Глава вторая

Куинсан долю стучала в дверь спальни, пока Звонарев проснулся и подал голос. Он распахнул окно. Комната наполнилась ярким светом и свежим после ночного дождя воздухом. На мокрой мостовой еще блестели невысохшие лухсн, из которых суетливые воробьи пили воду. На рейде после ухода эскадры было почти пусто. Издалека доносились глухие звуки орудийных выстрелов.

Звонарей кликнул служанку, которая уже приготовила таз с водой для умывания. Прапорщик, отфыркиваясь, торопливо умывался. Куинсан, хитренько улыбаясь раскосыми глазками, быстро болтала на русско-китайском диалекте.

— Моя ходи море, смотри, Рива жди. Нет Рива, нет Андруша. Моя плакай хоти. Сережа, Варя гуляй. Куинсан скучай.

— Ты это откуда узнала о Варе? — вскинулся Звонарев.

— Моя все о Сереже знай. Моя смотри, слушай и понимай. Сережа Варя люби, Рива нет.

— Ничего ты не понимаешь, милое дитя природы! Подавай-ка лучше завтрак.

Куинсан скрылась. Одевшись, Звонарев вышел в столовую. Пока он завтракал, служанка все время вертелась около него, то и дело игриво посмеиваясь и строя ему глазки.

«Она и впрямь недурна», — пригляделся Звонарев к желто-розовой грациозной девушке и тут только заметил сложную прическу на ее голове, с массой черепаховых гребней различной формы, новенькое шелковое кимоно и лакированные туфли на крошечных ножках.

— Не ожидаешь ли ты, Куинсан, сегодня жениха, что так принарядилась? — улыбнулся прапорщик.

— Моя жених нет. Моя Сережа люби. — И, прыснув от смеха, Куинсан, закрыв лицо руками, побежала из комнаты. Звонарев весело захохотал.

Собираясь уходить, Звонарев взял свой туго набитый планами портфель, оставленный им с вечера на диване в гостиной. Он был не совсем плотно закрыт. Это удивило прапорщика, и он проверил, все ли в нем на месте. Убедившись, что ничего не пропало, он сунул портфель под мышку и вышел. Куинсан провожала его до двери.

В штабе Кондратенко Звонарев узнал о возвращении части эскадры в Артур и поспешил за новостями в Артиллерийский городов. Около квартиры Белого он увидел генерала, уже садившегося на коня.

— Наша эскадра потерпела вчера поражение и утром вернулась обратно. Едемте на Зологую гору, там узнаем от моряков все подробности, — предложил Белый.

У сигнальной мачты морского ведомства они застали группу офицеров, во главе с командиром порта Артура адмиралом Григоровичем, и командира находившегося в доке крейсера «Баян» Вирена.

— Витгефт и Матусевич убиты, «Цесаревич» остался на месте боя, и его судьба неизвестна. «Аскольд», «Диана»и «Новик» не то прорвались и ушли во Владивосток, не то погибли, — вместо приветствия сообщил Григорович Белому.

— А остальные почему вернулись?

— Вследствие сильных повреждений. «Ретвизан» опять получил пробоину, «Полтава» села на корму, «Пересвет» весь избит, на «Севастополе» отказали машины, а «Победа»и «Паллада» не рискнули одни идти на Владивосток.

— Все это, конечно, очень печально, — покрутил Белый свой пышный ус, — но меня несколько утешает то, что пять броненосцев и один крейсер смогут оказать большую помощь обороне крепости своими крупными орудиями. Да и экипажи судов будут немалой поддержкой для пехоты. Большие потери на кораблях?

— Из командиров судов тяжело ранен Бойсман и легко Шенснович. Пять офицеров убиты и около сорока ранены. Около полутораста убитых и раненых матросов. Подробности узнаем позже.

— Андрюша-то жив? — спросил Звонарев у стоящего рядом Сойманова.

— Сейчас справимся на «Севастополе». Вон он подходит вместе с «Палладой»и «Монголией», — ответил лейтенант. — Справься, какие потери на «Севастополе» среди офицеров, — обернулся он к одному из сигнальщиков.

— Есть! — И матрос замахал флагами.

Звонарев перенес бинокль на идущую за боевыми кораблями «Монголию». На палубе толпились пассажиры, среди них было много женщин и детей, глядевших на давно надоевшие артурские виды. Кое-кто утирал платком глаза. Возвращение в осажденный и беспрестанно обстреливаемый город мало кого радовало. Изредка мелькало сестринское платье. Ривы не было видно.

— На «Севастополе» все благополучно. Убитых нет, ранено три матроса, и то легко, — доложил сигнальщик.

«Значит, Акинфиев цел, надо будет ему на днях нанести визит», — подумал Звонарев.

Вскоре он простился с Белым и направился на Электрический Утес.

Обогнув Золотую юру, прапорщик еще издали разглядел, что около орудий батарей возились солдаты в белых летних рубахах. Тут же были видны домкраты для подъема орудий, пучки канатов и блоки полиспастов. На склонах Золотой горы солдаты пололи огороды. На берегу моря несколько артиллеристов тащили сети. Далеко на горизонте маячили небольшие японские суда. Несмотря на ранний утренний час, солнце пекло немилосердно.

Звонарев, вытирая платком мокрый лоб, не спеша добрался до Утеса, сдал около конюшни лошадь и пошел к орудиям. Среди солдат он тотчас заметил богатырскую фигуру Борейко.

— А, Сережа! Каким ветром занесло тебя к нам? — приветствовал его поручик. — Проштрафился, что ли, что тебя изгнали из высшего общества, или надоело быть генеральским прихвостнем?

— Никогда им не был, а в данный момент офицеры нужнее в строю, чем в штабах.

— Ладно! Мы тебе сейчас же найдем дело. Поможешь мне так переоборудовать батарею, чтобы орудия имели круговой обстрел.

— Жуковский где?

— Верно, в канцелярии. Он все с желудком мается. Из-за этого и ушел с батареи литера Б. Белый решил всю нашу роту вернуть на Утес для скорейшей переделки батарей. Пошевеливайся, черти! — крикнул Борейко работавшим, рубахи которых и без того промокли от пота.

Звонарев пошел в канцелярию, на ходу здороваясь со встречными солдатами.

— Вы, вашбродь, насовсем до нас или только в гости? — спросил прапорщика Блохин.

Солдат сильно загорел и поправился. Звонарев даже не сразу узнал его.

— Да, совсем. Будем теперь вместе воевать. Ты чем сейчас занимаешься?

— Бонбардир-лабораторист. Приставлен перезаряжать снаряды. Заменяем в них порох пироксилином и мелинитом.

— В гору, значит, пошел; бомбардира получил? Пить-то бросил?

— По малости бывает, — смущенно ответил солдат.

— Весьма рад вас видеть, Сергей Владимирович, — поднялся навстречу прапорщику Жуковский. — Надолго ли к нам заглянули?

— Я откомандирован обратно в строй.

— Прекрасно! Коль скоро вы опять наш, я вам и поручу заниматься переоборудованием батареи. Это по вашей инженерной части. А то все неможется мне. — И он провел рукой но своему исхудавшему, плохо бритому лицу. — Что новенького и хорошенького принесли нам?

— Новость только одна: эскадра вернулась сильно потрепанная. Витгефт убит. Подробностей я не знаю.

— Это мы сами видели. Не везет нашим морякам. Погибли Макаров, Витгефт, остался ничтожный Ухтомский. С продовольствием все хуже. Едва началась тесная блокада, а уже вводятся два постных дня в неделю.

— Нашей-то роте голод не грозит.

— Коли у других ничего не будет, все равно придется делиться своими запасами и самим голодать.

— Пусть Стессель и Белый отдадут своих коров и свиней.

— Для гарнизона это капля в море. Кроме того, Белый передал своих коров и свиней тому госпиталю, где работают его дочери.

Когда офицеры собрались, Жуковский объявил им о назначении прапорщика.

— Без вас я заведовал электрической станцией, там вечные неполадки, а я в этом деле не очень разбираюсь и прошу помочь мне, — обратился Гудима к Звонареву.

— С удовольствием, даже приму от вас совсем, — ответил прапорщик.

Жуковский согласился с этим предложением.

На дворе раздался сигнал к обеду. Солдаты, оставив работу, пошли к умывальникам, а затем собрались под навесом, служившим столовой.

Жуковский с офицерами пришел в столовую и, попробовав пищу, приказал петь молитву.

— Садись! — скомандовал капитан, когда пение было окончено.

— Проголодались люди, — подошел к Жуковскому Борейко. — С пяти часов ничего не ели, а утром вся еда — кипяток да хлеб. У нас есть почти сто пудов сэкономленной гречневой крупы. Если на завтрак давать хотя бы по десять золотников на человека, то ее нам хватит на полгода. За это время Артур будет или освобожден, или взят.

— Предложение дельное. Я поговорю с генералом.

— Упаси вас бог! Мигом прикажет сдать все излишки, — замахал руками поручик.

— Ну да бог с ним, — после минутного раздумья решился командир. — Семь бед — одни ответ. Валяйте!

— Заяц, сюда! — рявкнул на всю столовую Борейко. — С завтрашнего дня будешь к утру готовить кашу-размазню да приправлять ее маслом.

— Слушаюсь. Сразу сытей солдатскому брюху будет.

— У нас, кажется, люди пока не голодают, — заметил Звонарев, вглядываясь в загорелые, упитанные лица солдат.

— Где воруют, там солдаты худые и голодные. Много, Заяц, крадешь? — вдруг обернулся Борейко к артельщику. — Тимофеич! — подозвал он взводного Родионова.

Фейерверкер степенной походкой подошел к офицеру и взял под козырек.

— Жирен что-то Заяц больно стал.

— Они летом всегда жиру набираются. Об осень русак самый толстый бывает, — шутливо ответил Тимофеич. — Кроме того, сейчас все на хороших харчах раздобрели!

— Ладно! Верю, но глаз с тебя все же не буду спускать, — предупредил Борейко и отпустил артельщика.

Офицеры отправились к себе во флигель. Звонарев несколько поотстал. Проходя мимо домика фельдфебеля, он увидел жену фельдфебеля, старуху Саввичну, стиравшую в корыте белье. Поздоровавшись с ней, прапорщик справился, как она живет.

— И, какое тут житье, коль сраму не оберешься, — печально ответила старуха и смахнула с глаз навернувшуюся слезу.

Не понимая, в чем дело, Звонарев смутился и поспешил отойти.

Обедали, как и прежде, в столовой Жуковского. На хозяйском месте прапорщик, к своему удивлению, увидел Шуру Назаренко, одетую в дорогое шелковое кимоно, с перламутровыми гребнями в волосах. При появлении Звонарева девушка густо покраснела и застенчиво протянула ему руку, украшенную браслетом.

Звонарев был удивлен и озадачен, но из деликатности не решился спросить объяснения, стараясь догадаться сам. «Но что могло толкнуть на такой шаг скромную, застенчивую Шуру?»— задавал себе вопрос прапорщик.

Обед прошел довольно натянуто, и все облегченно вздохнули, когда трапеза была окончена. Звонарев зашел к Борейко.

— Давно это случилось с Шурой? — спросил он.

— Черт их знает, когда они успели снюхаться. А переехала Шурка к нему с неделю. За такие художества я бы Гудиму привлек к офицерскому суду, — хмуро и сурово говорил поручик, шагая по комнате. — Может, твоя амазонка сумеет повлиять на Шурку.

— Хорошо. При встрече скажу. Сам-то ты не пробовал говорить с Шурой?

— Я мужчина, а это дело женское, деликатное.

После обеденного перерыва оба друга направились на батарею. Солдаты толпились у орудий, которые были уже направлены в сторону сухопутной обороны. Сделать это можно было лишь при помощи примитивных домкратов и полиспастов, так что центр тяжести всех усилий ложился на живую мускульную силу солдат. Каждый из взводов должен был переставить по одной пушке. Такая постановка дела очень заинтересовала солдат. Они усиленно обсуждали подробности предстоящих работ. Когда офицеры подошли к батарее, их встретили взводные.

— Мы, вашбродь, решили между собой пойти на спор — кто свою пушку раньше на новое место поставит, — проговорил Родионов.

— На что же вы об заклад бьетесь? — справился поручик.

— Да ни на что! Кто проиграет, тот на себе повезет победителей в казармы, — ответил Лепехин.

— Я же от себя выставляю победившему взводу ведро водки, чтобы не всухую ездить вам верхом, — заявил Борейко.

— Покорнейше благодарим! — откозыряли солдаты и поспешили к своим орудиям.

— Выпьет, значит, первый взвод! — уверенно проговорил Родионов.

— Это еще вилами на воде писано.

— Ты бери первый взвод, я возьму второй, а Гудиме дадим третий и будем состязаться. Хочешь? — предложил Борейко Звонареву.

— Пойдет ли на это Жуковский?

— Поговорим и сегодня же вечером приступим к работе. Только ты к ночи дай на батарею свет.

Узнав о предложении Борейко, Жуковский выразил желание сам принять участие и руководить третьим взводом.

Известие, что и офицеры будут участвовать в состязании, взбудоражило всех солдат.

— Изменил нам чертов Медведь, — возмущался первый взвод. — К начетчикам перебежал, а нам прапора подсунул.

— Держитесь теперь! Мы с Медведем покажем вам кузькину мать! — радовался Лепехин.

Третий взвод был польщен, что с ними сам командир роты, но особой уверенности в успехе у солдат все же не было.

— Медведь один пушку поднимает, а у нас командир совсем хворый. Больше в креслах сидит да в книжке читает.

Звонарев собрал к себе солдат, чтобы вместе обсудить план работы. Как всегда, он не столько распоряжался, сколько советовался с ними. Родионов, Кошелев и числящийся в первом взводе матрос-сигнальщик Денисенко помогли распределить работу между людьми. Прапорщик объяснял, как лучше использовать механизмы.

Вскоре работа закипела.

Борейко, ругаясь и смеясь над неповоротливостью своих бородачей, орудовал рядом. Жуковский, по обыкновению, неторопливо, спокойно руководил работами третьего взвода. Люди деловито возились у орудия.

Лебедкин с прожекторной командой спешно налаживал освещение на ночь. Блохин не принимал участия в работах при орудиях, но сильно интересовался ходом состязания, особенно в своем первом взводе.

— Ты за какой взвод держишь, Блоха? — окликнул его Борейко.

— За тот, что выиграет, вашбродь! — бойко ответил солдат. — Тогда наверняка в рот водка попадет!

— Хитрый ты, я вижу! Даже от своего взвода отрекаешься.

— Какая же в нем сила, коль вас в нем нет?

— Если так, держи за второй, где я.

— У этих бородачей вся сила в бороды ушла. Без первого взводу вы, вашбродь, тоже не выдержите.

Борейко весело улыбнулся.

С наступлением темноты был объявлен перерыв на час.

Вечером Жуковский доложил в Управление артиллерии о ходе работ. В ответ было получено распоряжение к концу следующего дня закончить переоборудование батареи.

Ночь выдалась безлунная, звездная. Далеко на севере часто сверкали зарницы. На море было тихо, и белые щупальца прожекторов лениво передвигались по спокойной поверхности воды. Со стороны сухопутного фронта слышались отдельные артиллерийские выстрелы, ружейная и пулеметная трескотня.

Как только было налажено освещение, работы продолжались с прежней энергией. В первом взводе все шло гладко. Во втором взводе было шумнее всего. Не закрывая рта, кричал Борейко, оглушая солдат забористой, но не злобной бранью. В ответ солдаты прыскали со смеху или, боязливо крестясь, поминали «царя Давида и всю кротость его». Но взвод все же отставал в работе от других. В третьем взводе солдаты без суеты двигались около орудий, выполняя точные и ясные распоряжения Жуковского.

До полуночи время пролетело незаметно. Ровно в двенадцать часов Жуковский приказал кончать работы. Люди нехотя пошли в казарму. Первый и второй взводы шли вместе, третий несколько отстал. Солдаты Борейко и Звонарева, заметив это, осыпали насмешками незадачливый взвод Жиганова.

— Цыплят по осени считают, — загадочно ответил за всех сам Жуковский.

— Мы, вашескородие, не цыплят, а водку считаем, которая нам в глотку попадет! — отозвался Блохин.

Вскоре вся рота уже спала крепким сном, только часовые мерно прохаживались по батарее.

На следующее утро Звонарев проспал. Было около шести часов, когда он открыл глаза, работы шли полным ходом.

— Ты почему меня не разбудил? — набросился он на денщика.

— Поручик не приказали, — хитро улыбаясь, ответил солдат.

Прапорщик поспешил на батарею. Подоспел он как раз вовремя. Борейко отбирал у первого взвода подъемные тали. Окружив поручика, солдаты шумели.

— Ваш прапорщик еще спит, а без офицера пушки по закону поднимать не разрешается.

— Тащи тали на место! — распорядился прапорщик, узнав, в чем дело.

Пока первый и второй взводы возились около своих орудий, Жуковский начал поднимать пушку вместе с лафетом на раму.

— Вашбродь, третий взвод через час-другой окончит работу, — встревоженно сообщил Звонареву наводчик Кошелев.

Прапорщик пошел взглянуть на работу соседей. Пушка уже была поднята, оставалось лишь опустить ее на раму и соединить с ней лафет. Было видно, что Жуковский использовал свой большой служебный опыт и обогнал два других взвода.

— Итак, Николай Васильевич, мы с Борейко проиграли пари, — сказал Звонарев, подходя к капитану.

— Я держусь того же мнения. Уже через час я смогу открыть огонь из своего орудия, — ответил Жуковский.

— Это не по правилам, — запротестовал Борейко. — По закону воспрещается поднимать орудия вместе с лафетами.

— Что это вы, Борис Дмитриевич, вдруг законником стали? На войне нельзя быть таким формалистом, — усмехнулся капитан.

— Я-то формалист? — возмутился Борейко. — Никогда им не был и не буду. Но мог произойти несчастный случай и кого-нибудь придавило бы.

— На войне с опасностью, да еще проблематичной, считаться не приходится, а теперь попрошу съездить в Управление артиллерии доложить об окончании работ, организовать связь Утеса с батареей литера Б и договориться об организации стрельбы.

— Вы бы сами съездили, Николай Васильевич.

— Не люблю разговаривать с начальством. Связь я поручаю Сергею Владимировичу, а артиллерийскую часть вам, Борис Дмитриевич.

Когда третий взвод закончил работу, солдаты бросились качать Жуковского и хотели было отнести его на руках к квартире, но Борейко отстранил их и подставил капитану свою спину.

— Садитесь, Николай Васильевич, мигом домчу до дому.

— Что вы, бог с вами, Борис Дмитриевич! — запротестовал капитан.

— Раз мы проиграли, то должны, по условию, везти третий взвод на себе. Жиганов, садись на Родионова, а остальные кто на кого хочет! — крикнул Борейко.

Солдаты кинулись седлать друг друга. Звонарев подсадил Жуковского, и вся кавалькада, под общий смех и улюлюканье, двинулась с батареи, благо было обеденное время.

Борейко и Звонарев уехали в город. Слева развертывалось безбрежное море, где все было тихо и мирно, только на горизонте маячили японские миноносцы, стерегущие Артур, да у берега взад и вперед двигались тральщики, вылавливая мины. Зато в Старом городе все было затянуто облаками дыма и пыли, сквозь которые виднелись взблески огня — шла бомбардировка. Над всем этим стоял сплошной гул, напоминающий раскаты грома. Улицы казались вымершими, нигде не было видно ни одного человека, лишь изредка проносились вскачь рикши или извозчик с раненым, подобранным на улице. Но вот, перекрывая все звуки, рявкнули двенадцатидюймовки со стоящих на рейде броненосцев, посылая свои снаряды в далекий японский тыл.

В Управлении артиллерии офицерам пришлось подробно рассказать о работе, проведенной на батарее.

В это время адъютант доложил о приходе Бутусова. Генерал тотчас его принял.

— Разрешите доложить, ваше превосходительство, что зловредная батарея обнаружена моими разведчиками-китайцами. Вот схема расположения японских осадных батарей. Разыскиваемая нами батарея расположена за одной из сопок в районе деревни Шулинмин. Нанес ее на схему я со слов китайца. Кстати: из трех разведчиков-китайцев вернулся лишь один. Другого поймали японцы и отрубили ему голову. Третий погиб в перестрелке. Надо бы осиротевшим семьям выдать хотя временное пособие, а после войны назначить пенсию: ведь китайцы погибли на нашей службе и сделали большое дело. Эта помощь очень поощрит их сородичей. Они с охотой будут помогать нам, работая как разведчики в японском тылу.

— Стессель никогда не пойдет на это. Он считает, что лучшей наградой китайцам за их работу является виселица, — ответил генерал.

— Необходимо сначала проверить правильность полученных сведений, а затем уже награждать китайцев, — возразил Тахателов.

— Поручаю это дело вам. Свяжитесь с моряками и попробуйте проверить, что возможно, из доставленных китайцами сведений. Если они подтвердятся, то и представим к награде, а не выйдет это, выдадим сами денежные премии из наших экономических сумм, — обернулся к Тахателову генерал.

— Слушаюсь. Немедленно займусь им, — ответил полковник.

— А как же быть с семьями погибших? — напомнил Бутусов.

— Пока придется прибегнуть к частной благотворительности. Прошу принять от меня четвертной, — протянул Бутусову деньги генерал.

Тахателов и Звонарев тоже раскошелились. Всего собрали около ста рублей, которые Бутусов и взялся передать семьям погибших.

Хотя самих батарей обнаружить не удалось, но после обстрела указанного китайцем района зловредная батарея навсегда прекратила стрельбу.

После доклада Звонарев вышел на улицу. Здесь он встретил Варю, идущую к дому.

— Неужели вы сейчас из госпиталя? — спросил прапорщик.

— Да, а что?

— Но ведь город засыпается снарядами.

— Я сегодня отвозила больных моряков в морской госпиталь. Что нового на Утесе? Что поделывает Шурка Назаренко?

Звонарев вспомнил свой разговор с Борейко.

— Справляет свой медовый месяц.

— Вышла-таки за своего писаря! А сама уверяла меня, что скорее в петлю полезет, чем пойдет за него.

— Она вышла не за писаря.

— А за кого же? Уж не за вас ли, часом? — Вы ей всегда нравились, сколько я ее ни уверяла, что из вас выйдет такой же муж, как из меня придворная фрейлина.

— Быть может, вы со временем и будете ею, героиня порт-артурской обороны.

— Кто же стал Шуркиным мужем?

— Гудима.

— Как Гудима? Я об этом ничего не слыхала. Когда была свадьба, в какой церкви, кто венчал? Расскажите все подробнее. Вы, конечно, были шафером?

— Венчались они вокруг ракитового куста, а когда — точно мне не известно;

— Не смейте говорить гадости! — сказала, краснея, Варя.

— Увы! Это печальная правда.

Варя с удивлением и испугом посмотрела на Звонарева.

— Я завтра же заеду к ней и выругаю как следует и заставлю вернуться домой.

— Но честь вы ей не вернете.

— Гудима, по-моему, поступил подло. Я это ему прямо скажу.

— Пожалуй, тогда вам будет лучше не приезжать к нам. Кроме неприятностей Шуре, ваше посещение не принесет ничего.

— Скандалить-то буду я, а не вы, поэтому вам и беспокоиться не о чем. — И Варя, тряхнув руку Звонарева, пошла домой.

Наступившие сумерки вынудили Белого отложить стрельбу до утра. Сообщив об этом по телефону Жуковскому, друзья решили использовать вечер для посещения Ривы, у которой они надеялись узнать подробности минувшего эскадренного боя.

Как только прекратилась бомбардировка, на улицы высыпали толпы народа. Открылись магазины, на «Этажерке» появились первые гуляющие, и вскоре бульвар заполнился публикой. Военный оркестр грянул бравурный марш, и жизнь забила ключом.

Борейко и Звонарев неторопливо шли вдоль набережной. К пристани то и дело подходили шлюпки военных судов. Раздушенные, все в белом, моряки направлялись к «Этажерке». Едва они появились там, как услышали по своему адресу свистки и громкую брань фланирующих по аллеям стрелков.

— Достукались наши моряки, что им нельзя даже показаться в городе, — бросил Борейко. — Я уверен, что, командуй броненосцами лейтенанты, наверняка хотя бы часть эскадры прорвалась во Владивосток… Не зайти ли нам по дороге в Пушкинскую школу за учительницами? — предложил вдруг он.

— Это совсем нам не по дороге. Скажи прямо, Боря, что тебе хочется повидать маленькую Олю.

— Я буду очень опечален, если с ней что-нибудь случилось.

— Собираешься жениться на ней?

— Кто же пойдет за такого пьяницу, как я… Так пойдем?

— Ладно.

Приятели свернули на Пушкинскую улицу. В двухтрех местах им пришлось сходить с тротуара, обходя поврежденные бомбардировкой здания, но школа не пострадала. Только каменная садовая изгородь в одном месте была разрушена да осколки повредили несколько деревьев. Навстречу им вышла маленькая жизнерадостная Оля Селенина.

— Никак, сам господин Топтыгин пожаловал к нам со своим другом! — приветствовала она гостей. — Пожалуйте в фанзу.

Офицеры последовали за ней. Здесь они застали Марию Петровну и Лелю Лобину. Гостей пригласили присесть.

— Мы к вам мимоходом по пути к Риве. Идемте вместе, — предложил Борейко.

Девушки вопросительно посмотрели на Желтову.

— Идите, а я дома посижу! — отпустила их Мария Петровна.

Обе учительницы бросились обнимать ее и убежали одеваться.

— Вас сильно сегодня обстреляли? — спросил Звонарев.

— Мы укрылись в погребе, но все же было довольно страшно.

— Почему вам не выстроят блиндаж?

— Мы люди маленькие, о нас и не помнят. Зато неподалеку отсюда, у Стесселя, строят гигантский блиндаж для скота.

Вскоре вернулись обе учительницы в сопровождении Стаха. Он еще сильно прихрамывал и передвигался, опираясь на палочку.

— Здорово, артиллеристы! — приветствовал он гостей. — Как воюете?

— В резерве сидим на Утесе и ждем у моря погоды. А ты как живешь?

— Раны почти закрылись! Мой командир полка Савицкий так обо мне соскучился, что прислал комиссию для освидетельствования моего здоровья. Мудрые эскулапы нашли, что я уже почти поправился.

— Подумайте, старший полковой врач заявил, что в строю Стаху не придется танцевать, а ходить можно и потихоньку, — возмущалась Лобина.

— Особенно в атаку! — усмехнулся Звонарев.

Простившись с Желтовой, все тронулись в путь. Впереди шли Енджеевский с Лелей, за ним Звонарев с Олей, а сзади тяжело выступал Борейко.

Подходя к домику Ривы, они еще издали услышали доносившееся через открытые окна пение.

— Наши аргонавты, очевидно, благополучно вернулись, — заметила Леля, — вот мы и узнаем все подробности морского боя.

Соловьем залетным юность пролетела,

Волной в непогоду радость прошумела, — неслось из окна.

Время золотое было да сокрылось,

Сила молодая с телом износилась, — подхватила подошедшая компания дружным хором.

Из окна выглянула Рива.

— Андрюша, к нам идут, — проговорила она, обернувшись в комнату.

Пение в комнате прекратилось, но на улице продолжалось с прежней силой:

Без любви, без счастья по миру скитаюсь,

Разойдусь с бедою, с горем повстречаюсь.

Особенно выделялись сильное сопрано Оли и мягкий, приглушенный бас Борейко.

Хозяева, вышедшие на крыльцо встречать гостей, зааплодировали.

— Живы и целы, значит, все в порядке, — проговорил поручик.

Девушки целовались, мужчины жали друг другу руки.

— Ну, рассказывай поскорей все, что с вами приключилось, — попросила Оля, когда все вошли в комнаты и уселись.

— Если бы вы знали, что я перечувствовала за все время боя! При каждом взрыве на «Севастополе»я была готова упасть в обморок от страха за Андрюшу. Нет, больше я в бою участвовать не хочу! — закончила Рива свое повествование. — Обрадовалась Артуру, как родной Одессе!

— Но почему же, собственно, эскадра вернулась обратно? — спросил Стах.

— По различным причинам, — ответил Акинфиев. — Во всем виноват Ухтомский. Он, вместо того чтобы с наступлением темноты собрать эскадру и попытаться еще раз идти во Владивосток, первый ринулся в Артур, а за ним и остальные.

— Но Эссен почему не попробовал прорваться с «Севастополем»? — заметил Звонарев.

— У нас стала правая машина, и мы потеряли ход. Идти дальше не могли. Как Эссен ни ругался, ничего поделать было нельзя.

— А «Ретвизан», «Полтава»и другие?

— На «Ретвизане» уже при выходе имелась пробоина в носу, а когда он бросился на японцев, то получил вторую пробоину в носовой части и принял через нее столько воды, что стал зарываться на ходу. Вполне естественно, что Шенснович заторопился в Артур. У «Полтавы» была разворочена корма и плохо действовал руль.

— В каком же состоянии был «Пересвет», что Ухтомский повернул в Артур? — продолжал допрашивать Стах.

— Злые языки говорят, что «Пересветом» командовал Бойсман, им самим командовал Ухтомский, а князем командовал целый триумвират женщин — его жена, Карцева и Непеннна. Есть японская пословица, что если на корабле несколько капитанов, то он наверняка не придет в порт по назначению. Так случилось и тут. «Пересвет»в бою не получил серьезных повреждений, так же как и «Победа»и «Паллада». Все они могли продолжать путь во Владивосток.

— Струсили, что ли? — спросила Оля.

— Cherchez la femme, Ольга Семеновна. На «Победе»и «Палладе», возможно, тоже были дамы. Они то и дело падали от страха в обморок. Зацаренный с Сарнавским вместо командования кораблями были заняты приведением их в чувство, — улыбнулся Акинфиев.

— Все зло всегда проистекает от женщин, — назидательно заметил Борейко. — Крепко намотай это себе на ус, Сережа, и берегись своей амазонки.

Женщины бурно запротестовали.