Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Розенкранц и Гильденстерн мертвы

ModernLib.Net / Драматургия / Стоппард Том / Розенкранц и Гильденстерн мертвы - Чтение (стр. 4)
Автор: Стоппард Том
Жанр: Драматургия

 

 


Розенкранц.

– Или одинаково безумен.

Гильденстерн.

– Или одинаково.

Розенкранц.

– А он делает то и то.

Гильденстерн.

– То-то и есть.

Розенкранц.

– Клинически нормален.

Пауза.

Актер.

– Почему?

Гильденстерн.

– А? (К Розенкранцу.) Почему?

Розенкранц.

– Именно.

Гильденстерн.

– Именно – что?

Розенкранц.

– Именно почему.

Гильденстерн.

– Что именно почему?

Розенкранц.

– Что?

Гильденстерн.

– Почему?

Розенкранц.

– Что почему, собственно?

Гильденстерн.

– Почему он безумен?

Розенкранц.

– Понятия не имею.

Шаги.

Актер.

– Старик считает, что он влюбился в дочку.

Розенкранц (пораженный).

– О боже, это свыше моего разумения!

Актер.

– Нет, нет – у него нет дочки – старик считает, что он влюбился в его дочку.

Розенкранц.

– Старик?

Актер.

– Гамлет. Влюбился в дочку старика. Старик так думает.

Розенкранц.

– Хо! Это уже приобретает смысл. Страсть без взаимности.

Актер порывается уйти.

Гильденстерн (полицейским тоном).

– Никто не выйдет из этой комнаты. (Пауза, мягче.) Без достаточных оснований.

Актер.

– Почему?

Гильденстерн.

– Это болтание взад-вперед напоминает балаган. Теряешь контроль над ситуацией. Отныне здесь будет царить порядок.

Актер.

– Мне надо учить стихи.

Гильденстерн.

– Проходи.

Актер уходит в боковую кулису. Розенкранц складывает ладони рупором и кричит в противоположную сторону.

Розенкранц.

– Следующий!

Никого.

Гильденстерн.

– Чего ты ждешь?

Розенкранц.

– Чего-то… кого-то… Ничего.

Сидят лицом к залу.

– Голоден?

Гильденстерн.

– Нет, а ты?

Розенкранц (задумчиво).

– Нет. Помнишь ту монету?

Гильденстерн.

– Что?

Розенкранц.

– Наверно, я потерял ее.

Гильденстерн.

– Какую монету?

Розенкранц.

– Не помню точно.

Пауза.

Гильденстерн.

– Ах, ту… смешно.

Розенкранц.

– Не понимаю, как это вышло.

Гильденстерн.

– У тебя это само получается.

Розенкранц.

– Да, это мой трюк.

Гильденстерн.

– Попробуй еще раз.

Небольшая пауза.

Розенкранц.

– Мы не можем себе это позволить.

Гильденстерн.

– Правильно. Человек должен думать о будущем.

Розенкранц.

– Следовало бы.

Гильденстерн.

– Иметь будущее. В конце концов, человек его всегда имеет… сейчас… и сейчас… и сейчас…

Розенкранц.

– Без конца. Впрочем, нет, вряд ли. (Пауза.) Ты представляешь себя когда-нибудь мертвым, по-настоящему… в ящике и с крышкой сверху?

Гильденстерн.

– Нет.

Розенкранц.

– Я, конечно, тоже… Глупо нервничать по этому поводу. Потому что думаешь о себе в ящике как о живом, не учитывая, что ты уже мертвый… а это ведь не то же самое, правда? То есть ты уже не знаешь, в ящике ты или нет. Это ведь как если просто спать в ящике. Не то чтоб мне нравилось спать в ящике, особенно без воздуха. Потому что если проснешься, то ты уже мертвый, это во-первых; и что тогда делать? Тем более – в ящике. Вот это-то мне и не нравится. Потому я и не думаю об этом…

(Гильденстерн беспокойно ерзает и кутается в плащ.)

…Потому что тогда ты уже беспомощен, верно? Запихнутый в ящик, и ты уже там навсегда. Даже если учесть, что ты мертв, все равно неприятная мысль. Особенно если ты по-настоящему мертв. Вот представь – представь, что я запихиваю тебя сейчас в ящик, – что ты предпочтешь: быть живым или мертвым? Конечно, живым. Потому что жизнь в ящике лучше, чем не жизнь вообще. По-моему. По крайней мере есть шанс. Лежишь себе и думаешь – ладно, по крайней мере я жив. Кто-нибудь все-таки придет и постучит и скажет: выходи. (Стучит кулаком по полу.) Эй ты, как тебя там! Вылезай!

Гильденстерн (вскакивает, яростно).

– Перестань! Ты способен свести с ума!

Пауза.

Розенкранц.

– На твоем месте я бы не обращал внимания. Ты просто подавлен. (Пауза.) Вечность – ужасная вещь. То есть где она все-таки кончается? (Пауза, потом весело.) Два ранних христианина случайно встретились на небесах. «Неужто я вижу Савла из Тарса? – воскликнул один. – Ты-то что тут делаешь?» – «Тарса-Шмарса, – буркнул другой. – Ты видишь уже Павла». (Он встает и хлопает в ладоши.) Им все равно. Рассчитывать не на что. Можно позеленеть, пока они явятся.

Гильденстерн.

– Или посинеть. Или покраснеть.

Розенкранц.

– Христианин, мусульманин и еврей встретились однажды в закрытом экипаже… «Зильберштейн! – воскликнул еврей. – Как зовут твоего приятеля?» – «Его зовут Абдулла, – говорит мусульманин. – Но с тех пор как он обратился, он мне больше не приятель». (Снова подскакивает и кричит за кулисы.) Эй, вы, я знаю, что вы там! Давайте сюда, поболтаем! (Пауза.) Ничего не поделаешь. Никого… (Шагает по сцене.) Где тот момент, когда человек впервые узнает о смерти? Должен же он где-то быть, этот момент, а? В детстве, наверно, когда ему впервые приходит в голову, что он не будет жить вечно. Это должно бы было быть потрясающе – надо порыться в памяти. И все же – не помню. Наверно, это никогда меня не заботило Что из этого следует? Что мы, должно быть, рождаемся с предчувствием смерти. Прежде чем узнаем это слово, прежде чем узнаем, что существуют вообще слова, являясь на свет, окровавленные и визжащие, мы уже знаем, что для всех компасов на свете есть только одно направление, и время – мера его. (Умолкает, потом отчаянно и быстро.) Индус, буддист и укротитель львов встретились однажды в цирке на индо-китайской границе… (Прерывает себя.) Они считают нас мебелью! Я этого не потерплю! Имейте это в виду! (Он снова круто оборачивается лицом к кулисам.) Катитесь отсюда! Все! Вход запрещен! Закрыто! (Никто не входит, он переводит дух.) Так-то лучше…


Тотчас же после его слов в глубине сцены возникает большая процессия, возглавляемая Клавдием; за ним – Гертруда, Полоний, Офелия. Клавдий, поравнявшись с Розенкранцем, берет его под руку и сразу же начинает беседу: текст см. «Гамлет», акт III, сцена 1. Гильденстерн все еще стоит лицом к публике, пока Клавдий, Розенкранц и остальные проходят в глубь сцены и поворачивают назад.


Гильденстерн.

– Смерть, сопровождаемая вечностью… худшее, что есть в обоих мирах. Это и вправду ужасная мысль.

Он оборачивается и направляется в глубь сцены, чтобы принять участие в разговоре. Гертруда и Розенкранц выходят на передний план.

Гертруда.

А как он принял вас?

Розенкранц.

Со всей учтивостью.

Гильденстерн (вернувшись как раз вовремя, чтоб вступить в беседу).

Но и с большой натянутостью тоже.

Розенкранц (лжет, сознает, что лжет, и даже не старается это скрыть; может быть, даже подмигивает Гильденстерну).

Скуп на вопросы, но непринужден

В своих ответах.

Гертруда.

Вы не домогались,

Чтоб он развлекся?

Розенкранц.

Мадам,

Случилось так, что мы перехватили

В дороге некоих актеров; это

Ему сказали мы, и он как будто

Обрадовался даже; здесь они

И, кажется, уже приглашены

Играть пред ним сегодня.

Полоний.

Это верно;

И он через меня шлет просьбу вашим

Величествам послушать и взглянуть.

Клавдий.

От всей души; и мне отрадно слышать,

Что к этому он склонен. —

Вы, господа, старайтесь в нем усилить

Вкус к удовольствиям.

Розенкранц.

Да, государь.

Клавдий (снова возглавляя процессию).

Оставьте нас и вы, моя Гертруда.

Мы, под рукой, за Гамлетом послали,

Чтоб здесь он встретился как бы случайно

С Офелией.

Клавдий и Гертруда выходят.

Розенкранц (брезгливо).

– Ни минуты покоя! И туда, и сюда – так и прут со всех сторон.

Гильденстерн.

– Ты вечно недоволен.

Розенкранц.

– Все время ставят палки в колеса… Неужто не можем обойтись без них?

Гильденстерн.

– Не все ли равно?

Розенкранц.

– Я пошел.

Розенкранц заворачивается в плащ. Гильденстерн не обращает на него внимания. Розенкранц неуверенно идет в глубь сцены. Всматривается во что-то и быстро возвращается.

Гильденстерн.

– Что поделывает?

Розенкранц.

– Ничего.

Гильденстерн.

– Что-нибудь он должен делать.

Розенкранц.

– Идет.

Гильденстерн.

– На руках?

Розенкранц.

– Нет.

Гильденстерн.

– Нагишом?

Розенкранц.

– Застегнут на все пуговицы.

Гильденстерн.

– Мелет что-нибудь?

Розенкранц.

– По-моему, нет.

Гильденстерн.

– Ты, наверно, ошибся.

Розенкранц.

– Вряд ли.

Пауза.

Гильденстерн.

– Честное слово, не представляю, как его втянуть в разговор.

В глубине сцены показывается Гамлет, который жестикулирует, как бы взвешивая «за» и «против» во время своего – нами не слышимого – монолога. Розенкранц и Гильденстерн наблюдают за ним.

Розенкранц.

– Ну, можем сказать, что воспользовались случаем… повидать его… Это и вправду вышло случайно… по-моему… По-моему, надо напрямик, без церемоний… как мужчина с мужчиной… По старой дружбе… Например: слушай, старина, что все это значит?.. В этом духе… по-моему. Прямой, непринужденный подход. Да, именно так… по-приятельски… Этот случай надо хватать, я считаю… если мое мнение, конечно, учитывается… Дареному коню можно и в глаза заглянуть… И так далее. (Делает шаг в сторону Гамлета, но нервы его сдают, и он возвращается.) Благоговение, вот что нам мешает. Перед голубой кровью. Как доходит до дела, всегда пасуем…

Входит Офелия, представляющая в единственном числе нечто вроде религиозной процессии.

Гамлет

Мой грех в своих молитвах вспомни, нимфа.

Услышав его голос, Офелия останавливается; он берет ее за руку и притягивает к себе.

Офелия.

Мой добрый принц,

Как поживали вы все это время?

Гамлет.

Благодарю вас; сносно, сносно, сносно.

Переговариваясь, они исчезают за кулисами.

Розенкранц.

– Вроде как в городском парке.

Гильденстерн.

– Да, выразительно. Ну, так как насчет твоего непринужденного подхода? Могло произвести сильное впечатление. Если я еще имею право на личное мнение – сядь и заткнись. Хватит твоих фантазий.

Розенкранц (почти в слезах).

– Это невыносимо!

Появляется женская фигура в королевском одеянии. Розенкранц подкрадывается к ней сзади, закрывает глаза ладонями и – с отчаянной фамильярностью:

– Угадай, кто?!

Актер (появляясь из дальнего угла сцены).

– Альфред!

Розенкранц опускает руки и быстро оборачивается. Оказывается, он обнимал Альфреда, одетого в женское платье и в парике блондинки. Актер все еще стоит в углу сцены. Розенкранц подходит к нему. Они стоят нос к носу.

Розенкранц.

– Виноват.

Актер автоматически поднимает правую ногу. Розенкранц наклоняется и кладет руку на пол в этом месте. Актер опускает ногу. Розенкранц вскрикивает и отскакивает.

Актер.

– Прошу прощения.

Гильденстерн (K Розенкранцу).

– Что он сделал?

Актер.

– Топнул ногой.

Розенкранц.

– Моя рука была на полу.

Гильденстерн.

– Ты сунул свою руку под его ногу?

Розенкранц.

– Я…

Гильденстерн.

– Зачем?

Розенкранц.

– Я думал… (Вцепляется в Гильденстерна.) Не оставляй меня!

Он порывается к выходу; оттуда появляется актер в одежде короля. Розенкранц бросается в другую сторону; оттуда выходят два актера в плащах. Розенкранц совершает еще одну попытку, но навстречу появляется еще один актер, и Розенкранц замирает посреди сцены, 1-й актер устало хлопает в ладоши.

Актер.

– За дело! Времени маловато.

Гильденстерн.

– Что происходит?

Актер.

– Генеральная репетиция. А теперь, если вы не возражаете, отойдите чуть-чуть в сторонку… так… хорошо. (К актерам.) Все готовы? (К Розенкранцу и Гильденстерну.) Мы все время работаем в одних и тех же костюмах, и они, знаете, часто забывают, кого именно надо играть… Альфред! Перестань ковырять в носу. Королевы совершают это… умственным путем… Это у них наследственное. Отлично. Тишина. Поехали!

Актер-король.

Уж тридцать раз как колесница Феба…

Актер (вскакивая, со злостью.)

– Нет, нет, нет! Начинай с пантомимы, понял? Ваше трепаное величество! (К Розенкранцу и Гильденстерну.) Они немножко не в форме, но когда они начнут умирать, то будут бесподобны. Смерть вызывает у них вдохновение.

Гильденстерн.

– Очень мило с их стороны.

Актер.

– Ничего нет более неубедительного, чем неубедительная смерть.

Гильденстерн.

– Бесспорно.

Актер хлопает в ладоши.

Актер.

– Акт первый – пошли!

Пантомима. Тихая мелодия флейты. Актер-король и актер-королева обнимаются. Она становится на колени и о чем-то молит его. Он поднимает ее с колен и кладет свою голову ей на плечо. Засыпает. Она, видя, что он уснул, оставляет его.

Гильденстерн.

– Что это означает?

Актер.

– Видите ли, это такой прием. Это – схема; с ее помощью мы делаем происходящее более или менее понятным. Язык наших пьес настолько плох, что компенсирует недостатки стиля разве что своей неясностью.

Пантомима продолжается – входит другой актер. Он снимает со спящего корону, целует ее. Потом достает флакончик с ядом и вливает его в ухо спящего, потом выходит. Спящий, героически содрогаясь, умирает.

Розенкранц.

– А это кто был?

Актер.

– Брат короля и дядя принца.

Гильденстерн.

– Не очень-то по-братски.

Актер.

– И вообще не по-родственному. Особенно дальше.

Королева возвращается; найдя короля мертвым, проводит сцену горя. Снова входит отравитель, сопровождаемый двумя актерами в плащах. Тело уносят. Отравитель как бы утешает королеву дарами. Поначалу она сопротивляется, но вскоре уступает ему и отвечает на ласки. В этот момент слышится душераздирающий женский вопль, и появляется Офелия, преследуемая Гамлетом. Гамлет – в истерике, он кричит на нее, хватает за рукав и т. д.; все это – в центре сцены.

Гамлет.

– Нет, с меня довольно, это свело меня с ума.

Она опускается, плача, на колени.

– Я говорю: у нас не будет больше браков. (Снижает голос, обращаясь к застывшим в своих позах актерам.) – Те, которые уже в браке (исподтишка кланяется королеве и отравителю; более доверительным тоном), – все, кроме одного, останутся жить. (Невесело усмехается им, собираясь отойти; тон снова меняется, последние слова он произносит с нарастанием.) – Прочим оставаться как они есть. (Уже уходя, он наклоняется к трясущейся Офелии и произносит ей прямо в ухо, отрывисто.)

– В монастырь, в монастырь…

Он выходит. Офелия посреди сцены падает на колени, ее всхлипывания еле слышны. Небольшая пауза.

Актер-король.

Уж тридцать раз как колесница Феба…

Входят Клавдий с Полонием; они приближаются к Офелии и поднимают ее. Актеры, опустив головы, быстро отступают в глубь сцены.

Клавдий.

Любовь? Не к ней мечты его стремятся;

И речь его, хотя в ней мало строя,

Была не бредом. У него в душе

Уныние высиживает что-то.

И я боюсь, что вылупиться может

Опасность; чтоб ее предупредить,

Я, быстро рассудив, решаю так:

Он в Англию отправится немедля…

С этими словами они – Клавдий, Полоний, Офелия – исчезают из виду. Актер, выходя вперед, хлопает в ладоши, привлекая к себе внимание.

Актер.

– Так не пойдет, джентльмены. (Актеры смотрят на него.) С этим нельзя выходить на сцену. (К Гильденстерну.) Какое у вас впечатление?

Гильденстерн.

– А какое должно быть впечатление?

Актер (актерам).

– Вы не даете самой сути!

Розенкранц делает несколько шагов вслед за Офелией, потом возвращается.

Розенкранц.

– Любовью это мне не кажется.

Гильденстерн.

– Возвращаясь к нашим баранам…

Актер (к актерам).

– Это было ни к черту.

Розенкранц (к Гильденстерну).

– Похоже, вечером будет хаос.

Гильденстерн.

– Не суйся – мы только зрители.

Актер.

– Акт второй! По местам!

Гильденстерн.

– Разве это еще не конец?

Актер.

– Вы называете это концом? Когда еще нет трупов? Ну нет; что называется, только через… ваш труп.

Гильденстерн.

– Как я должен это принять?

Актер.

– Лежа. (Короткий смешок – но в ту же секунду это лицо человека, который никогда не смеялся.) У произведения искусства всегда есть замысел, вы же знаете. События развиваются сами по себе, пока не наступает эстетический, нравственный и логический финал.

Гильденстерн.

– А какой финал на этот раз?

Актер.

– Обычный. Вариантов, не бывает: мы приближаемся к месту, когда все, кому назначено умереть, умирают.

Гильденстерн.

– Назначено?

Актер.

– Ну, между «кушать подано» и «трагической иронией» достаточно места для проявления наших индивидуальных способностей. Вообще говоря, все можно считать законченным только тогда, когда дела так плохи, что хуже быть просто не могут. (Включает улыбку.)

Гильденстерн.

– Кто это решает?

Актер (выключает улыбку).

– Решает? Это написано. (Он отворачивается, но Гильденстерн хватает его и резко поворачивает к себе; безмятежно.) – А сейчас, если вы будете столь любезны, разойдемся как в море корабли. Выражаясь популярно.

Гильденстерн отпускает его.

– Мы актеры, понимаете? Мы не выбираем: мы подчиняемся указаниям. Плохой конец прискорбен, хороший – безрадостен. В этом смысл трагедии. (Громко.) По местам!

Актеры занимают свои места для продолжения пантомимы; на этот раз представляется любовная сцена – страстная, эротическая – между королевой и отравителем-королем. Любовники начинают. Актер вполголоса быстро комментирует происходящее Розенкранцу и Гильденстерну.

– Убив брата и соблазнив вдову, отравитель захватывает трон. В этой сцене они отпускают поводья своей разнузданной страсти. Она не догадывается, что мужчина, которого она сжимает в объятиях….!

Розенкранц.

– О, конечно – да – понимаю! Но это невозможно.

Актер.

– Да? Почему?

Розенкранц.

– Да как же – я полагаю, люди пришли отдохнуть, развлечься – а не за грязным и бессмысленным развратом.

Актер.

– Ошибаетесь – именно за этим. Убийство, обольщение и инцест, – а вам чего нужно – хохмочек?

Розенкранц.

– Я хочу хорошую историю – с началом, серединой и концом.

Актер (к Гильденстерну).

– А вам?

Гильденстерн.

– Я предпочел бы искусство как зеркало жизни. Если тебе не все равно.

Актер.

– Мне, сэр, все равно. (К обнимающимся любовникам.) Отлично, но не увлекайтесь. (Они встают; к Гильденстерну.) Мой выход через минуту. Луциан, племянник короля! (Поворачивается к актерам.) Следующий!

Актеры готовятся к следующему фрагменту пантомимы, который состоит в том, что сам актер представляет – хореография и стилизация – мучимого тоской, что есть вступление к страстной сцене с королевой («Гамлет», акт III, сцена 4). Затем следует очень стилизованная сцена убийства Полония, закалываемого сквозь занавес (убитый король играет Полония); в течение этой сцены актер продолжает скороговоркой комментировать Розенкранцу и Гильденстерну происходящее:

Актер.

– Луциан, племянник короля… отставленный дядей от трона и потрясенный… его кровосмесительным браком с его матерью… теряет разум… производя при дворе переполох и замешательство… своими метаниями… меж горчайшей меланхолией и диким безумием… попытками самоубийства (поза) и убийством (закалывает Полония)… наконец он предстает перед своей матерью и в довольно двусмысленной сцене (объятие – с элементами эдипова комплекса) умоляет ее признать вину и раскаяться… (Вскакивает, продолжая говорить.) Король (он выталкивает вперед отравителя-короля), мучимый виной, мучимый страхом, решает отослать своего племянника в Англию… и доверяет эту миссию двум улыбчивым подчиненным… придворным… двум шпионам… (отворачивается, чтобы соединить в одну группу отправителя-короля и двух актеров в плащах; эти двое кланяются, принимая от короля пакет)… вручив им письмо для передачи английскому двору!.. И вот они отбывают – на борту корабля… Два актера, шпионы, встают по бокам актера, а все трое начинают раскачиваться в унисон: движение корабля; потом актер отделяется от них…и они прибывают… Один из шпионов прикрывает глаза ладонью, разглядывая горизонт……причаливают… и предстают перед английским королем. (Поворачивается на 180 градусов.) Английский король…

Перемена головного убора превращает актера, игравшего только что убитого короля, в английского короля.

– …Но где же принц? Куда он пропал? Сюжет усложнился – волею судьбы и интриги в руках у них оказывается письмо, обрекающее их на гибель! Шпионы вручают английскому королю письмо; английский король прочитывает его и приказывает их казнить. Актер срывает с них плащи, готовя их к экзекуции. Предатели, погоревшие на своей же хитрости, или жертвы богов – мы никогда этого не узнаем!

До сих пор пантомима шла плавно и безупречно, но тут Розенкранц делает шаг вперед, и все останавливается. Обстоятельством, заставившим Розенкранца вмешаться, оказывается тот факт, что под плащами оба шпиона одеты в костюмы, абсолютно аналогичные костюмам самих Розенкранца и Гильденстерна. Несколько неуверенно Розенкранц приближается к «своему» шпиону. Он в недоумении, почему именно костюм кажется ему знакомым. Останавливается и задумчиво ощупывает ткань…

Розенкранц.

– Хм, если это не…! Стоп, погоди, не отвечай – это было уже столько лет тому – но где именно? Мы знакомы, не так ли? Я никогда не забываю лиц (всматривается в лицо шпиона)… то есть твоего-то я прежде не видел. На минуту мне показалось, что – нет, мы прежде не встречались, верно? Да, боюсь, ты ошибаешься. Боюсь, ты принял меня за кого-то другого.

Гильденстерн тем временем приближается к другому шпиону, напряженно наморщив лоб.

Актер (к Гильденстерну).

– Вы знакомы с этой пьесой, сэр?

Гильденстерн.

– Нет.

Актер.

– Бойня – целых восемь трупов. Это у нас получается лучше всего.

Гильденстерн (с силой, накапливавшейся во время пантомимы и комментария к ней).

– Ты! Что ты знаешь о смерти?

Актер.

– Что актерам это удается лучше всего. Они должны выдать все, на что их талант способен, и их талант – умирание. Они умирают героически, комически, иронически, медленно, быстро, отвратительно, очаровательно и, наконец, на котурнах. Лично мое амплуа несколько более общее. Я извлекаю из мелодрамы суть, которой там часто и нет; но иногда, несмотря на это, проскальзывает тонкий луч света, который, если под определенным углом, может, так сказать, пронзить покров смертности.

Розенкранц.

– И это все, на что они способны, – умирать?

Актер.

– Нет, нет – они еще красиво убивают. Некоторые убивают даже красивей, чем умирают. Остальные лучше умирают, чем убивают. Это труппа.

Розенкранц.

– Который из них который?

Актер.

– Почти никакой разницы.

Гильденстерн (страх, насмешка).

– Актеры! Механики дешевых мелодрам! Это не смерть! (Спокойней.) Вы кричите, давитесь, ползаете на четвереньках – но ни у кого это не рождает ощущения смерти – никого не застает врасплох, чтоб в мозгу у них что-то прошептало: «Однажды и ты будешь умирать». (Упрощая.) Вы умираете столько раз; как же вы рассчитываете, что они поверят в смерть подлинную?

Актер.

– Как раз наоборот, это единственный вид смерти, в который они верят. Они у меня вышколены. У меня однажды был актер, которого приговорили к виселице за кражу овцы – или барана, – не помню точно. Так я испросил разрешения повесить его по ходу пьесы – пришлось малость изменить фабулу, но я посчитал, что так будет эффектней. Вы, может быть, не поверите, но это не выглядело убедительно. Поколебать их недоверие невозможно, – и когда публика начала глумиться и швырять помидоры – все кончилось катастрофой! – он ничего другого не делал, только плакал – совсем не по роли – просто стоял там и плакал… Нет, больше никогда…

В прекрасном настроении он снова возвращается к пантомиме: два шпиона ожидают казни от его руки, актер вытаскивает из-за пояса свой кинжал.

– Публика знает, чего она хочет, и только этому она согласна верить. (Шпионам.) Показывайте!

Шпионы умирают, не спеша, но убедительно. Свет начинает меркнуть, и, пока они умирают, Гильденстерн говорит.

Гильденстерн.

– Нет, нет, нет… все совсем не так… этого не сыграешь. Факт смерти не имеет ничего общего с тем… как мы это видим… как это происходит. Это не кровь и не вопли и падение тел – смерть состоит не в этом. Просто дело в том, что человек больше не появляется, и все, – сейчас вы его видите, сейчас – нет, и правда только в том, что в эту минуту он здесь, а в следующую уже нет, и он больше не вернется – просто уход, скромный и необъявляемый, – отсутствие, становящееся весомым по мере того, как оно длится и длится, – пока, наконец, совсем не придавит.

Два шпиона лежат на сцене, еле видимые. Актер выходит вперед и накрывает их тела плащами. Розенкранц медленно аплодирует.

Затемнение.

Секунда тишины, потом сильный шум, крики: «Король встает!», «Прекратить представление!» – и возгласы: «Свет! Свет! Свет!» Когда несколькими секундами позже начинает светлеть, становится ясно, что это – восход солнца. Сцена пуста, если не считать двух персонажей, лежащих примерно в тех же позах, что и казненные шпионы. Когда становится совсем светло, выясняется, что это спокойно спящие Розенкранц и Гильденстерн; Розенкранц приподнимается на локтях и, щурясь, смотрит в зал. Затем – произносит:

Розенкранц.

– Это, должно быть, восток, там. Теперь наверняка.

Гильденстерн.

– Ничего не наверняка.

Розенкранц.

– Нет, это точно. Там солнце. Восток.

Гильденстерн (глядя вверх).

– Где?

Розенкранц.

– Я видел, оно вставало.

Гильденстерн.

– Нет… все время было светло, только ты открывал глаза очень медленно. Лежи ты лицом в другую сторону, там тоже был бы восток.

Розенкранц (поднимаясь).

– Ты само недоверие.

Гильденстерн.

– Ну, я не раз попадался.

Розенкранц (глядя поверх публики).

– Похоже на правду.

Гильденстерн.

– Их интересует, что мы предпримем.

Розенкранц.

– Добрый, старый восток.

Гильденстерн.

– И стоит нам пошевелиться, как они обрушатся со всех сторон со своими путаными инструкциями, сводя с ума идиотскими замечаниями и перевирая наши имена.

Розенкранц собирается что-то возразить, но прежде чем он раскрывает рот:

Клавдий (за сценой).

– Эй, Гильденстерн!

Гильденстерн еще лежит. Небольшая пауза.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7