Если бы в 1962 году, когда в Белом доме проходила конференция по наркотикам, вы предположили, что буквально через четыре года в Америке будет накрыт «шведский стол психоделиков» (по выражению «Тайм»), вас бы просто высмеяли. В то время умы всех занимали марихуана и героин: ЛСД едва заслуживал упоминания в сносках. По общему убеждению, «несмотря на пылкие заявления некоторых писателей», психоделики были некой экзотикой, связанной с «длинными волосами и культурой битников». Кто же еще, кроме них, мог всерьез верить в то, что наркотики могут расширять сознание или продвигать человека по эволюционной стезе, — нормальным людям это казалось просто нелепицей.
      Но это длилось недолго. Уже в 1966 году Америка очнулась, осознала серьезность проблемы психоделиков и последовала реакция. Государство обрушилось на психоделическое движение со всей мощью, какую можно себе вообразить. Уже в середине года губернаторы Калифорнии и Невады соревновались, кто из них первым примет законы против ЛСД. Их начальники в Вашингтоне с не меньшей пылкостью создавали и созывали множество комиссий и подкомиссий, комитетов и подкомитетов, чтобы как можно быстрей разобраться с ЛСД. Подкомиссия по преступности среди несовершеннолетних при сенатском судебном комитете, подкомитет по межправительственным связям парламентского комитета по правительственной деятельности, а также подкомиссия по исполнительной реорганизации сенатского подкомитета по правительственной деятельности. Эта последняя первоначально была создана для решения проблем инвалидов, но по настоянию Роберта Кеннеди переключилась на вопросы, связанные с ЛСД.
      К июлю открытые исследования по ЛСД уже остались в прошлом, поскольку ФДА и Национальный институт психического здоровья резко остановили все текущие проекты исследований. К августу первые агенты только что созданного Бюро контроля за злоупотреблениями наркотиками (BDAC) вышли на охоту в поисках подпольных источников и поставщиков. К октябрю ЛСД был запрещен во всех американских штатах.
      Хотя негативная политическая реакция на ЛСД наблюдалась уже в начале шестидесятых годов, но вплоть до 1965 года кислота не казалась чем-то опасным или очень угрожающим. Все началось с того, что Уильям Фрош, психиатр, работающий в Нью-Йорке в психиатрической больнице Белльвю, неожиданно заметил, что к нему стало больше поступать больных на почве ЛСД. Обычно их было двое-трое в месяц, а тут — цифра подскочила до пяти-шести. В подавляющем большинстве это были молодые люди (в среднем двадцати двух лет), принадлежащие к среднему классу (обычно же наркотиками балуются другие слои населения). У нескольких отцы были физиками. У одного — судьей. Все они были прекрасно воспитаны и образованы. Их истории были похожи друг на друга: они принимали ЛСД в надежде пережить внутреннее озарение, а вместо этого получили расстройство психики.
      То, чего так боялись, критиковавшие Лири, произошло: пострадали люди неподготовленные, приняв ЛСД без надлежащей обстановки и окружения.
      За период с марта по декабрь 1965 года через больницу, где работал Фрош, прошло около шестидесяти пяти пациентов с подобными диагнозами. Он условно делил их на три группы. Самой большой группой были те, кто пребывал в тяжелом состоянии, которое Проказники называли «фриканутым». Им вводили торазин и оставляли на несколько часов в покое. Этим еще везло. Другая треть пациентов Фроша страдала классической истерией, и с ними уже ничего сделать было нельзя — только надеяться, что лечение каким-либо образом поможет. И наконец, самой любопытной с научной точки зрения была третья группа. Это были те, кто принимал ЛСД, опыт проходил без проблем, но потом, несколько месяцев спустя, когда они сидели в ресторане или шли по улице, у них внезапно это состояние возникало повторно. Впоследствии это стали называть «флэшбеком». Вокруг него разворачивались горячие споры: некоторые никогда с ним не сталкивались, а другие переживали постоянно. Третьи же вообще не придавали этому особенного значения: галлюцинации и потеря личности случаются и с людьми, никогда в жизни не пробовавшими наркотиков. В течение уже шести лет в прессе муссировались различные точки зрения на психоделики. Однако в начале 1966 года, когда данные, полученные Фрошем, стали подтверждаться и в других городах, в газетах поднялась суматоха. «Тайм» писал, что Америка — под угрозой эпидемии вызванных ЛСД психических заболеваний.

      Болезнь поражает как битников, так и студентов. Она уже стала тревожной проблемой как в Калифорнийском университете, так и в Беркли. И диагноз везде один и тот же — психическое расстройство, истерия, связанная с неправомочным, немедицинским употреблением ЛСД-25.

      Если верить «Тайм», больные толпами стекались в пункты первой помощи.
      «Тайм» конечно слегка преувеличивал. Твердых данных о том, сколько людей пострадало от ЛСД, не было. В исследовательских кругах обычно называли цифру в два процента: то есть только два процента из принявших ЛСД испытывали проблемы, с которыми столкнулся Фрош. И только треть из них действительно становилась невротиками Из каждой тысячи принимавших ЛСД у семерых возникали проблемы. Семь из тысячи — это не так уж и мало, но вряд ли тут можно говорить об эпидемии. Вероятно, эта идея возникла из-за того, что некоторые ошибочно приняли треть от двух процентов за треть от ста процентов.
      Фрош в своих данных осторожно говорил, что лишь два процента от использующих психоделики сталкиваются с определенными психическими проблемами. Это было еще до того, как один из трех подкомитетов Сената решил обсудить «проблему ЛСД». И вот во что это превратилось в Сенате:

      Одной из наиболее частых реакций на ЛСД — психическое расстройство, продолжающееся длительное, но точно не известное время. То есть большинство из тех, кто употребляет ЛСД, становятся сумасшедшими уже через несколько часов после приема наркотика.

      Другая фраза Фроша о том, что тенденция к психическим расстройствам наблюдается в основном у тех людей, кто испытывает определенные психологические проблемы в жизни, превратилась в утверждение, что любой, кто принимает наркотик, «уже психически ненормален или по крайней мере скоро станет таковым, во всяком случае, такая тенденция преобладает».
      Но, несмотря на то, что статистические данные не подтверждают, что ЛСД сводит с ума, эта идея завладела общественным сознанием и держалась в нем до конца десятилетия. Не проходило и недели, чтобы в газетах не появилось новой любопытной статьи об изнасиловании, убийстве или суициде. Все статьи были анонимные, данные в них были непроверенные и достаточно странные. Сложно определить, когда именно сформировалось такое общественное мнение. Но можно начать отсчет с апреля 1966 года, когда в ФДА пригласили репортеров и предложили ознакомиться с их досье по ЛСД. Там, например, был рассказ психиатра, который трижды пробовал ЛСД и после этого начал страдать манией величия. Среди прочих его фантастических замыслов числился план проникнуть в «Сандоз» и захватить весь имеющийся запас ЛСД. В другом, более позднем варианте этой истории кто-то действительно засек его взламывающим лабораторию. Еще в одном рассказе говорилось о пятнадцатилетней девушке, которую профессор пригласил в выходные на ЛСД-вечеринку. После этого девушка стала вести себя очень странно, и родные упрятали ее в больницу. Она сбежала оттуда и попыталась заколоть мать ножом.
       Лири на слушаниях в сенатской комиссии
 
      Вслед за ФДА свои досье открыла перед репортерами и полиция. Результатом стало растущее в геометрической прогрессии негативное отношение к ЛСД. Здесь были и случаи «плохих путешествий», когда человек искренне верил, что под ЛСД превратился в апельсин и отказывался общаться с людьми, боясь, что его пустят на апельсиновый сок. Читая прессу Лос-Анджелеса, можно легко вообразить, что редкий день проходил без того, чтобы ЛСД не принес очередного несчастья, особенно Подросткам.
      Однако за первые месяцы 1966 года в полицейских досье отмечено 543 случая задержания молодежи за наркотики. И только 4 из них связано с ЛСД.
      Так откуда взялись все эти ужасные истории? Частично из-за полной невежественности прессы в проблемах психики.
      Не счесть, сколько раз Сидней Коэн и его коллеги повторяли, что ненависть, толкающая на убийство, — редчайшее чувство в процессе психоделического опыта, скорее уж может возникнуть ненависть к себе, ведущая к суициду. Журналисты все равно упрямо ассоциировали ЛСД с ненавистью и диким бешенством. Вероятно, лающие и щиплющие траву подростки не годились в качестве стереотипного описания опасных психопатов.
      Но и кроме невежественности здесь был еще один момент, частично связанный с журналистской этикой вообще, частично-с базовыми ценностями американской культуры.
      Во время одного из слушаний в Конгрессе сенатор Абрахам Рибихофф заметил, что «только когда нечто превращается в сенсацию, приходится приступать к реформам. Иначе никак. Возьмем какую-нибудь серьезную проблему. О ней могут знать ученые, могут знать сенаторы. Но только когда пресса и телевидение обращают на нее внимание, следует предпринимать какие-то серьезные действия, потому что в таком случае возникает ощущение, что речь идет о проблеме, уже признанной всей странной, о чем-то общеизвестном».
      На этот раз на повестке дня у страны оказался ЛСД. Пресса оседлала свой любимый конек опасных наркотиков. Стиль оставался таким же, какой использовал еще Гарри Эйнслинджер в тридцатых, в процессе кампании о «марихуановом безумии».
      Эйнслинджер собирал множество страшных историй, которые периодически подбрасывал прессе. Одна из них начиналась так:

      распростертое тело молодой девушки в неуклюжей позе лежало на тротуаре. Она выпрыгнула с пятого этажа своей чикагской квартиры. Все говорили, что это самоубийство, но на самом деле это было убийством. Убийцей был наркотик, который называют марихуаной.

      Или другая статья:

      Несколько лет назад все тот же наркотик вновь явился причиной очередного преступления. Молодой наркоман вырезал целую семью во Флориде. Он сказал, что любил покурить то, что его друзья называли «косячками».

      Любопытно, но если вы замените некоторые слова и имена в историях антимарихуановой кампании тридцатых годов, вы получите точную копию тех рассказов весны 1966 года, в которых утверждалось, что «ЛСД сводит с ума».
      Однако подтвержденных примеров того, что ЛСД провоцирует насилие, не имелось. Была только нашумевшая история, когда в конце апреля житель Нью-Йорка Стефен Кесслер нанес теще десяток ударов кухонным ножом. Когда его пришла арестовывать полиция, Кесслер сказал: «Ребята, я принял ЛСД и на три дня улетел. Я что, убил жену? Изнасиловал кого-нибудь? Что вообще было?»
      Кесслер закончил Гарвард в пятьдесят седьмом году У него и прежде были определенные проблемы с психикой. За несколько недель до убийства он лечился в Белльвю. Тем временем его жена собрала вещи и переехала обратно к своим родителям в Бруклин. Вероятно, именно расставание с женой, эффект от которого усилил ЛСД, могло спровоцировать убийство. Но хотя пресса и назвала данный случай «убийством под ЛСД», специалисты и эксперты вовсе не были в этом уверены. Их беспокоили две вещи. Первым было то, что ЛСД обычно не вызывал склонности к насилию: «Тайм» взял интервью у Сиднея Коэна, и выяснилось, что человек под ЛСД способен убить скорее себя, чем кого-то другого. Но самым странным было заявление, что Кесслер «улетел» на три дня и не помнил ничего из происходившего. Независимо от дозы и физического сложения время действия наркотика не превышает двенадцати часов. Самое уникальное свойство ЛСД заключается в том, что человек всегда прекрасно помнит, что с ним происходило в отличие от алкогольного затуманивания сознания или амнезии. Так что заявления Кесслера вызывали большие сомнения. Учитывая особенности психики, Кесслер был классическим представителем той категории лиц, у которых ЛСД обостряет психические отклонения. Но, если принять во внимание его образование, он легко мог сообразить, что ЛСД весной 1966 года давал полное алиби в случаях, где наблюдалось насилие.
      Учитывая долгие годы положительных сенсаций, которыми потрясал мир Лири, неизбежно должна была последовать и ответная негативная реакция. В ответ на термин «перманентная нирвана» его противники называли ЛСД «химической русской рулеткой». Расширение сознания? На самом деле — искажение сознания! Или даже — как выражался новый спецуполномоченный Управления по контролю за продуктами и лекарствами (ФДА) Джеймс Годдард — полная ахинея.
      Годдард в силу своего важного места в медицинской бюрократии сыграл важнейшую роль в кампании против ЛСД.
      В апреле он разослал более двух тысяч писем в канцелярии институтов с предупреждениями, что

      Студенты и преподаватели часто в тайне предпринимают галлюциногенные «опыты». Это является прямым следствием широкого распространения наркотиков, воздействующих на сознание. Я хотел бы предупредить всех кураторов образовательного процесса о серьезности положения и заручиться их поддержкой в борьбе с этой коварной и опасной деятельностью.

      Он неизменно присутствовал на слушаниях Конгресса всех трех судебных округов. Когда судья спросил его о размахе распространения ЛСД, он назвал цифру в 3,6 миллиона потребителей: даже Лири считал, что их не больше ста тысяч. Но Годдард использовал для подсчета забавную арифметику: он полагал, что на каждый известный случай нелегального употребления наркотиков приходится около десяти тысяч незарегистрированных. А с ЛСД люди его агентства сталкивались 360 раз.
      И что за люди предположительно входили в эти три с половиной миллиона? Вовсе не авангард эволюционного развития, как предполагал Лири, а «неудачники, разочаровавшиеся во всем люди искусства и просто молодежь старше двадцати». «У всех у них не удалась жизнь, — говорил Сидней Коэн, — это неудовлетворенные и беспокойные люди, сталкивающиеся с проблемами, с которыми сами справиться не могут. Многие страдают от жалости к себе и считают, что незаслуженно страдают в «правильном» нормальном мире». «Не приспособившиеся неудачники. Нонконформисты.
      Во время своих свидетельских показаний перед Конгрессом капитан Трембли из лос-анджелесской полиции достал фотографию, сделанную на одном из Кислотных тестов и протянул ее конгрессменам. «Уверен, вы согласитесь со мной, что парень на этой фотографии — нонконформист. Когда эта фотография, эта цветная фотография была сделана, он явно находился под ЛСД. Вы видите — у него разрисовано и лицо и куртка. Знаки нонконформизма у него и на лице и на куртке определенно означают, что этот молодой парень — нонконформист, как принято говорить сегодня».
      В конце концов, конгрессменов беспокоили вовсе не ужасные истории и не выдуманные случаи сумасшествия, вызванного наркотиком. Это, как заметил сенатор Рибихофф, все пустая болтовня: для заголовков годится, но слишком уж далеко от правды. Истинной причиной того, почему ЛСД следовало устранить, было вовсе не то, что он сводил с ума небольшой процент тех, кто его потреблял, а то, что он делал с остальным большинством. Несмотря на уверенность капитана Трембли, ЛСД не столько привлекал нонконформистов, сколько создавал их.
      Вспомним, в 1963 году Гринкер писал, что ЛСД может стать причиной психопатологии. В 1966 году контуры этой патологии были достаточно ясно очерчены.

      Те, кто принимают его (ЛСД) — иногда или постоянно, — неизбежно отходят от современного общества и ведут солипсическое нигилистическое существование, в котором ЛСД — уже не просто часть жизненного опыта, но синоним жизни вообще. Эти индивидуумы — люди, которые красочно зовутся «кислотниками», — участвуют в постоянных наркотических оргиях, сосредоточившись на самонаблюдении и самоанализе, и больше не являются активными членами социума, они разрывают не только связи с социумом, но и семейные связи. Если количество таких личностей у нас возрастет, то они будут представлять реальную угрозу для всего нашего общества.

      Это — цитата из представленной на рассмотрение Конгресса записки оппонентов психоделического движения. ЛСД разрушал рабочую этику, засорял головы молодежи религиозными миражами, лишал их обычной системы ценностей. «Мы столкнулись с очень опасной вещью, возможно более опасной, чем смерть — торжественно свидетельствовал Сидней Коэн. — Я имею в виду утрату культурных ценностей, потерю различий между правильным и неправильным, между хорошим и плохим. Это приводит к бессмысленному существованию — без ценностей, без побуждений и внутренних целей, без мотиваций и честолюбия».
      Если психоделики будут распространяться и дальше, Америке грозит риск превратиться в общество одурманенных наркотиками мистиков. Коммунистическое общество к тому же, потому что наркотики наверняка ослабят волю народа и он не сможет противостоять Советскому Союзу.
 
      Странная дискуссия: противники ЛСД утверждали, что кислота разрушит Америку, защитники — прямо противоположное. Для них ЛСД являлся лечебным средством. Он помогал корректировать неврозы, вызванные потребительской культурой. Позволял докопаться до корней проблем, взглянуть на некоторые вещи под новым углом. Давал дополнительную информацию, часть которой была по своей природе духовной. Если Америка хочет остаться мировой державой, нельзя поворачиваться спиной к такой полезной вещи.
      Забавно, но обе стороны сходились на том, что ЛСД может коренным образом изменить человека. Но правда ли это? Летом 1966 года психолог Билл Макглофлин, участвовавший в ранних опытах Оскара Дженигера, опубликовал интересное исследование, дающее ответы на некоторые вопросы. Проводя эксперимент, Билл Макглофлин собрал двадцать семь человек с высшим образованием — вслепую, через объявление в газете. Выяснив их проблемы, он разделил их на три группы и дал им личностные тесты, в которых акцент ставился на творчестве, страхах, личных ценностях и т. д. Первая группа получала полную дозу ЛСД, вторая — очень маленькую, третьей дали амфетамины. После принятия наркотиков все они прошли личностные тесты повторно.
      И еще раз — спустя шесть месяцев. В результате Мак-глофлин выяснил, что изменения в личности происходят минимальные, несмотря на субъективные впечатления. Только в одной области наблюдались действительно значительные изменения — в тесте «как жить».
      После трех доз ЛСД пациенты Макглофлина переставали интересоваться выгодной работой в корпорации и склонялись к чему-нибудь более созерцательному.
      Но даже эти изменения были не вечны: они зависели от времени и количества ЛСД. Через шесть месяцев различия по этому тесту уменьшались, и единственные фактические изменения оставались в двух категориях: «самовосприятие» и «самоуважение».
 
       Въезд на территорию Эсаленского института
 
      Статья Макглофлина была опубликована в числе многих других статей по ЛСД, появившихся в специальных журналах в 1966 году. В научных журналах публиковалось много подобных исследований. Однако популярные издания избегали говорить о научном аспекте ЛСД. Это было слишком сложно, слишком специально, как и большинство тем, связанных с фундаментальными исследованиями.
      Исследователь из Психоневрологического института при Калифорнийском университете отмечал, что ЛСД, похоже, помогает детям, больным аутизмом.
      По исследованиям Национального института психического здоровья, из сорока трех алкоголиков, принимавших ЛСД, двадцать три бросили пить, семеро изредка выпивали, но уже способны были нормально работать и двое опять запили. Другой ученый, изучавший проблемы удачных и неудачных сеансов, выдвинул предположение, что экстраверты быстро и легко осваиваются в Ином Мире, в то время как для интровертов характерны плохие переживания. Интересный материал, конечно, но нисколько не согласующийся с навешенным на ЛСД ярлыком «наркотика-убийцы» или сложившимся образом сумасшедших ученых, вздумавших образовать межнациональную наркотическую компанию.
      Даже среди медиков, где с радостью приветствовали иные наркотики, транквилизаторы и антипсихотические средства, ЛСД был на дурном счету. В основном — из-за отголосков старых слухов о том, что все результаты исследований (хотя это никем не было доказано) сфальсифицированы. Исследования с алкоголиками частично развеяли недоверие. Некоторые исследователи, о которых я уже упоминал выше, получали изумительные результаты. Другие же были не способны вылечить и одного алкоголика. Многие понимали, что в их руки попало новое изумительное лекарство, впоследствии опороченное злыми языками. Однако даже исследователи, понимавшие ценность ЛСД, понимавшие, как с ним нужно работать и как подходить к личностной терапии, в итоге часто попадали в ситуацию, подобную той, в которой оказался Майрон Столярофф и его Фонд. «Как, например, оценить такие изменения, когда человек разводится с женой и уходит с работы, а потом устраивается на другую, где ему платят меньше, но где ему больше нравится? — спрашивает один критик. — Если человек меньше устает, чувствует себя счастливым, читает поэзию и слушает музыку, но гораздо меньше обращает внимания на карьеру и успешную конкуренцию, разве это хорошо?» Измениться и быть счастливым — это был прямой вызов общепринятой этике «приспосабливайся, а не то…», безраздельно царившей в стране в пятидесятые годы, и в этом смысле споры вокруг ЛСД были отголосками гораздо более важного вопроса, чем то, сможет ли лечение восстановить в человеке тягу к социуму.
      Но у большинства медиков не было времени и не хватало терпения разбираться в нюансах, связанных с ЛСД. Самым распространенным понятием, связанным с ЛСД, было определение «непредсказуемый». И эта «непредсказуемость» ярко была видна на примере таких личностей, как те же профессора Тим Лири и Дик Альперт, которые служили всем предупреждением, что из-за ЛСД можно погубить профессиональную карьеру. Медики отмечали, что везде, где исследуют ЛСД, имеют место странные происшествия, терапевты сходят с ума, организовывают собственные культы или начинают заниматься эзотерикой, как, например в Исалене. Или групповой терапией. Или терапией нудизмом. Или водяной терапией. Не случайно, что на первом публичном семинаре в Исалене почти все сплошь были ветеранами психоделического движения.
      И разумеется, все медики читали в «Тайм» статью, о том, что люди теряют разум после приема ЛСД и толпами стекаются в пункты первой помощи. В результате возникла легкая паника. «Медицинский журнал Новой Англии» объявлял, что «нет никаких подтверждений того, что дальнейшие исследования принесут пользу», и призывал свернуть все программы, связанные с ЛСД, что было бы катастрофой, допустим, для Национального института психического здоровья, финансировавшего тридцать восемь проектов общей стоимостью в 1,7 миллиона долларов. Очевидно, издатели в данном случае решили, что перед ними новый талидо-мид. Возможно, эта паника повлияла и на решение «Сандоз», с которой были связаны поставки ЛСД и псилоцибина. В начале апреле 1966 года представители «Сандоз» позвонили в ФДА и сообщили, что они разрывают все исследовательские контракты и хотят полностью передать поставки этих двух наркотиков в руки федерального правительства. Для исследований ЛСД это обернулось настоящей бедой. В «Сандоз» постоянно звонили все новые ученые и журналисты, для каждого это было новостью, и все просили скопировать библиографию по ЛСД, которая уже выросла до папки тридцати сантиметров толщиной.
      Исследователям было предложено возвратить все оставшиеся у них запасы обратно в «Сандоз», а затем представить свои программы в Национальный институт психического здоровья для повторного одобрения и перезаключения контрактов. Это вызвало общее недоумение. В «Вестнике науки» сетовали на «социальную истерию», заставившую «Сандоз» отказаться от прав на собственное открытие. «"Сандоз" оказался робким, как трусливый Лев из Страны Оз, — писал один из ученых, — И кто будет нашей Элли? ФДА? Национальный институт психического здоровья? Совет государственных исследований? Кто возьмет на себя ответственность за необходимость продолжения научного исследования ЛСД?»
      Но бюрократы от науки не пожелали взвалить на себя ответственность, которую взяла на себя канзасская девочка в сказке Фрэнка Баума. Пытавшиеся воскресить свои программы ученые наталкивались на волокиту и задержки. Как типичный случай приведем то, что произошло с Джоном Поллардом, ученым из университета штата Мичиган. Он только что начал изучать, как влияет ЛСД на поведение и поступки, когда получил от «Сандоз» письмо с просьбой вернуть все запасы препарата. Ему предлагалось уточнить свою исследовательскую программу с Национальным институтом психического здоровья. Так как ему совсем недавно предоставили именно там грант на исследования в области ЛСД, он не думал, что возникнут какие-нибудь трудности, и с готовностью повиновался. Но времена изменились. После «целого лета переписки и междугородных телефонных звонков» он выяснил, что, кроме регистрации в Национальном институте психического здоровья, ему теперь нужно получить добро от ФДА. «В Институте психического здоровья я переговорил с четырьмя людьми, — писал он в «Сайенс». — Но, поговорив с пятью в ФДА, я пришел в отчаяние и решил надеяться, что мои письма дойдут до подходящих людей. Однако лето проходит, вестей нет, а я пока что с трудом оплачиваю счета за переговоры».
      В разгар всех этих неприятных происшествий в середине июня открылась последняя конференция по ЛСД. Все разнообразные фракции психоделического движения в последний раз обсуждали его под одной крышей. Председателем был Фрэнк Бэррон.