ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Розенкранц.

Гильденстерн.

1-й актер.

Альфред.

Актеры (4 человека).

Гамлет.

Офелия.

Клавдий.

Гертруда.

Полоний.

Воин.

Горацио.

Фортинбрас.

Придворные, послы, солдаты и слуги.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Два человека, в костюмах елизаветинской эпохи, проводят время в местности, лишенной каких бы то ни было характерных признаков. Оба хорошо одеты – шляпы, плащи, трости и все остальное. У каждого – по большому кожаному кошельку. Кошелек Гильденстерна почти пуст. Кошелек Розенкранца почти полон. Дело в том, что они играют в орлянку. Происходит это следующим образом: Гильденстерн достает монету из кошелька, подбрасывает ее и дает ей упасть. Розенкранц разглядывает ее, определяет, что выпало, произносит «орел» – ибо так оно и есть – и опускает ее в свой кошелек. Потом процесс повторяется.

Судя по всему, они занимаются этим уже довольно долго. Постоянное выпадание «орла» – вещь невероятная, но Розенкранц ничем не выдает своего удивления, да он его и не чувствует. Впрочем, он достаточно милый человек, чтобы быть несколько смущенным тем обстоятельством, что ему перепадает так много денег его друга. Это его как-то характеризует. Гильденстерн весьма заинтересован необычностью происходящего. Его не волнуют деньги: он пытается понять смысл, подоплеку, что ли, происходящего. Отдавать себе отчет, но при этом не впадать в панику – его характерная черта. Гильденстерн сидит. Розенкранц стоит (все его движения связаны с монетами и тем, куда они падают).

Гильденстерн бросает, Розенкранц наклоняется и разглядывает.

Розенкранц.

– Орел.

Подбирает монету и опускает ее в кошелек. Сцена повторяется.

– Орел.

Сцена повторяется.

– Орел.

Сцена повторяется.

– Орел.

Сцена повторяется.

– Орел.

Гильденстерн (подбрасывая монету).

– Нервотрепка как вид искусства.

Розенкранц.

– Орел.

Гильденстерн (бросая следующую).

– Или просто везенье.

Розенкранц.

– Орел.

Гильденстерн.

– Если только я верно определил.

Розенкранц (поднимает взгляд на Гильденстерна).

– Семьдесят шесть – ноль.

Гильденстерн встает, хотя идти некуда. Он бросает, не глядя, через плечо монету; его внимание привлекает окружающая обстановка – вернее, отсутствие таковой.

– Орел.

Гильденстерн.

– Менее закаленного человека это могло бы подвигнуть на пересмотр всей его веры. По крайней мере в смысле теории вероятности. (Бросает монету через плечо и идет в глубь сцены.)

Розенкранц.

– Орел.

Гильденстерн, исследуя глубину сцены, бросает через плечо еще две монеты, одну за другой. Розенкранц объявляет каждую из них «орлом».

Гильденстерн (задумчиво).

– Теория вероятности, как кто-то остроумно заметил, исходит из предположения, что если бы шесть обезьян (удивляясь самому себе)… если бы шесть обезьян…

Розенкранц.

– Играем?

Гильденстерн.

– Были бы что?

Розенкранц.

– Так ты играешь?

Гильденстерн (понимая).

– А, да. (Кидает монету.) Закон средних чисел, если я правильно понимаю, означает, что шесть обезьян, будучи подброшены вверх достаточно высоко, должны примерно так же часто шлепнуться на спину, как и…

Розенкранц.

– Орел. (Он подбирает монету.)

Гильденстерн.

– Что даже на первый взгляд не является глубокой мыслью. Даже без обезьянок. То есть на это никто не поставит. То есть я-то, может, и поставлю, но кто другой… (Кидает монету.)

Розенкранц.

– Орел.

Гильденстерн.

– …Не так ли? (Бросает монету.)

Розенкранц.

– Орел.

Сцена повторяется.

– Орел. (Смотрит на Гильденстерна, смущенно смеется.) Скучновато малость, а?

Гильденстерн.

– Скучновато?

Розенкранц.

– Ну…

Гильденстерн.

– А как насчет нервотрепки?

Розенкранц (наивно).

– Нервотрепки?

Небольшая пауза.

Гильденстерн.

– Видимо, закон сокращения прибылей. Что-то мне нехорошо. (Делает над собой усилие; достает монету, высоко ее подбрасывает, ловит, накрывает ладонью, переворачивает, подносит к глазам, разглядывает монету – и передает ее Розенкранцу.) Ладно, это был последний шанс… если мои расчеты верны.

Розенкранц.

– Восемьдесят пять подряд – это же бьет все рекорды.

Гильденстерн.

– Не дури.

Розенкранц.

– Зуб даю.

Гильденстерн (гневно).

– И только это? И это все?

Розенкранц.

– То есть?

Гильденстерн.

– Новый рекорд? И это все, что тебе приходит в голову?

Розенкранц.

– А что, собственно…

Гильденстерн.

– Никаких вопросов? Ни на секунду?

Розенкранц.

– Но ты же сам их бросал.

Гильденстерн.

– Ни тени сомнения?

Розенкранц (огорченно, агрессивно).

– Слушай, я выиграл – да или нет?

Гильденстерн (приближаясь к нему, спокойнее).

– А если б ты проиграл? Если б все шло против тебя, восемьдесят пять раз подряд, одна за одной, как сейчас?

Розенкранц (бессмысленно).

– Восемьдесят пять подряд? Решка?

Гильденстерн.

– Да! Что б ты тогда подумал?

Розенкранц (растерянно).

– Ну-у… (Весело.) Я бы сначала хорошенько проверил твои монеты!

Гильденстерн (отходя).

– А-а, гора с плеч. Можно по крайней мере рассчитывать на личную заинтересованность как на предварительный фактор… Это уже кое-что. Твоя беззаботность просто изумительна, если бы не… (Он внезапно оборачивается к нему и протягивает ладонь.) Дай руку.

Розенкранц пожимает ему руку. Гильденстерн тащит его к себе.

(Напряженно.) – Мы играем в орлянку уже… (Освобождает его так же резко.) Не в первый же раз мы бросаем монеты!

Розенкранц.

– Конечно нет – довольно давно, сколько я помню.

Гильденстерн.

– То есть сколько?

Розенкранц.

– Забыл. Постой – восемьдесят пять раз!

Гильденстерн.

– Да?

Розенкранц.

– Я так полагаю, кой-чем надо обладать – чтобы такой результат.

Гильденстерн.

– Ты так полагаешь? И это все? И никакого страха?

Розенкранц.

– Страха?

Гильденстерн (в ярости швыряет монету наземь).

– Да, страха! Такая, знаешь, щелка, сквозь которую мозги заливает светом!

Розенкранц.

– Орел… (Опускает ее в кошелек.)

Гильденстерн садится подавленный, достает монету, бросает ее, она падает между ног; смотрит на нее, поднимает и кидает ее Розенкранцу; тот опускает ее в кошелек. Достает другую, подбрасывает, ловит, накрывает ладонью, переворачивает, открывает, смотрит и кидает ее Розенкранцу; тот опускает ее в кошелек. Достает третью монету, подбрасывает, ловит правой рукой, переворачивает ее на тыльную сторону запястья левой, взмахивает им (запястьем), ловит левой, поднимает левую ногу, швыряет под нее монету, ловит ее, переворачивает и кладет ее себе на макушку, где она и остается. Подходит Розенкранц, разглядывает монету и опускает ее в кошелек.

– Боюсь…

Гильденстерн.

– Я тоже.

Розенкранц.

– Боюсь, что сегодня не твой день.

Гильденстерн.

– Боюсь, что как раз мой.

Небольшая пауза.

Розенкранц.

– Восемьдесят девять.

Гильденстерн.

– Должно же это означать что-нибудь еще, кроме перераспределения капитала. (Размышляет.) Список возможных объяснений. Первое: я сам хочу этого. На дне моего подсознания я играю в орлянку против самого себя, используя монеты без решки во искупление своего невспоминаемого прошлого. (Бросает монету.)

Розенкранц.

– Орел.

Гильденстерн.

– Второе: время остановилось намертво, и поэтому выпавший в тот миг орел повторяется в девяностый раз… (Бросает монету, разглядывает, передает ее Розенкранцу.) Но в целом сомнительно. Третье: божественное вмешательство; иными словами, благоволение свыше, ниспосланное ему, – см. притчу о детях Израилевых – или же кара свыше, ниспосланная мне, – см. притчу о жене Лота. Четвертое: эффектное подтверждение принципа, согласно которому каждая отдельная монета, подброшенная в отдельности (бросает монету), с той же вероятностью упадет как орлом, так и решкой, и поэтому нет оснований удивляться в каждую отдельную единицу времени, когда это происходит. (Это происходит – он кидает монету Розенкранцу.)

Розенкранц.

– Никогда не видел ничего подобного.

Гильденстерн.

– И силлогизм: первое – он никогда не видел ничего подобного; второе – ни о чем подобном никогда не писал домой. Вывод: домой об этом писать не стоит… Домой… О чем ты прежде всего вспоминаешь?

Розенкранц.

– А, ну это… Ты имеешь в виду, что первое мне приходит в голову?

Гильденстерн.

– Нет – какую вещь ты прежде всего вспоминаешь.

Розенкранц.

– Ага. (Пауза.) Не помню. Я все забыл. Это же было так давно…

Гильденстерн (спокойно, но настойчиво).

– Ты не понял: я спрашиваю, что ты вспоминаешь первым после всего, что забыл?

Розенкранц.

– А, ясно. (Пауза.) Я забыл вопрос.

Гильденстерн вскакивает и шагает взад-вперед.

Гильденстерн.

– Ты счастлив?

Розенкранц.

– Что?

Гильденстерн.

– Ну, доволен?

Розенкранц.

– Да, думаю, что да.

Гильденстерн.

– Что ты намереваешься сейчас делать?

Розенкранц.

– Не знаю. А ты?

Гильденстерн.

– У меня нет намерений. Никаких. (Останавливается как вкопанный.) Значит, это был гонец… посланец… это точно. За нами послали. (Он круто оборачивается к Розенкранцу и резко произносит.) Силлогизм номер два: первое – вероятность есть фактор, оперирующий в сфере естественных сил. Второе – вероятность не оперирует как фактор. Вывод – мы во власти не-, противо– или сверхъестественных сил. Обсудим.

Розенкранц вздрагивает.

– Только без горячности.

Розенкранц.

– Прости, что это с тобой?

Гильденстерн.

– Научный подход есть форма защиты от чистого чувства страха. Ну, держись крепче, поехали, итак – возражение к предыдущему силлогизму: дело тонкое, навостри уши, вдруг выйдет что-нибудь симпатичное. Если мы постулируем, как только что, что в пределах не-, противо– и сверхъестественных сил существует вероятность того, что теория вероятности не будет оперировать как фактор, тогда мы должны принять, что вероятность в первой части как фактор не оперирует, в каковом случае теория вероятности будет оперировать в пределах не-, противо– и сверхъестественных сил. И после того как мы это со всей очевидностью установили, мы имеем все основания полагать, что мы не находимся во власти не-, противо– и сверхъестественных сил. По всей вероятности, то есть. Что лично для меня большое облегчение. (Короткая пауза.) Что было бы совсем неплохо, если бы… (Он продолжает с растущим напряжением, но контролируя себя.) Мы играем в орлянку уже черт знает как давно, и все это время – если только это время – я не в силах считать нас самих чем-либо большим, чем парой золотых с орлом и решкой. Надеюсь, это не звучит чересчур удивительно. Потому что как раз неудивительность всего происходящего и есть то, что я пытаюсь ухватить. Душевное равновесие обычного игрока зависит от закона, или, пускай, тенденции, или, скажем, вероятности, или, во всяком случае, математически вычислимых шансов, которые гарантируют, что у него не сядет психика от слишком большого проигрыша – и что он не надавит на психику своему партнеру слишком большим выигрышем. Что создает некоторую гармонию и атмосферу доверия. Словом, случайность и упорядоченность образуют некий союз, в котором мы узнаем природу. В конце концов, солнце вставало примерно так же часто, как и садилось, и монета падала примерно столько же решкой, сколько и орлом. А потом прибыл посланец. За нами послали. И больше ничего не случилось. Но девяносто две монеты, подброшенные одна за другой, упали девяносто два раза орлом… И в течение последних трех минут на ветру этого безветренного дня я слышу звуки барабана и флейты…

Розенкранц (обгрызая ногти).

– А вот есть еще один любопытный научный феномен – это что ногти растут после смерти, как и борода.

Гильденстерн.

– Что?

Розенкранц.

– Борода.

Гильденстерн.

– Но ты же еще не умер.

Розенкранц (раздраженно).

– Я же не сказал, что они начинают расти после смерти. (Пауза, спокойнее.) Ногти растут также и до рождения. В отличие от бороды.

Гильденстерн.

– Как?

Розенкранц (кричит).

– Бороды! Да что это с тобой? (Задумчиво.) А вот, с другой стороны, на ногах ногти совсем не растут.

Гильденстерн (ошеломленно).

– Не растут?

Розенкранц.

– А нет? Смешно – я всегда обрезаю ногти. Но всякий раз, как мне приходит в голову их обрезать, их пора обрезать и на самом деле. Например, сейчас. А вот на ногах, сколько я себя помню, никогда не приходило в голову стричь. Они уже должны были бы загнуться мне на пятки. Чего не произошло. Должно быть, я обрезаю их бессознательно. Когда думаю о чем-нибудь другом.

Гильденстерн (раздраженный этой болтовней).

– Слушай, ты помнишь то, что первое сегодня случилось?

Розенкранц.

– Я проснулся, я полагаю. (Возбужденно.) Постой – вспомнил – тот человек, ну, иностранец – он разбудил нас!

Гильденстерн.

– Посланец. (Расслабляется и садится.)

Розенкранц.

– Ага, точно – предрассветный сумрак – и этот человек, стоящий в седле, – колотит в ставни – жуткий шум – в чем дело – откройте – и потом он назвал нас по имени – помнишь? Это он нас разбудил.

Гильденстерн.

– Да.

Розенкранц.

– За нами послали.

Гильденстерн.

– Да.

Розенкранц.

– Поэтому мы здесь. (Он оглядывается, лицо выражает сомнение; поясняющим тоном.) Мы путешествуем.

Гильденстерн.

– Точно.

Розенкранц (нервно).

– Это было что-то срочное, а? Высочайшая воля – дескать, таков приказ, никаких расспросов – свет в конюшне – седло, ноги в руки – и копыта тоже – и проводники чуть не свернули себе шею – жуткая скачка – но мы исполняли наш долг. Ужасно, если мы опоздали.

Небольшая пауза.

Гильденстерн.

– Опоздали – куда?

Розенкранц.

– Откуда я знаю? Мы же еще не там.

Гильденстерн.

– Тогда что мы делаем тут, спрашиваю я себя.

Розенкранц.

– В самом деле.

Гильденстерн.

– Я думаю, надо двигаться.

Розенкранц.

– Несомненно.

Гильденстерн.

– Правильно, лучше двигаться.

Розенкранц (с воодушевлением).

– Точно! (Пауза.) Куда?

Гильденстерн.

– Вперед.

Розенкранц (идя вперед, к рампе).

– А. (Нерешительно.) В какую сторону? (Он оборачивается.) С какой стороны мы пришли?

Гильденстерн.

– Стоп, давай все по порядку… Пробуждение. Какой-то тип барабанит в ставни. Какой-то рассвет, нас окликают по имени. Письмо, приказ… Новый рекорд в орлянку. Никто не встречает… Мы покинуты… Чтоб самим выбрать путь… И есть какое-то направление… Надо подумать.

Розенкранц (встревоженно, прислушивается).

– Слушай… Слушай…

Гильденстерн.

– Ну?

Розенкранц.

– Я слышу – кажется, я слышал – это музыка.

Гильденстерн встает.

Гильденстерн.

– Где?

Розенкранц.

– Словно оркестр. (Озирается и смущенно улыбается.) Звучало словно оркестр. Барабаны.

Гильденстерн.

– Ну и что?

Розенкранц (успокаиваясь).

– Наверно, почудилось.

Гильденстерн.

– «Красное, синее и зеленое – реально. Желтое – мистика». Общее место. Плюнь и забудь.

Розенкранц (на краю сцены).

– Может – гром. Как барабаны…

К концу нижеследующего монолога действительно становятся слышны звуки оркестра.

Гильденстерн.

– Человек, прерывающий свое путешествие из одного места в другое в третьем месте, лишённом названия, отличительных признаков, населения и вообще значения, видит единорога, который пересекает его тропинку и исчезает в лесу. Это поразительно уже само по себе; но известны случаи еще более таинственных встреч – и – уж во всяком случае, есть масса способов объяснить это просто как фантазию. Но – «Господи, – восклицает вдруг человек, оказавшийся рядом, – я, кажется, сплю, потому что я видел единорога». Что сообщает происходящему уже довольно тревожный оттенок. Третий же свидетель уже не просто усиливает тревогу – он как бы расширяет реальность происходящего, растягивает ее, делает ее тоньше; а четвертый свидетель – еще тоньше, и чем больше свидетелей, тем скорей это становится столь же тонким, как реальность, или тем, что называется общественным мнением… «Смотрите! Смотрите! – восклицает толпа. – Лошадь со стрелой во лбу! Какой-то охотник принял ее за оленя».

Розенкранц (возбужденно).

– Я убежден, что это оркестр.

Гильденстерн (устало).

– А он убежден, что это оркестр.

Розенкранц.

– Идут!

Гильденстерн (в последнюю минуту перед появлением новых персонажей, грустно).

– Жалко, что не единорог. Было бы лучше, если б единороги.

Появляются актеры в количестве шести человек, включая мальчика Альфреда; двое толкают и катят перед собой тележку, полную костюмов и других принадлежностей; с ними – барабанщик, трубач, флейтист. Глава группы – 1-й актер – без инструмента. Он первым замечает Розенкранца и Гильденстерна и поднимает руку.

Актер.

– Сто-ой!

Труппа поворачивается и останавливается.

(Радостно.) Публика!

Розенкранц и Гильденстерн приподнимаются.

– Не двигайтесь!

Они садятся. Он любовно их разглядывает.

– Превосходно. Чудно! Хорошо, что мы подвернулись.

Розенкранц.

– Для кого? Для нас?

Актер.

– Будем надеяться, что так. Однако – встретить двух джентльменов на дороге – впрочем, нельзя же их встретить вне дороги.

Розенкранц.

– То есть?

Актер.

– Во всяком случае, мы встретились, и как раз вовремя

Розенкранц.

– В каком смысле?

Актер.

– Видите ли, мы, так сказать, ржавели, и вы столкнулись с нами в момент нашего – э-э-э-э – упадка. Завтра об эту же пору мы бы уже начисто забыли все, что умели. Мысль, не правда ли? (Щедро смеется.) Пришлось бы вернуться к тому, с чего начали, – к импровизации.

Розенкранц.

– Бродячие акробаты, так, что ли?

Актер.

– Можно и покувыркаться, ежели это вам по вкусу; а поскольку времена таковы… Во всяком случае, за несколько звонких монет можем выдать вам полный набор леденящих кровь сюжетов, героев и трупов – в рифму и так – преимущественно перепетое с итальянского – и вообще – чего не сделаешь за пару звонких – даже в одной монете и то музыка.

Все актеры буквально расцветают и кланяются.

– Трагики, к вашим услугам.

Розенкранц и Гильденстерн встают.

Розенкранц.

– Мое имя Гильденстерн, а это – Розенкранц.

Гильденстерн делает ему замечание.

(Без смущения.) Виноват, его имя Гильденстерн, а Розенкранц – это я.

Актер.

– Очень приятно. Конечно, мы играли и перед большей аудиторией, но ведь и качество тоже кой-чего стоит. Я вас сразу признал…

Розенкранц.

– И кто же мы?

Актер.

–…как собратьев по искусству.

Розенкранц.

– Интересно, а я думал, мы – джентльмены.

Актер.

– Ну, одни считают, что мы для вас, другие, что вы для нас. Это две стороны одной монеты. Или одна сторона – двух, поскольку нас тут так много. (Снова кланяется.) Не аплодируйте слишком громко – этот мир слишком стар.

Розенкранц.

– В чем вы специализируетесь?

Актер.

– Трагедии, сэр. Убийства и разоблачения, общие и частные, развязки как внезапные, так и неумолимые, мелодрамы с переодеванием на всех уровнях, включая философский. Мы вводим вас в мир интриги и иллюзии… клоуны, если угодно, убийцы – мы можем вам представить духов и битвы, поединки, героев и негодяев, страдающих любовников – можно в стихах; рапиры, вампиры или то и другое вместе, во всех смыслах, неверных жен и насилуемых девственниц – за натурализм надбавка, – впрочем, это уже относится к реализму, для которого существуют свои расценки. Что-то я разогнался, а?

Розенкранц (с сомнением).

– Ну, я не знаю.

Актер.

– Мы берем недорого. Чуть больше будет стоить, если вы сами захотите участвовать в действии, – если, конечно, таков ваш вкус и времена таковы, каковы они есть.

Розенкранц.

– А каковы времена?

Актер.

– Никакие.

Розенкранц.

– Плохие?

Актер.

– Неважные. Так что именно вы предпочитаете? (Оборачивается к актерам.) Джентльмены, к делу.

Актеры выстраиваются в неровную линию.

– Ну-с, нравится вам кто-нибудь?

Розенкранц (с сомнением, непонимающе).

– А чего это они?

Актер.

– Дайте волю фантазии. Их ничто не удивит.

Розенкранц.

– И сколько это?

Актер.

– Принять участие?

Розенкранц.

– Посмотреть.

Актер.

– Посмотреть что?

Розенкранц.

– Частное представление.

Актер.

– Частное в каком смысле?

Розенкранц.

– Нас только двое. Разве это достаточно?

Актер.

– В качестве публики – плачевно. В качестве ценителей – идеально.

Розенкранц.

– Ну так сколько?

Актер.

– Десять гульденов.

Розенкранц (ужасаясь).

– Десять гульденов?!

Актер.

– Я хотел сказать – восемь.

Розенкранц.

– За обоих?

Актер.

– С каждого. Я думаю, вы не поняли…

Розенкранц.

– Что ты имеешь в виду?

Актер.

– Все, что я имею в виду, – семь.

Розенкранц.

– Да откуда ты взялся?

Актер.

– Тут поблизости… Сопляки еще, конечно, но способные. Малолетние труппы, теперь это модно. Но до нашего репертуара им далеко… мы согнемся туда, куда нас нагнут.

Он многозначительно смотрит на Розенкранца, тот отвечает ему абсолютно пустым взглядом.

Розенкранц.

– Они подрастут.

Актер (все поняв). – Каждую минуту рождается по детенышу. (К актерам.) Становись!

Актеры берутся за свои пожитки. Гильденстерн наконец шевелится.

Гильденстерн.

– Куда вы направляетесь?

Актер.

– Сто-ой!

Актеры останавливаются и оборачиваются.

– Домой, сэр.

Гильденстерн.

– А откуда?

Актер.

– Из дома. Мы, сэр, народ бродячий. Используем шансы там, где их находим.

Гильденстерн.

– Так это был шанс?

Актер.

– То есть?

Гильденстерн.

– Когда встретили нас.

Актер.

– А, да.

Гильденстерн.

– Вы нас искали?

Актер.

– Что вы!

Гильденстерн.

– Тогда шанс.

Актер.

– Или судьба.

Гильденстерн.

– Наша или ваша?

Актер.

– Редко бывает одно без другого, сэр.

Гильденстерн.

– Тогда судьба.

Актер.

– Вероятно. Плывем по воле волн. Сегодня, может, будем играть при дворе. А может, завтра. А может – в таверне. А может – нигде.

Гильденстерн.

– Возможно, я смогу употребить свое влияние.

Актер.

– В таверне?

Гильденстерн.

– При дворе. Можно сказать, у меня есть кой-какое влияние.

Актер.

– Можно сказать?

Гильденстерн.

– У меня все-таки есть влияние.

Актер.

– Все-таки что?

Гильденстерн взбешенно глядит на актера.

Гильденстерн.

– У меня есть влияние.

Актер не возражает.

(Спокойней.) – Ты что-то говорил насчет участия в действии…

Актер (оживленно, цинично).

– Говорил, говорил, а как же! Вы сообразительней, чем ваш напарник… (Конфиденциально.) За пригоршню монет могу устроить частное и, так сказать, непочатое представление – Похищение сабинянок – точней, сабиняночки – точнее, Альфреда. (Через плечо.) Надень свое платье, Альфред…

Мальчик начинает переодеваться в женское платье.

– И за восемь гульденов вы сможете…

Гильденстерн отступает, актер следует за ним по пятам.

– …сыграть любую роль…

Гильденстерн пятится.

– …или обе роли за десять…

Гильденстерн пытается уйти, актер хватает его за рукав.

– …с бисами!

Гильденстерн дает актеру пощечину. Актер отшатывается. Гильденстерн стоит, его всего трясет.

(Спокойно). Одевайся, Альфред.

Альфред натягивает на себя наполовину снятую одежду.

Гильденстерн (трясясь от ярости и от испуга).

– Я ждал всего – всего – только не этой мерзости… птички, нагадившей на лицо… безъязыкой карлицы на обочине, указующей направление… всего! Но это… это? Ни тайны, ни достоинства, ни искусства, ни смысла… всего лишь паясничающий порнограф с выводком проституток…

Актер (выслушав описание, взмахивает шляпой, кланяется; грустно).

– Жаль, что вы не застали нас в лучшие времена. Тогда мы были пуристами. (Выпрямляясь.) Шагом ма-арш!

Розенкранц (изменившимся тоном – он хочет удержать их).

– Э, будьте добры…

Актер.

– Стой!

Актеры останавливаются.

– Аль-фред!

Альфред возобновляет свою возню с одеждой. Актер выходит вперед.

Розенкранц.

– Вы ведь – э-э-э – не исключительно актеры, не так ли?

Актер.

– Мы актеры включительно, сэр.

Розенкранц.

– То есть устраиваете развлечения…

Актер.

– Представления, сэр.

Розенкранц.

– Ну да, ясно. А что, так больше денег?

Актер.

– Больше усилий, сэр.

Розенкранц.

– Поскольку времена таковы, каковы они есть.

Актер.

– Да.

Розенкранц.

– Никакие.

Актер.

– Именно.

Розенкранц.

– Знаете, я никогда себе не представлял…

Актер.

– Понимаю…

Розенкранц.

– То есть я слыхал – но в действительности никогда…

Актер.

– Понимаю.

Розенкранц.

– То есть я имею в виду – что именно вы делаете?

Актер.

– Обычные вещи, сэр, только наизнанку. Представляем на сцене то, что происходит вне ее. В чем есть некий род единства – если смотреть на всякий выход как на вход куда-то.

Розенкранц (нервно, громко).

– Ну, я не тот человек, который – нет, постойте, не спешите так – присядьте и расскажите, чего обычно люди от вас требуют…

Актер (отворачиваясь).

– Шагом а-арш!

Розенкранц.

– Минуточку!

Актеры останавливаются и смотрят на него без всякого выражения.

– Ладно, хорошо – я согласен посмотреть. (Смелея.) Что бы вы сделали за это? (Он бросает им под ноги одну монету.)

Актер со своего места плюет на нее. Актеры колеблются, пытаются поднять монету; он отпихивает их назад.

Актер.

– Прочь!

(Дает подзатыльник Альфреду, который снова завозился с одеждой.)

– А ты куда?

Розенкранц (от стыда приходит в ярость). Какая мерзость – я сообщу властям – извращенцы! Я вас раскусил, сплошная грязь!

Актеры собираются уходить.

Гильденстерн (оставаясь бесстрастным, небрежно).

– Хотите сыграть?

Актеры оборачиваются, заинтересованно. Актер выступает вперед.

Актер.

– Что именно вы предлагаете?

Гильденстерн идет к нему и, пройдя половину разделяющего их расстояния, наступает ногой на монету.

Гильденстерн.

– Дубль или при своих.

Актер.

– Идет… орел.

Гильденстерн поднимает ногу. Актер нагибается. Актеры толпятся вокруг. Облегченные вздохи и поздравления. Актер поднимает монету. Гильденстерн бросает ему вторую.

Гильденстерн.

– Еще?

Одни актеры – «за», другие – «против». Условия те же. Актер кивает и бросает монету.

– Орел.

Выигрывает и подбирает монету.

– Еще.

Гильденстерн бросает.

Актер.

– Орел.

Выигрывает, у него опять две монеты. Бросает одну.

Гильденстерн.

– Орел.

Выигрывает, подбирает и тут же бросает.

Актер (с некоторым колебанием).

– Решка.

Но выпадает орел. Гильденстерн поднимает монету. Актер бросает свою последнюю, согласно условиям, и отворачивается. Гильденстерн не поднимает ее, но наступает ногою на.

Гильденстерн.

– Орел.

Актер.

– Нет!

Пауза. Актеры возражают, они недовольны.

(Поясняющим тоном.)

– Им не нравятся условия.

Гильденстерн (убирает ногу, садится на корточки; поднимает монету, смотрит снизу вверх).

– Точно – орел.

(Подбрасывает монету и, когда она падает, прижимает ладонью к полу.)

– Если орел – я выиграл.

Актер.

– Нет!

Гильденстерн (убирает ладонь).

– Я прав. (Процесс повторяется.) Если орел – я выиграл.

Актер.

– Нет!

Гильденстерн (открывает монету).

– И опять я прав. (Повторяет процесс.) Орел – я выиграл.

Актер.

– Не-е-е-ет!

Он отворачивается. Актеры тоже. Гильденстерн встает и подходит к ним поближе.

Гильденстерн.

– Невероятно, а? (Останавливается, расслабляется и облегченно смеется.) – Пари, что год моего рождения, умноженный на два, дает четное число.

Актер.

– Вашего рождения?

Гильденстерн.

– Не веришь, не надо.

Актер.

– А вы мне верите?

Гильденстерн.

– Тогда – пари?

Актер.

– На мой год рождения.

Гильденстерн.

– Идет. Нечетное – ты выигрываешь.

Актер.

– Ладно.

Актеры выходят вперед, они начеку.

Гильденстерн.

– Отлично. Год твоего рождения. Умножаем на два. Четное число – я выиграл, нечетное – проиграл.

Молчание. Потом – ужасный шум, когда актеры соображают, что всякое число, умноженное на два, дает четное. Ужасный шум – они протестуют. Потом – ужасная тишина.

Актер.

– У нас нет денег.

Гильденстерн оборачивается к ним.

Гильденстерн.

– Ах так, а что у вас есть?

Актер молча вытаскивает вперед за руку Альфреда, Гильденстерн с грустью смотрит на него.

– И это все?

Актер.

– Это лучшее, что у нас есть.

Гильденстерн (смотрит вверх и вокруг).

– Тогда времена и впрямь дрянные.

Актер пытается что-то сказать, возразить, но Гильденстерн в ярости оборачивается к нему.

– Самый воздух воняет!

Актер отступает. Гильденстерн подходит к рампе и оборачивается.

– Альфред, поди-ка сюда.

Альфред подходит к нему и останавливается, испуганный и маленький.

(Мягко.)

– Ты часто проигрываешь, Альфред?

Альфред.

– Да, сэр.

Гильденстерн.

– Что же у тебя могло остаться для проигрыша?

Альфред.

– Ничего, сэр.

Пауза. Гильденстерн смотрит на него.

Гильденстерн.

– Тебе нравится быть… актером?

Альфред.

– Нет, сэр.

Гильденстерн смотрит вокруг, потом – в публику.

Гильденстерн.

– Ты и я, Альфред, – мы могли бы сейчас устроить тут и впрямь трагическое представление.

И Альфред, у которого глаза уже давно на мокром месте, начинает хныкать.

– Ну-ну, Альфред, таким образом не заполнишь театры Европы.

Актер пытается увещевать Альфреда. Гильденстерн снова его обрывает.

(Яростно.)

– Знаете вы хоть одну пристойную пьесу?

Актер.

– Пьесу?

Розенкранц (выходя вперед, робко, сбивчиво).

– Представление…

Гильденстерн.

– Мне показалось, вы называли себя актерами.

Актер (до него доходит).

– О да, да, конечно; мы актеры, именно, да. Но, знаете, когда спрос так невелик…

Гильденстерн.

– Но ты проиграл, нет? Как насчет какого-нибудь грека, а? Вы ведь знакомы с античными трагедиями? С этими великими классиками убийств? Все эти типы, эдипы, оресты, инцесты, братья и сестры, лезущие друг на друга, а также само…

Розенкранц.

– Срамо…

Гильденстерн.

– Самоубийства… девы, возжаждавшие богов…

Розенкранц.

– И наоборот.

Гильденстерн.

– В общем, в этом роде – подходит?

Актер.

– Да, хотя… знаете, мы скорей принадлежим к школе, для которой главное кровь, любовь и риторика…

Гильденстерн.

– Ладно, выбирайте сами… если тут есть из чего.

Актер.

– Это трудноразделимо, сэр. Ну, мы можем вам выдать кровь и любовь без риторики или кровь и риторику без любви; но я не могу дать вам любовь и риторику без крови. Кровь обязательна, сэр, – все это, в общем, кровь, знаете ли.

Гильденстерн.

– И это то, что как раз нужно публике?

Актер.

– Это то, на что мы способны, сэр.

Небольшая пауза. Он отворачивается.

Гильденстерн (кладя руку на плечо Альфреду, с иронией, но мягко).

– Ну, ступай, мы дадим тебе знать.

Актер отходит в глубь сцены, Альфред – за ним.

Актер (командует).

– Тридцать восьмой!

Розенкранц (приближаясь, заинтересованно).

– Номер сцены?

Актер.

– Сэр?

Розенкранц.

– Одна из ваших – э-э-э – позиций? Фигур?

Актер.

– Нет, сэр.

Розенкранц.

– Ах нет…

Актер (отворачиваясь, к актерам, уже разбирающим повозку с реквизитом).

– Выходы там и там. (Указывает на обе кулисы.)

В течение последних четырех реплик сам он не двигается с места. Гильденстерн ждет.

Гильденстерн.

– Ну… разве ты не пойдешь переодеться?

Актер.

– Я никогда не переодеваюсь, сэр.

Гильденстерн.

– То есть всегда в форме?

Актер.

– Так точно.

Пауза.

Гильденстерн.

– Гм, и когда же твой выход – на сцену?

Актер.

– Я уже здесь.

Гильденстерн.

– Но если уже, почему не начинается?

Актер.

– Я уже начал.

Гильденстерн.

– По-моему, еще ничего не началось. Ну, ладно, мы пошли. Приступайте.

Актер.

– Я дам вам знак.

Он все еще не двигается, и неподвижность эта наконец становится заметной и несколько странной. Пауза. Розенкранц подходит к нему и останавливается, нос к носу.

Розенкранц.

– Виноват.

Пауза. Актер поднимает ногу, под ней – монета Гильденстерна. Розенкранц наступает на нее. Смеется.

– Благодарю.

Актер поворачивается и уходит. Розенкранц наклоняется над монетой.

Гильденстерн (удаляясь).

– Пошли.

Розенкранц.

– Слушай, вот везенье.

Гильденстерн (оборачиваясь).

– В чем дело?

Розенкранц.

– Это была решка.

Бросает монету Гильденстерну, который ее ловит. В это время происходит перемена освещения, в результате которой в действие как бы включается внешний мир, но не особенно сильно. И на сцену вбегает в некоторой тревоге Офелия, поддерживающая руками юбки; её преследует Гамлет. Офелия, очевидно, шила; в руках у нее какое-то рукоделие. В этой сцене они оба молчат. Гамлет – без шляпы, камзол его распахнут, чулки без подвязок спадают на щиколотки, он бледен как полотно, колени его дрожат. С печальным выражением лица он берет Офелию за плечо и крепко его сжимает, потом отстраняет ее от себя на расстояние вытянутой руки и, прижимая другую руку к своему лбу, вперяется взглядом в ее лицо, как бы желая запомнить его навсегда. Затем, махнув рукой и трижды кивнув головой – самому себе, – он поднимает взор, исполненный такой печали и глубины, как будто все его существо потрясено и сейчас он умрет. После чего он наконец выпускает ее и движется к выходу, не спуская с нее глаз… Офелия убегает в противоположную сторону.

Розенкранц и Гильденстерн стоят, окаменев. Первым приходит в себя Гильденстерн – он бросается к Розенкранцу.

Гильденстерн.

– Пошли отсюда!

Но – фанфары: входят Клавдий и Гертруда в сопровождении придворных.

Клавдий.

– Привет вам, Розенкранц (поднятой ладонью он приветствует Гильденстерна, пока Розенкранц кланяется; Гильденстерн кланяется поспешно и с опозданием)… и Гильденстерн!

Поднятой ладонью он приветствует Розенкранца, пока Гильденстерн кланяется ему; Розенкранц, не успев еще выпрямиться, сгибается снова. Опустив голову, он бросает быстрый взгляд на Гильденстерна, который готов выпрямиться.

Розенкранц и Гильденстерн поспешно поправляют на себе одежду.

Гертруда.

Розенкранц и Гильденстерн кланяются.

Розенкранц.

Гильденстерн.

Клавдий.

– Спасибо, Розенкранц (обращаясь на этот раз к Розенкранцу, который не был готов к этому, потому что Гильденстерн уже склонил голову) и Гильденстерн (обращаясь к Гильденстерну, который согнулся пополам).

Гертруда (поправляя Клавдия).

– Спасибо, Гильденстерн (обращаясь к Розенкранцу; тот кланяется, подмигивая Гильденстерну, который остается все время согнувшимся; оба кланяются, исподтишка поглядывая друг на друга)… и Розенкранц (обращается к Гильденстерну в тот момент, когда они оба выпрямляются; Гильденстерн снова кланяется).

Двое придворных выходят вперед, давая знак Розенкранцу и Гильденстерну следовать за ними.

Гильденстерн.

Гертруда.

Розенкранц и Гильденстерн направляются к выходу, но навстречу появляется Полоний. Они оба останавливаются и кланяются ему. Он кивает им и спешит на просцениум, к Клавдию. Они оборачиваются и смотрят на него.

Полоний.

Клавдий.

Полоний.

Уходит; на сцене остаются Розенкранц и Гильденстерн.

Розенкранц.

– Я хочу домой.

Гильденстерн.

– Не давай им сбить себя с толку.

Розенкранц.

– Да не для меня это…

Гильденстерн.

– Ничего, скоро все будем дома – будем дома ждать погрома.

Розенкранц.

– Не по нутру мне все это…

Гильденстерн.

– В нашем доме домовой…

Розенкранц.

– Голова раскалывается…

Гильденстерн.

– Ходит книзу головой…

Розенкранц (истерически).

– Хва-атит!.. У меня ум за разум заходит, слышишь! В башке что-то застопорилось – точно намертво – какая-то мертвая точка – понял? И все это пахнет мертвечиной…

Гильденстерн (тоном няньки).

– Ну, ну… скоро будем не все дома… гм… ждать погрома… ну же… (Быстро.) Слушай, бывало с тобой когда-нибудь – внезапно – без всякого повода – идиотское ощущение, что не знаешь, как пишется «жена» – или «дом», – хотя сто раз писал эти слова – но ощущение такое, будто никогда не видел букв, стоящих в таком порядке?

Розенкранц.

– Я помню, что…

Гильденстерн.

– Ну?

Розенкранц.

– Что было время, когда вопросов не возникало.

Гильденстерн.

– Но они были. Эти или другие – не в том суть.

Розенкранц.

– Скорей ответы. Ответы были на все.

Гильденстерн.

– Просто забыл.

Розенкранц (взрываясь).

– Ничего не забыл – я всегда прекрасно помнил свое имя и твое тоже. О чем бы ни спрашивали – ответы были. Проблем не было – каждый знал, кто я такой. А не знал, так спрашивал, и я отвечал.

Гильденстерн.

– Отвечал, да. Но вся штука в том, что твои ответы были… правдоподобны – но не инстинктивны. Вся наша жизнь – она так правдоподобна, что вроде какая-то пленка на глазах, – но случайный толчок, и перед тобой черт знает что. Полуреальная заря, полуреальный человек стоит в седле и колотит в ставни. Ничего, кроме плаща и шляпы, воспаряющих над землей в морозном облаке пара – из его же собственного рта, – но когда он. позвал – мы пошли. Мы пошли, это уж точно.

Розенкранц.

– Ну, я, понятное дело, в этом уже по уши. Мне-то ведь все равно. Но ты почему ничего не придумаешь?

Гильденстерн.

– Потому что не имеем права капризничать. Мы отмахали такой путь не для того, чтоб попасть на крестины. Все это устроилось до нас. И нам еще повезло, а то пришлось бы перерывать все святцы, как двум слепцам, громящим базар в поисках своих портретов… По крайней мере, у нас есть варианты.

Розенкранц.

– Таким образом…

Гильденстерн.

– Хотя нет выбора.

Розенкранц.

– Ты поставил меня в дурацкое положение, с этими…

Гильденстерн.

– Я и сам выглядел таким же дураком.

Розенкранц (с тоской).

– Что хочется понять, так ту причину.

Гильденстерн (с издевкой).

– О, даждь нам днесь приличную личину.

Розенкранц (обессиленно).

– Домой, я хочу домой. (Делает несколько шагов.) С какой стороны мы пришли? Я потерял ориентацию.

Гильденстерн.

– Единственный вход: рождение, единственный выход – смерть. Какие тебе еще ориентиры?

Они подходят друг к другу.

Розенкранц.

– Мы никому ничего не должны. Гильденстерн. Мы влипли. Каждый твой поступок, пусть ничтожный, порождает другой, неизвестно где, неизвестно чей, а тот – третий и так далее, замкнутый круг. Так что смотри в оба и навостри уши. Будь осторожен и следуй инструкциям. И все будет в порядке.

Розенкранц.

– До каких пор?

Гильденстерн.

– Пока все не кончится само собой. Тут есть своя логика – все происходит само собой, не волнуйся. Расслабься и плыви по течению. Когда кто-то берет тебя за руку и ведет как ребенка – хоть ты давно уже потерял невинность, – это словно тебя вознаграждают, словно получаешь добавочную порцию детства, – и как раз тогда, когда меньше всего ожидаешь, – словно приз за хорошее поведение – или за то, что вообще не имел детства… Я – э-э-э – не слишком противоречу себе?

Розенкранц.

– Не помню… Что мы тут вообще делаем?

Гильденстерн.

– Нас же вводили в курс. Метаморфоза с Гамлетом. Ну, вспомнил?

Розенкранц.

– А-а – что, он изменился? Внутренне и внешне и больше не напоминает…

Гильденстерн.

– Ага, и мы должны его развлечь и под шумок разнюхать, в чем дело.

Розенкранц.

– То есть что там еще помимо смерти отца.

Гильденстерн.

– И он, мол, всю дорогу говорит о нас – нет двух людей на свете, которых – и так далее.

Розенкранц.

– Значит, веселим его – выискиваем причину….

Гильденстерн.

– Именно. Главное – задавать наводящие вопросы, но чтоб в то же время не проговориться. В этом вся штука.

Розенкранц.

– А после этого мы свободны, да?

Гильденстерн.

– Точно – и щедро вознаграждены. Ибо король нас не забудет.

Розенкранц.

– Замечательно. А что это, по-твоему, значит, что не забудет?

Гильденстерн.

– Что он не забывает своих друзей.

Розенкранц.

– Примерно сколько?

Гильденстерн.

– Трудно сказать. Одни монархи страдают потерей памяти, другие, думаю, наоборот, и память у них…

Розенкранц.

– Да, но…

Гильденстерн.

–…слоновья.

Розенкранц.

– Меня не размер интересует, меня интересует – сколько?

Гильденстерн.

– Памятливый – он очень памятливый король. Можно сказать, царственный должник…

Розенкранц.

– Ты, собственно, о чем?

Гильденстерн.

– Слова, слова. Это все, на что мы можем рассчитывать.

Пауза.

Розенкранц.

– Может, надо что-нибудь сделать? Что-нибудь конструктивное? А?

Гильденстерн. Что? Маленькую плоскую пирамиду из человеческих тел?

Розенкранц.

– Может, сходить?

Гильденстерн.

– Куда?

Розенкранц.

– За ним.

Гильденстерн.

– Зачем? Сами нас найдут. Не то будем тут кружить всю ночь, наступая друг другу на пятки.

Расходятся в разные стороны.

Розенкранц (у рампы).

– Смешно. (Оборачивается.) Чувствую себя точно зритель – скверное дело. Это выносимо, только ежели свято веришь, что сию минуту явится кто-нибудь, кто тебя заинтересует…

Гильденстерн.

– Видишь кого-нибудь?

Розенкранц.

– Нет, а ты?

Гильденстерн.

– Тоже. (Двигаясь к рампе.) Это довольно изощренная пытка, когда тебя заводят, а куда пустят, не говорят… (Пауза.) У нас нет практики.

Розенкранц.

– Может, поиграем в вопросы?

Гильденстерн.

– А что это даст?

Розенкранц.

– Практику!

Гильденстерн.

– Не вопрос! Один – ноль.

Розенкранц.

– Свинство.

Гильденстерн.

– Почему?

Розенкранц.

– Я же еще не начал.

Гильденстерн.

– Не вопрос. Два – ноль.

Розенкранц.

– А это считается?

Гильденстерн.

– Что?

Розенкранц.

– Это считается?

Гильденстерн.

– Очко. За повторение. Три – ноль. Кон.

Розенкранц.

– Раз так, я не играю.

Гильденстерн.

– Чья очередь?

Розенкранц.

– А?

Гильденстерн.

– Очко. Не акай. Ноль – один.

Розенкранц.

– Кто теперь?

Гильденстерн.

– Почему?

Розенкранц.

– Почему нет?

Гильденстерн.

– Зачем?

Розенкранц.

– Очко. Без синонимов! Один – один.

Гильденстерн.

– Что, во имя неба, происходит?

Розенкранц.

– Очко. Без риторики! Два – один.

Гильденстерн.

– И чем все это кончится?

Розенкранц.

– Не догадываешься?

Гильденстерн.

– Это ты меня спрашиваешь?

Розенкранц.

– А тут есть другие?

Гильденстерн.

– Кто?

Розенкранц.

– Откуда мне знать?

Гильденстерн.

– Зачем же спрашиваешь?

Розенкранц.

– Ты это серьезно?

Гильденстерн.

– А это не риторический вопрос?

Розенкранц.

– Нет.

Гильденстерн.

– Не вопрос. Два – два. Поровну.

Розенкранц.

– Что это с тобой нынче?

Гильденстерн.

– Когда?

Розенкранц.

– Что?

Гильденстерн.

– Да ты не оглох ли?

Розенкранц.

– Не сдох ли?

Гильденстерн.

– Да или нет?

Розенкранц.

– А разве есть выбор?

Гильденстерн.

– А Бог есть?

Розенкранц.

– Очко. Не трепли всуе. Три – два. Кон.

Гильденстерн (серьезно).

– Как твое имя?

Розенкранц.

– А твое?

Гильденстерн.

– Я первый спросил.

Розенкранц.

– Не вопрос. Один – ноль.

Гильденстерн.

– Как тебя называют дома?

Розенкранц.

– А тебя?

Гильденстерн.

– Когда я дома?

Розенкранц.

– Дома тебя зовут по-другому?

Гильденстерн.

– Где – дома?

Розенкранц.

– У тебя нет дома?

Гильденстерн.

– Почему ты спрашиваешь?

Розенкранц.

– К чему ты клонишь?

Гильденстерн (с нажимом).

– Как тебя зовут?

Розенкранц.

– Уже было. Два – ноль. В мою пользу.

Гильденстерн (глядя на него с яростью).

– КЕМ ТЫ СЕБЯ ВООБРАЖАЕШЬ?!

Розенкранц.

– Риторика. Я выиграл. (Пауза.) Чем все это кончится?

Гильденстерн.

– Вот вопрос.

Розенкранц.

– Вопрос вопросов.

Гильденстерн.

– По-твоему, это имеет значение?

Розенкранц.

– А для тебя это ничего не значит?

Гильденстерн.

– А почему это должно значить?

Розенкранц.

– Какое имеет значение, что это значит?

Гильденстерн (поддразнивая).

– Значит, для тебя ничего не значит, какое это имеет значение?

Розенкранц (резко оборачиваясь).

– Что все это означает?!

Пауза.

Гильденстерн.

– Не имеет значения.

Розенкранц (голосом вопиющего в пустыне).

– …Что это за игра?

Гильденстерн.

– И какие у нее правила?

Из кулисы в глубине сцены появляется Гамлет, он бредет через сцену, читая книгу; Гильденстерн замечает его в последнюю минуту, когда он уже исчезает.

(Быстро.)

– Розенкранц!

Розенкранц (подпрыгивает).

– Что?

Гамлет выходит. Гильденстерн и Розенкранц обмениваются довольными улыбками.

Гильденстерн.

– Ну, как получается?

Розенкранц.

– Сам видишь.

Гильденстерн.

– Естественно?

Розенкранц.

– Инстинктивно.

Гильденстерн.

– Дошло?

Розенкранц.

– Снимаю шляпу.

Гильденстерн.

– Пожмем руки.

Они пожимают друг другу руки.

Розенкранц.

– Теперь дай я попробую – Гильденстерн!

Гильденстерн.

– Постой, не так – захвати меня врасплох…

Розенкранц.

– А, понял.

Они расходятся. Пауза.

(Обращаясь к Гильденстерну.)

– Готов?

Гильденстерн (взрываясь).

– Идиот!

Розенкранц.

– Прости.

Пауза.

Гильденстерн (внезапно).

– Гильденстерн!

Розенкранц.

– Что? (И сразу падает духом.)

Гильденстерн (с отвращением).

– Бессмысленно. Ты ни на что не годен. Чего ж ты хочешь?..

Розенкранц (тихо).

– Хочу быть дома и лежать в постели…

Гильденстерн (обессиленно).

– О, даждь нам днесь семь дней в неделю…

Слышны шаги.

Розенкранц.

– Кто это там?

Гильденстерн.

– Ты его не узнал?

Розенкранц.

– Он – меня.

Гильденстерн.

– Он тебя не видел.

Розенкранц.

– Я его тоже.

Гильденстерн.

– Ну, еще увидитесь. Я едва его узнал, так изменился.

Розенкранц.

– Ты так считаешь?

Гильденстерн.

– Полная метаморфоза.

Розенкранц.

– С чего ты взял?

Гильденстерн.

– Внутренне и внешне.

Розенкранц.

– Ясно.

Гильденстерн.

– Совершенно другой человек.

Розенкранц.

– Изменился.

Гильденстерн.

– Я так считаю.

Слышны шаги.

– Выяснить, что его давит…

Розенкранц.

– Меня?

Гильденстерн.

– Его.

Розенкранц.

– Как?

Гильденстерн.

– Вопрос и ответ. Старый добрый способ.

Розенкранц.

– Он помешался.

Гильденстерн.

– Ты спрашивай – я буду отвечать.

Розенкранц.

– Это уже не он, знаешь.

Гильденстерн.

– Сейчас он – это я. Шаги.

Розенкранц.

– Тогда кто я?

Гильденстерн.

– Ты – это ты.

Розенкранц.

– А ты – это он?

Гильденстерн.

– Почти.

Розенкранц.

– Ты что, свихнулся?

Гильденстерн.

– Это идея. Готов?

Розенкранц.

– Постой чуть-чуть.

Гильденстерн.

– Я свихнулся.

Розенкранц.

– Я вижу.

Гильденстерн.

– Выясняй, каким образом.

Розенкранц.

– Ясно.

Гильденстерн.

– Вопрос и ответ.

Розенкранц.

– Как я должен начать?

Гильденстерн.

– Обратись ко мне.

Розенкранц.

– Мой милый Гильденстерн!

Гильденстерн (спокойно).

– Ты что – все забыл?

Розенкранц.

– Мой милый Розенкранц!

Гильденстерн (сохраняя контроль).

– Похоже, ты не все понял как следует. Попытайся представить, что я отвечаю за него, а ты задаешь мне вопросы. Не мне, а ему.

Розенкранц.

– А-а… Готов?

Гильденстерн.

– Ты понял, что нужно?

Розенкранц.

– Что?

Гильденстерн.

– Ты что – совсем дурак?

Розенкранц.

– Пардон?

Гильденстерн.

– Ты что, оглох?

Розенкранц.

– Как ты сказал?

Гильденстерн (увещевающе).

– Не сейчас…

Розенкранц.

– Не вопрос. Очко!

Гильденстерн (кричит).

– Не сейчас! (Пауза.) Если у меня и были какие сомнения, верней, надежды, то теперь – кончено. Что вообще может быть у нас общего, кроме этой ситуации? (Они расходятся и садятся.) Может, он выйдет оттуда?

Розенкранц.

– Нужно сматываться?

Гильденстерн.

– Почему?

Пауза.

Розенкранц (оживляется, щелкает пальцами).

– О! Ты имел в виду, ты будешь им, а я должен задавать вопросы!

Гильденстерн (сухо).

– Превосходно.

Розенкранц.

– Ты сбил меня с панталыку.

Гильденстерн.

– Похоже на то.

Розенкранц.

– Как мне начать?

Гильденстерн.

– Обратись ко мне.

Они становятся лицом друг к другу.

Розенкранц.

– Мой досточтимый лорд!

Гильденстерн.

– Мой милый Розенкранц!

Пауза.

Розенкранц.

– А я в таком случае должен стать тобой?

Гильденстерн.

– Конечно нет. Впрочем, если хочешь. Продолжай.

Розенкранц.

– Вопрос – ответ.

Гильденстерн.

– Да.

Розенкранц.

– Ага. Мой досточтимый лорд!

Гильденстерн.

– Да, мой друг!

Розенкранц.

– Как поживаете?

Гильденстерн.

– Помешался.

Розенкранц.

– Действительно? Каким образом?

Гильденстерн.

– Я изменился.

Розенкранц.

– Внутри или снаружи?

Гильденстерн.

– И – и.

Розенкранц.

– Понятно. (Пауза.) Не так уж ново.

Гильденстерн.

– Переходи к деталям. Копни. Разнюхай подоплеку.

Розенкранц.

– Итак – итак, ваш дядюшка – король Дании.

Гильденстерн.

– А до него – отец.

Розенкранц.

– Его отец до него?

Гильденстерн.

– Нет, мой отец.

Розенкранц.

– То есть как же это?..

Гильденстерн.

– Невольно задаешься вопросом…

Розенкранц.

– Позвольте мне напрямик. Ваш отец был королем. Вы – единственный сын. Ваш отец умирает. Вы – совершеннолетний. Ваш дядюшка становится королем.

Гильденстерн.

– Точно.

Розенкранц.

– Необычно.

Гильденстерн.

– Более чем.

Розенкранц.

– Именно. Где вы были в это время?

Гильденстерн.

– В Германии.

Розенкранц.

– Значит – узурпация?

Гильденстерн.

– Он просочился.

Розенкранц.

– Это напоминает…

Гильденстерн.

– Естественно.

Розенкранц.

– Не хотелось бы быть неделикатным, но…

Гильденстерн.

– Это общеизвестно.

Розенкранц.

– Брак вашей матушки…

Гильденстерн.

– Он просочился.

Шаги.

Розенкранц (потупясь).

– Его тело было еще теплым.

Гильденстерн.

– Ее тоже.

Розенкранц.

– Необычайно.

Гильденстерн.

– Непочтенно.

Розенкранц.

– Поспешно.

Гильденстерн.

– Подозрительно.

Розенкранц.

– Заставляет задуматься.

Гильденстерн.

– Не думайте, что я не задумывался.

Розенкранц.

– И это с братом мужа.

Гильденстерн.

– Близкий родственник.

Розенкранц.

– Она пошла к нему – —

Гильденстерн.

– Слишком близкий.

Розенкранц.

– За утешением.

Гильденстерн.

– Скверная история.

Розенкранц.

– Похоже.

Гильденстерн.

– Кровосмешение и адюльтер.

Розенкранц.

– Вы так далеко заходите?

Гильденстерн.

– Я? Никогда.

Розенкранц.

– Подведем итоги. Ваш отец, которого вы любите, умирает. Вы наследник престола. Вы возвращаетесь, чтоб увидеть, что его тело еще не остыло, а младший брат уже забрался на его трон и в его простыни. Оскорбляя физические и нравственные законы. Одновременно. Но почему вы все-таки ведете себя столь странным образом?

Гильденстерн.

– Понятия не имею. (Пауза.) Впрочем, вся эта история известна каждой собаке. И все же за нами послали. И мы прибыли.

Розенкранц (насторожившись, прислушивается).

– Слушай! Кажется, музыка,

Гильденстерн.

– И мы здесь.

Розенкранц.

– Точно оркестр – кажется, я слышу оркестр.

Гильденстерн.

– Розенкранц…

Розенкранц (автоматически, весь поглощенный звуками музыки).

– Что?

Пауза, звуки умолкают.

Гильденстерн (с гримасой).

– Гильденстерн…

Розенкранц (раздраженно).

– Что?

Гильденстерн.

– Неужто для тебя и в самом деле нет разницы?

Розенкранц (оборачиваясь, тупо).

– А?

Пауза.

Гильденстерн.

– Сходи посмотри – он еще там?

Розенкранц.

– Кто?

Гильденстерн (жест за кулисы).

– Там.

Розенкранц направляется в глубь сцены, к кулисе; смотрит, потом возвращается и докладывает.

Розенкранц.

– Так точно.

Гильденстерн.

– Что он поделывает?

Розенкранц повторяет всю процедуру.

Розенкранц.

– Разговаривает.

Гильденстерн.

– Сам с собой?

Розенкранц снова собирается пойти, но Гильденстерн его удерживает.

– Он что, один?

Розенкранц.

– Нет.

Гильденстерн.

– Значит, не сам с собой, так?

Розенкранц.

– Так, но сам… Кажется, он идет сюда. (Трусливо.) Может, смоемся?

Гильденстерн.

– Куда? Теперь не имеем права.

Входит, пятясь спиной к зрителям, Гамлет, сопровождаемый Полонием. Разговаривая, они приближаются к авансцене. Розенкранц и Гильденстерн занимают два противоположных угла на просцениуме.

Гамлет.

–…потому что и сами вы, сударь мой, были бы так же стары, как я, если бы могли, подобно раку, идти задом вперед.

Полоний (в сторону).

– Хоть это и безумие, но в нем есть последовательность. Не хотите ли уйти с этого воздуха, принц?

Гамлет.

– В могилу.

Полоний.

– Действительно, это значило бы уйти из этого воздуха.

Гамлет идет в глубину сцены; Полоний в это время что-то бормочет, потом громко произносит:

– Высокочтимый принц, я вас смиреннейше покину.

Гамлет.

– Нет ничего, сударь, с чем бы я охотнее расстался; разве что с моею жизнью, разве что с моею жизнью, разве что с моею жизнью.

Полоний (пересекает сцену).

– Желаю здравствовать, мой принц. (К Розенкранцу.) Вам надо принца Гамлета? Он здесь.

Розенкранц.

– Благослови вас Бог, сэр.

Полоний уходит.

Гильденстерн (окликает Гамлета в глубине сцены).

– Мой досточтимый принц!

Розенкранц.

– Мой дражайший принц.

Гамлет останавливается в глубине сцены, оборачивается к ним.

Гамлет.

– Мои милейшие друзья! Как поживаешь, Гильденстерн? (Идет к авансцене с рукой, протянутой к Розенкранцу, Гильденстерн кланяется. Гамлет поправляет себя.) Ах, Розенкранц!

Они смеются добродушно над ошибкой; все встречаются в середине сцены и, повернувшись спиной к залу, уходят в глубину; Гамлет в середине, он обнимает их за плечи.

– Ребята, как вы живы оба?

Затемнение.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

После поднятия занавеса Гамлет, Розенкранц и Гильденстерн продолжают беседовать, как в предыдущей сцене. Разговор, который они ведут, поначалу невнятен; первая реплика, которую можно разобрать, – конец короткого монолога Гамлета: см. Шекспир. «Гамлет», акт II, сцена 2.

Гамлет.

– Проклятье, в этом есть нечто сверхъестественное, если бы только философия могла до этого докопаться.

Трубы актеров.

Гильденстерн.

– Вот и актеры.

Гамлет.

– С приездом в Эльсинор вас, господа. Итак, ваши руки. (Берет их за руки.) Этикеты условности – придатки равнодушья. Обменяемся их знаками, чтоб после встречи с актерами вам не показалось, будто я более любезен с ними, чем с вами. Итак, с приездом. (Собираясь уходить.) Но мой дядя-папочка и тетя-матушка ошибаются.

Гильденстерн.

– Насчет чего, милорд?

Гамлет.

– Я безумен только в норд-норд-вест; при южном ветре я еще отличу сокола от цапли.

Входит Полоний; Гильденстерн в этот момент отворачивается.

Полоний.

– Рад вас видеть, господа.

Гамлет (к Розенкранцу).

– Слушайте, Гильденстерн, и ты (к Гильденстерну), Розенкранц, – на каждое ухо по слушателю. Старый младенец, которого вы здесь видите, еще не избавился от пеленок… (Берет Розенкранца под руку и увлекает его, разговаривая, в глубь сцены.)

Полоний.

– Милорд, у меня для вас есть новости.

Гамлет (отпуская Розенкранца и подражая.)

– Милорд, у меня для вас есть новости. Когда Росций был актером в Риме…

Розенкранц выходит на авансцену и приближается к Гильденстерну.

Полоний (следуя по пятам за Гамлетом).

– Милорд, актеры уже прибыли.

Гамлет.

– Ужжжже, ужжжже.

Гамлет и Полоний уходят.

Розенкранц и Гильденстерн размышляют. Никто не хочет заговорить первым.

Гильденстерн.

– Хм.

Розенкранц.

– Да?

Гильденстерн.

– Что?

Розенкранц.

– Мне показалось, ты…

Гильденстерн.

– Нет.

Розенкранц.

– А.

Пауза.

Гильденстерн.

– Я думаю, можно сказать, что мы кой-чего достигли.

Розенкранц.

– Ты так думаешь?

Гильденстерн.

– Я думаю, так можно сказать.

Розенкранц.

– Я думаю, можно сказать, что он нас одурачил.

Гильденстерн.

– Не следовало так напрягаться.

Розенкранц.

– «Вопрос и ответ. Старый добрый способ». Вертел нами как хотел.

Гильденстерн.

– Раз или два он нас, возможно, поймал, но я думаю, прогресс есть.

Розенкранц (просто).

– Он нас уделал.

Гильденстерн.

– С небольшим перевесом.

Розенкранц (со злостью).

– Двадцать семь – три, и ты считаешь, с небольшим перевесом?! Он нас уделал. Начисто.

Гильденстерн.

– Да? А наши увертки!

Розенкранц.

– О, великолепно, великолепно! «За вами посылали?» – говорит. «Вообще-то посылали, милорд, но…» – я не знал, куда деваться.

Гильденстерн.

– Он задал целых шесть риторических.

Розенкранц.

– О да, прекрасная игра. В течение десяти минут он выпулил двадцать семь вопросов и ответил на три. Я все ждал, когда же ты припрешь его к стенке. «Когда же он начнет его припирать?» – спрашивал я себя.

Гильденстерн.

– И два повтора.

Розенкранц.

– И ни одного стоящего вопроса у нас.

Гильденстерн.

– Но мы все же установили симптомы, не так ли?

Розенкранц.

– Половина сказанного им означала что-то другое, а другая половина вовсе ничего не означала.

Гильденстерн.

– Мучительное честолюбие – комплекс уязвленности, вот мой диагноз.

Розенкранц.

– Шесть риторических, два повтора, остается девятнадцать, из которых мы ответили на пятнадцать. А что получили взамен? Что он подавлен! Что Дания – тюрьма и он предпочел бы жить в ореховой скорлупе. Честолюбие и нежелание мириться с фактами. А единственный прямой вопрос, который мог привести к чему-нибудь стоящему, привел всего лишь к этому ослепительному откровению, что он может отличить сокола от цапли.

Пауза.

Гильденстерн.

– Если ветер южный.

Розенкранц.

– И погода хорошая.

Гильденстерн.

– А если нет, то не может.

Розенкранц.

– Дитя природы. (Слюнит палец и поднимает его, стоя лицом к залу.) А сейчас южный?

Гильденстерн (глядя в зал).

– Непохоже. Почему ты так думаешь?

Розенкранц.

– Я не сказал, что так думаю. Что до меня, то, может, и северный.

Гильденстерн.

– Не думаю.

Розенкранц.

– Ну, знаешь… становишься догматиком.

Гильденстерн.

– Постой минуту – мы прибыли, грубо говоря, с юга. Если верить нашей, грубо говоря, карте.

Розенкранц.

– Верно. Но вот с какой именно стороны? (Неуверенно озирается.) Грубо говоря.

Гильденстерн (откашливаясь).

– Утром солнце бывает на востоке. Это, я думаю, можно принять.

Розенкранц.

– Что, сейчас утро?

Гильденстерн.

– Если это так и солнце находится там (справа от него, стоящего лицом к залу), то тут (перед собой) был бы север. С другой стороны, если сейчас не утро и солнце село там (слева), то тут (неуверенно) был бы… тоже север. (Ободряясь.) С другой стороны, если мы пришли оттуда (в зал) и сейчас утро, солнце вставало бы там (слева), и если оно действительно село там и еще утро, то тогда мы должны были прийти оттуда (показывает назад), и если тут (слева) юг, а солнце село там (в зал), тогда сейчас полдень. Между тем, если все это не так…

Розенкранц.

– Почему бы тебе просто не сходить и посмотреть?

Гильденстерн.

– Прагматизм?! Это все, что ты можешь предложить? Ты, видно, не понимаешь, в какой мы ситуации. Здесь на компас надеяться не приходится, понял? (Пауза.) И вообще тут на севере, ничего не знаешь наверняка – всегда так темно…

Розенкранц.

– Я просто считал, что положение солнца, если его видно, может приблизительно подсказать, который час, и наоборот, что часы, если они идут, могут приблизительно подсказать, где юг. Я забыл, что ты пытаешься установить.

Гильденстерн.

– Я пытаюсь установить направление ветра.

Розенкранц.

– Но никакого ветра нет. Просто сквозняк.

Гильденстерн.

– В таком случае – откуда. Найдем источник, и это поможет приблизительно ориентироваться, с какой стороны пришли. Что даст приблизительную идею, где юг. Для дальнейших поисков.

Розенкранц.

– Из-под пола дует. (Он разглядывает пол.) Не может же это быть югом, а?

Гильденстерн.

– Да, это не направление. Слушай, лизни палец на ноге и помахай немного.

Розенкранц (прикидывая расстояние от рта до ступни).

– Знаешь, лучше ты лизни.

Пауза.

Гильденстерн.

– Ладно, бросим это.

Розенкранц.

– Или я лизну тебе, хочешь?

Гильденстерн.

– Нет, спасибо.

Розенкранц.

– Могу даже покачать тебе ногу.

Гильденстерн (хватая Розенкранца за грудь.)

– Что, черт возьми, с тобой творится?

Розенкранц.

– Просто думал помочь по-дружески.

Гильденстерн (успокоившись).

– Ладно; должен же кто-нибудь прийти. Только на это остается рассчитывать. В конце концов.

Большая пауза.

Розенкранц.

– Если только они там друг друга не передавили. Крикни. Или свистни. Чтобы они почувствовали. Чтобы заинтересовались.

Гильденстерн.

– А-а, колеса завертелись, и теперь у них своя скорость. На которую мы… обречены. Каждый оборот – порождение предыдущего. В чем – суть движения. Попытайся мы вращаться самостийно, вся телега полетит к черту. Это, по крайней мере, утешение. Потому что если б случайно – чисто случайно – обнаружить – или даже только предположить, что наша – э-э-э – импульсивность тоже только часть ихнего порядка, – тогда лучше покончить с собой. (Садится.) Один китаеза, из династии Тан, – по мнению некоторых, большой философ, – ему однажды приснилось, что он – бабочка, и с этой минуты он уже никогда не был полностью уверен, что он не бабочка, которой снится, что она китайский философ… Двойное ощущение безопасности. Можно позавидовать.

Длинная пауза. Розенкранц вскакивает с места и пристально вглядывается в глубину партера.

Розенкранц.

– Горит!

Гильденстерн (срываясь с места).

– Где?!

Розенкранц.

– Нигде. Просто хотел показать, что значит злоупотреблять свободой слова. Чтоб убедиться, что она существует. (Смотрит в зал, потом с отвращением отворачивается и идет в глубину сцены, потом снова возвращается, снова смотрит в зал.) Ни души. Чтоб они все сгорели. Вместе с ботинками. (Вынимает монету, подбрасывает, ловит, смотрит на нее, кладет в карман.)

Гильденстерн.

– Что?

Розенкранц.

– Что – что?

Гильденстерн.

– Орел или решка?

Розенкранц.

– Не обратил внимания.

Гильденстерн.

– Неправда.

Розенкранц.

– Да? Неужели? (Вынимает монету, разглядывает.) Верно – это мне что-то напоминает.

Гильденстерн.

– А что именно, а?

Розенкранц.

– То, о чем и вспоминать неохота.

Гильденстерн.

– Что сжигаем мосты, по которым сюда мчимся, не имея других доказательств своего движения, кроме воспоминаний о запахе дыма и предположения, что он вызывал слезы.

Розенкранц подходит к нему с улыбкой, зажав большим и указательным пальцами монету; он накрывает монету ладонью, потом убирает обе руки за спину; потом протягивает Гильденстерну оба кулака, Гильденстерн изучает их, потом хлопает по левому. Розенкранц разжимает ладонь: она пуста.

Розенкранц.

– Нет.

Процесс повторяется. Гильденстерн снова указывает на левую, Розенкранц разжимает: она пуста!

– Ха-ха, два-ноль!

Процесс повторяется. Но тут Гильденстерн, снова не угадав, заставляет Розенкранца разжать и вторую ладонь. Розенкранц неохотно разжимает: она тоже пуста. Розенкранц хихикает, а Гильденстерн уходит в глубь сцены.

Внезапно Розенкранц прекращает смеяться, начинает вертеть головой, хлопает себя по карманам, нагибается, шарит под ногами, на лице его – недоумение. Поиски прерывает появление Полония, входящего из глубины сцены в сопровождении актеров и Гамлета.

Полоний.

– Пойдемте, господа.

Гамлет.

– Следуйте за ним, друзья. Мы услышим пьесу завтра. (В сторону – актеру, который замыкает процессию.) Послушай меня, дружище. Сможете вы сыграть «Убийство Гонзаго»?

Актер.

– Да, милорд.

Гамлет.

– Представим это завтра вечером. Сможешь, если нужно, выучить монолог строк примерно в двенадцать-шестнадцать, который, может, я сочиню и всуну туда, ну как?

Актер.

– Конечно, милорд.

Гамлет.

– Превосходно. Ступайте за этим господином, только смотрите, не подражайте ему.

Актер идет в глубь сцены, замечает Розенкранца и Гильденстерна. Останавливается. Гамлет, также пересекая сцену, обращается к ним без паузы.

– Друзья мои, покидаю вас до вечера; рад вас видеть в Эльсиноре.

Розенкранц.

– Добрейший принц!

Гамлет выходит.

Гильденстерн.

– Значит, ты настиг нас.

Актер (холодно).

– Нет еще, сэр.

Гильденстерн.

– Попридержи язык, не то мы его у тебя вырвем – и вообще выпотрошим, как соловья на римском пиршестве.

Розенкранц.

– Украл у меня изо рта.

Гильденстерн.

– И слова уже не понадобятся.

Розенкранц.

– Начнешь заикаться.

Гильденстерн.

– Как немой в монологе.

Розенкранц.

– Как соловей на римском пиршестве.

Гильденстерн.

– Реплики укоротятся.

Розенкранц.

– Исчезнет артикуляция.

Гильденстерн.

– Останется жестикуляция.

Розенкранц.

– И драматическая пауза.

Гильденстерн.

– Язык уже ничего не сможет.

Розенкранц.

– Облизать губы.

Гильденстерн.

– И ощутить привкус слез.

Розенкранц.

– Или – завтрака.

Гильденстерн.

– Не почувствует разницы.

Розенкранц.

– Ее и не будет.

Гильденстерн.

– Слова не понадобятся.

Розенкранц.

– Догонять будет незачем.

Гильденстерн.

– Значит, ты догнал нас.

Актер (громко).

– Нет еще! (Горько.) Это вы нас бросили.

Гильденстерн.

– А, я и забыл – вы же собирались дать представление. Да, жаль, что мы это упустили.

Актер (взрываясь).

– Нам стыдно теперь смотреть друг на друга! (Овладевая собой.) Вы не понимаете этого унижения – быть лишенным единственной вещи, которая делает эту жизнь выносимой, – сознания, что кто-то смотрит… Мы уже вошли во вкус, уже лежало два трупа, и тут мы обнаружили, что – никого, что раздеваемся донага в пустоте, что мы – нигде.

Розенкранц.

– Реплика номер тридцать восемь.

Актер (подавленно).

– И вот, как несмышленые дети, приплясывая, в одежде, которую никто не носит, твердя слова, которых никто не говорит, в дурацких париках, клянясь в любви, распевая куплеты, убивая друг друга деревянными мечами, впустую вопя о потерянной вере после пустых клятв отмщенья – и каждый жест, каждая поза растворялись в прозрачном, необитаемом воздухе, – мы разбазаривали свой талант и распинались под пустым небом, и только неразумные птицы внимали нам. (Оборачивается к ним.) Ну что, понятно? Мы – актеры, мы нечто обратное людям! (Он вздрагивает, голос его успокаивается.) Вспомните сейчас о спрятанной в самой глубине души, о самой… тайной… самой интимной вещи… или мысли… которая у вас есть… или была… и которая уже потому в безопасности, что вы о ней забыли. (Он смотрит на них, затем – в публику; Розенкранц поднимает ничего не выражающий взгляд.) Вспомнили? (Отчеканивая каждое слово.) Так вот, я видел, что вы вспомнили.

Розенкранц возбужденно вскакивает.

Розенкранц.

– Ты! Никогда! Лжешь! (Овладевает собой и, усмехнувшись в пустоту, садится.)

Актер.

– Мы актеры… мы отказались от самих себя, как требует наша профессия, – уравновесив это дело мыслью, что кто-то на нас смотрит. Оказалось – никто. Нас купили. Пока продолжался длинный монолог убийцы, мы, не смея шелохнуться, застыв в своих позах, сначала с надеждой, потом с неуверенностью, потом уже в полном отчаянии обшарили глазами каждый куст, каждый бугорок, каждый угол – но вас нигде не было. И все это пока убивец-король клялся горизонту в безмерных своих прегрешениях… Потом головы зашевелились, шеи стали вытягиваться – осторожно, как у ящериц, труп невинной Розалинды подал признаки жизни, и король запнулся. Даже тогда сила привычки и упорная надежда, что наша публика все-таки следит за нами из-за какого-нибудь куста, еще долго заставляла тела наши бессмысленно двигаться, рты раскрываться – хотя уже ни складу ни ладу не было, – пока все это, как телега о камень, не споткнулось о тишину. Никто не подошел. Никто нас не окликнул. Тишина была ненарушимой, гнетущей, бесстыдной. Мы сняли наши короны, и мечи, и золотое тряпье и молча двинулись по дороге к Эльсинору.

Тишина. Потом Гильденстерн начинает аплодировать в одиночку с плохо скрываемой иронией.

Гильденстерн.

– Превосходно, превосходно. Браво. Если б еще эти глаза могли плакать… Может, только метафор многовато, а? Подумай. Это не критика – так, дело вкуса. Итак, вы здесь – чтобы отомстить. В переносном, конечно… Впрочем, мы в расчете – это чтоб вы знали, кому обязаны приглашением играть при дворе.

Розенкранц.

– Да, мы рассчитываем на вас, ему надо отвлечься. Мы думаем, вы как раз то, что ему нужно. (На его лице возникает еле заметная улыбка, но он тотчас берет себя в руки.) Что вовсе не означает обычное ваше похабство – не следует трактовать августейших особ как людей с заурядными извращениями. Они ничего не знают об этом, а вы ничего не знаете о них, что делает сосуществование возможным. Итак, дайте принцу простой хороший спектакль, понятный для всех членов семейства, – или вам придется паясничать в таверне уже нынче вечером.

Гильденстерн.

– Или завтра.

Розенкранц.

– Или никогда.

Актер.

– Мы имеем право выступать здесь. И всегда имели.

Гильденстерн.

– Что, играли для него прежде?

Актер.

– Да, сэр.

Розенкранц.

– А что он предпочитает?

Актер.

– Классику.

Розенкранц.

– С перчиком.

Гильденстерн.

– А что даете нынче?

Актер.

– «Убийство Гонзаго».

Гильденстерн.

– Чудные стихи и масса трупов.

Актер.

– Содрано с итальянского…

Розенкранц.

– О чем там?

Актер.

– О короле и королеве…

Гильденстерн.

– Своих не хватает! Что еще?

Актер.

– Кровь….

Гильденстерн.

– Любовь и риторика.

Актер.

– Точно. (Собирается идти.)

Гильденстерн.

– Ты это куда?

Актер.

– Могу приходить и уходить как захочу.

Гильденстерн.

– И знаешь все входы и выходы.

Актер.

– Я бывал здесь и раньше.

Гильденстерн.

– А мы только нащупываем почву.

Актер.

– Если щупать, то лучше голову – пока на плечах.

Гильденстерн.

– Исходишь из опыта?

Актер.

– Из прецедентов.

Гильденстерн.

– Будучи здесь не первый раз.

Актер.

– И знаю, откуда ветер дует.

Гильденстерн.

– Значит, и нашим и вашим. Неглупо. Впрочем, это норма, учитывая, так сказать, род занятий.

Лицо актера не выражает ничего. Он снова пытается уйти, но Гильденстерн его удерживает.

– Говоря откровенно, мы дорожим вашим обществом за неимением другого. Слишком долго были предоставлены самим себе… В итоге неуверенность, связанная с чужим обществом, оказывается даже привлекательной.

Актер.

– Неуверенность – нормальное состояние. Вы не исключение.

Он снова пытается уйти; Гильденстерн удерживает его.

Гильденстерн.

– Но ради всего святого – что нам делать?!

Актер.

– Расслабьтесь. Реагируйте. Как все люди. Нельзя же идти по жизни, на каждом углу задавая проклятые вопросы.

Гильденстерн.

– Но мы не знаем, что происходит. И что нам с собой делать. Мы не знаем, как нам поступать.

Актер.

– Как? Естественно. Вы же знаете по крайней мере, зачем вы здесь.

Гильденстерн.

– Знаем только то, что нам говорят. А это – немного. И, кроме того, мы не убеждены, что это – правда.

Актер.

– В этом никто не убежден. Все приходится принимать на веру. Правдиво только то, что принимается за правдивое. Такова плата за существование. Можно быть нищим, но все в порядке, пока есть такое покрытие и пока его можно разменять. Человек основывается на предположениях. Что вы предполагаете?

Розенкранц.

– Гамлет переменился, внешне и внутренне. Мы должны выяснить, что повлияло.

Гильденстерн.

– Он не слишком идет навстречу.

Актер.

– А кто идет – в наши-то времена?

Гильденстерн.

– Он… э-э-э… мрачен.

Актер.

– Мрачен?

Розенкранц.

– Безумен.

Актер.

– В каком смысле?

Розенкранц.

– Ох. (К Гильденстерну.) В каком смысле?

Гильденстерн.

– Ну, не то чтобы безумен – подавлен.

Актер.

– Подавлен.

Гильденстерн.

– Мрачно настроен.

Розенкранц.

– Зависит от настроений.

Актер.

– Мрачных?

Гильденстерн.

– Безумен. И вообще.

Розенкранц.

– Именно.

Гильденстерн.

– В частности.

Розенкранц.

– Разговаривает сам с собой. Что есть несомненный признак безумия.

Гильденстерн.

– Если не говорит разумные вещи. Что он делает.

Розенкранц.

– Что означает обратное.

Актер.

– Чему?

Короткая пауза.

Гильденстерн.

– Думаю, я понял. Человек, разговаривающий сам с собой, но со смыслом, не более безумен, чем человек, разговаривающий с другими, но несущий околесицу.

Розенкранц.

– Или одинаково безумен.

Гильденстерн.

– Или одинаково.

Розенкранц.

– А он делает то и то.

Гильденстерн.

– То-то и есть.

Розенкранц.

– Клинически нормален.

Пауза.

Актер.

– Почему?

Гильденстерн.

– А? (К Розенкранцу.) Почему?

Розенкранц.

– Именно.

Гильденстерн.

– Именно – что?

Розенкранц.

– Именно почему.

Гильденстерн.

– Что именно почему?

Розенкранц.

– Что?

Гильденстерн.

– Почему?

Розенкранц.

– Что почему, собственно?

Гильденстерн.

– Почему он безумен?

Розенкранц.

– Понятия не имею.

Шаги.

Актер.

– Старик считает, что он влюбился в дочку.

Розенкранц (пораженный).

– О боже, это свыше моего разумения!

Актер.

– Нет, нет – у него нет дочки – старик считает, что он влюбился в его дочку.

Розенкранц.

– Старик?

Актер.

– Гамлет. Влюбился в дочку старика. Старик так думает.

Розенкранц.

– Хо! Это уже приобретает смысл. Страсть без взаимности.

Актер порывается уйти.

Гильденстерн (полицейским тоном).

– Никто не выйдет из этой комнаты. (Пауза, мягче.) Без достаточных оснований.

Актер.

– Почему?

Гильденстерн.

– Это болтание взад-вперед напоминает балаган. Теряешь контроль над ситуацией. Отныне здесь будет царить порядок.

Актер.

– Мне надо учить стихи.

Гильденстерн.

– Проходи.

Актер уходит в боковую кулису. Розенкранц складывает ладони рупором и кричит в противоположную сторону.

Розенкранц.

– Следующий!

Никого.

Гильденстерн.

– Чего ты ждешь?

Розенкранц.

– Чего-то… кого-то… Ничего.

Сидят лицом к залу.

– Голоден?

Гильденстерн.

– Нет, а ты?

Розенкранц (задумчиво).

– Нет. Помнишь ту монету?

Гильденстерн.

– Что?

Розенкранц.

– Наверно, я потерял ее.

Гильденстерн.

– Какую монету?

Розенкранц.

– Не помню точно.

Пауза.

Гильденстерн.

– Ах, ту… смешно.

Розенкранц.

– Не понимаю, как это вышло.

Гильденстерн.

– У тебя это само получается.

Розенкранц.

– Да, это мой трюк.

Гильденстерн.

– Попробуй еще раз.

Небольшая пауза.

Розенкранц.

– Мы не можем себе это позволить.

Гильденстерн.

– Правильно. Человек должен думать о будущем.

Розенкранц.

– Следовало бы.

Гильденстерн.

– Иметь будущее. В конце концов, человек его всегда имеет… сейчас… и сейчас… и сейчас…

Розенкранц.

– Без конца. Впрочем, нет, вряд ли. (Пауза.) Ты представляешь себя когда-нибудь мертвым, по-настоящему… в ящике и с крышкой сверху?

Гильденстерн.

– Нет.

Розенкранц.

– Я, конечно, тоже… Глупо нервничать по этому поводу. Потому что думаешь о себе в ящике как о живом, не учитывая, что ты уже мертвый… а это ведь не то же самое, правда? То есть ты уже не знаешь, в ящике ты или нет. Это ведь как если просто спать в ящике. Не то чтоб мне нравилось спать в ящике, особенно без воздуха. Потому что если проснешься, то ты уже мертвый, это во-первых; и что тогда делать? Тем более – в ящике. Вот это-то мне и не нравится. Потому я и не думаю об этом…

(Гильденстерн беспокойно ерзает и кутается в плащ.)

…Потому что тогда ты уже беспомощен, верно? Запихнутый в ящик, и ты уже там навсегда. Даже если учесть, что ты мертв, все равно неприятная мысль. Особенно если ты по-настоящему мертв. Вот представь – представь, что я запихиваю тебя сейчас в ящик, – что ты предпочтешь: быть живым или мертвым? Конечно, живым. Потому что жизнь в ящике лучше, чем не жизнь вообще. По-моему. По крайней мере есть шанс. Лежишь себе и думаешь – ладно, по крайней мере я жив. Кто-нибудь все-таки придет и постучит и скажет: выходи. (Стучит кулаком по полу.) Эй ты, как тебя там! Вылезай!

Гильденстерн (вскакивает, яростно).

– Перестань! Ты способен свести с ума!

Пауза.

Розенкранц.

– На твоем месте я бы не обращал внимания. Ты просто подавлен. (Пауза.) Вечность – ужасная вещь. То есть где она все-таки кончается? (Пауза, потом весело.) Два ранних христианина случайно встретились на небесах. «Неужто я вижу Савла из Тарса? – воскликнул один. – Ты-то что тут делаешь?» – «Тарса-Шмарса, – буркнул другой. – Ты видишь уже Павла». (Он встает и хлопает в ладоши.) Им все равно. Рассчитывать не на что. Можно позеленеть, пока они явятся.

Гильденстерн.

– Или посинеть. Или покраснеть.

Розенкранц.

– Христианин, мусульманин и еврей встретились однажды в закрытом экипаже… «Зильберштейн! – воскликнул еврей. – Как зовут твоего приятеля?» – «Его зовут Абдулла, – говорит мусульманин. – Но с тех пор как он обратился, он мне больше не приятель». (Снова подскакивает и кричит за кулисы.) Эй, вы, я знаю, что вы там! Давайте сюда, поболтаем! (Пауза.) Ничего не поделаешь. Никого… (Шагает по сцене.) Где тот момент, когда человек впервые узнает о смерти? Должен же он где-то быть, этот момент, а? В детстве, наверно, когда ему впервые приходит в голову, что он не будет жить вечно. Это должно бы было быть потрясающе – надо порыться в памяти. И все же – не помню. Наверно, это никогда меня не заботило Что из этого следует? Что мы, должно быть, рождаемся с предчувствием смерти. Прежде чем узнаем это слово, прежде чем узнаем, что существуют вообще слова, являясь на свет, окровавленные и визжащие, мы уже знаем, что для всех компасов на свете есть только одно направление, и время – мера его. (Умолкает, потом отчаянно и быстро.) Индус, буддист и укротитель львов встретились однажды в цирке на индо-китайской границе… (Прерывает себя.) Они считают нас мебелью! Я этого не потерплю! Имейте это в виду! (Он снова круто оборачивается лицом к кулисам.) Катитесь отсюда! Все! Вход запрещен! Закрыто! (Никто не входит, он переводит дух.) Так-то лучше…

Тотчас же после его слов в глубине сцены возникает большая процессия, возглавляемая Клавдием; за ним – Гертруда, Полоний, Офелия. Клавдий, поравнявшись с Розенкранцем, берет его под руку и сразу же начинает беседу: текст см. «Гамлет», акт III, сцена 1. Гильденстерн все еще стоит лицом к публике, пока Клавдий, Розенкранц и остальные проходят в глубь сцены и поворачивают назад.

Гильденстерн.

– Смерть, сопровождаемая вечностью… худшее, что есть в обоих мирах. Это и вправду ужасная мысль.

Он оборачивается и направляется в глубь сцены, чтобы принять участие в разговоре. Гертруда и Розенкранц выходят на передний план.

Гертруда.

Розенкранц.

Гильденстерн (вернувшись как раз вовремя, чтоб вступить в беседу).

Розенкранц (лжет, сознает, что лжет, и даже не старается это скрыть; может быть, даже подмигивает Гильденстерну).

Гертруда.

Розенкранц.

Полоний.

Клавдий.

Розенкранц.

Клавдий (снова возглавляя процессию).

Клавдий и Гертруда выходят.

Розенкранц (брезгливо).

– Ни минуты покоя! И туда, и сюда – так и прут со всех сторон.

Гильденстерн.

– Ты вечно недоволен.

Розенкранц.

– Все время ставят палки в колеса… Неужто не можем обойтись без них?

Гильденстерн.

– Не все ли равно?

Розенкранц.

– Я пошел.

Розенкранц заворачивается в плащ. Гильденстерн не обращает на него внимания. Розенкранц неуверенно идет в глубь сцены. Всматривается во что-то и быстро возвращается.

Гильденстерн.

– Что поделывает?

Розенкранц.

– Ничего.

Гильденстерн.

– Что-нибудь он должен делать.

Розенкранц.

– Идет.

Гильденстерн.

– На руках?

Розенкранц.

– Нет.

Гильденстерн.

– Нагишом?

Розенкранц.

– Застегнут на все пуговицы.

Гильденстерн.

– Мелет что-нибудь?

Розенкранц.

– По-моему, нет.

Гильденстерн.

– Ты, наверно, ошибся.

Розенкранц.

– Вряд ли.

Пауза.

Гильденстерн.

– Честное слово, не представляю, как его втянуть в разговор.

В глубине сцены показывается Гамлет, который жестикулирует, как бы взвешивая «за» и «против» во время своего – нами не слышимого – монолога. Розенкранц и Гильденстерн наблюдают за ним.

Розенкранц.

– Ну, можем сказать, что воспользовались случаем… повидать его… Это и вправду вышло случайно… по-моему… По-моему, надо напрямик, без церемоний… как мужчина с мужчиной… По старой дружбе… Например: слушай, старина, что все это значит?.. В этом духе… по-моему. Прямой, непринужденный подход. Да, именно так… по-приятельски… Этот случай надо хватать, я считаю… если мое мнение, конечно, учитывается… Дареному коню можно и в глаза заглянуть… И так далее. (Делает шаг в сторону Гамлета, но нервы его сдают, и он возвращается.) Благоговение, вот что нам мешает. Перед голубой кровью. Как доходит до дела, всегда пасуем…

Входит Офелия, представляющая в единственном числе нечто вроде религиозной процессии.

Гамлет

Услышав его голос, Офелия останавливается; он берет ее за руку и притягивает к себе.

Офелия.

Гамлет.

Переговариваясь, они исчезают за кулисами.

Розенкранц.

– Вроде как в городском парке.

Гильденстерн.

– Да, выразительно. Ну, так как насчет твоего непринужденного подхода? Могло произвести сильное впечатление. Если я еще имею право на личное мнение – сядь и заткнись. Хватит твоих фантазий.

Розенкранц (почти в слезах).

– Это невыносимо!

Появляется женская фигура в королевском одеянии. Розенкранц подкрадывается к ней сзади, закрывает глаза ладонями и – с отчаянной фамильярностью:

– Угадай, кто?!

Актер (появляясь из дальнего угла сцены).

– Альфред!

Розенкранц опускает руки и быстро оборачивается. Оказывается, он обнимал Альфреда, одетого в женское платье и в парике блондинки. Актер все еще стоит в углу сцены. Розенкранц подходит к нему. Они стоят нос к носу.

Розенкранц.

– Виноват.

Актер автоматически поднимает правую ногу. Розенкранц наклоняется и кладет руку на пол в этом месте. Актер опускает ногу. Розенкранц вскрикивает и отскакивает.

Актер.

– Прошу прощения.

Гильденстерн (K Розенкранцу).

– Что он сделал?

Актер.

– Топнул ногой.

Розенкранц.

– Моя рука была на полу.

Гильденстерн.

– Ты сунул свою руку под его ногу?

Розенкранц.

– Я…

Гильденстерн.

– Зачем?

Розенкранц.

– Я думал… (Вцепляется в Гильденстерна.) Не оставляй меня!

Он порывается к выходу; оттуда появляется актер в одежде короля. Розенкранц бросается в другую сторону; оттуда выходят два актера в плащах. Розенкранц совершает еще одну попытку, но навстречу появляется еще один актер, и Розенкранц замирает посреди сцены, 1-й актер устало хлопает в ладоши.

Актер.

– За дело! Времени маловато.

Гильденстерн.

– Что происходит?

Актер.

– Генеральная репетиция. А теперь, если вы не возражаете, отойдите чуть-чуть в сторонку… так… хорошо. (К актерам.) Все готовы? (К Розенкранцу и Гильденстерну.) Мы все время работаем в одних и тех же костюмах, и они, знаете, часто забывают, кого именно надо играть… Альфред! Перестань ковырять в носу. Королевы совершают это… умственным путем… Это у них наследственное. Отлично. Тишина. Поехали!

Актер-король.

Актер (вскакивая, со злостью.)

– Нет, нет, нет! Начинай с пантомимы, понял? Ваше трепаное величество! (К Розенкранцу и Гильденстерну.) Они немножко не в форме, но когда они начнут умирать, то будут бесподобны. Смерть вызывает у них вдохновение.

Гильденстерн.

– Очень мило с их стороны.

Актер.

– Ничего нет более неубедительного, чем неубедительная смерть.

Гильденстерн.

– Бесспорно.

Актер хлопает в ладоши.

Актер.

– Акт первый – пошли!

Пантомима. Тихая мелодия флейты. Актер-король и актер-королева обнимаются. Она становится на колени и о чем-то молит его. Он поднимает ее с колен и кладет свою голову ей на плечо. Засыпает. Она, видя, что он уснул, оставляет его.

Гильденстерн.

– Что это означает?

Актер.

– Видите ли, это такой прием. Это – схема; с ее помощью мы делаем происходящее более или менее понятным. Язык наших пьес настолько плох, что компенсирует недостатки стиля разве что своей неясностью.

Пантомима продолжается – входит другой актер. Он снимает со спящего корону, целует ее. Потом достает флакончик с ядом и вливает его в ухо спящего, потом выходит. Спящий, героически содрогаясь, умирает.

Розенкранц.

– А это кто был?

Актер.

– Брат короля и дядя принца.

Гильденстерн.

– Не очень-то по-братски.

Актер.

– И вообще не по-родственному. Особенно дальше.

Королева возвращается; найдя короля мертвым, проводит сцену горя. Снова входит отравитель, сопровождаемый двумя актерами в плащах. Тело уносят. Отравитель как бы утешает королеву дарами. Поначалу она сопротивляется, но вскоре уступает ему и отвечает на ласки. В этот момент слышится душераздирающий женский вопль, и появляется Офелия, преследуемая Гамлетом. Гамлет – в истерике, он кричит на нее, хватает за рукав и т. д.; все это – в центре сцены.

Гамлет.

– Нет, с меня довольно, это свело меня с ума.

Она опускается, плача, на колени.

– Я говорю: у нас не будет больше браков. (Снижает голос, обращаясь к застывшим в своих позах актерам.) – Те, которые уже в браке (исподтишка кланяется королеве и отравителю; более доверительным тоном), – все, кроме одного, останутся жить. (Невесело усмехается им, собираясь отойти; тон снова меняется, последние слова он произносит с нарастанием.) – Прочим оставаться как они есть. (Уже уходя, он наклоняется к трясущейся Офелии и произносит ей прямо в ухо, отрывисто.)

– В монастырь, в монастырь…

Он выходит. Офелия посреди сцены падает на колени, ее всхлипывания еле слышны. Небольшая пауза.

Актер-король.

Входят Клавдий с Полонием; они приближаются к Офелии и поднимают ее. Актеры, опустив головы, быстро отступают в глубь сцены.

Клавдий.

С этими словами они – Клавдий, Полоний, Офелия – исчезают из виду. Актер, выходя вперед, хлопает в ладоши, привлекая к себе внимание.

Актер.

– Так не пойдет, джентльмены. (Актеры смотрят на него.) С этим нельзя выходить на сцену. (К Гильденстерну.) Какое у вас впечатление?

Гильденстерн.

– А какое должно быть впечатление?

Актер (актерам).

– Вы не даете самой сути!

Розенкранц делает несколько шагов вслед за Офелией, потом возвращается.

Розенкранц.

– Любовью это мне не кажется.

Гильденстерн.

– Возвращаясь к нашим баранам…

Актер (к актерам).

– Это было ни к черту.

Розенкранц (к Гильденстерну).

– Похоже, вечером будет хаос.

Гильденстерн.

– Не суйся – мы только зрители.

Актер.

– Акт второй! По местам!

Гильденстерн.

– Разве это еще не конец?

Актер.

– Вы называете это концом? Когда еще нет трупов? Ну нет; что называется, только через… ваш труп.

Гильденстерн.

– Как я должен это принять?

Актер.

– Лежа. (Короткий смешок – но в ту же секунду это лицо человека, который никогда не смеялся.) У произведения искусства всегда есть замысел, вы же знаете. События развиваются сами по себе, пока не наступает эстетический, нравственный и логический финал.

Гильденстерн.

– А какой финал на этот раз?

Актер.

– Обычный. Вариантов, не бывает: мы приближаемся к месту, когда все, кому назначено умереть, умирают.

Гильденстерн.

– Назначено?

Актер.

– Ну, между «кушать подано» и «трагической иронией» достаточно места для проявления наших индивидуальных способностей. Вообще говоря, все можно считать законченным только тогда, когда дела так плохи, что хуже быть просто не могут. (Включает улыбку.)

Гильденстерн.

– Кто это решает?

Актер (выключает улыбку).

– Решает? Это написано. (Он отворачивается, но Гильденстерн хватает его и резко поворачивает к себе; безмятежно.) – А сейчас, если вы будете столь любезны, разойдемся как в море корабли. Выражаясь популярно.

Гильденстерн отпускает его.

– Мы актеры, понимаете? Мы не выбираем: мы подчиняемся указаниям. Плохой конец прискорбен, хороший – безрадостен. В этом смысл трагедии. (Громко.) По местам!

Актеры занимают свои места для продолжения пантомимы; на этот раз представляется любовная сцена – страстная, эротическая – между королевой и отравителем-королем. Любовники начинают. Актер вполголоса быстро комментирует происходящее Розенкранцу и Гильденстерну.

– Убив брата и соблазнив вдову, отравитель захватывает трон. В этой сцене они отпускают поводья своей разнузданной страсти. Она не догадывается, что мужчина, которого она сжимает в объятиях….!

Розенкранц.

– О, конечно – да – понимаю! Но это невозможно.

Актер.

– Да? Почему?

Розенкранц.

– Да как же – я полагаю, люди пришли отдохнуть, развлечься – а не за грязным и бессмысленным развратом.

Актер.

– Ошибаетесь – именно за этим. Убийство, обольщение и инцест, – а вам чего нужно – хохмочек?

Розенкранц.

– Я хочу хорошую историю – с началом, серединой и концом.

Актер (к Гильденстерну).

– А вам?

Гильденстерн.

– Я предпочел бы искусство как зеркало жизни. Если тебе не все равно.

Актер.

– Мне, сэр, все равно. (К обнимающимся любовникам.) Отлично, но не увлекайтесь. (Они встают; к Гильденстерну.) Мой выход через минуту. Луциан, племянник короля! (Поворачивается к актерам.) Следующий!

Актеры готовятся к следующему фрагменту пантомимы, который состоит в том, что сам актер представляет – хореография и стилизация – мучимого тоской, что есть вступление к страстной сцене с королевой («Гамлет», акт III, сцена 4). Затем следует очень стилизованная сцена убийства Полония, закалываемого сквозь занавес (убитый король играет Полония); в течение этой сцены актер продолжает скороговоркой комментировать Розенкранцу и Гильденстерну происходящее:

Актер.

– Луциан, племянник короля… отставленный дядей от трона и потрясенный… его кровосмесительным браком с его матерью… теряет разум… производя при дворе переполох и замешательство… своими метаниями… меж горчайшей меланхолией и диким безумием… попытками самоубийства (поза) и убийством (закалывает Полония)… наконец он предстает перед своей матерью и в довольно двусмысленной сцене (объятие – с элементами эдипова комплекса) умоляет ее признать вину и раскаяться… (Вскакивает, продолжая говорить.) Король (он выталкивает вперед отравителя-короля), мучимый виной, мучимый страхом, решает отослать своего племянника в Англию… и доверяет эту миссию двум улыбчивым подчиненным… придворным… двум шпионам… (отворачивается, чтобы соединить в одну группу отправителя-короля и двух актеров в плащах; эти двое кланяются, принимая от короля пакет)… вручив им письмо для передачи английскому двору!.. И вот они отбывают – на борту корабля… Два актера, шпионы, встают по бокам актера, а все трое начинают раскачиваться в унисон: движение корабля; потом актер отделяется от них…и они прибывают… Один из шпионов прикрывает глаза ладонью, разглядывая горизонт……причаливают… и предстают перед английским королем. (Поворачивается на 180 градусов.) Английский король…

Перемена головного убора превращает актера, игравшего только что убитого короля, в английского короля.

– …Но где же принц? Куда он пропал? Сюжет усложнился – волею судьбы и интриги в руках у них оказывается письмо, обрекающее их на гибель! Шпионы вручают английскому королю письмо; английский король прочитывает его и приказывает их казнить. Актер срывает с них плащи, готовя их к экзекуции. Предатели, погоревшие на своей же хитрости, или жертвы богов – мы никогда этого не узнаем!

До сих пор пантомима шла плавно и безупречно, но тут Розенкранц делает шаг вперед, и все останавливается. Обстоятельством, заставившим Розенкранца вмешаться, оказывается тот факт, что под плащами оба шпиона одеты в костюмы, абсолютно аналогичные костюмам самих Розенкранца и Гильденстерна. Несколько неуверенно Розенкранц приближается к «своему» шпиону. Он в недоумении, почему именно костюм кажется ему знакомым. Останавливается и задумчиво ощупывает ткань…

Розенкранц.

– Хм, если это не…! Стоп, погоди, не отвечай – это было уже столько лет тому – но где именно? Мы знакомы, не так ли? Я никогда не забываю лиц (всматривается в лицо шпиона)… то есть твоего-то я прежде не видел. На минуту мне показалось, что – нет, мы прежде не встречались, верно? Да, боюсь, ты ошибаешься. Боюсь, ты принял меня за кого-то другого.

Гильденстерн тем временем приближается к другому шпиону, напряженно наморщив лоб.

Актер (к Гильденстерну).

– Вы знакомы с этой пьесой, сэр?

Гильденстерн.

– Нет.

Актер.

– Бойня – целых восемь трупов. Это у нас получается лучше всего.

Гильденстерн (с силой, накапливавшейся во время пантомимы и комментария к ней).

– Ты! Что ты знаешь о смерти?

Актер.

– Что актерам это удается лучше всего. Они должны выдать все, на что их талант способен, и их талант – умирание. Они умирают героически, комически, иронически, медленно, быстро, отвратительно, очаровательно и, наконец, на котурнах. Лично мое амплуа несколько более общее. Я извлекаю из мелодрамы суть, которой там часто и нет; но иногда, несмотря на это, проскальзывает тонкий луч света, который, если под определенным углом, может, так сказать, пронзить покров смертности.

Розенкранц.

– И это все, на что они способны, – умирать?

Актер.

– Нет, нет – они еще красиво убивают. Некоторые убивают даже красивей, чем умирают. Остальные лучше умирают, чем убивают. Это труппа.

Розенкранц.

– Который из них который?

Актер.

– Почти никакой разницы.

Гильденстерн (страх, насмешка).

– Актеры! Механики дешевых мелодрам! Это не смерть! (Спокойней.) Вы кричите, давитесь, ползаете на четвереньках – но ни у кого это не рождает ощущения смерти – никого не застает врасплох, чтоб в мозгу у них что-то прошептало: «Однажды и ты будешь умирать». (Упрощая.) Вы умираете столько раз; как же вы рассчитываете, что они поверят в смерть подлинную?

Актер.

– Как раз наоборот, это единственный вид смерти, в который они верят. Они у меня вышколены. У меня однажды был актер, которого приговорили к виселице за кражу овцы – или барана, – не помню точно. Так я испросил разрешения повесить его по ходу пьесы – пришлось малость изменить фабулу, но я посчитал, что так будет эффектней. Вы, может быть, не поверите, но это не выглядело убедительно. Поколебать их недоверие невозможно, – и когда публика начала глумиться и швырять помидоры – все кончилось катастрофой! – он ничего другого не делал, только плакал – совсем не по роли – просто стоял там и плакал… Нет, больше никогда…

В прекрасном настроении он снова возвращается к пантомиме: два шпиона ожидают казни от его руки, актер вытаскивает из-за пояса свой кинжал.

– Публика знает, чего она хочет, и только этому она согласна верить. (Шпионам.) Показывайте!

Шпионы умирают, не спеша, но убедительно. Свет начинает меркнуть, и, пока они умирают, Гильденстерн говорит.

Гильденстерн.

– Нет, нет, нет… все совсем не так… этого не сыграешь. Факт смерти не имеет ничего общего с тем… как мы это видим… как это происходит. Это не кровь и не вопли и падение тел – смерть состоит не в этом. Просто дело в том, что человек больше не появляется, и все, – сейчас вы его видите, сейчас – нет, и правда только в том, что в эту минуту он здесь, а в следующую уже нет, и он больше не вернется – просто уход, скромный и необъявляемый, – отсутствие, становящееся весомым по мере того, как оно длится и длится, – пока, наконец, совсем не придавит.

Два шпиона лежат на сцене, еле видимые. Актер выходит вперед и накрывает их тела плащами. Розенкранц медленно аплодирует.

Затемнение.

Секунда тишины, потом сильный шум, крики: «Король встает!», «Прекратить представление!» – и возгласы: «Свет! Свет! Свет!» Когда несколькими секундами позже начинает светлеть, становится ясно, что это – восход солнца. Сцена пуста, если не считать двух персонажей, лежащих примерно в тех же позах, что и казненные шпионы. Когда становится совсем светло, выясняется, что это спокойно спящие Розенкранц и Гильденстерн; Розенкранц приподнимается на локтях и, щурясь, смотрит в зал. Затем – произносит:

Розенкранц.

– Это, должно быть, восток, там. Теперь наверняка.

Гильденстерн.

– Ничего не наверняка.

Розенкранц.

– Нет, это точно. Там солнце. Восток.

Гильденстерн (глядя вверх).

– Где?

Розенкранц.

– Я видел, оно вставало.

Гильденстерн.

– Нет… все время было светло, только ты открывал глаза очень медленно. Лежи ты лицом в другую сторону, там тоже был бы восток.

Розенкранц (поднимаясь).

– Ты само недоверие.

Гильденстерн.

– Ну, я не раз попадался.

Розенкранц (глядя поверх публики).

– Похоже на правду.

Гильденстерн.

– Их интересует, что мы предпримем.

Розенкранц.

– Добрый, старый восток.

Гильденстерн.

– И стоит нам пошевелиться, как они обрушатся со всех сторон со своими путаными инструкциями, сводя с ума идиотскими замечаниями и перевирая наши имена.

Розенкранц собирается что-то возразить, но прежде чем он раскрывает рот:

Клавдий (за сценой).

– Эй, Гильденстерн!

Гильденстерн еще лежит. Небольшая пауза.

Розенкранц и Гильденстерн не шевелятся.

Гильденстерн.

– Н-ну…

Розенкранц.

– Вот именно…

Гильденстерн.

– Ну-ну.

Розенкранц.

– Именно, именно. (Кивает с фальшивой убежденностью.) Найдите его. (Пауза.) И так далее.

Гильденстерн.

– Вот именно.

Розенкранц.

– Ну. (Небольшая пауза.) Н-да, это уже шаг вперед.

Гильденстерн.

– Он тебе не понравился?

Розенкранц.

– Кто?

Гильденстерн.

– Боже правый, надеюсь, по нам будет пролито больше слез.

Розенкранц.

– Но все же это шаг вперед, правда? Уже нечто конкретное – разыщите его. (Озирается, не двигаясь.) С чего бы начать? (Делает один шаг в сторону кулисы и останавливается.)

Гильденстерн.

– Да, это шаг вперед.

Розенкранц.

– Ты думаешь? Он же может быть где угодно.

Гильденстерн.

– Отлично – ты идешь в эту сторону, я – в ту.

Розенкранц.

– Ладно.

Идут к разным кулисам. Розенкранц останавливается.

– Нет.

Гильденстерн останавливается.

– Ты иди в ту, а я – в эту.

Гильденстерн.

– Отлично.

Идут навстречу друг другу. Расходятся. Розенкранц останавливается.

Розенкранц.

– Погоди минутку.

Гильденстерн останавливается.

– Я думаю, надо держаться вместе. Может, он небезопасен.

Гильденстерн.

– Разумно. Я пойду с тобой.

Гильденстерн идет к Розенкранцу, минует его. Розенкранц останавливается.

Розенкранц.

– Нет, я пойду с тобой.

Гильденстерн.

– Ладно.

Они поворачивают, идут через сцену к другой кулисе.

Розенкранц останавливается. Гильденстерн тоже.

Розенкранц.

– Я пойду с тобой, но в мою сторону.

Гильденстерн.

– Отлично.

Опять поворачивают и идут через сцену. Розенкранц останавливается. Гильденстерн тоже.

Розенкранц.

– Слушай, мне пришло в голову. Если мы оба уйдем, он может прийти сюда. Глупо получится, а?

Гильденстерн.

– Прекрасно – я остаюсь, ты – идешь.

Розенкранц.

– Правильно.

Гильденстерн идет в центр сцены.

– Минутку.

Гильденстерн поворачивается и идет, пятясь, к Розенкранцу, который двигается к авансцене; расходятся. Розенкранц останавливается.

– Послушай.

Гильденстерн останавливается.

– Надо держаться вместе. Он может быть небезопасен.

Гильденстерн.

– Разумно.

Гильденстерн подходит к Розенкранцу. Замирают ненадолго в своих первоначальных положениях.

– Так, наконец-то мы куда-то идем.

Пауза.

– Конечно, он может не прийти…

Розенкранц (легко).

– О, он придет.

Гильденстерн.

– Пришлось бы кое-что объяснять.

Розенкранц.

– Придет. (Легким шагом идет в глубь сцены.) Не волнуйся – можешь верить мне на слово. (Вглядывается за кулису, пораженно.) Идет.

Гильденстерн.

– Как?

Розенкранц.

– Просто идет.

Гильденстерн.

– Один?

Розенкранц.

– Нет.

Гильденстерн.

– А кто с ним?

Розенкранц.

– С ним старик.

Гильденстерн.

– Тоже идет?

Розенкранц.

– Нет.

Гильденстерн.

– Не идет?

Розенкранц.

– Нет.

Гильденстерн.

– О, удачно, лучше не могло быть. (И внезапно воодушевляется – он готов действовать.) Загоним его в капкан.

Розенкранц.

– Какой капкан?

Гильденстерн.

– Стань здесь. Нельзя дать ему уйти.

Ставит Розенкранца лицом туда, откуда должен появиться Гамлет. Становится рядом с ним, несколькими шагами ближе к авансцене; таким образом они перекрывают одну сторону сцены, стоя лицом к противоположной. Гильденстерн расстегивает ремень, Розенкранц – тоже. Они связывают свои ремни и берутся за концы. Штаны Розенкранца начинают сползать вниз. Из противоположной кулисы появляется Гамлет, медленно волоча тело Полония. Он идет в глубину сцены, поворачивает к выходу в ту же кулису, из которой появился, несколькими метрами левее (правее). Розенкранц и Гильденстерн, держащие свои ремни натянутыми как струна, смотрят на него в некотором замешательстве. Гамлет удаляется, волоча тело. Они ослабляют ремни.

Розенкранц.

– Ну, обошлось.

Гильденстерн.

– Что могут сделать два человека?

Они надевают ремни, Розенкранц подтягивает штаны.

Розенкранц (обеспокоенно – делает несколько шагов в ту сторону, куда ушел Гамлет).

– Он был мертв.

Гильденстерн.

– Конечно, мертв.

Розенкранц (оборачиваясь к Гильденстерну).

– По-настоящему.

Гильденстерн (раздраженно).

– Да, мертвецки.

Пауза.

Розенкранц.

– Позови его.

Гильденстерн.

– По-моему, мы уже это пробовали.

Розенкранц (кричит).

– Гамлет!

Гильденстерн.

– Не будь кретином!

Розенкранц (орет).

– Лорд Гамлет!

Входит Гамлет. Розенкранц немного изумлен.

Гамлет.

Розенкранц.

Гамлет.

– Вы этому не верьте.

Розенкранц.

– Чему не верить?

Гамлет.

– Что вашу тайну я хранить умею, а свою нет. К тому же на вопросы губки какой ответ может дать королевский сын?

Розенкранц.

– Вы принимаете меня за губку, мой принц?

Гамлет.

– Да, сударь; которая впитывает благоволение короля, его щедроты, его пожалования. Но такие царедворцы служат королю лучше всего напоследок; он держит их, как обезьяна, за щекой: раньше всех берет в рот, чтобы позже всех проглотить; когда ему понадобится то, что вы скопили, ему стоит только нажать вас – и, губка, вы снова сухи.

Розенкранц.

– Я вас не понимаю, мой принц.

Гамлет.

– Я этому рад; хитрая речь спит в глупом ухе.

Розенкранц.

– Мой принц, вы должны сказать нам, где тело, и пойти с нами к королю.

Гамлет.

– Тело у короля, но король не у тела. Король суть вещь…

Гильденстерн.

– «Вещь», мой принц?

Гамлет.

– Невещественная. Ведите меня к нему.

Гамлет идет решительным шагом в сторону одной из кулис. Они, как пастухи, следуют за ним. Уже перед самым выходом Гамлет случайно замечает Клавдия, появляющегося в глубине сцены, и склоняется в глубоком поклоне. Розенкранц и Гильденстерн, следуя его примеру, тоже низко кланяются – глубокий церемонный поклон царедворцев, со взмахом плаща и т. п. Гамлет между тем продолжает движение и, повернув в противоположную сторону, покидает сцену; Розенкранц и Гильденстерн, стоя с опущенными головами, не замечают этого. Никто не входит. Розенкранц и Гильденстерн выпрямляются и обнаруживают, что кланяются пустоте. Позади них на сцене появляется Клавдий. При первых его словах они быстро поворачиваются и снова склоняются в глубоком поклоне.

Клавдий.

Розенкранц.

Клавдий.

Розенкранц (частичное замешательство).

Клавдий (на ходу).

Для Розенкранца это – как кулаком между глаз, но только глаза это показывают. Снова сильное замешательство. После чего он с внушительным видом поворачивается к Гильденстерну.

Розенкранц.

Розенкранц доволен своей находчивостью. Гильденстерн пойман и предан. Он открывает рот и тут же его закрывает. Но положение спасено: Гамлет и сопровождающая его стража входят и пересекают сцену, следуя за Клавдием.

Освещение меняется на наружное.

(Собираясь идти.)

– Ну, теперь все в порядке, а?

Гильденстерн (неподвижно, задумчиво).

– По-видимому, это еще не все. Не такая это ситуация. Но почему именно мы? – ведь кто б угодно сгодился. И мы ничем не помогли.

Розенкранц.

– Это было, так сказать, испытание. Но теперь с нами все.

Гильденстерн.

– Все? Что все?

Розенкранц.

– Не желаю углубляться. Меня, тьфу-тьфу, это не интересует. (Направляется в глубину сцены к выходу.) Что до меня, так я рад, что видел его в последний раз. (И он смотрит за кулисы и тут же оборачивается; выражение его лица выдает, что там Гамлет.)

Гильденстерн.

– Я знал, что еще не конец.

Розенкранц (взвизгивает).

– Что еще??!

Гильденстерн.

– Мы же везем его в Англию. Что он там делает?

Розенкранц.

– Разговаривает.

Гильденстерн.

– Сам с собой?

Розенкранц делает шаг, Гильденстерн его удерживает.

– Он один?

Розенкранц.

– Нет, с военным.

Гильденстерн.

– Значит, не сам с собой.

Розенкранц.

– Не совсем… Пошли?

Гильденстерн.

– Куда?

Розенкранц.

– Куда угодно.

Гильденстерн.

– Зачем?

Розенкранц поднимает голову, прислушиваясь.

Розенкранц.

– Опять то же самое. (С тоской.) Чего бы я желал, так быть не здесь…

Гильденстерн.

– Бред наш насущный даждь нам днесь.

Появляется Гамлет, разговаривающий с воином в доспехах. Розенкранц и Гильденстерн не оглядываются.

Розенкранц.

– Будем тут торчать из-за них, пока не сдохнем. Как минимум. И погода переменится. (Смотрит наверх.) Не вечно же будет весна.

Гамлет.

– Скажите мне, мой друг, чье это войско?

Воин.

– Норвежца, сударь.

Гамлет.

– Нельзя ль узнать, куда оно идет?

Воин.

– Куда-то против Польши.

Гамлет.

– А кто командует над ним?

Воин.

– Племянник старого Норвежца, Фортинбрас.

Розенкранц.

– Мы замерзнем. Лето тоже не будет вечно.

Гильденстерн.

– Вид довольно осенний.

Розенкранц (разглядывая землю).

– Никаких листьев.

Гильденстерн.

– Осенний – при чем тут листья? Что при чем, так это некоторая коричневатость – в конце дня… Она подкрадывается к нам, уж поверь мне… Яблочные и мандариновые тени, как старое золото, окрашивают самые краешки наших чувств, сияющая глубокая охра, жженая умбра и пергамент засохшей земли, мерцающие изнутри и снаружи… фильтруют свет. В такое время, конечно, листья могут и падать, как говорят, но по чистой случайности… Вчера все было сине, точно дым.

Розенкранц (поднимает голову, прислушивается).

– Опять эти.

Отраженные звуки оркестра актеров.

Гамлет.

– Благодарю вас, сэр.

Воин.

– Храни вас Бог, милорд. (Выходит.)

Розенкранц срывается с места и идет к Гамлету.

Розенкранц.

– Идемте, принц?

Гамлет.

– Я догоню вас. Вы пока идите.

Гамлет поворачивается спиной к залу. Розенкранц возвращается назад.

Гильденстерн смотрит в зал, не двигаясь.

Гильденстерн.

– Он там.

Розенкранц.

– Да.

Гильденстерн.

– Что делает?

Розенкранц (посмотрев через плечо).

– Разговаривает.

Гильденстерн.

– Сам с собой?

Розенкранц.

– Да.

Пауза. Розенкранц собирается уходить.

– Он сказал, что можем идти. Вот те крест.

Гильденстерн.

– Я предпочитаю знать, где я. Если я даже не знаю, где я, я предпочитаю знать это. Если уйдем, ничего уже знать не будем.

Розенкранц.

– Что – знать?

Гильденстерн.

– Вернемся ли назад.

Розенкранц.

– Но мы не хотим возвращаться.

Гильденстерн.

– Это, может, и так, но хотим ли мы идти?

Розенкранц.

– Мы будем свободны.

Гильденстерн.

– Не знаю. Небо везде одно.

Розенкранц.

– И мы уже немало отмахали.

Он двигается к выходу. Гильденстерн следует за ним.

– И вообще – всякое еще может случиться.

Уходят.

Затемнение.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Полная темнота.

Слабый шум моря.

После нескольких секунд молчания – голос из темноты.

Гильденстерн.

– Ты здесь?

Розенкранц.

– Где?

Гильденстерн (горько).

– Недурное начало.

Пауза.

Розенкранц.

– Это ты?

Гильденстерн.

– Да.

Розенкранц.

– Ты в этом уверен?

Гильденстерн (взрываясь).

– О-Господи-Боже-Правый!

Розенкранц.

– С нами, значит, еще не покончено, а?

Гильденстерн.

– Мы же здесь, не так ли?

Розенкранц.

– Да? Я ни черта не вижу.

Гильденстерн.

– Но думать-то ты ведь еще можешь, не так ли?

Розенкранц.

– Думаю, да.

Гильденстерн.

– И говорить.

Розенкранц.

– Что я должен сказать?

Гильденстерн.

– Не важно. И можешь еще чувствовать, верно?

Розенкранц.

– Ага. Еще, значит, поживем.

Гильденстерн.

– И что ты чувствуешь?

Розенкранц.

– Ногу. Чувствую, что чувствую ногу.

Гильденстерн.

– Ну и как она?

Розенкранц.

– Омертвела.

Гильденстерн.

– Омертвела?

Розенкранц (в панике).

– Я не чувствую ничего!

Гильденстерн.

– А ты ее ущипни.

Розенкранц (секунду спустя).

– Ай! (Пауза.) Извини.

Гильденстерн.

– Это уже лучше.

Длинная пауза. Шум понемногу нарастает, становится ясно: это – море. Судно скрипит, ветер свистит в снастях, издали слышны возгласы матросов, отдаются команды.

Лево на борт!

Так держать!

Убрать рифы, чтоб вас!

Это ты, боцман?

Хелло, это ты?

Легче, легче!

Держать к ветру!

Больше к ветру, ребята!

Шум моря – в промежутках.

Ставь кливера!

Топсель наверх, братцы!

И так далее, но глуше.

Розенкранц.

– Выходит, плывем. (Пауза.) Темновато, а?

Гильденстерн.

– Но не как ночью.

Розенкранц.

– Да, не как ночью.

Гильденстерн.

– Темно, как днем.

Пауза.

Розенкранц.

– Ага, для дня темновато.

Гильденстерн.

– Должно быть, дело в курсе. Они держат на север.

Розенкранц.

– Не в курсе.

Гильденстерн.

– Полярная ночь. Когда солнце за полночь.

Розенкранц.

– А-а…

Голоса команды.

В глубине сцены вспыхивает фонарь: там Гамлет.

Сцена освещена неравномерно.

Можно различить Розенкранца и Гильденстерна, сидящих на авансцене; позади них – контуры парусов, снастей и так далее.

– Кажется, светлеет,

Гильденстерн.

– Для ночи – не слишком.

Розенкранц.

– Это же полярная ночь.

Гильденстерн.

– Н-да. Если не сбились с курса.

Розенкранц (небольшая пауза).

– Н-да.

Светлеет – не то фонарь, не то луна… Совсем светло. Становится видно, что на палубе помимо прочих предметов стоят три большие, в человеческий рост, бочки с крышками; они стоят в линию, но на некотором расстоянии друг от друга. Сзади – и чуть выше – воткнутый в пол большой, диаметром примерно в два метра, полосатый зонт; что за ним – не видно. Глубина сцены все еще погружена в сумрак. Розенкранц и Гильденстерн все еще лицом к публике.

– А все же светлей, чем было. Стало быть, скоро ночь. Этот дальний север… (Грустно.) Я так полагаю, надо спать. (Зевает и потягивается.)

Гильденстерн.

– Устал?

Розенкранц.

– Да нет… но мне, наверно, трудно будет привыкнуть к этому. Целую ночь спать, целый день ничего не видеть… Спокойная жизнь у этих эскимосов.

Гильденстерн.

– У кого?

Розенкранц.

– Что?

Гильденстерн.

– Мне показалось… (Прерывает себя.) Кажется, я верю уже всему. Я уже не способен даже на элементарный скептицизм.

Пауза.

Розенкранц.

– Не размять ли нам ноги?

Гильденстерн.

– Нет, неохота мне их разминать.

Розенкранц.

– Хочешь, я их тебе разомну?

Гильденстерн.

– Нет.

Розенкранц.

– Мы б могли размять их друг другу. И не нужно было бы никуда ходить.

Гильденстерн (пауза).

– Да, сами бы пришли.

Розенкранц.

– Сюда?

Гильденстерн.

– Сюда – откуда-нибудь.

Розенкранц.

– Куда-нибудь сюда. Оттуда.

Гильденстерн.

– На палубу.

Розенкранц разглядывает палубу. Хлопает по ней ладонью.

Розенкранц.

– Хорошая клепка, а?

Гильденстерн.

– Да, я тоже люблю корабли. Мне нравится, как тут все устроено. На корабле человек может не беспокоиться, в какую сторону ему пойти или не пойти вообще, – проблемы не возникает, потому что ты все равно на судне, а? Идеальное место для игры в пятнашки… Я думаю, я всю жизнь мог бы провести на судне.

Розенкранц.

– Очень здорово.

Розенкранц делает вдох – с удовольствием – и выдох – уже со скукой. Гильденстерн встает и смотрит в зал поверх голов публики.

Гильденстерн.

– На корабле человек свободен. Временно. Относительно.

Розенкранц.

– Ну, а как оно?

Гильденстерн.

– Бурное.

Розенкранц тоже встает и присоединяется к Гильденстерну.

Оба стоят и смотрят в публику поверх голов.

Розенкранц.

– Кажется, меня уже мутит.

Розенкранц идет в глубину сцены. Было бы хорошо, если бы с авансцены туда – как с нижней палубы на верхнюю – вело несколько ступенек. Зонт находится на верхней палубе. Розенкранц останавливается около зонта и заглядывает за него. Гильденстерн тем временем, глядя в зал, развивает свою тему.

– Свобода передвижения, слова, импровизации – и все же… И все же тюрьма. Ибо границы этой свободы определены неподвижной звездой, и все наше перемещение – лишь небольшое изменение угла по отношению к ней; мы, конечно, можем ловить момент, наслаждаться на все сто, шнырять туда-сюда, но, как бы мы ни вертелись, круг замыкается, и оказываешься лицом к лицу с тем неизменным обстоятельством, что мы, Розенкранц и Гильденстерн, снабженные письмом от одного короля к другому, просто-напросто доставляем Гамлета в Англию.

В это время Розенкранц с многозначительной миной, стиснув зубы, как если бы обладал большой тайной, на цыпочках приближается к Гильденстерну, украдкой озирается и – свистящим шепотом:

Розенкранц.

– Слушай, он – там.

Гильденстерн (без удивления).

– Что поделывает?

Розенкранц.

– Спит.

Гильденстерн.

– Это ему полезно.

Розенкранц.

– Что?

Гильденстерн.

– Что может спать.

Розенкранц.

– Да, полезно.

Гильденстерн.

– Мы теперь с ним.

Розенкранц.

– Может спать спокойно.

Гильденстерн.

– Все равно для него все кончено.

Розенкранц.

– Для гибнущих в пучине грозных вод…

Гильденстерн.

– Насущный лозунг подыщи нам днесь.

Глухой стук: они садятся. Длинная пауза.

Розенкранц (шевелится, оглядывается).

– Ну, что теперь?

Гильденстерн.

– Ты о чем?

Розенкранц.

– Ну как – ничего же не происходит.

Гильденстерн.

– Мы плывем.

Розенкранц.

– Знаю.

Гильденстерн (сердито).

– Ну так чего тебе еще? (Печально.) Никакой информации. Одни огрызки… и мы еще должны анализировать эти приказания. Которые мы едва помним. Которые ничем не отличаются от инстинкта…

Розенкранц сует одну руку в кошелек; вытаскивает монету и заводит обе руки за спину, потом протягивает Гильденстерну два кулака. Гильденстерн хлопает по одному из них. Розенкранц разжимает ладонь, там – монета. Отдает ее Гильденстерну.

Процесс повторяется.

Процесс повторяется.

Процесс повторяется.

Гильденстерн начинает нервничать. Он уже хочет проиграть.

Процесс повторяется.

Гильденстерн разжимает один кулак Розенкранца; потом, сообразив, – второй. Выясняется, что в обеих ладонях было по монете. Розенкранц смущен.

– У тебя по монете в каждой?!

Розенкранц (смущенно).

– Да.

Гильденстерн.

– Каждый раз?!

Розенкранц.

– Угу.

Гильденстерн.

– Какой же в этом смысл?

Розенкранц (с чувством, проникновенно).

– Я хотел сделать тебе приятное.

Слышен глухой стук.

Гильденстерн.

– Сколько он тебе дал?

Розенкранц.

– Кто?

Гильденстерн.

– Король. Он же подкинул нам малость.

Розенкранц.

– А сколько тебе?

Гильденстерн.

– Я первый спросил.

Розенкранц.

– Столько же, сколько тебе.

Гильденстерн.

– Он не хотел оказывать предпочтения.

Розенкранц.

– Сколько он тебе дал?

Гильденстерн.

– Столько же.

Розенкранц.

– Откуда ты знаешь?

Гильденстерн.

– Ты сам только что сказал – откуда ты знал?

Розенкранц.

– Он не хотел оказывать предпочтения.

Гильденстерн.

– Даже если бы мог.

Розенкранц.

– Чего, конечно, не мог.

Гильденстерн.

– Он даже не был уверен, не путает ли нас.

Розенкранц.

– Не путая нас.

Гильденстерн (оборачиваясь к нему, яростно).

– Почему ты не можешь сказать ничего оригинального, своего?! Неудивительно, что топчемся на месте. От тебя никакого проку – только повторяешь на разные голоса.

Розенкранц.

– Мне ничего не приходит в голову оригинального. Но я хорошая поддержка.

Гильденстерн.

– Устал я все время выкладываться.

Розенкранц (покорно).

– У тебя сильная индивидуальность. (Почти плача.) О, что с нами будет!

Гильденстерн утешает его; вся его жесткость улетучивается.

Гильденстерн.

– Не плачь… все будет в порядке… ну же, ну… говорю тебе, все будет в порядке. Я постараюсь.

Розенкранц.

– Но мы же ничего не можем поделать, мы же брошены на произвол судьбы!

Гильденстерн.

– Мы плывем в Англию, мы везем туда Гамлета.

Розенкранц.

– Зачем?

Гильденстерн.

– Зачем? Где же ты был?

Розенкранц.

– Когда? (Пауза.) Мы же не знаем, что делать, когда высадимся.

Гильденстерн.

– Отведем его к королю.

Розенкранц.

– И он там будет?

Гильденстерн.

– Да нет же – к английскому королю.

Розенкранц.

– Он нас ждет?

Гильденстерн.

– Нет.

Розенкранц.

– Он же не поймет, чего ради мы явились. Что мы ему скажем?

Гильденстерн.

– Мы отдадим ему письмо. Ты помнишь про письмо?

Розенкранц.

– Я?

Гильденстерн.

– В письме все объяснено. Надо полагать.

Розенкранц.

– И это все, да?

Гильденстерн.

– Что?

Розенкранц.

– Мы доставляем Гамлета к английскому королю, вручаем ему письмо, и – что дальше?

Гильденстерн.

– Может быть, в письме что-нибудь насчет нас; тогда есть будущее.

Розенкранц.

– А если нет?

Гильденстерн.

– Трудно сказать – тогда все.

Розенкранц.

– То есть неопределенность?

Гильденстерн.

– Да.

Пауза.

Розенкранц.

– Неужто есть надежда на неопределенность? (Пауза.) А кто теперь король Англии?

Гильденстерн.

– Зависит от того, когда мы туда доберемся.

Розенкранц.

– А что, ты думаешь – в письме?

Гильденстерн.

– Ну… заверения в лояльности. Просьба о благосклонности. Напоминание об обязательствах. Смутные обещания. Уравновешенные неясными угрозами… Дипломатия. Приветы членам фамилии.

Розенкранц.

– И о Гамлете?

Гильденстерн.

– Да, конечно.

Розенкранц.

– И о нас – со всеми подробностями?

Гильденстерн.

– Разумеется.

Пауза.

Розенкранц.

– Значит, мы имеем письмо, которое все объясняет.

Гильденстерн.

– Да, оно у тебя.

Розенкранц понимает эти слова буквально. Он начинает шарить по карманам и т. д.

– В чем дело?

Розенкранц.

– Письмо.

Гильденстерн.

– Оно у тебя?

Розенкранц (нарастающий ужас).

– У меня? (Лихорадочно ищет.) Куда я его мог засунуть?

Гильденстерн.

– Не мог же ты его потерять.

Розенкранц.

– Я должен его найти!

Гильденстерн.

– Странно, я думал, он дал его мне.

Розенкранц смотрит на него с надеждой.

Розенкранц.

– Да, наверно.

Гильденстерн.

– Но у тебя такой вид, будто ты уверен, что получил его ты.

Розенкранц (вопль).

– Я и уверен!

Гильденстерн.

– Но если он дал его мне, то нет никаких оснований, чтобы оно оказалось у тебя; в связи с чем я не понимаю, из-за чего весь этот крик, что у тебя его нет?

Розенкранц (пауза).

– Похоже, я что-то напутал.

Гильденстерн.

– Во всем этом все меньше и меньше порядка… Корабль, ночь, чувство изоляции и неуверенности… все это способствует потере сосредоточенности. Мы должны владеть ситуацией. Нужно собраться. Итак. Либо ты потерял письмо, либо его у тебя не было, чтоб потерять, вследствие того, что король никогда его тебе не давал, из чего следует, что он дал его мне, из чего следует, что я положил его в мой внутренний нагрудный карман, из чего следует (медленно извлекая письмо)… что оно находится… здесь. (Они улыбаются друг другу.) Мы не должны так распускаться.

Пауза. Розенкранц берет у него письмо.

Розенкранц.

– Теперь, раз уж мы его нашли, – почему мы его искали?

Гильденстерн (размышляя).

– Мы думали, что его потеряли.

Розенкранц.

– Больше ничего?

Гильденстерн.

– Нет.

Пауза.

Розенкранц.

– Ну вот, напряжение спало.

Гильденстерн.

– Какое напряжение?

Розенкранц.

– О чем последнем договорил, а потом мы отклонились?

Гильденстерн.

– Это когда?

Розенкранц (беспомощно).

– Я не помню.

Гильденстерн (вскакивая).

– Что за бессмыслица! Так мы ничего не достигнем.

Розенкранц (понуро).

– Даже Англии. И вообще я в это не верю.

Гильденстерн.

– Во что?

Розенкранц.

– В Англию.

Гильденстерн.

– Считаешь, что все это штучки картографов? Ты это имеешь в виду?

Розенкранц.

– Я имею в виду, что не верю. (Спокойней.) Я ее не представляю. Пытаюсь вообразить – наше прибытие – какой-нибудь там небольшой порт – дороги – жителей, объясняющих, как проехать, – лошадей на дороге… и мы скачем весь день и всю ночь, и потом дворец и английский король… так это было бы, если по-нормальному, – но ничего не выходит – в моем сознании пустота… Мы соскальзываем с карты.

Гильденстерн.

– Да… да… (Собираясь с мыслями.) Но ты никогда ничему не веришь, пока оно не случается. А ведь уже столько случилось. Нет, что ли?

Розенкранц.

– Мы тонем во времени, хватаясь за соломинки. И что хорошего в кирпиче для утопающего?

Гильденстерн.

– Ну-ну, не заводись, осталось уже недолго.

Розенкранц.

– Лучше б уж просто смерть… Может, по-твоему, смерть быть кораблем?

Гильденстерн.

– Нет, нет, нет… Смерть – это… нет. Пойми. Смерть – это последнее отрицание. Небытие. Ты же не можешь не быть на корабле.

Розенкранц.

– Мне не часто случалось быть на корабле.

Гильденстерн.

– Да нет, если что тебе часто и случалось, так это быть не на корабле.

Розенкранц.

– Лучше б я уже умер. (Прикидывает высоту.) Могу прыгнуть за борт. Суну им в колесо палку.

Гильденстерн.

– Похоже, они рассчитывают на это.

Розенкранц.

– Тогда остаюсь. Что тоже палка. В ихнее колесо. (Мечется в бессильной ярости.) Отлично, отлично. Ни о чем не спрашиваем, ни в чем не сомневаемся. Исполняем, и все. Но где-то должен быть предел, и мне бы хотелось, чтоб в протоколе было отмечено, что я не верю в Англию. Благодарю вас. (Задумывается.) А если она даже и существует, все равно выйдет только еще одна бессмыслица.

Гильденстерн.

– Не понимаю почему?

Розенкранц (яростно).

– Он же не поймет, о чем мы толкуем! Что мы ему скажем?

Гильденстерн.

– Мы скажем: ваше величество, мы прибыли.

Розенкранц (царственно).

– Кто вы такие?

Гильденстерн.

– Мы – Розенкранц и Гильденстерн.

Розенкранц (рявкает).

– Впервые слышу ваши имена.

Гильденстерн.

– Да, мы люди маленькие…

Розенкранц (царственно и брезгливо).

– Что привело вас?

Гильденстерн.

– Полученные нами указанья…

Розенкранц.

– Впервые слышу…

Гильденстерн (гневно).

– Не перебивай! (Покорно.) Мы прибыли из Дании.

Розенкранц.

– Что вам угодно?

Гильденстерн.

– Ничего – мы доставляем Гамлета…

Розенкранц.

– Это кто?

Гильденстерн (раздраженно).

– Вы слышали о нем…

Розенкранц.

– О, я слышал о нем достаточно и не желаю с этим связываться.

Гильденстерн.

– Но…

Розенкранц.

– Заваливаетесь сюда, как в свой кабак, и ожидаете, что я приму любого сумасшедшего, от которого вы хотите избавиться из-за кучи непроверенных…

Гильденстерн.

– У нас письмо…

Розенкранц вырывает у него письмо и вскрывает его.

Розенкранц (деловито).

– Так… понятно… понятно… Что ж, это, пожалуй, подтверждает вашу версию – распоряжение короля Дании – по разным соображениям – заботясь о благополучии Дании и Англии тоже – по прочтении данного письма, не откладывая – я должен отрубить Гамлету голову…

Гильденстерн вырывает у него письмо, Розенкранц вырывает у него письмо обратно. Гильденстерн отпускает только половину письма. Они читают его одновременно, потом расходятся.

Пауза.

Они оба стоят на просцениуме, лицом к залу.

Солнце садится. Скоро стемнеет.

Гильденстерн.

– Ты так думаешь?

Розенкранц.

– Просто, чтоб что-нибудь сказать. (Пауза.) Мы же его друзья.

Гильденстерн.

– С чего ты взял?

Розенкранц.

– Мы провели с ним молодые годы.

Гильденстерн.

– Это они так говорят.

Розенкранц.

– Но мы от этого зависим.

Гильденстерн.

– Конечно, да; но вообще нет. (С легкостью.) Рассмотрим все здраво. Примем, если тебе угодно, что они собираются его убить. Что же, он человек, он смертей, смерть приходит ко всем и т. д., и, следовательно, он в любом случае умрет, раньше или позже. Или – если взглянуть на это дело с социальной точки зрения – он просто человек среди людей, один из многих, и потеря будет в пределах разумного и естественного. И опять же – что такого ужасного в смерти? Как философски заметил Сократ: если мы ничего не знаем о смерти, нелогично ее бояться. Возможно, что это даже… славно. Во всяком случае, избавляешься от бремени жизни, а для праведника – это Небеса и награда. Или взглянуть с другой стороны – мы люди маленькие, всех обстоятельств не знаем, это колесики внутри колесиков, и так далее – и с нашей стороны было бы просто большим нахальством вмешиваться в замыслы судьбы или даже королей. В конце концов, лучшее, что можно нам посоветовать, это оставить все как было. Запечатаем письмо – вот так аккуратно – и все. Сломанная печать будет незаметна, если делать это умеючи.

Розенкранц.

– Но к чему это все?

Гильденстерн.

– Логика тут ни при чем.

Розенкранц.

– Он же ничего нам не сделал.

Гильденстерн.

– Справедливость тоже.

Розенкранц.

– Это ужасно.

Гильденстерн.

– Могло быть хуже. Я уже было стал опасаться. (Облегченно смеется.)

На заднем плане из-за зонта появляется Гамлет. Освещение понемногу слабеет.

Гамлет направляется к фонарю.

Розенкранц.

– Ситуация, как я понимаю, следующая. Мы, Розенкранц и Гильденстерн, знакомые с ним от молодых ногтей, были разбужены человеком в седле, вызваны и прибыли, получили инструкцию выяснить, что с ним стряслось, и доставить кой-какие развлечения вроде пьески, которая была прервана в некотором беспорядке из-за каких-то там нюансов, которые нам непонятны, что произвело в конечном счете сильное – чтоб не сказать убийственное – впечатление на Гамлета, которого мы, в свою очередь, сопровождаем теперь в Англию. Для его же пользы. Так. Теперь все на своих местах.

В глубине сцены Гамлет гасит фонарь. Сцена погружается в темноту. Темнота озаряется лунным светом, в луче которого Гамлет приближается к спящим Розенкранцу и Гильденстерну. Он извлекает у них письмо и удаляется с ним за зонт. Скова вспыхивает фонарь, его свет проникает сквозь ткань зонта. Гамлет возвращается с письмом к спящим, кладет его на место; потом удаляется к себе и гасит фонарь. Наступает утро.

Розенкранц ожидает восхода, лицом к залу. За спиной у него – забавное зрелище: под раскрытым зонтом, удобно расположившись в кресле, покрытый пледом, читая книгу и, возможно, куря, сидит Гамлет. Розенкранц наблюдает, как наступает утро, превращающееся постепенно в яркий полдень.

– Предполагать я ничего не предполагаю. (Встает. Гильденстерн просыпается.) Но ситуация, как я понимаю, следующая. Там – запад, если только мы не сбились с курса, в каковом случае сейчас – ночь; король дал мне столько же, сколько тебе, король дал тебе столько же, сколько мне; король не давал письма мне, король дал письмо тебе; что в письме, мы не знаем; мы везем Гамлета к английскому королю, неизвестно которому, и узнаем это, только когда доберемся; передаем ему письмо, которое содержит или не содержит что-либо относительно нашего будущего, и если нет, то тогда – все, и перед нами полная неопределенность, если только там существует неопределенность. И еще – все могло бы быть и хуже. В общем, мы использовали все возможности… Притом – без всякой поддержки извне. (Ложится снова; оба лежат на животах.) Вот перестанем дышать, и нас не будет.

Слышен приглушенный звук флейты. Оба садятся; повышенный интерес.

Гильденстерн.

– Так, начинается.

Розенкранц.

– Да, но что именно?

Они слушают музыку.

Гильденстерн (возбужденно).

– Среди этой пустыни и – наконец – звук! Пока ты на судне (предположим) и пока ты в бездействии (предположим) – эту полную и абсолютную тишину нарушают только ленивые мокрые шлепки воды да скрип шпангоута. Что позволяет думать, верней, предположить, верней, надеяться, что хоть что-нибудь да произойдет. И вот – флейта. Какой-то морячок приложил свои губы к деревянной свистульке и перебирает пальцами эти – как их – клапаны, куда поступает воздух, и из его уст возникает, посредством флейты, так сказать, весьма красноречивая музыка. Подобная вещь способна изменить весь ход событий! (Пауза.) Ступай посмотри, в чем дело.

Розенкранц.

– Кто-то играет на флейте.

Гильденстерн.

– Сходи и посмотри, в чем дело.

Розенкранц.

– И что потом?

Гильденстерн.

– Не знаю – пусть сыграет что-нибудь.

Розенкранц.

– Зачем?

Гильденстерн.

– Быстро! – пока не пропал импульс.

Розенкранц.

– Зачем! – что то происходит. Я этого почти не заметил.

Он прислушивается, делает шаг в сторону выхода. Замирает. Прислушивается более внимательно; меняет направление. Гильденстерн не обращает на него внимания. Розенкранц озирается, пытаясь понять, откуда доносится музыка. Наконец он направляется – почти невольно – к средней бочке. Останавливается. Оборачивается к Гильденстерну, но тот не реагирует. Во время всей этой сцены Розенкранц не произносит ни слова, но его лицо и руки выражают недоверие. Он стоит около средней бочки и смотрит на нее. Внутри нее продолжается музыка. Он пинает бочку ногой. Флейта умолкает. Он направляется к Гильденстерну. Флейта начинает снова. Он на цыпочках возвращается к бочке. Поднимает крышку. Музыка звучит громче. Опускает крышку. Музыка звучит тише. Он идет назад к Гильденстерну. Но в этот момент – приглушенно – начинает звучать барабан. Розенкранц замирает. Оборачивается. Изучает взглядом левую бочку. Барабан продолжает как бы аккомпанировать флейте. Он подходит к Гильденстерну. Открывает рот, чтобы заговорить. Не делает этого. Вступает лютня. Он оборачивается лицом к третьей бочке. Вступают другие инструменты. В конце концов становится очевидным, что в этих трех бочках разместились со своими инструментами играющие ту мелодию, которую они до этого в спектакле уже трижды исполняли, актеры.

Музыка продолжается.

Розенкранц садится рядом с Гильденстерном; оба смотрят в зал.

Мелодия подходит к концу.

Пауза.

– По-моему, это целый оркестр. (С тоской.) Ужасна смесь зерна с половой…

Гильденстерн.

– О даждь нам днесь мотивчик новый.

Крышка средней бочки откидывается, из нее показывается голова 1-го актера.

Актер.

– Ага! Все в одном корыте! (Вылезает, обходит все бочки, стуча по крышкам.) На выход! На выход!

Невероятно, но все актеры вылезают из бочек, со своими инструментами, только без тележки; несколько узлов. Не хватает только Альфреда, 1-й актер доволен.

Обращаясь к Розенкранцу:

– Где это мы?

Розенкранц.

– В плавании.

Актер.

– То есть мы еще не приехали.

Розенкранц.

– Ну-с, готовы ли мы для Англии?

Актер.

– Что до меня, то все в порядке. Вряд ли они там в Англии слишком требовательны. А-а-альфред!

Из бочки 1-го актера вылезает Альфред. Актеры все еще в костюмах пантомимы: король с королевой, Альфред – королева, отравитель и две фигуры в плащах.

Гильденстерн.

– Что вы здесь делаете?

Актер.

– Путешествуем. (К актерам.) Отлично – а теперь отойдите на задний план.

Актеры отходят немного в глубь сцены.

(К Гильденстерну.) – Рады нас видеть? (Пауза.) Пока что вы выбрались из этой истории отлично.

Гильденстерн.

– А вы?

Актер.

– Впали в немилость. Пьеса оскорбила короля.

Гильденстерн.

– Да.

Актер.

– Естественно, он сам второй муж. Конечно, бестактность.

Розенкранц.

– Пьеса, во всяком случае, была неплохая.

Актер.

– А! Нам же не дали ничего сделать. Прервали, когда действительно становилось интересно. (Смотрит в сторону Гамлета.) Вот как нужно путешествовать…

Гильденстерн.

– Что вы там делали?

Актер.

– Прятались. (Указывает на костюмы.) Примчались сюда в чем были.

Розенкранц.

– Безбилетники.

Актер.

– Естественно – нам не заплатили. По слегка не зависящим от нас обстоятельствам. Жизнь – игра азартная, с ничтожными шансами. Будь она пари, никто б не принял. Вы знали, что каждое число, помноженное на два, дает четное?

Гильденстерн.

– Неужели?

Актер.

– Век живи, век учись. На собственной шкуре. Но мы, актеры, мы учимся и учимся. Знаете, что происходит со старым актером?

Гильденстерн.

– Нет. Что?

Актер.

– Ничего. Продолжает паясничать. Странно, а?

Гильденстерн.

– Что?

Актер.

– Видеть нас.

Гильденстерн.

– Я знал, что это не конец.

Актер.

– Живых и здоровых. Что вы об этом всем теперь думаете?

Гильденстерн.

– Мы не слишком в курсе.

Актер.

– Потолкуйте с ним.

Розенкранц.

– Это можно.

Гильденстерн.

– Но бесполезно.

Розенкранц.

– Хотя возможно.

Гильденстерн.

– Но ничего не даст.

Розенкранц.

– Однако не запрещено.

Гильденстерн.

– Конечно. Мы не в тюрьме. Никаких ограничений не установлено, никаких запретов. Мы – пока что – обеспечили – или обрекли себя – на известную независимость – пока что. Случайности, каприз – в порядке вещей. Другие колеса, конечно, крутятся, но нас это не касается. Мы можем дышать. Можем отдыхать. Можем делать и говорить что хотим и кому хотим, без ограничений.

Розенкранц.

– Конечно, в известных пределах.

Гильденстерн.

– Именно в известных.

Гамлет подходит к рампе и смотрит в публику. Остальные молча за ним наблюдают. Гамлет громко отхаркивается и плюет в зал. Секундой позже он подносит руки к глазам и, протирая их, уходит в глубь сцены.

Розенкранц.

– Потребность в философской интроспекции – его, можно сказать, главная черта. Что не значит, что он безумен. И не значит, что нет. Чаще всего это вообще ничего не значит. Что может быть и не быть разновидностью безумия.

Гильденстерн.

– На самом деле все дело в симптомах. Многозначительные реплики, мистические аллюзии, перепутанные имена, старания уверить нас, что его отец – это его мать, и тому подобное; отказ от телесных удовольствий, намеки на самоубийство, потеря веселости, боязнь замкнутого пространства, чтоб не сказать – тюрьмы, упоминание верблюдов, хамелеонов, каплунов, китов, ласок, ястребов и цапель – загадки, каламбуры, отговорки; потеря памяти, паранойя, близорукость; миражи, галлюцинации; наскакивание с ножом на стариков, оскорбление родителей, презрение к возлюбленной; появление на людях без шляпы, дрожащие колени, спущенные чулки, вздохи, как у мучимого любовной лихорадкой школьника, – что в его возрасте уже немного чересчур.

Розенкранц.

– И разговаривает сам с собой.

Гильденстерн.

– И разговаривает сам с собой.

Розенкранц и Гильденстерн вместе отходят в сторону.

– Н-да, и чем все это кончится для нас?

Розенкранц.

– Этот актер…

Гильденстерн.

– Его пьеса рассердила короля…

Розенкранц.

– …рассердила короля…

Гильденстерн.

– …который приказал его арестовать…

Розенкранц.

– …приказал арестовать…

Гильденстерн.

– …и он бежит в Англию…

Розенкранц.

– На корабле, где встречает…

Гильденстерн.

– Гильденстерна и Розенкранца, везущих Гамлета…

Розенкранц.

– …который тоже рассердил короля…

Гильденстерн.

– …и заколол Полония…

Розенкранц.

– …рассердил короля разными выходками…

Гильденстерн.

– …. в Англию. (Пауза.) Так это выглядит.

Розенкранц (взрываясь).

– Случайность! Все, что мы делаем, случайность! Боже мой, да неужто мы не имеем права на хоть сколько-нибудь логический ход вещей?!

В момент произнесения этих слов на корабль нападают пираты. Шум, беготня, вопли: «Пираты!»

Все мечутся в замешательстве. Гамлет выхватывает меч и бросается к рампе. Розенкранц, Гильденстерн и актер выхватывают мечи и бросаются в глубь сцены. На полпути сталкиваются. Гамлет снова кидается, на этот раз в глубь сцены; Розенкранц и Гильденстерн – к рампе. Опять сталкиваются. В это время – большая перепалка и крики справа в глубине сцены. Все четверо – Гамлет, Розенкранц, Гильденстерн, актер – устремляются в глубь сцены, восклицая:

Бей их!

К оружию!

Пираты!

Сюда!

На помощь!

Получай!

Бей их!

Все четверо взбегают наверх, видят нечто, что им не нравится; oстанавливаются в замешательстве; потом бросаются назад к авансцене, спасаясь. Впереди – Гамлет, он прыгает в бочку, что слева. Актер забирается в бочку, что справа, Розенкранц и Гильденстерн влезают в среднюю.

Все крышки опускаются.

Свет начинает меркнуть, пока слышится шум сражения.

Шум затихает.

Светлеет.

Средней бочки – с Розенкранцем и Гильденстерном – не видно.

Крышка правой бочки поднимается; высовываются головы Розенкранца и Гильденстерна.

Крышка другой бочки – Гамлета – поднимается; высовывается голова актера.

Все видят друг друга и тотчас опускают крышки.

Пауза.

Крышки медленно поднимаются.

Розенкранц (с облегчением).

– Ушли. (Начинает вылезать.) Чуть не задело. Никогда не соображал быстрее.

Все трое вылезают из бочек: Гильденстерн насторожен и нервничает; Розенкранц настроен легкомысленно, актер – флегматично. Замечают отсутствие одной из бочек.

(Озираясь.)

– А где?..

Актер как бы в знак скорби снимает шляпу.

Актер.

– Опять одни – остается рассчитывать лишь на самих себя.

Гильденстерн (обеспокоенно).

– Что ты имеешь в виду? Где он?

Актер.

– Испарился.

Гильденстерн.

– Куда?

Актер.

– Можно сказать, убийственно повезло. Если это то слово.

Розенкранц (недоуменно).

– Убийственно?

Актер.

– Повезло.

Розенкранц (размышляя).

– Он что, убит?

Актер.

– Кто знает?

Гильденстерн (встревоженно).

– Он не вернется?

Актер.

– Вряд ли.

Розенкранц.

– Значит, он мертв. Для нас, во всяком случае.

Актер.

– Или мы для него. (Отходит и садится на пол сбоку.) Не так уж плохо, а?

Гильденстерн.

– Но он не имел права… Мы должны… У нас письмо… Мы едем в Англию… Письмо для короля…

Актер.

– Да, ну что ж, поздравляю вас с прояснившейся обстановкой.

Гильденстерн.

– Но ты не понимаешь… оно содержит… у нас были инструкции… Без него все бессмысленно!

Актер.

– Пираты могут напасть на каждого. Просто доставьте письмо. Они пошлют послов из Англии, и те объяснят…

Гильденстерн (возбужденно, свое).

– Да нет же, нет же… ты не понял… пираты… все пропало… все пошло прахом… теперь мы нигде… мы дали маху… это полный прах… то есть крах…. а-а-а-а!

Актер (успокоительно.).

– Ну, ну…

Гильденстерн (почти плача).

– Без него же ничто не может быть решено…

Актер.

– Ну…

Гильденстерн.

– Нас без него не отпустят!

Актер.

– Ну, ну…

Гильденстерн.

– Что же нам теперь делать?

Актер.

– Это. (Поворачивается на бок и удобно растягивается.)

Розенкранц и Гильденстерн стоят неподвижно.

Розенкранц.

– Опять отсрочка.

Гильденстерн.

– Отсрочка – чего?

Розенкранц вздыхает.

Розенкранц.

– Солнце садится. (Пауза.) Скоро ночь. (Пауза.) Если там запад. (Пауза.) Хотя, с другой стороны…

Гильденстерн (кричит).

– Заткнись! Я с ума сойду от этого! Ты что, думаешь, болтовня сейчас поможет?

Розенкранц (обиженно, примирительно).

– Я – я ставлю все свои деньги, что год моего рождения, помноженный на два, дает нечетное число.

Гильденстерн (стонет).

– Не-е-ет.

Розенкранц.

– Или твой год.

Гильденстерн сбивает его с ног.

Гильденстерн (сломлен).

– Мы заехали слишком далеко. Теперь только сила инерции управляет нами; и мы просто дрейфуем в сторону вечности, не рассчитывая ни на отсрочку, ни на объяснение.

Розенкранц.

– Будь доволен – стоит ли выживать, если не можешь быть просто довольным? (Поднимается.) Все будет в порядке. Просто продолжаем плыть, и все.

Гильденстерн.

– Плыть – куда?

Розенкранц.

– В Англию.

Гильденстерн.

– Англия! Это же тупик. И вообще я никогда в нее не верил.

Розенкранц.

– Мы должны только вручить письмо, и все. Точка.

Гильденстерн.

– Я не верю – берег, гавань – как ты себе это представляешь? Что, сходим на берег, хватаем кого-то за рукав, спрашиваем: где король? А он говорит: сначала прямо, а потом налево? (Яростно.) Я не верю в это!

Розенкранц.

– М-да, звучит не слишком правдоподобно.

Гильденстерн.

– И даже столкнись мы с ним нос к носу, что мы ему скажем?

Розенкранц.

– Мы скажем… Мы прибыли!

Гильденстерн (царственно).

– Кто вы такие?

Розенкранц.

– Мы – Гильденстерн и Розенкранц.

Гильденстерн.

– Который который?

Розенкранц.

– Гм, я это… Ты это….

Гильденстерн.

– Что привело вас?

Розенкранц.

– А, мы сопровождали Гамлета – но тут шайка пиратов…

Гильденстерн.

– Я никак не пойму. Кто эти люди и что им от меня нужно? Являетесь неизвестно откуда со своими идиотскими историями…

Розенкранц (с письмом).

– У нас письмо…

Гильденстерн (хватает письмо, вскрывает).

– Письмо – да – это правда, это уже что-то… (Читает.) «Коль Англия желает предоставить свидетельство датчанам верной дружбы… чтобы любовь меж ними процветала как пальма… и так далее… мы просим, не медля даже сотой доли секунды по прочтении письма, подателей его вам – Розенкранца и Гильденстерна – тотчас обезглавить».

Сцена повторяется. Розенкранц вырывает у него письмо, Гильденстерн вырывает письмо у Розенкранца; они прочитывают и переглядываются.

Актер (встает, подходит к бочке, пинает ее ногой и кричит).

– Они ушли. Вылезай!

Невероятно, но актеры, один за другим, вылезают из бочки и как бы случайно создают угрожающее кольцо вокруг Розенкранца и Гильденстерна, которые всё ещё испуганы и в замешательстве.

Гильденстерн (спокойным тоном).

– Где была ошибка, так это когда мы сели на корабль. Конечно, здесь можно передвигаться, менять направление, крутиться на месте; но все это не влияет на ту главную силу, которая неотвратимо, как ветер или течение, несет нас…

Розенкранц.

– Они охотились за нами, а? С самого начала. Кто бы мог подумать, что мы такие важные птицы?

Гильденстерн.

– Но почему? Неужто все только ради этого? Неужто весь этот балаган сводится только к двум нашим маленьким смертям? (С тоской.) Кто мы такие?

Актер.

– Вы Розенкранц и Гильденстерн. Этого достаточно.

Гильденстерн.

– Нет – этого недостаточно. Не иметь никакой информации – и такой конец – и даже сейчас не получить объяснения…

Актер.

– Ну, наш опыт подсказывает, что большинство вещей кончается смертью.

Гильденстерн (страх, мстительность, презрение).

– Ваш опыт – актеров!

Он выхватывает стилет из-за пояса актера и приставляет его концом к горлу актера; актер пятится, Гильденстерн наступает, говоря более спокойно.

– Я говорю о смерти – а этого опыта у вас нет – и этого не сыграешь. Вы умираете тысячью случайных смертей – но в них нет той вытесняющей жизнь силы – и ничья кровь не стынет. Потому что, даже умирая, вы знаете, что вернетесь, только переменив шляпу. Но никто не приходит после смерти – и никаких аплодисментов – только тишина и поношенные вещи – и это – смерть…

И он всаживает стилет по рукоятку в горло актеру. Актер стоит с выпученными от ужаса глазами, хватается за рану, после того как стилет оттуда вытащен; издает слабый стон, падает на колени, потом вытягивается. Пока это происходит, Гильденстерн – взвинченный, почти в истерике – круто оборачивается к остальным актерам.

– Если нам что на роду написано – то и ему тоже – и если именно это наша судьба, то она и его судьба – и если нет никакого объяснения для нас, то и для него его не будет…

Актеры наблюдают за тем, как 1-й актер умирает, – делают они это с некоторым интересом. Наконец, 1-й актер замирает, вытянувшись. Некоторое время – тишина. Потом актеры начинают аплодировать с большим восхищением, 1-й актер встает, отряхивается.

Актер (скромно).

– О, довольно, господа, довольно – не льстите мне, – это было вполне заурядно…

Актеры продолжают его поздравлять. Он приближается к Гильденстерну, который стоит как вкопанный со стилетом в руке.

– А вы как думали? (Пауза.) Видите – вот то, во что они и верят, – и то, чего ждут.

Он подставляет руку под стилет Гильденстерна. Гильденстерн медленно нажимает концом лезвия на его ладонь, и… лезвие уходит в рукоятку; актер улыбается и прячет стилет.

– На минуту вам показалось, что я – смошенничал.

Розенкранц смеется нервным смехом, освобождаясь от напряжения.

Розенкранц.

– О, замечательно! Замечательно! Я полностью поверил, полностью – а ты? Ты тоже? (Аплодирует.) Браво! Браво! Бис! Бис!

Актер (воодушевляется, раскидывает руки, профессиональным голосом зазывалы).

– Смерть всех времен и видов! Через повешение, от ран, под пытками, от удушения и голода! Отчаянная резня, мечи и яды! Двойная смерть – на дуэли! Начали!

Альфред, все еще в костюме королевы, умирает от яда. 1-й актер закалывает рапирой короля и сражается с четырьмя коллегами. Двое других – шпионы – в той же одежде, что Розенкранц и Гильденстерн, умирают, как во втором действии.

– Свет понемногу меркнет, погружая убитых – в правом углу сцены – в темноту. Умирая среди других умирающих, трагично, романтично. И так все кончается – банальностью: свет светит, пока есть жизнь; но когда приходит зима твоих дней, темнеет рано.

Гильденстерн (измученный, опустошенный, но – нетерпеливо, жестикулируя).

– Нет, нет… это не для нас, это не так. Умирание не романтично, и смерть – это не игра, которая скоро кончится… Смерть – это не то что… Смерть – это не… Это отсутствие присутствия… ничего больше… бесконечное время, в течение которого… нельзя вернуться… это дверь в пустоту… которой не видишь… и когда там поднимается ветер, он не производит шума…

Глубина сцены окончательно погружается в темноту. Видны только Гильденстерн и Розенкранц, который нерешительно хлопает – в тишине.

Небольшая пауза.

Розенкранц.

– Значит, все, видимо. А?

Ответа не следует. Он оборачивается и смотрит в зал.

– Солнце опускается. Или земля поднимается. Как утверждает модная теория. (Небольшая пауза.) Что одно и то же. (Пауза.) К чему было все это? И когда началось?

Пауза. Ответа нет.

– Чего нам тут торчать, а? Я имею в виду, никто не придет и силком не потащит… Обождать придется… Мы еще молоды… в соку… у нас еще годы.

Пауза. Молчание.

(Кричит.)

– Мы же ничего дурного не сделали! Никому! Правда?

Гильденстерн.

– Я не помню.

Розенкранц берет себя в руки.

Розенкранц.

– Ну что ж. Мне все равно. С меня хватит. Говоря откровенно, так даже легче.

И он исчезает из виду. Гильденстерн не замечает этого.

Гильденстерн.

– Наши имена, выкрикнутые на каком-то рассвете… распоряжения… приказы… должно быть, был момент, тогда, в самом начале, когда мы могли сказать – нет. Но мы как-то его упустили. (Оглядывается и видит, что он один.) Розен… Гильден… (Овладевает собой.) Ладно, в следующий раз будем умнее. Вот вы меня видите, а вот вы – (И исчезает.)

Немедленно вслед за этим вся сцена озаряется светом; в глубине сцены видны тела актеров – примерно в тех же позах, в каких они были оставлены; все это – последняя сцена «Гамлета».

Тела: Король, Королева, Лаэрт, Гамлет. Горацио поддерживает Гамлета. Здесь же Фортинбрас и два посла из Англии.

Посол.

Горацио.

При этих словах пьеса заканчивается, что сопровождается угасанием света и звуками музыки.

1

Сцены из «Гамлета» даны в переводе М. Лозинского с незначительными уточнениями. (Прим. переводчика.).