Огромная благодарность Дженни Нельсон, прочитавшей три кое-как отпечатанных главы, что-то в них увидевшей, безропотно читавшей бесконечные переделки книги и мужественно отвечавшей за меня на звонки.
      Не меньшая признательность маме, научившей меня сохранять варианты текста на диске, обеспечивавшей дочку свежими блузками на время работы над книгой, регулярно сообщавшей прогноз погоды и сведения о последних новинках «Гудхарт Уилкокс».
      Спасибо Дарлин и Монти за мелкий ремонт, бесплатные обеды, просвещение насчет многообразия функций телефона и возможность общаться с четырьмя самыми очаровательными парнями Северной Каролины – Эндрю, Байроном, Кристофером и Дэвидом.
      Большое спасибо Лоре Брэдфорд за ее нелегкий труд и Эми Пьерпойнт, терпеливо выслушивавшей мои робкие протесты и великодушно не напоминавшей о них, когда оказывалось, что она была права.
      Спасибо Нэнси Оза и Марлен Ховард за чтение первых вариантов романа и ценные предложения, а также Кей Гарретт, придавшей рукописи профессиональный вид.
      Огромная признательность Жанне Фремон, позволявшей мне работать неполный день в течение трех лет, предоставив, таким образом, возможность писать.
      Спасибо Стиву Козме за веру в то, что книга все же будет закончена, и за электронные письма с подробностями последних серий мыльных опер. Правда действительно бывает фантастичнее выдумки.
      Очень тепло вспоминаю Джима и Марлен, особенно когда на меня находят приступы цинизма.
      Отдельная благодарность Лоре за знакомство с Барни и за радости поисков индейки и Стар, что помогла мне не свихнуться и часто делилась вкуснейшими холодными закусками и салатиками.
      Тысяча благодарностей Одри за праздничные обеды в нашей любимой элегантной закусочной, за многие часы прекрасных бесед и за то, что была доброй феей в черные дни. Я все еще жду своего бобового зернышка.

      Среди всех знакомых наихудшая карма досталась мне, причем абсолютно незаслуженно. В сущности, я неплохой человек. Никогда не встаю в очередь в экспресс-кассу с массой покупок, притворяясь будто не вижу таблички. Заблаговременно включаю поворотник. Когда благотворительные организации присылают открытки с банковскими реквизитами, я всегда отправляю им чеки. Не на крупные суммы, но все же… Да еще на конверт с чеком наклеиваю марки, купленные за свои кровные.
      Остается одно: должно быть, в предыдущей жизни у меня накопилось порядочно грехов. Неясно, правда, почему отдуваться приходится сейчас – в прошлом меня и на свете не было.
      Некоторые заявляют – карма не есть лишь череда наград и наказаний. Она, дескать, призвана чему-то научить. Жизнь – это школа, где урок преподают вновь и вновь, пока Вселенной не начинает казаться, что с нас достаточно. Тогда наступает время выпуска. Если так, мне, похоже, требуется репетитор: иначе ходить мне во второгодниках до скончания века. Может быть, Богу стоит пересмотреть учебный план. Надеюсь, у Него хотя бы хватит совести поставить оценку повыше.
      Не то чтобы я выкидываю на ринг полотенце – вопреки всему я продолжаю работать над собой. Например, совсем недавно поставила перед собой задачу бросить курить, выбрав днем «Д» утро после Дня благодарения и наметив отступление домой в компании остывшей индейки и полное прекращение общения с внешним миром до тех пор, пока не утихнут муки моего обезникотиненного организма и я не смогу контролировать вызванное ими желание пристукнуть всякого, кто попадется под руку. План созревал много недель. Обычно две-три субботы в месяц у меня рабочие: я – свободный фотограф, и свадьбы для меня – хлеб насущный. Мне уже удалось снискать некоторую популярность (во всяком случае, на поприще фотографии), поэтому, планируя освободить День благодарения, пришлось поднапрячься и поработать сверх нормы.
      После курения настала очередь других проблем, отравляющих мне жизнь. Например, как наладить эту самую жизнь.
      Я говорю вполне серьезно. Не реже раза в год я искренне пытаюсь привести жизнь в порядок и избавиться от недостатков. В тридцать четвертый день рождения на меня случайно снизошло одно из нечастых просветлений. Привычно закурив после обеда, я вдруг осознала, что курю уже двадцать лет с того самого дня, как мы с лучшей подругой стянули пачку сигарет из туалетного столика моей матери и до вечера курили в парке. Подруга вернулась домой зеленая от тошноты и с тех пор не притрагивается к сигаретам. Я пришла домой, со вкусом пообедала, извинившись, удалилась в ванную и высунулась в окно, намереваясь без помех насладиться своей первой послеобеденной сигаретой. Так в четырнадцать лет я стала заядлой курильщицей. Сейчас – поверить не могу – мне тридцать четыре, и я курю большую часть жизни. Куда только делись прошедшие годы…
      Накануне Дня благодарения я легла спать с чувством глубокого удовлетворения собой: через тридцать шесть часов сделаю первый шаг к правильной жизни. У меня даже появились надежды на будущее.
      Утром меня разбудил телефонный звонок. Я еще не знала – этот звонок разрушит замечательный план, созревавший несколько месяцев. Я еще ничего не подозревала в ту минуту. Как мало мне было известно, я поняла позже, когда стало уже поздно.
      – Привет, Сэм, – раздалось в трубке. – Это Грег.
      – Грег? – тупо переспросила я.
      Признаю, не самый умный вопрос на свете. Можно подумать, человек сейчас взглянет на свои водительские права и скажет: «Ой, я назвался Грегом? Простите, я Ральф. И о чем я только думаю…» Но я спала, когда зазвонил телефон, и мне потребовалось некоторое время, чтобы опомниться. Пользуясь случаем, упомяну – опомниться у меня не получилось даже спустя несколько дней.
      – Сэм, ты что, спишь? Тогда прости, перезвоню позже.
      – Нет-нет, уже не сплю. Вроде как. Что случилось?
      – Сегодня ваше, семейное сборище затянется допоздна?
      – Да нет. Часов в пять приступим к тыквенному пирогу, затем, заходясь от азарта, сыграем в «Яхтци» и разбежимся в районе восьми, пока веселье не пошло вразнос и соседи не вызвали полицию.
      – Сможешь подъехать в «Богартс» часам к девяти?
      – Сегодня?
      – Ну.
      – Да, конечно. Случилось что-нибудь?
      – Все замечательно. Хочу кое о чем поговорить.
      – О чем? Хоть намекни!
      – Нет, намеком от тебя не отделаешься…
      – Ну, хоть словечко!
      – Сэм!
      – Ладно, ладно, приеду к девяти. Могу подъехать хоть в шесть. Выдай зажигательный рекламный слоган, и я с утра засяду в «Богартсе». Ну, пожалуйста, скажи, в чем дело?
      Он засмеялся, просто заржал в трубку, отчего сон слетел с меня по-настоящему: от природы Грег не особенно смешлив. Вспомните лучшую шутку, какую вам когда-либо довелось услышать из уст любимого комика; если повезет, эта острота вызовет у Грега короткое хмыканье.
      – До встречи в девять, Сэм. Прихвати ножку индейки на мою долю.
      Смеясь, он повесил трубку. Сидя у телефона, я закурила, соображая, что могут означать звонок Грега и просьба о свидании в общенациональный праздник в свете нынешнего состояния наших отношений (видимо, я начиталась книжек серии «Помоги себе сам»).
      Времени, затраченного на обдумывание нашей с Грегом связи, хватило бы на создание теории относительности, однако я предпочла оставить принцип работы Вселенной странной и удивительной тайной, вроде функционирования моего мозга.
      За исключением собственной семьи, доставшейся мне, когда я была слишком молода, чтобы выбрать что-нибудь получше, я знала Грега дольше, чем кого-либо на планете.
      При первом взгляде на городишко, где я выросла, – табунчик маленьких сельских домиков в округе Оранж, штат Калифорния, – трудно поверить, что здесь хоть что-то происходит. Тем не менее, жизнь в Оранже била ключом: здешние обитатели могли похвастаться и тщательно скрываемыми фамильными пороками, и якобы несуществовавшими проблемами, и неврозами, переходящими в мании, и неусыпным бдением за отпрысками вплоть до совершеннолетия последних. Жизнь в пригороде состоит не только из ухода за газонами.
      Семья Грега, Ирвингтоны, поселилась в городке раньше нас. Для нашей семьи переезд сюда стал заметной переменой к лучшему: подумать только, вместо тесной квартирки – собственный дом с отдельным почтовым ящиком, гаражом и газоном! Родители несколько лет копили на первый взнос. Мне в ту пору исполнилось шесть лет. Как однажды метко выразилась тетка Марни, я оказалась «нежданчиком», сюрпризом после нескольких лет неудачных попыток завести ребенка. Отчаявшись, родители уже подумывали о приемном дитяти. Маме было тридцать два, и трудные роды – возможно, меня уже тогда обуревали плохие предчувствия насчет того, что ждет нас вне уютных стенок матки, – навсегда лишили мать возможности иметь детей.
      Мистер и миссис Ирвингтон не считали Оранж своим окончательным местом жительства. Для них он являлся не более чем очередной ступенькой лестницы, ведущей к успеху. В отличие от моего отца мистер Ирвингтон был из тех, кто «далеко пойдет» и лелеял грандиозные планы. Занимаясь строительным бизнесом, он денно и нощно думал о будущем, экономил каждое пенни и прикупал сначала небольшие клочки земли, затем обширные участки. В нынешнем облике Оранжа немалая заслуга мистера Ирвингтона, да сжалится Господь над его душой!
      Мать с отцом об этом не догадывались. Для них соседи – дело святое, переехал – обойди всю округу и представься. Первые выходные ушли на распаковку и расстановку вещей, и нам было не до визитов. Несколько соседей заглянули поздороваться, но не Ирвингтоны, жившие через забор.
      В понедельник, когда я вернулась из школы, мама сказала, что пора идти знакомиться с соседями. Она испекла фирменное овсяное печенье с изюмом и разложила его в маленькие красивые пакетики, завернув каждый отдельно и снабдив наклейкой: «Приготовлено Терезой Стоун». В Огайо, откуда родители родом, подобное поведение считается образцом хорошего тона.
      Итак, мы отправились в путь. Большинство людей вели себя очень мило, но Ирвингтоны… И ведь не то чтобы хозяйка дома держалась невежливо, – о нет, всего лишь покровительственно. Ах, как мило! Домашнее печенье. Жаль, она на диете, поэтому лучше не держать сладости в доме – слишком большое искушение, а ей во что бы то ни стало надо влезть в вечернее платье. У них с мужем масса встреч-переговоров. Бизнес мистера Ирвингтона процветает, а всем известно – сделки чаще совершаются за бокалом мартини, чем в офисе.
      Да, у нее есть дети примерно моего возраста – Майкл четырех лет и Грегори шести, но она не поощряет беззаботное отношение к жизни. Мальчики поглощены уроками и всевозможными дополнительными занятиями, у них почти не остается времени на игры. Крайне важно дать детям разностороннее образование, не правда ли? Разрываясь между обучением детей и деловыми переговорами супруга, миссис Ирвингтон не всегда может выкроить минутку для себя, не говоря уже о том, чтобы занимать незваных гостей, ввалившихся без предупреждения. Надеюсь, вы все понимаете…
      На улице я сказала маме, что миссис Ирвингтон – злюка. Мама, никогда не пренебрегавшая родительскими обязанностями, ответила – нет, миссис Ирвингтон очень милая дама, просто занятая, и нехорошо называть взрослых злюками. А потом родители удивляются, почему дети перестают делиться с ними впечатлениями…
      Единственное, чего миссис Ирвингтон не могла контролировать, была власть свободного участка. Сегодня в Оранже их, возможно, не осталось, но во времена моего детства почти на каждой улице существовали ничейные участки, притягивавшие детей как магнит, несмотря на запреты взрослых.
      В первый день, когда я вышла других посмотреть и себя показать, на ничейном участке играли в софтбол. Не решаясь попроситься в игру, я стояла на боковой линии, глазея на играющих. Один из игроков отбил брошенный мяч, и тот отлетел прямо ко мне. Рука опередила мысль, и я машинально поймала мяч. Начался форменный ад.
      Аутфилдеры хором кричали, что должен быть засчитан аут. Команда, проводившая подачу, в большинстве своем громко выражала несогласие с таким решением, называя меня «глупой девчонкой». Я так и стояла с мячом в руке, с трепетом ожидая, что у меня под ногами вот-вот разверзнется земля. Тут мальчик, отбивший мяч, подошел ко мне, и все затихли. Он сказал, что кетч будет засчитан, если только я войду в их команду.
      Некоторые игроки что-то пробурчали себе под нос, но ни один не стал спорить. Среди ребят всегда бывает заводила, и здесь, на поле, главным являлся этот мальчишка, обладавший воплощенной уверенностью в себе и авторитетной манерой держаться – двумя качествами, которые я до сих пор не смогла в себе толком выработать. Хладнокровнейший пацан из всех, когда-либо мною встреченных, да и вообще он был хладнокровнее всех живых существ, которых мне доводилось видеть.
      – Можешь играть в аутфилде? – спросил он. Я кивнула, хотя до этого в жизни не играла в софтбол.
      – Тебе потребуется перчатка, – сказал он. Я снова кивнула, намереваясь попросить маму купить мне перчатку, как только вернусь домой. – У меня с собой запасная, возьмешь пока ее. Дай сюда.
      Я отдала ему мяч.
      – Меня зовут Грег, – сообщил он, когда мы шли по игровому полю.
      – А меня Сэм.
      – Это же мальчишечье имя.
      – Это прозвище. Отец так называет, а вообще-то меня зовут Саманта.
      – «Саманта» звучит лучше.
      – А мне больше нравится «Сэм».
      – Но это имя для мальчика!
      – Вот и нет, для девочки тоже. В «Зачарованном» Даррин сто раз называл Саманту Сэм.
      Этот довод заставил мальчика призадуматься.
      – Ну ладно, – наконец сказал он. – Но фильм тупой. Только старая ведьма классная.
      – Эндора?
      – Ага. Прикольная тетка. А Даррина терпеть не могу.
      В шесть лет я не всегда умела выразить чувства словами, но мне впервые попался собеседник со схожими взглядами на жизнь: понимающий, что Эндора – супер, а Даррин – отстой, и искренне недоумевающий, зачем киношная Саманта променяла захватывающую ведьминскую жизнь на унылое прозябание с занудой Даррином.
      Пока мы не дошли до дверей (Грегов брат Майкл тащился на несколько шагов позади), я и не догадывалась, что Грег живет по соседству в доме злюки. Никогда бы не подумала, что она его мать.
      Четыре года спустя, почти день в день, подзаработав на удачных инвестициях и земельных сделках, Ирвингтоны, наконец, осуществили свою мечту, совершив первый переезд из длинной череды переселений, венцом которых станет выстроенный на заказ особняк в Лагуна-Хиллз, открывший им путь в высшее общество округа Оранж – элита, хоть и провинциальная.
      День отъезда Грега стал для меня настоящей катастрофой. Я не хотела идти прощаться, чтобы не признавать, таким образом, будто все происходит в реальности, а не в кошмарном сне. Я не понимала, как Грег способен радоваться самому худшему, что может произойти с человеком (например, со мной).
      – Можно Сэм заглянуть к нам как-нибудь вечером, мама? – спросил Грег. – Я хочу показать ей новый дом.
      – Поживем – увидим, Грегори, – ответствовала миссис Ирвингтон.
      – А можно ей зайти поплавать? У нас там бассейн, Сэм. Во какой огромный, – добавил он, разведя руки в стороны.
      – Грегори, летом у тебя с братом много дел. Не сомневаюсь, и у Саманты тоже. Отсюда до Ньюпорта надо долго добираться на машине. Мы, конечно, еще посмотрим, но не хочу, чтобы ты особенно на это рассчитывал.
      – А если ее подвезет мама?
      И мама – благослови Бог ее доброту! – за руку приведшая меня попрощаться, прекрасно понимая, что миссис Ирвингтон спустит на нее всех собак, сказала то, что было так нужно нам с Грегом:
      – Охотно привезу к вам Саманту. Или заеду за Грегом и привезу его сюда поиграть со старыми приятелями. И Майкла тоже, если захочет.
      – Как мило с вашей стороны, Тереза. Прелестно, что у вас так много свободного времени. Но, откровенно говоря, летом мы будем очень заняты.
      – Но, мама…
      – Никаких «но», молодой человек. Сегодня предстоит многое сделать. Лучше тебе прямо сейчас попрощаться с Самантой.
      – Сейчас? Но ведь еще только утро. Ты говорила, у нас весь день уйдет, чтобы погрузить вещи в фургон. Ты сказала, что…
      – Грегори, не заставляй меня повторять.
      И тогда мама, благослови ее Господь еще раз, попросила у них новый номер телефона, чтобы я могла через пару дней позвонить и передать привет.
      Миссис Ирвингтон сказала – телефон еще не установили. Как только установят, она нам сразу позвонит. Еще она добавила, что удивлена реакцией Грегори на переезд – мальчик так радовался новому, лучшему дому, возможности плавать в собственном бассейне, и каждый день бегать на пляж, до которого рукой подать. Она повторила, что нам пора прощаться.
      Восемь лет от Грега не было ни слуху, ни духу.

      Стоя во дворе, я поливала мамины цветы, когда услышала звук приближающегося мотоцикла. Закончив высшую школу две недели назад, я понемногу впадала в депрессию, ибо не имела ни малейшего представления, кем хочу работать. Непостоянный, как погода, приятель Ник, не особенно мне и нравившийся, уехал с родителями на каникулы, и я получила четырнадцать дней передышки от постоянного изобретения новых причин, почему я не хочу «принадлежать ему полностью», прежде чем он уедет учиться в Беркли.
      Для спокойствия родителей я поступила в местный общественный колледж, но никак не могла решить, какую специальность выбрать, помимо обязательных предметов. Молодая, с кипучей энергией, я все хотела попробовать и ни на чем не могла остановиться, пока не услышала звук приближающегося мотоцикла.
      Остановившись у забора соседнего дома, парень слез с мотоцикла. Я старательно притворялась, будто смотрю в другую сторону, но как только мотоциклист снял шлем, узнала его в ту же секунду.
      – Грег! Грег Ирвингтон!
      – Саманта?
      – Сэм! Сколько раз повторять!
      Боже, ну зачем я это сказала? Как это прозвучало – смешно или склочно?
      – Сэм? Это же мальчишечье имя.
      – Вовсе нет. Даррин всегда называет Саманту Сэм.
      – Ну, Даррин – известный отстой.
      Он принял шутку (спасибо, Боженька, постараюсь больше не грешить!). Однако я тут же забыла об обещании, заглядевшись на восемнадцатилетнего Грега: больше всего на свете мне захотелось съесть его вместе с косточками. Высокий парень, стройный, но мускулистый. Никто не счел бы Грега эталоном классической красоты из-за крупного, слегка крючковатого носа, зато его большие голубые глаза и густые вьющиеся волосы! Дьяволу душу заложила бы за такие волосы! Однако не это мгновенно привело эрогенные зоны в боевую готовность: Грега по-прежнему окружала некая особая атмосфера, начальственная манера держаться, ощущавшаяся даже когда он стоял неподвижно плюс самая сексуальная походка, какую мне доводилось видеть.
      Хотя и это не главное. Это все детали… Нет, положительно не могу выделить что-либо конкретное, отличавшее Грега от других и заставлявшее теплеть мое сердце и филейные части. Просто он на меня так действовал. Держу пари, если спросить Джульетту, что она нашла в своем Ромео, в ответ прозвучало бы примерно то же: «Не знаю, но в нем что-то есть».
      Грег стоял передо мной, совсем близко. Из головы вылетели последние мысли.
      – Ну… э-э-э… – удалось мне выдавить, несмотря на состояние полной прострации, – что привело тебя в нашу глухомань?
      – Приехал взглянуть на старое гнездо. Тут все точно так же, как восемь лет назад.
      – О, здесь ничего не изменилось, можешь мне поверить. Старый скучный городишко. В Ньюпорте, наверное, куда лучше.
      – Мы уже несколько лет как переехали в Лагуна-Хиллз.
      – Ничего себе! Небось, живешь в двух шагах от пляжа?
      – Жил.
      – Как так?
      – Уехал несколько лет назад. Насовсем.
      – Уехал?!
      – Ага. Не смог больше терпеть.
      – Уехал, значит. Насовсем. Вот прямо так взял и уехал?
      Подумать только, самый бесстрашный и хладнокровный человек во Вселенной стоит на нашем дворе в обтягивающих джинсах…
      – И чем собираешься заниматься? – спросила я одними губами.
      – Для начала думал проехаться. Не хочешь составить компанию?
      Я не спросила, куда поедем, и не поинтересовалась, когда вернемся.
      – Только сумочку возьму, – вот и все, что я бросила на бегу.
      Через час, сидя на причале спасательной станции Хантингтон-Бич, мы курили и потягивали пиво – благодаря коварным Греговым козням какой-то мужчина согласился купить для нас пару бутылок. Тот факт, что Грег курит, я восприняла как несомненный знак свыше: значит, сама судьба предназначила нас друг другу. Я была совсем юной и не знала – злая карма готовит очередной удар.
      Между затяжками и глотками Грег рассказал, почему уехал из дома. Несмотря на неважные оценки, родителям удалось пропихнуть его в частный колледж искусств в северной части Калифорнии. Заявление Грега о том, что он не станет тратить четыре года на колледж, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Грег не желал быть ни адвокатом, ни доктором и не собирался работать в девелоперской компании отца. Он мечтал стать автомехаником. После продолжительной семейной дискуссии на тему юных увлекающихся натур Грег побросал кое-какие вещи в брезентовую торбу и хлопнул дверью.
      Как об удачной шутке Грег рассказывал, что отец заперся в «берлоге», когда сын предложил ему отправиться ко всем чертям, и смотрел бейсбол, потягивая скотч, будто ничего не произошло. Мать же ходила за сыном по пятам, умоляя передумать, и никак не могла понять, почему Грег уперся и не хочет посещать колледж. «Ведь не учебой единой, сыночек, в колледже полно развлечений, там подходящий круг общения…»
      Мы невольно застонали, представив себе общество, являющееся, по мнению миссис Ирвингтон, подходящим.
      – Где собираешься жить? – поинтересовалась я, когда Грег закончил рассказ.
      Он пожал плечами:
      – Придумаю что-нибудь. У меня есть деньги – подарок на окончание школы. И за машину кое-что выручил.
      – У тебя и машина, и мотоцикл?
      – Байк, Сэм. Всегда называй его «байк».
      – Простите, ваше крутейшество.
      – Я, можно сказать, для этого сюда приехал. Обзавелся байком сразу после отъезда – родители об этом и слышать не хотели, но я продал машину, купленную на окончание школы. Автомобиль был оформлен на мое имя – родители хотели привить мне чувство ответственности. – Он отхлебнул пива. – Что-то не заметно, чтобы план сработал так, как они надеялись.
      Слов нет, как клево!.. Ведет себя как настоящий взрослый. Продал машину и купил мотоцикл, пардон, байк. Вскоре снимет квартиру, будет за нее платить, приходить и уходить, когда захочет. Все прелести свободы взрослой жизни.
      Я легко могла проговорить с Грегом до рассвета, но к полуночи на пляже стало свежо. Потребность помогать заложена в моем характере. Сказав, что уже поздно звонить старым приятелям и напрашиваться к ним ночевать, я предложила потихоньку проскользнуть ко мне домой. И… ничего не было, кроме объятий-поцелуев. Не то чтобы Грег не пытался или я не хотела, но через стенку спали родители, и идея показалась мне слишком вызывающей.
      Несколько дней спустя он нашел работу на бензозаправке и свел знакомство с парнем, подыскивавшим второго жильца, так как ему было дорого одному платить за комнату. В первый же раз, когда сосед по комнате уехал на выходные, я, ни минуты не колеблясь, переспала с Грегом.
      Мы встречались два года. Казалось, у нас есть все: дружба, смех, отличный секс и, конечно, вечная неумирающая любовь, которая переживет Вселенную. О будущем мы не заговаривали, однако я не сомневалась: нам суждено быть вместе до конца дней. Вероятно, стоило об этом поговорить…
      Я не могла до вечера валяться в постели, думая о Греге, хотя по многим причинам это было гораздо приятнее, чем проводить день в кругу семьи. Но выбора не было – сами понимаете, День благодарения.
      Мама живет в двадцати минутах ходьбы, я – ее единственное чадо, поэтому по большим праздникам от визита к мамуле не отвертеться. Это закон. Разумом я понимаю, в законодательстве ничего такого не прописано, но где-то на уровне желудка чувствую – это все-таки закон. Если в праздник я не покажусь у мамы, на пороге появятся полицейские, прикажут закрыть рот и следовать за ними. Мне не зачитают права, потому что прав у меня не будет. Суд окажется скорым, и в вердикте я не сомневаюсь: виновна по всем пунктам! Затем меня публично казнят, причем событие будет транслироваться платными телешоу по всему миру в назидание неблагодарным детям. О последнем обеде, положенном приговоренным, я могу забыть.
      Порядок празднования Дня благодарения у нас почти не отличается год от года, и участники одни и те же: дядя Верн, тетя Марни, мама и я – все, что осталось от семьи в южной части Калифорнии. Унылый пейзаж. Кузен Томас, сын тети Марни и дяди Верна, в свое время благоразумно переехал в Орегон.
      У мамы мне полагается быть не позже половины одиннадцатого, хотя за стол мы сядем не раньше трех пополудни. Большую часть дня мать и тетка Марни проводят на кухне – стратегическом плацдарме, куда имеют доступ лишь опытные профессионалы, к коим я не имею чести принадлежать. Нас с дядей Верном оставляют развлекать друг друга. Это непросто: из дядюшки слова клещами не вытащишь, он ужасный молчун, а я не волшебница, поэтому большую часть дня мы смотрим телевизор.
      Несколько лет назад в День благодарения по местному телеканалу с утра до вечера крутили «Сумеречную зону», и время пролетело незаметно. Правда, я не могла отделаться от жутковатой мысли, будто герои сериала, включая инопланетян, кажутся куда нормальнее моей семейки. Однако недавно права на «Сумеречную зону» выкупил какой-то кабельный канал, и теперь праздник пропадает зря. Мать отказалась платить за кабельное, утверждая, что это телевидение должно доплачивать нам за просмотр рекламы каждые пять минут. Насчет оплаты я с мамой согласна, правда, к телевидению у меня несколько иные претензии. Это один из немногих вопросов, по которому нам удалось прийти почти к единому мнению.
      Единственная праздничная традиция, которую я свято соблюдаю – повторение коротенького заклинания, звучащего примерно так: не позволю кровным родственникам портить мне кровь, постараюсь принять близких такими, как есть, не допуская, однако, посягательств на целостность собственной личности и свои взгляды; установлю разумные границы, стараясь вести себя не вызывающе – как взрослая, а не как обиженный ребенок, и постараюсь отогнать мысль, будто в роддоме меня отдали не тем родителям.
      Многократное повторение подобной мантры вселяет надежду и дает уверенность. Вера в себя живет еще минуты три с половиной после того, как я переступаю порог маминой квартиры.
      Нынешний год не стал исключением. Приехав за две минуты до назначенного срока, я увидела в гостиной дядюшку Верна, уже усевшегося перед телевизором, сказала «привет» и выслушала изобретенную дядей специфическую форму приветствия. Людям, не принадлежащим к нашему племени, трудно понять его язык, но я правильно истолковала ответ, расшифровав, что дядюшка тоже сказал «привет». Многие находят, будто дядя Берн слегка не в себе, ведь от него слова не добьешься, но лично мне он кажется приятным исключением из общего правила. Вот бы остальные члены семьи последовали его примеру! Не то чтобы дядя не издает ни звука: через равные промежутки времени он испускает долгие тяжкие вздохи, и от них становится уютно, как, скажем, в присутствии старой немецкой овчарки, живущей в семье с тех пор, как вы себя помните.
      Сложив в единую картину отрывочные сведения, я пришла к мысли, что дядя страдает посттравматическим стрессом после войны в Корее – он участвовал в боях за водохранилище Чосин. Учась в колледже, я имела глупость восхищаться дядюшкиной биографией. Ужасно… В то время солдатам, вернувшимся из Кореи, предлагалось засунуть свои воспоминания подальше и примириться с положением вещей. Не сомневаюсь, дядя умер бы от унижения, заикнись я на эту тему, поэтому предпочитаю ее не затрагивать.
      Я уже хотела пройти в зону боевых действий у кухонной плиты, когда услышала знакомую мелодию заставки к сериалу и, повернув голову, увидела на экране начальные титры очередной серии «Сумеречной зоны»– оказалось, к маминому телевизору подключили видеомагнитофон. Интересно, это в аду заморозки или у меня галлюцинации? На протяжении пяти лет я настойчиво предлагала матери видеомагнитофон на Рождество, и каждый раз она отмахивалась: современные фильмы слишком дрянные, и не стоит и стараться. Мысль о том, что дядюшка Берн настолько заинтересовался видиками, что приобрел один из них, казалась дикой. Я давно подозреваю: дядюшку вполне устраивает смотреть в пространство, пока не позовут обедать или вообще до скончания времен.
      На полу красовалась горка видеокассет с аккуратно наклеенными ярлычками с кратким и точным описанием серий «Сумеречной зоны». До меня дошло – во-первых, дядюшка надписал кассеты, придумав названия не в бровь, а в глаз: «Жадные родственники получают новые лица», «Космонавт терроризирует малышей-инопланетян», «Смерть путешествует автостопом», «Марсианин на автобусе». Читая, я сразу понимала, о какой серии идет речь.
      Во-вторых, он записал мои любимые серии. Неужели две-три фразы вроде «О, вот эта классная», которые мне случилось проронить за долгие часы молчания, привлекли его внимание и несколько лет дядя о них помнил? С испугом и недоумением я подумала: неужели дядюшка Верн мне симпатизирует?
      Растрогавшись, я едва не кинулась ему на шею с восторженным воплем, но с дядюшкой Верном такие номера не проходили, поэтому я сказала, что сейчас вернусь и что снова посмотреть «Сумеречную зону» исключительно приятно. Дядя кивнул и, когда я направилась в кухню, на своем особом языке попросил захватить для него пива.
      Осторожно приблизившись к кухне, я услышала приглушенные голоса тетки и матери, споривших, в какую из салатниц класть ямс, а куда накладывать картофельное пюре. После тридцати с лишним Дней благодарения могли бы выяснить это раз и навсегда… Когда-то я пыталась помогать на кухне, но каждый раз это заканчивалось катастрофой. Тетка и мать выработали особую систему, доведя ее до совершенства и отточив до мелочей, на что у них ушел остаток двадцатого и начало двадцать первого веков, так что постороннему нечего было и пытаться вникнуть в сложный ритуал.