Глава 9

Очутиться снова в знакомом гостевом домике было для Анны большим облегчением, и императрица была рада снова ее увидеть. Но выздоровление на сей раз оказалось длительным и довольно болезненным. Примерно через месяц с ноги сняли гипсовую повязку. Лодыжка, покрытая сморщенной кожей, выглядела очень слабой. Анна едва могла на нее опираться и расплакалась от боли, не успев сделать несколько шагов. Ей показалось, что болит не только сломанная нога, но и все тело. Легкая птичка, которой она когда-то была, окончательно утратила крылья.

– Анна, со временем нога выправится, я обещаю, – пытался утешить ее Николай. – Верь мне. Но это будет долгий и тяжелый труд.

Он уже успел измерить ее ноги и убедился, что они по-прежнему одинаковой длины. Значит, Анна хромает только от слабости. Пусть ей не дано больше танцевать, но ходить она будет нормально. И никто не проявит к ней большей заботы и участия, чем императрица и ее дети.

Прошла не одна неделя, прежде чем Анне удалось без трости пересечь всю комнату, и она все еще заметно хромала, когда в конце февраля пришло письмо с известием, что мадам Маркова больна. Она слегла с воспалением легких. Врачи оценивали ее состояние как не очень тяжелое, однако мадам болела пневмонией не в первый раз, и Анна знала, что для нее это довольно опасно. Она настояла на том, чтобы самой отправиться к мадам Марковой, несмотря на собственную слабость. Ей все еще приходилось пользоваться тростью, она не могла подолгу ходить пешком, но считала своим долгом вернуться в балетную школу и ухаживать за мадам Марковой хотя бы до тех пор, пока она не оправится от пневмонии. Анна знала, что ее наставница вовсе не такая стойкая, как кажется на вид, и очень переживала из-за ее болезни.

– По крайней мере ухаживать за ней я уже смогу, – повторяла она Николаю, однако тот все равно не желал ее отпускать. К февралю волнения охватили не только Москву, но и Санкт-Петербург, и доктор боялся отправлять Анну одну. Алексею снова стало хуже, и он не мог сопровождать ее сам. – Ну что за глупости, ничего со мной не случится! – возмущалась Анна.

Так они спорили целый день, пока наконец Николай не уступил.

– Вот увидишь, я вернусь через неделю, самое большее, через две, – уверяла она, – едва мне станет ясно, что она поправляется. Подумай, сколько она для меня сделала!

Николай прекрасно понимал, как сильны узы, связывавшие этих двух женщин, и как будет терзаться Анна, не имея возможности прийти на помощь свой наставнице.

На следующий день он усадил ее на поезд, в последний раз попросил быть осторожной и не слишком переутомляться, подал тросточку, поцеловал на прощание и крепко обнял. Ему все еще не хотелось ее отпускать, и он взял с Анны обещание нанять извозчика от самого вокзала до балетной школы. Николай без конца сетовал на то, что не может ее проводить. Это казалось ему вдвойне неправильным после нескольких недель, прожитых вместе. Но Анна пообещала, что с ней ничего не случится, если она поедет одна.

Велико же было ее удивление, когда в Санкт-Петербурге ей бросились в глаза толпы людей на улицах. Демонстранты выкрикивали лозунги против царя и царской власти, и среди них то и дело мелькали солдаты. В уединении Царского Села Анна не подозревала ни о чем подобном и была неприятно поражена напряженной обстановкой, сложившейся в городе. Ей пришлось усилием воли выкинуть из головы тревожные мысли и поспешить в балетную школу. Она все еще боялась за состояние мадам Марковой и молилась о том, чтобы ее старая наставница и старшая подруга не оказалась опасно больной. Увы, к ее отчаянию, именно так и обстояло дело. Как уже случалось прежде, мадам совершенно обессилела после пневмонии.

Анна не отходила от нее ни на шаг, ухаживала за ней, кормила и уговаривала съесть побольше. Так прошла неделя, и, к великому облегчению Анны, появились первые слабые признаки улучшения. Однако за несколько недель своей болезни мадам Маркова словно состарилась на многие годы и все еще была беспомощной и слабой, когда Анна сидела около ее кровати, ласково держа за руку.

В хлопотах возле больной дни летели незаметно, и Анна отправлялась спать, не чуя под собой ног от усталости. Ей приходилось все делать самой, и от этой бесконечной суеты лодыжка сильно опухла и болела не переставая. Ночевала она на жесткой кушетке в кабинете мадам Марковой, ведь ее прежнюю койку в общей спальне давно занимала новая танцовщица.

Анна еще не успела проснуться, когда ранним утром одиннадцатого марта неподалеку от балетной школы собралась особенно шумная большая толпа. Ее разбудили дикие вопли и выстрелы. Анна всполошилась и поспешила на улицу, узнать, что происходит. Ученики, уже начинавшие первую утреннюю разминку, тоже высыпали в длинный коридор, а самые храбрые даже высунулись из окон. Но им ничего не удалось разглядеть – только спины проносившихся по улицам конных гвардейцев. Никто не имел понятия о том, что случилось, пока ближе к полудню не разнеслись слухи, что император наконец-то отдал приказ регулярным войскам подавить революцию. В результате в городе погибло около двух сотен человек. Бунтовщики подожгли здание суда, арсенал, министерство внутренних дел и большую часть полицейских участков. Под натиском разъяренных толп охрана была вынуждена отворить двери тюрем.

Ближе к вечеру перестрелка прекратилась, и, хотя доходившие до них слухи были один тревожнее другого, ночь прошла на удивление спокойно и тихо. Однако первое, о чем стало известно с утра, – что солдаты взбунтовались и отказались стрелять в толпу. Фактически они просто развернулись и ушли обратно в казармы. Так началась революция.

Кое-кто из юношей отправился днем на разведку, но они вернулись довольно быстро и сами забаррикадировали двери. Пока обитателям балетной школы ничто не угрожало, но доносившиеся с улиц новости перебаламутили весь их замкнутый изолированный мирок и с каждым днем становились все более грозными. Пятнадцатого марта стало известно, что государь император подписал отречение за себя и за наследника цесаревича в пользу своего брата, великого князя Михаила, и что его арестовали прямо в поезде, на пути с фронта в Царское Село. Никто не понимал и не желал мириться с тем, что происходит. Анна недоумевала вместе с другими. Доходившие до них сведения попросту не укладывались в голове.

Прошла еще неделя, когда двадцать второго марта Анна получила торопливо нацарапанную записку от Николая. Ее доставил один из гвардейцев, получивший разрешение покинуть Царское Село. Николай писал:

«Мы под домашним арестом. Мне выходить не запрещают, но я не могу их оставить. Великие княжны заболели корью, и императрица ужасно боится за них и за Алексея. Милая, оставайся там, где тебе безопаснее всего, оставайся и жди меня, а я приеду при первой возможности. Молю Господа о том, чтобы мы вновь поскорее были вместе. Помни: я люблю тебя, люблю больше жизни. Не пытайся отправляться куда-то одна посреди этой заварухи. Дождись меня, что бы ни случилось.

С любовью, твой Николай».

Она снова и снова перечитывала записку, сжимая ее в трясущихся руках. В это было невозможно поверить. Император отрекся, а его семья оказалась под домашним арестом. Невероятно, немыслимо! И теперь Анна ужасно жалела, что уехала из Царского Села и оставила их одних. Ей бы хотелось быть рядом, чтобы поддержать в случае опасности. А если понадобится, то и умереть.

Март уже был на исходе, когда в балетную школу явился Николай – измученный, непохожий на себя. Весь путь от Царского Села он проделал верхом – иного способа не было. Солдаты, державшие императорскую семью под арестом, позволили ему уехать и пообещали, что пропустят назад. Николай, не скрывая тревоги, усадил Анну в коридоре возле кабинета мадам Марковой и торопливо, но решительно сказал, что им следует немедленно покинуть Россию, и чем скорее, тем лучше.

– Близится великая смута. Никто не в состоянии предсказать, что будет здесь завтра. Я убедил Мери, что она должна безотлагательно вернуться домой и забрать с собой мальчиков. Она так и осталась английской подданной, и ей не станут чинить препятствий. А вот к нам вряд ли будут так же снисходительны, если мы останемся здесь. Я.хочу дождаться, пока девочки оправятся от кори и станет ясно, что им не грозят осложнения. А потом мы сразу же отправимся в Америку, к моему двоюродному брату в Вермонт.

– Просто ушам своим не верю. – Анна не могла слушать его без ужаса. На ее глазах за какие-то несколько недель весь прежний мир рассыпался в прах. – Как они там? Им очень страшно? – Она искренне переживала за императорское семейство – им и без того приходилось нелегко в последнее время.

Николай грустно сказал:

– Нет, они все держатся на удивление отважно. А как только к ним присоединился сам император, все стали гораздо спокойнее. Стража не проявляет к ним ненужной жестокости, но не отпускает их из дворца ни на шаг.

– Что же с ними будет? – В глазах у Анны застыл страх за судьбу своих близких друзей.

– Пока трудно судить. Этот бесславный, тяжелый конец потряс многих. Ходят слухи о том, что их переправят в Англию, к тамошним кузенам, но ведь это потребует длительных переговоров. Может быть, им разрешат уехать в Ливадию, чтобы там дожидаться решения своей судьбы. В этом случае я сперва провожу их в Крым, а потом вернусь за тобой. Следует незамедлительно устроить наш отъезд в Америку. И тебе, Анна, нужно быть к этому готовой.

На сей раз не могло быть и речи об уговорах, спорах и колебаниях. Анна восприняла это как должное: она поедет вместе с ним. Напоследок Николай вручил ей пачку бумаг и деньги. Ей придется самой похлопотать о билетах и оформить все документы в ближайшие же дни. Николай был уверен, что к тому времени состояние его пациентов улучшится настолько, что их можно будет покинуть без опасений.

Однако Анна, распрощавшись с Николаем, не находила себе места от тревоги. А вдруг с ним что-то случится? Уже сидя верхом, он обернулся с улыбкой в последний раз и попросил не бояться за него, ведь рядом с царской семьей он находится в еще большей безопасности, чем Анна в своей балетной школе. Конь взял с места в карьер, и Анна поспешила укрыться в надежных стенах, прижимая к груди документы и деньги.

Прошел долгий, томительный месяц ожиданий и неизвестности. От Николая не было никаких весточек, и все, что ей оставалось, – пытаться вылущить зерно истины из слухов, переполнивших город. Судя по всему, судьба императорской семьи по-прежнему была неопределенной, и никто не знал, то ли их будут держать в Царском Селе, то ли позволят перебраться в Ливадию, то ли вообще отправят за море, к английской родне. Слухи были один невероятнее другого, а из двух кратких записок от Николая Анне не удалось узнать ничего нового. Даже в Царском Селе никто не мог сказать ничего определенного, когда и где это закончится.

Дожидаясь, пока Николай будет волен приехать за ней, Анна экономила каждую копейку, и с тяжелым чувством вынуждена была продать даже нефритового лягушонка, подаренного ей когда-то Алексеем. Там, в далеком Вермонте, им гораздо нужнее будут деньги.

Через командование полка Анна постаралась связаться с отцом и вкратце написала ему о принятом решении. А полученный вскоре ответ принес ей новое горе. Убили третьего из ее братьев. И отец настоятельно советовал Анне не сомневаться и поступать так, как велит Николай. Он отлично помнил их знакомство, хотя и не догадывался, что Николай женат, и предлагал ей отправиться в Вермонт. Он сам найдет ее там, если останется жив. Рано или поздно война и смута кончатся – может, тогда они сами вернутся в Россию? А пока отец благословлял Анну в дальний путь, говорил, что любит ее, и просил молиться за судьбу России.

Письмо потрясло Анну до глубины души: неужели она навсегда лишилась еще одного брата?! И внезапно на нее снизошло ужасное предчувствие того, что ей больше не суждено увидеть своих родных. Теперь каждый день стал для нее настоящей пыткой, она терзалась от страха за Николая и близких. Ей удалось купить билеты на пароход, отправлявшийся в конце мая, но только в первых числах мая удалось получить весточку от Николая. Он едва успел набросать ей пару строк – так спешил отправить записку с подвернувшейся оказией.

«Здесь все хорошо, – писал Николай, стараясь ее успокоить, и Анна молилась от всей души, чтобы так оно и было. – Мы по-прежнему ждем новостей. Нам обещают то одно, то другое, и до сих пор не получен твердый ответ из Англии. Это доставляет императорской семье немалую тревогу. Но все стараются не падать духом. Наверное, в июне им все же удастся уехать в Ливадию. Мне придется подождать еще немного. Сейчас я не могу их покинуть – надеюсь, ты все понимаешь. Мери с мальчиками уехала на прошлой неделе. Обещаю, что не позднее начала июня я приеду к тебе в Санкт-Петербург. А до тех пор, любовь моя, старайся не рисковать понапрасну и думай о Вермонте и о нашем будущем. При первой возможности я ненадолго выберусь к тебе, чтобы повидаться».

Анна прижимала записку к груди и горько плакала. Она думала о Николае, о себе, о своих убитых на чужбине братьях, обо всех, кто погиб в этой войне и кто навсегда расстался с надеждой. Их захватила лавина событий, безвозвратно разрушившая прежний мир. К этому постоянно возвращались ее мысли.

На следующий день она поспешила обменять билеты на пароход до Нью-Йорка, отходивший в конце июня. И рассказала мадам Марковой о том, что собирается уезжать. К тому времени мадам уже почти поправилась и вместе с остальными с тревогой следила за развитием событий. На этот раз она и не пыталась отговорить Анну бросить все ради Николая. Анна больше не сможет танцевать, а оставаться в России становилось попросту опасно. Мадам Маркова восприняла эту новость с облегчением и наконец-то призналась, что считает Николая хорошим человеком, достойным ее любви, и уверена, что они будут счастливы, пусть даже их узы не освящены браком. Хотя наставница очень надеялась, что однажды они все же станут мужем и женой.

Но даже сознание того, что через какой-то месяц они с Николаем окажутся в безопасности, далеко отсюда, не приносило Анне успокоения. Она слишком переживала за все, что предстояло оставить навсегда. Ее близких, ее семью, ее родину и единственный знакомый и близкий ей мир – мир балета.

Николай уже сообщил ей, что двоюродный брат обещал взять его на работу в свой банк. Они будут жить вместе с ним в его доме, пока не подыщут что-то подходящее для себя. Это вселяло некоторую уверенность в будущем. Кроме того, Николай надеялся сразу же устроиться на курсы, чтобы получить право заниматься медицинской практикой в Вермонте. Словом, пока их планы казались вполне продуманными и выполнимыми. Но Анна по опыту знала, как долго подчас приходится идти к намеченной цели. А в данный момент ее больше всего страшила сама необходимость покинуть Россию. Кто знает, суждено ли ей вообще попасть в этот самый Вермонт, находившийся где-то за океаном, на другом краю земли?..

До отплытия оставалась всего неделя, когда она снова увидела Николая, и снова он явился с плохими вестями. Императрица не выдержала переутомления последних месяцев и слегла несколько дней назад. И хотя доктор Боткин также остался при царской семье, Николай не сможет бросить их в таком состоянии и уехать, как намеревался до сих пор. Переезд в Ливадию опять пришлось отложить. Императрица оправится не раньше июля, и к тому же необходимо дождаться ответа от кузенов из Англии. Судя по всему, их родня за морем до сих пор не пришла к единому мнению.

– Я просто хочу, чтобы в их судьбе появилась какая-то определенность, – пояснял Николай, и Анна была согласна с этими доводами.

Они посидели недолго в укромном уголке, не выпуская друг друга из объятий, то и дело целуясь и находя огромное утешение в том, что или начинают проклинать за то, что они не сделали для России. При одной мысли о том, что такое возможно, сердце Анны сжималось от боли, и ей еще сильнее хотелось оказаться в Царском Селе, чтобы поддержать их в трудную минуту и чтобы просто быть рядом.

Она рыдала, расставаясь в этот вечер с Николаем, но понимала, что он не мог не вернуться. Ей снова пришлось поменять билеты на пароход – на этот раз на начало августа. Николай обещал непременно приехать к тому времени в Санкт-Петербург. С начала революции как-то незаметно пролетело целых три месяца, заполненных страхом и ожиданием отъезда. Теперь ей казалось, что миновала целая вечность, что ожиданию так и не будет конца.

Обитатели балетной школы мало-помалу начинали разъезжаться по домам, но большинство все еще оставалось в Санкт-Петербурге. Спектакли в театре прекратились еще месяц назад, однако мадам Маркова довольно решительно приступила к обычным занятиям, как только почувствовала в себе достаточно сил, хотя бы несколько минут провели вместе. Мадам Маркова тем временем сама приготовила поесть и предложила Николаю подкрепиться перед обратной дорогой. Предложение было с благодарностью принято. Добираться верхом до Царского Села по пыльной дороге было очень нелегко.

– Я все понимаю, милый, ничего страшного, – промолвила Анна и крепко сжала его руку. Единственное, о чем она сожалела, – что не может отправиться вместе с ним и повидать августейших узников. Она написала великим княжнам и Алексею, что помнит о них и любит их по-прежнему и даже надеется на встречу.

Николай аккуратно сложил листок и спрятал подальше в карман, чтобы доставить адресатам.

Он успел подробно объяснить Анне, в каких условиях их содержат и что означает домашний арест. Им позволены прогулки в саду и парке. Иногда во время этих прогулок к ограде подходят люди и кричат, что любят их.

Она пригласила Анну помогать ей присматривать за учениками, хромота и боль понемногу сходили на нет, однако и речи не могло быть о том, чтобы вернуться на сцену. Впрочем, сейчас Анне было не до балета. В эти томительные, бесконечно тянувшиеся дни она без конца думала только о Николае и о судьбе своих друзей в Царском Селе.

Николай смог навестить ее лишь в конце июля. Он сказал, что на этот раз участь императорской семьи решена окончательно. Из соображений безопасности Временное правительство запретило поездку в Ливадию. Царскую семью повезут через те губернии, что еще не охвачены пламенем бунта. Четырнадцатого августа они отправляются в Сибирь, в город Тобольск. Николай выкладывал одну новость за другой, а сам не сводил с Анны пытливого взгляда. Он как будто приберегал самое важное напоследок, не уверенный, как она отнесется к его решению.

– Я отправляюсь с ними, – вымолвил он так тихо, что сперва ей показалось, будто она ослышалась.

– В Сибирь? – ошалело переспросила Анна. Она явно не понимала, о чем ей толкуют. Что он хочет сказать?

– Я получил разрешение поехать в одном поезде с ними и сразу же вернуться назад. Анна, я не могу их сейчас бросить. Я должен быть с ними до конца, пока они не окажутся в безопасности. Пока не придет согласие принять их в Англии, они будут ждать в Тобольске. Конечно, в Ливадии им было бы намного лучше, но правительство считает необходимым держать их как можно дальше от бунтующих провинций – как они твердят, ради их собственного блага. Они очень подавлены таким решением, и было бы нечестно предоставить их самим себе. Пойми меня, пожалуйста. За эти годы они стали для меня как родные.

– Я прекрасно все понимаю, – заверила Анна со слезами на глазах. – И мне ужасно их жаль. Как к ним относятся охранники?

– С огромным уважением! Конечно, большинство слуг разбежалось, но, несмотря на это, в самом дворце да и в Царском Селе почти все осталось по-прежнему.

Однако оба предвидели, что с отъездом в Сибирь все пойдет по-иному, и Анну не меньше Николая заботило состояние Алексея.

– Именно поэтому я не могу не ехать, – негромко сказал доктор, и Анна снова согласно кивнула. – Боткин тоже собрался с ними, и он остается в Тобольске. Так он решил сам, и в какой-то степени это дает мне свободу вернуться к тебе.

Анна кивнула еще раз – теперь уже благодарно, но Николая явно тревожило что-то еще.

– Анна, – начал он, и по его голосу стало ясно, что речь пойдет о чем-то ужасном, невозможном. Кажется, она уже знала о чем. – Я не хочу, чтобы ты снова меняла билеты. Я хочу, чтобы ты уехала на этот раз не откладывая. Здесь становится слишком опасно. В любой момент может начаться бунт, особенно тут, в городе. А я уеду за тридевять земель и не смогу быть рядом, чтобы тебя защитить. – Еще бы, ведь он будет на пути в самое сердце Сибири. А в такое смутное время даже путешествие от Царского Села до Санкт-Петербурга превращалось в опасную и дальнюю поездку. – Я хочу, чтобы ты уехала в Америку первого августа, как и собиралась, а я тем временем доставлю их в Сибирь и вернусь при первой же возможности. Для меня будет большим облегчением знать, что тебе больше ничто не грозит, а Виктор сумеет о тебе позаботиться. Я не желаю слушать никаких возражений, я просто желаю, чтобы ты сделала так, как я велю, – закончил он чуть ли не сурово, готовясь дать отпор ее возражениям и возмущению. Однако Анна несказанно удивила его: она просто покорно кивнула, хотя щеки ее давно стали мокрыми от слез.

– Я понимаю. Я поеду одна… а ты догонишь меня, как только сможешь. – Она знала, что спорить тут не о чем, что Николай абсолютно прав. Но это не уменьшало боли и страха перед новой разлукой, перед необходимостью отправляться одной. А с другой стороны, уж если он намерен сопровождать царскую семью в Сибирь, ей лучше уехать из России заранее. – Как ты думаешь, когда это будет?

– Не позднее сентября – это я знаю точно. И мне будет намного спокойнее знать, что ты далеко от этой смуты и тебе ничто не грозит. – Он обнял ее и прижал к себе что было сил, пока Анна плакала и умоляла его приехать к ней поскорее.

Доктор уже знал, что Мери с детьми в безопасности и очень довольна, что снова оказалась в Англии. А сейчас ему хотелось избавиться и от тревоги за Анну. Виктор уже пообещал, что сделает для них все, что сможет. Николай не сомневался, что на его брата вполне можно положиться. У Анны будет все, что нужно, о ней позаботятся. И это поможет Николаю не падать духом на пути в Тобольск и обратно в Санкт-Петербург. А потом он наконец-то отправится следом за Анной в Америку, чтобы начать там новую жизнь.

Перед расставанием он честно рассказал обо всем Мери, и она отнеслась к его словам с поразительным спокойствием и пониманием и пообещала, что он сможет когда угодно приехать к ним в поместье, чтобы повидаться с детьми. Хотя и Николай, и Мери догадывались, что пройдет не один год, прежде чем ему удастся снова побывать в Европе. Жестокий фарс, в который превратился с годами их брак, слишком затянулся, и в душе Николай давно считал своей супругой не Мери, а Анну. Он привязался к ней настолько, что больше не беспокоился о законности их сожительства и невозможности оформить его по всем правилам. Мери искренне пожелала ему счастья, и Николай и дети не выдержали и расплакались. Глаза Мери оставались сухими, ведь ей наконец-то удалось порвать с Россией навсегда. И несмотря на свое упрямство и жестокость, в глубине души она понимала, что Николай потерян для нее давным-давно. Ему не потребовалось слов, чтобы догадаться о полученной наконец-то свободе. Отныне он волен ехать куда захочет – как только выполнит свои обязательства перед царской семьей.

– На днях я непременно вернусь, – пообещал он Анне на прощание, – и мы поживем в гостинице до твоего отплытия.

Он хотел вновь побыть с нею вдвоем, хотел провести с Анной всю ночь, не выпуская из своих объятий, а потом самому убедиться, что она благополучно поднялась на корабль. Пройдет совсем немного времени, и они снова будут вместе – теперь уже навсегда. Но последние часы перед разлукой ему требовалось провести с Анной. Миновало уже пять месяцев с тех пор, когда заболела мадам Маркова и Анна уехала к ней в Санкт-Петербург из Царского Села. Для обоих влюбленных такой срок был равносилен вечности. Ведь за эти пять месяцев их мир изменился до неузнаваемости, и кто знает, какие новые перемены ждут их в далеком Вермонте. Николаю оставалось уповать лишь на то, что в новой, незнакомой стране эти перемены будут только к лучшему. А пока его долг состоял в том, чтобы позаботиться об императорской семье. Это было не так уж много по сравнению с добротой и щедростью, с которой царственные пациенты относились к своему врачу все эти годы.

Итак, Николай уехал в тот вечер, как и планировал, а потом вернулся в Санкт-Петербург за три дня до отплытия. Анна с мадам Марковой вели занятия в одном из классов, когда тихонько вошел ученик и сказал, что приехал доктор Преображенский. Анна подняла взгляд и увидела Николая, стоявшего в дверном проеме. Значит, наступил час прощания. И ей пора покинуть знакомые стены, несмотря на неуверенность и страх.