Амстердам

1685

– Кто это такой громадный, высоченный, бородатый, неопрятный, неотёсанный, с острогой?.. – У Элизы закончился набор эпитетов. Она смотрела в окно кофейни «Дева» на неприкаянного Нимрода, который маячил у дверей, заслоняя солнце косматой меховой шубой. Служители кофейни, и Джека-то впустившие неохотно, решительно преградили путь свирепому дикарю с острогой.

– Ах, он? – невинно переспросил Джек, как будто под описание подпадал кто-то ещё. – Евгений-раскольник.

– Что значит «раскольник»?

– Убей меня… знаю только, что они бегут из России со всех ног.

– Ну а как ты с ним познакомился?

– Понятия не имею. Просыпаюсь в «Ядре и картечи», а он сопит рядом, и борода у меня на шее, словно шарф.

Элиза грациозно передёрнула плечами.

– Однако «Ядро и картечь» в Дюнкерке…

– И что?

– Как ты попал туда из Парижа? У тебя не было приключений, бешеных скачек, поединков…

– Может, и были. Не помню.

– А что с раной?

– Мне удалось заручиться помощью целой команды голодных червей – они не дали ей загноиться. Заросло, как на собаке.

– Разве можно забыть целую неделю пути?

– У меня теперь так голова работает. Как в пьесе, где зрителям показывают самые яркие моменты, а всё скучное якобы происходит за сценой. Я вылетаю с Королевской площади… занавес, антракт. Занавес поднимается: я в Дюнкерке, в лучшей комнате «Ядра и картечи», у мистера Фута, рядом Евгений, а на полу вокруг разбросаны его меха и янтарь.

– Так он своего рода коммерсант? – спросила Элиза.

– Не надо снобизма, девонька.

– Я просто пытаюсь понять, откуда он взялся в этой пьесе.

– Понятия не имею: он ни на каком языке не говорит. Я спустился и задал несколько вопросов мистеру Футу, владельцу гостиницы, человеку весьма выдающемуся, бывшему приватиру.

– Ты говорил мне, говорил мне, говорил мне о мистере Футе.

– Он сказал, что неделю-две назад Евгений вошёл на баркасе в бухточку, где стоит «Ядро и картечь».

– То есть подошел на баркасе с какого-то корабля, стоящего на якоре в Дюнкерке?

– Нет, все как я говорю: просто появился из-за горизонта. Догрёб до берега и рухнул на пороге ближайшего дома, который оказалась старушка-гостиница. В лучшие времена мистер Фут, вероятно, выбросил бы бедолагу, как дохлую рыбину, но нынче с постояльцами негусто, выбирать не приходится. Кроме того, выяснилось, что баркас доверху наполнен арктическими сокровищами. Мистер Фут перенёс их наверх, потом закатил самого Евгения в грузовую сеть и лебёдкой втащил и окно, рассчитывая, что тот, проснувшись, расскажет, где водится такое добро.

– Что ж, деловая стратегия мистера Фута вполне ясна.

– Вот снова ты. Если дашь мне закончить, то не станешь судить мистера Фута так строго. Ценою многочасового каторжного труда он предал земле останки…

– Что?! Ты не говорил ни о каких останках.

– Забыл упомянуть, что в баркасе с Евгением были товарищи, павшие жертвой стихий…

– …или Евгения.

– Мне тоже так подумалось. Но затем, поскольку Господь дал мне больше мозгов и меньше желчи, чем некоторым, я сообразил, что в таком случае раскольник просто выбросил бы их за борт, особенно когда они начали вонять. Мистер Фут – рассказываю это для того лишь, дабы очистить Евгения от подозрений, – сообщил, что некоторые трупы до костей обклевали чайки.

– Или обгрыз голодный Евгений. – Элиза поднесла чашку к губам, чтобы скрыть торжествующую улыбку и взглянуть на русского, который прохаживался, попыхивая грубой трубкой и остря зубья гарпуна карманным оселком.

– Решительно невозможно представить моего друга-раскольника в хорошем свете – хотя на самом деле у него золотое сердце, – пока ты, вся такая из себя чистенькая недотрога, смотришь на его грубую внешнюю оболочку. Так что пошли дальше, – сказал Джек. – Следом появляюсь я, весь обвешанный французскими побрякушкам, и не многим живее русского. Мистер Фут забирает к себе и меня. И наконец, некий французский дворянин предлагает купить у него «Ядро и картечь», чем доказывает, что Бог троицу любит.

– Вот теперь ты меня изумляешь, – промолвила Элиза. – Как эти события связаны между собой?

– Ну, как раз когда мы с Евгением без сил – но с несметными сокровищами – доползли до гостиницы, мистер Фут оказался на мели – здесь я выражаюсь фигурально…

– Да, у тебя всегда при этом бывает такой самодовольный вид.

– Дюнкерк стал совсем не тот после того, как король Луи купил его у короля Чака. Теперь это большая военно-морская база. Все английские и неанглийские приватиры, которые жили, пили, играли и блядовали в «Ядре и картечи», пошли на службу к мсье Жану Бару или отплыли на Ямайку, в Порт-Рояль. И всё-таки у мистера Фута оставалось кое-что ценное: сама гостиница. План начал обретать форму в его голове, подобно театральному призраку, возникающему из клубов дыма.

– Мрачное предчувствие начинает обретать форму в моей груди.

– В Париже у меня было видение – довольно сложное, – в котором много пели и танцевали, а жуткое и непотребное мешалось в равных долях.

– Зная тебя, Джек, от твоих видений я не ожидаю ничего иного.

– Не буду утомлять тебя подробностями, негодными для ушей столь благовоспитанной дамы. Довольно сказать, что под впечатлением от небесных знаков, а также прочих предзнаменований, как го: Три Сходных События в «Ядре и картечи», я решил оставить бродяжничество и вместе с Евгением и мистером Футом заняться коммерцией.

Элиза поникла, как будто что-то в ней сломалось.

– Почему, – сказал Джек, – когда я предлагаю взять меня за чакру, ты и бровью не ведёшь, а когда я произношу слово «коммерция», ты вся подбираешься, словно добродетельная девица, которой похотливый хозяин сделал неприличное предложение?

– Пустяки. Продолжай, – отвечала Элиза бесцветным голосом.

Однако у Джека сдали нервы. Он отклонился от основной темы.

– Я надеялся, что Боб окажется в городе – он обычно путешествует вместе с Черчиллем. Мистер Фут сказал, что он действительно недавно заходил и спрашивал про меня. Однако, когда герцог Монмутский неожиданно для всех инкогнито прибыл в Дюнкерк, чтобы встретиться с некоторыми недовольными англичанами, а после спешно отправился в Брюссель, один из офицеров Черчилля отрядил Боба, хорошо знающего эти края, проследить за Монмутом и узнать, что он затевает.

При упоминании герцога Монмутского Элиза снова поглядела Джеку в лицо, из чего тот заключил: либо она заделалась романтической сторонницей претендента (весьма сомнительного) на английский престол, либо политические интриги теперь тоже в сфере её интересов. И впрямь, когда он вошел в «Деву», Элиза правой рукой писала, а левой производила двоичные расчёты по системе доктора.

Так или иначе, поскольку она смотрела на него, Джек решил нанести удар.

– И тут-то я и узнал от мистера Фута об открывающейся возможности.

Лицо Элизы помертвело, как когда врач говорит: «Сядьте, пожалуйста».

– У мистера Фута знакомые в каботажном деле…

– Контрабандисты.

– Почти все грузовые перевозки так или иначе связаны с контрабандой, – важно объявил Джек. – Недавно его посетил некий господин Влийт, голландец, владеющий средних размеров судном, способным пересечь Атлантику с грузом в столько-то тонн. Мистер Фут без промедления зафрахтовал «Раны Господни», испытанный в походах двухмарсельный бриг.

– Ты хоть понимаешь, что это значит?

– Что он несёт и прямые, и косые паруса, а посему может как идти с попутным пассатом, так и лавировать против изменчивых прибрежных ветров. У него не слишком многочисленная, но опытная команда…

– И его надо лишь отремонтировать и снабдить провиантом?

– Само собой, потребуются определённые капиталовложения…

– Поэтому господин Влийт отправился в Амстердам…

– Господин Влийт отправился в Дюнкерк и объяснил мистеру Футу, который в свою очередь объяснил мне и, насколько возможно, Евгению основную идею предстоящего рейса, исключительно простую и совершенно беспроигрышную. Мы решили вложиться на паях. По счастью, в Дюнкерке всегда можно быстро реализовать товар. Я продал драгоценности, Евгений – меха, ворвань и янтарь, а мистер Фут – «Ядро и картечь».

– Далековато господин Влийт отправился за деньгами, – заметила Элиза, – хотя под боком, в Амстердаме, процветает рынок капитала.

Много позже (когда появилось время подумать) Джек понял, что Элиза говорила: господин Влийт – мошенник, и только сумасшедший захочет вложиться в его предприятие. Однако она слишком долго жила в Амстердаме и сказала это на жаргоне банкиров.

– Почему бы просто не продать драгоценности и не отдать деньги сыновьям? – продолжила она.

– Почему бы не вложить их в дело и не учетверить за несколько лет?

– Учетверить?!

– Меньшего мы не ждём.

У Элизы стало такое лицо, будто ей пришлось проглотить целый грецкий орех.

– Кстати о деньгах, – проговорила она, – что с конем и перьями?

– Благородный скакун в Дюнкерке, дожидается Джона Черчилля, который выразил намерение его приобрести. Перья в надёжных руках моих парижских агентов, – сказал Джек и двумя руками ухватился за стол, ожидая пристрастного допроса. Однако Элиза не стала развивать тему, словно боялась узнать истину. Джек понял: она не надеялась увидеть ни его, ни деньги, она давным-давно вышла из партнерства, заключенного под императорским дворцом в Вене.

Элиза не смотрела ему в глаза, не смеялась его шуткам, не краснела, когда он её поддевал… Словно холодный Амстердам заморозил её душу, высосал гумор страсти из жил. Однако Джек все же уговорил её выйти с ним на улицу. Пока Элиза вставала и хозяин кофейни подавал ей пелерину, Джек изумился, как хорошо она одета. Он чуть было не поздравил её с успехами в портняжном искусстве, потом заметил кольца на руках, дорогое ожерелье на шее и сообразил, что она с приезда в Амстердам, вероятно, не прикасалась к иголке и нитке.

– Торговля воздухом или подарки от воздыхателей?

– Я не для того бежала из рабства, чтобы стать шлюхой, – отвечала Элиза. – Ты можешь проснуться рядом с Евгением и шутить об этом…

Евгений, не подозревая, что его имя так нелестно склоняют, следовал за ними по чисто вымытым городским улочкам, стуча острогой по мостовой. Они вошли в юго-западную часть города, где улочки были не такие чистые и где часто слышались французский и ладино – здесь жили гугеноты, сефарды и даже несколько раскольников, которые останавливали Евгения, чтобы обменяться новостями и слухами. Дома тут были покосившиеся и оседали практически на глазах, каналы – узкие и забитые мусором из-за отсутствия торгового сообщения.

Они подошли по такой улочке к складу, из которого в трюм шлюпа загружали тяжелые мешки.

– Вот он – наш товар, – сказал Джек. – Не хуже – а в иных частях мира даже лучше – золота.

– Что это? Фундук? – спросила Элиза. – Кофе?

У Джека не было особых причин от нее таиться, но Элиза впервые проявила хоть какой-то интерес к его предприятию – хотелось этот интерес растянуть.

Шлюп был уже загружен. Как раз когда Элиза, Евгений и Джек подошли к складу, матросы отдали швартовы, подняли паруса, и шлюп с ветерком направился к внутренней гавани, в нескольких минутах ходьбы отсюда.

Они двинулись пешком.

– Есть ли у вас страховка? – спросила она.

– Интересный вопрос, – сказал Джек. На это Элиза закатила глаза, а потом сразу как-то сникла, словно оседающий дом по соседству. – Мистер Фут сказал, что приключение большое, однако…

– Он имел в виду, что вы одолжили господину Влийту деньги a la grosse aventure[55] как торговые плавания обычно и финансируются, – пояснила Элиза. – Те, кто берет такие займы, обычно покупают страховку – если кто-нибудь согласится их застраховать. Я могу показать тебе кофейни, где занимаются именно этим. Но…

– Сколько это стоит?

– Фиксированной цены нет, она зависит от множества факторов. Ты хочешь мне сказать, что у вас не осталось денег на страховку?

Джек промолчал.

– В таком случае ты должен немедленно забрать свою долю.

– Поздно. Припасы закуплены и погружены в трюм. Хотя мы могли бы взять в долю кого-то ещё…

Элиза фыркнула.

– Что за муха тебя укусила? Бродяжничество очень тебе шло. А вот коммерция – явно не твоя стихия.

– Жаль, что ты не сказала раньше, – проговорил Джек. – Как только я услышал от мистера Фута об этой возможности, то подумал, что таким способом сумею вырасти в твоих глазах.

Тут Джек едва не свалился в канал – неосторожно сболтнув правду, он почувствовал приступ головокружения. Меж тем у Элизы лицо стало такое, будто Евгений пырнул её острогой пониже спины: она остановилась, расставила ноги, обняла себя руками, словно от колики в животе, взглянула мутным взглядом на канал и пару раз шмыгнула носом.

Тут бы Джеку возликовать, но его внезапно настигла тупая обречённость. Он не рассказал Элизе ни про тухлую рыбу, ни про красноглазых коней. Не сказал, что мог убить, но по дури пощадил негодяя, который обратил её в рабство. Однако он точно знал, что когда-нибудь она это выяснит, а когда выяснит – лучше ему не быть на Европейском континенте.

– Покажи мне корабль, – сказала она наконец.

Они обогнули угол, и, как это часто бывает в Амстердаме, перед ними неожиданно открылся вид на усеянный кораблями Эйсселмер. На берегу Эй стояла Селедочная башня: круглая и кирпичная, она высилась над склизкой вонючей пристанью, у которой пришвартовались три судна: два транспортных, доставляющих провиант кораблям на внешнем рейде, и «Раны Господни». Бриг выглядел так, будто его разбирают на части: все люки открыты, да и остальные части палубы структурно не менее сомнительны, особенно сейчас, когда на них опускали огромные бочки с селёдкой и загадочные мешки со шлюпа.

Не успел Джек заговорить о подлинных мореходных качествах шлюпа, как Элиза с непонятной ему решимостью выбежала на пристань, метя юбками то, что не каждая хотела бы принести домой. Один из мешков лопнул: содержимое высыпалось на пристань и захрустело под башмаками Элизы. Она нагнулась, вложила руку в дыру, чем-то напоминая в это мгновение Фому Неверного, вытащила пригоршню товара и, подержав его мгновение, просыпала звенящим дождём.

– Каури, – произнесла она отрешенно.

В первый миг Джек подумал, что Элиза остолбенела – возможно, от гениальности их плана, – однако, присмотревшись внимательнее, понял, что она сосредоточенно думает.

– Они самые, – сказал Джек. – В Африке это деньги!

– Ненадолго.

– О чём ты? Деньги есть деньги. Господин Влийт двадцать лет на них сидел, ожидая, пока упадут пены.

– Несколько недель назад, – сказала Элиза, – пришла весть, что голландцы приобрели некие острова неподалёку от Индии, Мальдивы и Лаккадивы, и что там нашли огромное количество каури. С тех пор, как новость стала известна, они не стоят практически ничего.

Джеку потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от услышанного.

При нём была сабля, а господин Влийт, пухлый и белобрысый, стоял на вершине камня, разбираясь в каких-то бумагах с поставщиком провианта. Джеку, естественно, представилось, как он подбегает, вставляет лезвие между двумя подбородками господина Влийта и нажимает посильней. Однако это лишь доказало бы правоту Элизы (а именно, что он не рождён ворочать делами), а Джек не хотел доставлять ей такой радости. Уж коли сам Джек не получит удовольствия, о котором мечтал последние шесть месяцев, с какой стати баловать её? Чтобы чем-то занять тело, покуда работает голова, он помог закатить по сходням несколько бочек.

– Теперь слова «торговля воздухом» обрели для меня новый смысл. – Всё, что Джек смог придумать. – Это реально, – сказал, хлопая по бочке, – и это реально, – топая по палубе «Ран Господних», – и это, – поднимая пригоршню раковин, – тоже; все ничуть не менее реально, чем десять минут назад, или до того, как прибыли новости с Мальдивов и Лаккадивов…

– Они прибыли по суше – куда быстрее, чем идет корабль, огибающий мыс Доброй Надежды. Не исключено, что вы попадёте в Африку раньше нагруженных раковинами судов, которые, надо думать, идут туда с Мальдивов.

– Именно на это, я уверен, и рассчитывает господин Влийт.

– Но, добравшись до Африки, что вы купите на каури, Джек?

– Ткань.

– Ткань?!

– Потом поплывем на запад – говорят, что африканские ткани хорошо идут в Вест-Индии.

– Африканцы не экспортируют ткани, Джек. Они их ввозят.

– Ты ошибаешься. Господин Влийт говорил совершенно определённо: мы поплывём в Африку, обменяем наши каури на куски ситца – полагаю, ты знаешь, что это такая индийская ткань, – и доставим их через Атлантику…

– «Кусок ситца» означает негра в возрасте от пятнадцати до сорока лет, – сказала Элиза. – Ситец, как и каури, заменяет в Африке деньги, и африканцы продают за него своих собратьев.

Тишина длилась столько же, сколько на балу герцога д'Аркашона. Джек стоял на медленно движущейся палубе «Ран Господних», Элиза – на пристани.

– Ты собираешься заняться работорговлей, – безжизненным голосом произнесла она.

– Ну… я до сей минуты понятия не имел…

– Верю. Но сейчас ты должен покинуть этот корабль и уйти прочь.

Идея была великолепная, и что-то в Джеке готово было за неё ухватиться. Однако бес противоречия взял верх, и он решил ответить возмущённым отказом:

– И пустить по ветру свою долю?

– Лучше, чем пустить по ветру свою бессмертную душу. Ты пустил по ветру страусовые перья и коня, Джек. Знаю, что так. Почему не повторить это сейчас?

– Моя доля куда ценнее.

– А как насчёт другой добычи из лагеря великого визиря, Джек?

– Ты о сабле?

Элиза мотнула головой, не глядя ему в глаза.

– Я помню эту добычу, – признал Джек.

– Пустишь по ветру и её?

– Верно, она куда ценнее…

– И стоит больше денег, – ввернула Элиза.

– Уж не предлагаешь ли ты себя продать…

С Элизой случился странный приступ смеха и рыданий одновременно.

– Я хочу сказать, что уже заработала больше, чем стоили перья, сабля и конь вместе взятые, и скоро заработаю ещё больше. Так что если тебя волнуют деньги, сойди с «Ран Господних», останься со мною в Амстердаме и скоро вообще забудешь про этот корабль.

– Не очень-то уважаемое дело – жить за счёт женщины.

– С каких пор тебя заботит чьё-то уважение?

– С тех пор, как люди стали меня уважать.

– Я предлагаю тебе безопасность, счастье, богатство – и моё уважение, – сказала Элиза.

– Ты не будешь уважать меня долго. Дай мне сходить в одно плавание, вернуть деньги, и…

– Одно плавание для тебя. Вечные страдания для негров, которых вы купите, и для их потомков.

– Так или иначе я теряю мою Элизу… – Джек пожал плечами. – Я становлюсь вроде как дока по вечным страданиям.

– Тебе дорога жизнь?

– Эта? Не очень.

– Сойди с корабля, если хочешь сохранить хоть какую-нибудь.

Элиза видела то, чего не заметил Джек: погрузка «Ран Господних» закончилась. Люки опустили на место, за селёдку расплатились (серебряными монетами, не каури), матросы отдавали швартовы. На пристани остались только господин Влийт и Евгений: голландец торговался с аптекарем из-за сундучка с лекарствами, русский получал благословение от старообрядческого попа. Сцена была настолько курьёзна, что полностью захватила внимание Джека; он очнулся, только когда матросы закричали. Он повернулся к ним – из-за чего шум. Однако они все с ужасом смотрели на пристань. Джек перепугался, что на Элизу напали негодяи.

Он обернулся и как раз успел увидеть, что Элиза схватила гарпун, оставленный Евгением у ящиков, и в этот самый миг бросает его в Джека. Она, разумеется, никогда не метала гарпун, но по-женски умела целить в самое сердце, и острога летела на него прямо, как Истина. Джек, припомнив давние уроки фехтовального мастерства, хотел обернуться боком, но потерял равновесие и упал на грот-мачту, выбросив левую руку, чтобы смягчить удар. Широкие зубья гарпуна пропахали его грудь и отскочили от ребра, или от чего ещё, так что остриё, пройдя в узкий промежуток между лучевой и локтевой костью, вонзилось в мачту – пригвоздило его к дереву. Джек почувствовал это раньше, чем увидел, потому что глядел на Элизу. Однако она уже шла прочь, даже не обернувшись посмотреть, попала в него или нет.

Амстердам

июнь 1685

Д'Аво и два высоких, необычно свирепых на вид лакея проводили Элизу до пристани за площадью Дам, на канале, ведущем к Харлему. Здесь стояло пришвартованное судно; на его борт входили по сходням пассажиры. Издали оно показалось Элизе маленьким из-за странно игрушечного вида: нос и корма круто загибались вверх, придавая судёнышку сходство с толстым мальчиком, который, лежа на животе, хочет дотянуться пятками до затылка. Приглядевшись, она увидела, что судно хоть и лёгкое, тем не менее двадцати футов длиной и при этом узкое.

– Я не собираюсь утомлять вас скучными подробностями – их возьмут на себя Жак и Жан-Батист.

– Они отправляются со мной?!

– Дорога в Париж не лишена опасностей, – сухо отвечал д'Аво, – даже для слабых и невинных. – Тут он поглядел на ещё дымящиеся дома господина Слёйса, не более чем на выстрел по этому же самому каналу.

– Очевидно, меня вы к этой категории не относите, – фыркнула Элиза.

– Ваша привычка метать гарпуны в моряков должна была излечить от иллюзий даже самых отъявленных сластолюбцев.

– Вы об этом слышали?

– Чудо, как вас не арестовали – здесь, в городе, где даже целоваться запрещено.

– Вы установили за мной слежку, мсье? – Элиза возмущённо взглянула на Жака и Жана-Батиста, которые, временно притворившись глухонемыми, возились с многочисленным багажом. Большую часть тюков Элиза видела впервые, но д'Аво явственно дал понять, что они вместе с содержимым принадлежат ей.

– Вы всегда будете возбуждать интерес, мадемуазель, так что привыкайте. Тем не менее – даже если вынести за скобки склонность к метанию гарпунов – некоторые досужие сплетники в этом городе уверяют, будто вы причастны к финансовой атаке на господина Слёйса и нападению разъярённой толпы на его жилище, а также к отплытию к Англии эскадры под знамёнами герцога Монмутского. Не веря, разумеется, нелепицам, я все же тревожусь о вас…

– Как заботливый дядюшка. Я тронута!

– Посему этот кааг доставит вас и ваших сопровождающих…

– Через Харлемермер в Лейден и оттуда в Брилле через Гаагу.

– Как вы угадали?

– Герб Брилле вырезан на гакаборте напротив амстердамского. – Элиза указала на кораблик. Д'Аво обернулся посмотреть, Жак и Жан-Батист – тоже. В этот самый миг послышалось сипение, словно от прохудившейся волынки, и Элизу отодвинул плечом направляющийся к сходням крестьянин.