совет нашел положительный отклик в сердце Мэри Бет. Луиза дала дочери и другие советы. «Забудь всех мальчишек, — говорила она, — на это лето перед колледжем. Проводи время с девчонками».

Следуя совету матери, Мэри Бет проводила время со школьными подругами, и что гораздо важнее — с Луизой.

Мэри Бет была со своими одноклассницами на ночном девичнике у озера, когда умерла ее мать. Луиза курила в постели — курила одну из своих последних сигарет, которые запланировала выкурить. Она пообещала дочери, будущей медсестре Мэри Бет, что бросит курить, и они составили программу постепенного отвыкания от курения, так что че-рез неделю их небольшой дом должен был стать свободным от дыма.

Их небольшой домик. Он в мгновение ока оказался охвачен пламенем.

И Роули, и Трой были рядом с Мэри Бет после смерти Луизы в это тяжелое для нее время. О своей вражде они забыли — это казалось такой ничтожной малостью по сравнению с трагедией, обрушившейся на девушку, которую они оба любили. Оба — Мэри Бет и Роули — поддерживали Троя, когда у его отца обнаружили рак. К счастью, все закончилось хорошо — болезнь вовремя пресекли. У Троя не было оснований отказываться от поступления в Гарвардский университет, как он раньше и планировал.

Лишь Кэролайн избежала в это лето неприятностей. Осенью, когда Трой, Роули и Мэри Бет пошли каждый своим путем, Кэролайн покинула город, выйдя в восемнадцать лет замуж за двадцатидвухлетнего молодого человека в Лос-Анджелесе.

Никто не верил, что Мэри Бет вернется в Логанвилл. Тем не менее она вернулась. Вместе с мужем — кардиологом Сэмюелом Куинном. Весь город был влюблен в ее Сэмюела, и все ожидали с нетерпением, с каким обычно ждут этого события дедушка и бабушка, появления ребенка у доктора и медицинской сестры.

Именно Роули, недавно назначенный шефом полиции Логанвилла, обнаружил искалеченное тело доктора Сэмюела Куинна в зимнюю ночь за неделю до рождения Грейс. Очевидно, доктор не справился с управлением автомобиля на покрытом льдом повороте и врезался в мерзлое дерево.

Именно Роули принес эту ужасную новость Мэри Бет. Затем он стал терпеливо ждать, когда женщина, которую он любил, будет в состоянии видеть его, а не только свое горе.

Три с половиной года Мэри Бет не могла видеть никого, кроме своей драгоценной Грейс. А когда наконец обрела эту способность, она увидела Троя. Троя, а не Роули.

Трой без колебаний и жалоб вернулся в Логанвилл, когда здоровье отца снова ухудшилось. Журналист, получивший образование в Гарварде, журналист, который должен был получить Пулитцеровскую национальную премию, вынужден был стать главным редактором местной газеты «Логанвилл стар». Трой снова влюбился в Мэри Бет, его очаровала малышка Грейс, и хотя не было ни официальных, ни частных заявлений на сей счет, весь Логанвилл предсказывал скорую свадьбу.

И вот Трой был здесь, нежданный, но желанный.

— Я должен был позвонить, — смущенно проговорил он. — Но я так соскучился по тебе… и вот оказался неподалеку, а ты не одна.

— Не одна. Но входи, пожалуйста. Хочу тебя познакомить, Трой. Это Сэм. Сэм Куинн, сын брата Сэмюела. Сэм приехал только сегодня и некоторое время побудет у нас.

— Вот как? — вежливо спросил Трой. И несколько удивился.

— Мы встретились в универсаме. Сэм зашел туда, чтобы узнать, как добраться до нашего дома, и случайно наткнулся на свою кузину Грейс. — Улыбка Мэри Бет означала, что появление ее племянника было для нее таким же сюрпризом, как и рассказ о мальчике, сбежавшем от родителей, и эта история имеет продолжение, и она объяснит ему все, когда они останутся с ним наедине. Трой был счастлив видеть Мэри Бет, так же как и она его, но этот вечер она должна была посвятить своему измученному дальней дорогой племяннику и помочь ему освоиться в его новом доме.

— Ну что ж, — вздохнул Трой, — я заглянул лишь для того, чтобы пожелать вам всем доброй ночи. Я позвоню тебе завтра, Мэри Бет. Добро пожаловать в Логанвилл, Сэм.

— Спасибо, сэр, — вежливо ответил Джейс. Его мысли были заняты совсем другим. Отношения между Мэри Бет Куинн и Троем Логаном, похоже, косили серьезный характер. Однако она откровенно лгала ему. Почему?

Мэри Бет ответила Джейсу на этот не заданный им вопрос, как только Трой ушел.

— Трой — газетчик, — объяснила она. — Притом честный. Если бы я пересказала ему то, что ты говорил мне, он счел бы себя обязанным проверить каждый факт.

— Но я вам выложил всю правду.

— Я знаю, — кивнула Мэри Бет, сопровождая Джейса в комнату, которая поступала в его распоряжение на тот срок, который он сам для себя назначит. Комната эта когда-то была кабинетом ее мужа. Вдоль стен стояли полки с книгами по медицине и уходу за больными, диван с зеленой обивкой раскладывался в кровать. — Но если даже все в порядке с твоей матерью, это не означает, что власти не станут вмешиваться.

Джейса мало интересовало вмешательство властей. Его поразило и гораздо больше значило для него то, что Мэри Бет вступилась за него. Она солгала в интересах Джейса. Солгала, чтобы его защитить.

— Почему вы так добры ко мне, мэм?

Мэри Бет услышала вопрос одновременно мальчика и мужа. Мальчика, еще не верящего, но таящего надежду, и мужа, разумного и мудрого, знающего, что у нее нет никаких оснований проявлять к нему доброту.

— Потому, что ты добр к Грейс. У тебя есть маленькая сестра?

— Нет, мэм.

— Что ж, теперь она у тебя есть. Если ты собираешься уйти, Сэм, то сделай это утром, до того как она проснется.

— Я не собираюсь уходить. Я хотел бы остаться. Я прошу об этом. Навсегда.

Джейс лежал без сна в ту первую ночь, хотя ему очень хотелось спать. Он боялся, что этот сон наяву развеется, стоит ему лишь закрыть глаза. Он думал о работе, которую он получит, чтобы оплатить комнату и стол.

Когда миссис Куинн вручила Джейсу стопку мягких простыней для его раскладного дивана, а также подушки, одеяла и полотенца, она дала ему понять, что если он останется, ему придется ходить в школу. Да, в среднюю школу, если он хочет. И он может, если желает, прикинуться пятнадцатилетним.

О характере его работы, о размерах платы за все это Мэри Бет не упомянула. И когда он заговорил с ней об этом на следующий день, а затем заводил разговор снова и снова, она всегда отвечала «нет».

В конце первого месяца пребывания Джейса в Логанвилле Мэри Бет все-таки сказана ему, что он мог бы ей помочь, если желает — а она знала, что он желает, — присматривая за Грейс. Мэри Бет работала только днем и в будни, отдавая предпочтение уходу за женщинами, которых она знала и любила с детства.

— А если ты будешь присматривать за Грейс, — объяснила она, — я смогу работать вечерами, в выходные дни и, возможно, ночами. Конечно, я не буду работать каждый уик-энд или каждую ночь. У тебя останется достаточно времени для того, чтобы побыть с друзьями.

Как и было обещано, у Сэма оказалось немало времени, которое он мог проводить вне дома Куиннов. Но он никогда его не покидал, у него никогда не возникало подобного желания.

Он оставался дома, с Мэри Бет и Грейс. Все время.

И его присутствию всегда были рады и Мэри Бет, и Грейс.

А хорошо ли относились к Сэму Куинну граждане Логанвилла?

Да… Хотя находились и такие, даже в этом доброжелательном и идиллическом колорадском городке, кто считал несколько странным, что племянник покойного мужа превратился в приходящую няню. Были даже такие — как правило, выходцы из гораздо менее идиллической действительности больших городов, — кго задавался вопросом, не стоит ли побеспокоиться о невинности маленькой девочки, находящейся под опекой далеко не невинного подростка.

Но Грейс была для Мэри Бет дороже жизни. Вверив Грейс Сэму, Мэри Бет тем самым вверяла ему свою жизнь. Кроме того, Сэм был для горожан племянником доктора Сэмюела Куинна, и если генетика что-то значит… а она значила, ибо вот она, сущность Сэмюела Куинна — доброта, сочувствие, сила.

Грейс и Сэм часто вдвоем бродили по городу. И жители Логанвилла привыкли к этому дуэту кузенов. У Грейс были подружки, с которыми она любила играть, и их родители пришли к выводу, что в отношениях мальчика и девочки все вполне благополучно. И даже более того. Чем больше родители за ними наблюдали, тем больше убеждались, насколько счастливо выглядят дети, и поражались тому, как ласково и заботливо относится к малышке этот красивый подросток.

Родители отметили еще и тревожащую чувственность его красоты. Ее невозможно было проигнорировать. Девочки-подростки Логанвилла также не преминули это заметить, в первую очередь те пятнадцатилетние девчонки, с которыми он учился в одном классе.

Привлекали ли Сэма-Джейса эти девочки-подростки? Конечно. Он был молодым, здоровым и крепким парнем, в нем созревали и играли гормоны. Однако он не намерен был делать ничего, абсолютно ничего, что могло бы поставить под угрозу или даже разрушить ту удивительную радость, которую он постоянно в себе ощущал.

Лишь два человека на земле были ему дороги. Мэри Бет и Грейс. Сын вора не украл ни единого поцелуя даже в школе, ки разу не назначил кому-нибудь свидание, даже в субботу вечером, даже тогда, когда Мэри Бет была дома.

Когда зима сменилась весной, их прогулки превратились в настоящие путешествия. Девочки-подростки, которых влекло к Сэму, хотя он на них и не обращал внимания, часто присоединялись к ним. И это было чудесно. Эти ло-ганвиллские девчонки были такими же славными, как некогда Мэри Бет.

Они вместе играли — Сэм Куинн со своей подопечной и очарованные им девчонки. Однако Сэм никогда, ни на секунду не терял Грейс из виду.

Мэри Бет Куинн не вышла замуж за Троя Логана в тот июнь, не была запланирована свадьба и на осень. Уже задолго до июня Мэри Бет обнаружила, что для нее самое большое счастье — находиться в обществе Сэма и Грейс. Сэм мог бы быть ее сыном, и ее дочь училась у Сэма тому, чему могла бы научиться у Сэмюела, — ведь все еще существовали в этом мире добрые, деликатные и любящие мужчины.

Как Сэм. Как Сэмюел. Но не как Трой? Нет, конечно же, Трой был прекрасным образцом мужчины. Но он хотел играть и другие роли. Невозможные. Мужа. Любовника.

Трой никогда не делал официального предложения. Но неотвратимость свадьбы витала в их отношениях изначально. И вот Мэри Бет сказала ему в начале мая:

— Я не могу выйти за тебя замуж, Трой. Не могу выйти сейчас. И вообще не могу.

Она произнесла эти правдивые слова деликатно и доброжелательно и услышала в ответ такие же доброжелательные и нежные слова, но сказанные с великой грустью.

Весь город сочувствовал Трою. Однако, вспоминая выпускной бал, который закончился столь драматично, граждане Логанвилла наступили на горло своему желанию снова свести школьных влюбленных вместе. Небо этим летом в Логанвилле, не в пример лету многолетней давности, осталось ясным и лазурным, с ароматными бризами, веселым смехом и счастливыми прогулками.

Именно в это столь ясное и безмятежное лето в Логанвилл вернулась Кэролайн, без детей и разведенная. И может быть, это был перст судьбы, поскольку взаимная симпатия у Троя и Кэролайн все еще не погасла.

В начале августа Трой и Кэролайн стали женихом и невестой. На декабрь планировалась их свадьба. А в конце августа Роули еще раз откровенно поговорил с Мэри Бет.

И Мэри Бет ответила своему второму другу столь же откровенно.

— Ой, Роули, — прошептала она, столь же нежно и дружелюбно, как до этого говорила Трою, — я все еще люблю Сэма, все еще ощущаю себя его женой, все еще…

— Какого еще Сэма? — грубовато спросил Роули, нарушая доверительность обстановки.

— Не могу поверить, что ты об этом спрашиваешь!

— Я тоже. Прости, Мэри Бет. Пожалуйста, прости меня.

Она, разумеется, простила его. Наступила осень, дубы подернулись багрянцем, в отношениях с Роули установились умиротворенность, затишье, спокойная дружба. Определенное давление в доме Куиннов Роули оказывал лишь на Сэма. Шеф полиции Логанвилла по совместительству был еще и футбольным тренером средней школы. Роули видел в Сэме прирожденного атлета и лидера, который сможет вывести «Логанвилл уайддкэтс» на уровень чемпионата штата, куда они не попадали с того времени, когда Роули повредил ногу.

Однако Сэма футбол не интересовал. У него были другие обязанности после школы, исполнение которых начиналось ровно в три часа, когда заканчивались занятия в начальной школе, — Грейс осенью пошла в детский сад.

Сэм забирал Грейс и Дину, а также других малышек, которые присоединялись к ним в тот день. Иногда под его опекой было до восьми детей. Сэм за всеми присматривал, всех защищал. Он внимательно выслушивал каждого, кто хотел сделать какое-то заявление.

Однако ни о ком другом он так не заботился, как о Грейс. Это была какая-то яростная забота, любовь на грани постоянного страха — а вдруг, несмотря на всю его бдительность, с ней что-то случится?

Это держало Сэма в напряжении каждую минуту, каждый день. Если бы это зависело от него, он ежедневно приводил бы свой выводок в библиотеку, чтобы дети могли послушать замечательные истории, которые читала вслух городская библиотекарша миссис Бирс.

Это был безопасный и отработанный пункт программы. Его маленькие подопечные готовы были следовать за ним куда угодно. Но это были живые, впечатлительные дети, и им хотелось отведать всех развлечений. Сэм позволял юным энтузиастам составлять программу — в пределах разумного, конечно. И бдительно следил за ее выполнением. И беспокоился.

Опасности подстерегали их на каждом шагу: гимнастический снаряд «джунгли» из стоек и перекладины, движение транспорта на Мейпл-авеню, трещины в тротуаре, где можно подвернуть ногу, озеро, где можно утонуть. Сэм видел опасности всюду и страдал из-за того, что какие-то из них он был не в состоянии предвидеть заранее.

Лето на озере прошло благополучно. Пришла осень с пламенеющими листьями. И даже Хэллоуин, канун Дня всех святых, когда изготовлялись улыбающиеся оранжевые рожицы из тыкв, не закончился трагедией. Это был день смеха, свечей и ножей. Но единственными порезанными руками в тот день были только его руки.

И все-таки это случилось. Одиннадцатого ноября. В день его рождения. В тот день, когда Логанвилл верил, что Сэму Куинну, который на самом деле был Джейсом Коултоном, исполнилось шестнадцать. А кто на земле в тот ноябрьский день мог отметить его четырнадцатилетие?

Трагедия произошла не с Грейс и даже не с каким-нибудь его подопечным ребенком. Случилось это с девочкой-подростком, которая опекала другого ребенка — мальчика, чьи родители, выходцы из большого города, заподозрили извращение, которое не могли себе представить даже самые большие фантазеры Логанвилла: дескать, маленькие девочки ощущали себя в безопасности с чувственным Дудочником[1], потому что Сэм предпочитал маленьких мальчиков.

Родители мальчиков держали эти подозрения при себе. Но вот однажды семнадцатилетняя няня шестилетнего мальчика пожелала провести ноябрьские сумерки с Сэмом и его окружением. Сказано — сделано. Увидев его, она импульсивно бросилась через дорогу, по которой транспорт ходил чрезвычайно редко.

Но оказалось достаточно всего одной машины.

Девочка была сбита. Ей раздробило бедро и повредило бедренную артерию.

Книги на полках спальни Джейеа, бывшего кабинета Сэмюела Куинна, содержали множество сведений по медицине.

Джейс начал с глав о первой помощи. Однако на этом он не остановился. Не мог остановиться. Ибо пастух, который боялся, что с его подопечными может что-то случиться, должен знать все о первой помощи детям, все симптомы и признаки.

Такие тривиальные признаки: хрипота, боль в животе, головная боль. И такие опасные вероятные последствия: дифтерия, аппендикс на грани разрыва, менингит.

Несчастный случай, свидетелем которого он стал на Сикамор-стрит, был ясен как в смысле диагноза, так и в отношении принятия мер.

Остановить кровотечение. Это было непременным условием первой помощи. И если местом кровотечения является рука или нога, то это сделать нетрудно. Необходимо наложить жгут в наиболее доступном месте, чтобы перекрыть доступ крови, которую подает сердце. Жгутом может служить что угодно — пояс, полоска материи, даже резинка, если кровоточит палец.

Джейс плотно сжал руками бедро девушки в верхней части, сжал настолько крепко, что это остановило исход алой крови. Однако это не могло остановить его тревоги.

— Грейс!

— Да?

— Ты стоишь на тротуаре? Грейс!

— Да. Теперь уже на тротуаре.

— Хорошо. Там и стой. Не двигайся. Это касается всех. О'кей?

Послышались звуки, свидетельствующие о том, что дети затопали к тротуару, после чего раздались радостные детские голоса:

— Я на тротуаре, Сэм!

— Я тоже!

— И я уже на тротуаре, Сэм.

Девочка, вероятно, истекла бы кровью и умерла, если бы он не остановил кровотечение своими сильными руками. Весь Логанвилл это знал. Симпатичная капитанша болельщиков выжила благодаря тому, что Сэм Куинн проявил поразительное хладнокровие.

— Я не чувствовал себя спокойным, — признался он позже Мэри Бет.

— Порядочные люди никогда этого не чувствуют. Во всяком случае, в глубине души. — Как это было с ее Сэмюелом. — Спокойствие надменно. Ты будешь хорошим доктором, Сэм. Тебе следует подумать об этом.

Он подумал и отверг эту возможность. Забота о Мэри Бет и Грейс уже налагает достаточную ответственность. Ее будет слишком много. Разве они не видят этого?

Очевидно, не видели. Потому что с широко открытыми глазами и без тени сомнения Грейс и Мэри Бет убежденно заявляли, что он — сын лгуна, самозванца и вора — может стать тем, кем захочет. Буквально кем угодно.

Они доверяли ему, верили в него и не сомневались, что если он дал обещание, выполнит его. В том числе и обещание, данное в сочельник, — позволить Санта-Клаусу незамеченным подобраться к камину, к печенью, морковкам и елке.

Когда Джейс вышел из дома, слишком взволнованный и возбужденный, чтобы заснуть, он почувствовал в холодном воздухе что-то новое.

Умиротворение, покой и чистота. Как будто он больше не был самозванцем. Как будто заслуживал доверия.

Но в эти минуты происходило что-то еще. Он прислушался. Что это? Звук помимо хруста шагов по снегу. Он резко остановился и затаил дыхание. Кажется, замерло даже его сердце.

Он прислушался и узнал этот звук.

Звон колокольчика на санях.

Шум пролетающих над головой оленей.

Действительно ли Джейс Коултон слышал этот полет, этот фантастический звон? Неужели он еще способен верить в чудеса?

В первое мгновение родился ответ: возможно.

Почти способен.

А затем решил: нет.

Хотя это «нет» не было разрушительным, ибо ночь оставалась такой же ясной и сверкающей. Был мир. Был покой. Была чистота.

Джейс направился к озеру — месту неописуемой радости для детей летом и переживаний и тревог для него. Зимой оно способно было внушить страх. Мэри Бет уверяла, что зимой лед на нем прочный. Прочный и толстый. Но когда он с берега наблюдал за своими драгоценными утятами, отличными конькобежцами, он готов был в любой момент нырнуть в его ледяные глубины.

Лед на озере отражал в себе божественные небеса, золотую луну, серебристые звезды, темное бархатное небо.

Словно по волшебству, его память воссоздала божественные звуки рождественских гимнов, которые пела Грейс Алисия Куинн.

Голос этой маленькой девочки был удивительно красивый, ясный и чистый, словно небо накануне Рождества. Грейс знала каждый гимн, каждую строку и пела их все в течение последних трех недель.

Джейсу казалось, что он слышит, как она поет свой любимый гимн.

И случилось это в светлую полночь…

В такую же светлую, как эта. В звездную и лунную. Излучающую мир и покой.

И пели эту древнюю песню

Ангелы, пролетающие над землей…

Ангелы. В том числе ангел-мститель Мэри Бет, непоколебимо верящий в него, и маленький золотистый ангел, светлое пятнышко в его жизни.

Касаясь золотых струн арфы.

Джейс услышал еще один звук, нежный и тихий. Настоящий, а не вымышленный. Может, это и в самом деле был звук небесной арфы? Способен ли он поверить в это?

Ледяное зеркало озера казалось позолоченным, оно словно отражало сияние, нисходящее с божественных небес. На золотистом фоне сверкнула красная вспышка. Что это — падающая алая звезда в рождественскую ночь?

Вероятно. А может, это сани Санта-Клауса прочертили след над головой, и в следующий момент он услышит звуки колокольчика?

Но нет никакого колокольчика для Джейса Коултона. Нет никакой волшебной благодати, нисходящей с зимнего неба.

Золотистое сияние имело земное, а не небесное происхождение. Это отражалось пламя, которым был объят дом на Блуберд-лейн, и сейчас сирены стонали в студеном ночном воздухе. И это были всего лишь еле слышные стоны в сравнении с тем ужасом, который он ощущал внутри.

Пронзительные стоны в мозгу — и отчаянные молитвы в сердце.

Идти спать. Таким было твое обещание. Вместо этого ты отправился на эту безрассудную прогулку.

Но все будет хорошо! У Санта-Клауса огнеупорные ботинки, сказала Грейс, и он умеет гасить пламя.

Нет никакого Санта-Клауса, ты это помнишь? Нет ни Санта-Клауса, ни волшебства. Нет покоя. Ты не смог услышать колокольчика на санях, когда получил этот шанс. Ты даже не можешь в это поверить.

Однако есть Мэри Бет! Это она Санта-Клаус. И она останется бодрствовать, наполнит подарками рождественские чулки, спрячет печенье и свежевымытую морковку, чтобы отдать это лошадям на конюшне Хансена.

Но что за звук он услышал? Это был нежный и тихий звук. Ты веришь в то, что это нечто иное, а не взрыв неясных томлений и невидимых искр, несущий скрытую угрозу, которой ты всегда боялся?

Да, да.

Это была его молитва — молитва о том, чтобы Грейс и Мэри Бет не видели этого пламени, чтобы они не замерзли, потому что пламя было слишком горячим, и чтобы Рождество было светлым, потому что они в безопасности, и…

Однако Джейс Коултон уже знал правду. Его молитва, как и обещание, была ложью.

Глава 1

Международный аэропорт О'Хэйр, Чикаго

23 декабря

Наше время

В канун Рождества стояла как раз такая погода, какую одинаково не любят как авиакомпании, так и пассажиры, — штормило во всех стратегически важных точках, и это порождало хаос переносов и отмен рейсов. На третий день проливных дождей и снежных метелей все аэропорты побережий были забиты уставшими до чертиков и раздраженными пассажирами в измятой одежде, потерявшими всякую надежду вылететь и не знавшими, где находится их багаж.

Толпа пассажиров столпилась у входа С18, надеясь все-таки улететь в Лондон — несмотря на небольшой снегопад, наметилось некоторое прояснение в погоде, и беспосадочный утренний рейс 1147 должен был отправиться по расписанию. Пассажиров первого класса пригласили на посадку.

Скоро начнется общая посадка, сообщили по радио, и это вызвало всеобщее оживление среди пассажиров. Толпа зашевелилась и двинулась к проходу, как будто близость к самолету могла повысить шанс попадания на рейс.

Джулия Энн Хейли даже не пошевелилась. Она осталась сидеть в той же самой позе на том же месте, где провела ночь, — на полу у стены с окнами, на довольно значительном удалении от других пассажиров.

Джулия чувствовала себя одинокой и всеми забытой. Она знала, что ей нужно наладить контакт с людьми. Хорошим началом было бы обменяться любезностями с ненавязчивыми незнакомцами, которых здесь было великое множество.

Она вступит в подобные контакты. Обязательно вступит. Начиная со следующей недели. Или через неделю.

Шаг за шагом, как она обещала себе. И она уже сделала первый огромный шаг, уйдя от всего, что знала и любила, — фигурально выражаясь, сожгла за собой мосты. Бесстрашно сожгла.

А впереди неясно вырисовывалось и пугало даже больше, чем разговоры с незнакомцами, путешествие в Лондон. На Рождество.

Рождество. Это слово и воспоминания о нем породили в ней внезапную панику, настоящую бурю в душе, почище рождественской непогоды. Она не должна была этого делать. Не должна. О чем она думала? Как она могла оказаться в плену несбыточных надежд?

Ладно. Больше она не станет обольщаться на этот счет.

Она просто поедет домой. В Канзас.

Но дома не было. Больше не было. Она продала дом, где прожила двадцать восемь лет. Всю свою жизнь. Это был дом двоюродной бабушки Энн. «Ах, бабушка, что я наделала? Ведь это был твой дом. И еще Уинни. Малышки Уин». К панике добавилась боль, у Джулии зашлось дыхание, а сердце забилось чаще и сильнее.

Что заставило ее принять решение начать новую жизнь? Что было плохого в ее прежней жизни?

Ничего.

Просто тогда все было по-другому, только и всего. Она могла бы назвать себя отшельницей, но в течение многих лет с бабушкой и Уинни жизнь ее была счастливой и радостной.

А последние семь лет? Она больше не была счастливой и радостной. Но после того первого опустошительного года ее жизнь была вполне благополучной. И до того как она решилась на эти грандиозные шаги, она никогда не испытывала ничего похожего на панику.

И она разговаривала с людьми. Да, разговаривала, но чаще всего по телефону. И все равно это был контакт с людьми, совсем неплохой контакт, потому что Джулия помогала людям, которые тревожными голосами звонили ей ночью.

А что еще было в ее жизни? Она пробегала восемь миль ежедневно, следила за новостями. Она была хорошо информирована. Она смотрела «мыльные оперы». А иногда размышляла о судьбах героев «мыльных опер» и их бедах, когда телепередачи заканчивались.

Однако Джулия не заблуждалась относительно реального и вымышленного. Она улавливала разницу между персонажами сериала и жизнью актеров, играющих роли своих героев.

И в тот момент, когда боль забрала весь воздух из легких и паника заставила сердце отчаянно заколотиться в груди, Джулия узнала в толпе актрису, а не героиню «мыльной оперы».

Алексис Аллен. Так звали актрису. Джулия знала также имя ее персонажа. Впрочем, кто же его не знал? Актриса Алексис Аллен играла доктора Веронику Гастингс в «Городе ветров» — «мьшьнои опере», которую критики и поклонники назвали самым захватывающим сериалом года.

Джулия посмотрела на Алексис, на ее такое знакомое лицо и ощутила проблеск спокойствия среди паники… Этакое успокаивающее воспоминание о том времени, когда она смотрела телевизор в мирной тиши своего дом.

Ее дома.

Алексис Аллен была взбешена. Да как он смел? Ну ничего! Он заплатит за это. Цена, которую заплатит этот негодяй доктор Джейс Коултон, определена: он ее потеряет. Потому что она в любом случае с ним порывает.

Этот надменный хирург обязательно захочет ее после возвращения. Разве не так?

У Алексис была уверенность и имелся опыт обращения с мужчинами, однако Джейс не был похож ни на одного из тех, кого она знала раньше. Во многих отношениях. Он мог быть потрясающим в постели — и раздражать холодностью и бесстрастностью, когда страсть его утихала.

Он был холоден как лед этим утром, когда она попыталась сесть рядом с ним. Джейсу следовало бы удивиться, радостно или нет, но удивиться.

Вместо этого в его взоре отразился холод презрения. Такое же презрение прозвучало и в его голосе.

— Этому не бывать, Алексис.

— Это свободная страна, Джейс. Ты не владеешь всем. Я имею право выбрать любой рейс, какой пожелаю.

— Желаю приятной поездки, — произнес он со зловещим спокойствием, собираясь покинуть самолет.

Но ушла она, а не он. И хотя Рождество в одиночестве могло ему нравиться — ведь это он сделал выбор, — ей это было отнюдь не по душе.

— Я ненавижу тебя! — прошипела Алексис, прежде чем уйти.

Покидая самолет, она клокотала от ярости и строила планы мести. Джейс Коултон заплатит за то, что отверг ее.

Когда-нибудь заплатит.

Пробираясь сквозь толпу усталых путешественников, которые были безмерно счастливы улететь этим рейсом, она была озабочена тем, чтобы побыстрее выбраться из аэропорта, пока ее не опознали какие-нибудь фанатичные поклонники. Даже с получением багажа из грузового отсека можно подождать. А вдруг ее фирменные чемоданы с фирменным бельем совершат путешествие через океан?

Но если она покинет аэропорт — или, попросту говоря, сбежит из аэропорта, — уже зарегистрировав свое место, она предоставит Джейсу как раз то, что он любит больше всего. Уединение.

Конечно, вполне возможно, учитывая кошмарную погоду и рождественский настрой пассажиров, что ее внезапно освободившееся место будет отдано кому-то другому. В этом случае, рассуждала она, в роскошный салон первого класса попадет кто-то из ожидающих своего рейса представителей элиты, а не какой-нибудь непритязательный случайный путешественник из толпы.

Для Джейса не имело значения, выходцем из какого класса окажется его сосед по путешествию. Он не относился к числу снобов в социальном, экономическом или интеллектуальном плане. Так почему тогда он летал первым классом? Потому что имел деньги? Отчасти и поэтому, ибо у Джейса Коултона деньги имелись.

Алексис предполагала, что Джейсу хотелось не роскоши, а пространства — простора для его длинных, беспокойных ног и рук и, что еще важнее, уединения, которое он так ценил.

Салон международного первого класса был настолько просторен, что можно было не разговаривать с соседом, если тебе этого не хочется. Джейс определенно не станет разговаривать. Джейс Коултон не любитель праздной болтовни, и всякие назойливые откровения его раздражают. Уединение было для Джейса на первом месте. Одиночество. И это гарантировал первый класс, билеты на который покупали одинаково настроенные элитные пассажиры.

А что, если ей самой подобрать Джейсу компаньона по путешествию, чужака в этом храме для избранных, дикаря, который не имеет представления о правилах первого класса?.. Она вполне может это сделать. И сделает. В конце концов, это ведь ее билет, разве не так? Полностью ею оплаченный к тому же. Она имеет полное право отдать его кому захочет. Конечно, тут возможна некоторая волокита — вероятно, придется дополнительно заплатить за то, что билет будет перерегистрирован на другое имя. Ну и что? Зато это будет тот еще рождественский сюрприз для Джейса!

Итак, посмотрим…

Алексис было подумала о том, чтобы поместить на место 2В младенца, который своим криком отравит Джейсу все путешествие до Лондона. Однако дети летят с родителями, вполне возможно, с любящей матерью, а ведь она играла героинь, уважающих материнство.

Ей нужен был кто-то такой, кто стал бы приставать к Джейсу и требовать от него ответа. Кто это может быть? Женщина. Но такая, которая отличалась бы от того типа, который привлекателен для Джейса и способен подвигнуть его на ту единственную вещь, от которой он получал удовольствие, — секс.

В течение довольно-таки короткого времени Алексис была женщиной его типа. Отталкиваясь от этого стандарта, она должна была выбрать тип прямо противоположный — женщину, которая была тощей и постной там, где Алексис была пышной и веселой; бесполой, в то время как Алексис была аппетитно-женственной; лишенной уверенности в себе, без блеска и стиля.

Да вот же она! Впрочем, в первый момент Алексис подумала, что создание, сидящее, скрестив ноги, у дальнего простенка между окнами, это скорее он, а не она. Бледное и костлявое, убитое горем существо, менее двадцати лет от роду.

Однако, приглядевшись повнимательнее, Алексис пришла к выводу, что это был отнюдь не подросток и не мальчик. Далее она обнаружила, что женщина сама разглядывает ее, как будто смотрит телевизор, во всяком случае, ничего невежливого в этом разглядывании нет.

Когда Алексис двинулась в сторону своей ошалевшей от неожиданности поклонницы, она ощутила знакомый трепет, прилив адреналина, который сопровождал каждый ее выход на сцену. Ее аудитория уже была захвачена в плен. Но еще оставались некоторые проблемы, необходимость воплотить сценарий, который она сама же и напишет.

Проблем не будет, обещал прибывающий адреналин.

Сколько раз Алексис Аллен приказывала — не случайно ей иногда хотелось быть директором студии — идиоту писателю сделать ее роль более интересной и интригующей!

Глава 2

Уверенность Алексис в том, что она нашла самую подходящую неподходящую компаньонку для Джейса, возрастала по мере того, как она подходила к простенку, — и внезапно испарилась, когда она приблизилась к женщине. Алексис увидела лежащего на коленях женщины тряпичного кролика, насколько ей удалось разглядеть, затрепанного и старого; некогда желтая шкурка его давно свалялась и сделалась серой.

Может, юноша-женщина умственно неполноценна? Тогда это явно не подойдет.

Однако женщина была достаточно разумной для того, чтобы осознать, что Алексис направляется к ней, и достаточно вежливой, чтобы сделать попытку встать, взяв при этом в руку тряпичного кролика.

— Не вставайте! — махнула ей Алексис и опустилась на колени, попутно окинув оценивающим взглядом одежду женщины — она была чистая, хорошо на ней сидела и, похоже, новая. Брюки на незнакомке были черные, свитер — бежевого цвета, а широкий блузон — серебристо-серым. Зимнее пальто было черное, шерстяное, достаточно модного покроя.

И вообще выглядела она строгой и бесполой. К тому же еще и бесцветной, если бы не ярко-голубой рюкзак, стоящий рядом на полу.

Хотя была еще одна цветная деталь, поняла Алексис, когда посмотрела в глаза женщины. Они были лавандовые — оттенок весьма необычный, и в них не было того восторга, который Алексис привыкла видеть у своих поклонников.

— Привет. Меня зовут Алексис.

— Алексис Аллен. Да. Я знаю. Я восхищаюсь вашим талантом.

Голос был негромкий, зрелый. Женственный! Алексис предпочла бы более резкий и скрипучий, чтобы он как следует помучил Джейса на его пути до Хитроу. Но она успокоила себя тем, что лицо этой женщины было так невыразительно, так не похоже на ее лицо, что этого будет вполне достаточно.

Это было лицо без всякого макияжа, обрамленное короткими черными волосами, худое и очень бледное. Правда, призналась себе Алексис, эти удивительные глаза, прозрачная кожа, форма скул делали его необычным и даже красивым. Но не хватало обаяния.

— Спасибо, — поблагодарила Алексис за комплимент. — А как вас зовут?

— Джулия Хейли.

Нет, решила Алексис, умственно неполноценной ее не назовешь. И сумасшедшей — тоже. Просто странная, просто чудаковатая, просто с чудинкой. Замечательно! Если, конечно, не… Фарфоровая кожа над выдающимися скулами была такой гладкой, без морщин, что Алексис испытала потребность задать еще один вопрос:

— Могу я спросить, сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

Двадцать восемь против тридцати шести лет Джейса. Подходит отлично! Если в истощенном теле Джулии имелось хоть чуть-чуть женских гормонов, она произведет сильное впечатление на Джейса. Причем сразу. Немедленно.

Истощенное тело. Алексис поразмышляла над этим словом. Сама она не была истощенной. Или излишне худой. Она была пышной, сексуальной, сочной, а Джулия — что ж, слово «истощенная» определенно ей подходит. А в чем причина столь чрезмерной худобы? Если тут замешана патология, то это может быть отсутствие аппетита, анорексия, решила Алексис.

— У меня проблема, Джулия. Точнее, проблема у моего друга. И мне нужна ваша помощь.

— Буду рада помочь.

Алексис была застигнута врасплох такой уверенностью, как будто Джулия не сомневалась, что способна помочь в любом деле, словно сочувствие и сопереживание — это то, что она делает лучше всех. Однако Алексис точно знала: Джейс люто ненавидит бесполых, влюбленных в него женщин, уверенных в том, что он в них нуждается.

Блестяще, восхитилась Алексис, видя, что развитие сценария идет по нужному руслу.

— Моего друга зовут Джейс, — доверительным шепотом сообщила она. — Он не просто мой друг. Он мой жених. Наша помолвка состоялась втайне от всех. Джейс чрезвычайно любит уединение. Мы оба любим. Мы планировали объявить о нашей свадьбе, лишь когда это станет свершившимся фактом. Она должна была состояться вчера вечером. — Красивое лицо Алексис приняло задумчивое выражение, красноречиво свидетельствующее о том, как она представляет себе эту феерию из шелка и атласа, каковой должна была стать ее свадьба. — А сегодня мы должны были лететь в Лондон и провести Рождество и медовый месяц в отеле «Иден-Найтсбридж».

— «Иден-Найтсбридж»?

— Возможно, вы не слышали о таком. Это совсем новый отель. Но отель потрясающий! Идеальный для медового месяца. Если молодожены пожелают выйти из своих брачных апартаментов, чего мы не собирались делать, совсем рядом Гайд-парк, а также Мейфэр и Найтсбридж, а в роскошный универмаг «Кентерфилдз» можно попасть не выходя на улицу, по застекленной галерее для гостей отеля.

— «Кентерфилдз»… — словно эхо повторила Джулия, а точнее, пробормотала название универмага, и по ее виду можно было сделать вывод, что она в этот момент находится где-то очень далеко. Где именно? Мысленно делает фантастические покупки? Добавляет к своим вещам еще некоторое количество предметов приглушенно-серых тонов?

Как бы там ни было, Алексис нужно было, чтобы она вернулась к реальности и к настоящему моменту.

— Вы путешествуете одна, Джулия?

— Что? Ах да. Одна.

— Вас кто-то встречает в Лондоне?

— Нет.

— Нет? — переспросила Алексис, изобразив такое удивление, что оно, по ее мнению, заслуживало приза «Эмми». Ну конечно, это странное бесполое создание никто и не собирался встречать. — Что ж, тогда… Не будет ли большой дерзостью с моей стороны попросить вас присмотреть за Джейсом, когда вы прилетите в Лондон? Но я хотела бы также попросить вас присмотреть за ним и во время полета.

— Присмотреть за ним? Он болен?

— Нет. — «Всего лишь неизлечимо надменен». — Когда вы увидите его, вы решите, что позаботиться нужно в первую очередь обо мне. Однако именно я отменила нашу свадьбу. Все произошло так быстро… Слишком быстро… Я была ошеломлена и даже слегка напугана, когда поняла, как странно я любима, ценима и обожаема таким человеком, как Джейс.

Произнесенный на одном дыхании монолог Алексис был адресован ее изысканно наманикюренным рукам. При этом сужающиеся к концам пальцы ее правой руки коснулись безымянного пальца левой, как бы привлекая внимание к изумительному бриллианту — подарку мужчины, который так ее обожал и ценил.

Завершив монолог, Алексис подняла глаза и встретилась с удивленным взглядом лавандовых глаз. Джулия Хейли не понимала, а возможно, не верила, что можно любить слишком сильно. И не было ли в ее взгляде некоего неодобрения?

Впрочем, не важно. В конце концов, Алексис требовалось сочувствие не к ней, а к Джейсу — человеку, которого, по понятиям Джулии, серьезно обидели.

— Поймите меня. Возможно, я недостойна Джейса. И наверное, чем больше я буду рассказывать вам о нем, тем больше вы утвердитесь в этой мысли. Но он заслуживает счастья. Он заслуживает того, чтобы прожить жизнь с женщиной, которую любит, каковой, к худу или к добру, являюсь я. Позвольте мне рассказать о нем, ладно? И тогда вы поймете всю глубину его страсти.

Алексис сделала паузу, чтобы собраться, дать возможность новой порции адреналина поступить в кровь, ибо теперь начиналась настоящая актерская игра, требовался настоящий талант, чтобы превратить негодяя с холодным сердцем в человека привлекательного и достойного сочувствия.

Впрочем, теоретически Джейс был человеком необыкновенным.

— Джейс — травмохирург, — начала Алексис. — Лучший из лучших. Однако несмотря на свою высочайшую хирургическую квалификацию, Джейс Коултон большую часть времени тратит на оказание скорой помощи, вместо того чтобы проводить его в операционной. Он любит находиться на передовой, так сказать, в окопах, встречать больных и искалеченных в самый первый, критический, момент, когда от того, что он сделает или не сделает, зависит их жизнь.

Конечно, Джейс не делился с ней столь интимными мыслями, но, вероятно, это было именно так. Источником информации Алексис была медсестра «Скорой помощи», работавшая вместе с Джейсом. Она сделала подобный вывод, основываясь не на исходящих от него признаниях, а на основе личных наблюдений.

— Джейс работает в мемориальном травматологическом центре «Грейс» — главном травматологическом центре Чикаго и, вероятно, даже всего Среднего Запада. Джейс сам создал его. Он им владеет, управляет, уверенно и бескомпромиссно ведет этот корабль, не считаясь со временем. Он отрабатывает в окопах такое же количество часов, как и другие доктора, это не менее восьмидесяти часов в неделю, и, кроме того, занимается управленческой и административной работой. Хотя он вообще мог бы ничего не делать. За исключением одного — тратить деньги.

Джейс Коултон был не просто богатый травмохирург. Он жил вообще в другой вселенной, в царстве ошеломляющего богатства.

Травмохирург, который способен превращать в золото все, к чему прикасается. Так охарактеризовал Джейса биржевой маклер, которого он быстро уволил. Но, по мнению личного биржевого маклера Алексис, это было поразительно верно.

Алексис могла бы распространяться о размерах состояния Джейса и дальше, если бы Джулия проявила хоть малейшую заинтересованность. Но судя по всему, больше всего на нее произвело впечатление его отношение к тяжелобольным.

— Для Джейса главное не деньги, — втолковывала ей Алексис. — Он их раздает. Сорит ими. И вы должны понять, что деньги Джейса для меня ничего не значат. Для меня имеет значение лишь он сам. Только он. Вы должны сесть в самолет, Джулия, и помочь ему. Я боюсь, что если он отправится на войну, то он…

— На войну?

— Да. Ему недостаточно было создать лучший травматологический центр в Чикаго и посвятить своему детищу всю жизнь. Джейс стремится сделать еще больше. Поэтому он ездит по охваченным войной странам, чтобы оказывать помощь как военным, так и гражданским лицам. Он поставил себе эту цель до того, как мы встретились и полюбили друг друга. Поэтому хотя мы должны были обвенчаться вчера вечером и провести неделю медового месяца в Лондоне, нам пришлось бы пробыть в разлуке с кануна Нового года до Дня святого Валентина. Женаты, но в разлуке. Все, о чем я просила его три недели назад, — это перенести нашу свадьбу до его возвращения четырнадцатого февраля. Это время, сказала я ему, я хочу использовать для того, чтобы подготовиться к монументальным переменам в жизни, когда я стану его женой. Джейс был таким спокойным, когда я высказала эту просьбу, как если бы это было вполне разумное предложение.

— Но он был обижен.

— Возможно. Могу допустить. Но обида была скрыта под покровом тихой ярости. Он спокойно и холодно заявил, что мы можем отложить свадьбу до его возвращения. Затем вчера вечером, спустя три недели, он оставил послание на моем автоответчике. Он собирается в Лондон, как было запланировано, скучает и любит меня, и не могу ли я провести Рождество с ним, чтобы он не оставался один? Мой билет первого класса на место рядом с ним будет ожидать меня в кассе. Должно быть, я принимала душ и готовилась к выходу, когда Джейс мне позвонил. Я обнаружила его сообщение лишь после полуночи, когда вернулась домой. Я побросала кое-какую одежду и свадебное платье в чемодан, рисуя себе сцены рождественской свадьбы в Лондоне.

Алексис артистично нахмурилась, как бы предупреждая, что ее фантазиям не суждено было сбыться.

— Этим утром, когда я уже собиралась занять место рядом с ним, я поняла: что-то случилось. Голос, когда он наконец заговорил, показался мне каким-то загробным. «Так что с Грантом?» — спросил он.

— С Грантом?

— Ну да, вы ведь знаете Гранта Роджерса? Он играет Йена в «Городе ветров». Грант и я были близки в течение почти шести месяцев, пока я не встретила Джейса. До Джейса это казалось серьезным. В случае с Джейсом была любовь с первого взгляда. Я была очарована, опьянена им. Ни до кого другого мне не было дела. Стыдно признаться, но мой разрыв с Грантом произошел не слишком красиво. Естественно, Грант страдал, когда я его покинула. Но в последние несколько недель мы снова сделались друзьями. А накануне своей свадьбы я была так расстроена, что позвонила Гранту. Понимаете, мне нужен был друг. Я скучала по Джейсу, любила Джейса и была очень напугана тем, что все испортила, попросив его об отсрочке. Грант пригласил меня в ресторан, и то ли он хотел поддержать меня, чтобы я не поскользнулась на льду, то ли успокоить, но так или иначе он дотронулся до меня. Совершенно невинное прикосновение было ложно истолковано Джейсом, когда он, ослепленный своим высокомерием, увидел это. Оказывается, он за мной следил.

— Высокомерием?

— Крайним высокомерием. Запомните, Джулия, доктор Джейс Коултон весьма высокомерный мужчина. У меня такое ощущение, что до меня ни одна женщина не сказала ему «нет». Или хотя бы «может быть». Джейс высокомерен и горд. И не без оснований. И в это утро, когда Джейс приветствовал меня враждебным вопросом о Гранте, моей первой реакцией был гнев. Ярость. Но затем я посмотрела на него, посмотрела внимательно. Очевидно, Джейс не спал всю ночь, хотя голос его был холоден как лед… Возможно, в эти бессонные часы он пил… и будет продолжать пить до Лондона.

На самом деле Алексис отлично знала, что его ледяной тон был вызван яростью, которую он испытывал в тот момент. Если даже Джейс Коултон когда-либо и пил, Алексис об этом ничего не знала.

Джейс никогда не пил. По крайней мере до настоящего времени. Однако, рассуждала Алексис, если он и захочет вдруг напиться, то, учитывая последние события, самое подходящее время для этого — рейс до Лондона. Она способна вообразить эту сцену — наверняка он получит удовольствие. Чувственный мужчина. Чувственное удовольствие. Наслаждение от пьянства в одиночестве.

— Джейс уязвлен, Джулия. Он подавлен и угнетен. Это настолько не похоже на него, что приводит меня в ужас. Я пыталась объяснить ему, почему я встречалась вчера с Грантом, говорила, что причина в том, что я отчаянно скучала по нему. Но Джейс не желал слушать. Он сделал вывод, что я из-за Гранта отложила нашу свадьбу и все это время с ним встречаюсь. Джейс очень страдает, и я не знаю, как ему помочь. Он мне просто не позволяет этого. Он не хочет, чтобы я даже находилась рядом с ним сейчас. — Поколебавшись, Алексис торопливо зашептала: — Джейс говорил мне, что он любит меня больше жизни. Нет, я не могу поверить, что он покончит с собой. Не могу. Но ему надо с кем-то поговорить, Джулия. Очень-очень надо! Ему надо поговорить с вами.

Алексис ожидала увидеть тень колебаний и сомнений в своих силах на этом тонком бледном лице. Как эта похожая на мальчика женщина с чумазым, затрепанным кроликом может помочь надменному чувственному мужчине, который потрясен потерей такой женщины, как Алексис?

Но не было и тени сомнения на ее фарфоровом лице, были одни лишь устремленные на Алексис лавандовые глаза, как будто Джулии Хейли и впрямь было по силам поговорить с Джейсом и успокоить его.

— Однако когда вы начнете с ним разговор, Джулия, вы не должны позволить ему понять, что разговаривали со мной.

— Не должна?

— Нет, — как можно спокойнее подтвердила Алексис, пугаясь возможной угрозы того, что Джулия вдруг вознамерится рассказать Джейсу всю правду и ничего, кроме правды. Правды, которая на самом деле будет сплошной ложью. — Он не поверит, что я люблю его, и откажется говорить на эту тему, если вы начнете, и все будет испорчено. Речь идет о нем — замечательном человеке, который попал под эмоциональный пресс в канун Рождества. Вы должны остаться незнакомкой, Джулия, для вас обоих, случайной пассажиркой, которой посчастливилось заполучить свободное место. О'кей?

— О'кей. Я постараюсь ему помочь.

— Чудесно! Спасибо вам. Вы когда-либо летали первым классом?

— Нет.

— Понимаете, там такая роскошь, так просторно. Никто из других пассажиров не сможет подслушать вашу беседу, что бы там Джейс ни говорил и как бы ни злился. Впрочем, он не станет злиться. Он всегда держит себя в руках. Только очень важно, чтобы вы не заговорили с ним до того момента, как самолет окажется в воздухе. Нельзя, чтобы Джейс сошел с самолета и погнал машину по ледяным улицам в таком эмоциональном состоянии, в каком он сейчас находится.

Когда серьезный взгляд Джулии подтвердил, что она понимает предостережение Алексис, та взглянула в ту сторону, где шла посадка. Время еще было, и очень скоро Джейс окажется в ловушке, которую готовит для него это неземное создание, настраивающее себя уже сейчас на беседу с ним на всем пути до Лондона.

— Я уверена, Джулия, вы читали в журналах об исповедях и признаниях, которые происходят в самолетах. Возможно, вы видели это в телеспектаклях. Интимнейшие подробности доверяются абсолютно незнакомым людям, пока они находятся в воздухе. Никто не знает причины этого феномена, хотя теорий на этот счет много. Тем не менее это реальность, и реальность приятная. Происходит какое-то очищение. Я сама испытывала подобное не один раз. Но как только самолет возвращается на твердую землю, чары мгновенно рассеиваются. Вы испытываете полное разочарование в соседе. В другой обстановке вы не перемолвились бы с ним и словом. А вы уже поделились секретами, и единственное желание у вас — побыстрее сойти с самолета и оказаться от него как можно дальше. Конечно, я никогда не имела удовольствия, даже счастья, сидеть рядом с таким потрясающим мужчиной, как Джейс. Да и с самим Джейсом. Это должно было быть наше первое совместное воздушное путешествие. Неужели он способен еще больше потрясти на высоте тридцати пяти тысяч миль над землей? Трудно себе это представить. Но вам, Джулия, выпадает шанс это выяснить. И это будет легко сделать. Я обещаю вам. Да, поначалу может показаться, что Джейс не хочет разговаривать. Но вы не сдавайтесь! Он предельно вежлив. И для него будет облегчением поговорить. Правда. Он страшно одинок. И чувствует себя глубоко обиженным. Так как, Джулия? Если вы способны удержать его от пьянства и не дать ему допиться до чертиков на пути в Лондон, то…

Глава 3

Джейс Коултон сидел у иллюминатора и смотрел на легкий снегопад.

Видел ли он красоту снегопада? Именно об этом подумала Джулия, садясь в кресло рядом с ним. Или он так ослеплен обидой, что не замечает ничего?

Этого Джулия не могла знать. Она даже не могла видеть его лица, хотя бы в профиль. Тем не менее и совершенно внезапно Джейс Коултон предстал перед ней как реальный человек, как мужчина, которого любила Алексис Аллен, который, по заявлению Алексис, любил ее и которого, по мнению Джулии, она предала.

У него были черные, как ночь, волосы и точно такого же цвета брюки. Если он и носил галстук, то сейчас он был снят, а рукава белоснежной рубашки закатаны. Он походил на жениха, который наконец расслабился, когда свадебные празднества остались позади, а впереди его ожидал медовый месяц.

Однако Джейс Коултон провел ночь, занимаясь выслеживанием, а не справляя свадьбу и затем пьянствуя до зари, хотя, как ей сказала Алексис, он разговаривал с ней загробным, но не дрожащим голосом.

Вообще в этом человеке не было заметно даже следов какой-то расхристанности.

Судя по его силуэту, он был сдержан и собран. И внимательно следил за ней, несмотря на то что не отрывал взгляда от падающих за окном снежинок.

Он уже понял, решила Джулия, что рядом села не Алексис. Он видел ее отражение в стекле — да, в стекле, и в то же время Джейс Коултон видел ее как бы в снежном зеркале.

И она тоже как бы видела его в кристаллическом зеркале.

А что Джулия видела в его глазах, в которых поблескивали маленькие призмочки льда? Огонь, ясный и зеленый. А вовсе не умирающий. Но испытывал ли он раздражение? Разочарование? Наконец, хотел ли он, чтобы Алексис вернулась к нему?

Нет, подумала Джулия. Этот черноволосый незнакомец, о котором она знала так мало, скорее выглядел удовлетворенным, но отнюдь не разочарованным. Испытывающим облегчение.

— Вам нужно уложить это и приготовиться к взлету.

Голос стюарда оторвал Джулию от снежного зеркала. Голос был приятный, в нем не чувствовалось какого-либо пренебрежения к голубому рюкзаку Джулии.

— Я положу это под сиденье.

— Хорошо. Могу я повесить ваше пальто?

Джулия носила зимнее пальто с того момента, как покинула Канзас. И все время мерзла, несмотря на теплую шерсть.

Но сейчас она больше не ощущала озноба. Она согрелась от взгляда этих выражающих облегчение — и приветствующих? — ясных зеленых глаз.

— Да, — пробормотала она. — Пожалуйста.

Когда стюард удалился с ее пальто, Джулия засунула рюкзак под сиденье. Места там было много, так что ни одна часть рюкзака не помялась. Это было важно, потому что сверху лежал самый драгоценный предмет. Конечно, он мог бы пролежать на своем хлопковом брюшке весь полет.

Но в рюкзаке было темно, как в гробу, и еще перед началом путешествия Джулия решила позволить себе маленькую слабость.

Любимый маленький кролик был оставлен ей на попечение умирающей девочкой. Последнее желание. Последний подарок. Если бы Уинни была жива, Флоппи лежал бы у нее на коленях, она прижимала бы его к груди и он не был бы частью груза.

Флоппи был живым существом.

Флоппи выжил.

И Флоппи полетит в Лондон так, как он летел из Канзас-Сити в О'Хэйр. На коленях у Джулии.

Джулия расстегнула пряжку рюкзака, которая была затянута не туго, сунула руку внутрь. Звоночек, запрятанный в тряпичном коротком хвостике Флоппи, молчал. Однако он звякнул, когда она вытащила Флоппи из рюкзака, затем звякнул второй раз, когда Джулия закрепляла на себе ремень сиденья, и, наконец, в третий раз, когда она положила Флоппи себе на колени.

Именно третий звонок привлек внимание Джейса Коултона. Оторвавшись от созерцания снежных хлопьев, он повернулся к ней. К Флоппи.

Взгляд у него был тяжелый, задумчивый, укоряющий, словно она — нет, скорее, Флоппи — вторглась в его мысли и причинила ему мучения.

И такая боль, такая мука отразились в его глазах, устремленных на облезлого вислоухого кролика!

Джулия невольно, как будто защищая Флоппи, прижала его к себе, при этом звоночек снова звякнул. Доктор Джейс Коултон перевел взгляд с кролика на нее. Невозможно было прочитать переживаемые им чувства в глубине его темно-зеленых глаз, тем более что он тут же снова отвернулся и погрузился в созерцание кружащихся снежных хлопьев и серого неба.

И тем не менее Джулии удалось кое-что прочитать в этом беглом взгляде. Он был настолько ледяным, что ей снова стало холодно. Даже гораздо холоднее, чем раньше. Она ошиблась до этого. В нем не ощущалось ни обретенного покоя, ни радушия, ни тепла.

Джейс Коултон не хотел ее здесь видеть. Он не нуждался в ней. Он никого не хотел видеть и ни в ком не нуждался. Джулия могла бы пойти навстречу его желаниям и сбежать, но было поздно. Самолет уже бежал по взлетной полосе.

Она поглубже уселась в кресло и даже испытала от этого некоторое утешение. Это кресло первого класса, просторное и мягкое, напомнило ей домашнее — бабушкино — кресло. Любимое кресло было словно прикосновением любви, убежищем, куда можно спрятаться от того смутного времени, когда было так много всего потеряно.

Бабушкино кресло пережило то время и сейчас находилось на пути в город, где Джулия решила начать новую жизнь. Сиэтл. Ее новый дом.

Ее дом. Паника, возникнув, нарастала, подобно реву двигателей. Что, если бабушкино кресло потеряется, как она потеряла все остальное? И что, если не найдется такого места, где она могла бы чувствовать себя как дома?

Впрочем, это не имеет значения, решила Джулия, когда шасси самолета оторвались от земли. Кажется, она замерзнет еще до того, как доберется до Сиэтла — и даже раньше чем долетит до Лондона.

Колокольчик, этот мелодичный звук радости, прозвенел в тот момент, когда он, всецело погруженный в свои фантазии, прислушивался в ожидании звона колокольчика на санях над своей головой. В ту светлую звездную ночь он почти способен был поверить в волшебство.

И вот теперь, в этот снежный день, он снова услышал звон. Нежный и мелодичный. И тоже им выдуманный? Да, вероятно, потому что, когда Джейс повернулся в сторону серебристого звона, он не увидел ничего, кроме грязного кролика, которого обнимали худые руки.

Джейс уставился на эти руки, сознавая, что смотрит на них, и в то же время не веря, что звон был настоящий. А он подумал, уж не решился ли дух прошлого Рождества навестить его и помучить звоном колокольчиков, чтобы вновь наполнить его сердце болью.

Джейс не нуждался в подобном напоминании. Его воспоминания о той давней ночи отнюдь не потускнели. Он снова стал Джейсом в ту ночь — Джейсом, а не Сэмом, достойным тезкой своего отца — лжеца, самозванца, вора.

Джейс Коултон-сын заслуживает того, чтобы умереть. И он должен был умереть в течение следующей после той ночи недели, когда уходил все дальше от Логанвилла в зимнюю глухомань. Джейс не боялся смерти. Он хотел ее, он искал ее, он жаждал ее.

Но бушевавший в нем ад не позволял ему умереть. Это было бы слишком быстрым, слишком легким избавлением. Он должен сгорать медленно и мучительно.

Год испепеляющих воспоминаний — такой приговор назначил себе Джейс. Затем смерть. Но в канун следующего Рождества — и в канун исполнения приговора — зазвучали голоса. Знакомые и такие любимые голоса. Они слышались ему в ночных кошмарах.

«Ты не должен винить себя, — настаивала Мэри Бет. — Это был несчастный случай, подобно тем, которые лишили жизни мою мать и моего Сэмюела».

«Я бы страшно рассердилась на тебя, — грозила ему пальчиком Грейс, — если бы ты напугал Санта-Клауса и не дал ему войти. Пожар был ошибкой Санта-Клауса, сам он этого не хотел. Наверное, он нес свечу, она упала, а он не заметил пламени, пока не стало слишком поздно».

Эти любимые голоса хотели, чтобы он жил. И чтобы больше не страдал. И еще они умоляли, чтобы он сделался человеком, каким — они продолжали в это верить — он мог бы стать. Джейс не хотел слышать любимые голоса. Он хотел ночных кошмаров, а не грез. Заслуженных кошмаров.

Но грезы и голоса не отступали.

Тогда Джейс перестал спать.

Однако голоса продолжали говорить.

Джейс понимал, что это галлюцинации. Фантомы из бессонных ночей. Но они существовали. Мэри Бет и Грейс. Внутри его. Живые.