Счастье

Однако такое состояние затянулось на недели. Сара едва дотягивала до конца дня. Дела, казалось бы, такие обычные, поглощали всю ее энергию, и к десяти вечера она была уже в постели и посапывала.

– Наверное, уже старость пришла, – простонала она, обращаясь к Оливеру однажды субботним утром, когда безуспешно пыталась рассортировать пачку счетов, не в состоянии преодолеть усталость и рассеянность.

– Может, у тебя малокровие?

Раз или два у нее действительно был пониженный гемоглобин, и казалось, что это объяснение было достаточным. За месяц она ни одного дела не довела до конца, а предстояло организовать еще два весенних благотворительных концерта.

В понедельник утром Сара отправилась к врачу, чтобы сделать анализ крови и обследоваться, а когда во второй половине дня забирала детей, уже почувствовала себя лучше.

– Наверное, это самовнушение, – сказала она Оливеру, когда тот позвонил предупредить, что будет работать допоздна и к ужину не вернется. – Я была сегодня у врача, и мне уже лучше.

– И что сказал врач?

– Ничего особенного.

Она не сказала, что врач спрашивал, не ощущает ли она себя подавленной и несчастной и нет ли у нее проблем с мужем. Известно, что состояние хронической усталости – один из симптомов депрессии. Что бы это ни было – наверняка ничего серьезного, она была в этом уверена. Даже врач сказал, что у нее вид вполне здоровой женщины, она даже поправилась на пять фунтов за три недели, прошедшие после возвращения с Ямайки. Да это и неудивительно – ведь она ничего не делала все это время, только сидела дома и спала. Даже чтение забросила и в теннис играть перестала. На следующий день она как раз договорилась с друзьями поиграть и уже собралась выходить, хотя чувствовала усталость, когда зазвонил телефон.

– Все в порядке, Сара, – раздался в трубке голос доктора. Поначалу ее расстроило, что он ей сам позвонил, но потом она решила, что это просто любезность, в конце концов, они столько лет знакомы.

– Со здоровьем у тебя в порядке. Ни малокровия, ни серьезных расстройств.

Она по голосу поняла, что врач улыбается, а поскольку чувствовала упадок сил, ее это разозлило.

– Тогда почему я все время такая чертовски усталая, едва ноги таскаю?

– Тебя память подводит, моя дорогая.

– Прекрасно. Ты хочешь сказать, что у меня склероз? Великолепно! Только это и мечтала услышать с утра пораньше.

– А может, для разнообразия желаешь хорошую новость?

– Какую, например?

– Например, о новом ребенке.

Голос доктора звучал так радостно, словно он вручал ей приз в миллион долларов. Сара же почувствовала, что сейчас свалится в обморок, прямо тут, на кухне, с теннисной ракеткой в руке.

– Ты шутишь? Лучше не надо. Мои дети уже большие... Я... Я не могу... черт возьми!

Она тяжело опустилась на ближайший стул, подавляя слезы. Не может быть, это неправда. Но она знала, что это правда. Просто она боялась себе признаться. Месячных не было не по причине малокровия, переутомления или возраста. Она даже не сказала Олли, не придала значения. Теперь было ясно, она беременна. Но Сара знала, что делать на этот раз. На дворе 1979 год. Дети подросли. Ей самой тридцать один. Аборты не запрещены. На этот раз Олли не удастся ее переубедить. Она не намерена рожать.

– Какой у меня срок?

Но она и так знала... Это, конечно, случилось на Ямайке... как в свое время на Бермудах был зачат Бенджамин... Чертов отпуск.

– Когда у тебя последний раз были месячные?

Сара быстро прикинула и сказала ему. Получалось, что она на шестой неделе, то есть времени на аборт было предостаточно. Она даже подумала, что сделает его, не ставя в известность ни Олли, ни их семейного врача. Она позвонит своему гинекологу и договорится о приеме.

– Поздравляю, Сара. Тебе повезло. Надеюсь, Олли будет рад.

– Я в этом не сомневаюсь.

Сара едва выдавила из себя слова благодарности, попрощалась, а потом дрожащими пальцами набрала номер телефона гинеколога и условилась прийти на следующее утро. Тут только она спохватилась, что теннисные партнеры ждут ее на корте в Вестчестерском клубе. Она бы с радостью не пошла, но раз обещала – делать нечего. Сара выбежала из дома, села в машину. Поворачивая ключ зажигания, она заметила в зеркале свое отражение. Это не могло случиться с ней... Это было несправедливо... Она собиралась стать писательницей... когда-нибудь... А может, нет?.. Может, ее судьба – быть домохозяйкой? Это самое ужасное, что она себе представляла в колледже. Никогда не хотела ею быть, а теперь вот... домохозяйка. Она произнесла это, сидя в машине, будто бранное слово... Ребенок... Господи... ребенок... И что за разница, даже если они наймут домработницу, если дом позволяет им всем удобно разместиться? Ребёнок все равно будет кричать по ночам, придется его купать, переодевать, кормить, заботиться о нем, воспитывать, возить в школу, из школы, к зубному... У нее никогда не будет возможности заниматься тем, чем хочется. Никогда. Сара чувствовала, что этот еще не родившийся ребенок, одна лишь мысль о его существовании представляет для нее угрозу. Она этого не допустит.

Сара включила заднюю передачу и резко выехала из ворот. Через десять минут она была на теннисном корте, бледная, едва сдерживая тошноту.

Она с трудом заставила себя поддерживать разговор, а вечером благодарила судьбу, что Олли допоздна задержался на работе. Он готовил рекламную кампанию для нового клиента, очень серьезного. Но какое значение имело то, какие у него клиенты? Сара считала, что ее жизнь кончена.

В тот вечер она уже спала, когда вернулся Олли. Утром ей удалось кое-как собрать завтрак. Муж спросил ее, в чем дело, и она сказала, что ужасно болит голова.

– Ты узнала результаты анализов? Ей-богу, у тебя наверняка малокровие.

Он казался очень расстроенным, а Сару захлестнула волна ненависти, как только она подумала о том что он в ней посеял.

– Еще нет. Они не звонили.

Сара отвернулась, чтобы поставить тарелки в посудомоечную машину. Ей не хотелось, чтобы Олли заметил в ее глазах ложь. Спустя несколько минут он уехал на станцию, а дети в школу, на соседской машине. А еще через час Сара была в кабинете гинеколога, рассчитывая на аборт, но доктор искоса взглянул на нее и спросил, что думает о ее намерениях Олли.

– Я... он... вообще-то...

Нет, не могла она ему лгать. Он знал ее слишком хорошо и к тому же был ей симпатичен. Она посмотрела на него со странным блеском в глазах и решилась сказать правду:

– Я не говорила ему.

– Про аборт или про ребенка?

Врач был удивлен. Он всегда думал, что у них очень счастливый брак, что они полностью доверяют друг другу и ничего не скрывают.

– Ни про то, ни про другое. И не собираюсь говорить. Его лицо застыло, когда он ее слушал. Затем доктор медленно, неодобрительно покачал головой.

– Я думаю, Сара, что ты поступаешь неправильно. Он имеет право знать. Это и его ребенок тоже.

Вдруг ему стало неловко. Может, он чего-то не знает? Все возможно.

Сара долго не отвечала. Ей не хотелось признаваться, что Олли всегда хотел иметь больше детей.

– Я это с ним не обсуждала.

– По-моему, зря. Позвони мне, Сара, через несколько дней. У тебя есть время, чтобы принять решение и сделать все без риска для здоровья.

– Отсрочка ничего не изменит.

Покидая кабинет, она чувствовала разочарование и злость. Именно гинеколог должен был решить за нее проблему, но не сделал этого.

Сара вернулась домой и расплакалась, а когда в одиннадцать вечера вернулся домой Оливер, она была в постели, симулируя очередную мигрень. Дети давно уже спали, она смотрела телевизор и ждала Олли, хотя все еще была уверена, что ничего ему не скажет.

– Ну, как было сегодня? У тебя усталый вид, – спросила она, печально взглянув на мужа, когда он входил в спальню.

– Нормально, – ответил он, присаживаясь на край кровати, и, улыбнувшись ей, ослабил галстук. Его светлые волосы рассыпались, словно их растрепал ветер. Он выглядел усталым, но был по-прежнему невероятно хорош собой.

Как ему это удается? Жизнь для него так проста. Его заботы – это каждый день ходить в офис и иметь дело с реальными людьми в реальном мире. Он занимается чем-то толковым, а она все свое время проводит только с женщинами и детьми. В жизни очень много несправедливого, и это одна из таких несправедливостей.

Сара временами жалела, что не родилась мужчиной, что жизнь так сложилась, что пришлось погрязнуть в домашних делах. Но это был такой легкий путь: двое детей, дом в пригороде и ли одной мечты. А теперь еще один ребенок... то есть нет, конечно, нет... она ведь сделает аборт.

– Что случилось, Сарри? – спросил Оливер и наклонился, чтобы ее поцеловать. Он знал ее слишком хорошо и умел распознать в ее глазах душевную боль, порожденную не чувством вины за то, что она собиралась сделать, а досадой.

– Ничего. Я просто устала.

– Ребята тебя замучили?

– Нет, они вели себя хорошо.

– Так в чем же дело? – настаивал он.

– Ни в чем, – соврала Сара.

Олли снял пиджак, расстегнул рубашку и подвинулся к ней:

– Пожалуйста, не надо. Не пытайся меня обмануть. Ты ужасно чем-то расстроена.

И вдруг внезапный страх охватил его. Это приключилось с его товарищем по работе полгода назад. У его жены нашли рак, и через четыре месяца она умерла, оставив мужа одного с тремя детьми. Оливер знал, что не пережил бы потери Сары. Он ее любил слишком много лет. Она была . для него всем.

– Анализы готовы? Ты мне ничего не хочешь сказать?

Какое-то мгновение она подумала о том, что ей порекомендовал врач... «Ты должна ему сказать, Сара... Он имеет право знать... Это и его ребенок тоже...» «Но я не хочу!» – кричало что-то у нее внутри.

– Анализы в порядке.

А потом, чувствуя стыд, что приходится врать, она сказала то, о чем тут же пожалела:

– Более или менее.

Чувство тревоги пронзило его как кинжал, и он ласково взял ее руку в свою.

– Что это значит? – произнес он с трудом, не сводя с нее глаз. – Что они тебе сказали?

Сара моментально догадалась, что Олли подумал, и решила его больше не терзать. Она любила его, но не хотела больше иметь детей.

– Не то, что ты думаешь. Не бойся.

Сара наклонилась, чтобы поцеловать мужа, и когда Олли обнял ее, то почувствовала, что он дрожит.

– Тогда что же?

Она медленно подняла на него глаза и полным отчаяния, сдавленным голосом произнесла:

– Я беременна.

После этих слов сначала никто из них не пошевелился. Олли явно спало напряжение, державшее его как в тисках.

– О Господи... почему же ты мне не сказала?

Олли сел удобнее и улыбнулся, но его улыбка поблекла, когда он увидел выражение ее глаз.

– Я узнала только вчера. Глупо как-то. Это, наверное, произошло на Ямайке.

Олли не мог сдержать улыбку, и Саре захотелось его ударить.

– Ну надо же, никогда бы не подумал. Столько времени прошло. Все уже забылось.

Слова и взгляд Оливера были очень нежные, но Сара вынула руку из его ладоней и снова откинулась на подушки, будто желая держаться от него подальше. Это была его вина.

– Я сделаю аборт.

– Вот как? Когда ты это решила?

– Через тридцать секунд после того, как узнала. Олли, я не могу...

– А в чем дело? Сара медленно покачала головой, понимая, какое тяжелое сражение с мужем ей предстоит выдержать. Но на этот раз она не собиралась уступать. Она не хотела этого ребенка.

– Я слишком стара. Да и по отношению к детям это несправедливо.

– Чушь, ты сама это знаешь. Они наверняка будут в восторге, если мы им сообщим.

– Нет, мы им не скажем. Через пару дней с этим будет кончено.

– Уму непостижимо! – Он поднялся и стал расхаживать по комнате. – Как все просто! Да что с тобой творится? Каждый раз, когда ты беременеешь, у тебя появляется этот чертов бзик насчет аборта!

– Это не бзик. Бзик будет, если я рожу еще одного ребенка. Я этого не хочу. Ты каждый день ходишь на работу, у тебя своя жизнь. А я должна торчать на родительских собраниях и развозить детей по школам. Но я не намерена гробить еще двадцать лет своей жизни. Десять я уже угробила и считаю, что половину срока оттрубила. И не думай меня уговаривать.

– И что? По-твоему, из-за этого надо убить малютку? Ты что, собираешься стать нейрохирургом, что ли? Да Господи, ты же делаешь очень важное дело, ты растишь наших детей. Ты находишь, что это слишком большая жертва для выпускницы Редклиффа? Я знаю, что когда-то ты считала, что должна жить в Сохо, среди богемы, и писать романы. А я считаю твои теперешние занятия более важными и полезными, и мне казалось, что ты тоже это поняла. Ради Бога, Сара, стань ты наконец взрослой!

– Я взрослая, черт подери. Я не только повзрослела, но и состарилась и не собираюсь гробить свою жизнь до конца ради кого бы то ни было. Дай мне шанс, пожалуйста! Подумай обо мне. В мире ведь существуют не одни лишь дети, Оливер, или ты этого не замечал?

– Я замечаю, что у тебя тут чертовски легкая жизнь. Пока я лезу из кожи вон в Нью-Йорке, ты играешь с подружками в теннис или печешь с Мелиссой печенье. Но этим ты и должна заниматься. Только не говори мне, Сара, что это ужасно тяжело и так далее, я все равно на это не клюну. А ребенок ничего не меняет.

– Да ну тебя!

Они спорили до двух часов ночи, и следующую ночь тоже, и еще одну. Споры продолжались весь уик-энд и всю следующую неделю. С обеих сторон были и слезы, и хлопанье дверьми, и обвинения. Оливер умолял Сару не делать аборт, но в конце концов махнул рукой и сказал, что она вольна, черт подери, поступать как хочет.

Сара дважды откладывала аборт, имела глупость позвонить сестре, разговор с которой был еще более резким. Та сказала, что считает Сару безнравственной и полоумной идиоткой.

Так продолжалось неделями, и в результате оба впали в отчаяние, были измучены и издерганы. Кончилось тем, что они сумели снова привести свои отношения в порядок, и Сара аборт не сделала. Оливер, однако, согласился, что после этого ребенка она сделает себе стерилизацию. Он не считал это хорошим решением, но в то же время понимал, что ни он, ни Сара не перенесли бы еще одного удара по самым основам их брака, к тому же Сара категорически заявила, что ни при каких условиях не намерена больше рожать.

Ребенок появился на свет в день выборов. Оливер во время родов стоял рядом с женой, подбадривал ее, а она при каждой схватке проклинала его. Впрочем, на протяжении последних восьми месяцев Сара чуть ли не ежечасно повторяла, что будущий ребенок ее ни капельки не интересует. Олли же говорил, что будет любить малыша за двоих и что дети ждут его с восторгом. Бенджамину тогда было восемь, все это событие его чрезвычайно интриговало, а шестилетней Мелиссе ребенок представлялся чем-то вроде куклы. Одна Сара не разделяла их энтузиазма. Наконец показалась головка младенца – изумленному взору Оливера предстал Сэм Ватсон, который громким криком прокладывал себе дорогу в мир и таращил глазенки на папу. Малыша сперва вручили Оливеру, а он осторожно передал его Саре. Та лежала вся в слезах, вспоминая, какие гадости говорила про этого малютку. У него были черные волосики, зеленые, как у Олли, глаза, обещавшие недюжинный ум и большое чувство юмора. Он принадлежал к детям, в которых влюбляешься с первого взгляда, и сколь безапелляционно Сара отвергала его, столь же пылко полюбила, как только взяла в руки. Это был ее ребенок: с самого начала не крикун, не плакса, спокойный, радостный, не капризный. Он стал главной в ее жизни страстью, и когда Оливер вечером возвращался с работы, Сара потчевала его рассказами о гениальности и успехах Сэма. Малыш был просто лапочка, и все были от него без ума: Олли, Сара, Бенджамин, Мелисса, бабушка и дедушка. Ребенок рос замечательный, что доказало правоту Оливера, но он был настолько великодушен, что не напоминал об этом, и оба супруга благодарили судьбу за то, что аборт не состоялся. Сэм был хорош во всех смыслах и не стал обузой, как того боялась Сара.

Чтобы облегчить ей бремя забот, Олли нанял домработницу, женщину из местных, которая пятнадцать лет проработала у епископа и хотела теперь устроиться в дом, где было бы больше жизни. Агнес, так ее звали, обожала Мелиссу и Бенджамина и, подобно остальным, с первого взгляда полюбила Сэма, что, впрочем, неудивительно. У него были круглые, как у херувимчика, щечки, премилая улыбка, полненькие ручки и ножки, которые нельзя было не обнимать, не тискать и не целовать. Часто случалось так, что Агнес и Сара сталкивались лбами, целуя одну и ту же пухленькую щечку. Они при этом смеялись, а Сэм радостно пищал. Агнес отвечала всем требованиям Сары, которая сожалела лишь о том, что не имела такой помощницы, когда Бенджамин сотрясал своими воплями стены их квартиры на Второй авеню, но тогда они не могли себе этого позволить. Теперь очень многое изменилось и, как предвидел Олли, все давалось удивительно легко.

Саре больше не нужно было готовить завтраки и ужины, пылесосить, заниматься стиркой и уборкой. Два раза в неделю к ним приходила женщина, которая убирала в доме, а кроме того, была великолепная Агнес. Она с радостью поселилась в уютной маленькой комнатке на втором этаже, отделенной от комнаты для гостей, в которой теперь была спаленка Сэма.

Малыш день и ночь был окружен заботой. Сестра проверяла, не описался ли он, брат подавал мячики, мама, папа, Агнес души в нем не чаяли. И что удивительно, он не превратился в избалованного тирана – напротив, оставался необыкновенно приятным ребенком, радовавшим всех в доме. Опасениям Сары, что это дитя разрушит всю ее жизнь, не суждено было сбыться. Сэму не требовалось дополнительное внимание, в школе его хвалили, он с одинаковым удовольствием играл и с мамой, и с Агнес, и с Мелиссой, а особенно, конечно, с Бенджамином или с отцом. У Сары больше не оставалось оправданий для творческого застоя.

Не успела она оглянуться, как Бенджамину исполнилось семнадцать, он был в выпускном классе. Пятнадцатилетняя Мелисса не отходила от телефона, который непонятно для чего затаскивала в кладовку наверху, сидела там, скорчившись, среди куч зимних вещей и болтала с какими-то неизвестными ребятами. Сэму было девять, он играл в комнате, занимаясь своими делами, и лишь изредка нужно было уделять ему время. Таким образом, условия для того, чтобы писать, были. Она не могла сваливать на детей вину за то, что бумага остается чистой, а пишущая машинка молчит.

Глядя на падающий снег, она думала, что скажет Оливеру. Уж лучше бы он не спрашивал, как ей пишется. В последние два года он проявлял к этому откровенный интерес, чем бесил Сару. Она не могла ему сказать, что ничего из этого не выйдет, что в сорок один год ее самые плохие опасения оправдались. Ее жизнь в самом деле была кончена. Она никогда не чувствовала себя такой старой и выдохшейся, но теперь-то она точно знала, что не беременна: как и было условлено, после рождения Сэма она сделала стерилизацию. Причина была иная. Это было медленное, разрушающее психику осознание того, что жизнь зашла в тупик, что мечты, которые у нее были в двадцать лет, давно развеялись и скорее всего никогда уже не исполнятся. Не быть ей уже писательницей. Если бы Саре было тридцать пять, эта новость могла бы стать для нее ударом, в тридцать девять – могла ее убить. Но Саре был сорок один, и ей стало просто очень грустно. Ей не оставалось ничего, кроме домашних будней, в то время как Олли поднимался к новым успехам. Сару не покидало странное ощущение, что даже дети уже что-то собой представляют, в то время как она деградировала. Бенджамин был прекрасным спортсменом и великолепно учился. Мелисса имела выдающиеся артистические способности, мечтала о профессии актрисы и становилась настоящей красавицей. Оба, и брат и сестра, собирались поступать в Гарвард. Сэм обладал ангельским голосом, пел в хоре и был необыкновенно сердечен и ласков, за что все его любили. А чем могла похвалиться она? Детьми. Мужем. Домом. Фактом, что училась в Редклиффе двадцать лет назад. Ну и что? Кому до этого дело? Кто об этом знает? Кто помнит? Ей осталась лишь одна надежда, причем очень маленькая и иллюзорная. Да и как ее осуществить? Как? Живя здесь, где она всем нужна. Но нужна ли в самом деле? У них есть Агнес... С Олли она так поступить не может...

Сара грустно улыбнулась про себя, глядя, как собака, которую Агнес выпустила на улицу, с лаем носится по снегу. Они так счастливы. Все, даже Агнес. Почему же ей так тоскливо на душе? Что ушло? Что она потеряла? Чего никогда не имела? Чего желала теперь? Чего-то. Всего. Она желала всего-всего. Славы. Успеха. Больших дел. Знакомств с известными людьми. И знала, что никогда этого не получит. Она всегда будет тут так сидеть, смотреть на снегопад, а жизнь будет проходить мимо, и Олли будет по-прежнему гоняться за клиентами. У нее теперь были свой «мерседес», две меховые шубы, трое детей – благодаря настойчивости Оливера, прекрасный муж... но ничего своего, что было бы на самом деле значимо. Никаких достижений, никакого таланта. Все ушло. Та девушка, которой она когда-то была, ушла безвозвратно.

– Почта, миссис Ватсон, – негромко произнесла Агнес и положила на письменный стол корреспонденцию.

– Спасибо, Агнес. Что интересного?

– В основном тут счета. И, кажется, письмо Бенджамину из университета, правда, адресовано оно вам.

Бенджамин действительно заполнял заявки на поступление в Гарвард, но еще их не выслал. Оттуда не могли писать ни ему, ни Саре о нем. Это было кое-что другое, и Сара знала, что именно. Она дрожащими руками взяла конверт, минуту-другую в нерешительности глядела на него, вспоминая времена, когда все было иначе... но то все кануло. «Все», – напомнила себе Сара, вскрывая конверт. Она повернулась к Агнес спиной, а потом прошла в гостиную, где светлые обои в цветочек напоминали о лете даже среди зимы.

Сара медленно извлекала письмо, словно раскалывала скорлупу своей жизни... Но нет, нельзя позволять себе даже думать об этом. Она опустилась в кресло и стала читать, не обращая внимания на Агнес, которая удивленно за ней наблюдала... Сара читала письмо медленно, с трудом, затаив дыхание... Нет, это невозможно. Это ошибка... Она не так поняла... Но ошибки не было. Все написано черным по белому... Господи Боже... Вдруг она почувствовала, что ее тело наполняется светом и музыкой. Она больше не ощущала пустоты. Как будто там, внутри, что-то было. Нечто лучшее, чем ребенок... Это была она сама. Там была она. Она вернулась. Сара перечитывала строчки письма снова, и снова, и снова...

«...Рады сообщить Вам, что вы зачислены в аспирантуру Гарвардского университета...» Рады сообщить... рады сообщить... Слова смазались, когда на глазах у нее выступили слезы и стали медленно стекать по щекам... Это была мечта, только лишь мечта. Осуществить ее нет никакой возможности. Нельзя оставить их одних, а самой уехать учиться.

Она послала заявку давно, в сентябре, когда у детей снова начались занятия и ей было так грустно и одиноко. Послала так просто... на всякий случай... а теперь они пишут, что зачислили ее. Но она не может...

Сара подняла глаза. Снег все падал, собака носилась по двору с радостным лаем, а Агнес выжидательно глядела, стоя в дверях. И Саре стало ясно, что ехать надо. Они поймут. Обязательно поймут... Это не продлится долго... но она снова станет личностью. Обретет себя... Станет собой... Станет Сарой.

Глава 2

– Плохие новости, миссис Ватсон?

Агнес заметила, что Сара побледнела, а потом увидела слезы у нее на щеках. Но ей не дано было понять чувства, которые обуревали Сару в тот момент. Волнение... неверие... надежда... и страх. Она оставила хозяйку наедине с ее мыслями.

Прошел целый час, прежде чем Сара появилась на кухне.

– Да нет... это просто сюрприз...

У Сары был отсутствующий вид человека, потрясенного непонятно чем-то ли радостью, то ли горем. Она рассеянно слонялась по кухне, переставляла предметы, даже не глядя на них, придвинула стул к столу, подняла с пола бумажку. Казалось, будто она не знает, что предпринять, будто видит свой дом в первый раз или в последний. Что же теперь делать? Ехать в Гарвард она никак не могла. Нельзя же их оставить одних.

Она задавала себе вопрос, зачем вообще подавала документы. Это была глупая, нереальная мечта, Олли будет насмехаться над ней... и все же... предложение не было смешным. Оно было пугающим, но великолепным, и ради семьи Сара не хотела отказываться от такого шанса. Никогда в жизни она не стояла перед таким выбором. Конечно, она не скажет Олли. Пока не скажет. Может, после праздников, до Рождества осталось всего две недели. Может, они соберутся на пару дней покататься на лыжах, тогда кстати было бы и сказать. Но что сказать?.. «Олли, я еду учиться... Я уезжаю в Бостон на год или два... Мне придется уехать...» Но на глазах у Сары снова выступили слезы, и она в отчаянии подумала, что ни за что их не покинет.

Агнес посмотрела на нее недоверчиво. В том письме был не просто сюрприз. А если и сюрприз, то очень приятный.

– В котором часу дети придут домой?

Сара рассеянно посмотрела на сухонькую, маленькую женщину, занятую приготовлением ужина. Обычно Сара была ей благодарна, теперь же вдруг почувствовала себя при ней бесполезной. Седые волосы Агнес были собраны в узел, она с серьезным лицом, поджав губы, накрывала на стол. Дети ели с ней на кухне, когда родители куда-то уходили. Иногда здесь ужинали всей семьей. Но чаще всего, если Сара и Олли были дома, накрывали в столовой. Оливеру это нравилось, он любил ритуал семейного ужина, когда все чинно сидят за столом и обсуждают итоги прошедшего дня. Ему это позволяло отключиться от работы и быть в курсе домашних, прежде всего детских, дел. Но в тот вечер они с Сарой собирались отправиться с друзьями в новый ресторан в местечке Рей.

Раздумья Сары прервал телефонный звонок. Опередив Агнес, она подняла трубку. Может, это Олли? Ей вдруг захотелось быть с ним рядом, слышать его голос, прижаться к нему. Внезапно, в один момент, это письмо все изменило.

Звонили друзья. Им пришлось отказаться от ужина в ресторане. Сара, повернувшись, задумчиво посмотрела на Агнес:

– Наверное, мы сегодня останемся дома и поужинаем с детьми. Наши знакомые не поедут в ресторан. Они не могут.

Агнес кивнула, взглянула на Сару и спросила:

– А почему бы вам с мистером Ватсоном не поехать самим?

Ей показалось, что Саре нужно развеяться.

Сара в ответ улыбнулась. Они знали друг друга очень хорошо, и все же Агнес оставалась сдержанно-уважительной. Она не боялась высказывать свое мнение или спорить, настаивая на своем, особенно когда дело касалось детей. Но даже в таких ситуациях неизменно обращалась к ним «мистер Ватсон» и «миссис Ватсон».

– К тому же мистер Ватсон не особенно любит жаркое.

Сара снова улыбнулась. Агнес была права. Он не любил жаркого. Может, им в самом деле следовало бы поужинать вне дома. Но ей не хотелось быть с Оливером наедине. Пока она размышляла, хлопнула входная дверь, и в следующую минуту на кухне появился Бенджамин, семнадцатилетний юноша шести футов ростом, рыжий, голубоглазый – в мать. Щеки у него покраснели от мороза, он снял вязаную шапку и бросил ее на стол.

– Ты, неряха! – Агнес замахнулась на него деревянной ложкой, но по глазам видно было, как она его любит. – Сейчас же убери это с моего стола!

Бенджамин рассмеялся, ласково посмотрел на нее, взял шапку и запихнул ее в карман куртки.

– Извини, Агги... Привет, мама. – И швырнул на стол на этот раз стопку учебников. – Ну и холодина на улице.

Руки у него были красные: он никогда не носил перчаток и целый квартал шел до дома пешком от места, где его высадил приятель. Бенджамин направился прямехонько к холодильнику, чтобы подкрепиться, пока не готов ужин. Он поглощал пищу непрерывно и в чудовищных количествах, но все равно был тощий как щепка. От отца он унаследовал стройную фигуру и широкие плечи.

– Отойди от холодильника. Ужин будет готов меньше чем через час. – Агнес опять с улыбкой замахнулась на него ложкой.

– Ну, чуть-чуть, Агги... Не беспокойся... Я голодный как волк... – произнес Бенджамин и запихнул в рот кусок салями.

Сара наблюдала за ним. Он стал уже мужчиной, и к тому же привлекательным мужчиной. У него своя жизнь, свои друзья, а через несколько месяцев он станет студентом. Нужна ли она ему, по совести говоря? Какая ему разница? Саре вдруг подумалось, что ее присутствие здесь не имеет для него никакого значения.

Бенджамин обернулся, посмотрел на нее и сразу заметил грусть в ее глазах.

– Ма, что-то случилось?

– Нет, нет. Ничего. – Сара энергично замотала головой. – Я просто думаю, поехать ли нам с папой ужинать в ресторан или остаться дома. А ты что будешь вечером делать? Опять готовиться к экзаменам?

Бенджамин кивнул. Он хороший ученик, замечательный парень, предмет ее восторгов, ее первенец, и по-прежнему во многом похож на нее, хотя и не такой бунтарь, как она в его годы.

– Да. Завтра сдаю последний. Химию. Поеду к Биллу, позанимаемся вместе. Можно взять машину?

Вот и все, что на самом деле ему было от нее нужно. Холодильник и ключи от машины. Сара улыбнулась. Она будет скучать по нему, если уедет. Она будет скучать по ним всем... особенно по Сэму... и Олли...

– Конечно... только езжай осторожно. Если еще похолодает, можешь не завести машину. А он не мог бы к тебе приехать?

Бенджамин решительно покачал толовой. Он не изменял своих решений, как и она когда-то.

– Он был у меня три последних раза. Я обещал, что приеду сегодня. Мел тоже вечером не будет дома. Она тебе звонила?

Сара покачала головой:

– Еще нет.

Мелисса никогда не звонила, всегда забывала это сделать. Она тихо и уверенно вела собственную жизнь, занималась тем, что ей нравилось. В свои пятнадцать лет Мел была воплощением независимости.