Оусли появляется в нашей истории в тот достопамятный вечер, когда Кизи сбежал с концерта битлов и, вернувшись домой, обнаружил, что его резиденцию осаждают сотни падких на знаменитости девчонок-фанаток Их привлек туда слух, распущенный Проказниками, что после концерта битлы поедут в Ла Хонду, чтобы «хорошенько за-торчать» Проказники как раз выпроваживали это ропщущее недовольное стадо через мост, когда перед Кизи внезапно вынырнул какой-то парень и гордо объявил ему тоном важной персоны «Я — Оусли»
      Проказники смерили его взглядом — «этакий маленький нахал, небольшого роста, темноволосый, одет, как «кислотник», обычный богемистый прикид» — и с трудом сдержались, чтобы не расхохотаться. Кому могло тогда прийти в голову что всего через несколько месяцев этот маленький нахал прославится чуть ли не больше самого Вождя? Или что, слушая его странный выговор, гнусавый и срывающийся Тим Лири скажет о нем «Я внимательно изучал труды величайших мудрецов нашего времени Хаксли, Хеда, Ламы Говинды, Шри Кришны Према, Алана Уоттса — и я ответственно заявляю, что на сегодня именно АОС-третий, этот студент-недоучка, выгнанный из колледжа, никогда не написавший ничего лучше (или хуже), чем несколько поддельных чеков, — больше знает о замыслах Всевышнего, чем любой из тех, кому я когда-то внимал».
      Или что «Ньюсуик» сравнит его с Генри Фордом. Или что скоро придет время, когда все подпольные химики станут сбывать свою продукцию, выдавая ее за кислоту Оусли, которая на много месяцев станет настоящей валютой этого королевства.
      Изо всех чудесных превращений, описанных в этой книге, превращение, которое произошло с Августом Оусли Стенли Третьим, несомненно, было самым чудесным.

* * *

      Доведись ему родиться столетием раньше, Оусли стал бы классическим типом порочного негодяя, позорящего свою благородную семью. Такие персонажи сдабривают щепотью перца и толикой морали пресный викторианский роман. Но Оусли родился в 1935 году и был ровесником Кизи, хотя и совершенно другого происхождения: в его роду не было ни грязных фермеров-баптистов, ни переселенцев на Запад. Оусли был чистокровным южным джентльменом. Его дед, Август Оусли Стенли Первый, был сенатором США от штата Кентукки, отец — адвокатом в Вашингтоне. Оусли родился в штате Виргиния, в городе Александрия напротив Вашингтона, на другой стороне реки Потомак и уже с раннего возраста обнаруживал симптомы того, что у семейных психологов именуется «задержкой социализации». Его умственные способности, несомненно, были незаурядными — директор александрийской школы Шарлотт-Холл считал мальчика «чрезвычайно даровитым ребенком, вундеркиндом, страстно увлеченным наукой», — но он был на дурном счету из-за своеволия и необузданности. В девятом классе его исключили из Шарлотт-Холла за участие в попойке. В возрасте восемнадцати лет он совсем бросил учебу и порвал все связи с семьей.
      Благодаря своим выдающимся научным способностям Оусли удалось поступить в Технологическую школу в университете штата Виргиния, но он продержался там всего год. В 1956 году он поступил в армию и восемнадцать месяцев провел на авиационной базе Эдварде, на пустынном горном плато к востоку от Лос-Анджелеса, занимаясь электронной аппаратурой и радарами. Уволившись из армии, он перебрался в Лос-Анджелес, где как раз начинался электронный бум, и следующие несколько лет плыл по течению, меняя одну работу за другой и никогда не зарабатывая больше восьми тысяч долларов в год. Он сознавал за собой выдающийся интеллект, но его незаурядные таланты оставались без применения.
      За последующие несколько лет Оусли успел жениться, развестись и снова жениться. Второй брак был заключен по экзотическому суфийскому обряду и позже был признан недействительным. Он стал отцом ребенка, затем вернулся к своей первой жене и снова ушел от нее — вел себя «словно маленький мальчик, который не хочет становиться взрослым, как Питер Пэн», так позднее рассказывала репортеру одна из его жен. В 1963 году он был арестован за подделку чеков на 645 долларов и получил три года условно.
      После суда Оусли предпринял еще одну попытку получить высшее образование и снова поступил в колледж, на этот раз в Беркли. Он поселился в дешевом пансионе, где сдавали комнаты студентам и бывшим студентам, и «набил свою комнату коробками, полными всякой всячины, вроде балетных туфель, полного снаряжения пчеловода и незавершенной картины, изображающей руку распятого Христа, созерцаемую как бы с точки зрения самого Христа». Он оказался большим оригиналом и в качестве «домашнего чудака» не имел себе равных.
      Оусли сочинял стихи, изучал русский язык, писал странные, но вполне сносные по исполнению картины, увлекался балетом и был помешан на электронной технике. Он одевался шикарно, несколько эксцентрично, был щеголеват и предпочитал, чтобы его звали не по имени, а по прозвищу — Медведь. Своему соседу Чарлзу Перри он напоминал того персонажа из романа Уильяма Берроуза «Голый завтрак», у которого «на все была своя теория, даже на то, какое белье полезнее для здоровья». Некоторые его теории были прямо-таки блестящими, другие просто дикими, но он защищал их все с остервенением, которое отталкивало тех, кто полагал, что ему пора уже становиться мягче и умудрен-нее, больше общаться с людьми, воспринимать чужие мнения, впитывать и обдумывать информацию. Но хотя Оусли и был самоуверенным и слишком упрямым, он никому не навязывал своих идей насильно. «В его постоянном энтузиазме чувствовалось бескорыстие, его воодушевляли благородные побуждения. И его идеи никогда не были скучными», — вспоминал Перри.

      Оусли никогда не обедал с нами, потому что он был «вегетарианец наоборот». Он считал, что поскольку человечество ведет свой род от плотоядных приматов, наша пищеварительная система может переваривать только мясо, и овощи на нее действуют как медленный яд. Однажды, когда мы курили вместе гашиш и из-за этого нас «пробило на хавку», он заявил, что я хочу его отравить яблочным пирогом. «Я уже много лет не принимал растительной пищи, — ворчал он с набитым ртом — Это расстроит мне желудок на целый месяц».

      Он проучился в Беркли всего один семестр, а затем бросил университет и пошел работать техником в телевизионную компанию КГО. На первый взгляд, казалось, что он вернулся в привычную колею, однако на самом деле в его жизни произошло два существенных изменения. Первым было его знакомство с ЛСД. О том, что испытал Оусли в Ином Мире, мы можем только догадываться, опираясь на свидетельства других людей. Тим Лири в свойственном ему неподражаемом стиле живописует, как Оусли, «полностью отключившись под влиянием ЛСД, вихрем прорвался через свои клеточные перевоплощения, распылился по ту сторону жизни на пульсирующие кристаллические решетки и уже за пределами материальной вселенной протуберанцем дотянулся до того мирового центра, который представляет собой лишь единственную сияющую и рокочущую вибрацию». И когда тем же вихрем его швырнуло назад, это был уже не просто художник-дилетант и блестящий неудачник. Оусли вернулся с миссией: ему было предназначено спасти мир, наладив производство самого чистого и самого дешевого ЛСД в таком изобилии, чтобы оно стало доступно для всех.
      И вот тут сыграл свою роль второй фактор, вошедший в жизнь Оусли. По случайному совпадению как раз в это время у него завязался роман с одной студенткой в Беркли по имени Мелисса, которая специализировалась по химии.
      Первую свою лабораторию Оусли устроил в ванной комнате жилого дома в Беркли, недалеко от университета. Есть основания считать, что в этой лаборатории он занимался производством не только ЛСД, но и мефедрина. По крайней мере, так предполагала полиция, когда она нагрянула в этот дом в феврале 1965 года и конфисковала некие химикалии, которые, возможно, были (а возможно, и не были) промежуточным звеном в производстве ЛСД. Во всяком случае, мефедрин не нашли, хотя именно такое обвинение полиция предъявила Оусли.
      То, как Оусли реагировал на эту полицейскую облаву, заложило основы легенды, которая впоследствии создалась вокруг его личности. Не растерявшись, он нанял адвоката и на эту роль пригласил Артура Харриса, заместителя вице-мэра Беркли. Хар-рис не оставил от обвинения камня на камне, доказав, что никакого мефедрина полиция не нашла. Но Оусли не удовольствовался простым оправданием. Поскольку обвинение развалилось, он предпринял контратаку, подал на полицию иск с требованием вернуть ему конфискованное лабораторное оборудование и выиграл дело. После этого он скрылся.
      Затем он внезапно появился в своем родном городе Александрия в штате Виргиния и связался со своей семьей. Позднее его отец рассказывал репортеру: «Он был всего в четырех милях от нас, но мы разговаривали только по телефону. Он взбеленился на меня, пытался доказать, что выпивка хуже [наркотиков]. Я сказал ему, чтобы он все это бросил и вернулся домой и тогда мы с ним об этом потолкуем… Мы не очень-то ладили. Нам не нравится, как он себя ведет. У него своя жизнь, у нас своя. Он два раза женился, от каждой жены у него ребенок, и при этом он живет еще с одной женщиной. Когда он привел сюда эту потаскушку, я его не впустил». На прощание АОС-второй еще раз прошелся по адресу своего сына, заявив, что «при всем своем блестящем уме тип он крайне неуравновешенный».
      Новой оперативной базой для Оусли стал Лос-Анджелес. Он основал компанию, назвал ее «Научно-исследовательская группа по изучению физиологии медведей» и стал заказывать химические реактивы, необходимые для синтеза лизергиновой кислоты. Прикрываясь «изучением медведей», он приобрел солидный запас лизергинового моногидрата — основного компонента ЛСД. В общей сложности он накопил 800 граммов, 500 граммов были получены от «Цикло Кемикал» и 300 — от «Интернэшнл Кемикал энд Нуклеар Корпорейшн». И той и другой компании он оставлял аффидевиты — письменно заверенные и скрепленные заявлением под присягой обязательства использовать реактивы только для исследовательских целей. Оусли расплачивался наличными — одному только «Цикло Кемикал» он заплатил двадцать тысяч долларов сто долларовыми банкнотами, и это показывает, что фабрика в Беркли хоть и работала недолго, оказалась неожиданно прибыльной.
      Первую партию лизергинового моногидрата Оусли получил 30 марта 1965 года и уже в мае превратил ее в ЛСД. Сведения о своей продукции он, как правило, распространял устно, от человека к человеку; возможно, поэтому полиция снова заинтересовалась его подпольной лабораторией. Капитан Альфред Трембли, глава лос-анджелесского подразделения по борьбе с наркотиками, втайне от Оусли стал регулярно опорожнять его мусорные ящики. Таким путем ему в руки попало несколько бланков с заказами на кислоту. Один из них пришел из Портленда в штате Орегон, в нем был запрос на 40 капсул и приписка: «Привет Мелиссе».
       Сценка из жизни Хэйт-Эшбери
 
      Через год, когда Трембли будет выступать со свидетельскими показаниями на слушаниях в Конгрессе, мусор Оусли будет наглядно продемонстрирован и предъявлен как вещественное доказательство. Но пока что Оусли исчез с горизонта капитана Трембли. Закончив работу над первой партией кислоты, он вернулся в Сан-Франциско и совершенно потряс своих старых соседей, предъявив им собственный, им самим изготовленный препарат ЛСД. По словам Чарлза Перри, первая кислота, синтезированная Оусли, «отличалась убойной силой и действовала подавляюще. Этим она несколько напоминала самого Оусли, который всегда был чрезвычайно напорист». Оусли роднила с Проказниками крайняя бесшабашность и решительность в отношении психоделиков; он всегда подначивал своих друзей: «прими двойную дозу и ты вылетишь прямо в космос».
      Летом 1965 года Оусли впервые услышал о Кизи, и так была подготовлена почва для их встречи наутро после несостоявшейся вечеринки с битлами. Встречу эту смело можно назвать судьбоносной, ибо вполне возможно, что без Оусли не было бы никаких Кислотных тестов, по той простой причине, что ЛСД было слишком трудно достать. Мечта о кислоте, тысячами доз распределяемой среди всех желающих, так и осталась бы просто мечтой, если бы в то летнее утро из толпы девчонок-фанаток не вынырнул бы внезапно этот маленький нахал и не заявил бы: «Я — Оусли».
      Так был сделан второй шаг к сотворению легенды об Оусли — он стал присяжным химиком Проказников.
      Разбогатев, Оусли стал щедро раздавать деньги и сделался настоящим патроном-покровителем контркультуры. Он закупал звуковую аппаратуру для рок-групп, нуждавшихся в деньгах, как, например, «Grateful Dead», и субсидировал издание первой газеты в Хэйте, «Оракль». По свидетельству того же Чарлза Пер->ри, старого соседа Оусли, его убежище в Беркли «нередко напоминало средневековый королевский двор, постоянно осаждаемый толпами просителей… вымаливающих у монарха какую-нибудь милость. Я словно вижу перед собой тогдашнего Оусли — как он голый восседает в огромном кресле, выстланном мехом, и высушивает волосы феном, сдержанно, но благосклонно внимая их просьбам». Личные вкусы Оусли всегда отличались экстравагантностью, и теперь он мог удовлетворять свои прихоти с большим размахом. Он коллекционировал восточные ковры и электронные приборы высочайшего класса. Он держал дома ручную сову и кормил ее живыми мышами. Он готовил духи по индивидуальным заказам, смешивая разные эссенции, чтобы получить аромат, точно отражающий его представление о личности клиента. Хотя не Оусли разработал, как должен выглядеть и одеваться наркодилер эпохи хиппи, он определенно довел его внешний облик до совершенства. От бирюзового пояса до обуви ручной работы его костюм был всегда тщательно продуман и отличался изысканностью. Он страстно любил хорошую кухню и сам наслаждался, угощая свою свиту разнообразными обедами в первоклассных ресторанах. Цены на мясо были излюбленной темой его монологов, о чем бы ни заходила речь — о вреде вегетарианства или о его знаменитом «кислотном рэпе». И предпринимал ли он марафонский пробег по теории относительности или по буддийской философии — все сводилось к одному итогу ЛСД дарован человечеству Провидением, чтобы спасти его от последствий открытия ядерной реакции.
      Оусли не был одинок в этом мнении И Олдоса Хаксли, и Джеральда Хеда также поражало совпадение во времени двух событий — знаменитые предчувствия, подтолкнувшие Альберта Хоф-манна снова заняться двадцать пятым препаратом, посетили его всего через несколько недель после того, как Энрико Ферми впервые удалось расщепить атомное ядро на чикагском теннисном корте. Хед не раз говорил, что ЛСД это просто способ, которым Бог спасает человечество от ядерной угрозы. Ральф Мец-нер считает, что «теория Оусли состояла в том, что высшие существа, наблюдающие за развитием Земли, не могли допустить, чтобы эксперименты по расщеплению атома зашли слишком далеко; ядерная радиация была смертельно опасна для всех форм жизни на этой планете. Поэтому они решили произвести в молекуле ЛСД небольшое изменение, может быть, слегка сместив одно из второстепенных звеньев цепочки, чтобы превратить ее в наркотик, раскрывающий человеческое сознание…»
      Таким образом, по мнению Оусли, его деятельность в качестве подпольного химика была санкционирована высшими силами.
      Было бы неправильно, однако, представлять себе, что пристрастие Оусли к пышности и размаху исчерпывало его натуру; в нем жил и совершенно другой человек — замкнутый, подозрительный и маниакально захваченный одной идеей И по мере того, как росла его скандальная слава, эта сторона его характера становилась все заметнее. Он любил обдумывать военные хитрости в духе Джеймса Бонда, которые одурачили бы всех капитанов Трембли в мире. Как всякий уважающий себя шпион, он менял свои привычки и никогда не являлся на встречу в назначенное им самим время. На последнем Кислотном тесте, который состоялся через несколько недель после мнимого самоубийства Кизи, он стал техническим консультантом «Благодарных Мертвецов»
      Это было в Лос-Анджелесе. Проказники сняли склад на окраине гетто Уоттс и через лос-анджелесский андеграунд распустили слух, что вскоре должен состояться Кислотный тест. Оусли был там с новым помощником, молодым электронным гением по имени Тим Скалли Последние несколько месяцев Скалли работал под руководством Оусли, конструируя звуковую аппаратуру по его подробным инструкциям. Выражаясь жаргоном Проказников, Оусли здорово врубался в ту новаторскую музыку, которую играли «Мертвецы». Он чувствовал, хотя и не мог этого отчетливо выразить, — по крайней мере, ему так и не удалось объяснить Скалли, что именно он имеет в виду, — что в космическом сценарии року отведена важная роль, которую можно сравнить только с ролью ЛСД.
      Новоявленный интерес Оусли к «Благодарным Мертвецам» не заставил его отказаться от своей прежней роли главного алхимика Проказников Теперь в центре склада, служившего им штаб-квартирой, красовалась пара мусорных бачков, доверху набитых упаковками сухого прохладительного напитка «Кул-эйд» — и Оусли смог, наконец, не скупясь и не оглядываясь, щедрой рукой отмеривать свою продукцию
      И все же что-то было не так, как прежде Отсутствие Кизи пробило брешь в Невыразимом. Позднее ответственность за это возложили на Бэббса, унаследовавшего мантию Кизи. Считалось, что Бэббс отдает слишком много приказаний, что он пытается навязывать Проказникам военную дисциплину Безусловно, ему не хватало таланта Кизи управлять, оставаясь в тени, «руководить не руководя». Но был ли он действительно виноват в том, что произошло в Уоттсе? Это крайне сомнительно. То, что там случилось, мог бы предвидеть Кизи, если бы внял предостережению, полученному на том самом концерте. Десять человек могли экспериментировать с групповым сознанием и образом Homo и получать замечательные результаты. Сто или даже тысяча людей могли бы просто приятно провести время за этим занятием, при условии, чтобы за ними был толковый присмотр. Но существовал некоторый предел. И когда численность толпы переходила эту границу, в ней просыпался зверь — взбесившееся чудовище, пожирающее себя самого. По мере того как росло число людей, вовлеченных в Кислотные тесты, к мечте о раскрытии новых горизонтов сознания стали примешиваться иные побуждения — разрушительные и даже демонические.
      В Уоттсе это стало до боли очевидно. Стоило кому-то начать бредить, как Проказники бросались к нему с камерой и микрофоном, чтобы запечатлеть этот момент. Микрофон был подсоединен к воспроизводящей системе, которая создавала тревожный эхо-эффект, особенно если жертва невнятно бормотала или рыдала, как оно обычно и бывало. Когда «Благодарные Мертвецы» стали протестовать против такой вопиющей жестокости и даже назвали это фашизмом, между ними и Проказниками вспыхнула яростная ссора. Наутро настроение у всех было испорчено.
      У всех, кроме, пожалуй, Тима Скалли. Для Скалли приехать в Лос-Анджелес с Проказниками было то же самое, что для предыдущего поколения удрать из дому и устроиться в бродячий цирк.
      С самого детства Тим Скалли проявлял склонность к науке. Еще восьмиклассником он участвовал в научной выставке района Залива, занял там второе место и привлек внимание ученых из лаборатории им. Лоуренса Ливермора в университете Беркли. Он вырос в пригороде Плэзэнт-Хиллз, напротив Сан-Франциско, на другом берегу залива и являл собой законченный тип «очкарика», развитого не по годам подростка: блестяще одаренный, диковатый, застенчивый, одинокий, он чувствовал себя потерянным среди молодежи, тогда еще беспечно веселившейся и занятой только спортом.