Увы, но до сих пор они так и не могли определить, сколько человек принимало участие в убийстве. Один? Группа? Следов транспорта на дороге возле калитки не зафиксировано. Асфальтовое покрытие – сухое, как прах. Вот и гадай – чи была тачка, чи нэ была… Впрочем, если это работа михайловцев или коломенцев, то приперлись бы они сюда по-пижонски на «Мерседесах». Пешком-то такие ходить давно разучились. Правда, сам Грант, когда требовалось, ходил скромненько пешком и на автобусах ездил… Можно, конечно, предположить, что для его устранения тоже кого-то наняли и этот оригинал-душегуб Гранта переиграл, а возможно…

– Я думаю, надо сегодня же послать сотрудников проверить и этот местный цыганский табор, – Касьянов знай гнул свою линию. – Чем черт не шутит, возможно, это и цыгане?

Колосов прикинул: нечистого прокуратура помянула, наверное, уже в сотый раз. И охота людям накликать? Цыгане еще тоже… Что ж, все знают: в трех километрах отсюда, в районе Мебельного поселка, раскинулась так называемая Цыганская слобода. Местная администрация землю под строительство выделила, и там сейчас братья-ромалы хибарки свои трехэтажные с подземными гаражами возводят. Никите уже приходилось бывать в том месте, правда, не по столь крутым делам, как заказное убийство. Что ж, теоретически, конечно, и цыгане могли ко всему этому руку приложить. С них, как заметил начальник Раздольского ОВД, вообще станется.

Однако как-то все это чересчур – сломанная шея, порванное горло… «Чем его звезданули?» – вспомнился вопрос Халилова. И правда, чем? Орудие преступления на месте не найдено. Результаты судебно-медицинской экспертизы, если повезет, прояснят картину, а пока…

– Семен Павлович вас зовет, – к ним подошел эксперт-криминалист, только что закончивший панорамную съемку места происшествия.

Труп Антипова, уже осмотренный и сфотографированный, теперь лежал на брезентовых носилках у стены дома (ждали из района «труповозку»). Над лужей крови в траве выписывали восьмерки мясные мухи, гудящие точно «Боинги».

– Я вот на что хотел бы обратить ваше внимание, коллеги, – судмедэксперт – крошечный, седенький, настоящий гном (однако за глаза все в Главке и по всей области звали его, точно грозного Берию, просто Палыч) – быстро стряхнул травинки, прилипшие к рабочему комбинезону. – На расположение следов крови. Гольцов все запечатлел, так сказать, пленку только надо другую, учтите, Анатолий Павлович, – обратился он к Касьянову. – Импортная подведет, не доверяйте иностранщине… Но я отвлекся в сторону. Итак, взгляните, – судмедэксперт указал на поленницу и на доски забора. – Механизм всей этой алой палитры весьма, на мой взгляд, необычен.

– В чем дело? – Касьянов насторожился.

– Видите ли, я все больше склоняюсь к мысли, что эти потеки, точнее, это даже не потеки, потому что кровь сюда натечь никак не могла, имеют так сказать искусственное происхождение.

Колосов тоже прислушался повнимательнее: Палыч имел скверную привычку весьма витиевато излагать свои выводы, однако еще не было случая, чтобы они оказались ошибочными.

– Механизм причинения смерти, на мой взгляд, был следующим: на потерпевшего неожиданно напали сзади. Смерть его была почти мгновенной, причиной стал перелом шейных позвонков. Рана на горле имеет уже посмертное происхождение. Вот эти следы, – тут эксперт указал на капли крови на нижних ветвях жасмина, – вполне могли образоваться в момент нанесения потерпевшему раны в горло. Кровь сфонтанировала. Но вот эти на заборе и эти на поленнице появились уже после.

– Как это после? – Касьянов вздохнул устало: говорливый старикан что-то мудрит.

– Они слишком удалены от трупа, и форма их совершенно не характерна для спонтанных брызг. Они обильны. Однако это не мазки. Нельзя предположить, что убийца таким способом пытался обтереть о забор и дрова перепачканные в крови руки. По виду эти следы напоминают потеки – кровь стекала сверху вниз, однако они расположены слишком низко для того, чтобы…

– Семен Павлович, я что-то не врубаюсь, – честно признался Никита, – все никак не дойдет.

Судмедэксперт опустился на корточки.

– Тот, кто расправился с Антиповым столь необычным способом, коллеги, и дальше вел себя не совсем адекватно. – Очки Палыча остро блеснули на солнце. – Возможно, все происходило так: некто сидел вот тут возле трупа, зачерпывал кровь, вытекающую из раны, пригоршней и…

Колосов переглянулся со следователем.

– Вы нам байку про вампира никак желаете рассказать, Семен Павлович? – устало усмехнулся тот.

– Я не утверждаю, что кто-то употреблял внутрь, пил кровь, вытекшую из раны на горле потерпевшего, – невозмутимо парировал эксперт. – Я всего лишь делаю предположение о весьма необычных манипуляциях с нею: некто, возможно, сидел над трупом либо, вот как я сейчас, на корточках, либо опускался на четвереньки и, зачерпывая ладонью кровь, намеренно, я повторяю, намеренно выплескивал ее сюда, сюда и вот сюда.

– Зачем? – искренне удивился Колосов.

– Вы это у меня спрашиваете? – Бровки Палыча поползли вверх. – Словом, все это мои предположения, возможно, я и ошибаюсь.

«Черта с два ты ошибаешься», – Колосову внезапно стало жарко. Солнце начинало заметно припекать. Середина мая выдалась необычно теплой. Многие сулили холода: дуб еще не распускался, черемуха только-только отцвела. Однако начальник отдела убийств в народные приметы, как и во всякую мистику, верил слабо.

Остаток времени до оперативки у начальства, проведенный на месте происшествия, был заполнен обычной оперативно-следственной суетой: выделялись сотрудники для отработки дачного поселка, опроса жителей, согласовывался план поисковых мероприятий, о которых надо было докладывать руководству, назначались ответственные за проверки каждой отдельной версии по делу. Делались попытки применить служебно-розыскную собаку, но псина отчего-то след наотрез брать отказалась, только жалобно скулила. Кто их, собак, разберет!

Колосов выполнял свои начальственные функции как автомат: за добрую чертову дюжину лет работы в розыске весь этот официоз от зубов отскакивал. Бессонная ночь давала себя знать. Посторонние мысли терзали только две: эх, гуд бай теперь отпуск. Что ж, сам напросился. А на инициативных у нас, как и везде, воду возят. И – самая горькая: это ж надо, какое задержание упустить, какая филигранная работа коту под хвост!

И-эх, опоздали!

Несмотря на малолюдный пока еще дачный «несезон», за забором собралась кучка любопытных граждан. Понятых для осмотра искали по всему поселку – сначала никто идти не хотел, а теперь, поди ж ты, набежали. С местными беседовали оперативники Раздольского отдела и участковый. По их унылым лицам Колосов понял: все туфта, ни крупицы полезной информации.

– С нами сила крестная… Оборони бог, оборони бог…

Он вышел за калитку. Со стороны улицы к забору плотно прижала лицо сгорбленная женщина в рваной телогрейке, ботах и завинченном на голове в какой-то немыслимый грязный тюрбан шерстяном платке. Он потянул носом: шибануло смрадом немытого тела и табака.

– Оборони бог, оборони, – бормотала эта оборванка. Тусклые глаза ее были устремлены на садовую дорожку, по которой двое патрульных ППС несли на носилках к подогнанной к воротам «Скорой» тело Гранта. – В лесу, в чаще обернется-перевернется… Смерть, всему смерть… Глаза как уголья, у-у-у… Их в ночи – видеть не моги… Беги, не то загрызет…

– Что за чучело? – тихо осведомился Колосов у участкового. – Бомжиха?

Тот украдкой крутанул у виска пальцем.

– Это Серафима наша Остроухова, Синеглазка Сима. Ее тут все так зовут – и в Мебельном поселке, и здесь. Тронутая, – пояснил он. – Прежде просто запойная была с приветом. У винного все на Мебельном ошивалась. Сколько я ее гонял! Но тогда хоть что-то соображала еще, а теперь… Это градусы в ней, товарищ майор, прогрессируют. Чушь какую-то бормочет, не поймешь ее. Надо бы в приемник-распределитель, а кто ее такую туда возьмет, а насчет психушки… Да у нас в районе ЛТП и тот закрыли – денег ни на что нет. А эту полоумную пьяницу…

– Не бреши, не бреши, Евгеньич, не вводи начальника в заблуждение насчет чего не знаешь – не с водки Серафима помешалась, со страху. – Колосов с удивлением глянул на вынырнувшую из толпы зевак и бесцеремонно вмешавшуюся в разговор, который она явно подслушала, опрятную старушку в цветастом байковом халате и калошах. – Вот участкового бог послал, не переврамши не расскажет ничего!

Колосов кисло глянул на старую ябеду: сейчас жаловаться начнет, что участковый на ее «сигналы» не реагирует. Но старуха заговорила о другом.

– Со страху Серафима помешалась, – повторила она уверенно. – Убей бог. И доктор так сказал в больнице. В ум ей что-то вступило такое. А дело-то было в аккурат после яблочного Спаса. Напугал ее кто-то. Вот и замутилась она. Мы уж с соседками тут к ней приступали: может, стряслось что, может, по-женски кто на большой дороге обидел. Скажи, мол. Молчит все. Глаза такие вот дикие, да бормочет себе. И смерть все поминает, – старуха истово перекрестилась.

Колосов покосился на Синеглазку Симу. Бомжиха так и не отошла от забора. Блеклые губы ее монотонно двигались, словно она пережевывала жвачку.

Никита поспешил к машине: день только начинается, а работы хоть отбавляй. Впоследствии он не раз размышлял над тем, отчего это за бестолочной суетой мы порой совершенно не обращаем внимания на то, что действительно важно и существенно для дела? И виновато, увы, в нашей нерадивости не равнодушие, не халатность, а просто НЕЗНАНИЕ. Судьба порой являет нам прямые намеки, но не дает до поры самого основного – ключа, чтобы их правильно истолковать.

Глава 4

КЛАН

– Прискорбно сознавать, но в последнее время, дорогие мои друзья, мы встречаемся с вами в основном по таким вот печальным поводам. Вот и еще одна утрата, великая потеря, не постесняюсь этого слова, – невосполнимая, роковая для нашей многострадальной культуры, брошенной сейчас на произвол…

Катя вздохнула украдкой: она не любила путаных траурных речей. Тем более в такой солнечный и светлый майский денек. Не любила она и похорон, и кладбищ, и трагических маршей, и слез, и отверстых могил, куда с тихим стуком опускают гробы, и влажной кладбищенской земли, которую надо бросать туда, вниз, на глянцево-дубовую крышку…

Было на свете еще много всего, чего она не любила, но все эти «нелюбви» и антипатии приходилось переживать про себя, потому что их открытое проявление означало бы прямое неуважение и дерзость. К кому? К тем людям, которые…

Сюда, на Ваганьково, на похороны Кирилла Арсентьевича Базарова она пришла исключительно ради Вадима Кравченко. Он предупредил ее: «Лучше, если мы будем там вместе, как настоящая семейная пара. Отец очень просил…» И улыбнулся. Катю покоробила эта неуместная и самодовольная улыбка собственника. Веселиться, упоминая о похоронах! Нет, Вадька, несмотря на весь свой внешний лоск, ты все же дурно воспитан. И жутко самонадеян. Катю порой изумляло до глубины души: ну почему они, такие разные, и столько лет вместе с Вадькой? Ведь по сути – они действительно «семейная пара», только вот…

Кравченко, как и Сергея Мещерского, Катя знала, как ей иногда казалось, миллион лет. Так уж получилось, что они всегда были с ней. Стоило лишь снять трубку и набрать номер. То, что они были закадычными друзьями еще со времен учебы в Институте Азии и Африки им. Лумумбы, с одной стороны, очень ей нравилось, а с другой – раздражало и даже порой злило. Столь противоположные чувства испытывала она к этой дружбе оттого, что…

Вот, например, два года назад она совсем было уж решилась сделать свой выбор – Мещерский в глубине души всегда нравился ей больше (несмотря на свой невысокий рост и хрупкий вид), и мечталось, что именно этот хорошо воспитанный, застенчивый и добрый парень наденет ей на палец золотой блестящий ободок. Она даже дала ему понять, что ждет решительных шагов, а Сереженька Мещерский…

Только год спустя она узнала о том самом «мужском» разговоре между Мещерским и Кравченко в пивбаре на бывшей улице Семашко. Тогда они толковали о ней. Точнее, говорил, громогласно и вызывающе, один Кравченко, а Мещерский больше молчал. Нет, они не опускались до пошлости, не тянули спички, не метали орлянку, вручая судьбу легкомысленному жребию. Они просто говорили друг с другом как товарищи, как самые близкие и дорогие люди. И решили все сами по-мужски, между собой, даже и не поинтересовавшись, согласна ли она с их решением.

С того памятного вечера Мещерский надолго исчез с Катиного горизонта. Не объясняя причин. А затем появился. Потому что… он бы, конечно, объяснил ей – почему вернулся (Катя чувствовала), только вот она сама потеряла охоту спрашивать. Ей все это на какой-то миг даже показалось забавным. А потом как-то стало все равно, потому что Вадим Андреевич Кравченко, утвердившийся в ее жизни, как он любил говаривать, всерьез и надолго, вовсю распускал свой павлиний хвост, источая нежность и обаяние. В глазах всех «драгоценный В. А.» стал «ее молодым человеком». О них даже говорили «милая пара». А Мещерскому досталась всего лишь старомодная роль «друга семьи».

Сейчас, стоя среди тихой траурной толпы родных, близких и просто скорбящих людей, Катя, как всегда, чувствовала, что и Кравченко, и Мещерский рядом. Она слушала оратора и тихонько восхищалась им: какой проникновенный бархатный баритон со слезой, какие благородные манеры! Актер, наверное. Она шепотом осведомилась у Вадима, кто же это такой. Оказалось – бывший директор ЦДРИ, и он явно не торопился покидать траурную трибуну, величая покойного «учителем, гениальным мастером и неповторимым художником». Кравченко, наклонившись к Катиному уху, пояснил: на похороны ждали правительственную делегацию, а она задерживалась. Поэтому все речи затягивали, чтобы, не дай бог, не свернуть церемонию до приезда высоких гостей.

Внезапно по толпе, словно ветерок, прошелестел вздох облегчения: вроде прибыли. Но оказалось, что это делегация от Союза кинематографистов и жюри конкурса «Кинотавр». Через толпу протискивались какие-то совершенно незнакомые люди, тащили охапки цветов, венки. Замигали фотовспышки.

Катя поискала в толпе знакомых: вон отец Кравченко – его рост и стать, несмотря на груз семидесяти лет, все еще выделяют его из толпы. Помнится, Катю первоначально весьма удивляла тесная дружба Кравченко-старшего – генерала КГБ – со многими весьма знаменитыми деятелями искусств. В просторной квартире на улице Неждановой в торжественные семейные даты за столом собирались многие из тех, кого Катя частенько видела по телевизору или о ком читала в газетах. Потом, со временем, она перестала удивляться такой тесной дружбе, кое-что начала понимать. Кравченко-старший был хорошо известным в столице человеком. Когда-то, еще в 70-х, он возглавлял небезызвестное Первое управление КГБ – линию «С» внешней разведки – и обладал самыми широкими связями. В конце девяностых первая часть его «Мемуаров», изданная у нас и за границей, стала настоящим бестселлером.

К Кате старик благоволил особо, все обещал засесть за вторую часть воспоминаний: «Тебе и Вадьке надиктую, душа моя, так мы с вами втроем, ребята, такую книгу отгрохаем. Та-акую!» (Катя знала, что отец Кравченко в душе мечтает перещеголять в мемуарах Судоплатова и Хрущева-младшего, и всячески поддерживала в нем творческое тщеславие.)

Сейчас она протиснулась поближе к старику, и тот молча и крепко взял ее под руку. Но сразу же его отвлекли какие-то знакомые. И Катя снова осталась одна в траурной толпе. Чувствовала она себя усталой, и ей было даже не любопытно (это была, наверное, самая сильная черта ее характера), кто все эти Великие и Знаменитые, пришедшие сегодня на Ваганьковское проститься с «гениальным» Базаровым. Грустные и торжественные мероприятия, если они чересчур уж затягиваются по причине опоздания высоких гостей, превращаются в фарс, и для того, чтобы его выносить, нужна железная выдержка.

Увы, Катя таковой не располагала. Чтобы как-то отвлечься, она наблюдала за Базаровыми, стоявшими возле самой могилы. Она слыхала, что в Москве их называют не иначе как «клан». Что ж, действительно клан, семья, в лучшем смысле этого слова, с хорошими корнями, традициями и связями. И как на подбор – все мужчины: сыновья, внуки. Покойный Кирилл Арсентьевич оставил после себя знаменитый след не только в отечественном кинематографе. Катя, как и вся страна, в эти траурные дни постоянно видела на экране телевизора знаменитые базаровские фильмы – от жизнерадостных сталинских комедий начала 50-х, о том, «как хорошо в стране советской жить», до добротных экранизаций русской классики. Патриарх клана оставил после себя не только километры ярких лент, но и крепкий род. Фамилию.

– Терпи, Катька, скоро все кончится, – Кравченко, вынырнувший из толпы, снова наклонился к Катиному уху, прервав цепь ее размышлений. – На поминки не поедем. Батя сказал: гуляй, молодежь, свободна.

– Нас с тобой, дорогуша, – Катя не удержалась от колкости, – на эти поминки никто и не звал. – А затем непоследовательно и по-женски любопытно уточнила для порядка: – А где поминки, в ресторане?

– В Доме кино. А насчет того, что «не приглашали», ты зря. Все схвачено у нас. Только что нам там делать – одни стариканы там соберутся, былое начнут вспоминать.

Катя только вздохнула: драгоценный В. А. снова в своем репертуаре.

Кравченко-младший после окончания института им. Лумумбы, господи, как же давно это было, пошел по стопам героического родителя. Однако уже в 1993-м, после известных событий, покинул ряды КГБ – ФСБ и в погоне за длинным долларом повторил судьбу многих своих коллег – стал профессиональным, как он выражался, телохраном. Последние годы он возглавлял службу безопасности при персоне Василия Чугунова – скандально знаменитого своей дурью московского толстосума, – поговаривали, что у него капитал больше, чем у самого Бориса Абрамовича, более известного в определенных кругах под псевдонимом Чучело.

Увы, удача отвернулась от кравченковского босса: на почве хронического алкоголизма с возрастом обострились многочисленные болячки, и Чугунов тихо и неуклонно начал загибаться. В настоящее время служба Кравченко при нем состояла в основном в том, что он сопровождал босса в зарубежные клиники и санатории. Через несколько дней они улетали в Австрию, в Бад-Халь, где Чугунов должен был лечь на обследование. Кравченко говорил, что они пробудут там не больше месяца.

Катю разлука расстраивала: времени осталось только-только собраться, а тут еще эти чужие хлопоты, на которых почему-то им надо «непременно быть, потому что иначе семья Базаровых – давний и близкий друг семьи Кравченко – «не поймет»…

– Катюш, а ты куда после? На работу?

Катя обернулась. Ну, конечно, Мещерский. Грустный, томный, заботливый друг семьи. И все-то Сережке знать надо. Вот как раз на работу сегодня ей и не хотелось возвращаться, хотя дела были. А у кого их нет?

Вчера, позавчера и даже сегодня утром, перед тем как отправиться на Ваганьково, она тщетно пыталась разузнать в Главке новые подробности об убийстве Игоря Сладких. Никто из ее коллег – сотрудников пресс-центра – толком ничего не знал, сведения, скупые и устарелые, черпали из сводки. «Ты же сама была на месте, чего же ты от нас хочешь!» – искренне удивлялись Катины коллеги и намекали: «А ты обратись к своим связям».

Кое-какие «связи» среди информированных кругов у Кати, как и у всякого уважающего себя и давнего сотрудника пресс-центра, естественно, водились. Однако на этот раз она хотела получить информацию не через десятые руки. Ей нужен был комментарий официального лица. И на роль его подходил один-единственный человек – Никита Колосов – начальник отдела убийств УУР ГУВД, тот самый, что сделал вид, что в упор ее не видит в Раздольске на проспекте Текстильщиков.

И этого самого Колосова вот уже третьи сутки Катя безуспешно разыскивала с собаками по всему Главку. То он на совещании у руководства, то в прокуратуре области, то в ЭКО на Варшавке, а то и просто «отлучился – скоро будет, наверное».

Сейчас, в пятницу, да еще во второй половине дня, нечего даже было и думать застать его в служебном кабинете, а посему, как веско рассудила Катя, незачем было ей и возвращаться «с похорон, да на бал». Информации ноль. Авось минуют выходные, наступит понедельник – день тяжелый, глядишь, что-то и прояснится.

И когда Мещерский повторил свой вопрос о том, куда она собирается «после всего», Катя честно призналась, что никаких планов у нее нет.

– Как Вадька, мне же еще вещи его собрать надо… А вообще, если честно, мне с Лизой пообщаться хотелось бы, – сказала она, – сто лет мы с ней не виделись.

Лизу Гинерозову Катя знала с песочницы. Некогда они жили по соседству на госдаче. Впоследствии Лиза не часто, но весьма регулярно возникала на Катином горизонте. Подругой ее было назвать нельзя, но доброй старинной приятельницей – пожалуй.

Лиза окончила с отличием институт имени Мориса Тореза (она никогда не утруждала себя полной аббревиатурой этого учебного заведения) и работала переводчиком с итальянского и французского языков в издательстве «Иностранная литература». Потом внезапно открыла в себе талант журналиста (в издательстве стали платить сущие гроши) и начала пристраиваться на работу в богатые и стильные модные журналы. Сейчас она подвизалась «обозревателем от кутюр» в «Стиле нового века», получала гонорары в конвертированной валюте, пичкая своих читателей обширными компиляциями из изданий, финансируемых крупнейшими домами итальянской моды.

Именно с момента своего «откутюрства», как невесело шутила Лиза, словечко «стиль» стало для нее общеупотребительным: Лиза ценила и особо выделяла стиль во всем.

Катя даже подозревала, что это сорное словечко было ключевым и в самом главном на сегодняшний момент счастливом событии Лизиной жизни – ее предстоящем бракосочетании со Степаном Базаровым, внуком того самого Кирилла Арсентьевича, гроб которого все никак не могли торжественно придать земле: высокая делегация все задерживалась и задерживалась.

Лиза стояла рядом со своим будущим свекром Владимиром Кирилловичем Базаровым – старшим сыном «патриарха». Катя видела в толпе ее склоненную рыжую головку, букет белых роз, который Лиза крепко прижимала к груди. Лизу, конечно, нельзя было назвать красавицей, но порода и шарм в ней были. А еще обаяние. А еще удивительный взгляд (такой, пожалуй, не забудешь) огромных серых глаз. Такими глазками можно сразить сердце даже такого завидного жениха, как этот Степка…

Много лет назад Базаровы тоже жили на госдаче. В оные времена Владимир Кириллович трудился на посту завотделом ЦК, затем перешел на руководящую работу в Министерство нефти и газа. Когда впоследствии, в начале 90-х, в стране все резко изменилось, он нашел себе теплое местечко в совместном российско-канадском предприятии и там начал процветать и сколачивать капитал. И сейчас, в мае 1997-го, Лизе доставался не только жених – «молодой человек из приличной московской семьи», но и завидный свекор – весьма представительный и весьма состоятельный капиталист-государственник.

По госдаче Катя Базаровых-младших вообще не помнила – мала была, глупа, а вот по университету… Когда она поступила на первый курс юрфака МГУ, братья Базаровы учились на четвертом. О них на факультете говорили три основные вещи: знаменитый дед – «Ну тот самый, кино видела?», высокопоставленный папа и «одна тачка на двоих». На восемнадцатилетие дед подарил внукам «Жигули», что в конце 80-х означало прямо царский подарок.

Еще про Базаровых говорили, что они – близнецы, они действительно были почти неразличимы, и на факультете ходили сплетни, что братья этим своим сходством беззастенчиво пользуются на экзаменах. Якобы Дмитрий сдавал гос по теории государства и права за Степку, а тот военное дело за Дмитрия.

Впрочем, в университете Катя с братьями-близнецами и двумя словами не обмолвилась: старшекурсники редко обращали внимание на «малявок». Заочное знакомство состоялось лишь через много лет спустя через Кравченко и Мещерского – те знали близнецов чуть ли не со школы, – и Катя не переставала удивляться, как же все-таки бывает тесна огромная Москва. Куда ни ступи – везде знакомые и знакомые знакомых.

А Лиза Гинерозова познакомилась со Степаном Базаровым на теплоходе «Карина» во время зимнего круиза по Красному морю. Об этом знакомстве она рассказывала взахлеб. Потом они жили вместе и даже снимали квартиру где-то в Строгине. С Лизиных слов Катя знала, что близнец был и дальше не прочь продолжать эти неофициальные отношения, но не тут-то было. «Пришлось брать судьбу за горло. Устраивала ему сцены, – делилась Лиза опытом по улавливанию выгодной партии. – Настаивала на своем. А как же иначе? Они ж, Катюша, сейчас в таком возрасте, что либо волокут в загс восемнадцатилетних моделей-телочек, либо женятся в своем кругу – на стильных и перспективных в деловом плане. Вот я и постаралась Степочке внушить…»

Впрочем, за все полтора года своего романа осторожная Лиза ни разу не предложила Кате воочию взглянуть на свою выгодную пассию, свято соблюдая первую заповедь каждой мудрой женщины: никогда не знакомь того, на кого сама имеешь виды, с подругой.

И вот только на этих злосчастных похоронах Катя впервые за десять лет, прошедших после окончания университета, увидела братьев снова. Увидела и сначала едва их узнала. Насколько она помнила – студентами они были просто «приличными мальчиками» без особых примет. Оба тогда, кажется, всерьез занимались спортом – Степан даже входил в университетскую сборную по легкой атлетике.

Сейчас мальчики превратились в мужчин и выглядели на свои тридцать с небольшим. Близнецы стояли подле дяди, младшего сына «патриарха», Валерия Кирилловича, который тоже был весьма известным кинорежиссером и в последние годы работал исключительно за границей – в мастерской Фассбиндера.

Катя тишком осведомилась у Кравченко – кто же из близнецов Степан, а кто Дмитрий. Оказалось, что парень с чуть седоватыми висками (и это несмотря на молодость) – Дмитрий, а тот, кто нацепил к черному траурному костюму ужасный павлиний галстук, а на нос воздел пижонистые темные очки, – Степан.

Рядом с ними стоял и еще один совсем молодой паренек – по виду лет девятнадцати. Шатен со смуглой кожей и переизбытком геля на нарочито стильно зализанной шевелюре. Его ядовито-желтая водолазка под черной замшевой курткой так и бросалась в глаза. Катя догадалась, что это, наверное, самый младший Базаров – Иван, сын Владимира Кирилловича от второго брака, единокровный брат близнецов. Его мать умерла несколько лет назад, и с тех пор Владимир Кириллович не вступал в брак.

Лиза, встретившись с Катей взглядом, передала свой букет Ивану и протиснулась сквозь плотное кольцо людей, окружавших могилу, поближе к приятельнице.

– Сил моих нет больше там стоять, – шепнула она. – Все пялятся, прямо дыру проглядеть готовы. Мне все кажется, что на мне что-то криво надето. Или прореха сзади, или колготки поехали.

– Все нормально, – успокоила ее Катя, покосившись на ловко сидевший на приятельнице черный костюм. Гинерозова, скованная своим «стилем», вечно рядилась во все черное, точно галка.

– Жаль старика, конечно, но пожил, куда уж больше – восемьдесят шесть! Он ведь, Кать, последние полгода в лежку лежал. Паралич. Они сиделку нанимали – с ложки его корми, на горшок посади, – Лиза вздохнула. – Ужасно, правда? Тут по телевизору фильмы его показывали, он там в роли. Какой мужчина был, а? И вот стал – бревно бревном, все под себя… Что делается, Катька? Неужели и мы такими развалинами станем?

Катя машинально кивнула. Она наблюдала, как Кравченко подошел к отцу и они вместе затем подошли к Владимиру Кирилловичу, видимо, выражали соболезнования, о чем-то тихо и обстоятельно беседовали.

– Правда, будь на свете справедливость, старик бы дотянул до осени, – донесся до нее недовольный шепот Лизы. – Мы со Степкой расписаться должны были шестого июня. А теперь из-за траура все отложено на август. Пойдут теперь девять дней, сорок дней…

Катя промолчала. Утешить Лизу в ее печали по поводу законного штампа в паспорте она не могла.

– Да какая разница? – шепнула она, увидев, что губы приятельницы обидчиво дрогнули. – Все равно же у вас все решено. Месяцем позже, месяцем раньше. Куда он от тебя денется?

Гинерозова потупилась: Катя поняла – приятельница хочет ей что-то сказать, однако не решается.

– Он сильно изменился, Катя, – выдала Лиза наконец. – Я чувствую. Прежде я думала, это у него стресс такой после болезни, а сейчас… Знаешь, – она снизила голос совсем до шепота. – Мне иногда даже кажется, он рад, понимаешь, что все так получилось, что появился законный повод все отложить. Я уверена.

– Не выдумывай ерунды, – Катя обняла ее за плечи. – Степан тебя любит. Ведь это же он был инициатором, чтобы вы расписались. Он? Ну вот. А эти чувства… У мужчин это бывает – приливы, отливы… Да достаточно сейчас видеть, как он на тебя смотрит. Кстати, а чем это он болел, а?

По толпе прошло движение, весть о том, что долгожданная делегация наконец-то приехала, мигом облетела всю похоронную процессию.

– Ты их путаешь, Катька, – Лиза тоже несколько встрепенулась. – Смотрит он на меня, говоришь… Это Димка сюда смотрит – и кстати – на тебя. А Степочкин взгляд, жгучий и страстный, – Лиза фыркнула, – ты заметить не могла. Он же в своих бифокалах черных. Так что не обманывай меня, подружка, не надо. Хотя и слушать мне тебя ужасно приятно.

«Ужасно приятно» – в этом вся Лиза. Этот ее жаргон: «стильно», «стремно», «утробно», «железно» и «горестно», употребляемый ею столь обильно, надо признаться, ее совсем не портит. Тусовочкой, конечно, попахивает. Что ж, кто сейчас не тусуется? Она чуть улыбнулась: все образуется, поженятся они с этим Степкой, нарожают детишек. А проблемы? У кого нынче нет проблем? У нас, что ли, с Вадькой все гладко?

В этот миг она услыхала, как Кравченко вполголоса сказал Мещерскому: «Дядя Володя (имелся в виду Владимир Кириллович) как сдал, заметил? Худющий, кожа землистая. Как переживает, старик, а? Ну, такого батю потерять…»

К Базаровым начали подходить выражать соболезнования. Первыми – члены правительственной делегации, за ними все остальные. Запел церковный хор.

И вот наконец отзвучали все скорбные речи, отгремел воинский салют, и все успокоилось. Над могилой вырос песчаный холм, в мгновение ока скрывшийся под гигантской горой гирлянд, венков, корзин с цветами и букетов.