Если Чарли не найдет денег, то об этом должна будет позаботиться она, Марина.
      Марина незаметно дошла до мастерской Тесс. Этим утром Чарли показалась Марине совсем другой, чем накануне, так она изменилась за одну ночь. На посеревшем от бессонницы лице вокруг глаз и в углах рта появились мелкие морщинки; горе и отчаяние не прошли даром для женщины, столько лет хранившей тайну Марины и вырастившей ее ребенка. Женщины, которая оставалась верной Марине и не назвала полиции имя настоящей матери Дженни, ни единым намеком не выдала, что Марина для нее больше, чем друг.
      Рассеянно оглядывая мастерскую, образцы стеклянных изделий и елочных игрушек на полках, Марина размышляла о том, что такое верность. Она думала о верности Тесс в те далекие годы: пусть Марина протестовала, сопротивлялась и не доверяла Делл, но Тесс настояла, что только Делл сможет разрешить все их проблемы. И все прошедшие годы Тесс оставалась верной Марине, хранила тайну Дженни, хотя могла бы воспользоваться ею, чтобы вымогать у Марины деньги, которых Тесс явно не хватало. Но Тесс не пошла на предательство. Как, наверное, и Делл, с чувством вины подумала Марина.
      За все эти годы никто из подруг ее не предал. Удивительно, что узы дружбы неподвластны времени, неподвластны ссорам, разлукам, долгому молчанию. Эти узы крепче тех, что связывают ее с Алексис, которая никогда не поступилась бы ради сестры своими чувствами или интересами и которая ради собственного блага готова пойти на все и даже погубить Марину. В первую очередь погубить Марину, в этом не было ни малейшего сомнения.
      Но только не Чарли. И не Тесс. И конечно, не Делл. Поразительно, но Делл хранила секрет даже от своего племянника Джо Лайонса. Должно быть, в этом есть и заслуга Тесс. Бедняжка Тесс. Теперь она платила за свою верность, став жертвой позорных обвинений.
      Марина испытывала жалость к Тесс Ричардс, этой уже немолодой женщине, лишенной любви и потерявшей близких. Она так и не сумела утвердиться в жизни и, наверное, уже не имела для этого сил. И вот теперь ужасное обвинение в преступлении, которого Тесс не совершала. В ней все больше крепла уверенность, что настоящий виновник – Виктор или Эдвард Джеймс.
      Марина подошла к полкам, рассматривала изделия и гадала, какие из них созданы руками Дженни и откуда у девочки этот талант. Она потрогала елочную игрушку.
      – Эдвард, – прошептала она, – конечно, у нее это от Эдварда.
      И вновь возникла беспокойная мысль о связи Эдварда Джеймса с исчезновением Дженни. Потому что за одну ночь волшебной любви Марина не могла достаточно узнать Эдварда Джеймса. Он оставался для нее незнакомцем. Она не имела ни малейшего представления о его настоящем характере. Возможно, он был таким же бессердечным, как Виктор Коу. И куда более опасным, чем жалкий, маленький Вилли Бенсон.
      Обхватив себя руками, Марина ходила взад и вперед по мастерской.
      Если Чарли не соберет денег для выкупа, она сделает это сама. Как бы там ни было, ей придется открыться королю. Кто бы ни заплатил выкуп, все равно тайна выйдет наружу, и всем станет известно, кто настоящая мать Дженни.
      Король не заслужил того, чтобы узнать из газет имя своей внучки. Марина рисковала вызвать его гнев и, самое ужасное, быть свидетельницей его страданий и самой пережить горечь унижения. Но пришло время платить по старым счетам и открыть отцу правду.
      Но прежде всего предстояло прояснить вопрос об Эдварде Джеймсе.
 
      Живет ли он по-прежнему в своем старом доме и преподает ли в колледже? Об этом Марина могла только гадать. Но следовало действовать, она не могла никого расспрашивать и должна была полагаться только на себя.
      Марина пересекла Эльм-стрит и пошла по Парадайз-лейн. Справа от нее был «Квадрат», слева учебные здания. В белом доме с темно-зелеными ставнями на окнах висели опрятные кружевные занавески.
      Марина остановилась, глубоко вздохнула и поспешила вперед, опасаясь, что переменит свое решение. По кирпичной дорожке она подошла к крыльцу, позвонила и стала ждать, разглядывая зеленую дверь и аккуратно подстриженные кусты перед домом.
      Она услышала, как поворачивается замок. Дверь отворилась. На пороге стояла женщина.
      – Что вам угодно? – спросила она. Это была пожилая женщина, полная, без талии и с кривыми ногами. Ее короткие волосы были седыми, глаза смотрели через толстые стекла очков. Уж не жена ли это Эдварда Джеймса?
      – Не знаю, сумеете ли вы мне помочь, – подчеркнуто вежливо начала Марина. – Я ищу человека, который жил здесь много лет назад.
      Женщина изучала Марину.
      – Это был преподаватель колледжа. Он читал лекции по государственному управлению. Его звали Эдвард Джеймс.
      – Его по-прежнему так зовут, – сказала женщина. – И он по-прежнему здесь живет.
      У Марины екнуло сердце.
      – Вот как? Может быть, он дома?
      – Да, он дома. Он читает.
      «Он читает, – подумала Марина. – Эдвард здесь, и он читает. Эдвард, отец Дженни».
      Марина смотрела на женщину, не зная, что еще сказать.
      – Мне не хотелось бы его беспокоить, но у меня к нему очень важное дело.
      – Как о вас доложить?
      Марина колебалась. Помнит ли он ее? А если помнит, признается ли в этом? Мысли Марины вернулись к Дженни... Ее ребенок. Их с ним дитя. Дочь, которую он, возможно, похитил.
      – Скажите ему, что это... Что это принцесса.
      Женщина с удивлением смотрела на Марину через толстые, увеличивающие глаза стекла очков.
      – Сейчас я узнаю, примет ли он вас, – сказала она и исчезла в доме, прикрыв входную дверь.
      Марина стояла не двигаясь, ее мысли, ее тело, ее чувства – все окаменело, замерло в неподвижности, кроме бешено бьющегося сердца.
      Дверь снова отворилась. На этот раз это был сам Эдвард Джеймс. Седина, которая некогда серебрила его виски, теперь выбелила голову, как снег горные вершины Вермонта; помимо усов, он носил теперь и аккуратно подстриженную бороду, обрамлявшую его загорелое, некогда красивое лицо, черты которого смягчил бег времени. Ворот белой рубашки был расстегнут на груди, уже не такой крепкой и широкой, как в прежние времена, а брюки в поясе были, пожалуй, несколько просторнее, чем следовало. В руке Эдвард держал книгу. Он смотрел на Марину и все шире улыбался.
      – Марина? – спросил он, и Марина поняла, что он ее узнал.
      Она поняла это по вспыхнувшему в его глазах свету, по нескрываемой радости, с которой он разглядывал ее лицо. Этот свет был словно луч маяка, нащупавшего в тумане ее истосковавшуюся душу.
      – Здравствуйте, профессор Джеймс, – сказала Марина. – Как давно мы с вами не виделись.
      – Да, да, – подтвердил он. – Прошу вас, войдите.
      Марина была в нерешительности. Чутье подсказывало ей, что Эдвард не имеет никакого отношения к похищению Дженни. Чутье подсказывало ей, что это честный, порядочный человек, который хоть и поддался тогда своему чувству, тем не менее остался верен данному когда-то слову. Радость наполнила все существо Марины при мысли, что этот человек отец Дженни. Ей хотелось знать, какие его качества унаследовала их дочь.
      Но тут она вспомнила о записке с требованием выкупа и причину, по которой явилась сюда.
      – Будет лучше, если мы поговорим на улице, – сказала она негромко, чтобы не услышала его жена. – Мне надо кое-что вам сказать.
 
      Они шли по дорожке вдоль пруда. Эдвард стал как бы ниже ростом, и его походка потеряла прежнюю уверенность. Они шли совсем рядом, но не касаясь друг друга; каждый из них думал о своем, но не говорил ни слова, молчание не угнетало их, а скорее умиротворяло, как это бывает между очень близкими друзьями, которые не нуждаются в словах. «Духовная близость, вот это как называется», – подумала Марина.
      – Вы прекрасно выглядите, Марина, – наконец произнес Эдвард.
      Марина отбросила назад волосы и улыбнулась.
      – Благодарю вас, – ответила она. – Вы тоже прекрасно выглядите, профессор.
      – Боюсь, годы не были так благосклонны ко мне, как к вам, – рассмеялся Эдвард. – С другой стороны, мне скоро будет пятьдесят пять. Представляете, пятьдесят пять.
      Он все еще не спросил, почему она в Нортгемптоне, он все еще не спросил, почему она пришла к нему.
      – Я много читал о вас в эти годы, – сказал он.
      – Неужели, профессор? – поддразнила его Марина. – Я не знала, что вас интересуют светские новости.
      – Трудно не заметить броские заголовки бульварных газет.
      Марина отвернулась и посмотрела на пруд.
      – Не следует верить всему, что пишут.
      – Вы так думаете?
      – Кое-что было правдой. Но с тех пор я изменилась.
      Марина почувствовала неловкость оттого, что ей приходится оправдываться. И тут она вспомнила, как легко прежде Эдвард читал в ее душе и видел ее подлинную сущность.
      – Надеюсь, вы не лишились такого своего качества, как непосредственность. Надеюсь, вы также не потеряли свою отзывчивость.
      – Непосредственность? – изумилась Марина. – Вы считаете, что непосредственность была моим качеством?
      – Без сомнения, – усмехнулся Эдвард. – Непредсказуемая. Взрывная. И в то же время отзывчивая. – Он слегка нахмурился. – Не уверен, что вы реализовали этот свой талант. Мне кажется, вы опасались последствий, к которым вас может привести эта отзывчивость.
      Они шли дальше в молчании, и наконец Марина заговорила:
      – Я боялась многих вещей, Эдвард.
      – А теперь?
      – Теперь? Теперь я пытаюсь совершать добрые поступки. Я пытаюсь спасти свою страну.
      Произнося эти слова, Марина поняла, что сама впервые поверила в их искренность.
      Эдвард кивнул.
      – У вас есть для этого все качества, принцесса. А что касается прессы, то я и без нее всегда был уверен, что из вас выйдет отличная представительница золотой молодежи.
      – Вы не ошиблись, – подтвердила Марина. – Наверное, следовало пройти сквозь это испытание, чтобы осознать, что полной свободы для меня не существует.
      Марина не знала, как объяснить Эдварду свои романы с Дмитрием, Раулем и, самое ужасное, с Генри. Она не знала, как объяснить ему, что в своем отчаянном стремлении слиться воедино с мужчиной, обрести любовь, она искала душевного покоя и спасения для себя, искала спасения сначала в слепом подчинении долгу, а потом в открытом, необузданном протесте. Только встретив Йорге, Марина обрела человека, который, правда, не искал любви, но принял ее как личность и доказал ей, что она умная, талантливая женщина, способная построить для себя, с учетом своего особого положения, прочную достойную жизнь, дающую удовлетворение и некое подобие свободы. Она не знала, как объяснить эти вещи Эдварду, да, пожалуй, в этом и не было нужды.
      – Я наделала много ошибок, – сказала Марина, когда они проходили мимо розария за особняком ректора и до них долетел запах цветущих роз. Такие же розы растут в саду ее матери, но королева уже больше не может наслаждаться ими. Марина почувствовала, что ее глаза наполнились слезами жалости к матери, вечной пленнице темницы, из которой нет выхода.
      Эдвард остановился и взял Марину за руку.
      – Мы все совершаем ошибки, принцесса, – заметил он.
      Марина посмотрела на его утешающую руку, на длинные пальцы, слегка сжимавшие ее ладонь. Нежные длинные пальцы, которые когда-то сплетались с ее собственными и касались ее тела с медленной страстной лаской, пробуждая ответное желание.
      Она посмотрела в его задумчивые глаза, но между ней и Эдвардом не вспыхнула так хорошо знакомая ей непреодолимая жадная потребность в быстром, коротком сексе для утоления страсти без всякого участия душевных сил. Эдвард не был похож на Дмитрия, Рауля и тем более Генри. То, что возникло сейчас между ними, называлось покоем, умиротворением и приятием друг друга. Так оно было между ними пятнадцать лет назад. И Марина знала, что это и есть сокровище, называемое любовью. Она хотела спросить у Эдварда, не сделали ли они ошибку тогда, в Вермонте, проведя вместе ночь, и что он об этом думает.
      Словно читая ее мысли, Эдвард ответил:
      – Может быть, со стороны морали наш поступок и заслуживал осуждения, но он не был ошибкой.
      – Были ли вы счастливы, Эдвард? Хорошей ли была ваша жизнь?
      Эдвард сунул руки в карманы, и они продолжили путь.
      – Хорошей? – повторил он. – Да, мою жизнь можно назвать хорошей. Тихой, разумной.
      – У вас так и не было детей?
      Он не сразу ответил.
      – Нет, не было. Анжелина не хотела детей.
      Они шли в молчании, слушая пение птиц.
      – Вы знаете, ее уже нет.
      – Кого?
      – Моей жены. Анжелины. Она умерла в прошлом году.
      – Умерла? А та женщина в доме?
      – Это Дорис, моя экономка. Не более.
      Внезапно до Марины дошел смысл его слов: Эдвард был одинок. Его жена умерла.
      – Мне очень жаль, Эдвард.
      Он пожал плечами.
      – Мне тоже. Мне очень плохо без нее.
      Марина не знала, что еще сказать.
      – То, что было у нас с вами, принцесса, это нечто особенное. У нас с Анжелиной было совсем другое. Она была... Она была для меня...
      Он не мог найти подходящего слова.
      – Она была вашей верной женой, – подсказала Марина.
      Эдвард кивнул.
      – И моим добрым другом.
      Марина протянула руку и коснулась его щеки. Борода была совсем не жесткой, а мягкой, податливой. Она не скажет ему о Дженни, как не сказала о ней пятнадцать лет назад. Дженни была ее тайной и останется таковой, потому что Марина теперь была почти уверена, что Эдвард не имеет никакого отношения к исчезновению Дженни. Она могла только надеяться, что, когда пресса обо всем разузнает, Эдвард не сделает ошибочных выводов.
      – Я сказала вам все, что хотела, Эдвард. Спасибо, что поговорили со мной.
      Они вернулись к его дому и остановились на въезде, не касаясь друг друга, не стремясь друг к другу сердцами, но единые духом, как двое бывших любовников, которые на краткий миг оживили прежнюю мечту.
      Он поцеловал ее в щеку, и она коснулась его щеки ответным поцелуем. Они грустно улыбнулись друг другу и медленно расстались, не сказав «прощай».
      Марина повернулась и пошла к Раунд-Хилл-роуд, засунув руки в карманы, высоко держа голову, с сердцем, полным любви. Но когда она услышала, как закрылась за Эдвардом входная дверь, ее поразила внезапная тревожная мысль: он не спросил, что привело ее в Нортгемптон. Эдвард видел ее последний раз пятнадцать лет назад и тем не менее не спросил, почему она оказалась здесь.
      Может быть, потому, что ему было все равно... Или потому, что это его не удивило.

      Как только Чарли увидела незнакомый, видимо, взятый напрокат, автомобиль, который, не притормаживая, свернул к дому, она сразу догадалась, что это Питер. С тех давних дней, когда он водил «корвет», Питер приобрел опасную привычку ездить на предельной скорости. Неожиданная черта для человека очень сдержанного во всех своих проявлениях.
      Чарли выбежала на улицу через заднюю дверь, чтобы обнять Питера без свидетелей и поговорить с ним без Джо Лайонса и агентов ФБР. Она торопливо спустилась по старым, подгнившим ступенькам крыльца и остановилась, ожидая, когда Питер выключит мотор, выйдет из машины и наконец признает тот факт, что Дженни является его дочерью.
      – Боже мой, Чарли, они нашли ее?
      Это были первые слова Питера, едва он вышел из машины и обнял Чарли. Ее злость куда-то исчезла, стоило ей только ощутить тепло его рук.
      – Нет, – ответила она тихо. – Пока не нашли.
      Он отстранился и отвел волосы со лба, и Чарли поняла, что никогда прежде не видела Питера таким неряшливым. Даже после любовной близости его волосы оставались аккуратно причесанными, как и подобает следящему за своей наружностью богатому человеку. Но сегодня и сам он, и его одежда, серые хлопчатобумажные брюки и трикотажная рубашка, выглядели несколько помятыми.
      – Ничего не произошло с тех пор, как подбросили записку. Никто не звонил. Агенты ФБР в доме. Они записывают телефонные звонки.
      – Господи, Чарли, что же нам делать? – умоляюще спросил Питер, глядя на нее по-детски растерянными глазами, ожидая, что Чарли все поправит и прогонит беду прочь.
      И в это мгновение ошеломляющая истина поразила Чарли: Питер ждал от нее решения проблем, ответа на все вопросы и готов был во всем ей подчиняться. До нее вдруг дошло, что он вел себя так все годы, всю жизнь со своей матерью. Он вел себя так всегда, а Чарли и Элизабет принимали это как должное.
      Но сейчас у Чарли не было ответа. Сейчас она была напугана и не уверена в себе так же, как Питер, этот мальчик, который так и не вырос. И вот впервые Чарли ожидала, требовала от мужа решительных шагов.
      Она начала плакать.
      – Господи, – повторил Питер и снова обнял ее.
      Плач перешел в рыдания.
      Питер прижал Чарли к себе, приглаживая ее растрепавшиеся волосы. Она чувствовала, как дрожь охватила его тело.
      – Это я все испортил, – прошептал он. – Это моя вина.
      – Нет, нет. Мы оба виноваты. Оба.
      – Скажи мне, что еще не все потеряно.
      – Не могу.
      – Прошу тебя, скажи.
      – Нет. Не могу.
      Быстрыми, нервными движениями Питер гладил ее по спине.
      – Мы найдем ее, Чарли. Во что бы то ни стало.
      Он перестал дрожать и вытер слезы с ее лица.
      – Мы ее найдем, – повторил он.
      Он повел Чарли за собой на лужайку, усадил на старый садовый стул с плетеным нейлоновым сиденьем и сам сел на другой рядом.
      – Расскажи мне все сначала, – попросил он.
      Все еще плача, она рассказала ему о яйце Фаберже и о записке. Потом сообщила о приезде Марины.
      – Зачем она приехала? – спросил он.
      – Они ее вызвали.
      – Боже мой, неужели она попытается...
      Чарли закрыла глаза. Прежде она могла бы успокоить Питера, сказать ему, что Марина не потребует вернуть ей ребенка, что она не может отнять у них Дженни. Прежде, при других обстоятельствах и других событиях, она могла бы уверить его, что все будет в порядке и что она все берет на себя. Но теперь она ограничилась двумя фразами:
      – Я не знаю, потребует ли она обратно Дженни. Я ничего не знаю.
      – Плохи наши дела, – отозвался Питер. – Может быть, Марина все это и затеяла. Она вела очень веселую жизнь, ей, наверное, это надоело. Может, она теперь решила, что ей нужна Дженни. Дженни, наследница престола...
      – Не думаю, что она на это пойдет, если любит Дженни.
      – Любит? – возмутился Питер. – Да как она может ее любить? Она даже не видела ее!
      Значит, Питер все-таки подтверждает свою любовь к дочери... Вновь заныло плечо. Нет, Чарли не могла сейчас думать о Марине, пока ей хватало и других забот.
      – Они подозревают, что, возможно, это Тесс, – сказала Чарли.
      – Какая ерунда! Тесс слишком занята оплакиванием себя, чтобы решиться на такой шаг.
      – Оплакиванием себя?
      – Ну да, она всегда только и делала, что жалела себя. Бедняжка Тесс. Пойми меня правильно, в остальном у нее все в порядке. Но даже когда мы были детьми, она все время жалела себя. Ее мать никогда ее не понимала. Потом погибли ее родители, еще одна причина, чтобы проливать над собой слезы. – Питер показал на дом. – Ты только посмотри на ее жилище. Ведь это свалка, мрачная свалка. Стоит ли удивляться, что она не вышла замуж. Кто захочет жить с человеком, который все время в депрессии?
      Чарли поразилась. Она никогда не считала, что у Тесс депрессия, разве только тогда, когда она покушалась на свою жизнь. Но ведь с тех пор прошло столько времени. Когда они окончили колледж, у Тесс были такие грандиозные планы... Она собиралась стать знаменитой художницей по стеклу...
      Чарли посмотрела на дом, который явно нуждался в покраске. И в новой жизни. Да, Питер прав. Удивительно, что он всегда знал об этом. Возможно, она никогда не считала Питера достаточно чутким к переживаниям других людей. А может быть, она просто не давала ему возможности проявить свою отзывчивость. Значит, он все-таки способен на сочувствие...