КИРИЛЛ СТОЛЯРОВ
      КАЗУС. СКАЗОЧКА ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ.
      Когда Василису Тихоновну Жибоедову поперли с должности заведующей райпотребсоюзовским мясорыбным складом, у старшей кладовщицы рыбной группы Фроси Парахнюк мигом опустились руки. И так ее жизнь, право слово, шла с кочки на кочку, вкривь и вкось, а что же теперь будет? Что греха таить, Василиса Тихоновна тоже была не сахарная, однако держала себя со старшими кладовщицами по-свойски и к каждому празднику подкидывала им по полета рублей. Понятно, не за красивые глаза, а за дело, но то дело было не ахти каким страшным и уже привычным. Взять, к примеру, Фросину рыбную группу. Ну что из того сделается, если Фрося по приказу начальницы отпустит в магазины тресковое филе по весу, а не как положено - по трафарету, или маленько занизит вес тары? Раз Жибоедова хозяйка, ей, должно, видней, а наше дело исполнять да помалкивать. Зато Василиса Тихоновна была к Фросе не придирчивая, когда мясца кусочек подбросит, когда ножек говяжьих, а о рыбе и говорить нечего. Фрося сама без спросу крошки чужой отродясь не брала, а когда дают - кто ж не возьмет? Так и жить можно, а иначе, право слово, хоть ложись да помирай. Ведь ее зарплата - восемьдесят пять рублей, а пять ртов насытить, одеть, обуть и обиходить - разве это просто? В девках будучи и замуж за Кешку Парахнюка' собираючись, Фрося и в голову не брала, что ее судьба эдакие коленца выкинет, однако с наступлением черной полосы на людях слезами не заливалась и несла свой крест достойно. Разве против судьбы пойдешь? Раз тебе на роду написано за мужика выкладываться - не ропщи и запрягайся . . .
      Фросин муж Кеша до некоторых пор был человек человеком, преподавал географию в десятилетке, исправно работал на ихнем огороде, выпивал только по выходным и в меру, словом, считался ничуть не хуже людей, а пять лет назад мужика точно подменили. Началось все с того, что Кеша как-то не так прочитал книжку "Семнадцать мгновений весны". Раз прочитал, другой, третий и стал вдруг задумываться. За целый вечер ни Фросе, ни детям словечка не вымолвит, а все молчком - думает и думает. По улице идет - ни с кем не здоровается, в мясокомбинатовском клубе на киносеансе - на экран не глядит, и вообще не в себе. Кто мужиков поймет? - думалось Фросе. Кеше как-никак сорок второй пошел, может и у них в таком возрасте что-то в организме переиначивается? Словом, понадеялась она на авось и нарвалась на беду.
      Поехал Кеша на слет краеведов в область и ненароком угодил там под грузовик. Поломало ему три ребра, ключицу и, главное дело, так ушибло голову, что дали ему инвалида второй группы. Фрося тогда с ума сходила, каждое воскресенье моталась за девяносто километров в областную больницу, но, к счастью, выходили доктора Кешу, и выписался он домой в нормальном виде. Стоял в ту пору май месяц, Кешу до осени от школы освободили - отдыхай себе и поправляй здоровьечко, а он нет - накупил бумаги, карандашей с резинками и приноровился писать. Целыми днями пишет, курит, курит и пишет. И все по-старому - молчком. Фрося терпела, терпела, а потом не выдержала и спросила:
      - Кеш, кому это ты все пишешь?
      - Человечеству! - Кеша хитровато улыбнулся. - Я роман пишу.
      - Какой роман? - у Фроси подкосились ноги. - Мне, милая моя, самому пока еще не все ясно, - вдумчиво ответил Кеша. - Получается что-то похожее на политический детектив.
      - Зачем же ты, Кеш? - потерянным голосом спросила Фрося. - Как зачем? Понимаешь, Фросенька, во мне что-то такое пробудилось, и я внезапно осознал, что раньше жил не своей жизнью. В общем, шел не в ту сторону.
      - Куда же ты теперь намереваешься идти? - Буду писателем, другой судьбы я себе не мыслю. - А как же мы?
      - Я тебя не понимаю! - Кеша с досадой скривил губы. - Ты мне жена, я тебя люблю, все у нас останется по-прежнему.
      - Долго ты будешь писать? - спросила потрясенная Фрося.
      - Всю жизнь! - Кеша разом оживился. - Сколько мне суждено прожить на белом свете, столько я буду писать прозу.
      - Прозу? . . Раньше ты говорил - роман. . .
      - Это, милая моя, одно и то же, - с лаской в голосе пояснил Кеша. - Проза представляет собой разновидность писательского труда, а роман - один из ее жанров . . . Так вот, за лето я рассчитываю завершить первый роман, а с осени примусь за следующий.
      - А как же работа?
      - Какая работа? В школе? В школу я больше ни ногой! - Кеша вскочил со стула и забегал из угла в угол. - Хватит! Я отдал нелюбимому делу девятнадцать лет, поэтому сейчас дорога каждая минута. Писатель - это. . . Разве ты в состоянии оценить творческий порыв?
      - Кеш, ты, пожалуйста, не волнуйся. Доктор говорил, что тебе никак нельзя волноваться . . . Я не дура и все понимаю. Только ты скажи: на что мы будем жить? У нас ведь трое детей!
      - Прости, милая моя, ты меня поражаешь! - возмутился Кеша. - Говоришь, что не дура, а у самой вместо мозгов - опилки! . . Да знаешь ли ты, как оплачивается писательский труд?
      - Откуда мне про это знать?
      - Так вот, я, к твоему сведению, написал куда следует и получил исчерпывающий ответ. Слушай внимательно и считай в уме. За роман я получу шесть тысяч рублей, а напишу его за три с половиной месяца. По самому скромному счету ежемесячно выходит по полторы тысчонки чистоганом. . . Ну? Стоит ли после этого возвращаться в школу?
      - Кеш, а когда вышлют деньги?
      - Вот это деловой разговор! - радостно откликнулся Кеша. - Вот теперь я вижу, что мы - единомышленники! . . Через месяц закончу роман, неделю кладу на пересылку в журнал, еще неделю на ихний бюрократизм, а две недели - на бухгалтерские дела и на перевод денег. Стало быть, через два месяца вместе двинем на почту! Согласна?
      Фросю взяло сомнение.
      - Что же тебе не ясно? - нетерпеливо спросил Кеша. - Ну? - Ты только не сердись, Кеш, - смущенно попросила Фрося. - Вот что поясни.. . Если так много денег платят, почему весь народ романы не пишет?
      - Тут, милая моя, имеются минимум две серьезных причины. - Кеша на ходу задымил сигаретой. - Перво-наперво голову надо иметь на плечах не любую, а на то способную. Но, заметь себе на будущее, этого еще мало. . . Из ста талантливых людей писателями становятся от силы два-три человека. Желаешь узнать - почему? Из-за лени. . . Художественное творчество допускает к себе лишь тех, у кого налицо сплав таланта и упорства, усидчивости и трудолюбия. А это, к нашей с тобой удаче, чрезвычайная редкость. Вот оттого нам так здорово платят! Теперь поняла?
      - Ага! - кивнула взбодрившаяся Фрося. - Я знал, что ты понятливая... А сейчас, милая моя, бери ноги в руки и слетай-ка в смешторг за бутылкой. Обмоем мою новую профессию. . . К тому же, замечаю, что когда пропущу стаканчик, то воображение так разыгрывается, что едва поспеваю класть мысли на бумагу. А для писателей воображение - первый козырь. Да что говорить, не у меня одного от водки мозги распирает!
      Они весело распили бутылку, Кеша снова сел за роман, а Фрося накормила детей и строго-настрого наказала им вести себя тише воды, ниже травы, дабы ни в чем не мешать отцовым занятиям. Раз такие бешеные деньги платят за романы, по пустякам отвлекать от дела ни в коем случае нельзя!
      Кеша закончил роман в августе, и первым его читателем стала Фрося. В романе было пятьсот семь страниц, и дался он, право слово, не так-то легко. Там описывались события в Чили, где против фашиствующей клики Пиночета отважно выступил наш разведчик Максим Максимович Исаев (он же Штирлиц), замаскированный под бразильского футбольного тренера Жоана Батиста дос Сантос де Перейра. С помощью серии Ловких трюков Максим Максимович начисто перехитрил кровожадного и придурковатого Пиночета, устроил революцию и установил в Чили диктатуру пролетариата, действующего рука об руку с беднейшим крестьянством. Фросе особенно понравилась последняя глава, в которой струсивший Пиночет тайком пытался удрать на частном самолете к своему корешку - злобному диктатору Никарагуа по фамилии Самоса, а Максим Максимович догнал его и привез на суд. Дальше Пиночета, понятно, повели на виселицу, а наш Исаев сложил чемоданчик и собрался домой. Тут в его гостиницу пришел народ и попросил стать ихним пожизненным президентом. Исаев отказался, а они как с ножом к горлу пристали - душно хотят. чтобы он остался у них навсегда, а то, не ровен час, опять что-то не так пойдет. И в этом самом месте Кешин сплав таланта с трудолюбием, по Фросиному разумению оказался на высоте. "Нет, друзья мои, сказал Максим Максимович представителям трудящихся масс, - не уговаривайте меня, все одно откажусь. Во-первых, быть вашим президентом мне просто-таки недосуг, своих забот подзавязку, а во-вторых, это внутреннее дело вашего свободолюбивого народа". И отбыл к себе в Москву, чтобы писать ученые труды по истории.
      Роман послали в толстый журнал ценной бандеролью, прошел месяц, два, три, а оттуда ни ответа, ни привета. Кеша, однако, не отчаялся и к ноябрьским дням написал другой роман, на этот раз про Мартина Бормана, который коренным образом изменил свою внешность и скрывался от возмездия в диких джунглях на границе между Аргентиной, Парагваем и Боливией. Живет себе в Аргентине, а чуть что не так - живо сиганет в Боливию или в Парагвай. Словом, задачка перед Максимом Максимовичем стояла прямо-таки головоломная, но он, умничка, решил ее на пять с плюсом. Зная Бормана по Берлину, Исаев-Штирлиц, понятно, глядел не на внешность, а глубже, и узнал элодея по голосу, когда они вместе мылись в бане. Борман рожу-то изменил, а с голосом опростоволосился! Трижды едва-едва избежав смертельной опасности, Максим Максимович выкрал-таки старого шакала из осиного гнезда, привез в Москву, получил за это звание генерал-лейтенанта и снова занялся историческими науками.
      За три года Кеша написал одиннадцать больших романов, посылая неутомимого Максима Максимовича во все горячие точки нашей многострадальной планеты. В Африке Исаев отыскал убийц Патриса Лумумбы и отомстил за него, в Греции подобрал ключи к насквозь прогнившему режиму черных полковников, в ФРГ мимоходом выловил террористическую банду Баадер-Майнхоф, в Португалии покончил с Салазаром и обеспечил демократическое преобразование страны, а во время войны во Вьетнаме под видом буддийского монаха в самый критический момент возглавил сайгонское революционное подполье. Фрося до такой степени зачитывалась романами мужа, что потеряла интерес к кино. Несмотря на это, все толстые журналы будто сговорились между собой и почему-то не хотели печатать художественное творчество писателя И. К. Парахнюка.
      Однако свет не без добрых людей, и Кешиной прозой заинтересовалось районное начальство. Еще со школьных лет Кеша сдружился с Афанасием Парамонычевым, который давным-давно вышел в большие люди и заправлял районной сельхозтехникой. Он-то в поездке по колхозам как бы между прочим подсказал председателю райисполкома, что бывший учитель Парахнюк пишет увлекательные романы. "Нельзя ли что-нибудь почитать на досуге?" - живо отреагировал председатель. Афанасий Парамонычев без проволочек примчался к Парахнюкам и на свой вкус взял два романа - про Бормана и про Салазара, после чего все они десять дней пребывали в состоянии томительного ожидания.
      Ни Фрося, ни Кеша, ни даже близкий к верхам Афоня Парамонычев не знали и не могли знать мыслей председателя райисполкома. А между тем. тот в последнее время много думал о литературе. И отнюдь не случайно. За год до знакомства с творчеством Парахнюка он присутствовал при одном серьезном разговоре о дальнейшем развитии культуры и услышал острую критику в адрес руководителей области, а зимой съездил в Исландию и окончательно решил, что нужно срочно принимать меры. Надо же, Исландия - маленькая страна с населением двести тысяч человек, а писателей ровно две тысячи. У него же в районе почти сто тридцать тысяч душ и ни одного писателя. Вывод напрашивается сам собой: нам крыть нечем! Если начнут всерьез проверять, то справедливо снимут стружку. Собственно говоря, дело даже не в стружке. Обидно, что по всем статьям район передовой, а в этом отношении плетется в хвосте.
      Прочитав оба романа, председатель пригласил Парахнюка к себе.
      - Рад, рад с вами познакомиться, Иннокентий Кузьмич, - приветливо произнес он, усаживая Парахнюка в кресло. - В целом ваши романы мне понравились. Понакручено-понаверчено черт-те что, но, признаться, местами здорово забирает, не оторвешься . . . Вы как, на критику не слишком обижаетесь?
      - Не обижаюсь, - ответил польщенный автор.
      - По образованию я ветеринар, но, знаете, люблю читать, так что есть кое-какая база для сравнения. Поэтому мне бросились в глаза отдельные несуразности. У вас все американские и западноевропейские политические деятели изъясняются языком героев Шукшина . . . И еще, пока не забыл, два слива о женщинах. Маловато у вас женских образов, а те, что есть, - все на одно лицо. Отрицательные - обязательно голубоглазые блондинки с длинными ногами, а положительные - среднего роста, застенчивые, с грустными карими глазами.
      Парахнюк сконфузился и покраснел.
      - Да вы не обижайтесь, я критик доброжелательный, - продолжал председатель райисполкома. - Советую вам, Иннокентий Кузьмич, углубленно работать над собой и совершенствовать писательское мастерство... Кстати, почему вы все заграницу описываете и не работаете на местном материале? У нас в районе всякие люди есть, и подлинные герои нашего времени, и подлецы первостатейные. Может быть, попробуете описать районную действительность?
      - Попробовать, конечно, можно, но я специализируюсь на детективной тематике, - робко заметил Парахнюк.
      - Ну и на здоровье. Я дам указание прокурору и начальнику милиции, чтобы они познакомили вас со своей работой. Уверен, что у них найдется много интересного. Повторяю, работайте над собой и пишите каждую свободную минуту . . . Как вы устроены в материальном отношении? - Живу на пенсию по инвалидности.
      - М-да, на вашу пенсию с такой семьей прожить сложно, - сочувственно сказал председатель райисполкома. - Мы тут посоветовались с товарищами и решили вас поддержать. Зайдите к директору мясокомбината и переговорите с ним. . . А на прощанье у меня к вам просьба: дайте еще что-нибудь почитать. Сплю я неважно, переутомился, и перед сном мне во что бы то ни стало нужно переключаться . . .
      На мясокомбинате Парахнюка нежданно-негаданно оформили заведующим постановочной частью клуба с окладом сто двадцать рублей, без обиняков поставив в известность, что все его служебные обязанности ограничатся получением заработной платы, которая выдается шестого и двадцать первого числа каждого месяца.
      Сперва Фрося обрадовалась тому, что в доходную часть семейного бюджета вольется новая живительная струйка, но Кеша решил по-своему, направил зарплату на цели беспрестанного возбуждения писательского воображения и с той поры писал романы еще сноровистее. Мужчина он был крепкий, и водка по-настоящему его ни разу не забирала. И то хлеб, утешилась здравомыслящая Фрося, другой бы спился с круга, а мой проглотит стопочку и тут же берется за роман. У детей перед глазами пример трудолюбия, и семья не рушится. А что питаются скромно и обходятся без обновок, так это в жизни не главное. Поскольку к этому времени Фрося изрядно запуталась в долгах, ей пришлось уйти с делопроизводителей военкомата и устроиться на мясорыбный склад, где ее соседка и ближайшая подруга Броня Новак работала старшей кладовщицей мясной группы. Жить стало чуточку легче, и Фрося окончательно успокоилась. А тут вдруг прогнали Жибоедову. Вроде бы все одно Фросе, кто над ней в складе начальником, но Броня ее так напугала, что аж поджилки затряслись. "Попадется, бывает, паразит, станет деньги с нас требовать на пьянки и гулянки, что тогда делать, подруженька? - в панике причитала Броня. - Начнем мухлевать - ей-ей угодим на скамью подсудимых. .:. Не захотим мухлевать - выгонят в шею. На что жить станем?"
      Чем плохо Фросе - не с кем посоветоваться. Кеша ничем, кроме романов о Максиме Максимовиче, не озабоченный, Фросины заботы ему до лампочки, вот и приходится решать все самой. В старину говорили: у нас не в Польше, муж жены больше. А нынче, как женщин в правax уравняли, так все пошло в обратную сторону. Поди пойми, лучше бабам стало или хуже прежнего? Тут Фрося пригорюнилась, всхлипнула и ладошкой вытерла выступившие слезы.
      Два месяца во главе мясорыбного склада стояла Жибоедовская замша Полина Герасимовна, а затем назначили к ним заведующим отставного военнослужащего. Новое начальство оказалось малюсенького росточка, с седым хохолком и рыхловатым, красного цвета носом. "Майор Рукосуев, Степан Егорович!" представился он своим подчиненным и пожал руку каждой в отдельности. Фросе майор понравился, а вот Броне Новак - наоборот.
      - Фроська, мы пропали! - жарко зашептала Броня, в обед забежав к подруге. - Видала, какой у него нос? - Ну и что с того? Может, отморозил. . .
      - Ты в своем уме? - Броня выпучила глаза. - Он же ярко выраженный алкаш и проходимец! Одна его фамилия чего стоит! - Тебе и фамилия не по сердцу?
      - А ты как думала! Рукосуев. . . Сует, значит, руки повсюду. - Знаешь, Бронь, обожди прежде времени вывод делать, - успокоила ее Фрося. - Я сама боялась, а этими днями пригляделась, и пропала моя тревога.
      - Нет, Фросенька, надо что-то придумать, а не ждать у моря погоды, заспорила Броня. - Я тут напору с Василисой Тихоновной кое-что надумала.
      - Расскажи, - бесхитростно попросила Фрося. - На химзаводе при отделе рабочего снабжения тоже склад есть. Только он не чисто продуктовый, а смешанный, и ведает им старик Блинов, который сейчас в больнице от рака загибается. Люди говорят, что ему жить считанные дни. Поняла? - При чем тут химзавод и старик Блинов? - Эх, ты, горе луковое! Если Жибоедиху возьмут туда главной, она нас с тобой запросто к себе перетянет! - Хорошо бы . . . А она на то согласна?
      - Василиса Тихоновна берет нас хоть сегодня, только в другом заминка: ее самое туда не берут. - Почем ты знаешь?
      - Она мне вчера призналась. Была. говорит, у замдиректора химзавода, а тот рожу скривил и даже Василисину трудовую книжку смотреть отказался. О вас, Жибоедова. отзываются, мол. не лучшим образом, поэтому толковать не о чем.
      - Жаль . . . - Фрося вздохнула. - Сердечная она женщина. а потом, привыкли мы к ней.
      - На твое жаль сала не накупишь, - философски заметила Броня. - Не ахать надо и не сочувствие выказывать, а помочь Василисе Тихоновне . . . Она из тех, кто доброе долго помнит. - Я бы рада, Бронечка, да что я в силах? - Ты. Фросенька, мужа своего попроси, - подсказала Броня. - Твой Иннокентий Кузьмин друг-приятель с Парамонычевым, а тот, сама знаешь, через стенку живет с директором химзавода. Если Парамонычев в удачную минутку замолвит словечко за Жибоедиху, то дело в шляпе.
      - Как же Афоня может ее рекомендовать? - удивилась Фрося? - Он ведь Василису Тихоновну не знает.
      - А зачем ему знать Жибоедиху? Твой Парахнюк его по-дружески попросит, а он скажет директору химзавода, что, мол, так и так, есть на примете добросовестный человек с опытом руководящей работы.
      - Я подумаю, - помолчав, обещала Фрося. - А чего тут думать? Надо действовать, и чем быстрей - тем лучше. А то Жибоедиха на тебя обидится . . .
      Фросе, право слово, не хотелось о чем-либо просить мужа, потому что между ними только что пробежала кошка. Городок у них маленький, все люди на виду, и когда Кеша спутался с Кланькой Филимоновой, так Фрося услыхала про то сей же миг. Кланька была известная в районе потаскуха и работала в парикмахерской при бане мужским мастером. Так ее и прозвали все городские кумушки, сильно не одобрявшие Кланькиного непотребства.
      - Фрось, а Фрось! - окликнула ее на улице Женька Парамонычева, Афонина жена, - твой Кеша с "мужским мастером" на вокзале пивцо распивает! Мало ей, паскуде, молодых парней из военного городка, так она за женатых принялась, прорва ненасытная! . . Я бы на твоем месте сбегала на вокзал и расцарапала бы ей нахальную рожу!
      Фрося, однако, не воспользовалась советом Парамонычевой и занялась стиркой, а поздно вечером, когда подвыпивший Парахнюк явился домой, встретила его колючим холодом и в упор спросила:
      - Где это ты шлялся до ночи, супостат?
      - Ты чего будто с цепи сорвалась? - притворно возмутился Парахнюк, снимавший у двери валенки с галошами. - Ходил в клуб поиграть в шашки, а после выпил пивка на вокзале.
      - С кем же ты пивко попивал, Кешенька? - сузив глаза, осведомилась Фрося. - А?
      - Там ребята с мясокомбината гуляли, вот я к ним и подсел. А что, нельзя?
      - За что ты измываешься надо мной, ирод? - Фрося не выдержала и безудержно разрыдалась. - Я всю жизнь на тебя и на ребятишек положила, а он в отместку спутался с Кланькой!. . Господи, за что? У других мужья как мужья, а мой изверг безо всякого стыда и совести! Мамочка, что же мне делать, бедной и несчастной?
      - Фросенька, ей-богу, напрасно ты убиваешься, - виноватым голосом произнес Парахнюк и положил руку на Фросино вздрагивающее плечо. - У меня с Кланькой ничего такого не было, даю тебе честное слово. . .
      - Так я тебе и поверила! - Фрося с негодованием сбросила его руку. Отойди от меня, сатана!
      - Милая моя, тут совсем иная ситуация, - продолжал Парахнюк. - Успокойся и выслушай меня.
      - Иная ситуация! - передразнила его плачущая Фрося. - Знаем мы эти ситуации! . . Опозорил меня на весь город, гад ползучий, и еще просит успокоиться!.. Не верю ни единому твоему слову, изверг!
      - Заткнись, дура! - Парахнюк что было силы саданул кулаком по столу. Если я сказал, что у нас с Филимонихой ничего не было, стало быть, так оно и есть! . . Она прямо с вокзала пошла в больницу зуб вырывать, а я остался пить пиво. Спроси у кого хочешь..
      - А зачем ты с этой тварью за один стол сел? - сквозь слезы вымолвила Фрося.
      - Для дела, в чисто литературных видах, - уверенно ответил Парахнюк. Понимаешь, Фросенька, в моем новом романе есть образ пожилой персидской проститутки. Чтобы создать полноценную картину разврата мелкобуржуазной среды на Ближнем Востоке, мне требовался подходящий прототип . . . В писательском ремесле крайне важно обеспечить безусловную верность житейскому ...
      Фрося мало-помалу успокоилась, но постелила себе отдельно и сразу не простила обиды, решив с этим особо не спешить. Мужика только разбалуй, так он живо на голову тебе усядется.
      - Фросенька, милая моя, ну что я должен сделать, чтобы вымолить твое прощение? - спросил притихший Парахнюк, когда она вечером вернулась с работы. - Назначай условия, я заранее согласен.
      Фрося пересказала ему разговор с Броней Новак, Кеша пообещал подключить Афоню Парамонычева, и они помирились. Спустя десяток дней Броня забежала к Фросе.
      - Что слышно насчет Жибоедихи? - Кеша взялся поговорить с Афоней.
      - Блинов, слушок есть, совсем доходит. Как бы нас кто шустрый не опередил? - встревоженно сказала Броня. - Место ведь завидное. Как бы половчее ускорить?
      Фрося заверила, что сделает все возможное, и в тот же день навела справки у мужа.
      - Кеша, ты сговорился с Афоней насчет Василисы Тихоновны? - Вроде, - вяло ответил Парахнюк, думавший о чем-то своем. - Я попросил, а он пообещал.
      - Определенно пообещал или как вилами по воде писано? - Вену он не протыкал и расписку кровью мне не давал, - ворчливо произнес Парахнюк.
      Про кровь из вены, как помнилось Фросе, речь шла в предпоследнем Кешином романе, где завлекательно описывалась итальянская спецкомандировка Максима Максимовича, по просьбе папы римского направленного туда для отыскания шайки "красных бригад". Исаев скоренько разобрался в обстановке, напал на следы и сообщил координаты шайки полицейскому начальству, но те развели волокиту, и Альду Мору успели уморить.
      - Кеш, отчего ты такой сердитый? - обиженно спросила Фрося.
      - Не люблю, милая моя, пустопорожних разговоров! - Парахнюк нервно дернул головой.
      - Лучше бы твоей Жибоедовой от моего имени обратиться прямо к Афоне. Неловко ей, Кеш.
      - Естественно, - согласился Парахнюк. - Поэтому умные люди у нас и за рубежом ведут подобные разговоры не в служебных кабинетах, а на нейтральной почве - за широко накрытым столом.
      - Как бы нам сорганизовать сабантуй? - сообразила Фрося. - А уж об этом пусть сама Жибоедова проявит заботу. - Кеш, ты бы чего присоветовал, заискивающе попросила Фрося. - Бабий ум одно, а мужчинский - это совсем другое.
      - Пусть, например, устроит день рождения и пригласит нас с Афоней, - без промедления откликнулся Парахнюк.
      - У Василисы Тихоновны день рождения в апреле, а сейчас февраль на дворе..
      - Ну и что из того? Афоня к ней в паспорт не полезет. .. А если твоя Жибоедова не хочет досрочно отметить день рождения, так пусть устроит именины. И не жмотничает, а как следует потратится. Ты же знаешь нашего Афоню?
      Фрося рассказала обо всем Броне, а после работы они заглянули к Жибоедовой. Василиса Тихоновна внимательно выслушала Фросю и сразу заявила, что организовать сабантуй дома она никак не сможет. Из-за мужа. Ее муж, прапорщик Жибоедов, - мужик насквозь военный и в тонкостях человеческих отношений ни хрена не секущий. Сути он нипочем не ухватит, заподозрит измену и непременно полезет в драку. Как же быть? - напряженно раздумывали они. Ресторанов в городе только два: один - на вокзале, а второй потребсоюзовский. В железнодорожном кормежка получше будет, зато хамства невпроворот, а в потребсоюзовском - как эстрадный ансамбль заиграет - так хоть уши пробками затыкай, все равно оглохнешь. Да и как с Парамонычевым показаться в ресторане? Кто похитрее - одно с другим ниточкой свяжет... Судили они. рядили и в конце концов решились остановить выбор на потребсоюзовском ресторане. Василисы Тихоновны сват трудился там шеф-поваром и, если его задобрить, мог накрыть стол не в общем зале, а в директорском кабинетике. На том и разошлись, условившись назначить дату сабантуя в зависимости от того, что скажет Фросин Кеша.
      Парахнюк одобрил план, но в последний миг перерешил. Куда лучше собраться компанией, не под видом именин, а для литературных чтений. Во все времена богатые меценаты кормили и поили творческую интеллигенцию, тем самым подтверждая свою причастность к национальной культуре, так пусть Жибоедова тоже проявит себя с лучшей стороны и подстроится под интеллектуалку. Афоня под эдаким соусом охотнее пойдет ей навстречу, поскольку с детства уважает культурных людей.
      Фрося с мужем и Афоней Парамонычевым пришла в потребсоюзовский ресторан точно к назначенному времени, в полвосьмого. В тесном директорском кабинетике их уже ожидали Василиса Тихоновна и Броня. Прапорщика Жибоедова по понятным причи-нам звать поостереглись, а Бронин муж Давид Новак не так давно загремел на десять лет в исправительно-трудовую колонию строгого режима за разбой. Принарядившаяся Жибоедова расположилась на хозяйском месте, Парахнюк с Парамонычевым - по обе руки от нее, а Фрося с Броней - на самых неудобных местах, в конце однотумбового стола. Из-за тумбы им некуда было девать ноги, и они уселись бочком, лицом к Василисе Тихоновне. Мужчины с морозца споро разлили водку по стопочкам, наложили еду в тарелки и ожидали лишь сигнала, а Жибоедова от волнения растерялась и будто онемела.
      - Василиса Тихоновна, вы инициатор нашей творческой встречи, вот и командуйте парадом, - подсказал Парахнюк, нетерпеливо потирая руки.
      - Кушайте на здоровье, гости дорогие, - нараспев сказала раскрасневшаяся Жибоедова.
      - Уж как я рада, что мы встретились. Так рада, что прямо слова все из головы вылетели. - За приятную встречу! - выручая ее, прогудел Парамонычев. Первый тост выпили под дунайскую селедочку с лучком зелененьким, другой под кету семужного посола, а третий под холодец с хреном. Мужчины ели. что называется, за обе щеки, а Парамоны-чев, вдобавок, с такой скоростью, что Фрося удивленно подумала: куда только все это влезает? Ведь Афоня не толстый и росту не сказать чтобы высокого, а аппетит у него, как у волка.
      - Граждане, не пора ли нам поговорить о том, ради чего нас сюда позвали? басом пророкотал Парамонычев, накладывая полную тарелку отварного языка с горошком.
      Жибоедова и Новак многозначительно переглянулись, а Фрося с нажимом посмотрела на мужа, словно подталкивая его к тому, чтобы воспользоваться удобной минуткой и напомнить Афоне об обещании посодействовать Василисе Тихоновне. Однако Парахнюк с наслаждением дегустировал сочный тамбовский окорок и не заметил ее взгляда.
      - Ну-ка, Иннокентий, скажи нам, сколько ты написал произведений? поинтересовался Парамонычев.
      - Сейчас я работаю над восемнадцатым романом, - ответил Парахнюк, не переставая жевать.
      - Какой же вы плодовитый, Иннокентий Кузьмич! - с жаром воскликнула Броня. - Как я завидую вашей Фросеньке!
      - Восемнадцать романов - это сила! - похвалил Парамоны-чев. - Такое сотворить может далеко не каждый. . . Иннокентий еще прославит наш район на всю страну, я в этом ничуть не сомневаюсь. Добавлю к сказанному, что Парахнюк - простой человек и хороший семьянин, то есть достойный пример для подражания другим писателям, потому как среди них, слышали, попадаются людишки мелкие и в быту грязненькие . . . Граждане, выпьем за нашего дорогого земляка, писателя Парахнюка! Твори, брат, на радость нам, твоим почитателям!
      Потом выпили за Фросю как за верную подругу писателя, после того - за любителей книжек, а когда прикончили вторую поллитровку, Парамонычев достал портсигар, закурил и снова обратился к Парахнюку:
      - А теперь, брат, доставь-ка нам удовольствие и почитай что-нибудь эдакое, занимательное.
      - Очень просим, Иннокентий Кузьмич, - присоединилась к нему Жибоедова. Не откажите.
      - Моя последняя работа, отрывок из которой я намерен огласить, посвящена иранским событиям. В романе, название которому я еще не придумал, показана смертельная схватка советского разведчика, из последних сил борющегося с кознями международного империализма. - Парахнюк вытащил из кармана рукопись, прочистил горло и начал:
      "Над ночным Тегераном низко висела круглая луна. Подобно люминисцентной лампе она освещала улицы города с населением приблизительно четыре миллиона человек бледным, мертвенно-серебристым светом. Как только часы на левом минарете мечети пророка Магомета гулко отбили полночь, из медресе вышел Иван Иванович и огляделся по сторонам. Город спал. . ."
      - Кеш, а Кеш, - прервал его Парамонычев. - Кто такой, этот Иван Иванович? Ты извини, нам как-то невдомек.
      - Понимаешь, Афоня, Иван Иванович - Максим Максимович Исаев, - пояснил Парахнюк.
      - Он там, в Тегеране, работает под Ивана Ивановича?.
      - Нет, все куда сложнее. В сокращенном варианте мой роман решено напечатать в районной газете, а редактор кровь из носу потребовал перекрестить Максима Максимовича.
      - Почему? - удивилась Фрося, издавна симпатизировавшая сквозному герою всех Кешиных романов.
      - Он уперся, как бык, и утверждает, что могут быть неприятности. Юлиан Семенов может даже подать на меня в суд.
      - За что? - возмутился Парамонычев. - По какому праву? Не бойся, наш судья парень что надо, он тебя в обиду не даст. Если что, я ему скажу.
      - Спасибо тебе, Афоня. Беда в том, что Семенов прежде меня выдумал Максима Максимовича, и тот по закону его собственность.
      - Обидно, - пригорюнился Парамонычев.
      - Наплевать, - утешил его Парахнюк. - Я просто-напросто поменял имя, отчество и фамилию, а все остальное не тронул. Словом, он отныне Иван Иванович Рамзаев. Ясно?.. Тогда я продолжаю:
      "Когда он пересек трамвайные рельсы и шел посередке Вос-точного бульвара, из-под чинары выползла тень и с поклоном шмыгнула ему навстречу.
      - Салям-алейкум!
      - Алейкум-салям! - ответил Иван Иванович. - Это ты, Ман-сур?
      - Да, это я, почтенный аятолла, - негромко подтвердил радист. - Какие будут установки?
      - Срочно передай в Центр, - приказал Иван Иванович, протягивая Мансуру вечернюю газету, на полях которой симпатическими чернилами были написаны шесть колонок пятизначных цифр.
      Когда в Центре получат эту шифровку, шифровальщики поло-жат в почту руководству розовый бланк следующего содержания: "Юстасу. Тетя заболела, обещает умереть в четверг к вечеру. Надо ли вызвать доктора? Алекс". А руководство запрется в каби-нете нп засов, вложит бланк в кодовую электронную машину, и на световом табло зелеными буквами засветятся слова: "шах ирана мохаммед реза пехлеви в четверг вечером вместе с семьей вылетает в Марокко, следует ли сорвать его попытку к бегству? жду указаний, иван рамзаев".
      - Вас понял! - радист спрятал газету. - Разрешите идти? - Алла, бесмилла. ильрахман! - Иван Иванович поднес сложенные руки к чалме.
      - Берегите себя, - шепнул радист и скрылся под чинарами. Когда Иван Иванович возвращался в медресе, он с тоской покосился на иссиня-черное небо с крупными звездами на его своде. Эх, все же у нас куда лучше! - подумал он, внезапно пораженный приступом ностальгии".
      - Ностальгия - это как, Иннокентий Кузьмич? - полюбопытствовала Жибоедова. - От высокого давления?
      - Нет, это чисто нервное, - недовольно пробурчал Парахнюк. - Происходит вследствие тоски по родине.
      Жибоедова сообразила, что высунулась невпопад, и смутилась.
      "И тут чьи-то цепкие руки схватили его за шею и прижали к носу вонючую ватку, остро пахнувшую аптекой. Звезды на небе завертелись, Большая Медведица перевернулась вверх ногами, и Рамзаев потерял сознание.
      Очнулся он, по всей видимости, не раньше чем через час. Сильно болела голова и трудно было разлепить веки. Но Иван Иванович пересилил себя и все же открыл глаза. Он увидел большую комнату с богатой мебелью и пузатого краснолицого мужчину с массивной квадратной челюстью. На мужчине были клетчатые брюки-гольф и черный галстук-бабочка с белыми горошинами.
      - Хелло, мистер Рамзаев! - с этими словами краснолицый откусил кончик темно-коричневой сигары и смачно сплюнул его на пушистый ковер. - Я - Боб Смит, тегеранский резидент Центрального Разведывательного Управления США. Что будете пить: виски или портвейн?
      Иван Иванович молчал и выигрывал время.
      - Мистер Рамзаев, как разведчик разведчику советую вам выпить.
      "Где я видел эту противную лысую рожу?" - мучительно вспоминал Иван Иванович. Перед его глазами плавали черные круги, в висках стучала кровь, и было трудно сосредоточиться.
      - Вы что, оглохли? - грубо спросил Боб Смит, выпуская изо рта голубой клуб сигарного дыма.
      - Мистер Смит, вы что-то путаете, - на чистом персидском языке ответил Иван Иванович. - Я скромный шиитский священно-служитель.
      - Мистер Рамзаев, не морочьте мне голову, - с ехидством сказал американец. - Ваша чалма, халат и рваные кеды - подходящий маскарад для иранской контрразведки САВАК, а для нашего ЦРУ это семечки. . . Напрямик признаюсь вам как профессионал профессионалу: мне нравится ваше хладнокровие. Будем говорить как мужчина с мужчиной?
      Иван Иванович молча смотрел в крысиные глаза американского бандита и выигрывал время.
      - Видно, у вас еще не прошел шок от хлороформа, - продолжал Боб Смит. Это бывает. Иной раз люди, подвергнутые наркозу, надолго теряют память. Мой долг хозяина дома помочь вам...
      С этими словами Боб Смит нажал кнопку в подлокотнике кресла и с наглым видом положил ноги на стол. Стенка напротив Ивана Ивановича плавно отъехала влево, обнажив экран, в комнате погас верхний свет, и из-за спины послышалось стрекотание кинопроекционного аппарата.
      Рамзаев увидел себя в форме штандартенфюрера СС около своей берлинской виллы, потом свое фото вместе с шефом гестапо группенфюрером Мюллером, а дальше пошел послевоенный период - Иван Иванович и американские физики-атомщики супруги Розенберг, казненные на электрическом стуле по грубо сфабрикованному обвинению в шпионаже. Иван Иванович и Джавахарлал Неру в разгар борьбы за независимость Индии, Иван Иванович в Греции, в Португалии, в Чили и во Вьетнаме.
      - Мы познакомились с этим любопытным молодым человеком тридцать пять лет назад, когда он называл себя Штирлицем, - комментировал кинокадры Боб Смит. После падения третьего рейха герр Штирлиц на годик исчез с горизонта и, как птичка Феникс, восстал из пепла под именем месье Жоржа Бламанже, швейцарского финансиста, интересовавшегося военным применением достижений ядерной физики. Потом ему надоела швейцарская маска и он стал англичанином Майклом Келли, собирателем индийских древностей, а через семь лет снова исчез и долго не показывался на людях. Мы уже решили, что не увидимся с ним, но он всплыл в Греции под фамилией Папаникифору, спустя полгода превратился в испанского негоцианта Хосе-Луиса Санчеса, затем - в бразильца Жоана Батиста дос Сантос де Перейра и, наконец, в буддийского монаха Фам Ле Зуя. Так кто же он на самом деле? А вот кто: полковник Иван Рамзаев, снятый на трибуне для почетных гостей во время первомайского парада на Красной площади в 1946 году! Что вы теперь скажете, мистер Рамзаев?
      - Да, я - это он, - мужественно ответил Иван Иванович - Что вы хотите от меня, Смит?
      - Вот это деловой разговор!--обрадовался американец.- Что вы пьете?
      - Ничего. Товарищ Рамзаев, так не пойдет, - запротестовал Боб
      - Пока с меня не снимут наручники, я вам не товарищ.
      - Чарли, скотина мохнатая! - заревел Боб Смит. - Почему мой дорогой гость до сих пор в наручниках?
      - Сорри, босс, - попросил прощения гориллоподобный верзила с волосатыми ручищами, неслышно подошедший из-за спины Рамзаева.
      - Смотри у меня! - строго сказал Боб Смит. - Еще раз ошибешься - потеряешь свой кусок хлеба с беконом, хорек вонючий'
      - Вери сорри. босс. - жалобно заскулил верзила. снимая наручники с Рамзаева.
      - Пошел вон, дурак! - распорядился Бои Смит. -- Мистер Рамзаев, в третий раз спрашиваю: что вы будете пить?
      - Сто пятьдесят "столичной" и бутерброд с курицей, укропом и сыром "ори". - сухо ответил Иван Иванович, растирая онемевшие кисти рук.
      - Гарри, ты слышал? - заорал Боб Смит, - Живо тащи сюда то, что хочет русский! . . Итак, давайте начистоту, господин Рамзаев.
      - Ладно, - помолчав, согласился Иван Иванович, - Начистоту, так начистоту, мистер Дуайт А. Тандерболт.
      - Во дает! - восхищенно заметил Парамонычев. - Молоток твой Иван Иванович!
      - Обожди, Афоня, это еще не все . . . - Парахнюк выпил полстакана минеральной воды и продолжал читать:
      "Квадратная челюсть заокеанского разведчика отвалилась, а толстая рука, державшая бутылку виски "Блэк энд Уайт", затряслась.
      - Я помню вас, Тандерболт, еще по Берну, где весной 1945 года вы были на побегушках у Аллена Даллеса.
      - Ну, мистер Рамзаев, вы, вижу, тоже парень не промах, - признал американец. - Это сильный удар в пах. . . Теперь счет один - один. Так выпьем за сильных и удачливых?
      - Нет, Тандерболт, если уж суждено нам пить вместе, то лучше выпьем за иранский народ, которому пора сбросить ржавые оковы феодализма! - предложил Рамзаев, поднимая граненый стакан.
      - В свою очередь прошу выпить на брудершафт! - американец налил себе неразбавленное виски. - По паспорту я Дуайт, но ты можешь называть меня Додиком".
      В этот миг Броня Новак неожиданно всхлипнула и принялась сморкаться в носовой платок.
      "Когда Иван Иванович дожевывал бутерброд, Тандерболт сказал:
      - Знаешь, Ваня, сколько я имел неприятностей из-за тебя?
      - Сколько? - усмехнулся Рамзаев.
      - Жуть! Два замечания, два выговорешника и строгий выговор с последним предупреждением за Вьетнам. Я уж не говорю о том, что меня лишали тринадцатой зарплаты. . . Но как на духу, я зла на тебя не держу. Веришь?
      - Допустим, - сказал Иван Иванович, не веривший ни одному слову американца.
      - Клянусь банковским счетом, против тебя лично я ничего не имею! Тандерболт прижал руку к сердцу. - Но у меня на руках старуха мать, больная жена и трое малолетних детей. Из-за тебя я запросто могу потерять бизнес, поэтому, Ваня, помоги мне.. . Ты меня уважаешь?
      - Короче, чего ты от меня добиваешься? - ловко ушел от прямого ответа Иван Иванович.
      - Ты ведь знаешь, что я ни при каких обстоятельствах не изменю родине.
      - За кого ты меня принимаешь? - с досадой воскликнул набычившийся американец. - Разве я собрался перевербовывать тебя?
      - Послушай, Дуайт, не юли. . . - Иван Иванович брезгливо поморщился. Чего тебе от меня нужно?
      - Пустяк, Ваня, сущий пустяк, - тихо проговорил Тандер-болт, буравя Ивана Ивановича своими колючими глазками. - Только одного: собери манатки и чеши домой! Без иранской нефти нам, сам понимаешь, хана, а если ты перестанешь мутить народ, то все тут мигом рассосется. По рукам?
      - Нет, так дело не пойдет, - возразил Иван Иванович. - Я никогда не вмешивался во внутренние дела иранского народа. Хотят они скинуть шаха и сделать у себя исламскую республику, нас с тобой это не должно касаться. Я здесь только для того, чтобы противостоять грязным проискам вашего ЦРУ.
      - Значит, по-хорошему не уедешь? - с обидой спросил Тандерболт.
      - При одном условии - если одновременно со мной из Ирана выедешь ты и все твои люди.
      - Ваня, ты позабыл, что у меня есть начальство в Ленгли, - с огорчением заметил сильно приунывший американец. - Придется мне оказать на тебя давление.
      - Что же ты сделаешь? - скептически спросил Рамзаев.
      - Задача у меня, сам понимаешь, не из легких. В ЦРУ давно известно, что тебе установили персональную пенсию и на деньги ты не польстишься . . . Стало быть, у меня один выход - опорочить тебя в глазах Москвы.
      - Интересно, на что ты рассчитываешь? - Иван Иванович рассмеялся. - За шестьдесят два года работы в советской разведке я заслужил высокое доверие. Кто тебе поверит, Дуайт?
      - Поверят, Ваня, вот увидишь. Если бы я капнул на Лубянку, что ты работаешь на нас, в это как пить дать не поверили бы, а моим компрометирующим материалам нельзя не поверить . . . - Тандерболт тяжко вздохнул. - Мне, по совести сказать, стыдно пускать их в ход, но, извини, жизнь заставляет. Увы, Ваня, как метко сказал наш классик О' Генри, Боливар не вынесет двоих . . .
      - Ну-ка, ну-ка, выкладывай на стол козырную десятку, - насмешливо предложил Иван Иванович.
      - Ты помнишь Лейлу, первокурсницу Тегеранского пединститута?
      - Допустим, - чуточку помедлив, ответил Иван Иванович. Лейла была красивой девушкой из семьи зажиточного торговца пряностями и коврами, раз навсегда порвавшей с мещанской средой на почве идеологических разногласий. Они случайно познакомились прошлой зимой, когда Рамзаев по доброте душевной решил помочь революционно настроенной молодежи, которая нуждалась в бумаге для листовок.
      - Так нот. Лейла беременна! - крысиные глаза Тандерболта засверкали злым блеском.
      - Это ее личное дело, - невозмутимо заметил Иван Иванович.
      - Зря ты так спокоен! - американский резидент ехидно прищурился. - Учти, Ваня, она беременна от тебя!
      - Брось трепаться. У меня с ней ничего не было.
      - Тем не менее она носит под сердцем твоего ребенка!
      - Если ты и дальше будешь хлестать неразбавленное виски, тебе еще не то взбредет в голову, - осадил его Рамзаев. - Лучше хлебни холодной водички из-под крана и вздремни часок-другой, а то ты здорово набрался.
      - Я, правда, не совсем трезвый, но мне это не мешает работать. А что до Лейлы, то через месяц она родит тебе дочку. Как думаешь назвать?
      - Дуайт, ты опупел . . . Так не бывает!
      - Раньше не бывало, а теперь сколько хочешь, - самодовольно заявил Тандерболт. - Ты случайно не помнишь, как чесался весной, едучи в переполненном трамвае? Что ты в тот раз подумал?
      - Что меня укусил клоп, - не справившись с секундной растерянностью, признался Иван Иванович.
      - Это был не клоп, а наш агент, который взял у тебя кровь на анализ. В Гарвардском университете разгадали твой генетический код, в Массачусетском технологическом институте по заказу ЦРУ синтезировали твою половую клетку, а летом во время студенческих беспорядков Лейле незаметно сделали искусственное осеменение . . . Кстати, ей сказали, что ты - отец ребенка.
      - Откуда ты знаешь, что родится девочка? - спросил чрезвычайно заинтригованный Иван Иванович.
      Рамзаев давным-давно хотел завести ребенка, но было недосуг, потому что замотался по спецкомандировкам. Был когда-то у Ивана Ивановича сын - майор "Вихрь", но он, бедный, геройски сложил голову под Краковом в 1944 году. Мать майора тоже давно успокоилась в сырой земле, так что рожать было некому. Но желание иметь ребенка временами так одолевало Рамзаева, что становилось невмоготу. И тишком он мечтал завести дочку, которую назовет Танечкой.
      - Наши ученые пока синтезируют только такие клетки, из которых получаются девки, - сообщил Тандерболт. - Но мы отвлеклись . . . Как родится ребенок тебе крышка, от персонального дела ты нипочем не отвертишься. У вас насчет этого строго. В Москве тебе ни за что не простят морально-бытового разложения. Ведь Лейла еще несовершеннолетняя! Понял?"
      - Вот ведь заразы какие! - воскликнула Жибоедова. - У них и наука поставлена на службу агрессивным целям!
      - Гн, их нравы! - с осуждением вымолвил Парамонычев. А Парахнюк снова смочил горло нарзаном и продолжал:
      "Тут Иван Иванович надолго призадумался. Он не боялся шантажа, потому что сразу же после снятия наручников почесал подбородок и незаметно для Тандерболта включил запрятанный в бороде микромагнитофон. Волновало его совсем другое - как там Лейла? Как она переносит первую беременность? Не нуждается ли в чем? Сытно ли питается? За те несколько встреч, которые он имел с ней. Иван Иванович не раз замечал, что она с любовью и лаской поглядывала на него, а сейчас он почувствовал, как в нем просыпается ответное чувство. В то же время ему думалось, что жить с Лейлой будет не так просто. Ведь есть обстоятельства, над которыми люди не властны. В самом деле - кто он и кто она? Вот в чем соль. . . Рамзаева ничуть не смущала некоторая разница в годах. Лейле скоро исполнится восемнадцать, ему - восемьдесят, но, разумеется, суть не в этом. На здоровье он отродясь не жаловался, а на вид даже враги ему от силы дают пятьдесят один год. Смущало его другое - не скажется ли впоследствии на Лейле воспитание в мелкобуржуазной среде, где, как известно, процветают алчность, дух стяжательства и бездуховность? И еще: сможет ли Лейла с ее южным организмом и темпераментом ужиться в Москве? Ведь нынешней зимой, судя по передачам "Маяка", морозы в Москве доходили до сорока градусов по Цельсию! Свои с трудом переносят такую стужу, а каково придется нежной Лейле с маленькой Танечкой на руках? Муж в длительной командировке, все надо самой - и за хлебушком сбегать, и в прачечную. . . Невольно призадумаешься. Лейла сгоряча согласится поехать с ним хоть на Колыму, а вот выдюжит ли она в нашем климате?
      - Ну, Ваня, принимаешь мои условия? - поторопил Тандерболт.
      - Ты подготовил мне зубодробильный сюрприз. - признался Иван Иванович. Теперь счет два - один в твою пользу. Я должен со всех сторон обдумать создавшееся положение.
      - Сколько ты просишь на обдумывание?
      - Дай мне сутки, Дуайт.
      Изо всех сил делая вид, что он полностью деморализован, Иван Иванович думал сейчас только о том, как бы выиграть время. Предстояло сделать многое: перегруппировать силы, вывести из-под удара радиста Мансура, разыскать и надежно спрятать Лейлу и, главное, спутать карты американской разведки, чтобы никто не помешал иранскому народу построить будущее страны по-своему.
      - Ты же отлично понимаешь, что в моем возрасте трудно смириться с поражением, - добавил Рамзаев после короткой паузы. - Трудно . . .
      - Хорошо, Ваня, завтра жду тебя в это же время с окончательным ответом и заранее закажу тебе билет на Париж. Будь здоров! - Тандерболт повернул голову к двери и заорал: - Эй, Чарли! Куда ты запропастился, собачий сын? Завяжи мистеру Рамзаеву глаза, чтобы он не разглядел, где мы свили свое гнездо, и проводи его до трамвайной остановки... До завтра, Ванюша!" - Парахнюк сложил рукопись и оглядел присутствовавших.
      - Сильно! - сказал Парамонычев. - Давно не получал такого удовольствия... Уверен, что на сегодняшний день наш Парахнюк входит в десятку сильнейших. . .
      - Не знаю, как вы, а я потрясена, - перебила его Жибоедова. - Насчет политики говорить не буду, это не наше, не женское, а меня подкупила душевность Ивана Ивановича. Какой человек - с ума сойти! В наше время мужчины только-только познакомятся и тут же, дико извиняюсь, под юбку лезут, а случись что - их дело сторона. Сами-то - глядеть не на что, а мнят о себе - о-го-го! А тут человек долга: девушка забеременела, и он сразу готов расписаться.
      - Иннокентий Кузьмич, а что будет дальше? - застенчиво спросила Броня Новак. - Переедет Лейла в Советский Союз?
      - А дальше, Бронислава Ефимовна, я еще не написал, - сказал осоловевший от похвал автор. - Дальше все пока еще в моей творческой лаборатории.
      - Неужели конец не придумали? - удивилась Броня. - Ни за что не поверю . . . Иннокентий Кузьмич, миленький, расскажите . . .
      - Новак, не приставай к человеку, - оборвала ее Жибоедова. - Не видишь, человек устал. Да и горячее стынет. . .
      Они дружно навалились на гору шницелей, но впечатление от прочитанного было настолько сильным, что разговор крутился вокруг Ивана Ивановича и романов Парахнюка.
      - Ты, Иннокентий, сам не подозреваешь, какой у тебя могучий талант, громогласно утверждал Парамонычев. - Ты, брат, переплюнул почти всех наших писателей: за небывало короткий срок написал полное собрание сочинений. Восемнадцать романов - это, надо полагать, восемнадцать томов?
      - Понимаешь, Афоня, мой роман про борьбу за независимость Индии против колониального господства Великобритании написан в четырех томах, - объяснил Парахнюк. - Так что в сумме выходит двадцать один том.
      - Тем более! - Парамонычев обрадованно кивнул. - Боюсь одного - как бы ты не зазнался. Переедешь, видно, от нас в Москву или, как Чехов, в Ялту?
      - Пока поживу здесь, а там видно будет . . .
      На Фросину беду Парамонычев заставлял всех пить до дна, а она не привыкла к водке и после жирного шницеля быстренько выбежала в уборную, где обнаружила Броню, так же мучительно страдавшую от опьянения. Они долго приводили себя в порядок. а когда вернулись за стол, Парахнюк говорил тост за Парамонычева.
      - . . . в школе по алфавиту шел впереди меня и в жизни тоже прежде меня стал большим человеком, видным руководителем районного масштаба. Но как ты был свойским парнем, так им и остался, не задрал нос кверху, не зазнался, не отгородился от народа . . . За твое, Афоня. доброе здоровье и светлое будущее!
      Дальше Броня ушла в уборную, а в кабинет нежданно-негаданно нагрянул шеф-повар. Фрося сначала не скумекала, что он пьяный в дребодан, потому что Василисы Тихоновский сват минут десять простоял, словно проглотив аршин. Сколько его ни уговаривали разделить компанию, он молчал, как истукан, а потом плюхнулся на Бронин стул и сказал невпопад:
      - Вот и я говорю, что сегодня нам рыбу завезли. А рыба-то . . . - и снова замолчал.
      Парамонычев вдумчиво поглядел на шеф-повара и немного погодя взял стопку.
      - А теперь, граждане, самое время выпить за организаторшу нашей встречи, за Василису свет Терентьевну!
      - Тихоновну, - вполголоса подсказала Фрося.
      - Да, конечно, Тихоновну, - без удовольствия согласился Парамонычев. Извиняюсь . . . Словом, за Василису Тихоновну. как за человека, любящего и понимающего родную литературу, человека, который готов на все ради. . .
      - Одна рыба была карп, а другая рыба была линь! - с натугой выкрикнул шеф-повар. - Карп шел по триста граммов, а линь шел . . . - он икнул, - вот как мы с вами идем!
      - Фомич, тебе бы лучше на воздух, - решительно заявила Жибоедова и вывела повара на волю.
      - Афоня, ты не забыл насчет моей просьбы? - спросил Парахнюк. - Ты о чем?
      - Об устройстве Жибоедовой на должность завскладом.
      - Так это она и есть? - удивленно вымолвил Парамоны-чев. - А я распинался тут про любовь к литературе!. . Иннокентий, ты, брат, меня недооцениваешь. Был ли хоть один случай. когда я позабыл твою просьбу? Ну, скажи!
      - Такого случая не было! - Парахнюк хлопнул ладонью по столу. - Я уже говорил, что ты замечательный парень, и еще сто тысяч раз повторю это. . . Желаешь?
      - То-то,'брат!- Парамонычев покачал пальцем перед носом Парахнюка. - Я никогда ничего не забываю!
      - Уж вы простите, гости дорогие, моего свата, - запричитала вернувшаяся с мороза Жибоедова. - Организм у него слабый.
      - С кем не бывает, - успокоил ее Парамонычев и снова взялся за стопку. Значит, говорил я о вас, Василиса Тихоновна . . . Желаю, чтоб у вас за столом всю жизнь было так же, как сейчас: всего вволю и, главное дело, душевно и сердечно.
      - Иначе вам удачи не видать, - тенорком пропел Парахнюк и выпил вслед за Парамонычевым.
      Жибоедова покосилась на пустые бутылки и елейным голоском предложила: Выпейте еще водочки.
      - Ни боже мой! - Парахнюк замотал отяжелевшей головой. - С радостью! одновременно с ним ответил Парамонычев. - Только, Василиса Тихоновна, для разнообразия перейдем ни шампанское . . . Это рекомендуется для лакировки.
      Жибоедова сбегала в буфет и мигом притащила бутылку полусладкого. которое Парамонычев встретил с большим энтузиазмом.
      - Вот что. Василиса Тихоновна, - сказал он, помешивая шампанское вилкой, чтобы поскорее вышел газ, - Иннокентий просил решить вопрос с химзаводом относительно вашего трудоустройства.
      - Очень прошу, Афанасий Николаевич, - залебезила Жибоедова. - Я такая женщина, что в долгу не останусь!
      - Понимаю, - снисходительно произнес Парамонычев. - Только тут в наличии некоторая загвоздка. Дело в том, что Блинов. как мне доложили, пока живой.
      - Так он днями помрет. Вы уж будьте так добры . . . - Однако пока еще не помер. - возразил Парамонычев. - А на живое место рекомендовать другого - не в моем принципе.
      - Как же мне быть? -- забеспокоилась Жибоедова. - Посоветуйте, Афанасий Николаевич.
      - Надо ждать. Как Блинов умрет, сразу же возьму их за жабры и утрясу вопрос насчет вашей кандидатуры.
      - А они вас послушаются? - покусывая нижнюю губу, неуверенно спросила Жибоедова.
      - Гм. иначе ч быть не может!- Парамонычев в один прием осушил стакан шампанского. - Ух, хорошо пошел! . . Я их, Василиса Тихоновна, вот так в кулаке держу. Из-за морозов они мне черт-те сколько аммофоса недодали. Если что не так, я их сей же миг прижму штрафом. Поэтому они меня уважают . . .
      Наутро Парахнюк не смог встать и весь день маялся с похмелья, а в четверг отправился в клуб и вернулся оттуда возбужденно-радостным.
      - Фросенька. удача! - с порога закричал он. - Угадай, какой у меня сюрприз? У Фроси екнуло сердце. Неужто перевели деньги за романы?
      - Смотри, милая моя, что нам дали, - ликовал Парахнюк, доставая из кармана какие-то бумажки. - Давно я лелеял такую мечту, а теперь она сбылась. Послезавтра мы с тобой едем в Москву!
      Выяснилось, что завком мясокомбината выделил им две бесплатные путевки на ВДНХ. где намечался слет передовиков мясо-молочной промышленности.
      - А как же дети? - спросила Фрося, которой страшно захотелось хоть разочек побывать в столице.
      - Детей отдадим тетке, - заявил Парахнюк. - Подумаешь, дело - пару деньков повозиться с нашими потомками . . . А мы побываем в Большом театре, в цирке и, конечно, наведаемся в редакции, чтобы поговорить о судьбе моих произведений.
      Ехала Фрося в Москву с легким сердцем, а вернулась домой с больной головой.
      День приезда, как водится, прошел в хлопотах, но все вышло лучше лучшего дали им на двоих теплую комнату в гостинице "Турист" и даже помогли с билетами на обратную дорогу. А на другой день Парахнюк надел новую рубаху в крупную желто-зеленую клетку, постригся в парикмахерской, наодеколонился и повел Фросю в редакцию толстого журнала. Ходили они вокруг да около площади Пушкина не меньше часа, пока нашли нужный дом, где и начались Фросины расстройства.
      - Здравствуйте! - обратился Парахнюк к сонной девушке, сидевшей за пишущей машинкой. -Я-И. Парх! И. Парх - это был Кешин псевдоним.
      - Здравствуйте, - ответила сонная девушка.
      - Вы к кому? - Сам не знаю, - признался Парахнюк. - Тут. у вас, лежат два моих романа .
      - Вы у нас раньше печатались? - Не приходилось.
      - Тогда пройдите в седьмую комнату, к Наталье Кирилловне. По-видимому, ваши рукописи у нее.
      Наталья Кирилловна оказалась низенького расточка женщиной Фросиных лет либо чуточку постарше.
      - Здравствуйте, Наталья Кирилловна, я - И. Парх! - громогласно представился Парахнюк. - А это - моя супруга, Ефросинья Петровна!
      - Что вам угодно? - испуганно спросила низенькая.
      - Я автор романов "В погоне за взбесившимся красным дьяволом" и "Под знойным небом Аргентины". . . Хотелось бы потолковать накоротке, выработать общий язык. . .
      - Общий язык? - лицо Натальи Кирилловны исказила страдальческая гримаса. Присаживайтесь, товарищи . . . У нас в отделе прозы ознакомились с вашими рукописями и пришли к единому мнению, что это не беллетристика. Вот, собственно, все, что я могу сказать.
      - Вы сами-то романы читали? - агрессивно спросил Парахнюк.
      - Я просмотрела их по диагонали, ибо, простите, читать ваши сочинения выше моих сил.
      Дальше Фрося не все поняла, потому что низенькая женщина без умолку затараторила заумь, которую, по всей видимости, до конца не разобрал даже ее Кеша. Бессодержательность, примитивизм, вялость, недержание композиции, убожество авторской речи, множественность сюжетных заимствований, ненаучная фантастичность, отсутствие индивидуальных речевых характеристик у всех без исключения персонажей, и так далее, и тому подобное.
      - Ясненько! - злобно подытожил ее речь Парахнюк. - Спелись тут друг с дружкой и насмерть зажимаете всех, кто не из вашей бражки? Вы сами-то свой журнал хоть изредка читаете?
      - Разумеется.
      - Так у вас по-настоящему интересного - с гулькин нос! - выпалил вспотевший от негодования Парахнюк. - Печатаете бред сивой кобылы, от которого мухи дохнут, а в разделе критики наперебой рисхвиливаетс один другого, как петух кукушку . . . Нет на вис. черт побери, Белинского с Добролюбовым, они бы вам живо объяснили, откуда ноги растут!
      - На каком основании вы позволяете себе огульно охаивать нашу роботу? возмутилась низенькая женщина. - Я согласна с тем, что на страницы нашего журнала попадает и третьесортная беллетристика, но даже она ни добрый десяток голов выше ваших шпионских опусов.
      - Где уж вам понять пафос моего творчества . . . - Парахнюк густо покраснел и отвернулся к окну. - Ведь я борюсь со злом не в районном и даже не областном, а во всемирном масштабе . . .
      - Послушайте, И. Парх . . . - низенькая женщина осеклась, почесала переносицу и обратилась к Фросе: - Неужели ваш муж абсолютно не в состоянии понять бездонную глубину собственной беспомощности?..
      Они ушли из редакции и вернулись в гостиницу "Турист", где Кеша за обедом выпил бутылку портвейна и что было сил обрушился на низенькую женщину. "Не верь .ни единому слову этих гадюк, Фросенька, - взволнованно требовал он, правды они и жизни не скажут! Они - могильщики народных талантов и. черт их подери, похерили не одну тысячи писателей, имевших все данные для того. чтобы украсить алмазный венец русской литературы! Вот увидишь, наступит день. когда мои романы выйдут в свет и доставят радость простым людям!"
      На третий день успокоившийся Парахнюк поехал в издательство, а Фрося отговорилась нуждой походить по промтоварным магазинам и снова зашла в ту же редакцию.
      - Вы извините меня, гражданочка, - обратилась Фрося к низенькой женщине, имени и отчества которой не запомнила. - Если не трудно, объясните мне всю правду насчет романов моего Парахнюка.
      - Постараюсь. - с готовностью откликнулась низенькая женщина. - Вы, простите, кто по образованию.
      - Никто. - просто ответила Фрося. - Родителей в войну убило, вот и пришлось после семилетки себя содержать . . . Работаю старшей кладовщицей на мясорыбном складе.
      - Давно ваш муж пишет?
      - Шестой уж год пошел, - со вздохом ответила Фрося.
      - Вам нельзя не посочувствовать . . . - В голосе низенькой женщины послышались соболезнующие нотки. - А что, если не секрет, послужило толчком к его увлечению?
      - Грузовик, - бесхитростно пояснила Фрося. - Мой Иннокентий Кузьмин тогда под грузовик угодил. Доктора перевели его на инвалидность, и с тех пор он все пишет и пишет.
      - Что вам сказать? - низенькая женщина сделалась доброй-доброй и сразу же напомнила Фросе докторшу, лечившую Кешу в областной больнице. - Как-то Борис Полевой выступал в Центральном доме литераторов и, сославшись на старинную тверскую пословицу, остроумно заметил, что одни поют. что знают, а другие знают, что поют. Улавливаете смысл?
      - Может, не романы ему надо бы писать, а что попроще?
      - Пусть попробует писать сказки для детей, а еще лучше, если вообще бросит это занятие.
      - Неужто так плохо?
      - Нам часто присылают рукописи, которые можно охарактеризовать саркастическим эпитетом покойного Зощенко - маловысокохудожественные. Это слабенькая, но все-таки беллетристика, а писанина вашего благоверного, простите, ни в одни ворота не лезет . . .
      Вернувшись из Москвы, Фрося на следующий же день вышла на работу и первым делом нос к носу столкнулась с зареванной Броней.
      - Ты чего, Бронь?
      - Мне впору не слезы лить, а в петлю лезть, - сморкаясь в платок, ответила Новак. - Говорила я тебе, что этот подлец Рукосуев подберет к нам ключи, а ты не верила . . . Пока ты разгуливала по Москве, он, подонок, придрался ко мне и заорал, чтобы через двадцать четыре часа даже моего запаха моего тут не было. Ax, тварь!
      - За что?! - поразилась Фрося.
      - Ни за понюшку табаку!
      Фрося огорчилась за подругу и прямиком пошли к заведующему.
      - А, Парахнюк, заходи, заходи! - приветливо встретил ее Рукосуев, Доложи, как там Москва поживает?
      - Москва-то на месте, Степан Егорович, а у нас вот не все спокойно, сказала Фрося, теребя косынку, - За что Новак увольняете? Ведь у ней на руках дочка восьми лет!
      - Вот ты о чем, - помрачнел заведующий. - За дело увольняю ее, Парахнюк, за преступные махинации. По ней, если хочешь знать, тюрьма плачет, да из-за дочки-малолетки пожалел я Новак в милицию передавать. А следовало бы.
      - Не может быть, - прошептала Фрося.
      - Эх, Парахнюк, Парахнюк, простая ты душа! - Рукосуев сжал желтый кулачок. - К людям доверчивая, и все для тебя хорошие . . . А я зубы проел на продовольственном снабжении и разные жульничества постиг досконально. Знаешь, что Новак отмачивала?
      - Нет . . .
      - Под крылышком у Жибоедовой она издавна практиковала создание прибыльной пересортицы. И, вдобавок, состояла в преступном сговоре с торговым жульем. . . Мне наши рабочие подсказали, и я поймал ее за руку!
      - Как же это? - не поверила Фрося.
      - Новак отпускала в столовые говядину и свинину второй категории, а оформляла по первой, - объяснил Рукосуев. - А своим торгашам отоваривала фонды наоборот, получая долю от разницы в цене. . . Знаешь, сколько она на этом имела?
      - Господи! - Фросю бил нервный озноб. - Неужто идут на такое?
      - Получается так, что идут.. . А ты не переживай, работай спокойно. О тебе все говорят, что ты честная. Да я сам, в глаза тебе говорю, лично в этом убедился. Проверил кое-что, пока тебя не было. и увидел, что не ловчишь. Хоть семья у тебя большая и муж, говорят, с головой мается, а раз совесть на месте, так человек всегда остается человеком . . .
      С неделю Фрося не могла опомниться от страшной новости и, несмотря ни на что, по-бабьи жалела Броню Новак, а как-то вечером та подкараулила ее возле дома и завела такой разговор:
      - Ты, Фросенька, поторопи муженька насчет трудоустройства Жибоедихи, а то некрасиво получается . . . - Новак сложила губы бантиком. - Пили и ели досыта, пора и долг отдавать!
      - Ты же знаешь, что Парамонычев обещался помочь, когда Блинов умрет, ответила Фрося. - А до той поры разговора быть не может.
      - А Блинову, говорят, лучше стало, - подбоченясь, заявила Новак. - Может, он и не умрет вовсе. Как тогда быть?
      - Не знаю, - Фрося не понимала, что от нее хотят.
      - Вот как ты нынче заговорила! - ощерились Новак. - Раз мы с Василисой Тихоновной тебе не нужны, ты на нас поплевываешь?
      - Зачем ты так! - обиделась Фрося.
      - Затем, что мы потратили на ваше угощение восемьдесят семь рубликов, а авось задатку не дает! Либо устраивайте нас с Жибоедихой на химзавод, либо гоните деньги назад. Даю тебе неделю...
      За ужином Фрося рассказала все мужу.
      - Вот так казус! - Парахнюк хохотал чуть ли не до упаду. - Ну и жабы твои сослуживцы!. . Хорошо, что Афоня не успел ничего сделать, а то было бы неловко . . . Ну и ну!
      - А как быть с деньгами? - встревоженно спросила фрося.
      - Никак! - Парахнюк зашелся от смеха. - Что с возу упало, то пропало! . . Ошиблись твои прохиндейки, и денежки приказали долго жить . . . Ты, Фросенька. за них не волнуйся, они не последние тратили. Ну и жабы! Жибоедова мне никогда не нравилась, а о Новак я, признаться, не думал, что она - махинаторша.
      - Не хочу я быть им должной!
      - Возвращать деньги смешно, надо их проучить. Мало того, я обязательно использую этот казус в следующем романе. Я задумал трилогию о военно-промышленном комплексе США. а американские главари - беспринципные карьеристы, для которых, чувствую, характерны аналогичные методы служебного продвижения.
      - Кеш, там опять будет Максим Максимович Исаев?
      - Ты. милая моя, забыла, что я превратил его в Ивана Ивановича Рамзаева.
      - Может, не стоит тебе писать? - без нажима спросила Фрося. - Та низенькая из журнала ведь не зря ругала тебя за заимствование.
      - Пошла она к чертовой матери! - со злостью произнес Парахнюк. - Собака лает, ветер носит . . . Не обращай внимания, Фросенька. мало ли кто что взболтнет. Ты слышала о том, что Шекспир не сам придумал "Отелло" или, скажем, "Ромео и Джульетту", а списал сюжеты у средневековых итальянских писателей?
      - Не слыхала, - ответила озадаченная Фрося. Шекспира она уважала и такого за ним не знала.
      - Между тем так оно и было. А если Шекспиру можно, так почему нельзя Парахнюку?
      Парахнюк попил чайку и сел дописывать роман об Иране, а Фрося осталась на кухне, помыла посуду и призадумалась. Вот ведь какие повороты наша жизнь выказывает. Кто бы мог ждать такого от Новак? . . А может быть, она, Фроська Парахнюк, дура-дурой и уши холодные? Может, не ведомо ей то, что другие запросто примечают?. . Это еще как поглядеть! Это еще бабушка надвое сказала! В умники Фрося, право слово, не лезет, но и глупее людей себя не считает. Кто все способы жульничества назубок выучил, разве от этого сойдет за умного? Нет, не от подлого знания ум людской меняется. Кто про то и слыхом не слыхал, тот, право слово, во сто крат счастливее. Верно сказал Рукосуев Степан Егорович: человек - покуда у него совесть на месте! . . Деньги, однако. Фрося им отдаст. Не все. конечно, а свою с Кешей долю - тридцать четыре рубля восемьдесят копеек. Не нужно ей ничего ихнего, пропади они пропадом! Сразу не осилить столько, а месяца за три отдаст и мужу ничего не скажет, чтоб он потом насмешки не строил. Так что, в жульничестве не кумекая, она все одно не дурей других. А вот насчет разных человеческих странностей она, видно, слабовата. Взять хотя бы Кешины романы. Каждый божий день она мысленно сводит Кешу с той низенькой из журнала, а все без толку: раз низенькая верх берет, а раз Кеша. Кто из них правый? Пусть в романах не все ладно, но ведь живой интерес есть, и не одну Фросю при чтении забирает, однако низенькая ни единого доброго словечка тогда не сказала. . . Видно, даром Кеша бумагу переводит, да разве ему вдолбишь? Нет такой силы. чтобы его переиначила. .. Хотя. постой, сила такая есть. Если его обратно грузовиком слегка ударить, может, он бы писанину забросил и, как все. работать бы начал?.. Эх, что зря мечтать! Где тот грузовик и где тот водитель? Надо жить. как живем. Детишки на глазах подросли, старший школу заканчивает, средняя дочка в седьмой уже ходит, да и маленький в четвертом, а тебе, Фроська Парахнюк, скоро сорок три. . .
      Фрося погляделась в тусклое зеркальце, висевшее над умывальником, и увидела в нем свое отражение. От носа к губам шли стрелками две морщины, а под глазами - синь и плетение - маленькие морщиночки крест-накрест. Волосы кое-где поседели, но издалека особо незаметно. Только глаза молодые - серые с желто-зелеными крапинками и глядят без зависти.
      "Мне ли горе горевать? - подумала Фрося. - Вокруг ведь полным-полно тех, кому куда хуже. И не оттого, что мало доброго перепало, а потому, что меньше кусок достался, чем ихний рот открывался. Им. видно, нутро дни и ночи жжет, что не так нее сложилось, а по нам - лишь бы войны новой не было, а остальное как-нибудь выдюжим!"