Глава 1

Кассандра фон Готхард сидела на берегу пруда в Шарлоттенбургском парке и смотрела, как по воде разбегаются круги.

Длинные тонкие пальцы подняли еще один гладкий камешек и, немного помедлив, швырнули его в пруд. Августовский день был солнечным и жарким; золотистые, с медным отливом, волосы молодой женщины плавной волной ниспадали на плечи.

Тонкий гребень слоновой кости, не дававший золотым прядям опускаться на глаза, еще более подчеркивал гармонию прекрасного лица. Глаза у Кассандры были огромные, миндалевидные, синевой не уступавшие цветам, которые росли на соседней клумбе. Временами в них вспыхивали искорки веселья, но даже в. такие минуты эти глаза сохраняли выражение нежной задумчивости. Они могли одновременно ласкать и дразнить, а в следующий миг становиться рассеянными и мечтательными, словно их обладательница погружалась в некие ей одной доступные грезы, связанные с реальностью не больше, чем вычурный Шарлоттенбургский замок с деловитой суетой окружавших его берлинских улиц. Старый замок, застывший во времени, парил над водами пруда и взирал на Кассандру благосклонно, словно признавал ее существом из своей эпохи.

Кассандра раскинулась на траве и стала похожа на романтический портрет или прекрасное видение. Ее длинные пальцы рассеянно перебирали стебли травы в поисках следующего камешка. Неподалеку в воде шумно плескались две утки, чем приводили в полный восторг малышей, наблюдавших за ними с берега и радостно хлопавших в ладоши. Кассандра задумчиво посмотрела на возбужденные детские лица, но ребятня со смехом убежала прочь, увлеченная какой-то новой забавой.

— О чем ты думаешь?

Как бы очнувшись от сна, молодая женщина обернулась и медленно улыбнулась:

— Так, ни о чем.

Ее улыбка стала чуть шире, и Кассандра протянула своему спутнику тонкую руку — на солнце ослепительно вспыхнул бриллиантовый перстень. Но мужчину драгоценности не интересовали. Для него существовала лишь сама Кассандра, казалось, заключавшая в себе всю тайну жизни и красоты.

Она была вопросом, на который у него не было и не могло быть ответа; она была драгоценным даром, который — он знал — никогда ему не достанется.

Они познакомились прошлой зимой на презентации его второго романа — «Поцелуй». Благопристойная Германия была шокирована этим резким, откровенным произведением, однако «Поцелуй» принес автору еще большую славу, чем первая его книга. Роман был наполнен эротичностью и психологизмом; его выход в свет закрепил за Дольфом Штерном репутацию одного из лидеров современной немецкой литературы. Он был парадоксален, злободневен, временами вызывающ, но главное — талантлив. В тридцать три года Дольф Штерн достиг всего, о чем только может мечтать писатель. Именно в эту пору ему суждено было встретить женщину своей мечты.

Увидев Кассандру впервые, Дольф чуть не задохнулся, пораженный ее красотой. Он, разумеется, знал, кто она — в берлинском обществе эту женщину знали все. Она показалась ему существом из иного мира — такая недоступная, такая хрупкая. Сердце его мучительно сжалось, когда Кассандра предстала перед ним во всем великолепии: в шелковом платье, переливающемся золотистыми искрами, в золотом венце и собольем палантине, наброшенном на плечи. Но Дольфа поразила не роскошь ее наряда, а излучаемая этой женщиной магическая сила. В шумном зале она держалась так, словно находилась на некоем обособленном островке безмолвия.

А когда Кассандра обернулась к нему и улыбнулась, ослепленный сиянием ее глаз, Дольф и вовсе потерял голову.

— Поздравляю, — сказала она.

— С чем? — пролепетал он, внезапно почувствовав себя десятилетним мальчуганом. Но тут он заметил, что она тоже нервничает. Эта красавица была совсем не такой, какой показалась ему на первый взгляд. Безусловно, элегантна, но вовсе не высокомерна, не замкнута в сознании своего превосходства. У Дольфа создалось ощущение, что она побаивается назойливых взглядов и всей этой сутолоки.

В тот вечер Кассандра ушла рано, исчезла, словно Золушка. Со всех сторон окруженный поклонниками, Дольф не смог остановить ее, броситься за ней, хотя готов был отдать все на свете за возможность еще раз заглянуть в эти сине-лиловые глаза.

Через две недели они встретились вновь — совершений случайно. Произошло это в Шарлоттенбургском парке. Дольф увидел ее, когда она прогуливалась возле замка, а потом с улыбкой смотрела на плавающих уток.

— Вы часто сюда приходите? — спросил он, приблизившись.

Эти двое, стоя рядом, являли собой разительный контраст. Дольф Штерн был смугл, его черные волосы напоминали мех ее собольего манто; глаза его были цвета оникса.

Хрупкая светловолосая женщина кивнула, посмотрела на него с загадочной детской улыбкой.

— В детстве я часто приходила сюда.

— Так вы из Берлина?

Вопрос был довольно глупый, но Дольф растерялся и не знал, о чем говорить.

Кассандра добродушно рассмеялась:

— Да, я из Берлина. А вы?

— Я из Мюнхена.

Какое-то время они стояли молча. Дольф пытался сообразить, сколько ей лет. Двадцать два? Двадцать четыре? Трудно: сказать. В этот миг раздался звонкий смех, и, обернувшись, они увидели, что трое детишек, расшалившись, гонятся вдоль самой кромки воды за собакой, а следом едва поспевает няня.

Дело кончилось тем, что озорники промочили ноги, но собаку так и не догнали.

— В детстве однажды я тоже залезла в пруд. Няня после этого не водила меня в парк целый месяц.

Дольф улыбнулся, представив себе эту сцену. Женщина казалась ему совсем юной, но невозможно было представить, чтобы она в своих соболях и бриллиантах помчалась за собакой или залезла в воду. Он вообразил ее шаловливой девочкой, убегающей от няни в крахмальном переднике. Когда это было? В двадцатом году? Или в пятнадцатом? Сам Дольф в ту пору жил совсем иначе. Ему приходилось, кроме учебы в школе, еще и работать у отца в булочной — утром перед уроками и вечером. Серые будни, бесконечно далекие от жизни этого золотистого ангела…

После того дня Дольф стал регулярно наведываться в Шарлоттенбургский парк. Он говорил себе, что прогулки на свежем воздухе пойдут ему на пользу — нельзя же целый день просиживать за письменным столом. Но в глубине души Дольф отлично понимал, зачем сюда приходит. Он мечтал вновь увидеть это лицо, эти глаза, эти золотые волосы. В конце концов его мечта осуществилась — они вновь встретились на берегу. Ему показалось, что Кассандра обрадовалась.

Со временем совместные прогулки участились, хотя свиданий друг другу они не назначали. Просто, закончив работать, Дольф шел в парк, и нередко Кассандра оказывалась там в то же самое время.

Они чувствовали себя хранителями старого замка, попечителями игравших возле пруда детей. Парк как бы стал их совместным владением, и это ощущение приносило им обоим радость. Дольф и Кассандра рассказывали друг другу о своем детстве, делились планами и мечтами. Кассандра с детства хотела стать актрисой, чем приводила в ужас своего почтенного отца. Девочка отлично понимала, что путь на сцену ей заказан, но мечтала о том, что когда-нибудь напишет пьесу. Кассандра очень любила слушать, как Дольф рассказывает о своем литературном труде, о начале писательской карьеры, об успехе первого романа. Он еще не успел свыкнуться со своей славой. Он приехал из Мюнхена в Берлин семь лет назад; пять лет назад выпустил свой первый роман; три года назад купил автомобиль, еще через год — старинный особняк в Шарлоттенбурге. Все это казалось ему каким-то чудесным сном. Глаза Дольфа светились восторгом и радостным изумлением, и от этого он казался моложе своих лет. Нет, Дольф Штерн еще не был пресыщен — ни жизнью, ни литературой, ни любовью.

Кассандра слушала его рассказы затаив дыхание. В его устах книги и истории делались реальными, оживали, и в такие минуты Кассандра чувствовала, что тоже наполняется жизнью. Шли недели, и Дольфу казалось, что затаенный страх, видевшийся ему в ее взоре, постепенно исчезает. Теперь во время их встреч в парке Кассандра вела себя иначе — веселее, раскованнее, радостнее.

Однажды, когда они прогуливались по берегу, вдыхая аромат свежего весеннего ветерка, Дольф как бы в шутку спросил:

— Знаете ли вы, как сильно вы мне нравитесь?

— Значит, вы напишете обо мне книгу?

— Вы считаете, я должен это сделать?

Кассандра на миг опустила глаза, потом, взмахнув ресницами, покачала головой:

— Нет, не думаю. Обо мне писать нечего. В моей жизни не было ни побед, ни достижений, ни свершений. Вообще ничего.

Синие и черные глаза продолжили этот разговор без слов — время для откровений еще не наступило. Потом Дольф спросил:

— Вы так думаете?

— Это правда. Я родилась, живу, потом умру. За мою жизнь мне предстоит переменить множество нарядных платьев, посидеть на тысяче банкетов, бесчисленное количество раз сходить в оперу… Больше в моей жизни ничего не будет.

Кассандре было всего двадцать девять лет, но она давно уже свыклась с мыслью о том, что от судьбы ей ждать нечего.

— А как же ваша пьеса?

Она лишь пожала плечами. Ответ был очевиден. Клетка, даже если она из золота, все равно клетка. Но Кассандра беззаботно рассмеялась:

— Поэтому сами видите, моя единственная надежда на славу и бессмертие — это вы. Вставьте меня в роман, превратите в какой-нибудь экзотический персонаж.

Дольф не осмелился сказать ей, какое место она занимает в его воображении. Он взял ее под руку и так же шутливо ответил:

— Договорились. Готов учесть ваши пожелания. Кем вы хотели бы быть? Какая профессия кажется вам достаточно экзотической? Хотите, сделаю вас шпионкой? Хотите — хирургом? Может быть, любовницей какого-нибудь знаменитого человека?

Кассандра скорчила гримасу:

— Нет, Дольф, все это скучно. Дайте-ка подумать…

Они сели на траву, и она, сняв широкополую шляпу, распустила по плечам свои светлые локоны.

— Пожалуй, сделайте меня актрисой… Примадонной лондонской сцены… А потом… — Она наклонила голову и, сверкнув перстнями, стала накручивать прядь волос на палец. — А потом я поеду в Америку и стану там звездой.

— В Америку? А куда именно?

— В Нью-Йорк.

— А вы там бывали прежде?

Она кивнула:

— Да, мы ездили с отцом, когда мне исполнилось восемнадцать. Эта была сказка…

Кассандра запнулась. Еще чуть-чуть — и она начала бы рассказывать Дольфу, как их принимали в Нью-Йорке миллиардеры Асторы, а в Вашингтоне сам президент. Но говорить всего этого не следовало — Кассандра не хотела произвести впечатление, она хотела, чтобы Штерн стал ее другом. Не стоит играть с ним в эти великосветские игры, подумала она. Каким бы знаменитым Дольф ни стал, ему все равно никогда не сделаться своим в мире знатных и богатых.

Оба они это понимали, но никогда вслух на эту тему не говорили.

— Так что там было? — спросил Дольф. Его худощавое красивое лицо было совсем рядом.

— Мы оба буквально влюбились в Нью-Йорк. Особенно я.

Кассандра вздохнула и несколько печально посмотрела на пруд.

— Нью-Йорк похож на Берлин?

Она пренебрежительно покачала толовой, словно от этого движения Шарлоттенбургский замок и прочие берлинские красоты могли рассеяться как туман.

— Нет, Нью-Йорк — он удивительный. Он новый, современный, деловой, волнующий.

— Вы хотите сказать, что Берлин — город скучный? — не выдержав, рассмеялся Дольф. Ему германская столица до сих пор казалась центром мира, городом, к которому подходили все те эпитеты, которыми Кассандра наградила Нью-Йорк.

— Вы надо мной смеетесь, — с упреком сказала молодая женщина, но в ее взгляде упрека не было.

Она успела полюбить эти совместные прогулки. Все чаще и чаще Кассандра находила время, чтобы ускользнуть из дома, оставив позади все повседневные заботы, и оказаться в парке как раз в то время, когда Дольф выходил на прогулку.

Он ласково посмотрел на нее:

— Да, не стану отрицать. Надеюсь, вы не в обиде?

— Нет. — Помолчав, она добавила:

— У меня такое чувство, будто я знаю вас лучше, чем кого бы то ни было на всем, белом свете.

Дольф испытывал то же самое, и это вселяло в него тревогу. Кассандра превратилась для него в недостижимую мечту, иллюзию, обретавшую реальность лишь на время кратких свиданий в парке.

— Вы ведь поняли, что я хотела сказать?

Штерн кивнул, не находя нужных слов. Он не хотел бы испугать ее. После этого прогулки могли прекратиться.

— Да, я понял.

На самом деле он понял ее гораздо лучше, чем ей могло показаться. Охваченный внезапным безумным порывом, Дольф взял ее за хрупкое запястье и прошептал:

— Не выпить ли нам чаю?.. У меня дома?

— Сейчас?

Ее сердце затрепетало. Да, Кассандра очень хотела бы этого, но как же… Нет, это совершенно невозможно…

— Да, прямо сейчас, — кивнул он. — Или у вас есть какие-то другие дела?

Она медленно покачала головой:

— Других дел у меня нет, Проще простого было бы сказать, что у нее назначена встреча или, допустим, приглашены гости. Но Кассандра не стала лгать. Она подняла на него свои бездонные синие глаза и тихо сказала:

— С удовольствием.

Впервые они оставили пределы зеленого Эдема и, чересчур оживленно беседуя и смеясь — чтобы не выдать нервозности, — направились к выходу из парка. Дольф рассказывал Кассандре всякие смешные истории, а она звонко смеялась, придерживая на ходу широкополую шляпу.

Почему-то они, не сговариваясь, ускорили шаг. У обоих возникло ощущение, что цель, ради которой они несколько месяцев встречались возле пруда, близка.

Тяжелая резная дверь бесшумно раскрылась, и Кассандра оказалась в просторном мраморном холле. Возле антикварного бидермайеровского стола на стене висела огромная картина в золоченой раме. Шаги гулко отдавались под высокими сводами.

— Так вот где живет знаменитый писатель.

Дольф нервно улыбнулся и бросил шляпу на стол.

— По правде говоря, этот дом познаменитее меня. В семнадцатом веке он принадлежал какому-то вельможе, да ив последующие столетия владельцы этих чертогов были гораздо аристократичнее нынешнего хозяина.

Штерн горделиво осмотрелся по сторонам и просиял счастливой улыбкой, когда увидел, что Кассандра с почтением разглядывает резной потолок в стиле рококо.

— Здесь просто чудесно, Дольф.

Она казалась притихшей, и он протянул ей руку.

— Пойдемте, я покажу вам весь дом.

В остальных комнатах было так же красиво, как в мраморном холле: высокие лепные потолки, наборный паркет, хрустальные канделябры, высокие узкие окна, откуда открывался вид на цветущий сад. На первом этаже находились большая гостиная и кабинет. На втором — кухня, столовая и комната для прислуги, где Дольф хранил велосипед и три пары лыж. Еще выше располагались две просторные спальни, выходившие окнами на замок и парк. В каждой из спален имелся прелестный балкон, а в углу одной из них Кассандра заметила винтовую лестницу, которая явно вела в мансарду.

— А что там, наверху? — с любопытством спросила гостья.

Дом и в самом деле был чудо как хорош — Дольф гордился им по праву.

Хозяин лукаво улыбнулся, читая в ее взоре восхищение и одобрение.

— Там находится моя башня из слоновой кости. Место, где я пишу.

— А я думала, что вы работаете внизу, в кабинете.

— Нет, там я принимаю близких друзей. Понимаете, гостиная, на мой вкус, слишком уж шикарна — я ее побаиваюсь. А работаю я вон там. — Он показал пальцем в потолок.

— Можно мне посмотреть?

— Конечно. Только не утоните в море бумажек.

Однако наверху царил образцовый порядок. Маленькая комната идеальных пропорций имела круговой обзор — окна выходили на четыре стороны. Все стены были заставлены книжными полками, в углу примостился уютный камин. Комната была само очарование, и Кассандра с восхищенным вздохом опустилась в красное кожаное кресло.

— Здесь у вас просто чудесно, — мечтательно произнесла она, глядя на замок.

— Да, именно поэтому я и купил этот дом. Особенно хороши башня из слоновой кости и панорама.

— Вы правы, хотя остальные комнаты тоже прелестны.

Кассандра расположилась в кресле очень уютно, подогнув ноги, — никогда еще Дольф не видел на ее лице такого умиротворения.

— Знаете, Дольф, у меня такое чувство, будто я наконец оказалась у себя дома. Нет, правда, мне кажется, что я ждала этого момента всю жизнь.

Она смотрела прямо ему в лицо, не отводя глаз.

— А может быть, все наоборот, — прошептал он. — Возможно, этот дом дожидался вашего прихода… И я тоже.

Штерн тут же ужаснулся собственной дерзости — он сам не знал, как у него вырвались эти слова. Но в глазах Кассандры не было гнева.

— Извините, я не хотел… — пробормотал он.

— Ничего, Дольф. Все в порядке.

Она протянула ему руку, крупный бриллиант на перстне ослепительно вспыхнул. Дольф нежно взял ее за руку и, стараясь ни о чем не думать, притянул молодую женщину к себе. Целую вечность он смотрел ей в глаза, а потом они слились в поцелуе — под ясным весенним небом, защищенные стенами его волшебной башни. Кассандра приникла к его губам жадно и страстно. Дольф вспыхнул пламенем, забыл обо всем на свете, и долгий этот миг, казалось, продолжался бесконечно.

— Кассандра… — В его взгляде читались мука и наслаждение.

Она встала и отвернулась, глядя вниз, на аллеи парка.

— Только не нужно говорить, что вы сожалеете о случившемся, — едва слышно произнесла она. — Я этого не вынесу… — Кассандра порывисто обернулась, и Дольф увидел, что ее лицо тоже искажено страданием. — Я так давно этого хотела.

— Но…

Он сам ненавидел себя за нерешительность, однако обязан был произнести это вслух — ради нее.

Но молодая женщина жестом велела ему замолчать.

— Не нужно, я и так все понимаю. Кассандре фон Готхард не пристало говорить вслух такие вещи, верно? — Ее взгляд стал жестким. — Вы совершенно правы, мне следовало бы вести себя иначе. Но я очень этого хотела. О Господи, вы даже не представляете себе, до какой степени! И поняла я это только сейчас. В жизни не испытывала ничего подобного. До этой минуты я всегда жила по правилам. И что в результате? У меня ничего нет, я ничего собой не представляю, мое существование — сплошная пустота. — Ее взор затуманился слезами. — Ты мне нужен для того, чтобы заполнить брешь в моей душе. — Кассандра отвернулась и пробормотала:

— Прости меня, прости…

Дольф обнял ее сзади за талию.

— Не смей говорить, что ты ничего собой не представляешь. Для меня ты все. Последние месяцы я живу только одним — хочу узнать тебя как можно лучше, хочу быть с тобой, хочу отдать тебе все, чем обладаю, хочу разделить твою жизнь.

Единственное, на что я не согласен, — это причинить тебе зло. Я боюсь, что, затянув тебя в свой мир, загублю твою жизнь. У меня нет на это права. Я не должен заманивать тебя туда, где ты не можешь быть счастлива.

— Не могу быть счастлива? Здесь? — недоверчиво переспросила она. — Неужели ты правда думаешь, что с тобой я могу быть несчастлива — хотя бы на миг?

— В том-то и дело, Кассандра. Сколько времени может продолжаться наше счастье — час, два, день?

Его лицо омрачилось.

— Этого более чем достаточно. Даже один миг такого блаженства стоит больше, чем вся моя жизнь. — Ее губы чуть дрогнули, она опустила голову. — Я люблю тебя, Дольф… Люблю…

Его поцелуй не дал ей договорить, и они медленно стали спускаться вниз по лестнице. Там, в спальне, Дольф повел Кассандру к постели и бережно снял с нее всю одежду — сначала серое платье тончайшего шелка, затем бледно-бежевую комбинацию, кружевное нижнее белье, — и его пальцы коснулись бархата ее обнаженной кожи. Они провели в кровати долгие часы, невозможно было разобрать, где проходит граница между их телами и их сердцами.

С тех пор прошло ровно четыре месяца. Любовь преобразила обоих. Глаза Кассандры наполнились жизнью и огнем. Она стала веселой и шаловливой; больше всего она любила, сидя по-турецки на гигантской постели, рассказывать ему потешные истории из своей повседневной жизни.

Изменился и Дольф Штерн. Его перо обрело новый стиль, новую глубину. В душе писателя забил неиссякаемый источник творческой фантазии. И ему, и ей казалось, что в мире еще не бывало столь поразительной близости одного человеческого существа другому. Каждый из них привнес в любовь свое: он — честолюбивое стремление к успеху и волю к победе, она — свободолюбие и ненависть к золоченым путам.

Они и теперь иногда гуляли в парке, но гораздо реже.

Дольф заметил, что вне пределов его дома Кассандра грустнела, утрачивала веселость. Слишком много вокруг было детей, нянек, влюбленных парочек, а Кассандра предпочла бы оставаться с ним наедине, вдали от всех. Она не хотела, чтобы окружающее напоминало ей о существовании внешнего мира, в котором у нее и Дольфа не было ничего общего.

— Хочешь вернуться?

Он давно наблюдал за ней. Кассандра грациозно раскинулась на траве; солнце вспыхивало искорками в ее золотых волосах, заставляло переливаться то розовым, то лиловым воздушную ткань платья. Шелковая шляпка того же оттенка лежала на траве, а чулки и туфли Кассандры были цвета слоновой кости. Переплетенная нитка крупных жемчужин, лайковые перчатки и лиловый ридикюль с застежкой слоновой кости дополняли ее туалет.

— Да, я хочу вернуться. — Она быстро поднялась, просияв лучезарной улыбкой. — Почему у тебя такой сосредоточенный вид?

Дольф и в самом деле смотрел на нее как-то по-особенному пристально.

— Я наблюдал за тобой.

— Почему?

— Потому что ты неописуемо прекрасна. Если бы мне пришлось давать в романе твой портрет, у меня не нашлось бы подходящих слов.

— Ну тогда изобрази меня в виде глупой и уродливой толстухи.

Они оба расхохотались.

— Тебе бы это понравилось?

— Вне всякого сомнения, — шутливо подтвердила она.

— Что ж, по крайней мере никто не догадается, о ком идет речь.

— Ты и в самом деле собираешься вставить меня в роман?

Штерн надолго задумался. Они молча шли по аллее, направляясь к дому, который так любили.

— Когда-нибудь непременно. Но не сейчас.

— Почему?

— Потому что я слишком поглощен своими чувствами.

Ничего путного у меня сейчас не получится. Вполне возможно, — он улыбнулся, глядя на нее сверху вниз, — что я никогда уже не стану нормальным человеком.

Часы между обедом и вечером были для них священны. Влюбленные часто не знали, как распорядиться ими лучше — провести время в постели или перебраться наверх, в башню из слоновой кости, чтобы поговорить о творчестве. Дольфу казалось, что именно такую женщину он ждал всю жизнь. А Кассандра, в свою очередь, обрела в Штерне человека, в котором отчаянно нуждалась. Он без слов понимал малейшие движения ее души, ее чаяния и устремления, ее бунт против кабалы светских условностей.

Дольф и Кассандра были буквально созданы друг для друга. И оба знали, что выбора у них нет.

— Хочешь чаю, дорогой?

В холле Кассандра бросила на столик шляпу и перчатки, достала из ридикюля ониксовый гребень, инкрустированный слоновой костью. Это было настоящее произведение искусства, как, впрочем, любая вещь и любая безделушка, принадлежащая Кассандре.

Кассандра с улыбкой оглянулась на Дольфа:

— Ну, что ты на меня уставился, дурачок? Я спрашиваю, хочешь чаю?

— А? Чаю? Да. То есть нет. Какое это имеет значение? — Он крепко взял ее за руку и потянул за собой. — Быстро идем наверх.

— Кажется, ты хочешь мне прочитать новую главу? — игриво спросила она, озорно улыбаясь.

— Да. Не главу, а целую книгу.

Час спустя он тихо спал рядом с ней, а Кассандра молча наблюдала за своим возлюбленным. Глаза ее были полны слез. Стараясь не шуметь, она выбралась из кровати. Миг расставания был ей ненавистен. Но ничего не поделаешь — время близилось к шести. Осторожно прикрыв за собой дверь, Кассандра скрылась в просторной ванной, отделанной белым мрамором. Десять минут спустя она вернулась в спальню уже полностью одетая. Глаза ее смотрели тоскливо и печально. Словно почувствовав устремленный на него взгляд, Дольф открыл глаза.

— Уже уходишь?

Она кивнула, и у обоих мучительно защемило сердце.

— Я тебя люблю.

— Я тоже, :

— пошептал он, сел на кровати и протянул к ней руки. — Увидимся завтра, милая.

Кассандра улыбнулась, поцеловала его еще раз, на пороге комнаты прикоснулась пальцами к губам и торопливо сбежала вниз по ступенькам.

Глава 2

От Шарлоттенбурга до Грюневальда ехать было ненамного дольше, чем из центра. Дорога занимала у Кассандры менее получаса. Если бы она гнала свой синий «форд» побыстрее, то вообще добралась бы за пятнадцать минут. Она уже знала этот маршрут наизусть и ехала самым коротким путем. — Молодая женщина то и дело поглядывала на часы, сердце ее тревожно колотилось.

Сегодня она задержалась дольше обычного, но времени оставалось еще вполне достаточно, чтобы переодеться к ужину. Кассандру изрядно раздражало то, что она так нервничает. Словно пятнадцатилетняя девчонка, боящаяся прогневить родителей.

Справа показались зеркальные воды Грюневальдского озера, «форд» уже мчался по узким, извилистым улицам Грюневальда. Щебетали птицы, на глади озера — ни морщинки.

Вдоль улицы стояли величественные особняки, защищенные от нескромных взглядов высокими кирпичными стенами, зелеными изгородями, железными воротами. В этом респектабельном пригороде царила чинная, благопристойная тишина.

Кассандра знала, что сейчас в каждом из домов хозяйки с помощью горничных наряжаются в вечерние платья. Ничего, скоро и она последует их примеру.

Кассандра остановила машину у ворот своего дома, хлопнула дверцей, открыла ключом тяжелый медный замок.

Раздвинув створки ворот, она снова села в «форд» и поехала прямо к крыльцу. Ворота потом закроет кто-нибудь из слуг — у нее уже не остается на это времени. Под колесами автомобиля шуршал гравий. Кассандра привычным взглядом окинула дом — трехэтажное здание серого камня, выстроенное во французском стиле. Особняк венчала изящная мансарда с резной крышей. Там находились комнаты слуг. Ниже, на третьем этаже, во всех окнах горел свет. Еще ниже, на втором этаже, находились покои самой Кассандры, комнаты для гостей и две маленькие библиотеки — одна выходила окнами в сад, другая на озеро. На этом этаже почти всюду было темно — лишь в одном из окон горел свет. Зато внизу, на первом этаже, где располагались столовая, салон, большая библиотека и курительная комната (там хранились антикварные книги), сияли все лампы и канделябры. Кассандра недоуменно нахмурилась, а потом вспомнила, в чем дело, и испуганно ахнула:

— Господи, только не это!

Ее сердце заколотилось еще быстрее. Выскочив из машины, молодая женщина взбежала вверх по ступенькам парадного крыльца. Тщательно ухоженная лужайка с пышными клумбами, казалось, провожала ее неодобрительным взглядом. Как она могла забыть? Что скажет Вальмар? Она никак не могла попасть ключом в замочную скважину, а в другой руке держала шляпку и перчатки. Но тут дверь открылась сама. На пороге с непроницаемым лицом стоял Бертольд, дворецкий. Его лысый череп укоризненно мерцал в полумраке, отражая свет канделябров, горевших в салоне. Фрак и галстук Бертольда были, как всегда, белее снега, а взгляд ледяных глаз не снисходил до упрека. Дворецкий смотрел на свою хозяйку без всякого выражения. За его спиной переминалась с ноги на ногу горничная в черном форменном платье и белом кружевном фартуке.

— Добрый вечер, Бертольд.

— Добрый вечер, госпожа.

Он решительно закрыл за ней дверь, щелкнув каблуками.

Кассандра нервно заглянула в салон. Слава Богу, все вроде бы было в порядке. Она совсем забыла, что на сегодня назначен ужин на шестнадцать персон. К счастью, утром Кассандра успела отдать прислуге все необходимые распоряжения. Фрау Клеммер, как обычно, оказалась на высоте. Удовлетворенно кивнув слугам, Кассандра взбежала вверх по ступенькам, но постаралась сохранить при этом достоинство. Совсем не так они с Дольфом мчались наверх, в спальню — скакали через две ступеньки, соревнуясь, кто раньше добежит до постели… Кассандра улыбнулась от этого воспоминания, но тут же согнала улыбку с лица.

На площадке второго этажа она остановилась. Холл был выдержан в серых тонах — серые ковры, жемчужный шелк на стенах, бархатные драпировки того же оттенка. Из мебели здесь имелись два великолепных сундука а-ля Людовик XV, с мраморными крышками и наборными стенками; на стенах висели старинные канделябры с лампочками в виде маленьких факелов. Между светильниками расположились небольшие офорты работы Рембрандта — они передавались в семье из поколения в поколение. Направо и налево вели двери, но лишь из-под одной из них пробивалась полоска света. Кассандра задержалась на миг возле этой двери, но тут же проследовала дальше, к своей комнате. В этот момент дверь, из-под которой выбивался свет, распахнулась, и в холле стало светло.

— Кассандра?

Вопрос прозвучал строго, но, когда молодая женщина обернулась, она увидела, что в глядевших на нее глазах гнева не было. В пятьдесят восемь лет Вальмар фон Готхард был все еще строен и красив; светлые волосы кое-где тронула седина, а голубые глаза напоминали оттенком глаза Кассандры, только с холодным мерцанием льда. Такие мужественные, горделивые лица можно увидеть на раннетевтонских портретах. Да и статью фон Готхард напоминал средневековых германцев.

— Извини-. — Так уж вышло… Я была вынуждена задержаться…

Кассандра не стала ничего больше объяснять. После паузы Вальмар ответил:

— Понимаю.

Он и в самом деле понимал ее — гораздо лучше, чем. могла себе представить Кассандра.

— Ты успеешь? Будет неудобно, если хозяйка дома появится с опозданием.

— Я успею. Обещаю тебе.

Кассандра смотрела на него виновато. И дело было не в опоздании, а в том, что их семейному счастью наступил конец.

Вальмар улыбнулся, мучительно ощущая огромную дистанцию, которая возникла между ними.

— Поспеши же. И потом, Кассандра… — Он запнулся, но она и так догадалась, о чем пойдет речь, — чувство вины еще более усилилось. — Ты поднималась наверх?

— Еще нет. Но обязательно поднимусь, прежде чем выйти к гостям, Вальмар фон Готхард кивнул и тихо прикрыл дверь.

Здесь располагались его личные покои: большая спальня, обшитая темным деревом и уставленная английским и немецким антиквариатом. Толстый персидский ковер с сине-красным узором приглушал все звуки. Деревянными панелями были обшиты и стены кабинета, находившегося за спальней, — это была святая святых родового гнезда фон Готхардов. Кроме этих комнат, у хозяина дома были собственная ванная и гардеробная. А покои хозяйки были еще обширнее. Вбежав в спальню, Кассандра швырнула шляпку на кровать, устланную покрывалом из розового шелка.

Убранство спальни разительно отличалось от интерьера спальни хозяина и прекрасно соответствовало характеру и склонностям хозяйки. Все здесь было выдержано в розовых и желтоватых тонах; повсюду плавные, мягкие линии, шелк и атлас, уют и укромность. Плотные шторы были всегда задвинуты, как бы пряча обитательницу этих комнат от внешнего мира. Гардеробная была почти такого же размера, как спальня: сплошные ряды шкафов, до отказа заполненных элегантнейшими туалетами; целая шеренга туфель ручной работы; множество розовых коробок со шляпками. В гардеробной на стене висел небольшой импрессионистский пейзаж, за которым находился потайной сейф, где Кассандра хранила свои драгоценности. Следующая дверь вела в маленькую гостиную, откуда открывался вид на озеро. У окна стояли изысканный дамский стол французской работы и шезлонг, доставшийся Кассандре от матери. Полки, уставленные книгами, которые она давно уже не читала; блокнот для эскизов, к которому Кассандра не прикасалась с. марта… Казалось, она здесь больше не живет. По-настоящему Кассандра оживала лишь в объятиях Дольфа.

Кассандра, скинула туфли, быстро расстегнула бледно-лиловое платье и распахнула дверцы двух ближайших шкафов, наскоро осматривая их содержимое. И в этот миг Кассандре вдруг стало страшно. «Что я делаю? Что я натворила? Как я могла ввязаться в эту безумную авантюру? Все равно у нас с Дольфом нет никакого будущего. Я жена Вальмара навеки…»

Кассандра знала, что ее судьба решена, — знала еще с девятнадцатилетнего возраста, когда вышла замуж за фон Готхарда. Жениху было сорок восемь лет, он казался мужчиной в самом расцвете сил. Брак этот состоялся не столько по сердечной склонности, сколько из соображений делового свойства: Вальмар фон Готхард был коллегой отца Кассандры, директором другого влиятельного банка. Породнившись, обе семьи смогли объединить свои капиталы. Для круга, к которому принадлежали жених и невеста, деловые соображения были превыше всего. И тем не менее у жениха и невесты было немало общего — они привыкли к одному и тому же образу жизни, общались с теми же людьми, их семьям случалось породниться и в прошлом. По всем признакам брак должен был получиться удачным. То, что жених был почти на тридцать лет старше, не имело в данном случае никакого значения. В конце концов, он ведь не был дряхлым старцем или калекой. Вальмар фон Готхард считался писаным красавцем; да и теперь, десять лет спустя, он по-прежнему был все еще очень хорош собой. Главное же — Кассандра с самого начала чувствовала, что этот человек относится к ней с пониманием.

Он принимал ее такой, какой она была: непрактичной и далекой от житейских проблем. Вальмар знал, что эта девушка с раннего детства воспитывалась в искусственной, отгороженной от всяких внешних потрясений среде. Что же, он был готов и в дальнейшем защищать свою хрупкую жену от жизненных невзгод.

Итак, судьба Кассандры была решена и определена с самого начала, заботливо выстроена родителями в соответствии с освященной веками традицией. Задача, стоявшая перед молодой женщиной, была проста: делай то, чего от тебя ожидают, а об остальном позаботится муж — защитит, обеспечит всем необходимым, поможет советом и ни в коем случае не позволит рассыпаться кокону, в котором Кассандра благополучно пребывала с самого момента рождения. Даже теперь она знала, что мужа ей можно не бояться. Ей вообще некого было бояться, кроме самой себя. Она понимала это сейчас лучше, чем когда бы то ни было прежде.

Кассандра пробила маленькую брешь в скорлупе, оберегавшей ее от внешнего мира, и если не телом, то по крайней мере духом вырвалась на свободу. Однако по вечерам ей приходилось возвращаться домой и разыгрывать свою основную роль, роль супруги Вальмара фон Готхарда.

— Фрау фон Готхард?

Кассандра испуганно оглянулась, неожиданно услышав за спиной женский голос.

— Ах, Анна, это вы… Спасибо, я оденусь сама.

— Фрейлейн Хедвиг просила передать, что дети хотели бы повидаться с вами, прежде чем она уложит их спать.

О Господи, подумала Кассандра, отворачиваясь. Сердце тоскливо сжалось от сознания своей вины.

— Сейчас переоденусь и поднимусь наверх. Благодарю вас.

Эти слова были произнесены таким тоном, что горничной оставалось только удалиться. Кассандру с детства приучили безукоризненно владеть тончайшими оттенками интонации. Нюансы голоса и правильный подбор слов — эту науку девочки ее круга впитывали с молоком матери. Никогда не грубить, никогда не выходить из себя, по возможности избегать резкостей — ведь дама есть дама. Так вели себя женщины в ее мире. Но стоило двери закрыться, как Кассандра безвольно рухнула в кресло, чувствуя себя беспомощной, разбитой и глубоко несчастной. На глаза навернулись слезы.

Семейные и домашние обязанности, долг жены и матери не выпускали ее из своих пут. Из этой постылой неволи она и пыталась вырваться, встречаясь с Дольфом Штерном.

Вся ее семья теперь состояла из Вальмара и детей. Больше Кассандре рассчитывать было не на кого — отец умер, мать пережила его всего на два года. Должно быть, ей было так же одиноко, как Кассандре. Теперь ее об этом уже не спросишь, а задавать вопросы интимного свойства окружающим бесполезно — правды все равно не услышишь.

С самого начала Кассандра и Вальмар сохраняли в отношениях уважительную дистанцию. По предложению мужа у каждого из них была своя спальня. По вечерам в будуаре Кассандры они встречались, пили шампанское, а затем ложились в постель. Но после рождения второго ребенка — а это случилось пять лет назад — встречи в будуаре почти прекратились. Роды были очень трудные, понадобилось кесарево сечение, и роженица чуть не умерла. Вальмар знал, что новая беременность была бы для нее слишком опасной. Вот почему шампанское в серебряном ведерке ставили в будуар все реже и реже. С марта же супружеская жизнь и вовсе прекратилась. Вальмар не задавал никаких вопросов. С ним всегда было легко — достаточно намекнуть на неважное самочувствие, на головную боль или визит к доктору, и никаких проблем не возникало. По вечерам Кассандра ложилась спать раньше, чем прежде. Вальмар относился к этому с пониманием, ни единым словом не выражал недовольства. Но, возвращаясь домой, в его дом, Кассандра чувствовала, что ведет себя недостойно. Как жить дальше? Неужели надеяться не на что? Сколько времени это может продолжаться? Очевидно, до тех пор, пока у Дольфа не лопнет терпение. Рано или поздно он устанет от всех этих игр. Кассандра прекрасно понимала, что именно так все и будет, хотя сам Дольф об этом еще не догадывался. Что будет потом? Новый любовник? Вообще никаких любовников? Она стояла перед зеркалом, грустно глядя на свое отражение, растерянная и сомневающаяся. Куда исчезла та веселая, уверенная в себе женщина, которая всего час назад ощущала себя счастливой рядом с возлюбленным? Сейчас Кассандра чувствовала себя предательницей — она изменила мужу, изменила своему образу жизни.

Глубоко вздохнув, она вновь подошла к раскрытому шкафу. Переживания переживаниями, а одеться подобающим образом все равно необходимо. Супруга Вальмара фон Готхарда обязана безупречно выглядеть перед гостями — хоть это-то она может ради него сделать? На ужин были приглашены деловые партнеры Вальмара, банкиры со своими женами. На подобных банкетах Кассандра всегда оказывалась самой молодой из присутствующих дам, но это не мешало ей вести себя, соблюдая все светские правила.

Внезапно ей захотелось захлопнуть дверцы шкафа и броситься по лестнице на третий этаж, где жили дети, — этот мир всегда казался ей таинственным и недоступным. Глядя на малышей, резвящихся возле шарлоттенбургского пруда, Кассандра всякий раз вспоминала о своих детях и с болью думала, что знает о них почти так же мало, как об этих чужих мальчиках и девочках, с хохотом бегающих по берегу. Настоящей матерью детям была фрейлейн Хедвиг. Она всегда рядом с ними, они постоянно видят ее перед собой. Собственные сын и дочь, так похожие на Вальмара и почти не похожие на нее, были от нее бесконечно далеки. «Не будь смешной, Кассандра, — сказал Вальмар на следующий день после рождения Арианы. — Не станешь же ты ухаживать за ней сама».

«Но я очень этого хочу, — взмолилась Кассандра. — Ведь она — моя дочь». "Не твоя, а наша, — ласково улыбнулся Вальмар, а на глазах у Кассандры выступили слезы. — Ты что же, намерена сидеть рядом с ней ночи напролет, менять ей пеленки? Да тебя и на два дня не хватит. Это невозможно!

Нет, я и слышать об этом не хочу!" На лице у Вальмара появилось раздраженное выражение, что случалось с ним не часто. Но Кассандра знала, что ее желание вполне естественно. Знала она и то, что оно совершенно неосуществимо. В тот же день, когда мать и новорожденная дочь приехали из госпиталя домой, девочку перевели на третий этаж, а в доме появилась няня — фрейлейн Хедвиг. В первую же ночь Кассандра поднялась наверх, чтобы посмотреть на Ариану, но фрейлейн не подпустила ее к ребенку, да еще и строго выговорила зато, что Кассандра якобы «нарушает режим». Вальмар поддержал няню. Он сказала, что Кассандре совершенно ни к чему самой ходить в детскую — когда понадобится, младенца принесут ей на второй этаж. Отныне мать видела свою маленькую девочку только один раз в день, по утрам. Если Кассандра в течение дня наведывалась в детскую, ей всякий раз говорили, что ребенок спит, капризничает, нездоров и так далее. И молодой женщине приходилось отправляться восвояси. «Подожди, девочка подрастет, и ты сможешь видеться с ней чаще», — говорил Вальмар. Но когда Ариана подросла, было уже слишком поздно. Она и мать были чужими друг другу. Фрейлейн Хедвиг победила. Три года спустя родился второй ребенок, но его появление на свет далось Кассандре с таким трудом, что сил возобновлять борьбу не было. Четыре недели она пролежала в госпитале и еще целый месяц — дома, в постели. Оправившись от болезни, Кассандра четыре месяца не могла выйти из состояния глубочайшей депрессии. В конце концов закончился и этот период, но молодая женщина успела понять, что заниматься воспитанием детей ей все равно не позволят — ни при каких обстоятельствах. Никто не нуждался в ее помощи, ее заботе, ее любви… Кассандра должна была довольствоваться ролью очаровательной дамы, навещавшей своих крошек, благоухающей волшебными французскими духами и шуршащей шелками. Единственное, что она могла себе позволить, — это тайком совать детям сладости и тратить баснословные суммы на игрушки. Но Кассандра знала, что материнской любви, в которой так нуждаются ее дочь и сын, она дать им не может, а их ответное чувство уже направлено не на нее, а на няню.

Вытерев слезы, Кассандра надела вечернее платье и подобрала черные замшевые туфли в тон. Таких у нее было девять пар, и она отдала предпочтение самым новым — с открытыми мысками. Кассандра сняла чулки цвета слоновой кости — они не подходили к платью — и выбрала другие, достав их из обшитой атласом коробки. Хорошо, что она успела перед отъездом из Шарлоттенбурга принять душ. Сейчас ей казалось невероятным, что совсем недавно она находилась в ином мире, рядом с Дольфом. Дом в Шарлоттенбурге представлялся ей каким-то сказочным видением, а реальность находилась здесь, в Грюневальде, и принадлежала она Вальмару фон Готхарду. Она, Кассандра, его законная супруга, и отрицать этот факт бессмысленно.

Кассандра застегнула платье — узкое и облегающее, с длинными рукавами и закрытым горлом. Спереди она выглядела очень строго и торжественно, но стоило повернуться, и взорам открывалась спина, обнаженная до самой талии.

Кассандра накинула на плечи шелковый шарф, поправила прическу, заколов волосы длинными булавками из черного коралла. Удовлетворенная результатом, она стерла с ресниц тушь, наложила косметику заново, еще раз взглянула на себя в зеркало, после чего вдела в уши серьги — две крупные грушеобразные жемчужины. На пальцах у Кассандры сияли два бесценных перстня: один с большим изумрудом, другой, на правой руке, — с бриллиантом. Он передавался в их семье от матери к дочери в течение четырех поколений. Мельчайшими бриллиантами на кольце были выложены инициалы ее прабабушки.

Уже выходя из комнаты, Кассандра обернулась и взглянула на себя в зеркало еще раз. Она выглядела так же, как всегда, — прекрасная, очаровательная и уверенная в себе молодая дама. Никто не догадается, что она провела полдня в объятиях любовника.

Кассандра вышла в длинный холл, выдержанный в серых тонах, и остановилась у подножия лестницы, которая вела на третий этаж. Напольные часы в углу пробили семь.

Итак, она даже не опоздала. Гости прибудут через полчаса.

Можно целых тридцать минут провести с Арианой и Герхардом. Полчаса законного Материнства перед тем, как детей уложат спать. Вряд ли эти ежедневные полчаса что-нибудь значат в их жизни, думала Кассандра, поднимаясь по лестнице. Тридцать минут умножить на… Сколько дней? Впрочем, она сама виделась со своей матерью не чаще. Самое осязаемое воспоминание и наследие, доставшееся ей от матери, — это бриллиантовый перстень на пальце.

У дверей в комнату для игр Кассандра остановилась и негромко постучала. Изнутри ее, видимо, не услышали, — оттуда доносились визг и хохот. Детей к этому часу наверняка уже накормили ужином, искупали, и сейчас под руководством фрейлейн Хедвиг они должны были собирать свои игрушки. В этом ответственном и сложном деле детям помогала специальная горничная. Почти все лето Ариана и Герхард провели в загородном поместье, и мать очень по ним соскучилась. Впервые за все годы Кассандра оставалась на лето в Берлине — из-за Дольфа. К счастью, нашелся удобный предлог — благотворительная деятельность.

Кассандра постучала вновь, и на сей раз ее услышали, Фрейлейн Хедвиг открыла дверь. В комнате моментально воцарилась тишина. Дети перестали возиться и смотрели на мать с явным испугом. Этот момент Кассандра ненавидела больше всего. Сын и дочь всякий раз вели себя так, словно видели ее впервые.

— Всем привет!

Она улыбнулась и протянула вперед обе руки.

Дети не шелохнулись. Потом фрейлейн Хедвиг подала им знак, и Герхард первым приблизился к матери. Кассандра видела, что мальчик уже готов броситься ей в объятия, но строгий голос няни остановил его:

— Герхард, осторожней! Твоя мама оделась для банкета, — Ничего-ничего, — поспешно сказала Кассандра, но мальчик боязливо замер, так и не сделав последний шаг.

— Здравствуй, мамочка.

Глаза у него были синие и широко раскрытые, совсем как у матери, но в остальном Герхард больше походил на отца: правильные черты, ясная улыбка, золотые волосы. Пятилетний мальчуган казался младше своего возраста.

— Я поранил ручку, — объявил он, сохраняя безопасную дистанцию.

Кассандра ласково потянулась к нему.

— Ну-ка покажи. Ой, какая ужасная царапина. Наверное, очень больно, да?

На самом деле царапина была совсем маленькая, но Герхарду, судя по всему, она казалась опасной раной. Он с серьезным видом посмотрел сначала на ссадину, лотом на маму в черном платье.

— Да, — кивнул он. — Но я совсем не плакал.

— Молодец. Настоящий мужчина.

— Да, я знаю, — с довольным видом кивнул мальчик и тут же, забыв о матери, помчался за какой-то игрушкой.

Кассандра обернулась к Ариане. Та стояла возле фрейлейн Хедвиг и застенчиво улыбалась.

— Ты не хочешь меня поцеловать? — спросила Кассандра.

Девочка кивнула и медленно, нерешительно приблизилась. Она была очень хороша собой и, пожалуй, обещала со временем затмить красотой мать.

— Как у тебя дела?

— Хорошо. Спасибо, мамочка.

— Ни синяков, ни ссадин? А то давай поцелую.

Девочка отрицательно покачала головой и улыбнулась.

Они с матерью иногда втихомолку посмеивались над Герхардом — он был такой забавный. Ариана же росла девочкой задумчивой, тихой и стеснительной. Кассандра часто думала, что ребенок был бы гораздо живее, если бы жил не с няней, а с ней.

— Чем ты сегодня занималась?

— Читала. И еще рисовала картинку.

— Можно мне посмотреть?

— Она еще не закончена.

Ариана никогда не показывала матери своих рисунков.

— Не важно, я все равно хотела бы на нее посмотреть.

Девочка густо покраснела и отчаянно замотала головой.

Кассандра опять почувствовала себя чужой, посторонней. Хоть бы Хедвиг и горничная оставили их вдвоем, пусть даже ненадолго. Но Кассандра почти никогда не общалась со своими детьми наедине. Хедвиг не отходила от них ни на минуту, чтобы «дети не расшалились».

— Смотри, что у меня есть!

Герхард вернулся уже переодетый в пижаму, таща за собой большую плюшевую собаку.

— Откуда это у тебя, детка?

— Баронесса фон Форлах подарила. Она приходила сегодня после обеда.

— В самом деле? — удивилась Кассандра.

— Да, она сказала, что ты пригласила ее к чаю.

Кассандра зажмурилась и сокрушенно покачала головой:

— Какой кошмар! Я совершенно забыла. Надо будет ей позвонить. А собачка очень красивая. Ты уже придумал, как ее назвать?

— Бруно. А Ариана получила в подарок большую белую кошку.

— Правда?

Девочка сохранила это важное событие в тайне. Наступит ли время, когда она станет делиться с матерью своими секретами? Может быть, когда Ариана вырастет, они станут друзьями. Сейчас же, пожалуй, еще слишком рано. Или уже слишком поздно?

Снизу вновь раздался ритмичный перезвон часов, и сердце Кассандры тоскливо сжалось. Герхард обиженно скривил пухлые губки.

— Тебе уже пора?

Она кивнула:

— Извините меня. У папы званый ужин.

— У папы? А у тебя? — удивленно спросил Герхард.

Кассандра улыбнулась:

— У меня тоже. Но приглашены папины коллеги — его сотрудники и другие банкиры.

— Это, наверное, жуткая скукотища.

— Герхард! — строго нахмурилась фрейлейн Хедвиг, а, Кассандра весело рассмеялась.

Заговорщически понизив голос, она шепнула своему очаровательному сыночку:

— Там и в самом деле будет жуткая скукотища, но никому об этом не говори. Это будет наш с тобой секрет.

— Ты очень красивая, — заявил Герхард, одобрительно оглядывая ее.

Кассандра чмокнула его в пухлую ручонку.

— Спасибо.

Она прижала ребенка к себе и нежно поцеловала в золотистую макушку.

— Спокойной ночи, мой маленький. Ты возьмешь собачку с собой в постель?

Герхард покачал головой:

— Хедвиг говорит, что этого делать нельзя.

Кассандра ласково улыбнулась няне, полной женщине средних лет:

— Думаю, ничего страшного не будет.

— Хорошо, госпожа.

Малыш просиял, и они с матерью хитро улыбнулись друг другу. Потом Кассандра улыбнулась дочери:

— А ты возьмешь с собой в постель свою новую кошку?

— Наверное, возьму.

Девочка взглянула сначала на няню, а уже потом на мать Кассандра почувствовала, как внутри ее все опять сжимается.

— Завтра покажи ее мне, хорошо?

— Хорошо, сударыня, — ответила Ариана.

Это обращение больно задело Кассандру, но она не подала виду — ласково поцеловала дочку, махнула детям рукой и тихо закрыла за собой дверь.

Спустившись по лестнице настолько быстро, насколько позволяло узкое платье, Кассандра появилась в прихожей как раз вовремя — Вальмар приветствовал первых гостей.

— А вот и ты, дорогая.

Он обернулся к ней с улыбкой, как всегда, восхищенный ее красотой. Последовали неизбежные приветствия, мужчины щелкали каблуками, целовали дамам ручки. Пару, прибывшую первой, Кассандра принимала у себя дома впервые, хотя они несколько раз встречались на официальных раутах в банке. Взяв мужа под руку, Кассандра последовала за гостями в салон.

Вечер прошел как обычно — изысканные яства, лучшие французские вина, светская болтовня. Разговор вращался главным образом вокруг двух тем — банковского дела и путешествий. О детях и о политике говорить было не принято. Шел 1934 год, недавняя смерть рейхспрезидента фон Гинденбурга освободила Адольфу Гитлеру путь к безраздельной власти в стране. И тем не менее банкиры считали ниже своего достоинства обсуждать политические вопросы. Гитлер стал рейхсканцлером еще в минувшем году, однако это событие никоим образом не отразилось на состоянии дел германских финансистов. У Гитлера была своя работа, у них — своя, не менее важная для блага рейха. Многие банкиры относились к выскочке-рейхсканцлеру с презрением, считали, что опасаться его не приходится. Живи и давай жить другим — вот золотое правило. Но были, разумеется, и такие, которым идеи Гитлера пришлись по душе.

Вальмар фон Готхард не относился к их числу, однако предпочитал держать свои политические убеждения при себе.

Темпы, с которыми нацисты концентрировали в своих руках власть и влияние, вселяли в него тревогу. В приватных беседах Вальмар не раз говорил своим близким друзьям, что дело может закончиться войной. Однако на званом ужине о подобных материях дискутировать не пристало. Блинчики с клубникой и шампанское занимали гостей гораздо больше, чем проблемы Третьего рейха.

Последний гость ушел в половине второго ночи. Когда супруги наконец остались наедине, Вальмар устало обернулся к Кассандре и зевнул.

— По-моему, ужин прошел превосходно, дорогая. Ты знаешь, утка мне понравилась больше, чем рыба.

— В самом деле?

Кассандра подумала, что нужно будет завтра сообщить об этом повару. Фон Готхарды традиционно устраивали поистине лукулловы пиршества: непременно закуски, супы, рыбные и мясные блюда, салаты, сыры, десерт и в заключение фрукты. Такова была традиция, и отказываться от нее они не собирались.

— Тебе понравился вечер? — спросил муж, когда они медленно поднимались по лестнице.

— Конечно, Вальмар. — Кассандра была тронута. — А тебе?

— Во всяком случае, польза от него была. Думаю, что теперь бельгийская сделка состоится. Мне было очень важно побеседовать с Гофманом в неофициальной обстановке. Очень рад, что он пришел.

— Что ж, тогда я тоже рада.

Кассандра сонно подумала, что, очевидно, в этом и состоит цель ее жизни — помогать мужу провернуть бельгийскую сделку, а любовнику — написать новую книгу.

Так вот ради чего она живет на свете? Ее предназначение — помогать мужчинам в их деятельности? Если так, то почему мужчинам, а не собственным детям? Нет, не так: почему не самой себе?

— По-моему, у него прехорошенькая жена, — сказала она вслух.

Вальмар безразлично пожал плечами. Они были уже на площадке второго этажа. Муж грустно улыбнулся:

— Не обратил внимания. Боюсь, что после тебя другие женщины перестали казаться мне привлекательными.

— Спасибо, — с улыбкой поблагодарила Кассандра.

Настал неловкий момент — оба стояли каждый перед своей дверью и никак не решались разойтись. В обычные вечера эта сцена была менее мучительна. Вальмар просто удалялся в свой кабинет, а Кассандра отправлялась к себе в будуар почитать какую-нибудь книжку. Но сегодня им пришлось подниматься по лестнице вместе, и каждый с особой остротой ощутил свое одиночество. В прежние времена супруги нередко проводили ночь в спальне у Кассандры, однако теперь — и это было абсолютно ясно обоим — подобные встречи стали невозможны. Поэтому всякий раз, желая друг другу спокойной ночи, они чувствовали себя так, словно прощаются всерьез и надолго.

— В последнее время, дорогая, ты стала выглядеть лучше, — произнес Вальмар с нежной улыбкой. — Я имею в виду не только красоту, но и твое здоровье.

— Я и в самом деле чувствую себя гораздо лучше, — с такой же улыбкой ответила Кассандра и заметила, как при этих словах в его глазах что-то погасло. Она поспешно отвела взгляд.

Наступило молчание, прерванное перезвоном часов.

— Уже поздно, тебе пора спать.

Вальмар поцеловал ее в лоб и решительно направился к своей двери.

— Спокойной ночи, — тихо прошептала Кассандра ему вслед и быстро прошла к себе в спальню.

Глава 3

Над прудом возле Шарлоттенбурга дул холодный, пронзительный ветер. Дольф и Кассандра гуляли по пустынной аллее. Они были в парке одни. Дети еще не вернулись из школы, а влюбленные парочки и старушки, кормившие уток, в такой холодный день предпочитали сидеть дома. Но Дольф и Кассандра были даже рады непогоде — никто сегодня не нарушал их уединения.

— Тебе не холодно?

Кассандра рассмеялась:

— В таком наряде? Даже если мне было бы холодно, я бы постеснялась в этом признаться.

— Еще бы.

Дольф с восхищением посмотрел на ее новую соболью шубу, почти доходившую до земли. На голове у Кассандры была такая же соболья шапка, немного сдвинутая набок; золотые волосы тяжелым узлом лежали низко на затылке. Щеки молодой женщины раскраснелись от холода, глаза казались не синими, а фиалковыми. Дольф обнял ее за плечи и посмотрел на свою возлюбленную с гордостью. Шел ноябрь.

Эта удивительная женщина принадлежала ему уже целых восемь месяцев.

— Ты рад, что закончил книгу?

— У меня такое чувство, словно я остался без работы.

— Скучаешь по своим героям?

— Да, поначалу мне их очень не хватало. — Дольф поцеловал ее в лоб. — Но когда я с тобой, мне никто не нужен.

Может быть, вернемся?

Она кивнула, и они направились к дому. Шаг их постепенно ускорялся. Дольф распахнул входную дверь, и они вошли в холл. Кассандра давно уже чувствовала себя здесь как дома. На прошлой неделе они отправились в поход по антикварным лавкам, купили два новых кресла и небольшой столик.

— Хочешь чаю?

Он с удовольствием согласился и проследовал за ней на кухню. Кассандра поставила чайник на плиту, выдвинула из-под стола видавшие виды стулья.

— Известно ли вам, сударыня, какое счастье для меня видеть вас здесь? — шутливо спросил Дольф.

— А известно ли вам, сударь, какое счастье для меня здесь находиться?

В последнее время Кассандра почти избавилась от чувства вины. Она решила, что нечего терзаться — такова уж ее судьба. Несколько месяцев назад она случайно узнала, что одна из сестер ее отца в течение тридцати двух лет имела постоянного любовника. Это открытие весьма подбодрило молодую женщину. Очевидно, ей уготован тот же путь. Не так уж это плохо — иметь при себе и Дольфа, и Вальмара.

Она может быть полезна им обоим, может находить счастье в объятиях Дольфа и в то же время чувствовать себя под надежной защитой Вальмара. В конце концов, кому от этого хуже? Кассандра почти перестала терзаться двусмысленностью своего положения. Лишь встречаясь с детьми, она по-прежнему чувствовала себя скверно, но так ведь было и до Дольфа…

— У тебя такой серьезный вид, — сказал он. — О чем ты думала?

— Я думала о нас…

Разливая чай, Кассандра вновь погрузилась в раздумья.

В этой уютной кухне она чувствовала себя гораздо лучше, чем на церемонных чаепитиях, устраиваемых в Грюневальде, под присмотром хмурого Бертольда.

— Когда ты думаешь о нас, тебе становится невесело?

Кассандра обернулась к нему, протягивая чашку.

— Иногда. Ты же знаешь, как серьезно я воспринимаю наши отношения.

Дольф тоже посерьезнел.

— Знаю. Я и сам отношусь к этому так же. — Внезапно ему захотелось произнести слова, которых он никогда прежде не говорил. — Если бы… Если бы все сложилось иначе…

Я бы хотел, чтобы мы никогда не расставались.

Кассандра впилась в него взглядом.

— «Если бы»? А сейчас?

Он нежно сказал:

— Я все равно этого хочу. — Вздохнув, добавил:

— Но поделать ничего не могу.

— Ты и не должен ничего делать. — Кассандра села напротив. — Я и так счастлива. — Она тоже решила сказать ему то, о чем раньше никогда не говорила:

— Здесь, у тебя, проходит самая важная часть моей жизни.

Для него Кассандра тоже стала главным смыслом бытия.

За последний год в его жизни многое переменилось. Менялся и окружающий мир, но о происходящих в нем событиях Кассандра знала гораздо меньше, чем Дольф. Она нежно взяла его за руку, чтобы отвлечь от тревожных мыслей.

— Расскажи мне о книге. Что сказал твой издатель?

Лицо Дольфа стало отчужденным.

— Так, ничего особенного.

— Рукопись ему не понравилась? — поразилась Кассандра.

Книга была необычайно хороша. Кассандра прочитала ее в один присест, сидя на его кровати и закутавшись в одеяло.

— Что именно он сказал?

— Ничего. — Его взгляд стал жестким, — Он не сможет ее напечатать.

Так вот чем объяснялась грусть, которую Кассандра заметила в его взоре, едва переступила порог дома. Почему он не сказал ей об этом раньше? Впрочем, Дольф вообще старался не обременять ее своими проблемами. Гораздо больше его интересовало все, связанное с ней.

— Да что они все, с ума посходили? Они что, забыли про успех твоей последней книги?

— Успех не имеет к этому никакого отношения.

Дольф встал и отнес чашку в раковину.

— Я не понимаю.

— Я тоже. Но думаю, скоро мы все поймем. Наш любимый фюрер объяснит, что к чему.

— О чем ты говоришь? — недоуменно уставилась на него Кассандра.

Тут Дольф обернулся, и она увидела, что его глаза пылают гневом.

— Кассандра, неужели ты не понимаешь, что происходит в Германии?

— Ты имеешь в виду Гитлера?

Он кивнул.

— Но ведь это ненадолго. Людям скоро надоест этот бесноватый, и они утратят к нему всякий интерес.

— Ты и в самом деле так думаешь? — горько осведомился Дольф. — Или так думает твой муж?

Кассандра вздрогнула — Дольф никогда не упоминал о Вальмаре.

— Я не знаю, что он об этом думает. Вальмар не любит говорить о политике, во всяком случае со мной. Я знаю лишь, что ни один разумный человек не может любить Гитлера. Я вовсе не считаю, что он так уж опасен.

— Значит, Кассандра, ты просто дура.

Впервые Дольф разговаривал с ней таким тоном. Но Кассандра не обиделась, увидев, что он охвачен гневом и горечью.

— Неужели тебе непонятно, почему мой издатель ведет себя подобным образом? Моя предыдущая книга была бестселлером, новый роман ему понравился еще больше. Он был настолько глуп, что сам проболтался мне об этом. А потом сообразил, что к чему, и переменил свое решение. Все дело в нацистах…

На лице Штерна было такое страдание, что у Кассандры защемило сердце.

— Вся причина в том, что я еврей. — Последнее слово он произнес почти шепотом. — Еврей в этой стране не должен быть знаменитым, получать литературные премии.

Гитлер хочет, чтобы в новой Германии евреям вообще не было места.

— Тогда он просто сумасшедший, — пожала плечами Кассандра.

Слова Дольфа показались ей нелепыми. Они впервые затрагивали в разговоре его еврейское происхождение. Дольф много рассказывал ей о своих родителях, о детстве, о работе в булочной, но еврейский вопрос как-то оставался за рамками их бесед. Конечно, Кассандра знала, что Дольф Штерн — еврей, но не придавала этому факту никакого значения. Если же и вспоминала об этом, то скорее с приятным чувством — это было так экзотично, даже романтично. Нет, она просто не представляла себе, что это может иметь хоть какое-то значение для их отношений! А Дольф, оказывается, помнил о своем еврействе все время. Кассандра начала осознавать это только сейчас.

Она подумала над его словами и сказала:

— Нет, этого просто не может быть. Ты преувеличиваешь.

— Не может быть? Посмотри, что происходит вокруг. Я далеко не единственный. Обрати внимание, что книги еврейских писателей больше не печатают, наши статьи не берут в редакциях, на наши звонки не отвечают. Можешь мне верить, Кассандра. Я знаю, о чем говорю.

— Так обратись к другому издателю.

— Куда? В Англию? Во Францию? Но я немец, я хочу, чтобы мои книги печатались в Германии.

— Так печатайся. Не может быть, чтобы все издатели были идиотами.

— Они вовсе не идиоты. Они гораздо умнее, чем мы с тобой думаем. Им страшно, потому что они видят, к чему идет дело.

Кассандра недоверчиво смотрела на него, потрясенная услышанным. Не может быть, чтобы дела обстояли так ужасно. Дольф просто расстроен тем, что издатель не принял его рукопись. Она вздохнула и взяла его за руку.

— Даже если это правда, уверяю тебя, долго такое продолжаться не может. Как только издатели увидят, что Гитлер не такой уж страшный, они опомнятся.

— А почему ты думаешь, что он не страшный?

— Он не сможет ничего сделать. Настоящая власть по-прежнему находится в руках тех, кто всегда ею владел. Хребет нации — это банки, корпорации, аристократические семейства. Эти круги никогда не клюнут на ту чушь, которую несет Гитлер. Низшим классам, возможно, его идеи и кажутся привлекательными, но простолюдины ничего не решают.

Дольф угрюмо ответил:

— «Аристократические семейства», как ты их называешь, возможно, и не клюнули, но они сидят и помалкивают. Если так будет продолжаться, мы все обречены. И потом ты ошибаешься. Люди твоего круга утратили власть над этой страной. Всем заправляет теперь маленький человек, точнее, целые орды маленьких людей. Каждый из них в одиночку бессилен, но, сплотившись в стаю, они обретают мощь. Маленькие люди устали от твоего «хребта нации», им надоели богатые, знатные, высокородные. Маленький человек слушает Гитлера, затаив дыхание. Фюрер представляется ему новым божеством. И когда все эти человечки соберутся вместе, страна будет принадлежать им. Тогда несдобровать многим — не только евреям, но и твоему сословию тоже.

Кассандре сделалось страшно от его слов. А вдруг Дольф прав? Нет, этого просто не может быть.

Кассандра улыбнулась и положила руки ему на грудь.

— Надеюсь, твои мрачные прогнозы не оправдаются.

Дольф нежно поцеловал ее и, обняв за талию, повел по лестнице наверх. Кассандра хотела спросить, что все-таки он собирается делать с рукописью нового романа, но решила, что не стоит развивать эту тему. Пусть Дольф успокоится, пусть забудет о своих необоснованных опасениях. Невероятно, чтобы для писателя такого масштаба антисемитские предрассудки Гитлера могли иметь хоть какое-то значение. В конце концов, речь идет о, самом Дольфе Штерне.

И все же, возвращаясь вечером к себе в Грюневальд, Кассандра вновь задумалась о словах Дольфа. Она никак не могла забыть выражения его глаз. До ужина оставался еще целый час, и Кассандра решила не подниматься к детям сразу, а немного побыть у себя. Вдруг все-таки Дольф прав? Что это будет означать для них обоих? Однако, опустившись в ванну, наполненную горячей водой, молодая женщина решила, что все это несусветная чушь. Книга, несомненно, будет опубликована, Дольф благополучно получит еще одну премию. Все творческие люди немножко сумасшедшие. Она вспомнила некоторые более приятные моменты их сегодняшнего свидания и заулыбалась. Улыбка все еще блуждала по ее лицу, когда в дверь ванной постучали.

— Войдите, — рассеянно откликнулась Кассандра, думая, что это горничная.

— Кассандра?

Оказалось, что это не Анна, а муж.

— Вальмар, я принимаю ванну.

Дверь была не заперта, и Кассандра подумала, что Вальмар сейчас войдет. Но он остался снаружи, и дальнейший разговор велся через чуть приоткрытую дверь.

— Зайди, пожалуйста, ко мне, когда оденешься, — очень серьезным тоном сказал Вальмар, и в сердце Кассандры шевельнулся страх.

Неужели назрел момент тягостного объяснения? Она закрыла глаза и глубоко вздохнула:

— Может быть, войдешь?

— Нет. Просто перед ужином загляни ко мне.

Пожалуй, в его голосе звучал не гнев, а тревога.

— Хорошо, я буду у тебя через несколько минут.

— Вот и отлично.

Дверь закрылась, и Кассандра поспешила закончить туалет. Ей понадобилось всего несколько минут, чтобы наложить косметику и причесаться. К ужину она надела простой пепельно-серый костюм и белую шелковую блузку с галстуком. Наряд дополняли серые чулки, серые замшевые туфли, а из драгоценностей Кассандра надела двойную нитку черного жемчуга, который очень любила ее мать, и такие же серьги. Серьезно и обеспокоенно оглядев себя в зеркале, она осталась удовлетворена — ничего лишнего, в однотонную цветовую гамму вносили диссонанс лишь темно-синие глаза и золотые волосы. Кассандра вышла в коридор, тихо постучала в дверь.

— Входи, — раздался голос Вальмара.

Шурша шелковой юбкой, она переступила порог. Вальмар сидел в удобном кресле коричневой кожи, читая какие-то деловые бумаги.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказал он, откладывая их в сторону.

— Спасибо.

Она заглянула ему в глаза, прочла в них искренность и боль. Ей захотелось подойти ближе, успокоить его, утешить.

Но сделать эти несколько шагов казалось невозможным — у Кассандры возникло ощущение, что между ней и мужем разверзлась бездна. Вальмар как бы не подпускал ее к себе.

— Садись, пожалуйста, — сказал он. — Хочешь шерри?

Она покачала головой. По его глазам Кассандра поняла: он все знает. Она отвернулась, делая вид, что любуется пламенем в камине. В этой ситуации оправдания были бессмысленны. Нужно будет терпеливо выслушать его обвинения, а потом наступит миг, когда придется принимать решение. Как поступить? От кого из них отказаться? Кассандра любила их обоих, нуждалась и в том и в другом.

— Кассандра…

Медленно, словно нехотя, она обернулась к нему.

— Да? — выдохнула она едва слышно.

— Я должен тебе кое-что сказать… — Было видно, что слова даются Вальмару с трудом, но оба знали — обратной дороги нет. — Мне мучительно говорить на эту тему. Думаю, тебе это тоже крайне неприятно.

У Кассандры отчаянно колотилось сердце, его стук отдавался в ушах, она почти ничего не слышала. Все кончено, ее жизнь загублена.

— И все же я должен поговорить с тобой. Ради тебя, ради твоей безопасности. А может быть, не только твоей, но и нашей.

— Ради моей безопасности? — пролепетала она, глядя на него с недоумением.

— Выслушай меня.

Словно не в силах продолжать, Вальмар откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул. Кассандре показалось, что его глаза влажны от сдерживаемых слез.

— Я знаю… Мне известно… Что уже в течение нескольких месяцев… Ты, как бы это сказать… Находишься в весьма сложной ситуации.

Кассандра закрыла глаза, внимая каждому слову.

— Я хочу, чтобы ты знала… Я все понимаю… И я сочувствую тебе.

Ее огромные печальные глаза открылись вновь.

— Ах, Вальмар… — По лицу Кассандры потекли слезы. — Я вовсе не хотела… Я не могу…

— Ничего не говори сейчас. Слушай меня.

Он говорил с ней совеем как ее покойный отец. Вздохнув, Вальмар продолжил:

— Я хочу сказать тебе нечто очень важное. И раз уж мы вынуждены затронуть эту тему, знай, что я по-прежнему люблю тебя. Я не хочу тебя терять, как бы ты ко мне теперь ни относилась.

Кассандра покачала головой, вынула из кармана большой кружевной платок, высморкалась и сквозь слезы уверила его:

— Я отношусь к тебе, Вальмар, с глубочайшим уважением. И еще я люблю тебя.

Это было правдой. Кассандра действительно любила этого человека, и вид его страданий причинял ей боль.

— Тогда слушай меня внимательно. Ты должна, перестать встречаться с твоим… другом.

Кассандра в ужасе воззрилась на Мужа.

— И вовсе не по той причине, о которой ты подумала.

Дорогая, я на двадцать девять лет старше тебя, и я не дурак.

Я понимаю, что в жизни случается всякое. Конечно, каждому из тех, кто оказывается в подобной ситуации, приходится несладко, но, если вести себя с умом и тактом, можно сохранить достоинство и выжить. Однако сейчас я имею в виду не это. Речь идет о совершенно иных материях. И если я говорю, что ты должна перестать видеться с… Дольфом (было видно, что произносить имя соперника ему нелегко), то дело вовсе не во мне и не в нашем браке. Даже если бы ты вообще была не замужем, с этим человеком встречаться тебе ни в коем случае не следовало бы.

— Это еще почему? — сердито воскликнула Кассандра, вскакивая на ноги. От признательности, которую она испытала к мужу в первые минуты, не осталось и следа. — Потому что он писатель? Ты что же, считаешь, что Дольф — безнравственный представитель богемы? Уверяю тебя, это глубоко порядочный и во всех отношениях достойный человек.

Абсурдность ситуации, в которой она была вынуждена расхваливать любовника перед собственным мужем, осталась незамеченной обоими супругами.

Вальмар, вздохнув, снова опустился в кресло.

— Неужели ты думаешь, что я настолько ограничен? Я вовсе не считаю, что писатели, художники и прочие представители творческих профессий нам не ровня. Никто не заподозрит меня в подобном снобизме. Надеюсь, Кассандра, ты это понимаешь. Я имею в виду совсем другое. — Он наклонился вперед и с внезапным ожесточением продолжил:

— Ты не можешь встречаться с этим человеком вовсе не потому, что он писатель… Тебе нельзя бывать у него, потому что он еврей. Мне тяжело и неприятно говорить тебе об этом. Я считаю, что события, происходящие у нас в стране, отвратительны. Но факт остается фактом. Ты — моя жена, мать моих детей, и я не хочу, чтобы тебя убили или посадили в тюрьму!

Понимаешь ты это или нет, черт тебя подери! Это ведь не шутка!

Кассандра не верила собственным ушам. Ей казалось, что кошмарный сон, начавшийся во время беседы с Дольфом, никак не закончится.

— Ты хочешь сказать, что его могут убить?

— Я не знаю, что они могут с ним сделать. Честно говоря, я сам уже мало что понимаю. Но мне ясно одно: если мы будем вести себя тихо и не ввязываться в неприятности, тебе, мне, Ариане и Герхарду ничто не угрожает. Но твой друг в опасности. Кассандра, прошу тебя… — Он схватил ее за руку. — Если с ним случится что-то плохое, я не хочу, чтобы он утянул тебя за собой. Если бы мы жили в другие времена, я бы страдал молча, делал бы вид, что ничего не замечаю. Но сейчас это невозможно. Я должен тебя остановить. Ты сама должна остановиться.

— А как же он?

Кассандра была так испугана, что даже не могла плакать.

Слова мужа окончательно сняли пелену с ее глаз.

Вальмар лишь покачал головой:

— Мы ничем не можем ему помочь. Если он достаточно умен, то уедет из Германии.. — Он взглянул на Кассандру. — Скажи ему об этом.

Кассандра смотрела на огонь, не зная, как быть.

Она твердо была уверена лишь в одном: Дольфа она не бросит ни при каких обстоятельствах — ни сейчас, ни потом.

Когда Кассандра вновь взглянула на мужа, вместо гнева в ее глазах читалась нежность. Она подошла к Вальмару и ласково поцеловала его в щеку.

— Спасибо тебе за то, что ты так великодушен со мной.

Ни единым словом он не упрекнул ее за измену. Его тревожила лишь ее безопасность, даже безопасность ее возлюбленного. Все-таки Вальмар необыкновенный, подумала Кассандра. В этот миг она любила его больше, чем когда бы то ни было. Положив руку ему на плечо, Кассандра спросила:

— Значит, все так плохо?

Он кивнул:

— Еще хуже, чем ты думаешь. Мы всего не знаем. — И добавил:

— Но придет время, и мы узнаем обо всем.

— Не могу понять, как могло дойти до такого.

Она направилась к выходу, а Вальмар взволнованно крикнул ей вслед:

— Ты сделаешь то, о чем я тебя попросил?

Кассандра хотела бы успокоить его, дать какие угодно обещания, но теперь ложь между ними стала невозможна.

Вальмар и сам знал правду. Вот и хорошо, можно не лгать, подумала она.

— Я не знаю.

— Но у тебя нет выбора! — сердито воскликнул он. — Кассандра, я запрещаю тебе…

Но ее в комнате уже не было.

Глава 4

Полтора месяца спустя внезапно исчез один из друзей Дольфа, тоже писатель. Он не был такой знаменитостью, как Штерн, но в последнее время тоже никак не мог найти издателя, который согласился бы его печатать. В два часа ночи любовница Гельмута (так звали этого человека) позвонила Дольфу в истерике. Она гостила у матери, а когда вернулась домой, то увидела, что квартира перевернута вверх дном, Гельмут исчез, а на полу пятно засохшей крови. Рукопись, над которой он работал, была разбросана по всей комнате. Соседи слышали крики, но ничего определенного сказать не могли. Дольф немедленно отправился на квартиру к Гельмуту и увез несчастную женщину к себе. На следующий день она переехала к своей сестре.

В тот день, когда Кассандра приехала в Шарлоттенбург, Дольф пребывал в глубочайшей депрессии. Исчезновение Гельмута совершенно выбило его из колеи.

— Я ничего не понимаю, Кассандра. У меня такое ощущение, что вся страна сошла с ума. По жилам нации различается медленно действующий яд. Вскоре он дойдет до сердца, и тогда все мы погибнем. Но мне, я полагаю, этого момента все равно не дождаться.

Он угрюмо насупился, и Кассандра встревоженно подняла брови:

— Что ты хочешь этим сказать?

— А как ты думаешь? Рано или поздно они придут и за мной. Когда это будет — через месяц, через полгода, через год?

— Не сходи с ума. Гельмут не писал романы. Он был публицист, открыто выступал против Гитлера. Неужели ты не понимаешь, что это совсем другое дело? За что им тебя ненавидеть? За твой роман «Поцелуй»?

— Знаешь, Кассандра, я и в самом деле не вижу тут разницы.

Он с неудовольствием огляделся по сторонам, чувствуя, что стены собственного дома вдруг стали хрупкими и ненадежными. Фашисты могли ворваться сюда в любую минуту.

— Дольф, милый, ну прошу тебя, будь благоразумен. Произошла ужасная вещь, но с тобой такого случиться не может.

Ты известный человек. Они не посмеют просто так взять и расправиться с тобой.

— Не посмеют? Почему? Кто им может помешать? Ты?

Кто-нибудь другой? Никто ничего не сделает. Что сделал я для спасения Гельмута? Ровным счетом ничего.

— Хорошо, тогда уезжай. Отправляйся в Швейцарию.

Там тебя будут печатать. А главное, там ты будешь в безопасности.

Он взглянул на нее с возмущением:

— Кассандра, я немец. Это моя страна. Я имею такое же право жить здесь, как любой другой человек. Почему я должен уехать?

— Если ты не видишь причин для отъезда, зачем тогда ты морочишь мне голову, черт подери?! — не выдержав, вспылила она.

Это была их первая ссора.

— Я всего лишь говорю тебе, что моя страна катится в пропасть, и меня от этого тошнит.

— Но ты ведь ничего не можешь изменить. Если ты уверен, что все так плохо, уезжай. Уезжай прежде, чем эта страна тебя уничтожит.

— А что будет с тобой? Ты останешься здесь и будешь делать вид, что все в порядке? Ты думаешь, тебя это безумие не коснется?

— Я не знаю… Не знаю… Я вообще больше ничего не знаю и ничего не понимаю.

Прекрасная Кассандра совсем выбилась из сил. Уже в течение нескольких недель Вальмар и Дольф донимали ее этими страшными разговорами, и она чувствовала себя совершенно беспомощной. Больше всего ей хотелось, чтобы мужчины утешили, успокоили ее, пообещали, что все будет хорошо, никаких перемен к худшему не ожидается, а вместо этого и муж, и возлюбленный твердили, что дальше будет только хуже и хуже. Вальмар добивался, чтобы она перестала видеться с Дольфом, а Дольф все время негодовал и неистовствовал, будучи не в силах что-либо предпринять. Вот и сейчас его бессвязная гневная речь растянулась на добрых полчаса. В конце концов Кассандра не выдержала и тоже впала в ярость:

— Какого черта ты хочешь от меня? Что я могу сделать?

— Ничего ты не можешь сделать, будь все проклято!

По его щекам текли слезы — Дольф оплакивал своего пропавшего друга. Он притянул Кассандру к себе и всхлипнул:

— — О Господи… Кассандра… О Господи…

Они простояли обнявшись целый час. Кассандра утешала его, словно он был ее сыном:

— Ничего, милый, ничего. Все обойдется… Я люблю тебя…

Ничего более утешительного сказать ему она не могла.

Кассандра чувствовала, как страх, которому она так долго противилась, овладевает всем ее существом. А что, если Дольфа и в самом деле утащат куда-то в ночь? Вдруг она сама окажется на месте истерически рыдающей подруги Гельмута? Нет, с ней, то есть с ним, такого произойти не может…

Подобные вещи случаются только с другими…

Когда Кассандра вечером вернулась домой, Вальмар ждал ее не у себя в кабинете, как обычно, а в салоне. Предложив жене сесть, он плотно закрыл дверь.

— Кассандра, это становится невыносимо.

— Я не хочу говорить с тобой на эту тему.

Она отвернулась и стала смотреть в пылающий камин, над которым висел портрет деда Вальмара — казалось, вездесущие глаза на холсте следят за всем, что происходит в комнате.

— Сейчас неподходящий момент.

— У тебя всегда неподходящий момент! Послушай, если ты не выполнишь мое требование, я ушлю тебя из Берлина.

— Никуда я не поеду. Я не могу сейчас его бросить.

Было безумием обсуждать подобные вопросы с мужем, но у Кассандры не было выбора. Уже два месяца прошло с тех пор, как ее роман перестал быть тайной. Кассандра любой ценой должна была настоять на своем — слишком часто уступала она мужу в прежней жизни. Она отказалась от театра, отказалась от собственных детей, но Дольфа ни за что не бросит.

Кассандра резко обернулась к мужу:

— Вальмар, я не знаю, что делать. Мне трудно верить в то, что мы живем не в кошмарном сне. Что происходит с нами, с Германией? Неужели всему причиной этот идиот с усиками?

— Очень может быть. А скорее всего дело в том, что этот человек пробудил безумие, таившееся в наших душах. Может быть, все эти люди так восторженно встретили его, потому что давно уже ждали этого часа…

— Неужели никто не может его остановить?

— Думаю, уже поздно. Он заразил своим безумием весь народ, пообещал людям богатство, успех, процветание. На неискушенные умы это действует как гипноз. Противоядия не существует.

— А что будет с нами, с остальными?

— Поживем — увидим. Но с твоим другом, Кассандра, все ясно. Если дела и дальше пойдут подобным образом; долго ждать ему не придется. Ради Бога, послушай меня. Поезжай к моей матери, поживи какое-то время у нее, обдумай все как следует. Отдохни от нас обоих.

Но Кассандра не желала быть вдали от них. И еще она знала, что не должна оставлять Дольфа.

— Хорошо, я подумаю об этом, — сказала она, и Вальмар понял по ее тону, что надежды нет.

Больше он ничего не мог сделать. Впервые за свои без малого шестьдесят лет жизни Вальмар фон Готхард был побежден. Он медленно поднялся и направился к двери.

— Вальмар! — окликнула его Кассандра, протянув к нему руку. — Не смотри так на меня… Мне очень жаль, что все так получилось…

Он становился у дверей:

— Тебе жаль. Мне тоже жаль. Боюсь, нашим детям тоже будет о чем пожалеть. Ты губишь себя и, возможно, губишь всех нас.

Но Кассандра фон Готхард ему не поверила.

Глава 5

В феврале Вальмар и Кассандра присутствовали на Весеннем балу. Погода была еще зимняя, но все уже праздновали приближение весны. Под длинной горностаевой шубой на Кассандре было изысканно-простое бархатное платье с низким вырезом и расширяющейся от талии юбкой. В этом белоснежном наряде, дополняемом легкими атласными туфельками, с распущенными волосами, Кассандра казалась небесным созданием, лишенным каких бы то ни было земных забот. Невозможно было догадаться, что эта молодая женщина полдня ссорилась со своим возлюбленным из-за его неопубликованной рукописи, что она находится в крайне натянутых отношениях с мужем, с которым почти не разговаривает. С колыбели Кассандру приучили не проявлять на публике своих чувств — для чувств предназначена супружеская спальня. Поэтому фрау фон Готхард вела себя, как всегда, безупречно: ласково улыбалась всем знакомым, танцевала с друзьями и коллегами Вальмара. Ее появление в зале привлекло всеобщее внимание — Кассандра фон Готхард всякий раз поражала окружающих элегантностью своих туалетов и неземной красотой.

— Вы обворожительны, фрау фон Готхард. Просто настоящая снежная королева, — сказал очередной партнер по танцу, кажется, какой-то банкир. Вальмар был знаком с ним, и когда тот попросил позволения пригласить Кассандру на тур вальса, разрешение было тут же дано.

Плавно кружась по залу, Кассандра то и дело посматривала на мужа, беседовавшего о чем-то с друзьями.

— Спасибо, — поблагодарила она за комплимент. — Вы знакомы с моим мужем?

— Немного, Имел удовольствие встречаться с ним на ниве делового сотрудничества. Но последний год моя… деятельность почти не связана с финансами.

— Вот как? Решили устроить себе отпуск? — любезно улыбнулась Кассандра.

— Отнюдь. Просто я перестал заниматься коммерцией и помогаю нашему фюреру отрегулировать финансовую систему рейха.

Эти слова были произнесены с таким апломбом, что Кассандра взглянула на своего партнера с некоторым удивлением.

— Ясно. Должно быть, вы очень заняты.

— Безусловно. А чем заняты вы?

— Дети и муж отнимают довольно много времени.

— А что вы поделываете в свободное время?

— Что, простите?

Кассандре стало неуютно рядом с этим бесцеремонным господином.

— Я слышал, что вы вроде бы покровительствуете искусствам.

— В самом деле?

Ей уже хотелось только одного — чтобы этот танец поскорее закончился.

— Да, мне так говорили. — Финансист вежливо улыбнулся, но взгляд его оставался ледяным. — На вашем месте я не стал бы тратить столько времени на ерунду. Видите ли, наша концепция искусства в скором времени претерпит значительные изменения.

— Вот как?

Кассандре показалось, что она сейчас упадет в обморок.

Кажется, этот человек предостерегал ее насчет Дольфа. Или, может быть, она сходит с ума и ей уже слышится угроза в самых невинных словах?

— Да, это так. Дело в том, что наши писатели — люди слабые и психически неполноценные. Так дальше продолжаться не может.

Нет, она ошиблась — он действительно намекает на Дольфа! Кассандра вспылила:

— По-моему, вы и так уже положили этому конец. Насколько я заметила, кое-кого из писателей больше не печатают. Или я ошибаюсь?

О Господи, что это на нее нашло? Хорошо, что не слышал Вальмар… В это время танец подошел к концу. Сейчас этот мучительный разговор закончится. Но Кассандра почувствовала, что ей хочется высказаться до конца; приходилось сдерживаться.

— Пусть вас не заботит вся эта чушь, фрау фон Готхард.

— Она меня и не заботит.

— Рад слышать это.

Вот опять. Что это было — угроза? Но партнер уже подводил ее к Вальмару. Разговор был окончен. Больше в тот вечер Кассандра этого человека не видела. На обратном пути она хотела рассказать обо всем Вальмару, но не решилась — знала, что он рассердится или, хуже того, испугается. А на следующий день Дольф был в таком хорошем расположении духа, что Кассандра не стала говорить о вчерашнем инциденте и ему. В конце концов, ничего особенного не произошло. Какой-то полоумный банкир, влюбленный в Гитлера и Третий рейх, наговорил ей всякой чепухи. Ну и что с того?

Дольф наконец принял решение. Он будет продолжать писать, даже если не сможет печатать свои произведения.

Он продолжит поиски издателя. Но из страны он не уедет — даже если ему будет грозить голодная смерть. Они не смогут вынудить его оставить родину. Он имеет право жить в Германии, а еврейство тут ни при чем.

— Не хочешь ли прогуляться возле замка? — с улыбкой спросила Кассандра.

За последние две недели они ни разу не были в парке.

— С удовольствием.

Прогулка продолжалась почти два часа. Они бродили вокруг пруда, возле замка, наблюдали за играющими детьми, обменивались улыбками с прохожими. Все было совсем как прошлой зимой, когда Дольф и Кассандра встретились здесь по чистой случайности, а потом эти случайные встречи повторялись вновь и вновь. Они тянулись друг к другу, хотя каждый страшился будущего.

— Знаешь, о чем я думал, когда выискивал тебя тут? — улыбнулся Дольф, сжимая ее руку.

— О чем?

— Я думал, что ты самая загадочная, самая неуловимая из всех женщин. Думал, что если смогу провести с тобой наедине один день, то этого счастья хватит на всю оставшуюся жизнь.

— А сейчас ты счастлив?

Кассандра прижалась к нему. На ней были длинная твидовая юбка, коричневые замшевые ботинки и короткое меховое манто.

— Счастливее, чем когда бы то" ни было. А ты? Тебе в этот год пришлось нелегко.

Дольф все время помнил о той сложной ситуации, в которой находилась Кассандра, о ее отношениях с Вальмаром и детьми — особенно теперь, когда муж обо всем знает.

— Мне не было тяжело. Мне было чудесно. — В ее взгляде читалась неподдельная любовь. — Я всегда мечтала о таком, но была уверена, что подобного счастья мне не испытать.

Конечно, ее счастье было далеко не безоблачным, но Кассандре хватало и такого, хватало драгоценных часов, которые она проводила в обществе Дольфа.

— Я всегда буду с тобой, — уверил ее он. — Всегда. Даже после своей смерти.

— Не нужно так говорить, — расстроилась она.

— Я имел в виду, глупая барышня, тихую смерть от старости — лет в восемьдесят. И учти — без тебя я никуда не уеду.

Эти слова вызвали у Кассандры улыбку, и они, взявшись за руки, побежали вдоль пруда по направлению к дому. Вернувшись, они с удовольствием выпили чаю, однако чаепитие продолжалось недолго — обоим хотелось совсем другого. Они занимались любовью страстно и жадно, словно ничего более важного на свете не существовало. Потом оба уснули, прильнув друг к другу.

Первым проснулся Дольф. Его разбудил грохот, доносившийся снизу. Потом на лестнице загрохотали сапоги.

Окончательно проснувшись, Дольф сел на кровати. Тут проснулась и Кассандра. Она инстинктивно почувствовала опасность, и глаза ее расширились от ужаса. Не говоря ни слова, Дольф накинул на нее одеяло и, совершенно обнаженный, бросился к двери, но было слишком поздно. В спальню ворвались люди в коричневой форме с красными повязками на рукавах. В первый миг Кассандре показалось, что их целая толпа, но на самом деле штурмовиков было всего четверо.

Дольф натянул халат и недрогнувшим голосом спросил:

— Что это значит?

Но они лишь расхохотались в ответ, а один схватил его за горло и плюнул ему в лицо.

— Вы только послушайте этого еврея!

Двое штурмовиков схватили Дольфа за руки, а третий со всей силы ударил его в живот. Согнувшись пополам, Дольф обмяк. Штурмовик ударил его сапогом в лицо, из разбитого рта хлынула кровь. Тем временем четвертый, очевидно бывший у них за главного, не спеша осмотрелся по сторонам.

— Так-так. А кто это у нас там под одеялом? Еврейская сучка, согревающая нашего великого писателя?

Он шагнул к кровати и сдернул одеяло. Молодчики с интересом уставились на обнаженную Кассандру.

— Да еще какая смазливенькая! Ну-ка, поднимайся!

Помедлив мгновение, Кассандра выпрямилась и грациозно спустила ноги на пол. Ее гибкое, стройное тело дрожало, застывшие от ужаса глаза были обращены к Дольфу. Трое штурмовиков, державших Штерна, вопросительно взглянули на своего начальника. Тот не спеша осмотрел женщину с головы до ног, а она видела лишь Дольфа, задыхающегося от боли и истекающего кровью. Командир обернулся к своим людям и рявкнул:

— Утащите его отсюда. — И добавил, расстегивая ремень:

— Или, может, он предпочитает присутствовать?

Тут к Дольфу вернулось сознание. Он резко вскинул голову, взглянул на Кассандру и яростно крикнул главному из штурмовиков:

— Нет! Не смейте ее трогать!

— Это еще почему, господин знаменитый писатель? У нее что, триппер?

Коричневорубашечники громко расхохотались, а Кассандра затрепетала от ужаса. Только теперь она поняла, что ей угрожает. Никогда в жизни не испытывала она такого страха.

По сигналу командира трое штурмовиков вытащили Дольфа из спальни, и по кошмарному грохоту, донесшемуся в следующий миг, Кассандра поняла, что его скинули с лестницы.

Раздались шум голосов, гневные крики Дольфа. Он звал ее по имени, пытался сопротивляться, но после непродолжительной возни все стихло. Кассандра услышала, как по полу волочат что-то тяжелое. Дольф больше не звал ее. Окоченев от ужаса, она обернулась к командиру штурмовиков и увидела, что он расстегивает штаны.

— Вы убьете его… О Господи, вы его убьете!

Кассандра попятилась; ее сердце бешено колотилось.

Даже в этот миг она думала не о себе, а о Дольфе, которого, возможно, уже не было в живых.

— Ну и что с того? — ухмыльнулся штурмовик. — Для общества потеря будет небольшая. Да и для тебя тоже. Подумаешь, какой-то еврейчик. А ты у нас кто? Маленькая еврейская принцесса?

Синие глаза Кассандры вспыхнули огнем — теперь они горели не только страхом, но и гневом.

— Да как вы смеете! — воскликнула она и вцепилась ногтями ему в лицо. Однако коричневорубашечник отшвырнул молодую женщину ударом кулака.

Лицо его исказилось от ярости, но голос звучал тихо:

— Ну, хватит. Ты лишилась своего дружка, а сейчас тебе предстоит узнать, каково это — принадлежать представителю высшей расы. Я преподам тебе, киска, маленький урок.

Он ловко выдернул из брюк ремень и с размаху хлестнул Кассандру по обнаженной груди. От обжигающей боли она согнулась пополам, обхватив себя руками.

— Господи! — едва выдохнула Кассандра.

Она поняла, что он может убить ее. Сначала изнасилует, а потом убьет. Сгорая от стыда и ярости, Кассандра решила, что у нее нет выбора. Она не такая смелая, как Дольф. Придется во всем признаться этому негодяю. Зажимая ладонями кровоточащие груди, она злобно крикнула своему мучителю:

— Я не еврейка!

— Ах вот как?

Он сделал шаг вперед, вновь занося ремень.

Кассандра увидела, что у него спереди оттопыриваются брюки. Еще немного — и он впадет в неистовство, после чего остановить его будет невозможно.

— Мои документы в сумочке! — поспешно произнесла она с гримасой стыда и отвращения на лице. — Я Кассандра фон Готхард. Мой муж — президент банка «Тильден».

Нацист недоверчиво прищурился, глядя на нее с ненавистью и злобой. Однако замер на месте — похоже, не знал, как себя вести.

— А ваш муж знает, что вы здесь?

Кассандра затрепетала. Если ответить, что Вальмар обо всем знает, он попадет в беду. Если же сказать, что мужу неизвестно ее местонахождение, живой она отсюда не выйдет…

— Муж ничего не знает. Но моя домоправительница в курсе…

— Ловко.

Он медленно вдел ремень в брюки.

— Документы?

— Вон там, — показала Кассандра.

Штурмовик схватил сумочку крокодиловой кожи, щелкнул золотой застежкой и вытащил бумажник. На пол полетели сначала водительские права, потом удостоверение личности. Свирепо оскалившись, нацист обернулся к своей жертве. Кассандра поняла, что документы ее не спасли. Ему все равно, кто она такая. Молодая женщина приготовилась к самому худшему.

Штурмовик долго стоял перед ней, разглядывая свою жертву. Потом со всей силы влепил ей пощечину.

— Шлюха! Стерва поганая! На месте твоего мужа я бы тебя прикончил. Ничего, скоро наступит день, когда за такое мы будем убивать. Надо было бы прикончить тебя вслед за твоим еврейским ублюдком. Ты — грязная, подлая сука! Ты позоришь свою расу, свою страну. Шлюха!

Он развернулся и, грохоча сапогами, вышел из спальни.

Внизу громко хлопнула дверь.

Кончено, все кончено… Дрожа всем телом, Кассандра опустилась на колени. Из обеих грудей сочилась кровь, лицо распухло от ударов, из глаз текли слезы. Молодая женщина легла на пол и затряслась от рыданий.

Она пролежала так долго, возможно, несколько часов.

Она бы отдала все на свете, лишь бы вернуть Дольфа. Думать о дальнейшем было страшно. Внезапно Кассандра подумала, что убийцы могут вернуться, могут поджечь дом, чтобы замести следы. Она лихорадочно стала одеваться. На пороге спальни Кассандра замерла, еще раз глядя на комнату, где родилось их счастье. Она не могла отвести глаз от того места, где видела Дольфа в последний раз. Кассандра непроизвольно подняла его одежду, разбросанную по полу. Всего несколько часов назад, прежде чем броситься друг другу в объятия, они беззаботно сбрасывали с себя все до последней нитки.

Кассандра поднесла к лицу его рубашку, вдохнула знакомый аромат, отдававший лимоном и пряностями. Потом, не выдержав, выбежала из комнаты и бросилась вниз по лестнице.

В прихожей на полу растеклась лужа крови; алый след тянулся к двери — здесь палачи тащили тело к выходу. Кассандра выскочила на улицу, со всех ног бросилась к автомобилю, припаркованному возле тротуара.

Она не помнила, как добралась до Грюневальда. Всю дорогу Кассандра судорожно держалась за руль, сотрясаясь от рыданий. Перед домом она кое-как выбралась из машины, открыла ворота, отперла входную дверь. Стараясь не шуметь, с залитым слезами лицом, она взбежала по лестнице, юркнула в спальню и затравленно огляделась по сторонам. Наконец она дома. Вот ее комната, ее розовая спальня… Розовый цвет был повсюду, розовые стены начали кружиться все быстрее и быстрее. Кассандра без чувств рухнула на под.

Глава 6

Очнулась она в кровати, с холодным компрессом на лбу.

В комнате было темно, но откуда-то доносилось странное гудение. Кассандра не сразу поняла, — что этот гул звучит у нее в голове. Затем она увидела Вальмара. Он смотрел на нее сверху вниз, прикладывал к ее лицу что-то влажное и тяжелое. Потом ее обнаженной груди коснулась горячая ткань, и Кассандра дернулась от мучительной боли. Прошло много времени, прежде чем гул умолк, а взгляд прояснился. Теперь Кассандра смогла отчетливо видеть Вальмара — он сидел на стуле перед кроватью. Муж ничего не говорил, и Кассандра тоже молчала, глядя в потолок остановившимся взглядом.

Вальмар не задавал ей никаких вопросов, лишь время от времени менял компрессы. В спальне было темно. Иногда раздавался стук в дверь, но Вальмар отсылал прислугу прочь.

Наконец, бросив на мужа благодарный взгляд, Кассандра погрузилась в сонное забытье. Когда она проснулась, была уже полночь. Из соседней комнаты пробивался приглушенный свет лампы, и Кассандра увидела, что муж по-прежнему сидит рядом.

Он понял, что она больше не спит, что шок прошел. Он должен был выяснить, что произошло, — ради нее и ради себя.

— Кассандра, поговори со мной. Расскажи мне, что случилось.

— Я тебя опозорила, — едва слышно прошептала она.

Он резко качнул головой и взял ее за руку:

— Не говори глупостей. Дорогая, объясни мне, в чем дело. Я должен это знать.

Вальмар сидел у себя в кабинете, когда вбежала горничная Анна и закричала, что фрау фон Готхард лежит у себя в спальне полуживая. С ней произошло что-то ужасное. Вальмар в панике бросился к Кассандре и увидел, что она лежит без сознания, жестоко избитая. Догадаться о том, что произошло, было нетрудно.

— Кассандра, говори же, — попросил он.

— Этот человек… Он хотел убить меня… Изнасиловать…

Я рассказала ему, кто я…

У Вальмара сжалось сердце от страха.

— Кто это был?

— Они… они схватили его. — Кассандра перешла на шепот:

— Они схватили Дольфа… Они его били… Он лежал весь в крови… Потом… Они утащили его…

Она рывком села на постели, и ее долго, мучительно рвало. Вальмар беспомощно суетился возле нее, держа в руках розовое полотенце с монограммой.

— Один из них остался… Он хотел… Я сказала ему… Я сказала… — Ее лицо скривилось. — Они думали, что я еврейка.

— Ты правильно сделала. Иначе тебя уже не было бы в живых. Его они, возможно, не убьют, но тебя бы точно не оставили в живых.

Вальмар знал, что на самом деле все было бы наоборот, но солгал, чтобы ее успокоить.

— Что они с ним сделают?

Вальмар молча обнял ее за плечи, и Кассандра проплакала еще целый час. Когда ее силы иссякли, она откинулась на подушку, а Вальмар уложил ее поудобнее.

— Тебе нужно выспаться. Я буду сидеть рядом.

Муж действительно просидел у ее изголовья всю ночь и ушел только под утро. Когда Кассандра проснулась, его рядом уже не было! Долгие часы Вальмар с болью смотрел, как от кошмарных видений искажается ее бледное личико, изуродованное синяками. Тот, кто бил Кассандру по лицу, явно не делал скидки на то, что перед ним женщина. Фон Готхард почувствовал, как в его душе пробуждается лютая ненависть.

Так вот он какой, этот Третий рейх. Чего же ожидать в будущем? Неужели человек должен благодарить Бога за то, что не родился евреем? Как вышло, что Германия, его любимая Германия, превратилась в страну бандитов и головорезов, в нацию преступников, избивающих и насилующих женщин, истребляющих людей искусства? Почему прекрасная Кассандра должна расплачиваться за грехи и преступления этого злосчастного общества? Вальмар клокотал от гнева. И несмотря ни на что, скорбел по Дольфу.

Утром фон Готхард отправился принять душ и выпить чашку кофе. Газету он развернул с трепетом, зная, как будет выглядеть извещение о гибели Дольфа. Какая-нибудь маленькая заметка о «несчастном случае». Обычно они проделывали это именно так. Но на сей раз никаких сообщений не было, даже на последних полосах, где печатали всякие незначительные новости. Впрочем, возможно, извещение умудрились втиснуть так, что Вальмар его вообще не заметил.

Два часа спустя он вернулся в спальню жены и увидел, что Кассандра проснулась. Она неподвижно лежала и смотрела в потолок. Когда Вальмар вошел, она даже не взглянула на него.

— Тебе лучше? — спросил он.

Она не ответила, лишь закрыла глаза, потом открыла их вновь.

— Принести тебе что-нибудь?

Она едва заметно качнула головой.

— Я думаю, тебе станет лучше, если ты примешь ванну.

Кассандра долго молчала, а затем с неимоверным усилием перевела взгляд на мужа.

— А что, если они убьют тебя и детей? — спросила она таким тоном, словно все время думала только об этом.

— Не говори глупостей, этого не будет.

Но Кассандра ему не поверила. Теперь она знала, что эти люди способны на все. Они врываются в дом, вытаскивают ни в чем не повинного человека из собственной постели, тащат куда-то, убивают.

— Кассандра, дорогая моя, не беспокойся. Мы в безопасности, — утешал ее Вальмар, отлично понимая, что говорит не правду.

В этой стране ни о какой безопасности не могло быть и речи. И скоро под ударом окажутся не только евреи.

— Не правда, они придут и убьют вас. Я вас выдала. Они обязательно заявятся…

— Этого не будет. — Он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе. — Подумай сама. Я банкир, они во мне нуждаются. Они не сделают ничего плохого ни мне, ни моей семье. Достаточно было тебе упомянуть мое имя, и они оставили тебя в покое, так ведь?

Кассандра кивнула, но оба знали, что над их домом отныне нависла опасность.

— Я опозорила тебя, опозорила, — повторяла Кассандра.

— Прекрати! — не выдержал он. — Все позади. Это был кошмарный сон, но он кончился. Тебе нужно проснуться!

Проснуться? Зачем? Дольф исчез. Кошмарный сон никогда не кончится. Впереди только пустота, боль и ужас. Забыть об этом невозможно. Кассандра хотела только одного — уснуть, навсегда уснуть. Погрузиться в глубокий черный сон, после которого не будет пробуждения.

— У меня на два часа назначены переговоры в банке по бельгийской сделке. Сразу после этого я вернусь домой и проведу с тобой весь день. Ты уверена, что сможешь быть одна?

Кассандра кивнула. Вальмар наклонился и, нежно поцеловал ее тонкие пальцы.

— Я люблю тебя. Поверь мне, все образуется.

Перед уходом он велел Анне отнести наверх поднос с легким завтраком и оставить его возле постели. «Остальным слугам — ни слова», — строго предупредил он.

Анна понимающе кивнула и через полчаса после ухода хозяина отнесла наверх завтрак. На этом плетеном подносе, накрытом белой кружевной салфеткой, Кассандре приносили завтрак каждое утро. Посередине, как обычно, стояла ваза с одной-единственной красной розой; посуда была из лиможского фарфора, который так любила покойная, бабушка.

Кассандра даже не взглянула на горничную. Но когда Анна вышла, молодая женщина встрепенулась — сбоку на подносе лежала сложенная утренняя газета. Вдруг там есть что-нибудь о Дольфе — хотя бы маленькая заметка? Кассандра с трудом приподнялась на локте и зашелестела страницами. В отличие от Вальмара она не просматривала заголовки, а читала все подряд. На самой последней странице петитом было напечатано извещение, что писатель Дольф Штерн минувшей ночью погиб в автомобильной катастрофе. Кассандра пронзительно вскрикнула, и мир для нее погрузился в гулкую тишину.

Примерно с час она лежала неподвижно, потом рывком поднялась и села на постели. Кружилась голова, плохо слушались ноги, но Кассандра все же добрела до ванной и включила воду. Пока наполнялась ванна, она смотрела на себя в зеркало. Вот глаза, которые так любил Дольф. Эти глаза видели, как его выволакивают из собственной спальни, из собственного дома, из ее жизни.

Когда ванна наполнилась, Кассандра заперла дверь на задвижку. Час спустя Вальмар обнаружил ее мертвой жизнь вытекла через перерезанные вены; вода была красной от крови.

Глава 7

Темно-коричневая «испано-сюиза», в который ехали Вальмар фон Готхард, Ариана, Герхард и фрейлейн Хедвиг, медленно катилась за черным катафалком. Было серое февральское утро; с самого рассвета лил дождь, над землей клубился туман.

Состояние души Вальмара вполне соответствовало погоде.

Рядом с ним сидели испуганно притихшие дети, держа за руки свою няню. Красивая госпожа с золотистыми волосами и синими глазами ушла из их жизни. — Лишь Вальмар до конца осознавал весь трагизм случившегося. Он знал, в какой мучительной раздвоенности существовала все это время Кассандра. Она разрывалась не просто между двумя мужчинами, а между различными стилями жизни, образами мышления. Она так и не свыклась со строгими правилами и установлениями сословия, в котором родилась и выросла. Может быть, следовало проявить мудрость и отпустить ее к более молодому сопернику? Но Кассандра была так очаровательна, так мила, так искрилась жизнью — Вальмар всю жизнь мечтал именно о такой жене… И еще ему не давала покоя мысль, что он поступил жестоко, оторвав от нее детей.

Вальмар искоса взглянул на фрейлейн Хедвиг, заменившую детям мать. Суровое некрасивое лицо, добрые глаза, сильные руки. Эта женщина прежде служила гувернанткой при племяннике и племяннице Вальмара. Хорошая женщина, упрекнуть ее не в чем. Но фон Готхард знал, что часть вины за гибель Кассандры лежит и на ней. После трагедии, произошедшей с Дольфом, существование для Кассандры утратило всякий смысл. Она не справилась с утратой, не вынесла страха за Вальмара и семью. Ее поступок можно было объяснить малодушием или приступом безумия, но фон Готхард знал, что дело совсем в другом. В ванной осталась записка, написанная дрожащей рукой: «Прощай… Прости, К.».

Вспомнив эти строчки, Вальмар прослезился. Прощай, милая, прощай…

«Испано-сюиза» остановилась возле ворот Грюневальдского кладбища. Пологие холмы, со всех сторон окруженные, клумбами, красивые мраморные памятники, безразличные к моросящему дождю.

— Мы оставим маму здесь? — удивленно спросил Герхард.

Ариана взглянула на фрейлейн Хедвиг, и та кивнула.

Ворота кладбища открылись, Вальмар жестом велел шоферу ехать вперед.

Заупокойная служба состоялась в Грюневальде, в лютеранской церкви. Никаких посторонних — только приехала мать Вальмара. Вечерние газеты напечатают сообщение о скоропостижной смерти Кассандры фон Готхард, скончавшейся якобы от гриппа. Фрау фон Готхард была такой хрупкой, что вряд ли кому-нибудь это известие покажется подозрительным. А что до представителей власти, то они предпочтут молчать, чтобы избежать огласки.

Лютеранский пастор сопровождал маленькую похоронную процессию в своем видавшем виды автомобиле. В католической церкви служить заупокойную мессу отказались, ибо самоубийство — смертный грех. К счастью, лютеранская церковь оказалась более милосердной. Вслед за Вальмаром к свежевырытой могиле подошла его мать, баронесса фон Готхард, прибывшая на собственном «роллс-ройсе». Два шофера в ливреях осторожно спустили гроб в яму. Тут же находился представитель кладбищенской конторы: торжественное выражение лица, черный зонтик. Священник достал из кармана маленькую Библию, раскрыл заложенную закладкой страницу.

Герхард тихо заплакал, вцепившись ручонками во фрейлейн Хедвиг и сестру. Ариана оглядывалась по сторонам.

Вокруг было так много надгробий, так много имен. Плавные холмы, высокие статуи, памятники, унылые, похожие на призраки деревья. Весной все здесь оживет и зазеленеет, но сейчас на Грюневальдском кладбище царили мрак и уныние, Ариана знала, что никогда не забудет этот день. Всю ночь она проплакала, думая о маме. Девочка всегда немного боялась ее ослепительной красоты, сияющих волос, огромных грустных глаз. Фрейлейн Хедвиг все время одергивала детей, не подпускала к матери, чтобы они не помяли нарядное платье. Было жутко оставлять маму здесь, под дождем, в каком-то деревянном ящике. Как она будет лежать одна под холмиком из зеленого дерна?

Кассандру похоронили на земельном участке рода фон Готхард. Здесь уже лежали отец Вальмара, старший брат, дед с бабушкой, трое теток. А теперь к ним присоединится его нежная невеста, хрупкая жена, чьи глаза лучились загадочным светом, чей смех звенел так мелодично. Вальмар взглянул на своих детей. Ариана, пожалуй, немного походила на мать, но Герхард был совсем другой.

Вот Ариана: тонкие и длинные, как у жеребенка, ножки; белое платьице, белые чулки, темно-синее вельветовое пальто с горностаевым воротником, сшитым из меха, который остался от роскошной шубы Кассандры. Герхард: одет почти так же, как сестра, — белые брючки, белые чулки, темно-синее пальто. Дети — все, что у Вальмара осталось. Мысленно он поклялся, что сумеет защитить их от зла и скверны, погубивших Кассандру. Что бы ни случилось с Германией, как ни исказились бы людские представления о добре и зле, он должен защитить своих детей. Нужно уберечь их от нацистского яда, дождаться дня, когда Германия избавится от Гитлера и его своры. Это не может продолжаться вечно. Буря утихнет, и опять воцарится мир.

— «…И сохрани дитя Твое, Отче наш, и да пребудет она в мире вечном у престола Твоего. Да покоится душа ее в мире. Аминь».

Пятеро скорбящих молча перекрестились и застыли, глядя на темную крышку гроба. Вальмар и пастор держали свои зонтики повыше, чтобы укрыть от дождя женщин и детей.

Казалось, небо льет на землю горькие слезы. Но стоявшие возле могилы не замечали дождя, перешедшего в сплошной ливень. Наконец Вальмар тихо обнял детей за плечи:

— Пойдемте, нам нужно уходить.

Но Герхард заупрямился — он отчаянно замотал головой, во все глаза глядя на гроб.

В конце концов фрейлейн Хедвиг просто взяла его на руки и отнесла к машине. Ариана сама последовала за няней — теперь возле гроба остался один отец. Бабушка тоже вернулась к себе в машину. Ушел и пастор, а Вальмар все стоял над гробом, усыпанным белыми цветами — орхидеями, лилиями и розами. Все эти цветы Кассандра очень любила.

Внезапно Вальмару неудержимо захотелось забрать Кассандру отсюда, не оставлять ее там, под землей, с остальными фон Готхардами, которые были так не похожи на нее. Да, все они — и тетка, и отец, и погибший на войне брат — были совсем другими. Кассандра фон Готхард, умершая в тридцать лет, слишком для них молода, слишком похожа на ребенка… Вальмар стоял, не в силах пошевелиться, и все не мог поверить, что ее больше нет.

Вернулась за ним Ариана. Он почувствовал, как маленькая ручка стиснула его пальцы, и, посмотрев вниз, увидел потемневшее от дождя синее пальто с горностаевым воротником.

— Папа, нам нужно ехать. Мы увезем тебя домой.

Девочка выглядела такой взрослой, такой мудрой, такой любящей. Ее большие синие глаза были чем-то неуловимо похожи на глаза той, которую Вальмар потерял. Ариана не обращала внимания на дождь. Она неотрывно смотрела на отца снизу вверх, цепко держа его за руку. И тогда Вальмар молча кивнул. По его лицу текли слезы и капли дождя. С вымокшего котелка на плечи тоже сбегали струйки, но он не замечал этого, чувствуя лишь прикосновение маленькой ручонки.

Отец и дочь зашагали к машине, не оглядываясь назад.

Шофер закрыл за ними дверцу, и «испано-сюиза» тронулась с места. Тогда кладбищенские рабочие стали забрасывать гроб комьями земли. Скоро могила превратится в зеленый холмик, и Кассандра фон Готхард окончательно присоединится к тем, кого при жизни не знала и кто ушел прежде нее.

Глава 8

Он ждал на нижней площадке лестницы.

— Ариана!

Куда она запропастилась? Еще немножко, и они опоздают.

Этаж, где раньше находилась детская, был переоборудован — ведь теперь там жили не маленькие дети, а подростки.

Вальмар не раз собирался перевести Ариану и Герхарда на второй этаж, поближе к себе, но дочь и сын слишком привыкли к своим комнатам, а кроме того, фон Готхард никак не мог решиться изменить интерьер в покоях Кассандры, которые были заперты вот уже семь лет.

Тренькнули часы, и, словно дождавшись этого сигнала, наверху зажегся свет. Вальмар увидел, что по лестнице спускается Ариана в белом платье из тончайшего органди, в золотистые локоны вплетены маленькие белые розы. Вальмар залюбовался дочерью — матовым оттенком ее кожи, точеными чертами лица, радостным сиянием синих глаз. Девушка медленно спускалась по ступенькам, а сзади, ухмыляясь, выглядывал ее брат. Он-то и нарушил волшебство этого мгновения — крикнул отцу:

— А она ничего, правда? Конечно, для девчонки.

Ариана и отец переглянулись, и Вальмар взглянул на сына с усталой улыбкой.

— Я бы сказал, что она выглядит просто потрясающе, — сказал он.

Весной этого года Вальмару фон Готхарду исполнилось шестьдесят пять лет. Жить в стране день ото дня становилось все труднее, а человеку пожилому — тем более. Третий год продолжалась мировая война. Правда, на образе жизни семьи фон Готхард это никоим образом не отражалось. Да и столица рейха не слишком страдала от военных тягот — город стал еще красивее, еще оживленнее. Каждый день балы, спектакли, всевозможные празднества и развлечения. Вальмар в свои годы уже с трудом выдерживал этот ритм безумного, натужного веселья. А ведь у него хватало дел и без исполнения бессмысленных светских обязанностей — много сил отнимало управление банком, не жалел Вальмар времени и для своих детей, Которых решил во что бы то ни стало уберечь от нацистской заразы. Обе эти задачи оказались не из легких, но пока Вальмару удавалось с ними справляться.

Банк «Тильден» прочно стоял на ногах, отношения с властями складывались неплохо, и Вальмар знал, что его семье ничто не угрожает — как банкир он был нужен нацистской партии, а это гарантировало ему и детям защиту.

Когда Ариана и Герхард подросли, оказалось, что они при всем желании никак не могут включиться в деятельность молодежной фашистской организации. Дело в том, что Герхард неважно учится, страдает астмой, а кроме того, болезненно застенчив. Что же касается девочки, то после трагической смерти матери она как бы не в себе — все не может оправиться от шока. Вдовцу-аристократу, владевшему собственным банком, выжить в нацистской Германии было не так уж сложно — для этого требовались терпение, осторожность, а главное — умение не видеть лишнего и вовремя промолчать.

Однажды — это было через три года после гибели Кассандры — Ариана отправилась навестить господина Ротмана, меховщика, услугами которого семья фон Готхард пользовалась с незапамятных времен. Ариана не раз бывала там с матерью, и Ротман угощал ее горячим какао, печеньем, дарил пушистые хвостики, которыми Ариана так любила играть. А тут она увидела, что магазин оцеплен людьми с повязками на рукавах. Вывеска была сорвана, стекла выбиты, на стене крупными буквами выведено: ЕВРЕЙ.

Ариана бросилась к отцу, в банк. Она вбежала в его кабинет вся заплаканная, но Вальмар запер за ней дверь и твердым голосом сказал:

— Ариана, об этом ни с кем разговаривать нельзя! Ни с кем — ты поняла? И вопросов задавать не нужно. О том, что ты видела, следует помалкивать.

Ариана уставилась на него, ничего не понимая.

— Но я была там не одна, другие люди тоже видели… Там стояли солдаты с ружьями, все окна были выбиты… И еще, папа, я видела там кровь!

— Ничего ты не видела. Ты вообще там не была.

— Но…

— Молчи! Сегодня мы с тобой вместе обедали в Тиргартене, а потом вместе отправились ко мне на работу. Ты посидела у меня в кабинете, выпила чашку какао, после чего шофер отвез тебя домой. Тебе все ясно?

Ариана никогда еще не видела отца таким. Ясно? Нет, она ничего не понимала. Неужели отец испуган? Но ведь они не посмеют сделать ему ничего плохого. Он — важный человек, банкир. К тому же не еврей. И все же куда исчез Ротман? Что теперь будет с его магазином?

— Ариана, ты меня поняла? — сурово, почти сердито, повторил отец.

Ариана чувствовала, что он сердится не на нее…

— Да, поняла. — И тихонечко добавила:

— Но почему?

Вальмар фон Готхард тяжело вздохнул и опустился в кресло. Кабинет у него был просторный, с массивной мебелью.

Двенадцатилетняя Ариана, сидевшая по ту сторону огромного письменного стола, казалась совсем маленькой. Как ей это объяснить? Что сказать?

Через год после этого инцидента начались еще более страшные времена — в сентябре грянула война. Вальмар удвоил меры предосторожности, и благодаря этому до сих пор с его семьей ничего плохого не случилось. Дети были живы и здоровы. Герхарду исполнилось двенадцать с половиной, Ариане — шестнадцать. В их жизни мало что изменилось. Разумеется, сын и дочь подозревали, что их отец ненавидит Гитлера, но эта тема никогда не обсуждалась. Всякий знал, что ругать фюрера вслух слишком опасно.

Семья фон Готхард по-прежнему жила в Грюневальде, дети ходили в те же учебные заведения, в ту же церковь.

Единственное, что в последние годы изменилось, — очень сузился круг знакомых; фон Готхарды почти перестали ходить в гости. Вальмар объяснял детям, что страна находится и состоянии войны, и поэтому лучше пореже выходить из лома. Герхард и Ариана понимали это и не спорили. Но в Берлине было так весело! Повсюду красивые мундиры, смеющиеся солдаты, хорошенькие девушки. По вечерам из соседних домов доносились звуки музыки — там устраивали банкеты и приемы. Казалось, столица Третьего рейха погрузилась в атмосферу безудержного веселья. Но дети фон Готхарда знали, что вокруг происходит и немало грустного. Отцы и старшие братья их сверстников воевали на фронте, многие уже погибли. Соученики дразнили Ариану и Герхарда тем, что их отец отсиживается в тылу, но в глубине души брат и сестра были рады, что Вальмар уже слишком стар для войны.

Мысль о том, что вслед за матерью они могли бы лишиться и отца, казалась им невыносимой.

— Но ведь для балов ты не слишком старый? — спросила как-то Ариана у отца с озорной улыбкой.

Той весной девочке исполнилось шестнадцать, и она мечтала попасть на свой первый бал. По раннему детству она помнила, что папа и мама когда-то весьма активно вели светскую жизнь. Но последние семь лет Вальмар нигде не бывал, кроме банка. Каждую свободную минуту он проводил дома — у себя на втором этаже или с детьми. После смерти Кассандры балы и званые вечера для него кончились. Но дети плохо помнили мать. Они не знали, как и почему она умерла: Вальмар никогда им об этом не рассказывал.

— Ну так что, папа? Мы пойдем на бал? Ну пожалуйста!

Девочка смотрела на Вальмара так умоляюще, что он не выдержал и улыбнулся:

— На бал? Сейчас? В военное время?

— Ну папа, сейчас все ходят на балы. Даже у нас, в Грюневальде, люди развлекаются ночи напролет.

Это была правда. Даже в тихом, респектабельном Грюневальде шум и музыка часто не стихали до рассвета.

— Не слишком ли ты молода для балов?

— Молода? — Ариана наморщила носик, явно унаследованный не от отца, а от матери. — Мне ведь уже шестнадцать!

В конце концов не без помощи Герхарда, Ариана своего добилась. И вот теперь она спускалась по ступенькам, похожая на сказочную принцессу в своем воздушном наряде, который соорудила фрейлейн Хедвиг, мастерица на все руки, — Ты смотришься просто очаровательно.

Ариана совсем по-детски улыбнулась и с одобрением посмотрела на белый фрак отца.

— Ты тоже ничего.

В этот момент подал голос Герхард.

— А по-моему, вид у вас обоих довольно дурацкий, — со смехом крикнул он сверху.

Но было видно, что он тоже гордится красавицей сестрой.

— Иди спать, урод! — весело крикнула ему Ариана и легко сбежала вниз по ступенькам.

Перед самым началом войны место «испано-сюизы» в гараже занял черно-серый «роллс-ройс». Автомобиль уже стоял перед подъездом, пожилой шофер держал дверцу открытой. Ариана набросила на плечи легкую шаль и, вся в трепетании белоснежных кружев, скользнула в машину. Оперный театр, где проводился бал, сиял огнями. Широкий бульвар в эту весеннюю пору был необычайно хорош.

Унтер-ден-Линден за военные годы ничуть не изменилась.

Вальмар горделиво посмотрел на свою нарядную дочь, припавшую к окну автомобиля.

— Волнуешься?

— Очень! — кивнула она.

Ариана была сама не своя от счастья — наконец-то она дождалась своего первого бала.

Все оказалось еще чудеснее, чем она думала. Просторная лестница была устлана красным ковром; в вестибюле сияли хрустальные люстры. Женщины были в вечерних платьях и сверкали бриллиантами; мужчины щеголяли в парадных мундирах, украшенных орденами, или в белых фраках и белых галстуках. Единственное, что покоробило Вальмара, — огромный нацистский флаг со свастикой.

Из зала маняще доносилась музыка, там кружились изящные кавалеры и нарядные, сверкающие драгоценностями дамы. Широко раскрытые глаза Арианы были похожи на два огромных аквамарина; рубиновый ротик был восхищенно приоткрыт.

Первый вальс она танцевала с отцом, а затем Вальмар отвел ее в сторонку, где уже собрались его коллеги-банкиры.

Минут двадцать Ариана простояла рядом с отцом, весело болтая со знакомыми и глядя на танцующие пары. Затем Вальмар вдруг увидел, что на нее пристально смотрит высокий молодой человек, о чем-то перешептывающийся с приятелем. Вальмар отвернулся от высокого офицера и пригласил дочь на танец. Он знал, что ведет себя не очень красиво, но так хотелось отсрочить неизбежное… Конечно, Вальмар знал, что Ариана будет танцевать и с другими мужчинами. Но эти мундиры… Очевидно, ничего не поделаешь. Оставалось только надеяться, что для всех этих кавалеров девочка слишком юна.

Но, кружась с дочерью в танце, фон Готхард понял, что такая красавица не может остаться без мужского внимания.

Она была не просто юной, свежей и очаровательной — в темно-синих глазах ощущалась магическая сила, действовавшая на мужчин гипнотически. Вальмар заметил это по реакции своих друзей. Когда на тихом и спокойном лице Арианы внезапно появлялась улыбка, казалось, что золотые лучи солнца вспыхивали на поверхности горного озера. Было в этих юных чертах что-то волшебное, что-то притягивающее, вызывающее неудержимое желание узнать эту девушку поближе. Ариана была тоненькой и невысокой — едва доставала до плеча Вальмару, даже Герхард ее перерос. Но как легко скользили по паркету ее ножки!

Как только Вальмар и Ариана вернулись к столику, молодой офицер тут же приблизился к ним. Вальмар внутренне напрягся. Если уж это неизбежно, почему обязательно военный? Лучше бы какой-нибудь молодой человек, не находящийся на службе у рейха. Все эти люди в мундирах были для него не личностями, а членами одной хищной шайки. Они угрожали, насиловали, убивали, это они погубили Кассандру.

— Герр фон Готхард?

Вальмар сухо кивнул. Молодой человек вскинул правую руку в нацистском приветствии:

— Хайль Гитлер!

Улыбка Вальмара стала ледяной.

— Насколько я понимаю, это ваша дочь?

Больше всего фон Готхарду хотелось врезать офицеру по физиономии, но, взглянув на Ариану, он неохотно ответил:

— Да. Вообще-то она еще слишком юна для подобных вечеров, однако я все же взял ее с собой. Но при одном условии — все время быть рядом со мной.

Ариана удивленно воззрилась на него, но ничего не сказала. Молодой офицер понимающе покивал и ослепительно улыбнулся девушке, похожей на принцессу из сказки. Зубы у офицера были ровные и белые, губы яркие и изящно очерченные, а улыбка необычайно обаятельная. Вальмар заметил, что глаза у него такие же синие, как у Арианы, но волосы были гораздо темнее, почти черные. Высокий, широкоплечий красавец, да и мундир был ему к лицу — еще больше подчеркивал стройность фигуры.

Офицер учтиво поклонился Вальмару — этот жест относился к эпохе, когда еще не было принято вместо «здравствуйте» говорить «хайль Гитлер!». Щелкнув каблуками, он представился:

— Я — Вернер фон Клауб. — И, улыбнувшись Ариане, продолжил:

— Я вижу, что фрейлейн фон Готхард очень молода, но все же надеюсь, что вы доверите ее моему попечению. Всего на один танец.

Вальмар заколебался. Он знал семью фон Клауб и понимал, что ответить отказом на столь любезное предложение было бы неприлично, тем самым он нанес бы оскорбление и почтенному семейству, и военному мундиру. К тому же Ариана смотрела на него с такой надеждой… Нет, отказать было невозможно. Да и как противостоять всем этим мундирам, если они заполонили белый свет…

— Не могу вам отказать, — с явным сожалением в голосе сказал он, глядя на дочь ласково и нежно.

— Правда, папа? Можно? — Огромные глаза Арианы радостно вспыхнули.

— Да, можно.

Фон Клауб поклонился вновь — на сей раз уже Ариане — и увлек ее за собой. Они медленно вальсировали по залу, похожие на принца и Золушку. Казалось, эти двое созданы друг для друга. «Смотреть на них — одно удовольствие», — сказал вслух сосед Вальмара. «Может быть, и так, но не для меня», — подумал фон Готхард. Он только теперь понял, какая новая и опасная угроза нависла над его семьей. Хуже всего то, что под ударом могла оказаться его девочка, Ариана. Взрослея, она становилась все очаровательнее. Вечно держать ее взаперти не удастся — это Вальмар понимал. Рано или поздно он ее лишится. И скорее всего достанется она одному из «тех». Как странно, думал фон Готхард, наблюдая за танцующей дочерью. В другой жизни, в другую эпоху фон Клауб был бы хорошей партией, этого приятного молодого человека охотно принимали бы в доме, рассматривали бы как потенциального жениха. Но мундир олицетворял всю скверну мира. Сама мысль о подобном союзе была ему невыносима.

Когда танец кончился, Ариана вопросительно оглянулась на отца. Он хотел отрицательно покачать головой, но почувствовал, что это было бы слишком жестоко. Пришлось дать согласие. То же повторилось и перед третьим танцем. Но после этого офицер наконец проявил тактичность, подвел Ариану к отцу, поблагодарил и пожелал им обоим приятно провести вечер. Однако улыбка, с которой он взглянул на Ариану, подсказала Вальмару, что знакомство с Вернером фон Клаубом на этом не закончено.

— Ариана, он сказал, сколько ему лет?

— Двадцать четыре. — Девушка смотрела на отца с улыбкой. — Знаешь, он очень милый. Он тебе понравился?

— Главное — понравился ли он тебе?

Ариана равнодушно пожала плечами. Впервые за весь вечер Вальмар рассмеялся:

— Так-так, начинается. Я вижу, дорогая, что ты разобьешь много мужских сердец.

Только бы не разбила отцовское, подумал он. Он так долго оберегал дочь от фашистской заразы, что просто не вынесет, если девочка не устоит перед духом времени.

Но Вальмар тревожился напрасно. Шли месяцы, а дочь не давала ему поводов для беспокойства. Вернер фон Клауб и в самом деле пару раз появился у них в доме, но на этом все и кончилось. Молодой офицер находил Ариану обворожительной, но на его вкус девушка была чересчур юна и слишком застенчива. Вернер предпочитал общество более зрелых женщин, которым его мундир казался неотразимым. Ариана фон Готхард была слишком зелена, а ждать, пока она повзрослеет, у Вернера фон Клауба желания не было.

Вальмар был рад, что это ухаживание закончилось. Еще больше его утешило то, что Ариана не слишком опечалилась, когда кавалер перестал появляться у них в доме. Девушка была вполне довольна своей жизнью. Ей хорошо жилось с отцом и братом, в школе у нее было множество подруг. Пожалуй, Ариана могла показаться недостаточно зрелой для своего возраста. Отчасти виновен был Вальмар, ревниво оберегавший ее от любого внешнего воздействия. Но невинность и неопытность странным образом уравновешивались в Ариане совсем недетской мудростью, результатом ранней утраты и перенесенного горя. Смерть матери, которую девочка толком и не знала, тем не менее легла тенью на ее еще не сформировавшийся характер. В глазах юной красавицы поселилась затаенная грусть, столь свойственная детям, выросшим без матери. Но печаль эта объяснялась исключительно причинами внутренними, ибо лишений и горя, связанных с военной порой, Ариана не знала. Начиная с 1943 года бомбежки Берлина участились, и обитателям дома в Грюневальде нередко приходилось проводить ночь в подвале, служившем бомбоубежищем. Однако впервые с реальностью войны девушка столкнулась лишь весной 1944-го, когда ей было восемнадцать.

Натиск союзников нарастал, и Гитлер издал ряд указов, укрепивших систему тотальной войны.

Как-то раз, вернувшись из гимназии, Ариана обнаружила, что дверь салона закрыта — Бертольд объяснил, что господин фон Готхард беседует с другом. ;

— А с кем именно? — с улыбкой спросила Ариана.

Старый Бертольд в последнее время совсем оглох. Девочка знала дворецкого с самого детства — у нее было ощущение, что Бертольд жил в их доме всегда.

— Да, фрейлейн, — с важным видом кивнул старик, и его суровое, словно вырубленное из камня лицо расплылось в улыбке. Ариана поняла, что он ее не расслышал.

Тогда она повысила голос и терпеливо повторила вопрос. В отличие от Герхарда она никогда не позволяла себе подтрунивать над глухотой старика. Бертольд души не чаял в мальчике и готов был простить ему что угодно.

— Так кто у отца?

— А… Я не знаю, фрейлейн. Господин фон Готхард не сказал мне. Гостя впустила фрау Клеммер. А я был внизу, помогал господину Герхарду привести в порядок лабораторное оборудование.

— О Господи, только не это!

— Что?

— Ничего, Бертольд. Спасибо.

Ариана беззаботно пересекла просторный вестибюль. Она привыкла к этим залам, к роскошному убранству, к обилию слуг — другой жизни девушка просто не знала, и ей невозможно было представить себе, что можно жить как-то иначе.

На лестнице она встретилась с фрау Клеммер. Утром они разговаривали о том, что пора бы уже отпереть покои матери. Во-первых, после несчастья прошло девять лет, во-вторых, Ариане исполнилось целых восемнадцать лет, и жить на одном этаже с Герхардом, постоянно устраивавшим беспорядок и взрывы в своей химической лаборатории, становилось невыносимо. В университет Ариана пока поступать не собиралась. Они с отцом решили подождать с продолжением учебы до конца войны. Через два месяца девушка окончит гимназию и почти все время будет проводить дома. Ариана собиралась всерьез заняться домашним хозяйством, благотворительностью, помогать раненым. Она и сейчас уже работала в госпитале медсестрой, но всего два раза в неделю.