...В казарме звенела, отбивая радостные ритмы, Русланова гитара.
      "Пришлет адрес - отправлю", - решил Андрей, засовывая подальше в тумбочку, под стопку уставов, принесшую столько ненужных хлопот тетрадь.
      16
      Почему это вспомнилось тогда? Почему? Он вдруг явственно ощутил ногами горячую хрустящую гальку железнодорожной насыпи, от шпал густо запахло разогретым мазутом, голубые рельсы манили в несбыточную для детства мечту. Они учились тогда, кажется, в пятом классе, в их речных краях даже школьникам было модно дарить ко дню рождения спиннинги, и трое дружков Атос, Портос и Арамис, - зажимая их под мышками, как шпаги, шли на рыбалку.
      Они проходили мимо поезда дальнего следования и уже почти миновали последний вагон, как чей-то голос заставил их обернуться - с последней подножки уже тронувшегося состава им махал солдат. В память врезалось его лицо: смешливые глаза из-под надвинутой на лоб пилотки, ослепительные зубы; их руки неловко столкнулись, а когда разъединились, в руке Андрея осталось письмо. "Опусти, мальчик! Слышишь? Сегодня же!" - успел крикнуть солдат и еще долго махал им с подножки, все уменьшаясь и уменьшаясь.
      Возвращаться к почтовому ящику не хотелось, и, решив, что опустит письмо на обратном пути, Андрей сунул конверт под лопухи, кустисто заполнившие старую насыпь.
      Он вспомнил о нем уже дома, посреди ночи, когда в дремотном забытьи перед зажмуренными глазами подпрыгивали на зеркальной воде поплавки, а рука все еще тянула напружиненную живой, бьющейся тяжестью лесу. Кажется, он спал, и разбудил его толчок памяти. "Письмо, - покрываясь холодной испариной, спохватился Андрей, - я же забыл опустить письмо!"
      От их дома до станции было километра два с половиной, и, представив это расстояние в кромешной темени, в зловещих перебежках бродячих собак да мало ли еще в каких полуночных страхах и неприятностях, Андрей натянул до подбородка убаюкивающе теплое одеяло, но тут же вскочил и, подрагивая в ознобе, начал одеваться. Кто знает, что таилось в том письме, которое нужно было отправить именно сегодня.
      До станции он почти бежал, неотрывно глядя на спасительно брезжущие вдали фонари, он боялся оглянуться, сердце замирало при малейшем шорохе, а когда наконец вскарабкался на осыпающуюся, гремящую галькой насыпь и сунул руки в мокрые от росы лопухи, заледенел и облился жаром - под лопухами было пусто. Андрей опустился на колени и, до боли их обдирая, начал елозить, шарить по ослизлой траве, прощупывая каждый листик, каждый камешек. Рука инстинктивно отпрянула, ткнувшись во что-то студенисто-липкое ("Лягушка!"), но, переборов страх и отвращение, он снова и снова отползал на коленях назад, кружил на месте, все еще надеясь и уже отчаявшись. Конверт нашелся метрах в десяти от того места, где он его искал, - просто плохо заметил, куда положил, - и, с бьющимся сердцем ощупывая сыроватый бумажный пакетик, Андрей испытал в ту минуту чувство, которого так остро не испытывал потом никогда. Чувство потерянного и вновь счастливо обретенного. А может быть, это было чувство очищенной совести?
      О неотправленном и чуть было не потерянном в детстве письме ему долго и настойчиво напоминала тетрадь в темном коленкоровом переплете, спрятанная в дальнем углу тумбочки под аккуратной стопкой уставов и наставлений. От Насти не было ни письма, ни открытки. Чего он ждал?
      ...Андрей медленно, с наслаждением водил кистью по шершавому, изборожденному морщинами стволу, когда высунувшийся из окна дневальный позвал его к командиру роты. Он не придал значения этому вызову и, тщательно вымыв руки, смахнув с сапог капли известки, вошел в кабинет.
      - Проходите, - сказал командир, не приглашая садиться. Он выдвинул ящик стола, достал конверт с мелькнувшей четким шрифтом ведомственной надписью и протянул Андрею: - Поезжайте. Вот разрешение...
      Андрей оторопел. Все сместилось, сдвинулось в мгновенной догадке: "Куда? Какое разрешение? От министра? В ВДВ?" Он не сразу сообразил, вспомнил, что это то самое разрешение, о котором командир роты обещал похлопотать три месяца назад. Из Генерального штаба пришел наконец допуск на посещение архива Министерства обороны СССР.
      Снова среди кромешной, сырой, озвученной лаем бродячих собак ночи Андрей бежал по пустынной, безлюдной дороге к спасительно маячившим вдалеке теплым огням железнодорожной станции.
      Уже сидя в душной электричке и рассеянно поглядывая в окно, он подумал о том, что слишком опрометчиво поехал в Подольск. Эту неуверенность он почувствовал еще в разговоре с командиром роты. Андрей догадывался: получить допуск в архив помог генерал, солдатам попасть туда было непросто.
      - Слишком мало данных, - сказал майор. - Очень шаткая у вас привязка. Красную Поляну освобождали многие части - и стрелковые, и танковые... Найти бойца - все равно что дерево в лесу. Но разрешение есть. Поезжайте.
      Чем ближе Андрей подъезжал к Подольску, тем больше сомневался. В самом деле, какие у него данные? Единственное доказательство - последнее письмо Николая. Но почему именно Красная Поляна? Потому, что "поющие деревья"?
      Проходная архива, стиснутая с двух сторон высоким каменным забором, охватившим большую, как парк, территорию, напоминала контрольно-пропускной пункт воинской части.
      Андрею выписали пропуск, и, переступив порог, он подумал, что, в сущности, оно так и есть: в молчаливых, похожих на казармы домах, выстроившихся вдоль асфальтированной и по-гарнизонному чистой дорожки, разместилась не одна часть, а все Вооруженные Силы, принимавшие участие в Великой Отечественной войне. Только эти дивизии и армии волшебно сейчас уменьшились и успокоились в тесных несгораемых сейфах.
      Его встретила строгая, молчаливая женщина. Холодно посмотрела сквозь очки, проверила документы. "Теперь она командует здесь дивизиями", подумал Андрей, и эта мысль его развеселила.
      - Все ищут, - вздохнула женщина, - все надеются...
      Наверное, он был не первый по такому делу, - не задавая лишних вопросов, женщина помогла заполнить какие-то карточки, подписала какие-то бумажки и все с той же сухой вежливостью направила в другую комнату для получения документов.
      "Как все просто!" - удивился Андрей.
      Небольшая комната с зарешеченным окном напоминала камеру хранения все стены были в стеллажах, на которых ровными рядами стояли удивительно одинаковые черные чемоданчики.
      "И тут шеренги..." - подумал Андрей.
      За перегородкой от телефона к телефону металась полная, но быстрая и ловкая женщина в темном халате, и Андрей отметил в ее ответах ту же сдержанность и официальность военного человека, - в самом деле, не штаб этот архив! Трое посетителей - генерал в поношенном, старого покроя мундире, парень в клетчатом пиджаке и быстроглазая, в пионерском галстуке девушка - терпеливо ожидали очереди.
      - Что у вас? Это вы от Валентины Александровны? - бросив трубку, спросила Андрея полная женщина.
      Андрей протянул бумажку и по смягчившемуся взгляду, которым женщина по ней пробежала, понял, что строгая Валентина Александровна сделала там какие-го особые пометки, способные поторопить сотрудников, - на удовлетворение своей заявки по правилам архива, висевшим у входа, он мог рассчитывать только на следующий день.
      - Погодите минутку, - совсем уже по-свойски сказала женщина и сняла телефонную трубку: - Девочки! Сделайте мне триста тридцать первую дивизию... И двадцать восьмую бригаду, пожалуйста. - Помолчала, поморщилась, выслушивая, очевидно, возражения. - Знаю, знаю, что много заявок. Но в виде исключения... Уж больно симпатичный солдатик... - И, ободряюще улыбнувшись, кивнула Андрею: - Погуляйте полчасика, ваши части уже на марше.
      Андрей вышел.
      Здесь и курили, как в расположении части, не где придется, а в специально отведенном месте, в "курилке".
      На лавочке под деревом сидел майор. "Пожалуй, постарше нашего", определил Андрей и, спросив разрешения, присел рядом.
      Офицеру, наверное, хотелось поговорить, и он спросил первым:
      - По истории части приехали?
      - Нет, не по истории, - сдержанно ответил Андрей. - По личному вопросу. - Он подумал, что нехорошо скрытничать перед офицером, и добавил: - Солдата ищу, неизвестного...
      - Трудное дело, - сказал офицер. - По оперсводкам смотрите... Подробнейшая картина.
      В читальном зале сидело за столиками несколько человек, Андрей узнал генерала и пионервожатую.
      Он сел за свободный стол, открыл чемоданчик и достал кипу толстых тетрадей, изрядно потрепанных, похожих на инвентарные книги. Все они были сшиты, пронумерованы и скреплены печатями. Прочитав чью-то затейливую подпись, удостоверяющую число страниц и помеченную сорок первым годом, Андрей с неожиданной грустью подумал о том, что обладателя этой подписи, возможно, уже нет и в живых. Он мог погибнуть через час после того, как расписался в тетради.
      В первой книге были подшиты оперативные сводки, написанные на листочках, вырванных откуда попало - из школьных тетрадей, из блокнотов, и просто обрывки бумаг. Донесения набрасывались второпях - то ручкой, то карандашом. Больше всего карандашом. И правда, откуда там быть чернилам?
      Перелистывая бумажки, исписанные разными почерками, захватанные, надорванные, вглядываясь в цифры, обозначавшие части и наименования населенных пунктов, Андрей окончательно осознал правоту майора - найти фамилию солдата было бы чудом.
      "Надо искать по названию", - решил он, и глаза его, как бы запрограммировав, ловили теперь в пестроте строк только два слова: "Красная Поляна".
      На девятнадцатом листе они словно споткнулись:
      "Начштадиву 331 штабриг 28 Чашниково 13.15; 5.12.41 г., карта 100000.
      С 14.00 3 батальон с северной окраины Катюшки будет переведен на исходное положение для атаки на опушку леса (примыкает к Красная Поляна Юго-Запада)".
      На следующем листке, вырванном из блокнота, была торопливо набросана другая сводка:
      "Боевое донесение No 14 к 6.00 6.12.41 г.
      3 сб в течение проведенных операций за Катюшки, имея большие потери (до 365 ч), нуждается в пополнении личным составом".
      Больше всего Андрея поразило то, что печальная эта (погибло 365 человек!) оперсводка была написана спокойным, остро отточенным карандашом. А глаза продолжали искать Красную Поляну. Стоп!
      "Оперсводка No 16. 12.00 6.12.41 г.
      ...11.35. 6.12.41 г. 3 сб под прикрытием артогня и танков ворвался в южн. окр. Красная Поляна, ведет уличный бой с противником, засевшим в зданиях Красная Поляна.
      12.35. 6.12.41 г. 2 сб вышел на юг.-зап. окр. Красная Поляна, ведет уличный бой, развивает наступление с 3 сб.
      13.25. 2 и 3 сб ведут бой с ОТ пр-ка, засевшим в школе и больнице, продолжается очищение отдельных домов от пр-ка на юж. и юг.-зап. окр. Красная Поляна... Группа разведчиков с автоматчиками 28 стр. Б-ды ведут разведку леса зап. Красная Поляна... Сведения о потерях будут представлены в очередной сводке..."
      "Разведку леса?.. Разведку леса... Уж не того ли, где "поющие деревья"?"
      Андрей перелистал еще несколько страниц...
      "Боевое донесение No 17 к 18.00. 6.12.41 г.
      Части 28 сб., выполняя боевую задачу, в 12.10 6.12.41 г. с боем заняли Красную Поляну..."
      "Части, части, группы, сб, сбр, а где же солдаты? Где Сорокин?" С отчаянием листал тетрадь Андрей - картина боя менялась буквально по минутам.
      - Ну как успехи? - услышал он голос над собой и увидел строгую женщину, которая выписывала документы.
      Андрей пожал плечами, в бессилии глядя на кипу тетрадей.
      - Вы посмотрите "Книгу безвозвратных потерь", - посоветовала женщина. - Эти списки обновляются... Все время кого-то находят...
      Книга безвозвратных потерь - объемистая и тяжелая - была начата 1 декабря 1941 года. Она сплошь состояла из фамилий, и, прежде чем заняться поиском, Андрей невольно произвел простое вычисление. На каждом развороте книги - слева и справа - помещалось ровно по восемь фамилий убитых очевидно, для удобства подсчетов. Андрей насчитал двести тридцать семь таких разворотов, помножил это число на восемь, получилось тысяча восемьсот девяносто шесть человек - убитые только за год и четыре месяца...
      Перед глазами замелькали фамилии, и, растерявшись перед безмолвным строем погибших, таким огромным, что, если бы проводить вечернюю поверку, понадобились бы, наверное, не одни сутки, он решил искать по старому, уже найденному им самим способу - по названию населенного пункта. Андрей медленно повел пальцем левой руки вниз по графе "Где убит, когда", а правой - "Где похоронен".
      Он начал по алфавиту - с буквы "А". Анчарук Петр Васильевич, умер от ранения, похоронен в д. Соснино. Домашнего адреса не значилось, и, выходит, некому было сообщить о гибели. Если кто-то из родственников остался в живых, они не знают, где их Петя, или Петр Васильевич. Не было "обратных", домашних, адресов у помощника командира отделения Виноградова Ивана Васильевича и у подносчика патронов Волкова Ивана Евлампиевича...
      Почему не было?
      Все-таки ему надо было опять приучать глаза к словосочетанию "Красная Поляна", и он читал теперь только графу "Где похоронен". По восемь раз на каждой странице мелькало: "Убит, убит, убит...", "Похоронен...", "Западная окраина 200 м от деревни Бори-совка". "Братская могила. У опушки леса, юго-восточнее деревни Шеломки", "Лес. Юго-восточнее деревни Леушино".
      "А ведь эти могилы могли и не сохраниться... Столько похороненных, а многие так и не найдены..." - подумал Андрей и опять наконец-то набрел взглядом на Красную Поляну.
      Похороненными в Красной Поляне значились трое подряд, чьи фамилии начинались на букву "С". Скворцов Илья Иванович из Горьковской области (под графой "Когда и по какой причине выбыл" значилось: "Убит 4.12.41 г."), Смирнов Василий Ильич из Йошкар-Олы, Смирнов Иван Федорович, призванный из Иванова, - под их фамилиями сносками было написано: "Там же", "Там же", "Там же". Сорокин Николай здесь не значился.
      Где-то возле Красной Поляны, у лесной сторожки, между деревнями Антипино и Никитская, лежал стрелок Бабанов Илья Иванович; Грачев Александр Петрович - "у дороги, за рощей, одинокая могила...".
      Андрей обратил внимание на то, как изменился цвет бумаги и формат, значит, одной тетради не хватило и к ней суровыми нитками пришили другую, потолще.
      Возле лесной сторожки между деревнями Антипино и Никитская было похоронено еще трое... Только вот "сторожка" или "дорожка"? В двух местах это слово читалось по-разному.
      Нет, найти нужную фамилию оказалось не так-то просто, как он думал. Его блуждание по страницам "Книги безвозвратных потерь" было похоже на блуждание по лесу. Андрей понял, что окончательно запутался - фамилии, как деревья, мелькали слева, справа и впереди. И из этого молчаливого леса людей не было выхода.
      Он сложил тетради - в голове шумело, как после бессонной ночи дневальства. Каким тяжелым показался ему чемодан!
      Краснощекая пионервожатая стрельнула в его сторону глазами, когда он вставал. Андрей, никак не отреагировав, прошел мимо.
      - Приходите еще, - улыбнулась полная женщина, водворяя на полку его черный чемоданчик.
      - Приду, спасибо, - машинально ответил Андрей, думая о том, что вряд ли еще сюда придет.
      Переступая порог проходной, он обернулся, и ему показалось, будто в темных окнах архива мелькнули солдатские лица.
      "Сколько их там, сколько же их там! - испытывая вдруг навалившуюся на грудь тяжесть, подумал он. - Роты... Дивизии... Армии... И одинокая могила где-нибудь у дороги, на опушке..."
      Майор просил вернуться к двадцати ноль-ноль. На часах было двенадцать.
      "Успею, - решился Андрей. - Только вот с какого вокзала Красная Поляна?"
      17
      Странно: места эти показались Андрею знакомыми, хотя он никогда здесь не был. Словно бы уже виденное однажды всколыхнулось на миг со дна памяти и допотопная, рыжеватая от ржавчины колонка, возле которой с визгом и хохотом озорничали босоногие мальчишки, подставляясь под ледяную струю; и чуть скособоченные от старости бревенчатые дачные дома с еще по-молодому ясными окнами, отражавшими ветки лип и тополей; и потрескавшийся асфальт улочки, выведшей его на пыльную, давно уже, видно, заброшенную дворниками площадь. Судя по тесно столпившимся ларькам и палаткам, это был центр городка, и через незащищенный деревьями, собравший, как в линзе, раннюю жару пятачок спасительно тянулась к белой цистерне с квасом молчаливая, изнывающая от жажды, давно уже уставшая препираться очередь.
      Андрей пристроился последним, снял фуражку, горячим обручем сдавившую лоб, и, расстегнув верхнюю пуговицу воротника, благо поблизости не было офицеров, ослабил галстук.
      Зачем он приехал? У кого спросит то, о чем хотел спросить? Вот у этого белотелого, в майке-сетке дачника, уткнувшегося в газету? Или вот у этой, в общем-то, симпатичной девицы, что парится в желтом шерстяном брючном костюме?
      Но именно потому, что Андрей осознавал нелепость подобного вопроса в очереди за квасом, именно поэтому вопреки его собственному желанию кто-то словно подтолкнул обратиться к девушке.
      - Извините, - как можно учтивее произнес Андрей. - Вы, случайно, не знаете, где здесь стояли пушки, из которых немцы собирались стрелять по Москве?
      - Пушки? Стреляли по Москве? Отсюда? Не знаю...
      Белотелый дачник аккуратно сложил газету и неожиданно подтвердил:
      - Стояли, стояли пушки... Талызин их выбил отсюда танками. Как шибанули - из немцев дух вон... Не успели по Москве стрельнуть. - И дачник обтер смятым и мокрым носовым платком шею.
      - Не Талызин, - осторожно поправил Андрей, - а Ремизов. И еще дивизия генерала Короля и двадцать восьмая бригада полковника Гриценко... Это же здесь сержант Новиков сжал зубами концы провода - связь держал. А руками стрелял...
      - Поди-ка, - всколыхнулся животом дачник, - все знает. Так сказать, идем по дорогам славы отцов. Не угадал?
      - У меня тут родственник погиб, - неожиданно для себя сказал Андрей. Чем-то он должен был объяснить свой интерес к незнакомому городку, к пушкам, о которых здесь все уже забыли.
      - Ясное дело, - без всякого сочувствия кивнул дачник. - А вы наливайте, наливайте! - заторопил он продавщицу.
      И очередь опять затеснилась к цистерне, к живительной струйке, что скудела с каждой кружкой, с каждым бидоном.
      - Иди-ка, сынок, напейся, - позвала продавщица. - А то не дождешься этих окрошечников.
      - Правильно! - поддержал дачник. - Отпустить солдату кваса без очереди.
      - Ничего, я постою, - застеснялся Андрей.
      - Подходи, подходи, солдат, сами знаем - минутки-то в увольнительной золотые! - выкрикнул из толпы старичок в холщовой косоворотке и в изрядно поношенной соломенной шляпе. Поводил-поводил головой:
      - А пушки твои, они вон, возле сто пятого дома, стояли, за проулочком налево. Самый высокий взгорок. Да и не узнать - лес был, а теперь понастроили... Салют оттуда видно, в самый раз...
      Андрей залпом опорожнил кружку и, поблагодарив, пошел по улице.
      О каком сто пятом доме говорил старик? За проулочком налево теснились большие новые дома. Может, вот этот, кирпичный? Но здесь негде стоять пушкам... И от деревьев, от леса - тоже ни следа. Разве что вот эта ложбинка, поросшая мохнатой ромашкой? Старый окоп или траншея?.. Вряд ли...
      На забытом людьми, поросшем быльем месте стоял Андрей, все больше и больше убеждаясь в своей наивности, в тщетности поисков.
      "Но если отсюда смотрят московский салют, значит, могли немцы видеть город... Тогда, в сорок первом..."
      Андрей постоял еще с минуту, подставив лицо свежему ветерку, надвинул фуражку и зашагал, теперь уже увереннее, к синеющему вдали лесу.
      В лесу было прохладно, как будто зеленый дождь окропил все - и деревья, и кусты, и поляны; пахло свежестью молодой листвы, оттаявшей землей, и казалось, вот-вот зазвенят солнечные струны, протянутые сквозь деревья к ласково-нежной, похожей на озимь траве.
      Лес справлял новоселье весны. И каждая ветка тянулась к свету, к простору. В розовых клювиках почек держали сморщенные листки пригревшиеся липы. Застенчиво трепетали осины. Клен поднимал свои светло-зеленые, еще свернутые флажки. А на соснах, будто перекочевавшие с новогодних елок, вот-вот должны были загореться розоватые свечки. И оттого еще угрюмее казались ели, которые почему-то не торопились менять зимние, изрядно потрепанные вьюгами одежки. "Как давно я не был в лесу!" - подумал Андрей, вспомнив серый асфальт плаца.
      Тропинка потерялась, и Андрей пошел напрямик через щекочущие пушистыми сережками кусты орешника, задевая фуражкой о сучья, с козырька прозрачно свисала, налипала на лоб паутина. Он снял фуражку, распахнул мундир становилось душновато.
      "Куда я иду и зачем?" - подумал Андрей, продолжая идти. Позади остался чистый, дрожащий осинник, впереди светился березнячок. Он на минуту остановился, и деревья как бы остановились вместе с ним; он пошил, и, дрогнув, точно боясь отстать, сбоку двинулись деревья. Что-то притягивало, что-то манило его в мельтешащей этой чащобе.
      Сколько Андрей прошел? С километр, не больше. Захотелось покурить. Он сел на пенек и огляделся.
      Только что шевеливший каждой былинкой, каждой веткой лес приумолк, притаился, словно тоже переводил дух. Андрей закурил, но, затянувшись, тут же придавил сапогом окурок - в пахучей свежести воздуха не хотелось дымить.
      Андрей встал, обогнул куст орешника и остановился, замерев, - ему показалось, будто сверху раздался тугой, как от скрипки, звук.
      Но лес опять молчал, словно сам прислушивался к шагам Андрея.
      Неосознанное, какое бывает в лесу, чувство страха, чувство, как будто за тобой кто-то наблюдает, охватило Андрея, заставило прибавить шагу.
      И снова протяжно что-то скрипнуло наверху, по макушкам пробежал шумок.
      "Да это же ветер, - догадался Андрей, успокаиваясь. - Это ветер тронул деревья..."
      "Поющие", - словно подсказал ему кто-то.
      "Поющие деревья"!" - повторил про себя Андрей, и горячая волна догадки окатила сердце.
      Он задрал голову и стал шарить взглядом по переплетенным сучьям и ветвям, ожидая нового порыва ветра.
      Теперь пропело справа, он повернулся и сразу увидел их рядом - молодую березку и дуб.
      Это были они, те самые "поющие деревья", - даже отсюда, шагов с десяти, виднелась как бы чуть стесанная ветвь дуба. Касаясь березового ствола, она издавала под ветром тугой, как у скрипки, звук.
      Дуб казался постарше, береза едва доставала ему до середины. Зеленая и острая, как озимь, трава пробивала под ними бурый, дотлевающий покров осенней листвы. И, вглядываясь в еле заметные, неровные очертания бугорка, Андрей опять вспомнил прочитанные в архиве записи о затерянных на опушках и лесных тропках безымянных солдатских могилах.
      Да, это был лесной бугорок, нанесенный весенними ручьями, даже было видно, как корни корявились из-под листьев, выступали их завитки, но еще раз взглянув на холмик, Андрей сразу подумал о Кузьмиче и о Насте. Где-то здесь навсегда остался их Николай.
      "Я скажу Кузьмичу... И ей... Я скажу про деревья - точно!" - с радостью, с ощущением внезапной легкости решил Андрей, лихорадочно присматриваясь, запоминая место.
      Он не знал, что этим "поющим деревьям" всего лишь по тридцать - сорок лет.
      Когда Андрей вернулся в казарму, командира роты уже не было.
      - Тебя включили в почетный караул, - округлив глаза, как будто что-то стряслось, чуть ли не крикнул Патешонков, стоявший у тумбочки дневального.
      - В какой? - спросил Андрей.
      - К могиле Неизвестного солдата.
      18
      ...От безмолвного потока людей, медленно плывущего мимо Вечного огня, его отделяла ниша, в которой стелилось по звезде пламя, и гряда цветов, положенных вдоль мраморного уступа, - каких-то десять шагов, не больше. Но, прикованный вниманием к самому себе - ему все казалось, что слабо надраил пуговицы, что завернулись, перепутались аксельбанты, что уже не очень свежи перчатки, - Андрей замечал лишь шевеление толпы, белесую, сплошную череду лиц и цветы, цветы - по одному, букетами, в целлофановых обертках и в корзинах, какие выносят на сцену. И каждый, кто подходил к могиле, смотрел сначала на Вечный огонь, а затем на него, Андрея Звягина.
      Андрей старался не шевелиться, а когда налетевший ветерок пахнул в лицо гарью, неимоверным усилием переборол желание кашлянуть и не качнулся, не дрогнул, оставаясь в неподвижности. Ставшие чужими ноги наливались горячей, расплавленной тяжестью, а ворот рубашки так сдавил шею, что захотелось хоть на секунду отпустить галстук.
      Интересно, сколько он уже стоит? Этого Андрей не знал, потому что не мог даже взглянуть на часы. Время для него остановилось. И он жил сейчас как бы весь растворенный в ожидании, в тревожной горечи несостоявшейся встречи: шествие к могиле уже началось, а ни Кузьмича, ни Насти до сих пор не было.
      Еще венок, за ним другой, потом третий колыхнулся атласными лентами. Весь мрамор возле могилы уже был закрыт цветами, как будто они проросли прямо из камня, образовав невиданный по узорам ковер, и букетов все прибавлялось и прибавлялось, и пожилая женщина в синем рабочем халате, наверное смотрительница, бережно сдвигала их в сторону, освобождая место другим. Если бы она этого не делала, к могиле из-за цветов невозможно уже было бы подойти.
      Венкам, увесистым гирляндам, свитым из еловых веток, тоже не хватало места, и их относили, прислоняли к стене, которая теперь цвела и зеленела из конца в конец, от Арсенальной до Троицкой башни. И все новые венки вставали перед Андреем.
      Очередь к могиле росла, двигалась, и уже невозможно было разглядеть, где она начинается и где кончается. Но что-то единое двигало этой молчаливой толпой. И позванивающие медалями мужчины, и принарядившиеся женщины, и благочинные старушки, и неторопливые старики, и даже притихшие ребятишки будто видели кого-то, стоявшего рядом с Андреем, шли к этому, ими видимому, на поклон.
      - Красавцы... Спасибо... Вот молодцы... - услышал Андрей сбоку и покраснел, поняв, что слова эти были обращены в их, часовых, адрес.
      Нет, он не чувствовал времени. Потому и не сразу догадался, кто пустил невидимые часы, когда слева, со стороны Боровицких ворот, до него донесся как бы стук метронома.
      Шаг в шаг, шаг в шаг...
      Из-за поворота показались трое с карабинами "на плечо".
      - Смена идет! - восхищенно вырвалось из толпы.
      И все подались вперед, к этим троим, как бы желая лично, воочию убедиться, что смена идет, и идет достойно, как подобает.
      Метроном стучал уже совсем рядом, и его удары совпадали с ударами сердца.
      Шаг в шаг, шаг в шаг...
      Впечатываясь сапогами в гранит, солдаты единым, маятниковым взмахом вскидывали руки в белых перчатках.
      Шаг в шаг, шаг в шаг...
      Карабины почти не касались плеч, а как бы опирались о воздух, и в той бережности, с какой часовые их несли, чувствовалось священнодействие особого ритуала.
      Шаг в шаг... Стоп! Бряцнули у ног приклады, трое одним движением повернулись направо, замерли, и с новым командным ударом приклада о мрамор двое начали всходить по ступеням.
      Андрей резко повернул голову влево и увидел широко раскрытые глаза Патешонкова, словно этим горячечным своим взглядом сменщик секундно что-то у него выпытывал.
      Обратный путь в караульное помещение он не помнил...
      19
      Наряд, назначенный к могиле Неизвестного солдата, размещался в сводчатой, похожей на келью комнате. Может, вот в это, когда-то слюдяное, оконце поглядывал на Русь сам летописец Пимен. Но лейтенант Гориков, не пропустивший, наверное, ни одной книги по истории Кремля, утверждал категорически, что помещение, занимаемое почетным караулом, некогда принадлежало стрельцам. Тем самым, усато-бородатым, с бердышами и копьями, а потом с пищалями. Стрельцов все помнил по картине "Утро стрелецкой казни".
      Лейтенант Гориков, постучав слегка шашкой по массивной, обитой железом двери, заводил рассказ о вступлении в Москву французов и о взятии ими приступом вот этих самых Троицких ворот.
      С лица майора сходили остатки напускной строгости, как только он прислушивался к тому, о чем с видом завзятого экскурсовода говорил Гориков.
      - А что, двери те же самые? - недоверчиво, но уже заинтересованно спросил кто-то.
      - Те же! - без тени сомнения отвечал Гориков. - Историю надо знать, товарищ Плиткин, историю... А вы все детективчиками пробавляетесь и фантастикой. Знаю, не отпирайтесь! Станислав Леи из вашей тумбочки не вылезает. А книг Льва Николаевича Толстого там и не бывало... А между тем, товарищ Плиткин, вам надлежало бы знать, что после того, как затихли здесь выстрелы, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закрутилась в воздухе. - Лейтенант замолчал и, пригнувшись к узкому оконцу, показал на видневшуюся вдали Арсенальскую башню: - Во-он видите птицу? Черный комок на карнизе? Та самая галка... Из тех...
      Плиткин встрепенулся:
      - Не может быть!.. Галка сколько живет?
      - Сто - сто пятьдесят лет! - не моргнув глазом, ответил Гориков.
      Тут не выдержал, рассмеялся майор, хлопнул ладонью по столу:
      - Хватит, Гориков! Вы бы лучше напомнили о несении службы у Вечного огня. Есть же совсем новички...
      И сразу будто подменили Горикова, снова не весельчак-балагур, а серьезный командир, товарищ лейтенант.
      - Есть, товарищ майор. Это я для разрядки...
      "Для разрядки"... - повторил майор насмешливо.
      Но Гориков, казалось, уже его не слышал. Встал, выпрямился, натянул перчатки, тщательно их разглаживая, как хирург. Придирчиво оглядел очередную смену. Разводящий Матюшин стоял уже наготове и с лета перехватил взгляд лейтенанта.
      - Третья смена, приготовиться...
      Что-то еще хотел сказать Гориков, но было видно - сдержал в себе несказанное. Потоптавшись на месте, как бы разминаясь, он долго смотрел на выщербленный, быть может, стрелецкими пищалями и секирами каменный пол, вздохнул и обернулся к майору: