Казус

      - Понимаешь, Афоня, Иван Иванович - Максим Максимович Исаев, - пояснил Парахнюк.
      - Он там, в Тегеране, работает под Ивана Ивановича?.
      - Нет, все куда сложнее. В сокращенном варианте мой роман решено напечатать в районной газете, а редактор кровь из носу потребовал перекрестить Максима Максимовича.
      - Почему? - удивилась Фрося, издавна симпатизировавшая сквозному герою всех Кешиных романов.
      - Он уперся, как бык, и утверждает, что могут быть неприятности. Юлиан Семенов может даже подать на меня в суд.
      - За что? - возмутился Парамонычев. - По какому праву? Не бойся, наш судья парень что надо, он тебя в обиду не даст. Если что, я ему скажу.
      - Спасибо тебе, Афоня. Беда в том, что Семенов прежде меня выдумал Максима Максимовича, и тот по закону его собственность.
      - Обидно, - пригорюнился Парамонычев.
      - Наплевать, - утешил его Парахнюк. - Я просто-напросто поменял имя, отчество и фамилию, а все остальное не тронул. Словом, он отныне Иван Иванович Рамзаев. Ясно?.. Тогда я продолжаю:
      "Когда он пересек трамвайные рельсы и шел посередке Вос-точного бульвара, из-под чинары выползла тень и с поклоном шмыгнула ему навстречу.
      - Салям-алейкум!
      - Алейкум-салям! - ответил Иван Иванович. - Это ты, Ман-сур?
      - Да, это я, почтенный аятолла, - негромко подтвердил радист. - Какие будут установки?
      - Срочно передай в Центр, - приказал Иван Иванович, протягивая Мансуру вечернюю газету, на полях которой симпатическими чернилами были написаны шесть колонок пятизначных цифр.
      Когда в Центре получат эту шифровку, шифровальщики поло-жат в почту руководству розовый бланк следующего содержания: "Юстасу. Тетя заболела, обещает умереть в четверг к вечеру. Надо ли вызвать доктора? Алекс". А руководство запрется в каби-нете нп засов, вложит бланк в кодовую электронную машину, и на световом табло зелеными буквами засветятся слова: "шах ирана мохаммед реза пехлеви в четверг вечером вместе с семьей вылетает в Марокко, следует ли сорвать его попытку к бегству? жду указаний, иван рамзаев".
      - Вас понял! - радист спрятал газету. - Разрешите идти? - Алла, бесмилла. ильрахман! - Иван Иванович поднес сложенные руки к чалме.
      - Берегите себя, - шепнул радист и скрылся под чинарами. Когда Иван Иванович возвращался в медресе, он с тоской покосился на иссиня-черное небо с крупными звездами на его своде. Эх, все же у нас куда лучше! - подумал он, внезапно пораженный приступом ностальгии".
      - Ностальгия - это как, Иннокентий Кузьмич? - полюбопытствовала Жибоедова. - От высокого давления?
      - Нет, это чисто нервное, - недовольно пробурчал Парахнюк. - Происходит вследствие тоски по родине.
      Жибоедова сообразила, что высунулась невпопад, и смутилась.
      "И тут чьи-то цепкие руки схватили его за шею и прижали к носу вонючую ватку, остро пахнувшую аптекой. Звезды на небе завертелись, Большая Медведица перевернулась вверх ногами, и Рамзаев потерял сознание.
      Очнулся он, по всей видимости, не раньше чем через час. Сильно болела голова и трудно было разлепить веки. Но Иван Иванович пересилил себя и все же открыл глаза. Он увидел большую комнату с богатой мебелью и пузатого краснолицого мужчину с массивной квадратной челюстью. На мужчине были клетчатые брюки-гольф и черный галстук-бабочка с белыми горошинами.
      - Хелло, мистер Рамзаев! - с этими словами краснолицый откусил кончик темно-коричневой сигары и смачно сплюнул его на пушистый ковер. - Я - Боб Смит, тегеранский резидент Центрального Разведывательного Управления США. Что будете пить: виски или портвейн?
      Иван Иванович молчал и выигрывал время.
      - Мистер Рамзаев, как разведчик разведчику советую вам выпить.
      "Где я видел эту противную лысую рожу?" - мучительно вспоминал Иван Иванович. Перед его глазами плавали черные круги, в висках стучала кровь, и было трудно сосредоточиться.
      - Вы что, оглохли? - грубо спросил Боб Смит, выпуская изо рта голубой клуб сигарного дыма.
      - Мистер Смит, вы что-то путаете, - на чистом персидском языке ответил Иван Иванович. - Я скромный шиитский священно-служитель.
      - Мистер Рамзаев, не морочьте мне голову, - с ехидством сказал американец. - Ваша чалма, халат и рваные кеды - подходящий маскарад для иранской контрразведки САВАК, а для нашего ЦРУ это семечки. . . Напрямик признаюсь вам как профессионал профессионалу: мне нравится ваше хладнокровие. Будем говорить как мужчина с мужчиной?
      Иван Иванович молча смотрел в крысиные глаза американского бандита и выигрывал время.
      - Видно, у вас еще не прошел шок от хлороформа, - продолжал Боб Смит. Это бывает. Иной раз люди, подвергнутые наркозу, надолго теряют память. Мой долг хозяина дома помочь вам...
      С этими словами Боб Смит нажал кнопку в подлокотнике кресла и с наглым видом положил ноги на стол. Стенка напротив Ивана Ивановича плавно отъехала влево, обнажив экран, в комнате погас верхний свет, и из-за спины послышалось стрекотание кинопроекционного аппарата.
      Рамзаев увидел себя в форме штандартенфюрера СС около своей берлинской виллы, потом свое фото вместе с шефом гестапо группенфюрером Мюллером, а дальше пошел послевоенный период - Иван Иванович и американские физики-атомщики супруги Розенберг, казненные на электрическом стуле по грубо сфабрикованному обвинению в шпионаже. Иван Иванович и Джавахарлал Неру в разгар борьбы за независимость Индии, Иван Иванович в Греции, в Португалии, в Чили и во Вьетнаме.
      - Мы познакомились с этим любопытным молодым человеком тридцать пять лет назад, когда он называл себя Штирлицем, - комментировал кинокадры Боб Смит. После падения третьего рейха герр Штирлиц на годик исчез с горизонта и, как птичка Феникс, восстал из пепла под именем месье Жоржа Бламанже, швейцарского финансиста, интересовавшегося военным применением достижений ядерной физики. Потом ему надоела швейцарская маска и он стал англичанином Майклом Келли, собирателем индийских древностей, а через семь лет снова исчез и долго не показывался на людях. Мы уже решили, что не увидимся с ним, но он всплыл в Греции под фамилией Папаникифору, спустя полгода превратился в испанского негоцианта Хосе-Луиса Санчеса, затем - в бразильца Жоана Батиста дос Сантос де Перейра и, наконец, в буддийского монаха Фам Ле Зуя. Так кто же он на самом деле? А вот кто: полковник Иван Рамзаев, снятый на трибуне для почетных гостей во время первомайского парада на Красной площади в 1946 году! Что вы теперь скажете, мистер Рамзаев?
      - Да, я - это он, - мужественно ответил Иван Иванович - Что вы хотите от меня, Смит?
      - Вот это деловой разговор!--обрадовался американец.- Что вы пьете?
      - Ничего. Товарищ Рамзаев, так не пойдет, - запротестовал Боб
      - Пока с меня не снимут наручники, я вам не товарищ.
      - Чарли, скотина мохнатая! - заревел Боб Смит. - Почему мой дорогой гость до сих пор в наручниках?
      - Сорри, босс, - попросил прощения гориллоподобный верзила с волосатыми ручищами, неслышно подошедший из-за спины Рамзаева.
      - Смотри у меня! - строго сказал Боб Смит. - Еще раз ошибешься - потеряешь свой кусок хлеба с беконом, хорек вонючий'
      - Вери сорри. босс. - жалобно заскулил верзила. снимая наручники с Рамзаева.
      - Пошел вон, дурак! - распорядился Бои Смит. -- Мистер Рамзаев, в третий раз спрашиваю: что вы будете пить?
      - Сто пятьдесят "столичной" и бутерброд с курицей, укропом и сыром "ори". - сухо ответил Иван Иванович, растирая онемевшие кисти рук.
      - Гарри, ты слышал? - заорал Боб Смит, - Живо тащи сюда то, что хочет русский! . . Итак, давайте начистоту, господин Рамзаев.
      - Ладно, - помолчав, согласился Иван Иванович, - Начистоту, так начистоту, мистер Дуайт А. Тандерболт.
      - Во дает! - восхищенно заметил Парамонычев. - Молоток твой Иван Иванович!
      - Обожди, Афоня, это еще не все . . . - Парахнюк выпил полстакана минеральной воды и продолжал читать:
      "Квадратная челюсть заокеанского разведчика отвалилась, а толстая рука, державшая бутылку виски "Блэк энд Уайт", затряслась.
      - Я помню вас, Тандерболт, еще по Берну, где весной 1945 года вы были на побегушках у Аллена Даллеса.
      - Ну, мистер Рамзаев, вы, вижу, тоже парень не промах, - признал американец. - Это сильный удар в пах. . . Теперь счет один - один. Так выпьем за сильных и удачливых?
      - Нет, Тандерболт, если уж суждено нам пить вместе, то лучше выпьем за иранский народ, которому пора сбросить ржавые оковы феодализма! - предложил Рамзаев, поднимая граненый стакан.
      - В свою очередь прошу выпить на брудершафт! - американец налил себе неразбавленное виски. - По паспорту я Дуайт, но ты можешь называть меня Додиком".
      В этот миг Броня Новак неожиданно всхлипнула и принялась сморкаться в носовой платок.
      "Когда Иван Иванович дожевывал бутерброд, Тандерболт сказал:
      - Знаешь, Ваня, сколько я имел неприятностей из-за тебя?
      - Сколько? - усмехнулся Рамзаев.
      - Жуть! Два замечания, два выговорешника и строгий выговор с последним предупреждением за Вьетнам. Я уж не говорю о том, что меня лишали тринадцатой зарплаты. . . Но как на духу, я зла на тебя не держу. Веришь?
      - Допустим, - сказал Иван Иванович, не веривший ни одному слову американца.
      - Клянусь банковским счетом, против тебя лично я ничего не имею! Тандерболт прижал руку к сердцу. - Но у меня на руках старуха мать, больная жена и трое малолетних детей. Из-за тебя я запросто могу потерять бизнес, поэтому, Ваня, помоги мне.. . Ты меня уважаешь?
      - Короче, чего ты от меня добиваешься? - ловко ушел от прямого ответа Иван Иванович.
      - Ты ведь знаешь, что я ни при каких обстоятельствах не изменю родине.
      - За кого ты меня принимаешь? - с досадой воскликнул набычившийся американец. - Разве я собрался перевербовывать тебя?
      - Послушай, Дуайт, не юли. . . - Иван Иванович брезгливо поморщился. Чего тебе от меня нужно?
      - Пустяк, Ваня, сущий пустяк, - тихо проговорил Тандер-болт, буравя Ивана Ивановича своими колючими глазками. - Только одного: собери манатки и чеши домой! Без иранской нефти нам, сам понимаешь, хана, а если ты перестанешь мутить народ, то все тут мигом рассосется. По рукам?
      - Нет, так дело не пойдет, - возразил Иван Иванович. - Я никогда не вмешивался во внутренние дела иранского народа. Хотят они скинуть шаха и сделать у себя исламскую республику, нас с тобой это не должно касаться. Я здесь только для того, чтобы противостоять грязным проискам вашего ЦРУ.
      - Значит, по-хорошему не уедешь? - с обидой спросил Тандерболт.
      - При одном условии - если одновременно со мной из Ирана выедешь ты и все твои люди.
      - Ваня, ты позабыл, что у меня есть начальство в Ленгли, - с огорчением заметил сильно приунывший американец. - Придется мне оказать на тебя давление.
      - Что же ты сделаешь? - скептически спросил Рамзаев.
      - Задача у меня, сам понимаешь, не из легких. В ЦРУ давно известно, что тебе установили персональную пенсию и на деньги ты не польстишься . . . Стало быть, у меня один выход - опорочить тебя в глазах Москвы.
      - Интересно, на что ты рассчитываешь? - Иван Иванович рассмеялся. - За шестьдесят два года работы в советской разведке я заслужил высокое доверие. Кто тебе поверит, Дуайт?
      - Поверят, Ваня, вот увидишь. Если бы я капнул на Лубянку, что ты работаешь на нас, в это как пить дать не поверили бы, а моим компрометирующим материалам нельзя не поверить . . . - Тандерболт тяжко вздохнул. - Мне, по совести сказать, стыдно пускать их в ход, но, извини, жизнь заставляет. Увы, Ваня, как метко сказал наш классик О' Генри, Боливар не вынесет двоих . . .
      - Ну-ка, ну-ка, выкладывай на стол козырную десятку, - насмешливо предложил Иван Иванович.
      - Ты помнишь Лейлу, первокурсницу Тегеранского пединститута?
      - Допустим, - чуточку помедлив, ответил Иван Иванович. Лейла была красивой девушкой из семьи зажиточного торговца пряностями и коврами, раз навсегда порвавшей с мещанской средой на почве идеологических разногласий. Они случайно познакомились прошлой зимой, когда Рамзаев по доброте душевной решил помочь революционно настроенной молодежи, которая нуждалась в бумаге для листовок.
      - Так нот. Лейла беременна! - крысиные глаза Тандерболта засверкали злым блеском.
      - Это ее личное дело, - невозмутимо заметил Иван Иванович.
      - Зря ты так спокоен! - американский резидент ехидно прищурился. - Учти, Ваня, она беременна от тебя!
      - Брось трепаться. У меня с ней ничего не было.
      - Тем не менее она носит под сердцем твоего ребенка!
      - Если ты и дальше будешь хлестать неразбавленное виски, тебе еще не то взбредет в голову, - осадил его Рамзаев. - Лучше хлебни холодной водички из-под крана и вздремни часок-другой, а то ты здорово набрался.
      - Я, правда, не совсем трезвый, но мне это не мешает работать. А что до Лейлы, то через месяц она родит тебе дочку. Как думаешь назвать?
      - Дуайт, ты опупел . . . Так не бывает!
      - Раньше не бывало, а теперь сколько хочешь, - самодовольно заявил Тандерболт. - Ты случайно не помнишь, как чесался весной, едучи в переполненном трамвае? Что ты в тот раз подумал?
      - Что меня укусил клоп, - не справившись с секундной растерянностью, признался Иван Иванович.
      - Это был не клоп, а наш агент, который взял у тебя кровь на анализ. В Гарвардском университете разгадали твой генетический код, в Массачусетском технологическом институте по заказу ЦРУ синтезировали твою половую клетку, а летом во время студенческих беспорядков Лейле незаметно сделали искусственное осеменение . . . Кстати, ей сказали, что ты - отец ребенка.
      - Откуда ты знаешь, что родится девочка? - спросил чрезвычайно заинтригованный Иван Иванович.
      Рамзаев давным-давно хотел завести ребенка, но было недосуг, потому что замотался по спецкомандировкам. Был когда-то у Ивана Ивановича сын - майор "Вихрь", но он, бедный, геройски сложил голову под Краковом в 1944 году. Мать майора тоже давно успокоилась в сырой земле, так что рожать было некому. Но желание иметь ребенка временами так одолевало Рамзаева, что становилось невмоготу. И тишком он мечтал завести дочку, которую назовет Танечкой.
      - Наши ученые пока синтезируют только такие клетки, из которых получаются девки, - сообщил Тандерболт. - Но мы отвлеклись . . . Как родится ребенок тебе крышка, от персонального дела ты нипочем не отвертишься. У вас насчет этого строго. В Москве тебе ни за что не простят морально-бытового разложения. Ведь Лейла еще несовершеннолетняя! Понял?"
      - Вот ведь заразы какие! - воскликнула Жибоедова. - У них и наука поставлена на службу агрессивным целям!
      - Гн, их нравы! - с осуждением вымолвил Парамонычев. А Парахнюк снова смочил горло нарзаном и продолжал:
      "Тут Иван Иванович надолго призадумался. Он не боялся шантажа, потому что сразу же после снятия наручников почесал подбородок и незаметно для Тандерболта включил запрятанный в бороде микромагнитофон. Волновало его совсем другое - как там Лейла? Как она переносит первую беременность? Не нуждается ли в чем? Сытно ли питается? За те несколько встреч, которые он имел с ней. Иван Иванович не раз замечал, что она с любовью и лаской поглядывала на него, а сейчас он почувствовал, как в нем просыпается ответное чувство. В то же время ему думалось, что жить с Лейлой будет не так просто. Ведь есть обстоятельства, над которыми люди не властны. В самом деле - кто он и кто она? Вот в чем соль. . . Рамзаева ничуть не смущала некоторая разница в годах. Лейле скоро исполнится восемнадцать, ему - восемьдесят, но, разумеется, суть не в этом. На здоровье он отродясь не жаловался, а на вид даже враги ему от силы дают пятьдесят один год. Смущало его другое - не скажется ли впоследствии на Лейле воспитание в мелкобуржуазной среде, где, как известно, процветают алчность, дух стяжательства и бездуховность? И еще: сможет ли Лейла с ее южным организмом и темпераментом ужиться в Москве? Ведь нынешней зимой, судя по передачам "Маяка", морозы в Москве доходили до сорока градусов по Цельсию! Свои с трудом переносят такую стужу, а каково придется нежной Лейле с маленькой Танечкой на руках? Муж в длительной командировке, все надо самой - и за хлебушком сбегать, и в прачечную. . . Невольно призадумаешься. Лейла сгоряча согласится поехать с ним хоть на Колыму, а вот выдюжит ли она в нашем климате?
      - Ну, Ваня, принимаешь мои условия? - поторопил Тандерболт.
      - Ты подготовил мне зубодробильный сюрприз. - признался Иван Иванович. Теперь счет два - один в твою пользу. Я должен со всех сторон обдумать создавшееся положение.
      - Сколько ты просишь на обдумывание?
      - Дай мне сутки, Дуайт.
      Изо всех сил делая вид, что он полностью деморализован, Иван Иванович думал сейчас только о том, как бы выиграть время. Предстояло сделать многое: перегруппировать силы, вывести из-под удара радиста Мансура, разыскать и надежно спрятать Лейлу и, главное, спутать карты американской разведки, чтобы никто не помешал иранскому народу построить будущее страны по-своему.
      - Ты же отлично понимаешь, что в моем возрасте трудно смириться с поражением, - добавил Рамзаев после короткой паузы. - Трудно . . .
      - Хорошо, Ваня, завтра жду тебя в это же время с окончательным ответом и заранее закажу тебе билет на Париж. Будь здоров! - Тандерболт повернул голову к двери и заорал: - Эй, Чарли! Куда ты запропастился, собачий сын? Завяжи мистеру Рамзаеву глаза, чтобы он не разглядел, где мы свили свое гнездо, и проводи его до трамвайной остановки... До завтра, Ванюша!" - Парахнюк сложил рукопись и оглядел присутствовавших.
      - Сильно! - сказал Парамонычев. - Давно не получал такого удовольствия... Уверен, что на сегодняшний день наш Парахнюк входит в десятку сильнейших. . .
      - Не знаю, как вы, а я потрясена, - перебила его Жибоедова. - Насчет политики говорить не буду, это не наше, не женское, а меня подкупила душевность Ивана Ивановича. Какой человек - с ума сойти! В наше время мужчины только-только познакомятся и тут же, дико извиняюсь, под юбку лезут, а случись что - их дело сторона. Сами-то - глядеть не на что, а мнят о себе - о-го-го! А тут человек долга: девушка забеременела, и он сразу готов расписаться.
      - Иннокентий Кузьмич, а что будет дальше? - застенчиво спросила Броня Новак. - Переедет Лейла в Советский Союз?
      - А дальше, Бронислава Ефимовна, я еще не написал, - сказал осоловевший от похвал автор. - Дальше все пока еще в моей творческой лаборатории.
      - Неужели конец не придумали? - удивилась Броня. - Ни за что не поверю . . . Иннокентий Кузьмич, миленький, расскажите . . .
      - Новак, не приставай к человеку, - оборвала ее Жибоедова. - Не видишь, человек устал. Да и горячее стынет. . .
      Они дружно навалились на гору шницелей, но впечатление от прочитанного было настолько сильным, что разговор крутился вокруг Ивана Ивановича и романов Парахнюка.
      - Ты, Иннокентий, сам не подозреваешь, какой у тебя могучий талант, громогласно утверждал Парамонычев. - Ты, брат, переплюнул почти всех наших писателей: за небывало короткий срок написал полное собрание сочинений. Восемнадцать романов - это, надо полагать, восемнадцать томов?
      - Понимаешь, Афоня, мой роман про борьбу за независимость Индии против колониального господства Великобритании написан в четырех томах, - объяснил Парахнюк. - Так что в сумме выходит двадцать один том.
      - Тем более! - Парамонычев обрадованно кивнул. - Боюсь одного - как бы ты не зазнался. Переедешь, видно, от нас в Москву или, как Чехов, в Ялту?
      - Пока поживу здесь, а там видно будет . . .
      На Фросину беду Парамонычев заставлял всех пить до дна, а она не привыкла к водке и после жирного шницеля быстренько выбежала в уборную, где обнаружила Броню, так же мучительно страдавшую от опьянения. Они долго приводили себя в порядок. а когда вернулись за стол, Парахнюк говорил тост за Парамонычева.
      - . . . в школе по алфавиту шел впереди меня и в жизни тоже прежде меня стал большим человеком, видным руководителем районного масштаба. Но как ты был свойским парнем, так им и остался, не задрал нос кверху, не зазнался, не отгородился от народа . . . За твое, Афоня. доброе здоровье и светлое будущее!
      Дальше Броня ушла в уборную, а в кабинет нежданно-негаданно нагрянул шеф-повар. Фрося сначала не скумекала, что он пьяный в дребодан, потому что Василисы Тихоновский сват минут десять простоял, словно проглотив аршин. Сколько его ни уговаривали разделить компанию, он молчал, как истукан, а потом плюхнулся на Бронин стул и сказал невпопад:
      - Вот и я говорю, что сегодня нам рыбу завезли. А рыба-то . . . - и снова замолчал.
      Парамонычев вдумчиво поглядел на шеф-повара и немного погодя взял стопку.
      - А теперь, граждане, самое время выпить за организаторшу нашей встречи, за Василису свет Терентьевну!
      - Тихоновну, - вполголоса подсказала Фрося.
      - Да, конечно, Тихоновну, - без удовольствия согласился Парамонычев. Извиняюсь . . . Словом, за Василису Тихоновну. как за человека, любящего и понимающего родную литературу, человека, который готов на все ради. . .
      - Одна рыба была карп, а другая рыба была линь! - с натугой выкрикнул шеф-повар. - Карп шел по триста граммов, а линь шел . . . - он икнул, - вот как мы с вами идем!
      - Фомич, тебе бы лучше на воздух, - решительно заявила Жибоедова и вывела повара на волю.
      - Афоня, ты не забыл насчет моей просьбы? - спросил Парахнюк. - Ты о чем?
      - Об устройстве Жибоедовой на должность завскладом.
      - Так это она и есть? - удивленно вымолвил Парамоны-чев. - А я распинался тут про любовь к литературе!. . Иннокентий, ты, брат, меня недооцениваешь. Был ли хоть один случай. когда я позабыл твою просьбу? Ну, скажи!
      - Такого случая не было! - Парахнюк хлопнул ладонью по столу. - Я уже говорил, что ты замечательный парень, и еще сто тысяч раз повторю это. . . Желаешь?
      - То-то,'брат!- Парамонычев покачал пальцем перед носом Парахнюка. - Я никогда ничего не забываю!
      - Уж вы простите, гости дорогие, моего свата, - запричитала вернувшаяся с мороза Жибоедова. - Организм у него слабый.
      - С кем не бывает, - успокоил ее Парамонычев и снова взялся за стопку. Значит, говорил я о вас, Василиса Тихоновна . . . Желаю, чтоб у вас за столом всю жизнь было так же, как сейчас: всего вволю и, главное дело, душевно и сердечно.
      - Иначе вам удачи не видать, - тенорком пропел Парахнюк и выпил вслед за Парамонычевым.
      Жибоедова покосилась на пустые бутылки и елейным голоском предложила: Выпейте еще водочки.
      - Ни боже мой! - Парахнюк замотал отяжелевшей головой. - С радостью! одновременно с ним ответил Парамонычев. - Только, Василиса Тихоновна, для разнообразия перейдем ни шампанское . . . Это рекомендуется для лакировки.
      Жибоедова сбегала в буфет и мигом притащила бутылку полусладкого. которое Парамонычев встретил с большим энтузиазмом.
      - Вот что. Василиса Тихоновна, - сказал он, помешивая шампанское вилкой, чтобы поскорее вышел газ, - Иннокентий просил решить вопрос с химзаводом относительно вашего трудоустройства.
      - Очень прошу, Афанасий Николаевич, - залебезила Жибоедова. - Я такая женщина, что в долгу не останусь!
      - Понимаю, - снисходительно произнес Парамонычев. - Только тут в наличии некоторая загвоздка. Дело в том, что Блинов. как мне доложили, пока живой.
      - Так он днями помрет. Вы уж будьте так добры . . . - Однако пока еще не помер. - возразил Парамонычев. - А на живое место рекомендовать другого - не в моем принципе.
      - Как же мне быть? -- забеспокоилась Жибоедова. - Посоветуйте, Афанасий Николаевич.
      - Надо ждать. Как Блинов умрет, сразу же возьму их за жабры и утрясу вопрос насчет вашей кандидатуры.
      - А они вас послушаются? - покусывая нижнюю губу, неуверенно спросила Жибоедова.
      - Гм. иначе ч быть не может!- Парамонычев в один прием осушил стакан шампанского. - Ух, хорошо пошел! . . Я их, Василиса Тихоновна, вот так в кулаке держу. Из-за морозов они мне черт-те сколько аммофоса недодали. Если что не так, я их сей же миг прижму штрафом. Поэтому они меня уважают . . .
      Наутро Парахнюк не смог встать и весь день маялся с похмелья, а в четверг отправился в клуб и вернулся оттуда возбужденно-радостным.
      - Фросенька. удача! - с порога закричал он. - Угадай, какой у меня сюрприз? У Фроси екнуло сердце. Неужто перевели деньги за романы?
      - Смотри, милая моя, что нам дали, - ликовал Парахнюк, доставая из кармана какие-то бумажки. - Давно я лелеял такую мечту, а теперь она сбылась. Послезавтра мы с тобой едем в Москву!
      Выяснилось, что завком мясокомбината выделил им две бесплатные путевки на ВДНХ. где намечался слет передовиков мясо-молочной промышленности.
      - А как же дети? - спросила Фрося, которой страшно захотелось хоть разочек побывать в столице.
      - Детей отдадим тетке, - заявил Парахнюк. - Подумаешь, дело - пару деньков повозиться с нашими потомками . . . А мы побываем в Большом театре, в цирке и, конечно, наведаемся в редакции, чтобы поговорить о судьбе моих произведений.
      Ехала Фрося в Москву с легким сердцем, а вернулась домой с больной головой.
      День приезда, как водится, прошел в хлопотах, но все вышло лучше лучшего дали им на двоих теплую комнату в гостинице "Турист" и даже помогли с билетами на обратную дорогу. А на другой день Парахнюк надел новую рубаху в крупную желто-зеленую клетку, постригся в парикмахерской, наодеколонился и повел Фросю в редакцию толстого журнала. Ходили они вокруг да около площади Пушкина не меньше часа, пока нашли нужный дом, где и начались Фросины расстройства.
      - Здравствуйте! - обратился Парахнюк к сонной девушке, сидевшей за пишущей машинкой. -Я-И. Парх! И. Парх - это был Кешин псевдоним.
      - Здравствуйте, - ответила сонная девушка.
      - Вы к кому? - Сам не знаю, - признался Парахнюк. - Тут. у вас, лежат два моих романа .
      - Вы у нас раньше печатались? - Не приходилось.
      - Тогда пройдите в седьмую комнату, к Наталье Кирилловне. По-видимому, ваши рукописи у нее.
      Наталья Кирилловна оказалась низенького расточка женщиной Фросиных лет либо чуточку постарше.
      - Здравствуйте, Наталья Кирилловна, я - И. Парх! - громогласно представился Парахнюк. - А это - моя супруга, Ефросинья Петровна!
      - Что вам угодно? - испуганно спросила низенькая.
      - Я автор романов "В погоне за взбесившимся красным дьяволом" и "Под знойным небом Аргентины". . . Хотелось бы потолковать накоротке, выработать общий язык. . .
      - Общий язык? - лицо Натальи Кирилловны исказила страдальческая гримаса. Присаживайтесь, товарищи . . . У нас в отделе прозы ознакомились с вашими рукописями и пришли к единому мнению, что это не беллетристика. Вот, собственно, все, что я могу сказать.
      - Вы сами-то романы читали? - агрессивно спросил Парахнюк.
      - Я просмотрела их по диагонали, ибо, простите, читать ваши сочинения выше моих сил.
      Дальше Фрося не все поняла, потому что низенькая женщина без умолку затараторила заумь, которую, по всей видимости, до конца не разобрал даже ее Кеша. Бессодержательность, примитивизм, вялость, недержание композиции, убожество авторской речи, множественность сюжетных заимствований, ненаучная фантастичность, отсутствие индивидуальных речевых характеристик у всех без исключения персонажей, и так далее, и тому подобное.
      - Ясненько! - злобно подытожил ее речь Парахнюк. - Спелись тут друг с дружкой и насмерть зажимаете всех, кто не из вашей бражки? Вы сами-то свой журнал хоть изредка читаете?
      - Разумеется.
      - Так у вас по-настоящему интересного - с гулькин нос! - выпалил вспотевший от негодования Парахнюк. - Печатаете бред сивой кобылы, от которого мухи дохнут, а в разделе критики наперебой рисхвиливаетс один другого, как петух кукушку . . . Нет на вис. черт побери, Белинского с Добролюбовым, они бы вам живо объяснили, откуда ноги растут!
      - На каком основании вы позволяете себе огульно охаивать нашу роботу? возмутилась низенькая женщина. - Я согласна с тем, что на страницы нашего журнала попадает и третьесортная беллетристика, но даже она ни добрый десяток голов выше ваших шпионских опусов.
      - Где уж вам понять пафос моего творчества . . . - Парахнюк густо покраснел и отвернулся к окну. - Ведь я борюсь со злом не в районном и даже не областном, а во всемирном масштабе . . .
      - Послушайте, И. Парх . . . - низенькая женщина осеклась, почесала переносицу и обратилась к Фросе: - Неужели ваш муж абсолютно не в состоянии понять бездонную глубину собственной беспомощности?..
      Они ушли из редакции и вернулись в гостиницу "Турист", где Кеша за обедом выпил бутылку портвейна и что было сил обрушился на низенькую женщину. "Не верь .ни единому слову этих гадюк, Фросенька, - взволнованно требовал он, правды они и жизни не скажут! Они - могильщики народных талантов и. черт их подери, похерили не одну тысячи писателей, имевших все данные для того. чтобы украсить алмазный венец русской литературы! Вот увидишь, наступит день. когда мои романы выйдут в свет и доставят радость простым людям!"
      На третий день успокоившийся Парахнюк поехал в издательство, а Фрося отговорилась нуждой походить по промтоварным магазинам и снова зашла в ту же редакцию.
      - Вы извините меня, гражданочка, - обратилась Фрося к низенькой женщине, имени и отчества которой не запомнила. - Если не трудно, объясните мне всю правду насчет романов моего Парахнюка.
      - Постараюсь. - с готовностью откликнулась низенькая женщина. - Вы, простите, кто по образованию.
      - Никто. - просто ответила Фрося. - Родителей в войну убило, вот и пришлось после семилетки себя содержать . . . Работаю старшей кладовщицей на мясорыбном складе.
      - Давно ваш муж пишет?
      - Шестой уж год пошел, - со вздохом ответила Фрося.
      - Вам нельзя не посочувствовать . . . - В голосе низенькой женщины послышались соболезнующие нотки. - А что, если не секрет, послужило толчком к его увлечению?
      - Грузовик, - бесхитростно пояснила Фрося. - Мой Иннокентий Кузьмин тогда под грузовик угодил. Доктора перевели его на инвалидность, и с тех пор он все пишет и пишет.
      - Что вам сказать? - низенькая женщина сделалась доброй-доброй и сразу же напомнила Фросе докторшу, лечившую Кешу в областной больнице. - Как-то Борис Полевой выступал в Центральном доме литераторов и, сославшись на старинную тверскую пословицу, остроумно заметил, что одни поют. что знают, а другие знают, что поют. Улавливаете смысл?