— Горе делает нас мудрее, — заметила миссис Палмер с грустью. — Я поняла это совсем недавно. Прошло целых десять лет, прежде чем я смогла спокойно говорить об этой трагедии. Мой муж… У него было больное сердце. Смерть Джимми явилась для него ударом, от которого он так и не оправился. Он умер три года спустя.

Да, понял Чарли, жизнь обошлась с ней жестоко. Другому человеку хватило бы и половины того, что пережила она. Но, несмотря на это, миссис Палмер не производила впечатления человека сломленного, согнувшегося под ударами судьбы. Скорее наоборот — горе закалило ее характер, укрепило дух, и Чарли невольно спросил себя, случай ли привел его к порогу ее дома или для этого существовали какие-то высшие причины?

— Скажите, у вас есть другие… родственники? — осторожно поинтересовался Чарли. Он хотел спросить о других детях, но в последний момент смутился. Вряд ли, рассудил он, погибшего сына мог ей кто-то заменить.

— Нет. — Миссис Палмер улыбнулась и покачала головой, и Чарли снова подумал о том, что не замечает в ней ни застарелой горечи, ни подавленности. — Я теперь совершенно одна. Вот уже одиннадцать лет… Именно поэтому я и стала сдавать комнаты надето, иначе мне было бы слишком одиноко.

Но, глядя на нее, Чарли не мог в это поверить. Миссис Палмер казалась ему слишком энергичной, чтобы предаваться унынию и тоске. Вряд ли она была способна добровольно заточить себя в четырех стенах, чтобы бесконечно оплакивать свои потери. Нанес это было совсем не похоже.

— И еще этот дом… — добавила она неожиданно. — Это настоящее чудо, Чарли, можете мне поверить. Мне не хотелось, чтобы он пропадал зря. Это очень старый дом, он мне нравится, и я подумала, что не должна пользоваться им одна. Мой сын Джеймс… Джимми и Кэтлин, его жена… он был им совсем не нужен. Даже если бы они не погибли, они все равно не стали бы жить здесь ни за какие коврижки. Для них он был слишком несовременным, так что мне иногда кажется, что, если бы все повернулось иначе, мне бы, наверное, пришлось в конце концов его продать. Атак… Знаете, Чарли, этот дом — единственное, что у меня осталось. Вы меня понимаете?

Он понимал ее. Еще как понимал! Это был действительно замечательный дом, и он вдвойне жалел миссис Палмер, которой некому было передать свое главное сокровище. Кроме того, Чарли подозревал, что в конце жизни он может оказаться примерно в таком же положении, если, конечно, не предпримет никаких решительных шагов, чтобы все изменить, если не сумеет полюбить снова, жениться, завести детей. Однако пока что ни одна из этих возможностей его не прельщала. Его раны были слишком свежи, и он даже не мог представить себе, как это он будет жить с другой женщиной, встречать с ней Рождество, ходить в гости, путешествовать.

— А вы? У вас есть семья, мистер Уотерстон? — спросила миссис Палмер и поглядела на него. Насколько она могла судить, ее неожиданному гостю было около сорока. В этом возрасте мужчина, обладающий такими, как у него, внешними данными и характером, уже должен был быть женат и иметь одного-двух детей. Он был настолько похож на ее Джимми, что она не могла — пусть неосознанно — не провести параллель между их жизнями.

— Нет, у меня никого нет, — покачал головой Чарли. — Как и у вас. Мои родители давно умерли, а детей у меня никогда не было.

Он ничего не сказал о жене, и Глэдис поняла, что здесь кроется какая-то трагедия. В первую минуту она даже подумала, что у него, возможно, не все в порядке по мужской части, однако ей почему-то казалось, что это маловероятно. Его сексуальная ориентация тоже не вызывала у нее сомнений — если бы что-то было не так, она наверняка бы это заметила. Оставалось только одно…

— Вы долго были женаты? — спросила она осторожно, чтобы не обидеть его и ненароком не разбередить еще свежую рану.

— Десять лет, — глухо ответил Чарли. — Формально мы еще не разведены, но это только вопрос времени.

— Мне очень жаль, — проговорила Глэдис, чувствуя, как на глаза снова наворачиваются слезы. Ей и в самом деле было жаль его. Чарли с самого начала показался ей мягким, нежным, доверчивым и добрым, и она довольно хорошо представляла себе, какой глубокой и болезненной была его рана.

— Развод — это страшная вещь, особенно когда расстаются двое людей, которые когда-то любили друг друга. Я очень сочувствую вам, Чарли, очень.

— Да, мы любили друг друга, — подтвердил Чарли. — Я еще никогда в жизни не терял любимого человека, кроме, конечно, родителей. Но ведь мои отец и мать умерли, и я ничего не мог с этим поделать. И никто не мог. А тут… Впрочем, я думаю, что одно не слишком отличается от другого. Во всяком случае, ничего поправить я не сумел. Последний год я прожил словно в трансе. Кэрол… ее зовут Кэрол, ушла от меня девять месяцев назад. Может быть, это глупо, но до самого последнего момента я был блаженно счастлив, я даже не догадывался, не подозревал, что с нами что-то происходит. Должно быть, я вообще не разбираюсь в людях, иначе бы я почувствовал, что нужно что-то предпринять. Конечно, не очень-то приятно говорить о себе такое, но… — Не договорив, Чарли грустно улыбнулся и развел руками. Миссис Палмер смотрела на него с сочувствием.

— Зовите меня Глэдис, — сказала она неожиданно. — А я буду звать вас Чарли, хорошо? Кажется, я и без вашего разрешения стала вас так называть.

Он кивнул, а Глэдис поймала себя на том, что относится к нему как к сыну — как к своему выросшему сыну, который чудом уцелел после той страшной катастрофы, в которой он потерял дочь и жену. Чарли нужно было выговориться, и она готова была слушать его хоть до утра.

— Ты слишком суров к себе, Чарли, — продолжала Глэдис. — Ты далеко не первый и, уж конечно, не последний мужчина, который думал, что все просто отлично, и вдруг обнаружил, что ошибается. И все же это был действительно страшный удар… в том числе и удар по самолюбию.

Глэдис было нелегко решиться заговорить с ним об этом, но ей почему-то казалось, что Чарли вполне способен понять то, что она собиралась ему сказать. Он страдал не только и не столько из-за того, что потерял любимого человека, но и из-за уязвленного самолюбия. Именно гордость не давала ему забыть о том, как с ним обошлись.

— Возможно, мои слова покажутся тебе слишком жестокими, Чарли, но мне кажется, что ты переживешь свою потерю. В твоем возрасте это неизбежно. Конечно, ты можешь переживать и мучиться до конца своей жизни, но я не думаю, чтобы это было правильно. Я знаю, на это потребуется время, много времени, но в конце концов ты снова начнешь смотреть на мир вокруг себя с интересом и радостью. Со мной это в конце концов произошло, а ведь я намного старше тебя. Да-да, — добавила она, перехватив недоверчивый взгляд Чарли. — После того как Джимми, Кэтлин и Пегги погибли, я могла запереться в доме и похоронить себя заживо. Я могла сидеть в четырех стенах, ожидая смерти, и, когда умер Роланд, я готова была именно так и поступить. Что меня спасло? Этого я ДО сих пор не знаю. Просто я подумала, что это ничего не изменит и никому не принесет пользы. Я отлично понимала, что жить мне осталось совсем немного, и мне казалось, что не стоит пускать эти годы псу под хвост. Они умерли, но ведь я-то еще жива! Нет, конечно, я их не забыла — я плачу, когда мне становится совсем одиноко. Каждый день, каждый час, каждую минуту я думаю о ком-нибудь из них, и иногда меня охватывает такая тоска, что хоть головой в петлю, но, как видишь, я еще жива и умирать пока не собираюсь. Я чувствую, что должна жить дальше, жить за всех них, потому что иначе чего же стоит моя жизнь? Я не хочу, чтобы время, которое отпущено мне судьбой, оказалось потрачено впустую. У человека нет на это никакого права. Мы можем скорбеть об ушедших, можем оплакивать их, можем даже носить траур, но хоронить себя заживо мы не имеем права. На мой взгляд, это просто непозволительная роскошь, если не сказать — глупость.

Она, безусловно, была права, но правда эта давалась Чарли с большим трудом. Глэдис как будто полоснула скальпелем по застарелому нарыву, причинив ему острую боль, за которой должно было наступить облегчение. Понимал он и то, что рано или поздно кто-то должен был сказать ему все это, и Чарли был искренне благодарен Глэдис за то, что она решилась.

Глэдис подняла на него взгляд и, увидев, что он улыбается, улыбнулась тоже.

— Не согласитесь ли вы поужинать со мной, мистер Уотерстон? — церемонно спросила она. — Я как раз собиралась приготовить отбивные из баранины и салат. Боюсь, правда, что мне не удастся накормить вас так, как требуют законы гостеприимства, однако ближайший ресторан слишком далеко, да и по такой погоде вам до него все равно не добраться. Итак, ваше решение, сэр?

Она внимательно посмотрела на него, и Чарли с готовностью кивнул:

— Спасибо, Глэдис, я буду очень рад. Я могу даже помочь с готовкой — бараньи отбивные удаются мне лучше всего.

— Это было бы совсем неплохо. — Глэдис улыбнулась, а Глинни, словно поняв, о чем идет речь, застучала по полу хвостом. — Я обычно ужинаю в семь. Спускайся, как устроишься. Ничего, что я обращаюсь к тебе на «ты»?

Их взгляды неожиданно встретились, и они долго смотрели друг другу в глаза, словно ведя какой-то безмолвный разговор. Сегодня они обменялись драгоценнейшими дарами, и каждый из них прекрасно это понимал.

В каком-то смысле они оба были просто необходимы один другому, и это было удивительно и странно.

Забрав из машины сумки, Чарли поднялся к себе в комнату, разжег огонь в камине и присел на кровать, глядя на оранжевые языки пламени. Он думал о Глэдис и о том, что она испытала, когда погиб ее сын и умер муж. Ее слова то и дело всплывали у него в памяти, и Чарли чувствовал, как с каждой минутой растет его уважение к этой женщине. В самом деле, эта пожилая, хрупкая на вид женщина достойна была уважения и восхищения. Она не сломалась, она не сошла с ума от горя, не похоронила себя заживо — она просто жила, и в этом был и ее подвиг, и уважение к памяти ее самых близких людей. И для Чарли встреча с Глэдис была настоящим рождественским подарком. Они были знакомы всего каких-то два с половиной часа, а он уже чувствовал себя своим в ее маленьком уютном мире, где царили любовь и нежность и не было места отчаянию и боли.

Наконец он встал с кровати, принял душ, побрился и переоделся. Сначала он хотел надеть свой лучший костюм, но потом подумал, что это будет, пожалуй, чересчур. Чарли слишком дорожил установившимися между ними доверительными отношениями, чтобы рисковать испортить их своим официальным видом, поэтому в конце концов он остановил свой выбор на брюках из мягкой серой фланели и темно-синей свободной водолазке, поверх которой накинул свою любимую свободную куртку. В этой одежде он выглядел вполне прилично и вместе с тем — вполне по-домашнему.

Увидев его в кухне, Глэдис Палмер одобрительно улыбнулась. Чарли был красивым мужчиной и остался бы таковым даже в лохмотьях, однако у него был еще и хороший вкус, и она сразу это отметила. Кроме того, Глэдис казалось, будто она догадывается, чем продиктован его выбор одежды, и это тронуло ее до глубины души. Глэдис вообще редко ошибалась в людях, которых принимала у себя, и хотя Чарли возник на пороге ее дома буквально из пустоты, без всяких рекомендательных писем, она была уверена, что не разочаруется в нем. Уже очень и очень давно она не встречала человека, который бы так ей понравился, который пришелся бы ей по сердцу, и Глэдис — точно так же, как и Чарли, — чувствовала, что эта неожиданная встреча имеет для обоих необычайно важное значение. Она знала, что может многое ему предложить. Тепло ее дома и тепло ее сердца, убежище от непогоды и утешение в невзгодах — Чарли отчаянно нуждался во всем этом, когда постучался к ней в дверь. И потом, он слишком напоминал Глэдис ее сына, чтобы она могла отказать ему.

Но и сама она не только давала, но и получала. Зима — в особенности сочельник, канун Рождества — всегда была для нее самым трудным временем года. В эти холодные месяцы, когда солнце совсем не грело, а вечера были особенно длинны, одиночество получало над ней особую власть, и Глэдис радовалась любой возможности отвлечься от своих горестных воспоминаний.

Пока Чарли жарил бараньи отбивные, Глэдис приготовила салат и картофельное пюре. На десерт был сухарный пудинг, и Чарли невольно вспомнил детство и свою мать, которая точно так же хлопотала по хозяйству, чтобы повкуснее накормить мужа и сына. Кэрол тоже часто готовила ему картошку и пудинг, который она считала настоящей английской едой, и, пока Глэдис Палмер что-то говорила ему, Чарли неожиданно подумал о том, как было бы хорошо, если бы Кэрол сейчас оказалась рядом. Эти навязчивые мысли грозили снова увлечь его в пучину отчаяния, и Чарли пришлось напомнить себе, что думать о ней — значит терзать себя впустую. Чарли знал, что рано или поздно он обязательно должен свыкнуться с тем, что Кэрол больше не является частью его жизни, и перестать связывать с ней все свои действия и поступки. В конце концов, теперь она принадлежала другому, и Чарли — ради собственного блага — нужно было забыть ее раз и навсегда.

Но он не мог этого сделать. Физически не мог. Напротив, ему казалось, что свою Кэрол — Кэрол, которой больше нет, — он будет помнить всегда, и эти воспоминания будут причинять ему мучительную боль, сколько бы ни прошло лет.

Поглядев на миссис Палмер, Чарли только еще раз удивился, как ей удалось пережить смерть своих близких людей — своего единственного сына, невестки, внучки и мужа. Это было больно и мучительно, и все же она сумела справиться с собой и со своими переживаниями. Она не только выстояла, но сумела найти смысл в своем дальнейшем существовании, и хотя Чарли ясно видел, что ее боль не прошла и, видимо, останется с ней до конца ее дней, он понимал, что Глэдис Палмер вышла победительницей из схватки со своим прошлым. И, глядя на нее, он укреплялся в мысли, что должен жить дальше, каких бы страданий ему это ни стоило.

После ужина Глэдис снова заварила полный чайник чая, и они долго сидели у огня, беседуя о местной истории, о форте Дирфилд и о людях, которые жили в этих суровых краях уже несколько веков. Благодаря своему отцу Чарли очень неплохо знал легенды, связанные с окрестностями Дирфилда и Тропой могауков, и мог назвать немало имен, которыми был славен этот край. Глэдис в свою очередь рассказывала ему о племенах индейцев, которые жили и охотились на этой земле, и, слушая ее, Чарли вспоминал то, что когда-то тоже знал, но успел позабыть.

Лишь когда часы в гостиной глухо пробили полночь, они спохватились, что уже поздно, однако оба так изголодались по обычному человеческому теплу и участию, что не спешили расходиться. Чарли даже рассказал Глэдис о своей работе в Нью-Йорке и был поражен, услышав из ее уст точный и тонкий анализ всей ситуации. Глэдис посоветовала ему не торопиться с решением, а использовать полугодовой перерыв, чтобы как следует отдохнуть и разобраться в себе.

— Не стоит задумываться о будущем сейчас, — сказала она. — Живи как тебе хочется, как тебе живется, а там будет видно.

На ее взгляд, Чарли представилась отличная возможность, чтобы попытаться найти какой-то иной путь, чтобы применить свой талант и свои профессиональные навыки. Быть может, говорила Глэдис, он даже сумеет открыть свое собственное маленькое дело.

— Ты так много можешь сделать, — сказала она после того, как они поговорили о готической архитектуре, о средневековых замках, которые Чарли мечтал увидеть, и о его любви к старым домам, таким, в каком жила Глэдис. — Только не нужно зарывать свой талант в землю, не нужно ограничивать его стенами конторы, неважно, принадлежит она престижной компании или кому-то другому. И потом, если ты хочешь сам что-то построить, это не обязательно должно быть что-то большое, огромное. Поверь, не в размерах дело.

Чарли был с ней вполне согласен. Правда, он давно мечтал спроектировать аэропорт, но для этого ему пришлось бы заключать контракт и идти работать в одну из крупных фирм. Что касалось проектирования жилых домов, офисов и прочего, то с этим вполне могла справиться небольшая фирма с несколькими сотрудниками.

— Мне кажется, что в ближайшие шесть месяцев тебе придется о многом подумать… Но и отдохнуть ты тоже должен, обязательно должен. Ты, наверное, давно не отдыхал как следует, я права? — мягко спросила Глэдис. То, что он рассказывал ей о своем последнем годе в Лондоне и о жизни в Нью-Йорке, показалось ей настоящим кошмаром.

— Покататься с гор в Вермонте — это ты хорошо придумал. Может быть, ты даже сумеешь завести тамроман…

При этих ее словах Чарли невольно покраснела, и оба рассмеялись.

— После стольких лет… — сказал он и с сомнением покачал головой. — Не думаю, что у меня получится. За все время, что мы прожили с Кэрол, я ни разу даже не поглядел в другую сторону.

— Значит, ты вполне созрел для небольшого любовного приключения, — уверенно заявила Глэдис.

Потом Чарли вымыл посуду, и Глэдис убрала ее в буфет. Глинни уже давно спала, свернувшись клубком возле камина, и Чарли невольно подумал, как уютно, по-домашнему все это выглядит. Между тем было уже довольно поздно, поэтому он пожелал Глэдис спокойной ночи и поднялся наверх. Ему едва хватило сил, чтобы почистить зубы и раздеться; не успела его голова коснуться подушки, как он уже заснул. И эту ночь Чарли проспал спокойно, как младенец.

На следующий день он проснулся поздно. Было уже почти десять часов, когда он открыл глаза и сел, сладко потягиваясь. Чарли было неловко, что он проспал столько времени, но он чувствовал, что отдохнул по-настоящему. Да и никаких особых причин, чтобы вставать ни свет ни заря, он не видел: ему не нужно было идти на работу, не нужно было никуда спешить, никто его не ждал, да и никаких особенных дел он на сегодня не планировал. Поэтому он не торопясь оделся и выглянул в окно. За ночь толщина снежного покрова увеличилась еще на несколько дюймов, и снег все еще продолжал падать, хотя и не так густо, как вчера. Ветер тоже успокоился, и крупные пушистые снежинки, неспешно кружась, бесшумно ложились на уснувшую землю.

Следя за их ленивым танцем, Чарли неожиданно поймал себя на том, что ему вовсе не хочется ехать в Вермонт, однако он не мог злоупотреблять гостеприимством Глэдис. Ему следовало сегодня же поблагодарить миссис Палмер и, пожелав ей всего хорошего, ехать дальше, пусть это даже означало, что предстоящую ночь ему придется провести в другом пансионе или в мотеле. Но когда, так ничего и не решив, Чарли спустился вниз, все мысли об отъезде покинули его.

Глэдис хлопотала на кухне, из духовки доносился дразнящий запах свежеиспеченных бисквитов, и Чарли невольно сглотнул слюну.

— Овсяные? — спросил он, входя в кухню.

— Совершенно верно. — Улыбнувшись Чарли, Глэдис налила ему большую чашку кофе.

— Сколько снега навалило, — сказал Чарли, отхлебывая из чашки, и Глэдис согласно кивнула.

— Во второй половине дня снова обещали буран, — сказала она. — Я не очень-то разбираюсь в горнолыжном спорте, но мне всегда казалось, что чем больше снега — тем лучше. Будет вдвойне обидно, если снег помешает тебе доехать до Вермонта.

— Да, пожалуй… — согласился Чарли и надолго замолчал.

— Ты очень торопишься попасть туда? — неожиданно спросила его Глэдис, и ее лоб пересекла озабоченная морщина. Насколько она поняла, Чарли путешествовал совершенно один, и в Вермонте его никто не ждал, но она могла и ошибиться. Чарли ни о чем таком не упоминал, но, если он договорился встретиться с женщиной, он мог ничего ей не сказать. Глэдис, во всяком случае, очень надеялась, что никакой женщины у Чарли нет и что он, возможно, поживет у нее хотя бы еще немного.

— Нет, я никуда не спешу, — ответил Чарли. — Просто я боюсь показаться навязчивым. Я уверен, что у вас и без меня хватает забот. Если дальше ехать нельзя, я мог бы вернуться в Дирфилд и пожить там, пока не расчистят дорогу.

Услышав эти слова, Глэдис была так разочарована, что даже не пыталась сдерживаться. Она была совершенно уверена, что ее мысли отразились у нее на лице, как в зеркале, но Чарли, похоже, ничего не заметил.

— У вас и так много забот, — снова сказал он, глядя на дно своей кофейной чашки. — Я знаю, перед Рождеством всегда скапливается целая куча дел; которые не успел сделать за год.

Глэдис грустно покачала головой и прикусила губу. Это глупо, сказала она себе. Она же его совсем не знает, и рано или поздно он все равно уедет. И все же ей было обидно, что Чарли так торопится покинуть ее. Будь на то ее воля, она оставила бы его у себя как минимум до весны.

— Я не хочу вмешиваться в твои дела, — сказала она, стараясь, чтобы в ее голосе не прозвучали ноты отчаяния, которого она — вот честное слово! — совершенно не испытывала. Просто в последнее время она чувствовала себя слишком одинокой, и приезд Чарли был для Глэдис настоящим даром небес. — Но если у тебя нет никаких особенных планов, ты можешь пока пожить у меня. Я была бы этому только рада. Откровенно говоря, мне…

Она не договорила, и Чарли внимательно посмотрел на нее. Глэдис неожиданно показалась ему совсем молодой и на удивление ранимой и слабой, хотя он уже убедился, что в этой женщине скрывается завидный запас внутренней силы. Очевидно, ей было просто очень и очень одиноко, хотя она и умела это скрывать.

— ..Откровенно говоря, мне подчас очень не хватает общества людей, с которыми можно поговорить по душам. Я понимаю, конечно, что тебе интереснее проводить время со своими ровесниками, но мне почему-то кажется, что вчера вечером мы очень хорошо понимали друг друга. В общем… В общем, я буду очень рада, если ты останешься. Что касается моих планов, то ничего особенного я не планировала.

«Только пережить Рождество», — шепнуло ее сердце.

— Вы…уверены, Глэдис? Честно говоря, мне и самому не очень хотелось куда-то ехать в такую погоду, но я боялся, что буду мешать…

До Рождества оставалось всего четыре дня, и они оба одинаково боялись этого праздника, хотя ни один из них не признался бы в этом.

— Ты все равно никуда не попадешь, — заверила его Глэдис. — До обеда дорогу все равно не расчистят, а даже если и расчистят, то во второй половине дня снова будет буран. И потом… ты очень обяжешь меня, если останешься.

Она видела, что ему ужасно хочется остаться и что он отказывается только из нежелания обременить ее. Глэдис готова была оставить его у себя навсегда, но даже если бы Чарли пробыл у нее всего несколько дней, это стало бы для нее настоящим праздником. Такой счастливой Глэдис не ощущала себя уже давно, и она была благодарна Чарли за это.

Она даже начала прикидывать, какие местные достопримечательности она могла бы ему показать. Несомненно, Чарли заинтересовали бы и старинные дома, и бревенчатая церковь, и живописный каменный мост, выстроенный двести с лишним лет назад, и затерянный в лесу форт — не такой известный, как дирфилдский, но не менее любопытный. Кроме того, в окрестностях Шелбурн-Фоллс было немало индейских памятников и следов давних стоянок, которые — если судить по тому, что говорил ей вчера Чарли, — тоже представляли для него определенный интерес.

Увы, пока погода не установилась, об этом не могло быть и речи. Но лучше всего было бы, конечно, осматривать эти примечательные места летом. Глэдис даже позволила себе помечтать о том, что Чарли, возможно, навестит ее будущим летом, и безотчетно старалась заинтриговать его. Подавая ему завтрак, она с таким воодушевлением принялась рассказывать о здешних красотах, что Чарли смутился. Глэдис вела себя совсем не как обычная хозяйка гостиницы. С ней он чувствовал себя так, словно он был другом ее Джимми и приехал навестить мать погибшего товарища.

Даже после завтрака Глэдис продолжала рассказывать ему о местных исторических памятниках, а Чарли, разводя для нее огонь в кухонной плите, что-то уточнял, что-то переспрашивал. Неожиданно Глэдис оборвала себя на полуслове, и когда Чарли удивленно посмотрел на нее, он увидел, что в ее ярко-синих глазах зажегся таинственный огонек, а лицо стало одновременно загадочным и счастливым.

— Тебе очень идет улыбка, — сказал Чарли, не зная, с чего начать. — Хотелось бы мне знать, о чем ты сейчас думаешь. — Чарли сам не заметил, как перестал обращаться к ней на «вы».

Выпрямившись, он потянулся к своей куртке, чтобы выйти на улицу за дровами. Обычно Глэдис просила об этом кого-то из соседей, но Чарли был только рад, что может ей чем-то помочь. Глэдис этого заслуживала. Она заслуживала гораздо большего, но Чарли еще немного стеснялся брать на себя домашние заботы, опасаясь, что Глэдис будет чувствовать себя обязанной ему.

— Постой, — остановила его Глэдис и улыбнулась. Вид у нее был одновременно и озорной, и довольный — точь-в-точь как у кошки, слопавшей канарейку. — Я как раз вспомнила об одной вещи. Думаю, тебе будет интересно. Этот дом… Правда, я давно там не была, но он мне очень дорог. Его оставила мне моя бабка, а ей он достался от ее деда, который купил его в 1850 году. Роланд и я жили там год или два, но он никогда не любил этот дом так, как я. Ему казалось, что для нас он слишком роскошен, да и расположен он слишком далеко в лесной глуши. Роланд предпочитал жить в городе, поэтому в конце концов мы переехали в Шелбурн-Фоллс, но тот дом я продать так и не решилась. Понимаешь, он много для меня значит… совсем как драгоценность, которую нельзя носить, но и расстаться с ней невозможно. Это совсем особенный дом, Чарли, и ты обязательно должен его увидеть.

Говоря это, Глэдис даже слегка порозовела, словно смутившись, и Чарли почувствовал, что заинтригован. Она рассказывала о доме так, словно это действительно было произведение искусства, не имеющее никакого утилитарного значения, но способное тем не менее приносить своему обладателю подлинную радость. Чарли был совсем не прочь поскорее увидеть это сокровище, поэтому он спросил, когда они могут отправиться на место.

Глэдис задумчиво поглядела в кухонное окно. Снег снаружи пошел гуще, и она вдруг испугалась, что они вовсе не сумеют добраться туда. Как бы то ни было, она готова была попробовать.

Так она и сказала Чарли. Она была совершенно уверена, что дом ему понравится, и Чарли почему-то разделял ее уверенность. Если у нее нет никаких особенных планов на сегодня, сказал он, они могли бы рискнуть. Даже если им придется вернуться, ничто не мешает им попытать счастья в другой день, когда погода будет более благоприятной. Что до снега, заметил он, то у него в багажнике есть цепи, которые можно надеть на колеса «Форда». Ему казалось, что с цепями они смогут проехать по любой дороге.

Чарли не терпелось узнать про дом как можно больше, и Глэдис рассказала ему все, что ей было известно. Насколько она знала, этот дом в стиле швейцарского шале построил году в 1792-м один французский дворянин, который был хорошо известен в этих местах. По словам Глэдис, француз приходился двоюродным братом знаменитому Лафайету[4] ; вместе с ним он и приехал в Новый Свет в 1777 году, однако о его дальнейшей жизни не сохранилось почти никаких сведений. Чарли Глэдис сообщила только то, что он построил этот дом для своей возлюбленной.

После ленча они наконец отправились в путь, воспользовавшись машиной Чарли, потому что у Глэдис не было цепей, да и ее «жук» вряд ли годился для езды по снежной целине. Чарли сам сел за руль, и Глэдис была очень этим довольна. В том, что он взял на себя мужскую работу, было что-то глубоко символическое. Она же сидела рядом с ним на переднем сиденье, указывала дорогу и рассказывала совершенно удивительные подробности о тех или иных ориентирах, которые они проезжали. Казалось, своя история есть здесь у каждого камня, у каждого дерева и каждого холма, и Чарли с удовольствием слушал, стараясь не пропустить ни слова. Как ни странно, Глэдис почти ничего не рассказывала о том месте, куда они ехали. Чарли узнал только, что оно находится милях в семи от Шелбурн-Фоллс — в холмах на противоположном краю долины, по которой протекала река Дирфилд.

Снега на шоссе оказалось на удивление немного. С настоящими трудностями они столкнулись только у подножия холмов — тут-то и пригодилась зимняя резина, которую поставили на «Форд» в гараже прокатной компании. Зато в холмах, густо поросших пихтами и елями, снега было гораздо меньше, и Глэдис, с облегчением вздохнув, указала Чарли на идущую в глубь леса неприметную дорогу. По ее словам, до места, куда они ехали, оставалось не больше полутора миль.

Пока Чарли осторожно вел «Форд» по присыпанным снегом колеям, Глэдис рассказывала ему о том, как маленькой девочкой она ездила туда с отцом и с матерью. Этот дом уже тогда нравился ей, но, к сожалению, родители Глэдис никогда не жили там долго, хотя шале и принадлежало их семье на протяжении ста лет.

— Должно быть, это действительно очень красивый и интересный дом, — почтительно заметил Чарли. — У старых построек всегда есть если не душа, то, по крайней мере, свой собственный характер. Почему же там никто не жил? Может быть, вы пришлись ему не по душе?

Последние слова Чарли произнес почти шутливым тоном, хотя на самом деле он относился к этим вопросам достаточно серьезно. Нет, он никогда не верил в то, что призраки прежних жильцов способны выжить новых владельцев только потому, что они относятся к их общему жилищу с недостаточным почтением, однако ему были известны случаи, когда целые семьи попросту не приживались в старых домах, преследуемые постоянным ощущением подавленности и самой настоящей тревоги. Сам он называл подобные явления «архитектурно-психологической несовместимостью», и все же ему казалось, что в случае с родителями Глэдис дело было в чем-то другом. Возможно, старый дом действительно стоял слишком далеко от благ цивилизации, и людям, привыкшим к городскому быту, жить в нем было действительно неудобно. Впрочем, он подумал, что Глэдис, похоже, чего-то недоговаривает. Глэдис засмеялась его шутке. — Это действительно не совсем обычный дом, — сказала она. — Я уверена, что у него есть душа. Во всяком случае, когда находишься внутри, то начинаешь чувствовать что-то… особенное. Он как будто несет на себе отпечаток личности той леди, для которой он был построен.