Глава первая

Семнадцатого июля 1904 года Четвертая и Седьмая Восточносибирские стрелковые дивизии после ряда неудачных боев на Зеленых и Волчьих горах отошли в Артур. Началась тесная блокада крепости. Японцы энергично принялись за осаду. Уже через неделю они подвезли крупные орудия и двадцать пятого числа, в воскресенье, во время крестного хода впервые обстреляли город и находившуюся на внутреннем рейде эскадру.

Стоял жаркий день. На площади у Отрядной церкви с утра стали собираться немногие оставшиеся в осажденном городе жители со своими семьями, мелкие служащие, рабочие порта, свободные от службы офицеры и солдаты.

К началу молебствия прибыл Стессель с женой. Для торжественного соборного служения из всех артурских церквей собралось около двух десятков военных и морских священников. В праздничных, золотых и серебряных, ризах они усердно молили бога о помощи и избавлении от надвигавшихся с началом осады бедствий.

Над толпой медленно поднимался колечками сизый дымок ладана. Объединенный хор певчих мягко вторил молениям. Обдав друг друга и молящихся облаками ладана, священники двинулись крестным ходом по грязным и пыльным улицам к набережной Старого города, откуда издали осенили крестным знамением стоявшие на внутреннем рейде суда. Затем по Пушкинской и другим улицам крестный ход вышел к Новому китайскому городу на луг у Цирковой площади.

Вдруг вдалеке мягко прозвучал выстрел. В воздухе нарастал резкий свист быстро приближающегося снаряда, за которым последовал оглушительный взрыв. Над толпой взвился огромный султан черного дыма. Все, как один, с воплями кинулись бежать в разные стороны, теряя по дороге шляпы, зонтики, обувь. Упавших топтали ногами.

Стессель, его жена и окружающая их свита были тоже смяты бегущими. С генерала сорвали фуражку и изрядно помяли ему бока. Генеральшу оттеснили в сторону, сбили с головы шляпу и в довершение всего опрокинули в какую-то яму.

Стессель, не видя своей жены, решил, что она опередила его, и вслед за толпой бросился под защиту ближайших строении, и пришел в себя лишь в одним из подвалов.

Все поле было сплошь покрыто одеждой, зонтиками, шляпками… Тут же тускло блестели на солнце ризы и хоругви. Среди всего этого хаоса лежало около двух десятков людей — раненых, полузатоптанных и просто испуганных. Некоторые из них пытались подняться на наги, другие же лежали недвижимо, считая, что опасность еще не прошла.

Когда первый переполох миновал, появились солдаты и начали подбирать людей и собирать разбросанные вещи.

Стессель, покинув убежище, поспешил на розыски своей жены. Вскоре два стрелка почтительно привели под руки не столько испуганную, сколько взбешенную, плачущую от стыда и злости Веру Алексеевну.

При виде ее генерал побледнел сильнее, чем при взрыве японских снарядов.

— Ты должен наградить их за проявленное геройство, — хрипя от злости, проговорила генеральша, кивнув на солдат. — Они оказались храбрее многих офицеров.

Генерал покраснел, поняв намек жены.

— Да, да. Спасибо вам, братцы, — поспешил обратиться он к солдатам. — Награждаю вас за совершенный вами подвиг Георгиевским крестом и двадцатью пятью рублями каждого.

— Рады стараться! — крикнули изумленные солдаты, не понявшие, в чем заключался их подвиг. — Покорнейше благодарим, ваше превосходительство.

Подоспевшая коляска тотчас увезла превосходительных супругов.

Между тем японцы перенесли огонь на набережную и порт. В течение всего дня то усиливалась, то ослабевала бомбардировка города и внутреннего бассейна. Хотя существенных разрушений она и не причинила, но произвела на всех ошеломляющее впечатление. Стала очевидна полная непригодность Артура как крепости, защищающей город и флот. Отныне Артур оказался под постоянной опасностью обстрела в любое время дня и ночи.

Особенно переполошились моряки; Два снаряда, угодившие в «Цесаревича», разрушили на нем рубку беспроволочного телеграфа и легко ранили при этом адмирала Витгефта. В порту был поврежден дом адмирала Григоровича и морской госпиталь.

В этот же вечер в штабе Стесселя собралось экстренное совещание морских и сухопутных начальников по вопросу о дальнейшей обороне крепости. Стессель требовал от моряков немедленного огня из всех крупных судовых орудий по наделавшей столько бед японской батарее.

— Но ее ниоткуда не видно, — возразил генерал Белый.

— Стреляйте по вспышкам выстрелов, по направлению звука; одним словом, делайте, что хотите, но чтобы завтра она была уничтожена, — требовал генерал.

— Приму все меры к этому.

— Нет, ты должен наверняка уничтожить японцев. Ведь сегодня пострадало от снарядов около двадцати человек мирного населения да растоптано толпой пятнадцать человек, из них три женщины и два ребенка. О синяках и ушибах я уже не говорю. Даже мы с женой не избежали этого.

— На эскадре и в порту убито трое, десять ранено, в том числе мой флаг-офицер и я, — добавил Витгефт, кивая на свою перевязанную руку.

— Сами в этом виноваты, ваше превосходительство. Уйди эскадра из Артура десятого июня, ничего бы этого не было. Надеюсь, вы теперь понимаете, почему я так настаивал на скорейшем уходе флота из Артура? С начала тесной осады Артур становится ловушкой для флота, — сердито проговорил Стессель.

Присутствующий здесь же Григорович только горестно вздохнул. Сегодня при взрыве снаряда погибла чудесная коллекция китайского и японского фарфора, которую он тщательно собирал в течение ряда лет.

— Не произвести ли нам сильную вылазку в район расположения зловредной батареи с целью ее уничтожения? — предложил комендант крепости Смирнов.

— Наши части еще не совсем приведены в порядок после отхода с Волчьих гор. Поэтому нам фактически нечем сейчас производить вылазки, — возразил Кондратенко.

— Послать моряков, хотя бы десантные роты, — предложил Стессель.

— Матросы у нас не обучаются ни рассыпному строю, ни штыковым атакам. Они едва ли пригодны для этой цели, — возразил Витгефт.

— Хитрость невелика, было бы желание, — буркнул Стессель.

— Кроме того, эскадра в ближайшие дни попытается прорваться во Владивосток, и матросы сейчас нужны на кораблях. Их ведь не заменишь стрелками, — подпустил шпильку адмирал.

— Использование матросов для вылазки, конечно, поставит наши суда в затруднительное положение, — поддержал Витгефта Григорович.

— Для вылазки наиболее пригодны пограничникиэти артурские пластуны, — вмешался в разговор Кондратенко. — Они привыкли незаметно подкрадываться к врагу.

— В таком случае назначим две роты пограничников и роту квантунского экипажа, — решил Стессель. — Общее руководство операцией возлагаю на генерала Кондратенко.

На «Цесаревиче» Витгефта поджидала телеграмма наместника, только что доставленная китайцем-джонщиком из Чифу.

— «С мнением совещания флагманов и командиров о невозможности выхода эскадры из Артура не согласен. По повелению его величества, приказываю идти во Владивосток, избегая при этом боя. Напоминаю всем начальствующим лицам о подвиге» Варяга»и предупреждаю, что невыход эскадры в море в случае падения крепости поведет к ее несомненной гибели. Вся ответственность за этот позор Андреевского флага и честь родного флота целиком ляжет на вас, адмиралов и командиров. Настоящую телеграмму сообщить им всем под расписку. Адмирал, Алексеев «. — Кончив чтение, Витгефт, забыв о своем лютеранстве, набожно по-православному перекрестился.

— Теперь уже больше разговаривать и спорить нельзя, Вильгельм Карлович, — проговорил довольный Матусевич. — Надо идти на прорыв. Завтра же с утра соберем всех командиров и ознакомим с полученным распоряжением.

— Действуйте, Николай Алексеевич. Я на все согласен. Победить мы не победим, но хоть умрем с честью, коль от нас этого потребуют, — печально проговорил командующий флотом и, отпустив Матусевича, засел за длинное письмо своей семье, в котором, трогательно прощался с нею» ввиду неизбежной нашей гибели в предстоящих боях «.

Расставшись со Стесселем, Кондратенко в сопровождении своего начальника штаба подполковника Науменко и Звонарева тотчас поскакал в Новый город, где располагались пограничники. Генерал целиком был поглощен мыслью о предстоящей вылазке и быстро прикидывал в голове различные варианты организации поиска столь опасной для крепости батареи. Науменко и Звонарев молчаливо следовали за ним.

— Я уверен, что подполковник Бутусов сумеет найти зловредную батарею, а быть может, и уничтожить ее, — задумчиво произнес Науменко.

— Неожиданный отход Фока с Волчьих гор поставил крепость в критическое положение. Хорошо, что японцы еще сразу не кинулись за нами и не ворвались в Артур на плечах отходящих частей. Несдобровать бы нам при нашей неурядице, — отозвался Кондратенко.

— Недаром же Стессель даже пошел на отстранение Фока от оперативной деятельности, — поддакнул Науменко.

— Это не отстранение. Фок назначен начальником общего резерва с подчинением непосредственно Стесселю. Получается, что Смирно», хотя и является комендантом крепости, но распоряжаться резервом без ведома начальника района не имеет права, — возразил Кондратенко.

— Район-то уже весь в руках японцев. Осталась одна крепость, подчиненная Смирнову как ее коменданту. Стессель, в сущности, сейчас ни при чем. Его власть кончилась с занятием района японцами.

— Тем не менее Стессель фактически командует всем, а Смирнов — ничем. Тут трудно что-либо понять. Потребуются разъяснения из Питера или Маньчжурии, — продолжал сетовать Кондратенко.

Несмотря на позднее время — было около полуночи, — Бутусов еще не спал и встретил гостей, как всегда, весьма радушно, пригласив генерала и его спутников к столу. Кондратенко быстро объяснил подполковнику цель своего позднего визита. Ознакомившись с районом, который надо было осмотреть, Бутусов сказал:

— До рассвета не успеем его как следует обшарить. В пять светает, через полчаса выступим. На поиск останется всего четыре часа. Надо спешить. — И он вышел, чтобы отдать необходимые распоряжения.

Через полчаса отряд выступил. Кондратенко, как всегда, напутствовал солдат. В зеленой форме пограничники были совершенно незаметны в ночной темноте. Мягкие соломенные туфли-зори делали движения солдат бесшумными, хорошо пригнанная амуниция нигде не звенела и не скрипела. Традиционные у пограничников папахи были заменены защитными фуражками.

— К утру будет туман, — потянул носом воздух Бутусов. — С моря тянет влагой, и звезды сильно мигают. Я, ваше превосходительство, беру с собою трех китайцев, в том числе садовника генерала Белого. Они жители тех деревень, где сейчас находятся японцы, и послужат нам проводниками ночью. При нужде останутся и на день в японском тылу для розыска батареи.

— Доверия-то они заслуживают? — спросил генерал.

— У одного японцы изнасиловали и убили жену, у другого зарезали отца, у третьего сожгли дом. Им есть за что мстить японцам. Я их знаю уже несколько лет и вполне доверяю им.

— Раз так, значит, все в порядке. Китайцы могут быть нам очень полезны, — согласился Кондратенко.

Бутусов отдал несколько коротких распоряжений, и отряд неслышно двинулся. Люди шли налегке, без шинелей и вещевых мешков, но с саперными лопатами и пироксилиновыми шашками.

Стояла теплая, тихая, безлунная ночь. Легкий туман закрывал долины и овраги. Тишина нарушалась лишь лаем собак и воем шакалов, да в ароматной по-ночному траве неумолчно трещали цикады, чуть шелестел гаолян. Нигде не было слышно ни единого выстрела, только белые ленты бессонных крепостных прожекторов, то затухая, то разгораясь, скользили по окрестным сопкам и долинам.

Отряд Бутусова быстро добрался до сторожевого охранения и здесь остановился. Собрав у себя в небольшой придорожной фанзе командиров рот и взводов, подполковник еще раз указал по карте районы поисков и направление движения каждого взвода. Затем вызвал проводников-китайцев. Они должны были провести пограничников в японский тыл, где предполагалось расположение зловредной батареи.

Пять взводов двинулись по указанным направлениям, а три остались в резерве. Пройдя сотню шагов, солдаты растаяли в ночном сумраке.

Прошло томительных полчаса. По-прежнему все было совершенно спокойно, только в некоторых местах вой шакала вдруг то замолкал, то начинался с новой силой. Солдаты, лежа в придорожной канаве, чутко прислушивались к окружающему, изредка перебрасываясь односложными замечаниями.

Вскоре прибыл ординарец от среднего взвода с донесением, что взвод благополучно перешел через речку и, сняв японских часовых, продвигается дальше в тыл неприятеля.

Бутусов довольно крякнул, потянулся своим невысоким, но коренастым телом и вполголоса приказал резервным взводам подниматься.

Вскоре они, рассыпавшись по гаоляну, неслышно двинулись вперед. Бутусов с несколькими солдатами шел по дороге. Справа неожиданно раздались беспорядочные выстрелы, но стрельба так же внезапно смолкла, как и началась, Наступившая затем тишина показалась особенно глубокой. Впереди запищала потревоженная птица.

Примолкнувшие было после выстрелов лягушки снова завели свой концерт. При свете электрического фонаря Бутусов справился по карте. До намеченного для поиска района оставалось еще около километра. Один за другим призывали с донесением ординарцы. Пограничники уже перевалили за первый хребет и теперь разыскивали злополучную батарею. Проводники-китайцы углубились в расположение японцев и собирали среди китайцев сведения о расположении японской артиллерии.

Бутусов приказал разжечь костры поярче и сидеть возле них.

— В зеленой одежде вы ночью сойдете за японцев. Они примут вас за своих и не будут думать об опасности, — пояснил подполковник.

Громкий взрыв впереди прервал разговор. За первым взрывом последовало еще несколько, вспыхнула сильная ружейная перестрелка. Совсем близко раздались бешеные крики «банзай». Бутусов с резервными взводами скорым шагом двинулся на выстрелы. Ночная тишина сменилась грохотом взрывов, треском ломаемого гаоляна, топотом людей, вскриками и призывными свистками командиров.

— Бей японца штыком, не давай ему кричать, — приказывал Бутусов.

Ночь огласилась гулкими орудийными выстрелами, разрывами снарядов и гранат. В воздухе ярко вспыхивали букеты шрапнелей. Бой быстро разгорался.

С хребта Бутусов пытался рассмотреть, что делалось в низинах, но туман мешал что-либо разобрать в темноте. Сквозь тьму в различных местах мелькали огоньки ружейных выстрелов, справа брызнула пулеметная очередь. Неожиданно запылала кем-то подожженная китайская деревня. Красноватый, колеблющийся свет пожара осветил несколько дворов и часть деревенской улицы, по которой метались человеческие фигуры. Справа взвилась к небу, оставляя за собой искристый след, ракета и, разорвавшись, рассыпалась целым каскадом ярких звездочек, которые, медленно оседая вниз, освещали землю ослепительно-белым светом.

Бутусов засвистел. Тотчас ему ответили с разных сторон — перед ним выросли темные фигуры солдат.

— Третий взвод взорвал пушку, с трех других снял замки и прицелы, — доложил один из них и в качестве вещественного доказательства положил на землю прицелы.

— Где сейчас взвод?

— Японец дюже наседает, отходит взвод сюда, сейчас здесь будет.

— Первым взводом захвачено два пулемета с лентами, батареи не нашли, — доложил следующий солдат.

— Второй взвод взорвал две пушки, прислугу побил. Японцев захватили врасплох и многих покололи, — доложил еще один ординарец.

Другие два взвода налетели на бивак пехотного полка, устроили большой переполох, но затем едва ушли от наседавших со всех сторон японцев.

— Передайте приказ во все взводы: отходить за речку и дальше. Я с резервом останусь здесь, чтобы прикрыть ваш отход. Поскорее доставляйте в тыл раненых, — распорядился Бутусов.

Рассыпавшись вдоль хребта, резервные взводы встретили японцев дружными залпами. Трудно было рассчитывать на попадание в такой темноте, но японцы все же не осмелились идти дальше и стали окапываться. С долин пополз густой туман, под прикрытием которого пограничники, вынеся всех раненых, благополучно вернулись на линию русского сторожевого охранения.

На рассвете Бутусов уже докладывал Кондратенко о результате ночного поиска.

— А китайцы ваши? — вспомнил генерал.

— Остались до следующей ночи в тылу у японцев, чтобы проследить днем за стрельбой японских батарей, — объяснил Бутусов.

Осмотрев захваченные пограничниками прицелы, Звонарев объявил, что только один из них принадлежит морской пушке, а остальные легким и горным орудиям.

— Значит, вредную батарею уничтожить так и не удалось, — вздохнул Кондратенко.

Как бы в ответ ему начался обстрел порта и гавани из дальнобойных орудий.

Кондратенко приказал прапорщику ехать к Белому с докладом о результатах поиска. Город еще только просыпался. Открывались первые магазины, китайцы торопливо катили по улицам легонькие колясочки с булками, овощами и другой снедью. Хозяйки с кошелками шли на рынок, рабочие двигались к портовым мастерским. Никто из них не обращал внимания на обстрел гавани, где то и дело взлетали в воздух высокие всплески воды от падающих снарядов.

Около «Этажерки» Звонарев неожиданно встретил Варю Белую. Она имела очень утомленный вид, но, как всегда, была преисполнена энергии.

— Меня не пропускают домой из-за обстрела гавани, — жаловалась она.

— Берите мою лошадь и скачите вокруг Золотой горы, — предложил прапорщик. — Я только что хорошо выспался и отдохнул. Доберусь до Управления артиллерии и пешком.

Взобравшись на лошадь, Варя помчалась вперед, а Звонарев стал пробираться в Управление артиллерии. Один из снарядов поджег в порту цистерны с машинным маслом, и черный густой дым закрыл всю Золотую гору и район порта. Приходилось идти с трудом в клубах маслянистого черного дыма, непроницаемого для лучей солнца. Когда прапорщик добрался до квартиры Белого, то походил на негра.

— Отправляйтесь в ванну, — распорядился генерал, увидев Звонарева.

Помывшись и приведя себя в порядок, прапорщик отправился на доклад к генералу в Управление артиллерии, где он застал Тахателова и Гобято.

— Объявим премию за отыскание проклятой батареи. Сто рублей офицеру, двадцать пять солдату. Установим круглосуточное дежурство на Большом Орлином Гнезде, Перепелиной горе и на Высокой. С них открывается большой кругозор, — предложил Тахателов.

— Надо связаться с моряками. Они крепко заинтересованы в уничтожении этой батареи, — добавил Гобято.

— Следует привлечь местное китайское население, которое прекрасно знает окрестные горы и может сильно помочь в отыскании батарей, — проговорил Звонарев.

— Попрошу вас, Сергей Владимирович, по этому вопросу связаться с Петром Дмитриевичем Бутусовым. У него среди китайцев много знакомых и друзей, — распорядился Белый.

На этом и порешили.

Едва прапорщик вышел из Управления, как встретился с Вен Фань-веем. После своего неудачного покушения на Танаку в Дальнем китаец вернулся в Артур к семье. Узнав об отходе русских войск и приближении японцев к Артуру, Вен хотел было тотчас уехать с женой и ребенком на джонке в Чижу. Но для этого надо было получить разрешение городского совета, и Вен обратился к Варе с просьбой помочь ему в этом деле. Варя рассказала отцу о намерении садовника. Белый велел передать китайцу, что японцев к самому Артуру не подпустят, и Вен успокоился.

Отступление русских снова заставило Вена подумать об отъезде из Артура, особенно когда начался обстрел осадными батареями города и порта. Но предварительно он решил пробраться в осадную армию, где находились его родственники, и поэтому согласился принять участие в разведке, организованной Бутусовым.

Вернувшись с рассветом, Вен решил лично сообщить Белому о том, что видел в японском тылу. Тут ему и встретился Звонарев. Китаец теперь часто видел прапорщика вместе с Варей и постепенно изменил к нему свое отношение.

— Здравствуй, лао Вен Фань-вей, — приветствовал его Звонарев. — Нашел батарею, которая обстреливает город и порт?

— Моя видала много-много батарея. Они шипко пуфпуф делай. Какая в карабли, не знай. Моя хоти генерала Белая говори, — ответил китаец.

Прапорщик провел китайца в Управление артиллерии. Вен рассказал о том, что видел. Но, плохо зная русский язык, многого не сумел объяснить. Белый вызвал к себе Бутусова» который руководил разведкой и неплохо владел китайским языком. С его помощью удалось уточнить многие детали расположения вражеских осадных батарей.

Белый хотел было представить Вен Фань-вея к награде, но китаец отказался и лишь попросил помочь ему выехать, когда будет нужно, из Артура.

На другой день на флагманском броненосце «Цесаревич» состоялось совещание флагманов и командиров. Генерал Белый немедленно собрался в дорогу и взял с собой Звонарева.

Японцы перенесли огонь на стоящие на внутреннем рейде суда. «Ретвизан», «Победа»и «Цесаревич» усиленно осыпались снарядами. Прошло около получаса, пока к пристани Артиллерийского городка смог подойти паровой катер «Цесаревича». В момент его отхода один из снарядов угодил в борт броненосца и, разорвавшись, изрешетил катер. Кроме того, оказалась перебитой дымовая труба и штуртросы. Поэтому, прежде чем пускаться на нем в путь, надо было произвести необходимый ремонт.

Только около полудня попали наконец артиллеристы на заседание моряков. В отличие от прежних совещаний сегодня Витгефт ограничился лишь конкретными указаниями о выходе эскадры, объявил диспозицию, порядок прохождения тралящего каравана и еще раз повторил приказ о выходе наутро двадцать восьмого июля.

— Прошу вас, господа, помнить, что мы выполняем волю его величества, поэтому наши мнения должны остаться при нас. Я буду руководить эскадрой, сообразуясь с обстановкой. Поврежденных в бою судов эскадра поджидать не будет. В этом случае командиры должны действовать по способности, памятуя общую директиву — идти во Владивосток, — закончил свою речь адмирал.

— Пронеси, господи, через мины у Артура, а там мы сумеем драться с японцами, — ответил ему начальник штаба эскадры Матусевич. — Мины — вот главная наша опасность.

— А прорыв в иностранные порты допустим? — вдруг спросил Ливен.

— Он будет рассматриваться как бегство с поля сражения, — ответил Витгефт.

— Не согласен с этим, — возразил командующий отрядом крейсеров адмирал Рейценштейн. — В Артуре невозможно больше исправлять поврежденные суда вследствие обстрела порта с сухопутного фронта. Следовательно, корабли, не могущие добраться до Владивостока, должны пытаться пробиться хотя бы в нейтральные порты или, быть может, даже идти прямо навстречу Балтийской эскадре.

— Да она еще не вышла из Кронштадта, — усмехнулся Витгефт. — Едва ли Артур продержится до ее прихода сюда. Только это соображение и заставляет нас выйти в море на явный разгром. Авось потопим несколько кораблей Того и хотя этим поможем нашей второй эскадре.

— О нейтральных портах, идя во Владивосток, думать не следует, а то, наверное, все в них окажемся и до места назначения не доберется никто, — возразил командир броненосца «Севастополь» капитан первого ранга Эссен.

— Вильгельм Карлович, а нельзя ли будет взять с собой из Артура семьи некоторых офицеров? — вдруг спросил младший флагман эскадры контр-адмирал князь Ухтомский.

— Я думаю, что можно будет допустить пребывание женщин на «Монголии», которая пойдет с эскадрой, — поддержал Матусевич. — Все равно вчера и сегодня из города и особенно порта туда перебрались многие семьи.

— Пожалуй, на «Монголии» соберется столько всяких пассажиров, что и раненым не останется места, — заметил Витгефт.

— Дело старшего врача лазарета урегулировать этот вопрос, — отозвался Матусевич.

На этом совещание моряков и окончилось.

— Василий Федорович, — обернулся наконец Витгефт к Белому, разговаривавшему с флагманским артиллеристом лейтенантом Кетлинским. — Я прошу вас прибыть к нам, чтобы обсудить вопрос, как нам бороться с этой паршивой батарейкой стодвадцатимиллиметровых пушек, которая нас обстреливает уже несколько дней.

— Я тоже хотел переговорить с вами по этому поводу. Сейчас с вашим флаг-офицером мы договорились о связи кораблей с нашими наблюдательными пунктами и завтра попробуем сбить батарею перекидным огнем с броненосцев.

Оба превосходительства оживленно заговорили. Звонарев, ожидая распоряжений, почтительно стоял в стороне.

— Вы это что, молодой человек, вместо службы в строю на Электрическом Утесе перешли в адъютанты? — подошел к нему Эссен.

— Я все время вел работы по постройке укреплений на сухопутном фронте, но на днях мне обещано возвращение на Утес, — ответил Звонарев. — Вы надеетесь на успех при выходе эскадры, Николай Оттович?

— Тот не солдат, кто не имеет маршальского жезла в ранце! Но, откровенно говоря, боюсь не столько японцев, сколько нашего адмирала. Вдруг опять при виде японцев сдрейфит и побежит в Артур, как это было десятого июня. Да и большинство наших командиров против выхода. Следовательно, они будут все время оглядываться на Артур и при первом предлоге повернут назад.

— В таком случае необходимо сменить ненадежных командиров.

— Всех не сменишь. Беда наша в том, что у самого адмирала настроение подавленное и полная неуверенность в себе.

Артиллеристы стали прощаться.

— До свидания во Владивостоке. Желаю вам, господа, полного успеха, — говорил Белый, пожимая руки морякам.

— А вам желаю успешно выдержать осаду и поскорее освободиться от блокады, — отвечал за всех Витгефт.

Генерал облобызался с ним и, растроганный, сел на катер.

Между тем бомбардировка прекратилась. Солнечный, ясный день приветливо встретил вышедших из полутемных помещений броненосца артиллеристов. Катер быстро доставил их на пристань.

На следующий день бомбардировка возобновилась с новой силой. С раннего утра посыпались снаряды в западный бассейн, где стояли все броненосцы. Один снаряд угодил в борт «Ретвизана»и нанес ему подводную пробоину почти в полквадратной сажени. Броненосец через нее принял пятьсот тонн воды и осел на один фут в воду. Одним из следующих снарядов был легко ранен в руку командир броненосца Шенснович и двадцать человек матросов. Это происходило на виду эскадры и произвело на всех удручающее впечатление.

Напрасно все шесть броненосцев громили перекидным огнем районы возможного расположения японских батарей, сотрясая до основания хрупкие домики в Старом и Новом городе. Бомбардировка неуклонно продолжалась. Стала очевидной невозможность дальнейшего пребывания эскадры в Артуре.

Как только прекратился обстрел, со всех пристаней двинулись к кораблям многочисленные шлюпки и катера. На некоторых из них восседали в ярких летних платьях лейтенантши, капитаншн и представительницы артурского полусвета.

Плавучий лазарет «Монголию» целый день осаждали десятки катеров и шлюпок с многочисленными пассажирками, предлагавшими свои услуги в качестве сестер и санитарок. И хотя все штаты давным-давно были заполнены, все же пришлось принять счастливиц, имевших превосходительных покровителей. Так как разместить их в помещениях команды и медицинского персонала было невозможно, то им отвели одну из кают, предназначенную для раненых.

— Не успеем мы выйти из Артура, а нам уже некуда будет принимать подобранных в бою, — возмущался главный врач лазарета Петров.

Известие об уходе на следующее утро эскадры еще днем облетело город. Все торопились на набережную, в последний раз полюбоваться стоящими на рейде судами. Остающиеся в Артуре морские офицеры — молодежь с завистью, а старшие с сожалением — глядели на темные силуэты кораблей.

— Кто из них будет еще плавать завтра в это время, — вздыхал пожилой капитан.

— Можно ручаться, что не все, — ответил ему собеседник.

— Не верю, чтобы наши самотопы рискнули вступить в бой с японцами, — басил тучный стрелковый капитан. — Как увидят Того, так и побегут куда глаза глядят.

— На месте Стесселя я бы предупредил моряков, что обратно в Артур им ходу нет, — вторил ему толстый полковник Савицкий.

— Без флота мы Артура долго не удержим, — задумчиво проговорил командир полевой батареи подполковник Петров.

Такие разговоры велись и на улицах, и в ресторанах, и на батареях. Моряки предпочитали отмалчиваться, чтобы не раздражать возмущенных полным бездействием флота сухопутных офицеров.

В морском собрании в этот вечер остающиеся в Артуре морские офицеры чествовали своих уходящих товарищей. Рекой лилось шампанское, произносились горячие тосты, пылкие клятвы умереть, но не посрамить Андреевского флага.

Накануне выхода эскадры Звонарев с Борейко и учительницами Пушкинской школы решили нанести прощальный визит в домик Ривы. Уже затемно они добрались до Нового города и застали Риву за последними приготовлениями. Все ценное было уложено, но обстановка квартиры оставалась целиком. Рива в форме сестры милосердия радостно встретила гостей.

— Я так рада, что уезжаю из Артура, а то за последние дни несколько снарядов разорвалось совсем близко от нашей квартиры. Боюсь только, чтобы в море не потопили минами «Монголию», — вздыхала она.

— Будем надеяться, что все будет благополучно. Это нам здесь предстоит пережить тяжкие дни осады, — ответила Оля.

— Как вы поступите с квартирой? — справился Борейко.

— Оставлю на Куинсан. Быть может, Сережа временно поселится здесь? Вы часто бываете в этом районе. Куинсан приготовит вам обед, постирает белье, — одним словом, сделает все, что нужно такому заядлому холостяку, как вы, — лукаво улыбнулась Рива.

— В Артиллерийском городке найдутся особы, готовые всегда о нем позаботиться, — хитро поглядел на друга Борейко.

Звонарен покраснел, но не стал возражать.

Подали чай, разговор не клеился, все были взволнованы предстоящей разлукой и больше молчали.

— Пора двигаться, — поднялся Акинфиев. — Я довезу тебя до «Монголии»

— Надо перед дорогой посидеть и подумать о предстоящей дороге, — проговорила Леля.

Все на минутку присели, затем стали прощаться. Девушки целовались, мужчины обменялись рукопожатиями. Гурьбой вышли на набережную, где уже ожидал катер с «Севастополя».

Стояла тихая теплая звездная ночь. С моря тянуло прохладой. С фортов доносилась слабая ружейная перестрелка, прерываемая отдельными пушечными выстрелами.

— Отваливай! — скомандовал лейтенант, и катер быстро растаял в темноте.

Ночь была на исходе. Гавань с ее зеркальной поверхностью, темные громады судов, Тигровый полуостров, Золотая гора — все безмолвствовало. Вдруг что-то сверкнуло на «Цесаревиче». Трепетно замерцали фосфорические огоньки на мачте, и тотчас же огоньки появились на всех остальных судах. Вспыхнут — потухнут и опять вспыхнут. Вслед за этим сразу ожили безмолвные темные громады броненосцев и крейсеров. Над тихим артурским рейдом раздались резкие свистки боцманских дудок, шум голосов и громкие выкрики команды. Послышался топот многочисленных ног по палубам, засветились огнями иллюминаторы. Вскоре с кораблей раздался стройный тысячный хор матросов, певших утренние молитвы. На «Цесаревиче» оркестр заиграл гимн. Его подхватили на других кораблях. У Адмиральской пристани в порту выстроенный на набережной батальон Квантунского флотского экипажа с оркестром вторил эскадре. Толпа, успевшая собраться на берегу, обнажила головы.

— Нашему славному флоту ура! — закричал кто-то в толпе, и русский победный клич покатился по набережным, перекинулся в порт, где его подхватили выбежавшие из мастерских рабочие и матросы флотского экипажа. Прошло с четверть часа, пока наконец эти клики стихли.

— Дал бы только им бог добраться до Владивостока! — слышались отдельные возгласы в толпе.

Небо на востоке постепенно светлело. Лучи крепостных прожекторов бледнели и гасли один за другим. Наступило тихое ясное утро, с гор подул прохладный нордост.

На мачте сигнальной станции, расположенной на Золотой горе, у выхода на внешний рейд, поднялось несколько флагов. Тотчас два портовых катера направились к преграждавшим проход в гавань бонам и начали их разводить. Вслед за ними двинулся легкий крейсер «Новик».

Неторопливо проплыл тралящий караван — четыре землечерпалки-грязнухи и два небольших парохода. Усиленно дымя, они построились попарно и, заведя тралы, двинулись вдоль берега на юг к бухте Белого Волка, где и остановились. За ними начали выходить на внешний рейд вперемежку крейсера, канонерки, миноносцы. Ровно в шесть часов утра появился из-за угла Адмиральской пристани мощный, изящный корпус флагманского броненосца «Цесаревич», с чуть трепещущим на фок-стеньге адмиральским флагом. Минут через пять, пробравшись через проход и минные заграждения, он отдал якорь на внешнем рейде, залитом ослепительным светом взошедшего солнца.

Зелено-голубая гладь горизонта была еще подернута утренним туманом, сквозь который чуть проступали силуэты сторожевых японских судов. Они пытались подойти поближе к Артуру, чтобы лучше рассмотреть маневры русской эскадры, но тотчас «Новик», густо задымив из всех своих труб, стремительно ринулся вперед, неся на носу огромный белый бурун. Стайка миноносцев наперегонки с ним тоже кинулась в сторону неприятеля. Раздалось несколько глухих выстрелов. На горизонте взметнулись столбы воды, и японцы поспешили скрыться в море. Сделав свое дело, «Новик»с миноносцами двинулся к эскадре. Дальнейший выход эскадры задержал «Ретвизан», спешно кончавший заделку пробоины, полученной накануне.

Нетерпеливый командир «Севастополя» Эссен двинулся было к выходу из гавани, но тотчас же был остановлен сигналом командующего флотом.

Едва «Ретвизан» двинулся с места, как замешкался «Пересвет». Не понимая, в чем дело, Эссен по семафору справился у командира броненосца Бойсмана о причине задержки и, узнав, что виноват Ухтомский, посоветовал ему освободиться от адмирала.

— Сразу у вас, Василий Арсеньевич, ход прибавится на два-три узла, — рекомендовал он Бойсману.

— Мне штабные крысы совсем дышать не дают. Лучше миноносцем командовать, чем плавать вместе с таким контр-адмиралом, как Ухтомский, — жаловался в ответ Бойсман.

Вмешательство Эссена все же возымело свое действие. «Пересвет» двинулся в проход. За ним следом пошел и «Севастополь».

Только в половине девятого утра, через три с половипой часа после выхода «Новика», эскадра сосредоточилась на внешнем рейде.

— Боевая эскадра, а, идя на прорыв, ползет, как черепаха, — возмущался Эссен. — Да за это время суда от Владивостока можно подтянуть к Артуру.

— Тем не менее адмирал Того что-то запаздывает, — заметил Акинфиев, находившийся в распоряжении командира.

— Ждет нас в открытом море, подальше от крепостных батарей, — ответил старший офицер капитан второго ранга Бахметьев.

Было девять часов утра. Изрядно парило. На море стояло марево тумана, сквозь которое опять замаячили японские суда. Эскадра все еще стояла на внешнем рейде, вытянувшись в кильватерную колонну вдоль берега от Золотой горы до Ляотешаня.

— Пора бы и трогаться, — нетерпеливо заметил Акинфиев. — Кажется, все в сборе.

С «Цесаревича» засигналили.

— «Флот извещается, что государь император приказал идти во Владивосток», — доложил Эссену вахтенный офицер, разбиравший сигнал.

Вскоре корабли стали сниматься с якоря и двинулись за тралящим караваном курсом на юго-запад. Вслед за эскадрой должен был идти плавучий лазарет «Монголия»— пассажирский пароход водоизмещением около пяти тысяч тонн. Он был специально переоборудован для приема и лечения раненых. Довольно быстроходная «Монголия» могла развивать ход до семнадцати узлов, не уступая в скорости крейсерам «Диана»и «Паллада». Окрашенная в белый цвет, с ясно видимыми красными крестами на бортах и флагах, она издали бросалась и глаза и резко отличалась от темно-серых боевых судов эскадры.

Командовал ею капитан Охотский, опытный моряк, хорошо знавший дальневосточные воды. Кроме моряков, на «Монголии» находились еще пять врачей и тридцать человек медицинского персонала Красного Креста. За день до выхода было принято на корабль также около двадцати жен и детей из семей морских офицеров. Таким образом, пароход имел уже довольно большое население, что сократило число имеющихся на корабле лазаретных коек до полутораста.

Задержавшись с приемом медикаментов, «Монголия» опоздала к выходу эскадры и догнала ее уже на внешнем рейде во время движения.

Среди медицинского персонала парохода находилась и Рива Блюм. Недавно окончившая ускоренные курсы сестер, она еще не вполне освоилась с работой и с виноватой улыбкой обращалась за помощью к другим сестрам.

Как только пароход вышел в море, все население плавучего лазарета высыпало на палубу. Вместе со всеми поднялась наверх и Рива.

— Не хотите ли полюбоваться эскадрой с капитанского мостика? Там все видно гораздо лучше, чем здесь, — предложил Риве провизор госпиталя Фейгельсон.

— Но нас туда не пустят, — усомнилась она.

— Разве есть на земле такое место, куда не пустили бы Фейгельсона? Капитан Охотский мой друг.

При появлении Ривы на мостике Охотский расшаркался перед ней и предложил ей морской бинокль.

На фоне темно-голубого неба была четко видна эскадра, вытянувшаяся в длинную кильватерную колонну. Впереди шли три пары тральщиков, за ними «Новик», а затем, густо дымя, двигались броненосцы «Цесаревич», «Ретвизан», «Победа», «Пересвет», «Севастополь»и «Полтава». Немного оттянувшись, шел отряд крейсеров — «Аскольд», «Паллада», «Диана». Миноносцы прикрывали эскадру с флангов, держась на обоих траверзах адмирала. Замыкали шествие четыре канонерки: «Бобр», «Гиляк», «Отважный», «Горящий». «Монголия» пристроилась — в кильватер миноносцам, идущим с западной стороны эскадры.

— Эх, нет нашего «Баяна»! — сокрушался Охотский. — Он один стоит больше, чем «Даша»и «Палаша», вместе взятые, — ткнул он биноклем на «Диану»и «Палладу». — Ход эскадры уж очень мал — всего шесть узлов. Так до Владивостока и в неделю не доберемся.

— Слева по корме появились дымки, — доложил вахтенный сигнальщик флотского экипажа.

— Вот Того! Ведет всю свою эскадру. Раз, два, три… — начал Охотский считать дымки приближающихся судов, но скоро сбился.

— На левом крамболе еще дымки, — опять показал сигнальщик, — и на правом траверзе — тоже.

— Никак, японцы начинают окружать нашу эскадру? — забеспокоился Охотский. — По приказу мы должны держаться против четвертого от головы мателота с противоположной противнику стороны, вне досягаемости артиллерийского огня. Но сейчас противник появился со всех сторон. Где же мы должны находиться?

В это время на «Цесаревиче» подняли новый сигнал: «Иметь ход десять узлов, соблюдать расстояние».

Эскадра постепенно начала прибавлять ход. Но не прошло и четверти часа, как «Цесаревич» круто бросился в сторону и застопорил машину. На мачте взвился сигнал: «Не могу управляться».

— Поломка! Не могли перед походом отремонтироваться как следует, — сердито пробурчал капитан.

Вся эскадра уменьшила ход. Остановился и плавучий лазарет.

Взоры всех с тревогой были обращены на адмиральский корабль. Воспользовавшись задержкой русской эскадры, японцы быстро приближались.

Сигналом с «Цесаревича» был отпущен под охраной канонерок и миноносцев второго отряда шедший впереди тралящий караван. Вскоре «Цесаревич» прибавил ход. За ним последовали и остальные.

Все корабли усиленно дымили, и над эскадрой стояло сплошное черное облако, сквозь которое с трудом пробивалось солнце. На горизонте все яснее выступала подходившая со всех сторон японская эскадра.

— Жаркий сегодня будет день, — говорил Охотский, — бой предстоит весьма сильный. Японцев вдвое или втрое больше наших.

Поравнявшись с «Отважным», Охотский в мегафон спросил у Лощинского указания, где ему находиться.

— Вернемся в Артур! — вместо ответа предложил Лощинский.

Мостик маленькой канонерки оказался внизу «Монголии». Бронзово-красный Лощинский, сняв фуражку, вытирал свою лысую голову и, по обыкновению, добродушно улыбался.

Охотский призадумался и не сразу ответил на сделанное предложение. Несколько минут «Монголия»и «Отважный» шли рядом малым ходом по направлению к Артуру.

— С «Цесаревича» передают: «Монголии» следовать в кильватер колонны миноносцев «, — доложил сигнальщик.

— Вот и ответ на мои сомнения! — обрадовался капитан. — Счастливо оставаться в Артуре, ваше превосходительство! — прокричал он на» Отважный «.

— Желаю успеха! — ответил уже издали Лощинский, и суда разошлись.

» Монголия» полным ходом устремилась на указанное ей флагманом место в хвосте отряда миноносцев.

Теперь стала видна вся эскадра. Впереди шел «Цесаревич», беспрерывно подавая эскадре различные сигналы. На судах их тотчас же повторяли. Слева, напересечку курсу русской эскадры, выдвигались японские суда.

— «Микаса», «Асахи», «Фуджи», «Шикишима», — перечислял сигнальщик.

— Откуда ты их знаешь? — спросил его Охотский.

— На «Петропавловске» при адмирале Макарове был старшим сигнальщиком. Там нас постоянно лепертили на японские корабли. Покажут вырезанное из картона судно, а мы должны узнавать, какой это корабль — наш или японский, — пояснил сигнальщик.

В это время зазвучал гонг, призывающий к завтраку.

— В кают-компании уже заняты все места, и некоторых даже некуда посадить, — сообщил, подымаясь на мостик, первый помощник капитана. — Война войной, а еда едой!

Русская эскадра в кильватерной колонне шла курсом на юго-восток, имея тринадцать узлов хода. В голове шли два новейшей заграничной постройки броненосца — «Цесаревич»и «Ретвизан», по своим боевым качествам не уступавшие любому из японских кораблей. Следовавшие за ними броненосцы «Победа»и «Пересвет» больше подходили к типу броненосных крейсеров, чем броненосцев, имея сравнительно слабую десятидюймовую артиллерию и недостаточное броневое прикрытие. Но для крейсеров ход их был слишком мал. Наконец, два концевых корабля — «Севастополь»и «Полтава»— являлись устаревшими тихоходными судами, только задерживающими остальную эскадру. Эта разнотипность судов сразу дала себя знать. Без «Севастополя»и «Полтавы» ход русских судов мало чем отличался от японских, достигая шестнадцати — семнадцати узлов. С ними же трудно было бы идти даже по тринадцати узлов.

Еще перед выходом из Артура вносилось предложение идти на прорыв только с четырьмя быстроходными броненосцами, направив «Севастополь»и «Полтаву» вместе с канонерками для демонстрации к Дальнему, что привело бы к разделению японской эскадры и облегчило выполнение задачи для основной группы судов. Но Витгефт на это не согласился. Теперь было видно, насколько гормозили ход эскадры тихоходные броненосцы. Растянувшись чуть не на двадцать кабельтовых, эскадра фактически шла в двух группах. Впереди — четыре головных броненосца, за ними, сильно отставая, тянулись «Севастополь»и «Полтава».

Идущие сзади четыре быстроходных крейсера должны были следовать малым ходом и временами вовсе стопорить, чтобы не налететь на концевые броненосцы. Миноносцы двигались отдельной кильватерной колонной в стороне от главных сил.

Главные силы японцев состояли из четырех современных броненосцев и двух броненосных крейсеров новейшего типа. Все суда были более или менее однотипны и обладали эскадренным ходом в семнадцать узлов. Кроме того, к месту боя были подтянуты все остальные боевые отряды флота, но они находились вне сферы действия артиллерийского огня и только наблюдали за боем.

Сблизившись с русской эскадрой на восемьдесят кабельтовых, японцы открыли огонь из крупных орудий. Некоторое время эскадры шли почти параллельным курсом, ведя редкую перестрелку. Когда расстояние между эскадрами еще уменьшилось, флагманский корабль японцев пристрелялся по «Цесаревичу»и сигналом сообщил дистанцию остальным судам. Японские корабли открыли огонь по русским сразу на поражение. Началась сильнейшая артиллерийская канонада. Японцы и русские довели свой огонь до предела.

Нервно настроенные пассажиры «Монголии», как только грохот стрельбы усилился, бросив завтрак, устремились на палубу. Напрасно пытался Охотский задержать их внутри. Матросов, преградивших путь на палубу, оттеснили. Все с тревогой стали следить за перипетиями морского боя. Рива опять устроилась на капитанском мостике. Прежде всего она взглянула на «Севастополь».

Броненосец был весь окутан дымом и вел стрельбу своим правым бортом. На нем то и дело сквозь дым мелькали огненные языки. Корабль казался пустым. Наверху не было видно ни одного человека, только на мачте мелькали различные сигналы.

Во главе, окруженный разрывами снарядов, шел «Цесаревич». На нем беспрерывно появлялись огромные черные султаны от рвавшихся снарядов. В бинокль было видно, как на корме начался пожар. Огненные языки высоко вздымались вверх.

— Боже, какой ужас! «Цесаревич» горит! — воскликнула Рива, показывая на адмиральский корабль.

— Здорово нашим попадает! Смотрите, и на «Пересвете» начался пожар. На «Ретвизане» сбита половина мачты, — испуганно говорил Охотский.

— У японцев что-то незаметно таких разрушений. Даже на головном корабле видны лишь легкие дымки, не то от пожара, не то от разрыва наших снарядов…

Капитан с тревогой смотрел на все приближавшуюся неприятельскую эскадру.

— Совсем близко от нас падают снаряды, — озирался он боязливо на всплески воды.

В это время идущие впереди миноносцы по сигналу адмирала отошли еще дальше от линии броненосцев. «Монголия» отстала от эскадры. Японцы круто повернули «под хвост» русской эскадре и, недостижимые для пушек броненосцев, всей силой огня обрушились на концевые крейсера. Море вокруг них закипело от снарядов. Крейсера, в свою очередь, яростно отстреливались, окутавшись густыми облаками черного дыма. Беспрерывный гул выстрелов и взрывов, гигантские взметы воды создавали захватывающую дух картину стихийной мощи разрушения. Забыв в эту минуту обо всем, Рива не спускала глаз с крейсеров.

Но вот на переднем из них — «Аскольде»— взвились на мгновение разноцветные флажки, и четыре концевых корабля, круто повернув в сторону, полным ходом вышли из-под обстрела.

«Аскольд», густо дымя из своих пяти труб, летел впереди, а за ним поспевали «Новик», «Паллада»и «Диана».

— Молодцы, ловко выскочили! — восхищенно воскликнул Охотский.

Рива облегченно вздохнула и перевела бинокль на броненосцы Они уже прекратили огонь. Пожар на «Цесаревиче» был почти потушен. На «Пересвете» тоже не было видно огня. На всех кораблях стали появляться люди. Матросы суетились на палубе, наскоро исправляя полученные в бою повреждения, но крупных разрушений не было видно ни на одном из броненосцев.

— Пока, слава богу, наши корабли не сильно пострадали, — заметила Рива.

— Мы не видим бортов, обращенных к японцам. Там должно быть больше разрушений, — ответил капитан. — Но самое главное то, что мы прорвались через вражескую эскадру. Она осталась позади! — радовался капитан.

— Она может еще вернуться и догнать нас.

— Это не так просто. Мы ведь тоже не будем стоять на месте, — возразил Охотский. — Видите, как «Цесаревич» прибавил ходу? Наши старички «Севастополь»и «Полтава» едва поспевают за ним.

Японцы, продолжавшие идти прежним курсом, остались далеко позади. Можно было надеяться, что русской эскадре с наступлением темноты удастся укрыться и прорваться на север. На всех кораблях усиленно засемафорили. Сигнальщик, наблюдая в бинокль, сообщил окружающим их значение.

— На «Ретвизане» убитых нет, раненых десять, повреждения малы; на «Победе» трое убито, раненых двадцать, повреждений нет. «Пересвет»— нет ни раненых, ни убитых, ни повреждений.

— Здорово! — удовлетворенно заметил Охотский.

— «Севастополь»— потерь и повреждений нет. «Полтава»— большая пробоина в корме. Принято около трехсот тонн воды. Пятнадцать убитых, двадцать раненых.

— Вот странно, а от нас казалось, что на «Полтаве» все благополучно!

— «Аскольд»— сбита передняя труба, две пробоины. Убито: один офицер и десять матросов, ранено восемь матросов. На «Палладе»и «Диане» все в порядке, — сообщил сигнальщик.

— Раненых сейчас будут доставлять к нам? — спросил поднявшийся на мостик главный врач лазарета Петров.

— Едва ли! Это займет много времени, а нам надо удирать во все лопатки от японцев. Видите, они опять повернули за нами. Сейчас начнется настоящая погоня, — показал биноклем назад капитан. — Вот если какой-либо корабль потонет, тогда мы подойдем к месту катастрофы и будем спасать тонущих из воды.

— Даст бог, этого не случится! — с чувством проговорила Рива и еще раз посмотрела в бинокль на «Севастополь», который мирно шел в общем строю. Она радостно улыбнулась сама себе: ее Андрюша был цел и невредим.

Вскоре на кораблях пробили отбой, и с «Цесаревича» просигналили: «Команде пить чай».

— Теперь и нам можно идти кончать прерванный боем обед, — проговорил Охотский.

На палубе стоял оживленный говор, смех, шутки. Настроение у всех после благополучно избегнутой опасности было повышенное.

— Кажется, нам сегодня посчастливилось, — улыбался главный врач. — Прорвались через японскую эскадру и теперь можем двигаться во Владивосток.

— Рано еще радоваться, — охладил его восторг капитан. — Того может вернуться, так как имеет большое преимущество в ходе.

— Пока он догонит, наша эскадра сумеет починить повреждения и снова соберется с силами.

Пассажирки обменивались впечатлениями. Каждая говорила об интересующем ее корабле, где находились либо муж, либо брат, либо возлюбленный.

— Капитан, миленький, узнайте фамилии убитых и раненых офицеров, — обращались они к Охотскому.

— Это не так просто, сударыня. Мы ведь не знаем, какие потери на кораблях.

— Сигнальщик же говорил вам, и мы слышали, что на «Аскольде» есть убитые, а на других нет.

Чтобы отвязаться от назойливых приставаний, капитан обещал справиться по семафору на названном корабле.

В кают-компании стучали ножи и стоял смутный гул общего разговора. Рива следила, чтобы больные получили все, что им полагается.

— Сестра Блюм! — окликнул ее главный врач и, отведя в сторону, шепотом сообщил: — К нам подходит японский крейсер. Очевидно, они хотят захватить «Монголию». Побудьте здесь, чтобы не произошло паники.

Рива испуганно посмотрела на него и побледнела. Главный врач понял, что она не — справится с его поручением.

— Выйдите на палубу, — сказал он. — Там вам будет лучше.

Спотыкаясь и вся дрожа от волнения, Рива поднялась на палубу. Здесь уже собрался почти весь медицинский персонал: врачи, студенты-медики и перепуганные сестры. Ни капитана, ни его помощников не было. Все были очень взволнованы и с тревогой смотрели на быстро приближающийся японский крейсер. Уже хорошо были видны стеньговые флаги с изображением восходящего солнца. На мачте то и дело появлялись различные комбинации флагов. На мостике сигнальщик, переодетый в штатское, разбирал вместе с молоденьким вахтенным начальником значение сигналов.

— Остановиться, спустить трап, — сообщали они с мостика японские приказания.

— Что с нами будет? — взволнованно допытывались все у Петрова.

— Мы находимся под охраной Красного Креста, и, следовательно, нам ничто угрожать не может, — успокаивал главный врач.

— Вдруг они нас уведут в Японию? — спросила Рива.

— Ну что ж. Будем сперва протестовать, а затем повинуемся: иле и пойдем, куда нам велят.

— С какой же это стати? Мы хотим оставаться с русскими, а японцы пусть, если хотят, устроят плавучий лазарет и следуют за своей эскадрой.

Пока на палубе спорили, крейсер успел подойти к «Монголии», став в полукабельтове, бортом к ней. Все невольно залюбовались им. Стройный, чистенький, весь как выточенный из серой стали, он казался нарядной яхтой, а не военным кораблем. Но направленные в сторону русских дула палубных орудий говорили о его враждебных намерениях.

У борта крейсера тоже столпились японские матросы, внимательно разглядывая невиданный ими плавучий госпиталь, рискнувший сопровождать эскадру в бою. От крейсера отчалила шлюпка. В ней находилось несколько вооруженных матросов и офицеров. Вахтенный начальник, приказав боцману выстроить команду, подошел к трапу для встречи японцев.

— Может быть, кто-нибудь из вас хорошо говорит поанглийски? — спросил он, обернувшись к медицинскому персоналу.

— Ольга Александровна, — обратился Петров к одной из сестер, — вам придется взять на себя роль переводчика.

Как только шлюпка подошла к трапу, на палубу легко поднялись два японских морских офицера в сопровождении нескольких вооруженных матросов с примкнутыми к ружьям штыками-тесаками.

Подойдя к группе врачей, оба офицера вытянулись и отдали им честь, а затем старший из них на чистом русском языке произнес:

— Мы прибыли на ваше судно, чтобы удостовериться, не находится ли на нем военных чинов или какого-либо военного снаряжения. Если мы ничего не обнаружим, то вы будете тотчас же отпущены. В случае же находки военной контрабанды пароход будет задержан как приз.

— Смею вас заверить, господин офицер, что на «Монголии», кроме имущества Красного Креста, нет ничего, — ответил Петров.

— Это надо еще установить, — сказал японец и отдал приказание своим матросам.

Второй японский офицер направился на мостик проверять судовые книги, а матросы спустились вниз.

— Да это же парикмахер наместника, Жан! — узнала японца Рива. — Мосье Жан, вы это или не вы? — спросила она.

— Я сейчас не парикмахер Жан, а капитан-лейтенант императорского японского флота Кабаяси, — сухо ответил тот.

— Теперь и я вас узнала! И я! И я! — сразу раздалось несколько голосов.

Японец с надменной улыбкой раскланялся со своими бывшими клиентками. Затем он подошел к выстроенным на палубе матросам и санитарам и стал проверять их по списку.

Охотский с перепугу запрятался где-то в трюме. С Кабаяси остался лишь один из его помощников. Петров со своим персоналом спустился в кают-компанию, где среди пассажиров поднялась паника. Женщины громко плакали, дети вторили им, и все в один голос молили Петрова заступиться и не допустить, чтобы их увезли в Японию. Старший врач и сестры поспешили им сообщить о заявлении японцев.

— А вдруг они что-нибудь найдут? — тревожно спросила одна из пассажирок.

— Ничего они не могут найти, ибо у нас нет никаких грузов, не принадлежащих Красному Кресту.

— Вы, Геннадий Николаевич, забываете, что, во-первых, они сами могут подбросить что-нибудь запрещенное, а во-вторых, могут объявить незаконным пребывание пассажиров на нашем судне, — скороговоркой взволнованно произнес Фейгельсон.

— Гаагская конвенция не запрещает организациям Красного Креста брать под свою защиту женщин и детей, — возразил Петров.

Вскоре Кабаяси спустился в кают-компанию и потребовал список пассажиров. Его пришлось наскоро составили.

Прошло с четверть часа в томительном ожидании. Кабаяси начали подходить его подчиненные с докладами о результатах досмотра.

Капитан выслушивал их с невозмутимым видом и отдавал короткие распоряжения.

Все русские с нескрываемой тревогой следили за этими переговорами, стараясь по выражению лиц говоривших понять, о чем идет речь. Вдруг взволнованно влетел в кают-компанию провизор.

— Помилуйте! — обратился он к Петрову. — Они считают даже селитру военной контрабандой, а она положена по номенклатуре аптечных лекарств, и у нас ее всего пятьдесят унций.

Вслед за Фейгельсоном вошли двое японцев, неся в руках банку с злополучной селитрой.

Разобравшись, в чем дело, Кабаяси заявил, что селитра будет конфискована, а «Монголия» отпущена, если это разрешит адмирал Того.

Все облегченно вздохнули.

— Мы строго соблюдаем правила Женевской и Гаагской конвенций, свидетелями чего вы сейчас были, — обратился Кабаяси к русским перед уходом.

Японская шлюпка отошла. Вынырнувший откуда-то Охотский приказал дать полный ход. Русская эскадра успела уйти за это время довольно далеко, и пароходу пришлось поспешить, чтобы поскорее догнать ее.

Было около четырех, часов дня. Солнце уже заметно склонялось к западу. Море по-прежнему было спокойно, а горизонт ясен. Справа, с западной стороны, японцы медленно нагоняли русскую эскадру, идущую полным ходом в направлении на мыс Шантунг. На артурских кораблях не было заметно повреждений, и они шли на разных дистанциях друг от друга. Крейсера двигались параллельной колонной с левой стороны, в десяти кабельтовых от броненосцев. Еще левее тянулись цепочкой миноносцы. К ним в кильватер пристроилась и «Монголия».

После посещения парохода японцами у всех настроение резко повысилось. Собравшись на палубе, все население парохода обменивалось впечатлениями о только что пережигом треволнении. С «Цесаревича» запросили, все ли благополучно на «Монголии», на что последовал положительный ответ. Было очевидно, что на флагманском корабле беспокоились за судьбу плавучего лазарета.

Как только головной корабль японской эскадры вышел на траверз броненосца «Полтава», грянул выстрел из двенадцатидюймовки. Примеру броненосца последовали остальные корабли. Японцы не замедлили ответить, и вскоре бой разгорелся по всей линии. Японские снаряды, перелетая через русские корабли, начали падать невдалеке от «Монголии». Охотский поспешил отойти еще дальше в сторону.

С мостика были прекрасно видны обе сражающиеся стороны: ближе, в двадцати кабельтовых — русские, а в шестидесяти — семидесяти — японцы. Обе эскадры окутались дымом от выстрелов и взрывов, но японские снаряды при взрыве давали огромные столбы густого черного дыма, а русские — малозаметный зеленый дымок. Поэтому казалось, что русские броненосцы несут гораздо большие поражения, чем японцы. Особенно доставалось флагманским кораблям «Цесаревичу»и «Пересвету», которые временами совершенно скрывались в черном дыму.

— Наших-то как шпарят! — взволнованно проговорил Охотский. — А японцы, словно заговоренные, ни одного попадания!

— Вглядитесь повнимательнее, Измаил Дмитриевич, и увидите, что и у них есть поражения. Видишь зеленоватые дымки? Это и есть попадания наших снарядов, — возразил вахтенный начальник.

Все наличные бинокли и зрительные трубы были пущены в ход. Затаив дыхание, все следили за развертывающейся перед ними трагедией. Многие женщины начали плакать, особенно когда снаряды попадали в те корабли, на которых находились их близкие.

— Не могу, не могу! — истерично закричала вдруг одна из пассажирок при виде огромного облака дыма, окутавшего «Победу». — Там, наверно, не осталось ни одного живого человека!

Но в следующее мгновение броненосец вновь стал ясно виден, и на нем не было заметно никаких повреждений.

Разнервничавшихся дам пришлось чуть не насильно увести вниз.

Рива мужественно продолжала следить за «Севастополем». Вот на нем взвился вихрь огня и дыма, и тотчас начался пожар в носовой части. Молодая женщина закрыла от ужаса глаза.

Вслед за «Севастополем» загорелось на «Полтаве». Огненные языки высоко вздымались сквозь дым. В бинокль виднелись белые точки суетящихся на палубе людей.

На «Пересвете» почти одновременно были сбиты стеньги на обеих мачтах. На «Ретвизане» снесло половину средней трубы.

По мере сближения эскадр стали яснее видны повреждения на японских кораблях. Стрельба их заметно ослабевала.

— Наши молодцами дерутся! — восхищался Охотский. — Неизвестно еще, чья возьмет.

Японские газеты так описывали этот бой:

«Получив известие о предстоящем выходе русской эскадры, адмирал Того поспешил сосредоточить на подступах к Артуру все находящиеся поблизости боевые суда своей эскадры — всего восемнадцать боевых кораблей, из них четыре броненосца, шесть броненосных крейсеров и восемь легких. Кроме того, была подтянута миноносная флотилия в составе пятидесяти миноносцев.

Но в генеральном сражении принимал участие лишь первый броненосный отряд, в составе четырех броненосцев и двух броненосных крейсеров новейшего типа, под начальством самого адмирала Того. Около полудня он увидел русскую эскадру, идущую курсом на юго-восток, в десяти милях впереди себя, и, пользуясь преимуществом хода, устремился ей навстречу.

Во время первого боя в японские суда попало несколько крупных снарядов, причинивших значительные повреждения. Для исправления их адмирал Того временно вышел из боя. Русская эскадра уже почти скрылась из виду, когда наконец японцы смогли последовать за ней.

Второй бой шел на параллельно сближающихся курсах на дистанции пятьдесят один кабельтов. Сражение велось с необычайным ожесточением. Невзирая на численное превосходство японцев в тяжелой и особенно в средней артиллерии, русские упорно продолжали идти вперед, нанося нам весьма значительные повреждения».

Адмирал Того находился в боевой рубке головного флагманского броненосца «Микаса». Он напряженно следил за ходом боя в подзорную трубу, временами отдавая отрывистые распоряжения. На его бледно-желтом, продолговатом, почти европейского типа лице, с небольшой коротко стриженной полуседой бородкой, застыло сосредоточенное выражение. Внешне он сохранял полное спокойствие, ничем не выдавая все сильнее нараставшую тревогу за исход сражения.

Никогда еще русские не проявляли в бою столько выдержки и упорства, как сейчас. «Микаса» весь был окутан дымом от взрывов и возникающих на нем пожаров; из-за дыма временами русских почти не было видно. Грохот стрельбы смешивался с шумом разрывов попадавших в «Микасу» русских снарядов.

Почти все верхние надстройки были разрушены и снесены, на исковерканной палубе валялись неубранные трупы. Одно из орудий носовой башни было подбито, другое могло действовать с трудом. Кормовая двенадцатидюймовая башня тоже была выведена из строя, половина средней артиллерии левого борта не действовала. Не хватало прислуги для орудий.

Давно выбыл из строя командир броненосца капитан Хирота, были отправлены на перевязочный пункт почти все чины адмиральского штаба. В командование броненосцем вступил третий по старшинству капитан-лейтенант. От главного врача пришло донесение, что уже выбыло из строя десять офицеров и около двухсот матросов.

Адмирал вышел на мостик и оглянулся на идущие сзади корабли. Стоящий рядом юнга-горнисг поспешил подать цейсовский бинокль. Вслед за адмиралом из рубки вышли флаг-офицеры и два сигнальщика. В это время русский снаряд попал в одну из дымовых труб, осколки застучали по броневой рубке и палубе. Адмирал поморщился и, приказав перейти на левое крыло мостика, стал разглядывать идущие сзади свои суда.

Горел «Асахи». Сквозь дым пожара были видны наполовину снесенная грот-мачта и развороченные верхние надстройки. Тем не менее броненосец продолжал интенсивно вести огонь. За «Асахи» чуть выступал «Фуджи». По медленной стрельбе можно было судить о наличии на нем значительных разрушении. На концевом крейсере «Якумо» еще были видны языки пожара. В это время четвертый от мателота броненосец «Шикишнма» сильно метнулся влево и на мгновение стал отчетливо виден. Передний мостик был разрушен. Из кормовой башни сиротливо выглядывало лишь одно двенадцатидюймовое орудие, трубы были сильно помяты. Вскоре «Шикишима — опять лег на курс и скрылся за идущими впереди кораблями.

Адмирал оторвался от трубы и взглянул в сторону русских. Склонявшееся к западу солнце хорошо освещало эскадру. Несмотря на разрушения и пожары, она продолжала двигаться прежним курсом и не снижала интенсивности своего огня.

Того в задумчивости направился обратно в рубку. Страшный взрыв поблизости сильно толкнул его в спину. Сзади раздался негромкий крик. Адмирал оглянулся. На палубе корчился в предсмертной агонии юнга-горнист, все еще держа в руке исковерканный горн. Один из флагофицеров исчез, другой, превозмогая боль, зажимал рукой раненый бок.

— Где лейтенант Коноэ? — спросил его адмирал.

— Пал смертью самурая во славу нашего обожаемого Тенно, — ответил с трудом офицер побелевшими от страдания губами.

— Идите сейчас же на перевязку, — приказал ему Того, заметив кровь.

— Позвольте только убрать это, — поднял руку офицер, и тут адмирал заметил, что на украшавшей его грудь звезде Восходящего Солнца прилип окровавленный комочек.

Того брезгливо смахнул его, с сожалением глядя на свой испачканный белоснежный китель.

В рубке он кивком головы подозвал к себе капитана второю ранга Изиду, заменившего раненого начальника штаба. Офицер тотчас подошел и почтительно вытянулся в ожидании приказаний. Адмирал мгновение помолчал. В его голове вихрем пронесся целый рой мыслей. Тяжелое положение японской эскадры было очевидно. Встал вопрос о выходе из боя, но отступление обозначало провал основного плана войны — не допустить соединения Артурской И Владивостокской эскадр. С другой стороны, продолжение боя грозило такими повреждениями, после которых броненосный отряд может надолго выйти из строя и русские приобретут хотя бы временное превосходство на море. Правда, у острова Цусимы находится еще эскадра броненосных крейсеров адмирала Камимуры, а в Корейских шхерах скрывается три десятка миноносцев. Но зато к русским могут подойти на помощь владивостокские крейсера.

Осторожность все же взяла верх.

— Поднять сигнал:» Я имею передать приказ «, — обратился адмирал к Изиде.

— Готово, — через минуту доложил офицер.

— Эскадре отходить в Сасгбо; — раздельно проговорил Того.

Изида с удивлением и испугом посмотрел на своего адмирала.

— Разве ваше превосходительство считает, что русские выиграли бой? — робко спросил он.

— Да.

Офицер широко раскрыл свои чуть раскосые черные глаза, затем взглянул в сторону неприятельской эскадры и радостно воскликнул:

— Флагманский корабль русских вышел из строя!

— Смотрите,» Цесаревич!«— вдруг крикнула одна из пассажирок.

Броненосец неожиданно круто бросился влево и при этом так накренился, что всем казалось, будто он сейчас перевернется.

По палубе и мостику пронесся крик ужаса. Все ожидали немедленной гибели» Цесаревича «, забыв на несколько мгновений о себе, о» Монголии «, обо всем окружающем. Но» Цесаревич» так же неожиданно выпрямился и, продолжая катиться влево, казалось, готов был таранить «Севастополь» или «Пересвет». Оба эти броненосца, давая ему дорогу, свернули в сторону противника.

Шедший за «Цесаревичем» «Ретвизан» сначала было пошел за флагманом, но затем быстро переложил руль и ринулся на японцев. Только «Победа»и «Полтава» остались на прежнем курсе. Строй эскадры был нарушен. Весь огонь японцев теперь сосредоточился на «Ретвизане», но, вследствие быстрого приближения его, снаряды давали перелет. Броненосец, полыхая огнями всех своих орудий, стремительно шел на «Микасу», который, не выдержав, начал поспешно отходить. Но остальные корабли русской эскадры не последовали за «Ретвизаном». Оказавшись ближе к японцам, чем к своим, и под ужасающим обстрелом всей эскадры противника, «Ретвизан» принужден был повернуть назад.

Прошло еще несколько мгновений. Русские броненосцы продолжали отстреливаться от неприятеля, но все уже лежали на разных курсах. Затем один за другим они в полном беспорядке начали поворачивать к Артуру.

На все еще продолжавшем описывать циркуляцию «Цесаревиче» взвилось несколько флагов.

— «Адмирал передает командование», — расшифровал сигнальщик.

— Значит, Витгефт или убит, или тяжело ранен, — стуча зубами от волнения, проговорил Охотский.

— Когда погиб Макаров, все говорили: бог с ним, с кораблем, лишь бы вернулся адмирал, а сегодня можно сказать: бог с ними, с адмиралами, лишь бы корабли были целы, — утешал его главный врач Петров.

Крейсера, следуя за флагманским «Аскольдом», пошли на сближение с броненосцами, но те продолжали идти нестройной кучей, на ходу обгоняя друг друга. При этом они стреляли во все стороны, так что два или три снаряда упали около «Монголии».

— Право руля! — скомандовал Охотский, и пароход начал поворачиваться кормой к эскадре. Несколько мгновений с мостика ничего не было видно за дымом из трубы.

— Разбиты, отступают, мать их так-перетак! — заорал Охотский, неожиданно воспылав боевым азартом.

— Отступилась от нас царица небесная! — проговорил рулевой, снимая фуражку и набожно крестясь. — Много поди сегодня матросиков отправилось в царство небесное.

— Замолчи, дурак! И без тебя тошно! — оборвал его вахтенный начальник. — Все корабли на плаву, они оправятся и снова вступят в бой.

Но броненосцы продолжали, отстреливаясь, нестройной толпой отходить по направлению к Артуру. Японцы не преследовали их, ограничиваясь лишь огнем с дальней дистанции. В это время крейсера подошли к идущему впереди всех «Ретвизану». На «Аскольде» подняли какой-то сигнал, и, густо задымив из всех труб, крейсер на всех парах ринулся на видневшийся поодаль японский отряд. За ним последовал «Новик». Оба они быстро исчезли в уже темнеющем на востоке море. Некоторое время издалека доносилась усиленная канонада, а затем все стихло.

Огромное, по-вечернему красное солнце коснулось горизонта. Последние лучи его освещали красноватым светом мерно колышущиеся волны, на фоне которых четко вырисовывались силуэты русских кораблей. «Ретвизан», сильно зарываясь на ходу носом, со снесенной наполовину передней трубой, уходил все дальше вперед. За ним шла, оседая на корму, «Полтава». Несколько поодаль двигались «Цесаревич», на котором была снесена часть верхних надстроек, и «Севастополь»с нелепо задранной вверх двенадцатидюймовой пушкой в носовой башне и развороченной передней трубой. В стороне виднелись «Пересвет» со сбитыми верхушками мачт и разрушенными кормовыми надстройками и «Победа», у которой были разворочены две передние трубы и зияла надводная пробоина с левого борта. Только «Диана»и «Паллада» не имели никаких повреждений.

Рива с отчаянием смотрела на эти избитые, искалеченные корабли.

— Теперь, надо думать, наша эскадра уже окончательно вернется в Артур, — угрюмо проговорил Охотский.

— Полноте! Быть может, с темнотой мы опять ляжем на прежний курс, — отозвался поднявшийся на мостик Петров.

— Если повреждения незначительны, то нечего и возвращаться в Артур, а если они велики, то где же их там исправлять, да еще при бомбардировке с суши.

— Запасутся углем, водой, продовольствием, починяйся и опять попытают счастья в бою.

— Запасов в Артуре нет. Крепость отберет и то, что имеется сейчас. Просто перепишут моряков в пехоту, пушки передадут на форты, — угрюмо бубнил Охотский.

— Неизвестно, сколько кораблей еще доберется до дому. Японские миноносцы так и лезут со всех сторон, — мрачно присоединился вахтенный начальник, — как бы и нам в этой драке не попало.

— Это шествие кораблей напоминает мне погребальную процессию, — заметил вахтенный начальник.

— Почему погребальную процессию? — спросила Рива. — Вы считаете, что на эскадре много убитых? — И слезы брызнули из ее глаз, напряженные нервы сдали.

— Пойдемте вниз! — взял ее под руку капитан.

Рива бросила последний взгляд на исчезающее за горизонтом солнце. Закат был ярко-красный, и казалось, будто море окрасилось кровью.

Ночь выдалась безлунная, но не очень темная. По небу стлались легкие, полупрозрачные облака, сквозь ровную пелену которых звезды светились мягким, рассеянным светом. С юга шла зыбь. «Монголию» порядочно качало.

В кают-компании позванивала посуда. Кое-что начал укачиваться и поспешил лечь.

Плавучий лазарет продолжал идти параллельным курсом с броненосцами, держась в нескольких кабельтовых от них.

С наступлением темноты были зажжены все огни. Все иллюминаторы были открыты и освещены.

Этими мерами Охотский хотел предохранить пароход от случайных нападений японских миноносцев, которые, пользуясь темнотой, ринулись в атаку на отступающие русские суда. Но, двигаясь параллельным курсом с эскадрой, он тем самым указывал противнику ее местонахождение, поэтому с «Пересвета» сигналом приказали или отойти и лечь на другой курс, или, потушив огни, подойти под охрану эскадры. Капитан «Монголии» предпочел находиться подальше от места схватки и вышел за пределы досягаемости артиллерийских снарядов. Увеличив ход, он стал обгонять медленно двигающуюся русскую эскадру.

Заметив это, пассажиры начали умолять капитана не уходить от броненосцев.

— Если же мы будем одни, то японцы наверное захватят нас и отведут к себе. Никто об этом и не узнает.

Охотский заколебался. Но в это время мимо парохода в сторону русской эскадры проскользнули легкими тенями японские миноносцы, и почти тотчас же в темноте заблистали выстрелы броненосцев и неподалеку в море упало несколько снарядов.

— Право руля! — испуганно скомандовал капитан, и «Монголия» на всех парах стала удаляться от эскадры.

Рива поднялась на палубу. Ночной ветерок приятно освежал лицо. Звезды мерцали над головой. Волны мерно покачивали быстро идущий пароход, изредка обдавая палубу мелкими солеными брызгами. Висящие на стрелках спасательные шлюпки тихо поскрипывали в такт качке. Из открытого люка доносилось ровное дыхание машины.

На палубе было пусто. Рива отошла к корме и, облокотившись на планширь, напряженно глядела в сторону русской эскадры. Канонада то затихала, то разгоралась с бешеной силой. Ни на одном из кораблей не светились прожекторы. Броненосцы скрывались во тьме, желая избежать минных атак.

«Как, однако, растянулась наша эскадра!»— подумала Рива.

В это время совсем по носу «Монголии» неожиданно выплыл силуэт большого военного корабля — пароход едва смог избежать столкновения с ним. Тотчас мимо борта проплыл, освещенный огнями с «Монголии», японский легкий крейсер. С него что-то кричали поанглийски в мегафон, закончив свое обращение русской бранью.

Рива как зачарованная смотрела на серо-вороной корабль с чуть поблескивающими в темноте длинными тонкими пушками, из которых, быть может, сегодня были убиты ее друзья и знакомые на русских судах И она содрогнулась при мысли, что в числе погибших может быть и ее Андрюша.

— Куда мы держим путь? — спросила она у подошедшего к ней Фейгельсона.

— Боюсь, что в преисподнюю! То нас обстреливали, сейчас чуть не протаранили, а впереди еще минные поля у Артура.

— Так мы возвращаемся домой? Но почему же тогда мы не идем параллельно эскадре?

— Чтобы японские миноносцы, упаси бог, не приняли нас за военный корабль и не отправили прямо на дно.

— Когда же мы попадем в Артур?

— Надо думать, что наш капитан не решится в темноте проходить минные заграждения, и мы будем на месте не раньше утра.

— Только бы наша эскадра добралась туда благополучно. Если какой-нибудь из кораблей потонет, то мы даже не сможем спасти раненых и тонущих.

— Сейчас надо думать о своем спасении, а не о помощи другим.

— Зачем же тогда «Монголии» было выходить в море?

— Про то знает начальство, а я всегда предпочитал морской стихии твердую землю.

Появившийся наверху Петров в бинокль осмотрел горизонт и, недовольно пробурчав: «Куда это нас несет нелегкая! — поднялся на мостик. После короткого разговора с капитаном о назначении» Монголии» как плавучего лазарета Красного Креста, Петров приказал собрать на спардеке весь медицинский персонал и матросов и обратился к ним с речью:

— Друзья мои! Мы — госпитальное судно Красного Креста и можем свободно уйти в любой нейтральный порт или даже во Владивосток и оттуда вернуться домой в Россию. Японцы нас не задержат, но эго будет бегством из осажденного Артура, где, как вы знаете, большая нехватка во врачах, сестрах, санитарах, медикаментах. Наша рентгеновская установка весьма совершенна технически. В Артуре же есть только одна слабенькая установка в морском госпитале. Куда же, повашему, нам следует идти — в Артур или в нейтральные порты?

Почти двести человек с напряженным вниманием слушали своего начальника. Темные силуэты людей чуть вырисовывались на фоне ночного неба.

— Можно мне? — раздался взволнованный голос одной из сестер. Тихая, скромная, обычно малозаметная маленькая девушка неожиданно осмелела.

— По-моему, ответ может быть только один — назад в Артур! Там мы нужны, — значит, туда и должны возвращаться. Конечно, в осажденной крепости мы легко можем погибнуть, но ведь на то мы и русские женщины, внучки севастопольских сестер, чтобы с нашими солдатами делить все трудности и опасности войны.

— Правильно, в Артур, к своим! Верно сказала сестра! — загудели в толпе.

— Вместе жили в Артуре, вместе будем и умирать, — громко проговорил один из матросов судовой команды. — Понадобится — пойдем на фронт, станем к пушкам, возьмем ружья.

— Ваше мнение, господа? — обратился Петров к врачам.

— Пас родина послала в Артур, там мы и должны остаться до конца войны. Уход в нейтральный порт будет дезертирством, — ответил за всех длинный, сухопарый младший врач Миротворцев, прибывший в Артур уже после начала войны.

— Придется моей жене овдоветь раньше времени, — прошептал провизор, но громко высказаться не посмел.

— Благодарю вас, друзья, за принятое решение. Русские люди, патриоты своей родины, иначе высказаться и не могли. Позвольте наш импровизированный военный совет считать закрытым, — с чувством проговорил Петров. — Капитан Охотский, прошу вас взять курс на Артур, — обернулся он к командиру «Монголии».

— Я снимаю с себя всякую ответственность, если мы будем потоплены миной или снарядом, — взволнованно ответил с мостика Охотский.

— Как работники Красного Креста мы должны рисковать своей жизнью во имя спасения других, — возразил ему Петров.

Несмотря на все опасения, «Монголия» благополучно подошла на рассвете к Артуру. Рано утром пошел сильный дождь. В предрассветных сумерках на горизонте затемнел массив Ляотешаня. Замедлив ход, «Монголия» уже при дневном свете осторожно остановилась далеко от берега, против самого входа. Тут же стояли «Севастополь», «Паллада»и миноносец «Бойкий». Справа, около бухты Тахе, виднелся «Ретвизан».

Почти всю ночь не спавшие пассажирки поспешили на палубу. Первое, что они увидели, была надводная пробоина в носовой части «Севастополя», наскоро заделанная деревом. На корме тоже зияла большая пробоина. Борт был усеян красными кругами с расходящимися во вес стороны трешниками — следы прямых попаданий японских снарядов. Разбиты обе мачты, разворочена передняя труба. Обуглившиеся, закопченные пожаром верхние надстройки, пушки с полуоборванными дулами — все это придавало броненосцу жалкий вид.

По всему кораблю, как муравьи в потревоженном муравейнике, сновали матросы, приводя его в порядок. На верхнем переднем мостике стоял Эссен со сбитой на затылок фуражкой и в мегафон отдавал различные приказания, а рядом с ним облокотился на поручни бледный, усталый Акинфиев.

Рива, сложив руки рупором, громко окликнула его и замахала платком. Лейтенант в мегафон сообщил, что он жив и здоров.

— Какие у вас потери? — послышалось сразу несколько голосов.

— Убитых нет. Ранено два офицера и пять матросов.

Вскоре показались идущие с юга в кильватерной колонне «Пересвет», «Победа»и «Полтава»с двумя миноносцами. Они изредка отстреливались от маячивших на горизонте японских кораблей. Таким образом, к Артуру собралась почти вся эскадра — не хватало «Цесаревича», «Аскольда», «Дианы», «Новика»и пяти миноносцев.

Высланные из Артура тральщики стали очищать для прохода судов рейд от мин. Со всех кораблей на «Монголию» повезли раненых.

Бездействовавший во время боя плавучий лазарет быстро стал наполняться. Весь медицинский персонал поспешил на свои места. Вслед за другими судами «Монголия» двинулась ко входу в гавань.

Ночь перед выходом эскадры адмирал Витгефт провел без сна. С вечера он беспрерывно совещался с командирами судов, отдавая последние распоряжения эскадре и остающимся в Артуре судам. Витгефт настроен был мрачно и высказал свое мнение о неизбежном разгроме эскадры в предстоящем бою. Напрасно старался его ободрить адмирал Матусевич, в противоположность командующему флотом преисполненный твердой уверенности в победе.

— Чего вы, Вильгельм Карлович, так расстроились? Бог не без милости, не так страшен Того, как его представляют! Конечно, без потерь дело не обойдется, ибо уклониться от боя мы не сможем. Но все же некоторым судам удастся прорваться во Владивосток, — уговаривал он Витгефта.

Адмирал в ответ только печально отмахивался.

— Что ни говорите, Николай Александрович, но завтрашний выход, по-моему, сплошная авантюра, которая заранее обречена на неуспех. Быть может, покойный Степан Осипович Макаров и смог бы выполнить поставленную нам задачу, но я не флотоводец и с ней не справлюсь, — тихим, слабым голосом возражал он Матусевичу.

Прибывающие на «Цесаревич» для получения последних распоряжений командиры судов получали подробную инструкцию, как им действовать в бою, после чего Витгефт, переходя на интимный тон, спрашивал каждого из них, надеются ли они на победу. Почти все командиры отвечали стереотипно:

— Как воля божья… Поможет Никола-угодник — одолеем японца, а не поможет — сумеем умереть с честью.

Всех командиров Витте на прощание целовал и отечески благословлял на ратный подвиг. Младшие флагманы были настроены различно. Князь Ухтомский откровенно заявлял, что он смотрит на выход не как на прорыв, а просто как на очередное боевое столкновение с японцами.

Зато командир отряда крейсеров Рейценштейн, только что произведенный в контр-адмиралы, бросил кратко:

— Я с крейсерами сюда не вернусь. Буду ли во Владивостоке, на дне ли моря или в нейтральном порту — не знаю, но твердо уверен, что артурских луж, по недоразумению именуемых Западным и Восточным бассейнами, я больше не увижу.

Витгефт горячо поблагодарил его за мужество и тут же разрешил ему в трудную минуту со своим отрядом действовать по способности.

Отпустив около полуночи свой штаб на отдых, адмирал вызвал с «Пересвета» своего сына.

Молодой офицер явился к отцу, преисполненный боевого задора. Он ни минуты не сомневался в победе и мечтал уже о бомбардировке японских островов. Настроение отца его обескуражило.

— Как же ты, папа, поведешь завтра эскадру в бой, если сам не веришь в победу? — изумился он,

— На эскадре всего несколько человек надеются на успех, остальные же лишь выполняют царское повеление, — устало заметил отец.

Старый адмирал ласково смотрел на сына, так напоминавшего своей наружностью покойную жену. Те же карие живые глаза, яркие пухлые губы и женственно-мягкий овал лица.

Адмирал припоминал долгую супружескую жизнь и вдруг неожиданно перевел разговор на семью. Подробно рассказал сыну о своем сватовстве к его матери, о появлении на свет Васи, вспоминал его детство. Затем перешел к наставлениям. Это было давно продуманное им до деталей духовное завещание,

— Почему, папа, ты говоришь так, как будто уверен в своей скорой смерти? — пытался было перебить мичман.

— Я и вызвал тебя так поздно, чтобы попрощаться. Все в руках божьих, но у меня предчувствие, что я погибну в завтрашнем бою.

Незаметно за разговорами пролетела ночь, и, благословив сына образком, Витгефт простился с ним и долго смотрел ему вслед, пока шлюпка не исчезла в предрассветном тумане…

Как только корабли начали выходить на рейд, адмирал поднялся на мостик и больше уже не сходил с него. Он безучастно следил, как медленно выходила на внешний рейд эскадра, предоставив всем распоряжаться Матусевичу.

Матусевич, прекрасно выспавшийся, был в приподнятом настроении, суетился, тормошил своих подчиненных, «фитилил» замешкавшихся командиров и весело напевал любимую арию из «Прекрасной Елены». Весь штаб постепенно начал обращаться к нему за всеми распоряжениями, а Витгефт лишь одобрительно кивал головой на все указания Матусевича.

Когда эскадра тронулась за тральщиками, Витгефт сел в принесенное для него на мостик мягкое кресло и стал молчаливо разглядывать в бинокль горизонт и идущую за «Цесаревичем» эскадру. Он подолгу останавливал свой взгляд на шедшем четвертым от головы «Пересвете», как бы надеясь увидеть на нем своего сына.

При появлении на горизонте отряда японских броненосцев адмирал отпустил в Артур тральщики и приказал «Новику» стать на свое место. Но когда «Цесаревич» вследствие порчи машины выкатился из строя, Витгефт сразу вышел из своей апатии и в резких выражениях начал выговаривать командиру броненосца капитану первого ранга Иванову. Изумленный непривычным тоном адмирала, командир попытался было возражать, но Витгефт приказал ему замолчать и озаботиться немедленным исправлением машины.

Чины адмиральского штаба с удивлением посматривали на своего всегда кроткого и спокойного адмирала. Матусевич даже перестал напевать и одобрительно заметил:

— Хотя и не стоит сердиться из-за пустяков, но все же это лучше, чем сидеть в мрачном раздумье. Вот увидите, Вильгельм Карлович, мы сегодня побьем японцев, — подбадривал он командующего.

— Тьфу, тьфу, не сглазьте, Николай Александрович, — суеверно сплюнул через плечо адмирал.

Настроение адмирала не могло не отразиться на чинах его штаба, а через них и на всех офицерах броненосцев. Даже легкомысленная молодежь приуныла и мрачно поглядывала на идущий напересечку курса русской эскадры броненосный отряд адмирала Того. Ясно видимые японские корабли шли, как на параде. Точно соблюдая дистанцию и строго следуя в струе мателота, чуть поблескивая на солнце стальными дулами орудий, японцы быстро приближались.

Командир носовой двенадцатидюймовой башни мичман Сполатбог, сидя в своем грибе над башней, наблюдал в щель за приближением японцев и удивлялся, что так долго адмирал не отдает приказа об открытии огня. Правда, уже оба орудийных комендора-хозяина возились около своих пушек и проверяли действия всех механизмов.

— Смотри, Гаркуша, не осрамись сегодня, — говорил комендор, первого орудия, обращаясь к соседу. — Проверь как следует действие подъемных механизмов, чтобы в самый главный момент не заело.

— Небось, Федя, все будет в исправности, если только японец не повредит.

— Алексей Васильевич! — окликнул Сполатбога подошедший к башне старший артиллерист броненосца лейтенант Ненюков. — Помни, огонь открывать только тогда, когда противник будет ясно виден, и зря снарядов не бросать.

— Есть, есть. Как там Виля, все еще в похоронном настроении?

— Малость оживился и даже зафитилил Иванову, но в общем он больше думает о том, как бы уклониться от боя, чем как его выиграть.

— А Матусевнч?

— Напевает шансонетку, рассказывает похабные анекдоты и на адмиральском мостике чувствует себя, как морском собрании. Если бы не он, дело было бы окончательный гроб. Что твои, Гаркуша и Котин, чувствуют себя орлами?

— Так точно, вашбродь. Хоть сейчас готовы самого Тогу подстрелить, — ответил Гаркуша.

В это время пробили боевую тревогу, башня наполнилась матросами. Загрохотали лебедки подачи, медленно заворочались дула орудий. Сполатбог спустился вниз и сам проверил исправность орудий.

— Не суетись, работай без толкотни, смотри, чтобы все было в исправности, — предупреждал он.

С моря донесся тяжелый звук выстрела из крупного орудия, и вскоре справа по носу взметнулся столб воды.

— Началось… Господи, благослови, — сразу посерьезнели матросы.

Сполатбог поднялся на свое место.

За первым выстрелом последовали другие. Бой начался.

— Убрать прислугу мелкой артиллерии и всех свободных вниз, — распорядился Витте. — Открыть огонь по головному кораблю противника.

Сигнальщики бросились набирать нужные флаги. Матусевич внимательно разглядывал японцев.

— Четыре броненосца и два броненосных крейсера, — проговорил он. — Всего двадцать семь крупных и около пятидесяти шестидюймовых орудий против двадцати трех крупных и тридцати средних с нашей стороны. Превосходство не так уж велико.

Витгефт в ответ только тяжело вздохнул

— Все-то вы, Николай Александрович, видите в розовом свете.

— Зато вы, Вильгельм Карлович, уж очень мрачно смотрите на все.

Разорвавшийся у носа корабля японский снаряд осыпал стоящих на мостике градом осколков. Ранило двух сигнальщиков. Появились носилки. Витгефт продолжал равнодушно сидеть в своем кресле, как будто ничего не случилось. Зато Матусевич сразу заволновался.

— Вы бы, Вильгельм Карлович, ушли в боевую рубку, а то здесь, не ровен час, пустяковым осколком зацепит, — предложил он.

— В рубке и без того тесно. Уйти одному я не считаю возможным, а всем нам все равно там не поместиться.

— Поднимитесь хотя бы на верхний мостик, там меньше падает осколков.

— Не все ли равно, где помирать, — мрачно отозвался командующий эскадрой и, отвернувшись, стал рассматривать противника.

Матусевич пожал плечами и вполголоса выругался.

Обе эскадры продолжали вести редкий огонь с дальней дистанции. Японцы пересекли курс русской эскадры и пошли контркурсом. Огонь с обеих сторон сразу усилился. «Цесаревич» грохотал всем правым бортом. В то же время в него один за другим попало несколько крупных снарядов, которыми броненосцу было нанесено несколько пробоин и разбит спардек. Осколки забарабанили по броне носовой башни.

Уловив момент, Сполатбог дал залп по головному японскому броненосцу «Микаса»,

Как только откатившиеся орудия встали на свое место и были открыты замки для нового заряжения, вся башня наполнилась хлынувшими из дула едкими пороховыми газами. Прислуга сразу закашляла и зачихала, у многих начали болеть глаза.

— Наводить невозможно, вашбродь, — жаловался мичману Гаркуша.

— Открыть для проветривания броневую дверь! — распорядился Сполатбог.

Через некоторое время воздух в башне очистился, и матросы смогли снова войти в нее. При следующих выстрелах повторилось то же. Быстрая стрельба стала невозможной. Матросы жаловались на головную боль и с трудом обслуживали орудие.

Мичман вышел из башни и доложил об этом старшему артиллеристу, стоявшему впереди боевой рубки. Вслед за Сполатбогом о том же сообщили командиры других плутонгов. Создалось неожиданное и серьезное препятствие. Дувший со стороны японцев ветер мешал стрелять русским.

— Вызвать вторую смену из людей от мелкой артиллерии. Пусть после каждого вые грела чередуются и выходят наружу из башен, прячась за ними, — распорядился командир броненосца.

Стрельба продолжалась. При каждом попадании неприятельского снаряда стоящие открыто матросы бросались за укрытия, спасаясь от осколков. Большинство успевало укрыться, но некоторых вес же задевало. То и дело раздавался громкий крик: «Носилки». Это бегание матросов вносило большой беспорядок.

Витгефт молчаливо созерцал картину боя.

Японцы, вначале усиленно обстреливавшие «Цесаревича», теперь перенесли огонь на концевые корабли. Когда крейсера ловким маневром вышли из-под обстрела, ни все — зааплодировали. Даже Витгефт начал улыбаться и приказал выразить крейсерам свое удовольствие.

Между тем японцы, продолжая идти прежним курсом, вскоре почти скрылись за горизонтом. Над поверхностью моря виднелись только трубы и мачты. Бой прекратился. Русская эскадра, развив ход до пятнадцати узлов, шла двумя колоннами к Корейскому проливу. На судах пробили отбой и велели команде пить чай.

На адмиральском мостике собрался весь штаб, командир и старшие специалисты броненосца. Началось оживленное обсуждение создавшейся обстановки. Запросили суда о повреждениях. Они оказались незначительными.

— Японцы, очевидно, сильно пострадали, так как оторвались от нас и сейчас, наверное, занимаются починкой, — уверял всех Матусевич. — Я своими глазами видел несколько попаданий в «Микасу»и «Ниссин», На последнем даже вспыхнул пожар.

Флаг-офицер Эллис и Кувшинников подтвердили, что почти на всех японских кораблях были видны значительные пробоины.

— Пока Того зализывает свои раны, мы успеем уйти подальше и с наступлением темноты сможем и вовсе скрыться от него, — вторил Матусевичу флагманский штурман лейтенант Азарьев.

— Ночью мы сможем скрыться от японцев ложными поворотами, — неожиданно оживился Витгефт.

Было видно, что и у него появилась надежда на благополучный исход боя. Эскадра продолжала идти в полном порядке, сохранив после первого боя всю свою боеспособность.

— Выпьем за наш успех, — предложил Матусевич и приказал подать на мостик завтрак себе и командующему эскадрой, отпустив остальных, офицеров в кают-компанию.

Старший офицер броненосца капитан второго ранга Шумов доложил Витгефту, что одним из снарядов разрушено адмиральское помещение.

— Бог с ним совсем, лишь бы нам благополучно вырваться отсюда, — отозвался адмирал. — Пошлите ко мне моего вестового, — попросил он.

Когда вестовой пришел, Витгефт приказал узнать, сохранился ли портрет его покойной жены, стоявший на письменном столике, и если он уцелел, то принести ему.

Подали завтрак. Матусевич с обычным аппетитом смаковал каждое блюдо.

Изысканный завтрак пришелся по вкусу и Витгефту. Он заметно повеселел, пробуя различные закуски.

— Не потребовав ли нам флакон Мумма, — предложил Матусевич после завтрака.

— Нет, уж шампанское будем пить, когда попадем во Владивосток, — отказался адмирал.

Перевалило за полдень, солнце начало склоняться к западу. По-прежнему стояла хорошая погода. Позавтракав, Витгефт сел поудобнее и, нежась на солнце, задремал.

Матусевич спустился с мостика и начал вместе с командиром обход броненосца. Матросы бодро вытягивались при виде начальства и бойко отвечали на все вопросы адмирала.

— Сколько японцев сегодня убил? — обратился Марсевич к стоявшему около башни Гаркуше.

— Трех офицеров и десятка два матросов, ваше превосходительство, — не сморгнув, ответил комендор. — Да еще один снаряд не разглядел в прицельную трубу. Думается, как бы не в самого ихнего адмирала угодил.

— Молодчина, врешь и не краснеешь! Спасибо за службу. А этот что у вас делает? — обернулся адмирал к Котину, который усердно протирал глаза.

— Японец на меня, ваше превосходительство, больно рассерчал, как я его двенадцатидюймовкой угостил, и со злости запорошил мне глаза, — улыбнулся в ответ матрос.

На спардеке на скорую руку приводили что можно в порядок. У правой кормовой шестидюймовой башни матросы, пользуясь перерывом, играли в орла и решку. Заметив начальство, они вскочили.

— Продолжай играть, — разрешил адмирал, — только смотрите, чтобы в игре с японцами нам выпал орел, а не решка.

— Если нам, ваше превосходительство, и выпадет решка, мы адмирала Тогова обжулим и перевернем орлом вверх, — ответил один из играющих.

— Молодцы, ребята! — похвалил Матусевич.

Спустившись затем вниз, он посетил раненых матросов. Судовой лазарет был разрушен одним из снарядов, и раненых временно поместили Б кондукторской каюткомпании. Многие из раненых были в сознании и, увидя адмирала, стали задавать ему вопросы о ходе боя.

— Подсыпали, значит, малость перцу японцам, коль они так скоро от нас отстали, — радовались матросы. — Пусть теперь будут поосторожнее в драке!

— Веселый адмирал, — заметил один из раненых, — он, сказывают, и морду бьет тоже весело, с прибаутками.

— Вот бы его заместо Витгефта. Тот с самого Артура сидит, как сыч, в кресле, — сокрушенно заметил один из флагманских сигнальщиков.

— Да. Нашему командующему настоятелем в монастыре быть, а не адмиралом. Все вздыхает да крестится. На него посмотришь — и на самого тоска нападает.

— Даже женину карточку ему вестовой принес, так он ее при всех поцеловал и в карман, как иконку, спрятал.

— Японцы с левого борта нас нагоняют, — сообщил вошедший фельдшер.

— Значит, еще будет драка, — угрюмо заметил сигнальщик.

В начале пятого эскадра адмирала Того, идя параллельным курсом с русской на расстоянии пятидесяти — шестидесяти кабельтовых, начала ее медленно нагонять. С каждой минутой становилось очевидней, что новый бои неизбежен.

На адмиральском мостике оба адмирала с командиром «Цесаревича»и флагманскими специалистами разбирали различные способы маневрирования эскадры, чтобы поставить неприятеля в невыгодное положение.

Начавшаяся перестрелка прервала совещание. Русская эскадра продолжала идти прежним курсом в кильватерной колонне, увеличив ход до пятнадцати узлов.

Японцы начали стрельбу с сильных перелетов по флагманским кораблям «Цесаревич»и «Пересвет». Но затем постепенно пристрелялись и стали засыпать русских снарядами. Русские очень энергично отвечали, так что бой шел с равным успехом для обеих сторон.

После пяти часов вечера в «Цесаревича» стало попадать особенно много снарядов. Воздух был буквально насыщен свистящими осколками. Но Витгефт упрямо продолжал оставаться на открытом нижнем боевом мостике. Поскольку здесь находился адмирал, рядом с ним поместился и весь штаб. Лица почти у всех побледнели и приняли то особенное, сосредоточенное выражение, которое бывает у людей, подвергающихся смертельной опасности.

Даже Матусевич перестал напевать и, стоя на правом крыле мостика, внимательно наблюдал за тем, что происходит на японской эскадре. Флаг-офицер мичман Эллис украдкой крестился при каждом новом попадании. У Азарьева тряслись от волнения руки. Оба сигнальщика испуганно шарахались в сторону при близких разрывах Один Витгефт продолжал спокойно стоять, облокотившись на спинку своего кресла. Временами он в бинокль смотрел на шедшие в кильватер «Цесаревичу» броненосцы. Но тучи дыма, окутывавшие всю эскадру, мешали что-либо разглядеть как следует. Видны были лишь облака черного дыма, сквозь который иногда проступали трубы и мачты.

Адмирал отошел к левому крылу мостика и погрузился в наблюдение за происходившим на «Пересвете». Броненосец был опоясан зеленоватыми огнями выстрелов.

— Молодцами отбиваются, — вполголоса проговорил подошедший к адмиралу Эллис.

— Сегодня наша эскадра ведет стрельбу более выдержанно, чем японцы. Они явно нервничают и зря бросают много снарядов, — заметил стоявший тут же лейтенант Азарьев.

— Через час начнет темнеть, и если мы продержимся, то это будет равноценно выигранному бою, — произнес Витгефт.

— Конечно, продержимся! Смотрите, «Микаса» горит и стреляет все реже, на «Асаме» пожар, «Якумо» на время совсем вышел из строя. Адмирал Того, верно, чувствует себя весьма неважно, — ответил Эллис.

Вдруг двенадцатидюймовый снаряд разорвался над мостиком, ударившись в середину фок-мачты. Вслед за оглушительным грохотом все заволоклось густым дымом.

Сила взрыва была так велика, что даже матросы, стоявшие на верхней палубе около носовой башни, были сбиты с ног. Командир «Цесаревича», находившийся в этот момент впереди боевой рубки, воздушной волной был отброшен в сторону и потерял сознание. В самой боевой рубке сорвало с рельсов левый дальномер и сильно всех оглушило. У стоявшего около входа горниста Зубова лопнула барабанная перепонка в правом ухе. Решив, что его ударил кто-нибудь из офицеров, он вскрикнул от боли и тотчас же скороговоркой проговорил:

— Виноват, вашбродь, сейчас отойду в сторону!

Как только первый испуг миновал, все находившиеся в боевой рубке кинулись наружу. На мостике они увидели потрясающую картину. Вся палуба была забрызгана кровью. На ней вперемешку лежали тела офицеров и матросов, но Витгефта среди них не было. Матусевич, отброшенный к рубке, был придавлен другими. Он пытался приподняться, по, обессиленный полученными ранами, падал снова. Когда его освободили, он прежде всего спросил, где Витгефт, и потерял сознание. Его снесли на перевязочный пункт. Неподалеку подавали признаки жизни еще несколько человек.

— Но где же адмирал?! — испуганно озирался подошедший в это время уже оправившийся командир «Цесаревича» Иванов.

— Вот, — хрипло проговорил один из матросов, с ужасом указывая на валявшийся далеко на палубе окровавленный кусок мяса с болтавшимся на нем адмиральским погоном.

Бросились разбирать валявшиеся трупы и между ними нашли оторванную по бедро ногу. По метке на белье определили, что она принадлежит Витгефту. Тут же лежали обезглавленные трупы Эллиса и Азарьева

Тела убитых унесли вниз и окатили палубу водой.

Памятуя о той растерянности в эскадре, которая произошла во время гибели адмирала Макарова на «Петропавловске», когда командование было передано тому же адмиралу Ухтомскому, командир «Цесаревича» решил идти прежним курсом, не сообщая о гибели адмирала.

Между тем японцы, несколько обогнав русскую эскадру, стали охватывать их голову и отжимать ее к северу. Чтобы избежать этого, Иванов приказал положить право руля, повернув на два румба влево.

В это время двенадцатидюймовый снаряд ударился о верхний передний мостик и осыпал осколками боевую рубку. Часть из них попала в прорезь рубки, имеющую ширину около фута, переранила всех находившихся в рубке и уничтожила все приборы. Иванову перебило руку, и от боли он потерял сознание. Положенный направо руль так и остался в этом положении, вследствие чего никем не управляемый броненосец стремительно покатился влево и стал описывать циркуляцию.

Никто из находившихся вблизи рубки не заметил происшедшего в ней, и все решили, что эскадра по каким-то причинам меняет курс. Но когда крен броненосца достиг опасного предела, то матросы в ужасе стали выбегать от внутренних помещений на палубу и кинулись к борту. Было очевидно, что с кораблем что-то неладно. Офицеры бросились в рубку. Они увидели лежащего на палубе командира броненосца. Рядом, с развороченной грудью хрипел в предсмертной агонии старший судовой штурман лейтенант Никшич. Тут же вперемешку лежали раненые матросы и офицеры. Крикнули носилки, лейтенант Пилкип бросился к штурвалу, пытаясь вывести броненосец на курс, но руль не действовал. Тогда лейтенант решил перевести управление на центральный пост и одновременно послал за старшим офицером, который должен был вступить в командование броненосцем.

Капитан второго ранга Шумов находился в носовой батарее. До него только что дошло известие о гибели Витгефта, и он решил подняться наверх, чтобы выяснить обстановку, но в это время броненосец сильно накренился на правый бок. Почуяв неладное, старший офицер поторопился выйти на палубу, где он встретил шедшего на перевязку командира броненосца.

— Что случилось, Николай Михайлович? — спросил встревоженно Шумов. — Где адмирал Матусевич?

— Адмирал тяжело ранен и отнесен к себе в каюту. Примите командование броненосцем и сообщите эскадре, что адмирал передает командование младшему флагману.

— Есть. Все будет исполнено. — И Шумов побежал наверх.

Прошло несколько минут, пока наконец старший офицер с помощью лейтенанта Пилкина и вернувшегося с перевязки старшины рулевого Лосева перевели управление броненосца на центральный пост. Одновременно был поднят сигнал о передаче командования адмиралу Ухтомскому. Но вследствие дыма от пожара, окутывавшего «Цесаревича», не, все корабли разобрали этот сигнал и по-прежнему продолжали следить за флагманским броненосцем. Они тоже начали поодиночке ложиться на обратный курс.

Между тем «Цесаревич» плохо удерживался на курсе и из-за сильного повреждения дымовых труб начал отставать от других судов. Японцы, не осмелившиеся преследовать основную часть эскадры, поспешили напасть на израненный русский корабль. На нем сосредоточили огонь броненосцы и два отряда крейсеров. Но насупившая темнота мешала наблюдению за стрельбой, и «Цесаревич» не получил значительных повреждений.

Все крупные и средние орудия на нем продолжали действовать безотказно. Несколько удачных выстрелов броненосца вызвали пожар на одном из крейсеров противника, после чего и остальные поспешили отойти за пределы досягаемости русских орудий. Броненосцы вследствие значительных повреждений тоже вскоре отстали.

Налетевший туман скрыл броненосец от вражеских взглядов. «Цесаревич» остался один. На норд-осте, в направлении уходящей эскадры, слышалась учащенная стрельба легкой артиллерии. Было видно, что японские миноносцы продолжали преследовать ее.

В наступившей темноте броненосец некоторое время двигался по неизвестному курсу, — все компасы на нем были испорчены. Пользуясь временным затишьем, Шумов собрал на мостик старших специалистов корабля, которые все были ранены, и начал советоваться с ними о дальнейшем. При свете ручного электрического фонарика по карте приблизительно определили местонахождение корабля: почти в ста милях к юго-востоку от Артура.

Первым высказал свое мнение флагманский артиллерист лейтенант Кетлинский:

— Я полагаю, что при наличных повреждениях нам до Владивостока не добраться и необходимо вернуться в Артур.

— Сейчас попасть туда еще труднее, чем во Владивосток, так как на подступах к нему нас ожидают десятки японских миноносцев, от которых мы не сможем ни уйти, ни отбиться, — возразил минный офицер лейтенант Пилкин.

— Остается одно — пробираться в нейтральный порт, там починиться насколько возможно и затем идти во Владивосток, — решил Шумов.

— Но это — бегство от войны! Там нас, конечно, тотчас же разоружат, — взволнованно говорил весь забинтованный старший артиллерийский офицер лейтенант Ненюков. — Честь Андреевского флага не позволяет нам принять такое позорное решение.

— Что же вы предлагаете? — спросил Шумов.

— Немедленно идти на соединение с остальной эскадрой.

— Это невозможная вещь, — вмешался поднявшийся на мостик старший механик Корзун. — В левой машине снарядом погнут гребной вал, в передней кочегарке выведены из строя все котлы, трубы разрушены. Тяги нет, это вызывает огромный перерасход угля. Мы не можем давать больше тридцати оборотов в минуту, то есть иметь ход свыше шести-семи узлов при самой напряженной работе кочегаров. Уж по одному этому мы не в состоянии ни догнать нашу эскадру, ни уйти во Владивосток. Нам остается одна дорога — в нейтральный порт Хорошо еще, если нам туда удастся добраться.

— Вы всегда, Алексей Владимирович, любите псе представлять в мрачном свете, — возразил Ненюков.

— Факты, дорогой Дмитрий Васильевич, вещь упрямая.

Постепенно на мостике собрались и другие офицеры броненосца. Завязался горячий спор. Молодежь была за Ненюкова и настаивала на возвращении в Артур, если нельзя идти во Владивосток. Более пожилые находили целесообразным уход в нейтральный порт.

— Зайдем в Циндао. По правилам нейтралитета, существующим там, корабль любой воюющей страны может в порту починиться, пополнить запасы угля и продовольствия и затем продолжать свой путь, — предложил лейтенант Щетинин, размахивая забинтованной рукой.

Это мнение примирило всех. Решено было по способности двигаться в Циндао, расположенный на юге Шантунгского полуострова. До него оставалось около ста двадцати миль.

— Самая главная наша задача сейчас — это скрыться от японских миноносцев. Поэтому прежде всего необходимо произвести возможно большее затемнение броненосца. В случае же обнаружения противника не открывать боевых фонарей и вести огонь лишь в крайности, уклоняясь от мин изменением курса, — отдавал распоряжения Шумов.

Сухой и педантичный, он не пользовался любовью ни команды, ни офицеров. Но за истекший день он проявил столько хладнокровия и мужества в самые трудные минуты боя, что сразу приобрел авторитет у своих подчиненных.

— Есть, есть, — обрадованно ответили офицеры и разошлись по своим местам.

В то время как артиллеристы с обоих бортов усиленно вглядывались в окружающую темноту, остальные матросы, как могли, приводили в порядок все, что было возможно при отсутствии света. Палубы очищались от загромождавших их обломков, вместо снесенных трапов наскоро прилаживали деревянные, трюмный дивизион наспех заделывал многочисленные пробоины в корпусе корабля, которые, к счастью, были почти все надводные, и откачивал воду из затопленных помещений.

На перевязочном пункте два врача едва успевали перевязывать раненых. Больше половины раненых матросов вернулись в строй, и только человек пятнадцать были размещены но офицерским каютам и в адмиральской столовой. Известие, что «Цесаревич» идет в Циндао, было встречено общим одобрением.

— Думал я, что наш старшой только и умеет, что жалкие слова говорить да под винтовку ставить. АН, оказывается, он очень даже башковитый командир, — разглагольствовал раненный в обе ноги сигнальный старшина Мокин.

— Да, многие его за сегодня добром помянут, — заметил старший врач Шплет, перевязывая писаря Кутова. — Можно ручаться теперь, что все наши раненые выживут, а у Гаврилова останется нога, — кивнул он на стонавшего рулевого с раздробленной ногой.

— Николе-угоднику свечку поставлю за старшого, ежели так будет, вашескородие, — прохрипел тот с трудом. — Мне без ноги лучше не жить. Что я буду делать у себя дома? Жена да трое детей, я один работник в семье.

— Не волнуйся. Как придем в порт, тебя первого отправим на берег. Сложим кость и загипсуем. Через полтора месяца танцевать будешь, — улыбнулся младший врач.

— Федор Лукич, — обратился к нему Шплет, — побудьте здесь, а я пойду проведать Матусевича. — И вышел в коридор.

Адмирал уже пришел в себя и стоически переносил боль. Он читал рассказы Мопассана, изредка громко смеясь. При этом он тотчас же начинал болезненно морщиться — тяжелое ранение в живот и ноги давало себя знать при малейшем движении.

— Как дела, дражайший эскулап? — фамильярнодружески обратился он к вошедшему врачу.

— Плывем в Циндао, пока на море тихо и темно.

— Значит, Шумов молодцом справляется с делом?

— Офицеры им не нахвалятся. Матросы — и те добром вспоминают.

— Ишь ты! А еще два дня тому назад в Артуре мы с покойным Вильгельмом Карловичем думали его сменить как неавторитетного офицера. Как Николай Михайлович? — осведомился он о командире «Цесаревича».

— Рана у него пустяковая. Другой бы на его месте и не выходил из строя.

— Тоже сюрприз. Считался он боевым командиром, а оказался мокрой курицей.

— Ваше самочувствие как, Николай Александрович?

— Больно, а так ничего. Жарок около тридцати восьми. Во всем виноват покойник адмирал. Ну какого, спрашивается, рожна он торчал на мостике и нас с собой держал? Сидел бы в боевой рубке, или на верхнем мостике, или даже на марсе. Все были бы если не целы, то живы. И я не валялся бы здесь как дурак. Сколько времени мне придется лежать?

— С месяц.

Адмирал облегчил свою душу крепким морским слопцом и попросил дать ему марсалы.

— Выпьем за упокой души Вильгельма Карловича. Чудесный был человек. Мягкий, добрый, отзывчивый, храбрец первейший, только вот духом слабоват. Ну, да бог с ним, царствие ему небесное. Передайте Шумову мою благодарность и одобрение принятого решения. А Иванову посоветуйте от меня по-дружески поскорее поправиться, — говорил он, прощаясь с врачом.

Когда доктор вышел, Матусевич налил в бокал марсалы, поглядел на свет и начал пить мелкими глотками, причмокивая от удовольствия.

Командир броненосца полулежал у себя в каюте, положив раненую руку на подушку. Его слегка лихорадило, и он то и дело проводил ладонью здоровой руки по своему горячему лбу.

«Гангрена, отнимут руку», — беспокойно думал капитан, прислушиваясь к боли.

О судьбе броненосца с момента передачи командования он не думал.

«Пусть там Шумов выкручивается, как хочет. Да и едва ли теперь кто нападет в темноте на след» Цесаревича «, — утешал он себя.

Приход врача отвлек его мысли.

— Адмирал рекомендует вам вступить в командование броненосцем, — проговорил врач, осмотрев больного.

— Но я себя очень плохо чувствую.

— На свежем воздухе вам будет лучше. Положите руку на повязку и будете спокойно сидеть в кресле. Я сейчас позову двух матросов. Они вас под руки проведут.

Поднявшись на мостик, капитан тотчас же сел в кресло, положил раненую руку на подушку, понюхал нашатырного спирта и затем уже подозвал к себе Шумова.

— Адмирал приказал мне вступить в командование, по я чувствую себя очень плохо. Так что прошу вас распоряжайся по-прежнему. Каков наш курс?

— Я приказал править по Полярной звезде, имея ее за кормой, так что можно считать, что мы идем на кн.

— Прекрасно. Когда доберемся до Шантунга, то свернем вдоль его берега и выйдем в Циндао. Где находятся ее пики адмирала и его штабных?

— Снесены в его каюту и накраты адмиральским флагом.

— Завтра мы их погребем, если все будет спокойно. В случае особой нужды — разбудите, а я подремлю. — И командир, отпустив Шумова, поудобней уселся в кресле.

Ночь проходила спокойно. Постепенно нервное напряжение пережитого дня спадало. То тут, то там раздавался храп спящих матросов, прикорнувших на своих местах. Было очевидно, что японцы окончательно потеряли из виду» Цесаревича «. Нашел низовой туман, плотно закрыв весь горизонт. Кое-как исправили один из компасов и, взяв курс на юг, пошли на малых оборотах. Команде разрешили повахтенно спать около орудий.

На рассвете открылись огни южного Шантунгского маяка. Продрогши на заре, Иванов очнулся от дремоты и, увидев маяк, взял курс на восток. Вскоре увидели берег Шантунгского полуострова и пошли вдоль берега на юг.

Проиграли побудку. Матросы, спавшие кто где придется, торопливо бежали к умывальникам и мылись холодной забортной водой. Затем быстро позавтракали и во главе с боцманами ринулись на приборку корабля.

Одновременно комиссия из старшего офицера и старших специалистов занялась осмотром полученных в бою повреждений.

На броненосце оказалось пятнадцать крупных пробоин выше и ниже ватерлинии. Фок-мачта была перебита посредине и удерживалась от падения только верхним мостиком. При каждом размахе она грозила рухнуть. Все попытки закрепить ее талями оказывались безуспешными. Трубы были изрешечены, задняя же разворочена сверху донизу; все прожекторы снесены, шлюпки избиты.

Вследствие подводных пробоин два отсека с правого борта оказались залитыми водой. Рулевое отделение было совершенно разрушено, руль поврежден. Внутри оказались разбитыми адмиральская каюта, лазарет и много других помещений.

— Здорово же нас разделали, — резюмировал Шумов после окончания осмотра. — С такими повреждениями нечего и думать о Владивостоке.

— Да. Для починки нам нужно не меньше месяца, — заметил Пилкин.

— Придется, видимо, разоружиться и выйти из игры, — задумчиво проговорил Ненюков. — Отвоевался наш» Цесаревич «.

Эти слова тотчас же распространились по всему кораблю.

— Ежели до порта доберемся, там, значит, и станем на мертвые якоря до конца войны, — разглагольствовал Гаркуша. — Эх, и выпью за упокой души покойного адмирала!

— Погоди, неизвестно, что еще будет. Вдруг япошка откуда ни возьмись наскочит. Тогда не миновать нам рыбьего царства, — ответил Котин.

Около полудня команду выстроили на палубе перед уложенными в ряд трупами убитых. Все погибшие были зашиты в брезент, к ногам привязан груз. Справа, прикрытая адмиральским флагом, лежала отдельно нога Витгефта, рядом тела четырех офицеров и восьми матросов под общим Андреевским флагом. Судовой священник, отец Рафаил, все еще бледный от вчерашних переживаний, с трясущейся головой, слабым прерывающимся голосом служил панихиду. Летнее полуденное солнце палило обнаженные головы; ослепительно блестело море под глубокой синевой бездонного неба. Все это плохо гармонировало с разрушениями на броненосце, с лежащими на палубе трупами, от которых уже шел запах тления.

— Преклониша колени, господу помолимся! — провозгласил священник и опустился на избитую и исковерканную снарядами и пожарами палубу. За ним последовали матросы.

—» Вечная память, ве-е-ечная память «, — выводил судовой хор печальную мелодию.

— Из земли взят и в землю отыдеши, яко земля есть, — пробормотал священник, осыпая покойников землей, принесенной матросом-причетником в ведре.

Панихида окончилась.

— Накройсь! — скомандовал вахтенный начальник. — Слушай на караул!

Матросы вскинули винтовки, офицеры блеснули обнаженными палашами. Приспустили наполовину кормовые и стеньговые флаги. Музыка заиграла» Коль славен «. Командир броненосца, старший офицер и уцелевшие чины штаба эскадры подняли гроб с останками адмирала. Резко прогремел траурный салют из кормовых трехдюймовок. Останки адмирала Витгефта в последний раз торжественно проплыли под заунывные звуки музыки вдоль выстроенных во фронт матросов. Слабо плеснулась вода, принимая то, что осталось от незадачливого адмирала.

Затем был, и спущены остальные тела. Когда последнее соскользнуло с доски, Иванов скомандовал:» К ноге!«— и, выступив вперед, поблагодарил матросов за боевую работу.

— Мы направляемся в нейтральный порт, там починимся и с божьей помощью попытаемся прорваться во Владивосток, — закончил он свою речь.

Затем матросов распустили, а командир броненосца отправился с докладом к Матусевичу. Адмирал не имел уже такого бодрого вида, как накануне. Беспрерывные боли наложили отпечаток страданий на его побледневшее лицо. Он сильно нервничал. Выслушав доклад, Матусевич одобрил решение идти в Циндао.

— В сорочке вы родились, Николай Михайлович, — улыбнулся адмирал. — Надо быть очень счастливым, чтобы благополучно вывести из боя весь избитый броненосец и избежать при этом встречи с многочисленными японскими кораблями.

— Помимо счастья, необходимо также и уменье, — обиделся Иванов.

— Тут никакое уменье не помогло бы. Я объясняю нашу удачу лишь полной растерянностью японцев после боя. Не добить едва передвигающегося» Цесаревича — это непростительное упущение со стороны японцев.

— Надо думать, что ваше превосходительство не в претензии за это на адмирала Того!

— Само собой разумеется. Как только починитесь, Николай Михайлович, с богом двигайтесь во Владивосток. Авось одному броненосцу удастся то, что не смогла выполнить эскадра.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, сейчас я едва стою на ногах, но как только оправлюсь — вновь попытаю счастья!

К вечеру того же дня «Цеспревич» добрался до Циндао, где через несколько дней был разоружен и интернирован до конца войны.

— Шесть узлов хода. И это боевая эскадра, идущая на прорыв в виду неприятеля! — возмущался командир отряда крейсеров адмирал Рейценштейн. Он стоял на мостике крейсера «Аскольд»и рассматривал в трубу маячившие на горизонте японские суда.

— Ход наш зависит от идущих впереди тральщиков. При большой скорости тралы всплывут на поверхность и перестанут выполнять свое назначение, — ответил находившийся рядом с ним командир корабля капитан первого ранга Борис Николаевич Грамматчиков.

— Если мы будем и дальше идти с такой же скоростью, то, наверно, потерпим неудачу, — раздраженно продолжал адмирал.

Исполняющий обязанности флаг-офицера молоденький мичман Медведев вдруг резко протянул руку вперед и указал на плывущую невдалеке от крейсера гальваноударную мину.

— Вызвать караул для расстрела мины, — приказал Грамматчиков.

Вскоре двадцать матросов, выстроившись вдоль борта, дали несколько залпов. Мина затонула.

— Тральщики называются, так их перетак! — ругался Рейценштейн. — Тралили чуть ли не неделю и все же не сумели полностью очистить рейд. Я бы прописал ижицу этому толстому тюленю Лощинскому за такую работу! Передайте сигналом командующему: «Вижу слева плавающие мины».

— Есть, — ответил мичман и приказал флагманским сигнальщикам набирать нужные флаги.

В противоположность адмиралу, Грамматчиков с невозмутимым спокойствием продолжал наблюдать за происходящим. Культурный, образованный командир, Грамматчиков подобрал себе таких же офицеров. На крейсере был уничтожен мордобой, даже боцман Кулик боялся пускать в ход свои пудовые кулаки и крупно ругаться осмеливался лишь вполголоса. Грамматчиков происходил из артистической семьи и сам готовился стать музыкантом. С его матерью, известной в свое время скрипачкой, был хорошо знаком в молодости Макаров. Его-то рассказы о море и моряках пробудили в юноше страсть к морской службе. Подающий большие надежды пианист сменил концертный зал на палубу корабля и беккеровский рояль на скорострельное орудие. Но любовь к музыке осталась в нем навсегда. Грубоватый, бурбонистый Рейценштейн не мог прийтись по душе Грамматчикову. Адмирал, в свою очередь, недолюбливал командира «Аскольда»и считал его полуштатским человеком, не лишенным известного свободомыслия. Скрепя сердце Рейценштейн поднял на «Аскольде» свой флаг. Теперь ему предстояло идти в бой вместе с Грамматчиковым.

Следуя малым ходом за колонной броненосцев, «Аскольд» то и дело должен был стопорить машины, чтобы избежать столкновения с «Полтавой», идущей впереди. Грамматчиков при этом только морщился, а адмирал отчаянно ругался.

— Команда имеет время обедать, — доложил адмиралу новый сигнал «Цесаревича» Медведев.

— Свистать к вину, — скомандовал вахтенный начальник мичман Житков.

По всему крейсеру понеслись резкие звуки боцманских и унтер-офицерских дудок.

На мостик подали пробу. Весь в белом, блистая чистотой, стоял навытяжку кок, держа поднос с поставленными на нем двумя мисками с борщом и кашей, солонкой и несколькими кусками черного хлеба. Первым пробовал Рейценштейн. Взяв ложку, он помешал подернутый янтарным жиром борщ и, подув на него, осторожно прикоснулся к нему губами и только после этого решился проглотить. Попробовав затем рисовую кашу и заев все хлебом, он состроил недовольную гримасу.

— Борщ превосходный, но каша вся в комьях. Рис надо варить на пару при минимальном количестве воды. И вообще рисовая каша — это совсем не то, что наша гречневая. Не правда ли? — спросил он у кока, продолжавшего стоять навытяжку.

— Так точно, ваше превосходительство. Силы от нее мало, — бойко ответил матрос.

Слева показались японские корабли. Все подняли бинокли, стараясь разглядеть приближающегося врага. Матросы спешно заканчивали обед и расходились кто куда отдохнуть перед боем. Большинство поднялось на палубу и с тревогой и любопытством следило за приближающимся врагом. Подошедший к ним артиллерийский офицер лейтенант Киткин стал называть типы видневшихся судов.

— Справа «Якумо», похожий на нашу «Диану», «Касаги», «Читозе», — перечислял он. — Эти не страшны — легкие крейсера. Слева старые суда: броненосец «ЧинИен», крейсера «Хасидате», «Мацушима», «Итцукушима»— тоже неопасные. Зато вон по носу напересечку нам идут главные силы — «Микаса», «Асахи», «Фуджи», «Шикишима». За ними броненосные крейсера «Ниссин»и «Кассуга». По мощности артиллерийского огня они немного даже превосходят наш броненосный отряд.

— Много их, вашбродь. Со всех сторон окружают нашу эскадру, — встревоженно заговорили матросы.

— Да, драка будет жаркой, комендоры должны сегодня особенно внимательно наводить орудия. Главное — не робей, тогда японцу несдобровать.

— Постараемся, вашбродь, — дружно ответили матросы.

Пробили боевую тревогу, и матросы разбежались по своим местам. Палуба опустела. Адмирал с командиром поместились в боевой рубке.

Расстояние до противника было слишком велико, и японцы огня не открывали. Когда они разошлись на контргалсах с отрядом броненосцев, обрушили на крейсера огонь шестидюймовых орудий правого борта «Аскольда». Старший артиллерист лейтенант барон Майдель, невзирая на обстрел, открыто стоял на мостике и голосом передавал приказания во все башни и батареи.

— Христиан Генрнхович, не бравируйте напрасно! — окликнул его из боевой рубки Грамматчиков.

— Мне отсюда лучше виден противник и падение наших снарядов, — ответил Майдель.

В этот момент крупный снаряд попал в основание передней дымовой трубы и снес ее. Труба рухнула на левый борт, сломала планширь и, повредив палубу, повисла на растяжках. Густые клубы дыма быстро окутали верхнюю палубу. Осколками был смертельно ранен в спину навылет мичман Рклитскнй, Майдель сбит с ног, двое матросов убиты, несколько тяжело ранены. Все находившиеся в боевой рубке были слегка контужены. Рейценштейну нахлобучило фуражку по самые уши. Он испуганно крякнул и, обнажив голову, старательно ее ощупал — цела ли.

Тотчас после взрыва Грамматчиков вышел на мостик и приказал матросам сбросить упавшую трубу за борт.

Неожиданно крейсер содрогнулся всем корпусом, и густое облако желто-серого дыма поползло с кормы. Было очевидно, что туда попал крупный снаряд. Пробили пожарную тревогу. На ют устремились старший офицер капитан второго ранга Таше, боцман и несколько матросов.

Десятки снарядов высоко вскидывали воду около бортов крейсера.

— Поднять сигнал крейсерам: «Влево, больше ход», — приказал Рсйценштейн, разглядывая в бинокль идущие в кильватер «Палладу»и «Диану».

Грамматчиков положил право руля и полным ходом направился влево от колонны броненосцев.

Крейсера последовали за «Аскольдом»и через минуту вышли из-под обстрела, после чего легли на параллельный курс с отрядом броненосцев.

Во время перерыва в сражении крейсера опять сблизились с броненосцами и по семафору флагами стали наводить справки о потерях и повреждениях.

Везде все было благополучно, так как крейсера весьма своевременно вышли из-под обстрела. Рейценштейн с Медведевым занялись составлением донесения на «Цесаревич»о результате боя.

Грамматчиков обошел крейсер и спустился в каюту к раненому Рклитскому. Юноша был в агонии. Судорожно раскрывая рот, он жадно глотал воздух, которого не хватало его наполненным кровью легким. Он что-то пытался говорить, но ничего нельзя было разобрать и — за клокотавшей в горле крови. Дико выпученные глаза уже ничего не видели. Вскоре он совсем затих. Командир тихонько поцеловал его в лоб и велел накрыть Андреевским флагом. Затем он навестил раненых матросов. Оба чувствовали себя удовлетворительно.

— Выходит, что эскадра, ваше высокоблагородие, прорвалась через японскую блокаду? — спросил гальванер-радист.

— Будем надеяться, что так.

— Через день-два тогда увидим Владивосток.

— Не торопись. День еще не кончился, стемнеетбудет видней, что и как.

Матросы, пользуясь передышкой, прилегли у орудий. Кое-кто дремал, другие переговаривались. На баке, в тени от щитов носового орудия, Киткин громко читал чеховские рассказы.

— «Хоть ты и седьмой, а дурак! — под общий смех закончил он» Жалобную книгу «.

Открыли, сдвинув броневые плиты, машинные люки, Красные от жары, все измазанные маслом и сажей, вылезали подышать воздухом кочегары и машинисты. С ними поднялся и розовощекий, белозубый младший механик Степанов. Его надетый на голое тело брюки и китель были измараны, в густых курчавых волосах торчал клок пакли.

— Шурка, да ты на трубочиста похож! — окликнул его с мостика Медведев.

— Хуже адского духа, — ответил, смеясь и расстегивая китель, механик. — Чуть не сжарился совсем. Когда снесло трубу, тяга сразу упала, дым повалил в кочегарку. Пришлось срочно выключить носовую кочегарку и лезть самому туда. Эх, нырнуть бы сейчас в море!..

— Зато вы там все целы и невредимы, а тут сейчас Алешу Рклитского и двух матросов убили.

— Жаль беднягу. Так и не отыгрался, значит, он в шахматы. Все обещал мне сделать два мата подряд, да не успел.

Вскоре броненосцы завязали перестрелку с японцами. Японские снаряды давали больше перелеты и ложились около крейсеров. Рейценштейн поспешил отвести свой отряд подальше от главных сил.

Матросы затаив дыхание наблюдали за боем.

Японские крейсера, видневшиеся на норд — и зюйдвест, тоже издали следили за происходящим поединком.

— Жарко нашим приходится! Навалился вражина! Не выдюжить нашим… — слышались скорбные замечания матросов.

— Не скули зря! На войне без потерь нельзя, — подбадривал Киткин. Широко расставив свои длинные ноги, он в бинокль рассматривал японские крейсера.

— На» Асахи» пожар, — сообщал он. — У «Микасы» повреждена средняя труба. Это, верно, все «Ретвизан» чешет. Шенснович вошел в азарт и забыл даже свою обычную осторожность.

— Лейтенант, займитесь вашим прямым делом! — одернул его с мостика Рейценштейн.

— Есть заняться прямым делом! — насмешливо вытянулся офицер.

С уменьшением дистанции превосходство японской артиллерии усиливалось, так как на русских судах недоставало большого числа орудий среднего калибрашестидюймовых, стодвадцатимиллиметровых и трехдюймовых. Хотя они и не были страшны для броненосцев, но все же разрушали верхние постройки и производили пожары. Это вызывало у матросов сомнение в исходе боя. Все чаще слышались вздохи и сердитая ругань.

Рейценштейн нервно бегал по мостику и тоже ругался неизвестно по чьему адресу. Грамматчиков, серьезный и спокойный, при каждом попадании снаряда в русский корабль неизменно говорил «так»и, сжав губы, переводил бинокль на следующее судно.

Когда «Цесаревич» вышел из строя, «Ретвизан» ринулся на японцев, а остальные броненосцы сбились в кучу. Рейценштейн заорал не своим голосом:

— Поднять сигнал: «Крейсерам следовать за мной»! Капитан Грамматчиков, ложитесь на обратный курс и самым полным ходом режьте нос броненосному отряду, иначе японцы нас сейчас раскатают сосредоточенным огнем с окружности в центр.

— Есть! Лево на борт! Вперед до полного! — отозвался капитан. — Христиан Генрихович, приготовьтесь открыть огонь с обоих бортов по японским крейсерам.

— Вы собираетесь идти на прорыв? — удивился адмирал.

— Если даже эскадра за нами не пойдет на прорыв, то мы все же увлечем за собой тяжелые крейсера противника и этим облегчим положение наших броненосцев.

— Адмирал передает командование, — доложил в это время Медведев. Рейценштейн и Грамматчиков, схватив бинокли, стали рассматривать сигнал на «Цесаревиче».

— Следовательно, в командование вступил Ухтомский, но на «Пересвете» сбиты обе стеньги и никаких флагов не видно, — произнес Рейценштейн.

— Возможно, что и Ухтомский тоже вышел из строя, — проговорил Грамматчиков.

— Тогда, значит, я вступаю в командование эскадрой, как следующий по старшинству, — решил Рейценштейн. — Поднять сигнал: «Эскадре следовать за мною», — приказал он Медведеву.

На мачте крейсера взвилось несколько флагов. Сигнальщики следили, кто из кораблей отрепетует сигнал. Крейсеры тотчас один за другим подняли ответные сигналы, но ни один из броненосцев не отрепетовал, и, не обращая внимания на сигналы «Аскольда», они продолжали беспорядочной кучей идти в северо-западном направлении.

Рейценштейн приказал, уменьшив ход, сблизиться с броненосцами, продолжая держать поднятым прежний сигнал. Ни один корабль опять не принял его. Адмирал приказал «Аскольду» встать во главе броненосного отряда и еще раз попытался повести эскадру за собой, но снова безуспешно.

— Пойдемте на прорыв одними крейсерами, — предложил Грамматчиков. — Броненосцы Того начинают отходить на север, на месте остаются лишь «Чин-Иен»с «Шимами»и легкие крейсера. Надо думать, что с ними-то наша эскадра еще справится.

Рейценштейн оглянулся. Сразу за «Аскольдом», дымя из трех своих труб, шел «Новик», за ними тянулись Паллада»и «Диана». Несколько сбоку разрозненно двигались броненосцы. К русской эскадре со всех сторон приближались японские крейсера, а за ними виднелись десятки миноносцев. Быстро темнело. Огни выстрелов, мало заметные днем, теперь казались значительно ярче. Оглядев горизонт, адмирал хотел посоветоваться с командиром «Аскольда»о направлении прорыва. Но Грамматчиков уже сам повернул прямо на юг между двумя отрядами легких крейсеров и, развив ход до предела, помчался вперед. За «Аскольдом» последовал лишь «Новик», «Паллада» же с «Дианой» сразу сильно отстали, а затем вернулись к броненосцам.

Заметив идущие полным ходом русские крейсера, японцы сосредоточили на них весь свой огонь. Слева напересечку поспешил броненосный крейсер «Якумо», вооруженный восьмидюймовыми пушками, справа двигались четыре мелких крейсера.

— Самый полный вперед! — скомандовал в машину Грамматчиков. — Сосредоточьте огонь на «Асаме», — приказал он Майделю.

— Есть, — отозвался лейтенант, и восемь шестидюймовых орудий-носовых и кормовых-открыли частый огонь по указанной цели.

— Сорок, тридцать пять, тридцать, — сообщали расстояние в кабельтовых с дальномера до цели.

Майдель ставил на электрическом циферблате эти дистанции, откуда они сообщались на батареи. Поворот ручки — и крейсер содрогнулся от бортового залпа. Расстояние до «Асамы» быстро уменьшалось, и действенность огня усиливалась.

При каждом попадании неприятельского снаряда Рейценштейн морщился и старался отойти в глубину рубки. Грамматчиков не отрывался от прорези и внимательно наблюдал за действием своих снарядов.

— Убавьте прицел на два деления, Константин Георгиевич, — обратился он к суетящемуся у дальномера младшему артиллеристу мичману Житкову, — как раз в борт попадете.

Расстояние до «Асамы» быстро уменьшалось. В бинокль были хорошо видны разрушения, произведенные стрельбой «Аскольда». Стволы обоих орудий носовой восьмидюймовой башни беспомощно задрались кверху. На переднем мостике начался пожар, и было видно, как, спасаясь от огня и дыма, выскакивали люди из боевой рубки. Трубы были сильно повреждены, на корме загорелись разбитые верхние надстройки. Японцы беспорядочно суетились на палубе, сметаемые русскими снарядами.

«Аокольд» продолжал идти полным ходом, содрогаясь корпусом от своих выстрелов и попаданий вражеских снарядов, артиллерия вела залповый огонь. Стрельба же японцев становилась все более беспорядочной и менее действенной. Наконец броненосный крейсер «Якумо», в девять тысяч тонн водоизмещением, не выдержал и начал поспешно отступать перед легким бронепалубным «Аскольдом», имеющим меньше шести тысяч тонн водоизмещения. По крейсеру пронеслось громкое «ура».

Разделавшись с «Асамой», Грамматчиков ринулся на шедшие справа легкие крейсера «Акицушима», «Такосаго»и «Сума». Они бросились врассыпную. «Сума» замешкался; попав под обстрел, он мгновенно превратился в пылающий костер и поспешил спрятаться за другие корабли. Путь русским был свободен. Но тут из-за крейсеров вылетели четыре миноносца и кинулись на «Аскольда».

— Право руля! Прибавить оборотов! — скомандовал Грамматчиков в машину и устремился к ним навстречу.

— Что вы хотите делать? — спросил Рейценштейн.

— Таранить, — коротко бросил командир «Аскольда».

Расстояние до миноносцев было не более двадцати кабельтовых, и теперь оно быстро сокращалось. Японцы не сразу поняли, какая угрожает им опасность, а когда сообразили, то оказались уже в непосредственной близости к «Аскольду». Крейсер с полного хода врезался в один из миноносцев. Сильный толчок, пар и дым около бортов, крики упавших в воду людей, и все было кончено…

У второго миноносца попавшим снарядом был оторван нос, и корабль с полного хода зарылся в воду. В воздухе на мгновение мелькнули вращающиеся лопасти винтов. Миноносец исчез в пучине моря. Два последних миноносца попытались спастись бегством, но идущий за «Аскольдом» «Новик» подбил своим огнем сперва один, а затем другой.

«Аскольд» пошел полным ходом на юг. Пришедшие наконец в себя японские крейсера, в количестве восьми, кинулись в погоню, но добыча уже ускользнула. В наступившей темноте «Аскольд» потерялся из виду.

На корабле стали выяснять свои повреждения. В левом борту были обнаружены две большие подводные пробоины, несколько надводных, в которые на большом ходу заливалась забортная вода. Сильно повреждены трубы, вследствие чего тяга резко упала и ход снизился до пятнадцати-семнадцати узлов. От форсированной работы дымовых вентиляторов появились факелы. Опасаясь быть обнаруженным, «Аскольд» снизил ход до двенадцати узлов. Выяснилось, что угля хватит до Владивостока, если идти экономическим ходом.

— Но ведь тяга весьма ухудшилась, расход возрастет. Кроме того, мы приняли не менее двухсот тонн воды и имеем значительные пробоины, — горячился Рейценштейн. — В таком виде крейсер дойти до Владивостока не может.

— За ночь мы починимся и с рассветом постараемся уйти подальше в море с тем, чтобы обойти Японию с востока и прорваться в Сангарский или Лаперузов проливы. Много шансов, что мы попадем туда раньше броненосных крейсеров адмирала Того, а с легкими мы быстро справимся, — возразил Грамматчиков. Его поддержали и другие офицеры.

Видя, что ему не переспорить ни Грамматчикова, ни офицеров, Рейценштейн принял официальный вид и громким голосом приказал:

— Ввиду серьезности полученных в бою повреждений, считаю невозможным прорыв во Владивосток без значительного ремонта, который можно произвести лишь в нейтральном порту. Капитан Грамматчиков, потрудитесь вести крейсер в Шанхай.

— Но, ваше превосходительство, ближе до Циндао. Мы к полудню будем там, а завтра на ночь выйдем оттуда, пополнив запасы угля и воды и произведя необходимый ремонт, — возразил командир «Аскольда».

— В Циндао может повториться чемульпннский инцидент. Японцы заблокируют порт и потребуют нашего выхода. Приказываю идти в Шанхай, — оборвал разговор Рейценштейн.

— Есть, — вытянулся Грамматчиков и вместе со старшим штурманом лейтенантом Якимовым начал разбирать курс на Шанхай.

Расстроенный возражениями, Рейценштейн спустился в свою каюту.

— Чего это адмирал так уцепился за Шанхай? — удивился один из офицеров.

— Ларчик просто открывается. Еще в китайский поход он купил там себе дачу, где сейчас и проживает если не его супруга, то дама сердца, — пояснил поднявшийся на мостик Киткин. — Любви же, как известно, все возрасты и чины покорны, адмиралы, порой, даже больше мичманов.

…Итак, идем в Шанхай, где и попытаемся подремонтироваться, а затем рискнем в одиночку прорываться во Владивосток.

Без всяких приключений в сопровождении «Грозового» «Аскольд» утром 31 июля прибыл в Шанхай. Немедленно было приступлено к ремонтным работам. Выяснилось, что через неделю «Грозовой» сможет покинуть порт. «Аскольду» требовалось не меньше двух недель, чтобы быть готовым к выходу в море. Но тут выступили Соединенные Штаты Америки. Зная, что японский флот вынужден будет выслать часть боевых кораблей для блокады русских судов в Шанхае, что вызовет распыление и так сильно ослабленного в морском бою японского флота, Америка потребовала от Китая сокращения срока пребывания русских кораблей в Шанхае до одной недели. Одновременно Япония предупредила китайское правительство, что японский флот атакует «Аскольда»и «Грозового»в Шанхайском порту, если они к указанному сроку не покинут Шанхай. Несмотря на все протесты русского посла в Пекине, китайцы под давлением Америки и Японии предложили Рейценштейну в семидневный срок уйти из Шанхая или немедленно разоружиться.

Рейценштейн отнюдь в бой не рвался и не замедлил воспользоваться китайским ультиматумом для разоружения подчиненных ему кораблей. К седьмому августа крейсер и миноносец был полностью разоружены и остались в Шанхае до конца войны.

Водоизмещением около семи тысяч тонн, трехпалубный, высокобортный, с массой наружных построек, крейсер «Диана» был спущен на воду в 1899 году уже устаревшим, вследствие затянувшейся более пяти с лишним лет постройки. Он был слабо вооружен, имел малый ход, плохо слушался руля и часто рыскал на курсе. Все это вызывало презрительное отношение всей эскадры к этим «богиням отечественного производства», как «Диана»и «Паллада» величались в Артуре. Матросы же называли свой крейсер просто «Дашкой».

Командовал «Дианой»в день выхода эскадры из Артура капитан второго ранга светлейший князь Ливен, из остзейских дворян. Он относился с глубоким презрением ко всему русскому и к самим русским. Даже с офицерами он разговаривал весьма редко и не иначе, как цедя слова сквозь зубы. С матросами же его разговор ограничивался самой забористой матерной руганью, так как, по мнению его светлости, матросы никаких других слов не понимали.

Старшим офицером на «Диане» был капитан второго ранга Семенов. Невысокого роста, толстый, коротконогий, круглоголовый, он с утра до вечера катался шариком по всему крейсеру. Суетливый и мелочный, он способен был свести с ума своими придирками не только матросов, но и офицеров.

Оба начальника создали такой режим на «Диане», что скоро по всей эскадре матросы говорили о крейсере как о каторжном корабле.

Офицеров подбирал себе Ливен только из числа имевших твердо установившуюся репутацию беспощадно строгих начальников.

Так, перед самым выходом эскадры на крейсер был назначен с погибшего миноносца «Лейтенант Бураков» прославившийся на всю эскадру своей жестокостью в обращении с матросами лейтенант Колчак.

В ночь перед выходом «Диана» несла дежурство на внешнем рейде и стояла у прохода. Пропустив всю эскадру, она заняла место концевого в отряде крейсеров.

Во время первого боя на «Диане» никаких потерь не было. Только когда адмирал Того обрушился на концевые крейсера и вокруг них начали падать в большом количестве снаряды, слабые нервы светлейшего командира «Дианы» не выдержали, и он, не ожидая приказа своего флагмана, повернул в противоположную от противника сторону и поспешно вышел из-под обстрела.

Команде дали повахтенно ужинать, офицеры же, кроме вахтенных, сошли в кают-компанию.

— Ставлю два флакона Мумма по случаю наших боевых успехов! — объявил Семенов, председательствовавший за столом.

— Не сглазьте, Владимир Иванович, — суеверно остановил его один из офицеров, — день ведь еще не кончился.

— Вечером выпьем за последующие успехи, — отозвался Колчак.

Вестовые разнесли шампанское. Вино вскружило головы, настроение поднялось. Офицеры начали бахвалиться, вспоминая минувший бой.

— Наш светлейший без команды повернул и пустился наутек, когда жареным запахло, — съязвил Колчак.

— Зато вы, Александр Васильевич, развили такой огонь, что небу стало жарко! Сразу напугали Того, — отозвался Семенов.

Наверху пробили боевую тревогу. Все бросились по своим местам. Японская эскадра, нагнав русских, начала новый бой. Крейсера не принимали в нем участия, оставаясь лишь зрителями происходящего.

Ливен, как всегда молчаливый, с презрительной усмешкой на своем холеном аристократическом лице, наблюдал с ходового мостика за развертывающейся перед ним картиной. Мимоходом забежавший на мостик Семенов пытался было завязать разговор.

— Нелепая вещь эта война. Я был в дружеских отношениях с командиром «Микасы», флагманского корабля Того, капитаном Номото. Не раз мы вместе пили шампанское в нагасакских кабаках, а теперь только о том и думаем, как бы поскорее уничтожить друг друга, — сказал он, обращаясь к своему командиру.

Но Ливен продолжал молчать, и старшему офицеру ничего не оставалось, как поскорее исчезнуть с мостика.

Как только «Аскольд» ринулся на прорыв, обгоняя наши броненосцы, «Диана» последовала было за ним, но замешкалась и стала прорезать строй броненосцев, едва при этом не столкнувшись с «Пересветом».

Японцы открыли по идущим в беспорядке русским судам усиленный огонь. Один из снарядов угодил в правый шкафут и разбил стрелу Темперлея, снес вентиляционные трубы, разворотил дымовую трубу. Одновременно осколками было взорвано несколько патронов в батарейной палубе и убито и ранено около двадцати человек, в том числе командир батареи — мичман Кондратьев. Начавшийся пожар стал быстро распространяться, грозя перекинуться в нижние патронные погреба.

Семенов с пожарным дивизионом кинулся тушить огонь, но в это время взорвалось еще несколько патронов. Матросы в ужасе разбежались. Чем бы все кончилось, неизвестно, если бы новый, попавший около ватерлинии снаряд не сделал огромной пробоины в борту. Хлынувшая сквозь нее вода быстро прекратила огонь. По колено в воде матросы, бросились заделывать образовавшуюся пробоину. Едва они успели с ней справиться, как новый крупный снаряд попал в расположенный под лазаретом отсек, который быстро наполнился водой. Вода снизу подняла палубу лазарета. С треском срывались метлахские плитки, устилавшие пол. Сквозь образовавшиеся щели начали выбиваться вверх небольшие фонтанчики.

Тем временем «Диана» успела уже миновать эскадру. Впереди ясно виднелись бешено отстреливавшиеся от неприятеля «Аскольд»и «Новик».

Ливен призадумался. Ему совсем не улыбалось попасть в такую же перепалку, как два передовых крейсера, и он резко скомандовал:

— Право руля!

«Диана», круто повернув влево, вступила о кильватер идущему за эскадрой крейсеру «Паллада».

— Нам не угнаться за адмиралом, — как бы в свое оправдание пояснил Ливен стоящему рядом Колчаку.

— Но мы нарушаем приказ адмирала следовать за ним! — возразил лейтенант.

— Не всегда бывает возможным выполнять распоряжения начальства. Я все же посоветуюсь со старшим офицером. Вызвать его ко мне! — приказал одному из ординарцев Ливен.

Через несколько минут на мостике появился запыхавшийся Семенов. Узнав, в чем дело, он, как хитроумный Улисс, предложил компромиссное решение:

— Сейчас мы последуем за эскадрой, а когда наступит темнота, оторвемся от нее и попробуем самостоятельно прорваться во Владивосток.

Оправдание было найдено…

Наступила ночь. Русская эскадра в полной темноте шла курсом на Артур двумя кильватерными колоннами — справа «Пересвет», «Победа», «Полтава», «Паллада»и «Диана», слева, далеко впереди — «Ретвизан», и за ним «Севастополь»и концевым — «Цесаревич».

Справа из темноты неожиданно появились чуть заметные силуэты небольших судов, быстро приближающихся к крейсеру. На них мелькнули красноватые огоньки минных выстрелов, после чего, резко повернув обратно, миноносцы скрылись во тьме. Море в эту ночь светилось особенно ярко, и подводное движение мин было хорошо заметно. Вот недалеко от «Дианы» появились две слабо светящиеся точки, приближающиеся к крейсеру.

— Право руля! — нервно скомандовал Ливен.

«Диана» медленно поворачивалась кормою к идущим торпедам.

Три сотни пар человеческих глаз с трепетом следили с корабля за все более увеличивающимися и быстро приближающимися светлыми пятнами. У всех была одна и та же мысль: «Попадет торпеда в крейсер или пройдет мимо?» Зловещие пятна приближались. Еще секунда — и они коснутся корпуса корабля, и тогда над ним высоко взметнется столб пламени, раздастся грохот взрыва, полетят во все стороны осколки, и десятки тонн воды обрушатся на палубу. Но торпеды уже попали в струю воды, отбрасываемую винтами, она их отталкивает, мешает их движению. Торпеды начинают замедлять свой ход, а затем и вовсе теряются за кормой. Опасность миновала, и из сотен человеческих грудей вырывается вздох облегчения.

Теперь идти вместе с эскадрой стало опасно, поскольку на нее обрушились многочисленные миноносцы японцев. Сообразив это, Ливен положил право руля и полным ходом пошел на юг, стараясь возможно скорее выйти из опасной зоны.

Но по дороге все же не удалось избежать нападения, Пробили отражение минной атаки. Матросы бросились к мелкокалиберным орудиям. Блеснул золотисто-зеленоватый свет, раздался сухой, резкий выстрел трехдюймовок.

— Ваша светлость, ради бога, прекратите огонь! — истошным голосом закричал с палубы Семенов. — Мы этим будем только привлекать к себе неприятеля.

Орудия замолкли. Позади показался идущий в кильватер «Диане» миноносец. Сперва его приняли за японский и внимательно следили за ним. Но он не обнаруживал никаких враждебных намерений. Тогда рискнули запросить его позывные. Через мгновение замелькали ответные огоньки.

— «Грозовой»! — доложил сигнальщик.

Миноносцу предложено было подойти к крейсеру.

— Вы куда намерены двигаться? — справился Ливен у командира «Грозового» лейтенанта Бровцына.

— До Владивостока у меня не хватит угля, поэтому я думаю сперва побывать в Циндао, принять полный запас воды и угля, а затем идти по назначению.

— Избави вас бог заходить в Циндао, — неожиданно вмешался откуда-то из темноты Семенов. — Около него нас, наверно, подстерегают японцы Надо идти возможно дальше. Быть может, даже в Россию.

— Едва ли нас за это похвалит, — спокойно отозвался мягким баритоном Бровцын. — Одним словом, — куда вы, туда и я.

— В таком случае прошу вас следовать за мной, — распорядился Ливен.

— Есть! — отозвался командир миноносца, и «Грозовой» отошел.

На море поднялся туман, и крейсер окончательно затерялся в нем. Команде разрешили спать посменно. Ливен, позевывая, передал командование Семенову и ушел отдохнуть.

Семенов в ходовой рубке при слабом свете лампочки, освещавшей компасную картушку, делал заметки в записной книжке, в героическом духе живописуя свою роль в сегодняшнем бою. Его круглое, полное лицо было сурово нахмурено. Он то и дело прикладывал руку ко лбу, вспоминая различные перипетии минувшего дня.

— Что это там пузырь на ножках пишет? — шепотом спросил старший сигнальщик у ординарца, примостившеюся невдалеке от боевой рубки.

— Верно, кто в чем сегодня провинился. Только что приходил с докладом боцман. Наябедничал на кого-нибудь.

— Дал бы бог целыми домой добраться, женку с детьми повидать…

— Князь наш вместе с пузырем — оба норовят где поспокойнее.

— Нет, пузырь за чином или крестиком к черту на рога полезет!

Матросы замолчали.

На крейсере воцарилась тишина. Только вахтенные сигнальщики из самых глазастых бодрствовали на мостике вместе с рулевыми и старшим офицером. С юга пошла крупная зыбь, от которой крейсер давал размахи до семи градусов на сторону. Навстречу «Диане» теперь попадались лишь китайские джонки. Сфера военных действий осталась позади.

Уже за полночь на палубу поднялся подвыпивший Колчак и, спотыкаясь в темноте на каждом шагу, стал выбирать место для ночлега. Блуждая по кораблю, он забрался на кормовой мостик, куда складывали на разостланный брезент тела убитых и умерших от ран. Их было всего несколько человек, и рядом оставалось много незанятого места. Лейтенант сложил свободный брезент в несколько раз и, хладнокровно улегшись с мертвецами, тотчас же уснул.

Среди ночи санитары принесли нового покойника. Приняв Колчака за труп, они решили, что неудобно класть офицеров вперемешку с матросами, — хотя и мертвое, но все же начальство! Схватив лейтенанта за плечи и за ноги, санитары довольно бесцеремонно поволокли его в сторону. Но тут «покойник» энергично вырвался из рук и разразился самой отчаянной руганью.

Саши ары в ужасе отпрянули.

— Да, никак, оно живое! — с испугом проговорил один из них, в чем тотчас же окончательно убедился, получив здоровенную затрещину.

Другой санитар поспешно сбежал с мостика и спасся от побоев.

Разобрав, в чем дело, Колчак помог санитару уложить принесенный труп, сложил ему руки на груди и, понюхав воздух, проговорил:

— Кажется, еще не воняет?

— Никак нет, совсем свеженький, всего с четверть часа как преставился, — отозвался санитар.

— Поправь-ка, братец мой, брезент, чтобы мягче было спать, — приказал лейтенант и, отпустив матроса, продолжал неожиданно прерванный сон.

С наступлением дня, после детального осмотра всех имеющихся повреждений, на мостике был собран военный совет, чтобы решить, что дальше делать, куда идти. Разглагольствовал больше всех Семенов. Он убеждал идти в один из французских портов,

— Они наши друзья и союзники. Мы у них найдем и приют и помощь. А там попытаем счастья и попробуем прорваться во Владивосток. Или же нам поручат проведение крейсерских операций на путях к Японии. Тоже дело не плохое, — убеждал он.

— Но ведь ближайший французский порт — Сайгон. Он у черта на рогах. Да у нас и угля не хватит дойти туда, — возразил старший механик Кунст.

— Остановим первый встречный коммерческий пароход, перегрузим с него уголь, оставим ему только до ближайшего порта. Правительство потом заплатит за все, — ораторствовал старший офицер.

Ливен не замедлил присоединиться к его мнению. Сайгон был совершенно в стороне от театра военных действий. Трудно было ожидать появления там японской эскадры.

— Приказываю следовать в Сайгон, — проговорил князь официальным тоном.

— Есть идти в Сайгон! — тотчас же вытянулся Семенов.

Через две недели «Диана» пришла в Сайгон, до которого было вдвое дальше, чем до Владивостока. Там она разоружилась.

Быстроходный (до 25 узлов), легкий, бронепалубный крейсер «Новик» по своей конструкции представлял собой нечто среднее между миноносцем и крейсером. Для первых он был слишком велик (три тысячи тонн водоизмещения), для вторых имел недостаточно сильную артиллерию.

Японские крейсера того же типа были значительно тихоходнее, но зато располагали более крупными орудиями.

Стройный трехпалубный красавец, со значительно приподнятым носом, «Новик» был гордостью всей русской эскадры. Им долгое время командовал капитан второго ранга Николай Оттович Эссен, лихой и отважный моряк. Он сумел подобрать себе такой же экипаж. Старший боцман крейсера Кащенко высматривал на всех кораблях наиболее бесшабашных матросов, которых затем Эссен выпрашивал у командиров. Сам он и все его офицеры прекрасно обращались со своим экипажем. Наказания были не в моде на «Новике», но в отношении службы были строгие требования, а частые выходы в море и боевые столкновения быстро дисциплинировали матросов.

Эссена сменил капитан второго ранта Максимилиан Федорович Шульц. Сухой педант, хотя и образованный моряк, но не сумел ужиться с доставшимся ему в наследство экипажем. Несколько офицеров подали рапорты о переводе на другие корабли.

Весть о выходе эскадры для прорыва во Владивосток временно оживила старый эссеновскнй дух. Команда опять с лету начала выполнять приказания, механики умудрялись за одну ночь производить переборку машин. Кащенко, кривоногий, рябой здоровяк, летал по всему крейсеру, вполголоса поругиваясь.

Много способствовал этому оживлению старший офицер лейтенант Порембский, старавшийся во всем подражать своему прежнему командиру. За Порембским тянулись и остальные офицеры. Это хорошо понимали и ценили матросы.

В день выхода эскадры «Новик» первым появился на внешнем рейде. До начала первого боя он шел форзейлем, ведя за собой эскадру. Затем присоединился к крейсерам, следуя непосредственно за «Аскольдом».

Так как противник находился вне пределов досягаемости для пушек крейсера, то «Новик»в бою участия не принимал. Настроение у матросов было спокойное и деловое. Они видели, что командир «своего характера не проявляет», а Порембский и другие офицеры обходили крейсер с шутками и прибаутками. Боцман Кащенко, выйдя на палубу, рассматривал японцев и сердито посвистывал.

— Была бы моя воля, отправил бы крейсера громить мелкоту, что видна на левом траверзе, — ткнул он рукой в отряд мелких японских крейсеров. — Будь у нас Николай Оттович, он кинулся бы на них.

— Да!.. Вернули бы нам его на прорыв! С ним духом долетели бы до Владивостока! Японец и разглядеть нас не успел бы.

— Авось и с нашим командиром как-нибудь дотопаем.

В это время японцы обрушились на хвостовые крейсера. Несколько снарядов упало невдалеке, обдав водой палубу.

— Старается, чтобы мне жарко не было, — усмехнулся комендор готового орудия Нюрин, отряхиваясь.

При первом же выстреле Шульц скомандовал:

— Право руля!

«Новик» вышел из-под обстрела и пристроился вторым мателотом в колонне крейсеров.

Последующие три часа прошли в полном спокойствии, так как крейсера не участвовали и во втором бою.

— Витгефт — трус, боится пойти на сближение с японцами. Я бы на его месте сошелся на дистанцию пятнадцать-двадцать кабельтовых и жарил бы изо всех орудий. Кто первый отступит, тот и побежден! — хорохорился Шульц, следя за боем.

— К счастью для нас, адмирал держится другого мнения, — иронически возразил минный офицер лейтенант Штер.

— Почему к счастью?

— У японцев большое преимущество в средней и мелкой артиллерии, которую они с успехом могут использовать на малых дистанциях.

— Все это пустяки, просто у адмирала не хватает храбрости, — высокомерно заявил Шульц.

Когда же «Цесаревич» неожиданно вышел из строя и эскадра смешалась, Шульц снова растерялся.

— Что случилось? Что нам делать?

— Следите за адмиралом, — посоветовал ему стоявший на мостике Штер.

Матросы тоже в недоумении наблюдали за происходящим.

— Тикаем, значит, братцы, от японца, — мрачно проговорил Кащенко.

— Эх, нам бы Эссена сюда… — послышалось в толпе.

Но Эссена не было, а был Шульц, который поспешил последовать за броненосцами.

— На «Аскольде» поднят сигнал: «Следовать за мной», — доложил сигнальщик.

— Есть! Держать в струе адмирала! — приказал Шульц, не понимая еще маневра Рейценштейна. Но когда «Аскольд» на всех парах ринулся навстречу японским легким крейсерам, Шульц оробел.

— Мы за ним не угонимся! «Паллада»и «Диана» остаются с эскадрой, нам тоже надо последовать их примеру, — быстро проговорил он. — Право на борт!

— Отставить! — резко вмешался Порембский. — Мы не имеем нрава отставать от «Аскольда», ибо ход у нас двадцать шесть узлов, а у него двадцать два, если не меньше. Самый полный вперед! — крикнул он в машину.

Шульц хотел было отстранить старшего офицера, но угрюмые лица офицеров и матросов заставили его сдержаться.

— Делайте как хотите, Константин Алексеич, я умываю руки. Вы будете отвечать за все, что может сейчас произойти, — наконец проговорил Шульц.

— Есть отвечать за все! — весело тряхнул головой лейтенант. — Борис Васильевич, — крикнул он в переговорную трубку механику, — идем на прорыв, выжми из машин все, что только можно!

— Есть! Будет сделано!

И без того быстрый ход «Новика» еще увеличился. Русская эскадра давно осталась позади. Крейсер, следуя за «Аскольдом», быстро сближался с противником. Штер и мичман Швейковский, командовавшие артиллерией, открыли сильный огонь по ближайшим японским судам.

Крейсер «Сума», попавший под обстрел «Аскольда», запылал, как костер, и поспешил отойти в сторону.

Матросы, охваченные возбуждением боя, не обращали внимания на свистящие вокруг осколки снарядов и изо всех сил старались ускорить стрельбу. Беспрерывно гремела подача, и на палубе скоро выросли целые штабеля стреляных гильз, которые не успевали убирать.

Одним из японских снарядов были перебиты фалы кормового флага. Заметив это, Кащеко в два прыжка оказался около него и быстро пристропил другой флаг.

— Чтобы японец ни одной минуты не видел корабля без его природного флага, — пояснял боцман впоследствии.

Когда миноносцы бросились на «Аскольда», то «Новик» повернул прямо на них. Никто не отдавал распоряжения стрелять по миноносцам, но комендоры сами взяли их на прицел и мгновенно потопили. В это время крупный снаряд с «Асама» угодил в левый борт вблизи переднего мостика. Осколки со звоном полетели на палубу.

Шульц был контужен воздухом и, в ужасе схватившись за голову, закричал:

— У меня оторвана голова!..

— Не волнуйтесь, Максимилиан Федорович, она у вас еще крепко держится на плечах, — успокоил его Порембский, продолжавший вести крейсер.

Вскоре снарядом был сбит стеньговый флаг на мачте. Он сперва подлетел вверх, а затем стал плавно опускаться. Заметив это, матрос второй статьи Петр Бобров, находившийся около машинного кожуха, пытался было поймать его на лету, но ветром флаг отнесло за борт.

— Эх, жаль, пропал наш флаг, — сокрушенно проговорил он, почесывая свою коротко стриженную голову, и побежал к боцману за новым. Получив его, он, по собственной инициативе, с поразительной быстротой, невзирая на сильный обстрел, забрался на марс и там принайтовил новый стеньговый флаг. Сделав свое дело, Бобров задержался на марсе и, помахивая японцам своей фуражкой, закричал:

— Шалишь, японец, нашею флага тебе все равно не сбить!

В машинном отделении тоже кипела напряженная работа. С мостика все время требовали увеличения числа оборотов. Старший судовой механик Жданов, красный от жары, носился по всему машинному отделению, следя за бесперебойной работой машин.

От взрыва снаряда сдвинулся с места один из подшипников правой бортовой машины. Для исправления его надо было остановить машину, что снизило бы ход корабля. Жданов заколебался.

— Дозвольте, вашбродие, я на ходу его исправлю, — обратился к нему жилистый и верткий машинный квартирмейстер Егор Кривозубов и, не дожидаясь ответа, стал закреплять на месте разболтавшийся подшипник.

Все с тревогой следили за движениями своего храброго товарища, и, когда он наконец выбрался обратно, Жданов с чувством проговорил:

— Молодчина! Твой поступок стоит подвигов комендоров наверху!

Скоро японские крейсера отстали и потерялись во мгле. Бой прекратился. Чтобы избежать факелов из дымовых труб, далеко видных в наступающей темноте, ход на «Новике» уменьшили до семнадцати узлов. Пробили отбой, команда получила приказ посменно, не отходя от орудий, ужинать.

Шульц воспрянул духом и, вновь закрутив вверх свои рыжие жиденькие усы, заявил:

— Я всегда был уверен, что «Новик» сумеет уйти от японцев.

Наступила туманная ночь. В море никого не было видно. Командир решил воспользоваться этим и остановить машину для ремонта. Сигналом запросили у адмирала разрешения на это, но ответа не получили. «Аскольд — быстро исчез с горизонта, и» Новик «, оставшись один, тихо покачивался на морской зыби.

В машине начался аврал. В пылу боя не заметили, что одним из осколков пробита цистерна пресной воды для питания котлов. Когда же это обнаружили, то пресной воды почти не осталось.

— Питать котлы забортной водой, — распорядился Жданов.

— Этак до Владивостока мы совсем засорим котлы, — возразил младший механик Фрейлихман.

— Какой там Владивосток при такой плохой тяге! Расход угля в два раза больше нормы, а мы и так недоприняли свыше ста тонн. Надо идти в нейтральный порт и там грузить уголь, — ответил Жданов.

От питания забортной водой соленость в котлах сильно увеличилась, накипь быстро нарастала, парообразование стало падать. К тому же снизилось разряжение в холодильниках, и начали греться воздушные насосы. Пришлось вскрыть холодильники, в которых оказалось много морской травы, засосанной вместе с забортной водой Кроме того, обнаружилась течь в некоторых трубках.

Матросы работали с ожесточением, хорошо понимая, что главнейшее преимущество крейсера — быстрота его хода.

Около полуночи машины были наконец исправлены, и крейсер двинулся дальше. Ночь прошла спокойно, а у; ром заметили на горизонте» Диану «. Вскоре к» Новику» подошел миноносец «Грозовой»и справился о дальнейших намерениях Шульца.

— Иду в Циндао. Там приму уголь и направлюсь во Владивосток. Рекомендую то же делать и Ливену, — ответил командир «Новика»

К вечеру двадцать девятого июля «Новик» пришел в Циндао и, отдав салют нации в двадцать один выстрел, вошел в порт, где уже стоял миноносец «Бесшумный». Шульц тотчас же уехал к губернатору с просьбой разрешить погрузку угля.

За командира остался Порембский. Он сразу приступил к ремонту машин и котлов, запретив даже офицерам съезжать на берег.

Было около девяти часов вечера, когда Шульц вернулся на крейсер с разрешением губернатора.

Как только началась погрузка, Шульц под предлогом необходимости побывать на только что пришедшем в порт «Цесаревиче» поспешил опять уехать в город

— С «Цесаревича»я отправлюсь в отель «Кайзерхоф», что на Нанкин-стрит. Прошу мне сообщить, когда погрузка будет близиться к концу.

— Что вы, собственно, забыли в «Кайзерхофе»? — напрямик спросил Порембский.

— Я хочу там повидаться с моряками и выяснить международную обстановку. От этого будет зависеть выбор нашего пути во Владивосток, — пояснил Шульц и исчез.

— Золотце, а не командир! — пробурчал ему вслед Кащенко. — Только и норовит, как бы с крейсера удрать! Николай бы Оттович небось не погнушался в такую минуту даже мешки с углем таскать.

— Да, одно слово, фон-барон! — отозвался Нюрин.

На «Цесаревиче» Шульц не застал ни Матусевича, ни Иванова, которых уже свезли в береговой госпиталь. Советоваться же с Шумовым о своих планах он счел ниже своего достоинства и поспешил в отель.

Было далеко за полночь, когда прибывший с «Новика» матрос доложил, что принято уже свыше двухсот тонн угля и погрузка скоро будет закончена.

Уборку крейсера решили произвести днем в пути, и о глухой предрассветный час «Новик» покинул Циндао. Огни порта быстро уходили назад, с моря шла крупная волна, бросая крейсер из стороны в сторону. На востоке одна за другой меркли звезды.

Шульц уселся в кресло на мостике и задумчиво пощипывал свою рыжую бородку. Надо было окончательно решить, каким же путем идти во Владивосток: напрямик через Корейский пролив или же вокруг Японии. Лично он предпочитал последний путь. Правда, путь вокруг островов был вдвое длиннее, чем через Цусимский пролив, не могло не хватить угля на всю дорогу, зато легко было затеряться в океанских просторах и незаметно подойти к северным проливам. Через Корейский же пролив можно было надеяться проскочить только ночью, да и то не наверное.

— Я намерен идти вокруг Японии, — объявил он Порембскому.

— Следовательно, мы пробудем в пути около недели. Трудно предположить, чтобы японцы не узнали о нашем местонахождении и не выслали своих легких крейсеров к северным проливам.

«Новик» целый день шел курсом на юго-восток, избегая каждого дымка, замеченного на горизонте.

День прошел в хозяйственных работах. Матросы мыли и чистили крейсер, исправляли причиненные в бою накануне мелкие повреждения, заделывали пробоины, латали трубы. Машины то и дело приходилось останавливать для ремонта. Вместе с тем крейсер ежеминутно был готов к бою. Орудия были заряжены, комендоры повахтенно дежурили около них.

Шульц не принимал никакого участия в этих работах и целый день находился на мостике, оглядывая в бинокль пустынный горизонт. С офицерами он почти не разговаривал, ограничиваясь лишь сдержанными замечаниями.

Когда основные работы были окончены, команде разрешили отдыхать. Стояла прекрасная погода. Субтропическая жара смягчалась влажным морским ветром. Откуда-то издалека шла довольно крутая зыбь. Волны мерно покачивали «Новик».

— Эх, благодать-то какая! Солнышко греет, ветерок гуляет, морю-океану конца-краю не видать! — восторгались матросы.

Офицеры тоже отдыхали у себя в каютах. Доктор с долговязым мичманом Кноррингом сражался в шахматы, сидя под тентом около ютового орудия. Мичман Швейковский в кают-компании наигрывал кек-уок и напевал какие-то шансонетки.

Порембский завалился спать в своей каюте под открытым иллюминатором, через который струился чистый морской воздух. К ночи отошли еще дальше к востоку и окончательно затерялись в океане.

Жизнь на корабле вошла в нормальную колею. С рассветом раздавались на верхней палубе минорные звуки утренней побудки. Матросы, спавшие не раздеваясь, бежали к умывальнику, чтобы облиться морской водой, но она была теплая и мало освежала. Затем матросы убирали палубу и другие помещения. Порембский вместе с Кащенко обходил крейсер. Остальные же офицеры, спавшие от жары на палубе, сходили в свои каюты продолжать прерванный сон до подъема флага. На мостике, кроме вахтенного начальника, рулевого и сигнальщиков, никого не было. Лениво оглядывая в бинокль бесконечные пустынные водные просторы, мичман Швейковский отдавал изредка мелкие распоряжения.

— Нам бы, вашбродь, так до самого Владивостока идти, — улыбаясь, говорил сигнальщик Грубко, — тишь да гладь да божья благодать!

В полдень брали высоту солнца и определяли свое положение. Море по-прежнему было пустынно. Только изредка на горизонте появлялись дымки и вскоре исчезали, не приближаясь к русскому крейсеру.

Спокойствие нарушали лишь тревожные вести из машинного отделения. То в одном, то в другом котле лопались трубки. Приходилось перекрывать пар, уменьшая ход до десяти узлов. В машинах появился стук, холодильники тоже были неисправны. Машинная команда сбилась с ног, круглые сутки исправляя различные неполадки.

В связи с этим обнаружился огромный перерасход угля. Жданов пошел к Порембскому. Выслушав его, старший офицер сам спустился в машину.

— Ребята, — обратился он к матросам. — Надо сообща придумывать, как нам выйти из беды. Главное преимущество «Новика» перед японскими крейсерами — это большой ход. Если же мы его потеряем, то неизбежно станем легкой добычей для японцев.

— Нам, вашбродь, хоть бы на несколько часов застопорить машины. Мы успели бы перебрать холодильники, подтянуть сальники, — попросил машинный квартирмейстер Кривозубов.

— Растолкуйте Шульцу, в каком мы находимся положении. Дайте нам ночь простоять на месте, и мы справимся со всеми неполадками, — горячо проговорил Фрейлихман.

— Не согласится он на это, — задумчиво ответил Порембский.

Все же он решил переговорить с командиром. Но Шульц и слушать не захотел об остановке машин.

— У нас имеется три машины. Будем идти на двух, а третью ремонтировать, — ответил Шульц.

Когда начало темнеть, был отдан приказ:

— Команде плясать и петь песни!

Вахтенный мичман Кнорринг молодым баском передал распоряжение командира.

— Пошли все наверх! Плясать и петь песни! — заорал Кащенко.

Но матросы двигались вяло и не торопились исполнять это распоряжение. Присяжный гармонист гальванер Савельев, присев на лафет носового орудия, вместо плясовой заиграл грустную «Поехал казак на чужбину далеко, ему не вернуться в отеческий дом».

Минорный тон пришелся по душе матросам, и они тихонько подхватили песню.

— Что вы завыли, как собаки на луну?! — сердито крикнул Шульц с мостика. — Жарь плясовую! — приказал он гармонисту.

Савельев заиграл русскую.

— Выходи в круг плясать! — скомандовал Шульц.

Но матросы жались и прятались друг за друга.

— Мичман Швейковский, прошу вас показать этим пентюхам, как пляшут русскую, — обратился командир к стоящему среди матросов мичману.

— Это в мои служебные обязанности не входит, — звонко, на весь корабль, отозвался офицер.

Шульц покраснел от бешенства и выкрикнул:

— Красненькую тому, кто первый запляшет!

Никто из матросов не польстился на деньги и не хотел выходить в круг.

— Наши матросы пока еще не циркачи, чтобы кувыркаться за деньги на потеху другим, — пробурчал себе под нос стоявший на вахте Кнорринг.

— Боцман, пляши! — приказал тогда Шульц.

— Есть плясать, — вытянулся Кащенко и, войдя в круг, прошелся вприсядку при гробовом молчании всей команды.

— Еще! — крикнул Шульц, когда Кащенко остановился.

Сурово сжав губы, с угрюмым выражением лица боцман продолжал плясать.

— Пляши, враже, як пан каже! — выкрикнул кто-то из толпы.

Матросы возмущенно загудели. Казалось, еще минута — и вспыхнет бунт. Почувствовав это, Порембский взбежал на мостик и злобно прошептал на ухо Шульцу:

— Прекратите сейчас же это издевательство над людьми, иначе они вас выбросят за борт!

Шульц метнул яростный взгляд на старшего офицера и громко крикнул все еще пляшущему Кащенко:

— Отставить!

— Есть отставить! — вытянулся боцман и, обтирая потный лоб красным платком, скрылся в толпе.

Нервно подергав себя за бородку, преисполненный гнева, Шульц быстро сошел с мостика и заперся в своей каюте. Матросы сразу же ожили и наперебой заговорили

— Камаринского! — крикнул Швейковский гармонисту. — Бобров, выходи! Покажем, как умеют плясать на «Попике»!

Через минуту вся палуба ходила ходуном под десятками пляшущих ног. Раненые не уступали здоровым. Бобров, прижав к груди забинтованную руку, с особой страстью откалывал чечетку под аккомпанемент гармоники и лихой посвист матросов.

После пляски запели. Широкая русская песня понеслась над необъятными просторами океана.

Под вечер следующего дня на горизонте показался дымок, который начал быстро приближаться. Заподозрив в нем японский военный корабль, на «Новинке» пробили боевую тревогу и приготовились к бою.

Через четверть часа корабль был остановлен. Он оказался торговым португальским судном «Цельтис», шедшим на запад.

Пароход осмотрели, но не нашли ничего подозрительного и отпустили с миром.

— Теперь нам надо торопиться во Владивосток, чтобы успеть проскочить через проливы, пока японцы не выслали навстречу свои суда, — обратился к командиру Порембский. — Они и так давно нас поджидают и в Лаперузовом и в Сангарском проливах, а может, кроме того, стерегут и севернее Сахалина.

— Спорить, конечно, трудно, но возможно, что погоню за нами пошлют лишь тогда, когда точно узнают наш маршрут.

В течение целой недели до шестого августа «Новик» двигался совершенно беспрепятственно, никого не встречая на пути.

Постепенно становилось холоднее, с севера набегали туманы, чувствовалось приближение холодного Охотского моря. Давно миновали широту Владивостока и подходили к Сахалину. Зародилась надежда, что под покровом тумана, может быть, и удастся проскочить незамеченными мимо японцев через проливы. Смущало только плохое состояние котлов. Из двенадцати пришлось выключить семь, холодильники тоже все время работали неисправно. Сократить расход угля не удавалось. Возникло опасение, что его не хватит до Владивостока.

— Зайдем на Корсаковский пост, что на южной оконечности Сахалина, догрузимся углем, произведем ремонт машин и ночью попытаемся прорваться через Лаперузов пролив, — сообщил Шульц свое решение Порембскому.

— Я лично не заходил бы в Корсаковку, а, пользуясь туманом, рискнул бы идти прямо в Японское море, — возразил Порембский. Но Шульц не согласился с ним.

Перед рассветом седьмого августа в десяти — двенадцати кабельтовых к северу открылся один из группы Курильских островов — Кунашири, на котором был маяк и телеграф. Японцы тотчас же заметили русский крейсер.

Стоявший на вахте Штер предложил Шульцу разбить маяк орудийным огнем, чтобы нарушить телеграфную связь с Японией.

— Нельзя! Выстрелами мы привлечем к себе внимание неприятельских судов, которые, быть может, находятся поблизости, — не согласился командир.

В результате не успел «Новик» еще скрыться из виду острова, как в Токио полетела телеграмма, извещавшая о его появлении около Южного Сахалина.

В шесть часов утра того же дня «Новик» бросил якорь у Корсаковского поста и послал баркас на берег за пресной водой и углем. Здесь никто не ожидал появления крейсера, и поэтому ничего для него не было приготовлено. В Корсаковке для погрузки угля на баржи не оказалось никаких приспособлений. Пришлось для ускорения погрузки собрать все местное население и воинскую команду. За отсутствием мешков и даже корзин уголь с берега подносили в простых ведрах, но и тех было мало.

Начальник поста отставной полковник Гиблый суетился, кричал на всех и только мешал погрузке.

Жданов воспользовался стоянкой, чтобы подремонтировать котлы и машины.

Стоял пасмурный, прохладный день. С берега тянуло смолистым запахом сосен и скошенного сена. На отлете высилось единственное в поселке двухэтажное каменное здание, обнесенное высокой стеной, с башнями на углах — местная каторжная тюрьма — да на пригорке виднелась деревянная церковь.

За облаками угольной пыли, окутавшими «Новик», трудно было разглядеть, что делается в море. Но около двух часов дня радист доложил, что в эфире слышны переговоры нескольких судов. Несомненно, это приближались японцы, хотя их еще не было видно. Шульц переполошился.

— Немедленно прекратить погрузку! Поднять пары во всех исправных котлах! — командовал он.

— Что вы, Максимилиан Федорович, намереваетесь делать? — спросил подошедший Порембскнй.

— Попробую прорваться через пролив.

— Стоит ясная погода, незамеченными мы не пройдем; у японцев, по крайней мере, — два судна. Наши машины не в порядке. Едва ли ваше намерение увенчается успехом.

— Что же, по-вашему, надо делать?

— Сейчас уйти на восток и к ночи потеряться в океане, а затем попробовать проскользнуть Сангарским проливом. Если там не удастся, вернемся сюда или в крайнем случае пойдем дальше на север, в Николаевск-наАмуре.

— По-моему, проще всего атаковать врага и уничтожить, как Нахимов под Синопом, — говорил Шульц.

Как только на горизонте показался дымок, крейсер снялся с якоря и, развивая предельный ход, двинулся навстречу противнику. Пробили боевую тревогу и приготовились к бою. Порембский в бинокль разглядывал неприятельский корабль.

— Легкий крейсер, три трубы и две мачты. Быть может, это наш «Богатырь» из Владивостока? — недоумевал лейтенант.

— Никак нет, вашбродь, — доложил старший сигнальщик, — это японский корабль, на «Ниитаку» похож.

— Нам он не страшен, через полчаса он будет под водой, — с апломбом заявил Шульц.

— У него все же шестидюймовые орудия против наших стодвадцатимиллиметровых, да и ход двадцать узлов, какого мы сейчас долго дать не сможем. Было бы осмотрительнее не ввязываться в бой, пока он сам на нас не нападет.

Но Шульц ничего не хотел слушать. Как только расстояние до противника уменьшилось до сорока кабельтовых, Шульц приказал открыть огонь. Матросы, не раз видевшие под Артуром крейсера такого типа, отнеслись к противнику с некоторым пренебрежением. Но это был не потрепанный в боях «Ниптака», а однотипный с ним, совершенно новенький, только что спущенный крейсер «Цусима». Его артиллерия была в полной исправности, орудия не расстреляны, и первые же снаряды стали ложиться очень близко от «Новика».

— Ишь японец всурьез серчает, — зубоскалил Нюрин, комендор ютового орудия, старательно наводя свою пушку на врага.

Не успел он выстрелить, как снарядом противника снесло кормовой мостик, сбило машинные вентиляторы, а один из осколков впился в левый бок комендора.

— Да что же это, братцы! — испуганно вскрикнул он и медленно повалился на палубу.

Стоявший неподалеку Штер был ранен в плечо.

— Не везет, черт возьми! — говорил он, морщась от боли. — Перевяжите-ка меня кто-нибудь.

Двое матросов тут же наскоро забинтовали рану, и Штер остался в строю.

Сражение становилось все упорнее. Обе стороны развили сильный артиллерийский огонь. Число попаданий с обеих сторон было почти одинаково. Но более крупные японские снаряды, к тому же начиненные сильнейшим взрывчатым веществом, производили очень значительные разрушения.

Вдруг «Новик» весь вздрогнул. Огромный столб черного дыма взвился на шканцах. Осколки снаряда полетели на мостик, разбив штурманскую и повредив командирскую рубку. Двое сигнальщиков и рулевой, обливаясь кровью, покатились на палубу.

Штуртросы оказались перебитыми, и управление перенесли в румпельное отделение, где рулевой привод еще действовал. Между тем японцы хорошо пристрелялись и несколькими попаданиями подряд нанесли «Новику» три подводные пробоины, сквозь которые хлынула вода. Ютовое орудие, выбитое снарядом из цапф, взлетело на воздух и придавило трех человек из пожарного дивизиона.

В дыму разрывов матросы метались по палубе, наскоро исправляя повреждения. Стрельба не прекращалась ни на минуту. То и дело вспыхивали выстрелы, гремели о палубу стреляные гильзы орудийных патронов. Лязгали открываемые и закрываемые орудийные замки, нории с шумом подавали на палубу новые патроны.

Наконец «Новику» удалось повернуть к берегу и разойтись на контргалсах с японским крейсером, который имел тоже весьма плачевный вид. Передняя мачта была снесена до половины, все три трубы исковерканы, заметен был сильный крен и рысканье на курсе, что говорило о потере способности управления крейсера.

«Новик» продолжал стрелять даже тогда, когда японцы прекратили огонь. Офицеры силой оттаскивали комендоров от пушек.

— Вашбродь, дозвольте еще один разок по японцу садануть, — упрашивали комендоры. — В самого ихнего командира попадем.

— Вали, только это будет последний выстрел, — уступил Штер. И выстрелы загремели один за другим.

Японский корабль был хорошо виден на светлом вечернем небе. Четко вырисовывались две его мачты с тремя дымящими трубами между ними. Вдруг против средней трубы взвилось зеленоватое пламя и поднялось негустое облако дыма. В следующий момент, когда дым разошелся, средней трубы не оказалось на месте, а вместо нее чуть возвышались бесформенные обломки.

— Ура! — пронеслось по крейсеру, и смолкнувшая было артиллерийская стрельба разгорелась вновь.

Японцы поспешили повернуться кормой к «Новику»и стали медленно удаляться.

— Полный вперед! — скомандовал при виде этого Шульц, но машины как раз в этот момент отказали, пар сел в котлах, холодильники начали перегреваться.

Шульц с сожалением взглянул на уходящий японский крейсер и повернул к Корсаковскому посту. Порембский быстро осмотрел повреждения: три подводных пробоины в корме, затоплены рулевое и сухарное отделения и кормовой патронный погреб. Вследствие этого корма села на три с лишним фута. Через пробоину у ватерлинии вода проникла в каюту старшего офицера и затем по коридору стала заливать кают-компанию и другие офицерские каюты. Половина котлов бездействовала.

Выслушав доклад Порембского, Шульц отчеканил:

— Ввиду тяжелых повреждений, полученных нами, я решил взорвать крейсер.

— Что?! — изумился лейтенант. — Впереди у нас целая ночь. За это время мы справимся с главнейшими повреждениями.

— Свозить команду на берег и приготовить всех к взрыву! — скомандовал Шульц.

Никто не двинулся с места.

— Братцы, да что же это такое? — выкрикнул Кащенко. — «Новик» хотят затопить, как негодный брандер!

— Попытаемся сперва справиться с течью и привести машины в порядок, а там уже видно будет, что делать, — примирительно заметил Порембский.

— На горизонте видны огни прожекторов, — доложил сигнальщик.

Все обернулись в указанном направлении. Три бледных полоски света скользнули у горизонта и исчезли, а затем появились опять. Японцы, видимо, разыскивали русский крейсер в наступившей темноте.

— По радио слышны переговоры нескольких судов, — доложил радист. — Их, по крайней мере, два, если не больше.

— Спустить шлюпки на воду! — скомандовал Шульц.

— Ваше высокоблагородие, — вышел из толпы матросов Кащенко, — я с самого спуска «Новика» на воду служу на нем. Дозвольте мне и умереть здесь. Не хочу я уходить с него.

— Ведите нас в бой. Лучше умереть, чем топить наш «Новик». Долой командира! — раздались крики. — Небось Николай Оттович никогда бы этого и не подумал!

На мостике произошло замешательство.

— Вода продолжает прибывать, несмотря на работу всех помп, — доложил Тихонов. — Залита вся броневая палуба и принято не менее трехсот тонн воды.

Порембский приказал спускать уцелевшие шлюпки на воду; с берега потребовали баржи, начали свозить людей и самые необходимые вещи. «Новик» медленно погружался. Прожекторы больше не показывались на горизонте. Вскоре с севера налетел густой, холодный туман.

— Эх, будь он сегодня днем! Мы проскочили бы под носом у врага! — сетовал Порембский.

К утру «Новик» погрузился на дно, накренившись на правый борт. На поверхности остались трубы, мачты, шлюпбалки и значительная часть верхней палубы.

Из сопровождавших эскадру восьми миноносцев три вернулись в Артур, остальные прорвались и ушли в нейтральные порты, где и были разоружены.

Таким образом, из восемнадцати кораблей, вышедших двадцать восьмого июля, прорвались лишь девять — один броненосец, три крейсера и пять миноносцев, остальные вернулись в Артур.

Глава вторая

Куинсан долю стучала в дверь спальни, пока Звонарев проснулся и подал голос. Он распахнул окно. Комната наполнилась ярким светом и свежим после ночного дождя воздухом. На мокрой мостовой еще блестели невысохшие лухсн, из которых суетливые воробьи пили воду. На рейде после ухода эскадры было почти пусто. Издалека доносились глухие звуки орудийных выстрелов.

Звонарей кликнул служанку, которая уже приготовила таз с водой для умывания. Прапорщик, отфыркиваясь, торопливо умывался. Куинсан, хитренько улыбаясь раскосыми глазками, быстро болтала на русско-китайском диалекте.

— Моя ходи море, смотри, Рива жди. Нет Рива, нет Андруша. Моя плакай хоти. Сережа, Варя гуляй. Куинсан скучай.

— Ты это откуда узнала о Варе? — вскинулся Звонарев.

— Моя все о Сереже знай. Моя смотри, слушай и понимай. Сережа Варя люби, Рива нет.

— Ничего ты не понимаешь, милое дитя природы! Подавай-ка лучше завтрак.

Куинсан скрылась. Одевшись, Звонарев вышел в столовую. Пока он завтракал, служанка все время вертелась около него, то и дело игриво посмеиваясь и строя ему глазки.

«Она и впрямь недурна», — пригляделся Звонарев к желто-розовой грациозной девушке и тут только заметил сложную прическу на ее голове, с массой черепаховых гребней различной формы, новенькое шелковое кимоно и лакированные туфли на крошечных ножках.

— Не ожидаешь ли ты, Куинсан, сегодня жениха, что так принарядилась? — улыбнулся прапорщик.

— Моя жених нет. Моя Сережа люби. — И, прыснув от смеха, Куинсан, закрыв лицо руками, побежала из комнаты. Звонарев весело захохотал.

Собираясь уходить, Звонарев взял свой туго набитый планами портфель, оставленный им с вечера на диване в гостиной. Он был не совсем плотно закрыт. Это удивило прапорщика, и он проверил, все ли в нем на месте. Убедившись, что ничего не пропало, он сунул портфель под мышку и вышел. Куинсан провожала его до двери.

В штабе Кондратенко Звонарев узнал о возвращении части эскадры в Артур и поспешил за новостями в Артиллерийский городов. Около квартиры Белого он увидел генерала, уже садившегося на коня.

— Наша эскадра потерпела вчера поражение и утром вернулась обратно. Едемте на Зологую гору, там узнаем от моряков все подробности, — предложил Белый.

У сигнальной мачты морского ведомства они застали группу офицеров, во главе с командиром порта Артура адмиралом Григоровичем, и командира находившегося в доке крейсера «Баян» Вирена.

— Витгефт и Матусевич убиты, «Цесаревич» остался на месте боя, и его судьба неизвестна. «Аскольд», «Диана»и «Новик» не то прорвались и ушли во Владивосток, не то погибли, — вместо приветствия сообщил Григорович Белому.

— А остальные почему вернулись?

— Вследствие сильных повреждений. «Ретвизан» опять получил пробоину, «Полтава» села на корму, «Пересвет» весь избит, на «Севастополе» отказали машины, а «Победа»и «Паллада» не рискнули одни идти на Владивосток.

— Все это, конечно, очень печально, — покрутил Белый свой пышный ус, — но меня несколько утешает то, что пять броненосцев и один крейсер смогут оказать большую помощь обороне крепости своими крупными орудиями. Да и экипажи судов будут немалой поддержкой для пехоты. Большие потери на кораблях?

— Из командиров судов тяжело ранен Бойсман и легко Шенснович. Пять офицеров убиты и около сорока ранены. Около полутораста убитых и раненых матросов. Подробности узнаем позже.

— Андрюша-то жив? — спросил Звонарев у стоящего рядом Сойманова.

— Сейчас справимся на «Севастополе». Вон он подходит вместе с «Палладой»и «Монголией», — ответил лейтенант. — Справься, какие потери на «Севастополе» среди офицеров, — обернулся он к одному из сигнальщиков.

— Есть! — И матрос замахал флагами.

Звонарев перенес бинокль на идущую за боевыми кораблями «Монголию». На палубе толпились пассажиры, среди них было много женщин и детей, глядевших на давно надоевшие артурские виды. Кое-кто утирал платком глаза. Возвращение в осажденный и беспрестанно обстреливаемый город мало кого радовало. Изредка мелькало сестринское платье. Ривы не было видно.

— На «Севастополе» все благополучно. Убитых нет, ранено три матроса, и то легко, — доложил сигнальщик.

«Значит, Акинфиев цел, надо будет ему на днях нанести визит», — подумал Звонарев.

Вскоре он простился с Белым и направился на Электрический Утес.

Обогнув Золотую юру, прапорщик еще издали разглядел, что около орудий батарей возились солдаты в белых летних рубахах. Тут же были видны домкраты для подъема орудий, пучки канатов и блоки полиспастов. На склонах Золотой горы солдаты пололи огороды. На берегу моря несколько артиллеристов тащили сети. Далеко на горизонте маячили небольшие японские суда. Несмотря на ранний утренний час, солнце пекло немилосердно.

Звонарев, вытирая платком мокрый лоб, не спеша добрался до Утеса, сдал около конюшни лошадь и пошел к орудиям. Среди солдат он тотчас заметил богатырскую фигуру Борейко.

— А, Сережа! Каким ветром занесло тебя к нам? — приветствовал его поручик. — Проштрафился, что ли, что тебя изгнали из высшего общества, или надоело быть генеральским прихвостнем?

— Никогда им не был, а в данный момент офицеры нужнее в строю, чем в штабах.

— Ладно! Мы тебе сейчас же найдем дело. Поможешь мне так переоборудовать батарею, чтобы орудия имели круговой обстрел.

— Жуковский где?

— Верно, в канцелярии. Он все с желудком мается. Из-за этого и ушел с батареи литера Б. Белый решил всю нашу роту вернуть на Утес для скорейшей переделки батарей. Пошевеливайся, черти! — крикнул Борейко работавшим, рубахи которых и без того промокли от пота.

Звонарев пошел в канцелярию, на ходу здороваясь со встречными солдатами.

— Вы, вашбродь, насовсем до нас или только в гости? — спросил прапорщика Блохин.

Солдат сильно загорел и поправился. Звонарев даже не сразу узнал его.

— Да, совсем. Будем теперь вместе воевать. Ты чем сейчас занимаешься?

— Бонбардир-лабораторист. Приставлен перезаряжать снаряды. Заменяем в них порох пироксилином и мелинитом.

— В гору, значит, пошел; бомбардира получил? Пить-то бросил?

— По малости бывает, — смущенно ответил солдат.

— Весьма рад вас видеть, Сергей Владимирович, — поднялся навстречу прапорщику Жуковский. — Надолго ли к нам заглянули?

— Я откомандирован обратно в строй.

— Прекрасно! Коль скоро вы опять наш, я вам и поручу заниматься переоборудованием батареи. Это по вашей инженерной части. А то все неможется мне. — И он провел рукой но своему исхудавшему, плохо бритому лицу. — Что новенького и хорошенького принесли нам?

— Новость только одна: эскадра вернулась сильно потрепанная. Витгефт убит. Подробностей я не знаю.

— Это мы сами видели. Не везет нашим морякам. Погибли Макаров, Витгефт, остался ничтожный Ухтомский. С продовольствием все хуже. Едва началась тесная блокада, а уже вводятся два постных дня в неделю.

— Нашей-то роте голод не грозит.

— Коли у других ничего не будет, все равно придется делиться своими запасами и самим голодать.

— Пусть Стессель и Белый отдадут своих коров и свиней.

— Для гарнизона это капля в море. Кроме того, Белый передал своих коров и свиней тому госпиталю, где работают его дочери.

Когда офицеры собрались, Жуковский объявил им о назначении прапорщика.

— Без вас я заведовал электрической станцией, там вечные неполадки, а я в этом деле не очень разбираюсь и прошу помочь мне, — обратился Гудима к Звонареву.

— С удовольствием, даже приму от вас совсем, — ответил прапорщик.

Жуковский согласился с этим предложением.

На дворе раздался сигнал к обеду. Солдаты, оставив работу, пошли к умывальникам, а затем собрались под навесом, служившим столовой.

Жуковский с офицерами пришел в столовую и, попробовав пищу, приказал петь молитву.

— Садись! — скомандовал капитан, когда пение было окончено.

— Проголодались люди, — подошел к Жуковскому Борейко. — С пяти часов ничего не ели, а утром вся еда — кипяток да хлеб. У нас есть почти сто пудов сэкономленной гречневой крупы. Если на завтрак давать хотя бы по десять золотников на человека, то ее нам хватит на полгода. За это время Артур будет или освобожден, или взят.

— Предложение дельное. Я поговорю с генералом.

— Упаси вас бог! Мигом прикажет сдать все излишки, — замахал руками поручик.

— Ну да бог с ним, — после минутного раздумья решился командир. — Семь бед — одни ответ. Валяйте!

— Заяц, сюда! — рявкнул на всю столовую Борейко. — С завтрашнего дня будешь к утру готовить кашу-размазню да приправлять ее маслом.

— Слушаюсь. Сразу сытей солдатскому брюху будет.

— У нас, кажется, люди пока не голодают, — заметил Звонарев, вглядываясь в загорелые, упитанные лица солдат.

— Где воруют, там солдаты худые и голодные. Много, Заяц, крадешь? — вдруг обернулся Борейко к артельщику. — Тимофеич! — подозвал он взводного Родионова.

Фейерверкер степенной походкой подошел к офицеру и взял под козырек.

— Жирен что-то Заяц больно стал.

— Они летом всегда жиру набираются. Об осень русак самый толстый бывает, — шутливо ответил Тимофеич. — Кроме того, сейчас все на хороших харчах раздобрели!

— Ладно! Верю, но глаз с тебя все же не буду спускать, — предупредил Борейко и отпустил артельщика.

Офицеры отправились к себе во флигель. Звонарев несколько поотстал. Проходя мимо домика фельдфебеля, он увидел жену фельдфебеля, старуху Саввичну, стиравшую в корыте белье. Поздоровавшись с ней, прапорщик справился, как она живет.

— И, какое тут житье, коль сраму не оберешься, — печально ответила старуха и смахнула с глаз навернувшуюся слезу.

Не понимая, в чем дело, Звонарев смутился и поспешил отойти.

Обедали, как и прежде, в столовой Жуковского. На хозяйском месте прапорщик, к своему удивлению, увидел Шуру Назаренко, одетую в дорогое шелковое кимоно, с перламутровыми гребнями в волосах. При появлении Звонарева девушка густо покраснела и застенчиво протянула ему руку, украшенную браслетом.

Звонарев был удивлен и озадачен, но из деликатности не решился спросить объяснения, стараясь догадаться сам. «Но что могло толкнуть на такой шаг скромную, застенчивую Шуру?»— задавал себе вопрос прапорщик.

Обед прошел довольно натянуто, и все облегченно вздохнули, когда трапеза была окончена. Звонарев зашел к Борейко.

— Давно это случилось с Шурой? — спросил он.

— Черт их знает, когда они успели снюхаться. А переехала Шурка к нему с неделю. За такие художества я бы Гудиму привлек к офицерскому суду, — хмуро и сурово говорил поручик, шагая по комнате. — Может, твоя амазонка сумеет повлиять на Шурку.

— Хорошо. При встрече скажу. Сам-то ты не пробовал говорить с Шурой?

— Я мужчина, а это дело женское, деликатное.

После обеденного перерыва оба друга направились на батарею. Солдаты толпились у орудий, которые были уже направлены в сторону сухопутной обороны. Сделать это можно было лишь при помощи примитивных домкратов и полиспастов, так что центр тяжести всех усилий ложился на живую мускульную силу солдат. Каждый из взводов должен был переставить по одной пушке. Такая постановка дела очень заинтересовала солдат. Они усиленно обсуждали подробности предстоящих работ. Когда офицеры подошли к батарее, их встретили взводные.

— Мы, вашбродь, решили между собой пойти на спор — кто свою пушку раньше на новое место поставит, — проговорил Родионов.

— На что же вы об заклад бьетесь? — справился поручик.

— Да ни на что! Кто проиграет, тот на себе повезет победителей в казармы, — ответил Лепехин.

— Я же от себя выставляю победившему взводу ведро водки, чтобы не всухую ездить вам верхом, — заявил Борейко.

— Покорнейше благодарим! — откозыряли солдаты и поспешили к своим орудиям.

— Выпьет, значит, первый взвод! — уверенно проговорил Родионов.

— Это еще вилами на воде писано.

— Ты бери первый взвод, я возьму второй, а Гудиме дадим третий и будем состязаться. Хочешь? — предложил Борейко Звонареву.

— Пойдет ли на это Жуковский?

— Поговорим и сегодня же вечером приступим к работе. Только ты к ночи дай на батарею свет.

Узнав о предложении Борейко, Жуковский выразил желание сам принять участие и руководить третьим взводом.

Известие, что и офицеры будут участвовать в состязании, взбудоражило всех солдат.

— Изменил нам чертов Медведь, — возмущался первый взвод. — К начетчикам перебежал, а нам прапора подсунул.

— Держитесь теперь! Мы с Медведем покажем вам кузькину мать! — радовался Лепехин.

Третий взвод был польщен, что с ними сам командир роты, но особой уверенности в успехе у солдат все же не было.

— Медведь один пушку поднимает, а у нас командир совсем хворый. Больше в креслах сидит да в книжке читает.

Звонарев собрал к себе солдат, чтобы вместе обсудить план работы. Как всегда, он не столько распоряжался, сколько советовался с ними. Родионов, Кошелев и числящийся в первом взводе матрос-сигнальщик Денисенко помогли распределить работу между людьми. Прапорщик объяснял, как лучше использовать механизмы.

Вскоре работа закипела.

Борейко, ругаясь и смеясь над неповоротливостью своих бородачей, орудовал рядом. Жуковский, по обыкновению, неторопливо, спокойно руководил работами третьего взвода. Люди деловито возились у орудия.

Лебедкин с прожекторной командой спешно налаживал освещение на ночь. Блохин не принимал участия в работах при орудиях, но сильно интересовался ходом состязания, особенно в своем первом взводе.

— Ты за какой взвод держишь, Блоха? — окликнул его Борейко.

— За тот, что выиграет, вашбродь! — бойко ответил солдат. — Тогда наверняка в рот водка попадет!

— Хитрый ты, я вижу! Даже от своего взвода отрекаешься.

— Какая же в нем сила, коль вас в нем нет?

— Если так, держи за второй, где я.

— У этих бородачей вся сила в бороды ушла. Без первого взводу вы, вашбродь, тоже не выдержите.

Борейко весело улыбнулся.

С наступлением темноты был объявлен перерыв на час.

Вечером Жуковский доложил в Управление артиллерии о ходе работ. В ответ было получено распоряжение к концу следующего дня закончить переоборудование батареи.

Ночь выдалась безлунная, звездная. Далеко на севере часто сверкали зарницы. На море было тихо, и белые щупальца прожекторов лениво передвигались по спокойной поверхности воды. Со стороны сухопутного фронта слышались отдельные артиллерийские выстрелы, ружейная и пулеметная трескотня.

Как только было налажено освещение, работы продолжались с прежней энергией. В первом взводе все шло гладко. Во втором взводе было шумнее всего. Не закрывая рта, кричал Борейко, оглушая солдат забористой, но не злобной бранью. В ответ солдаты прыскали со смеху или, боязливо крестясь, поминали «царя Давида и всю кротость его». Но взвод все же отставал в работе от других. В третьем взводе солдаты без суеты двигались около орудий, выполняя точные и ясные распоряжения Жуковского.

До полуночи время пролетело незаметно. Ровно в двенадцать часов Жуковский приказал кончать работы. Люди нехотя пошли в казарму. Первый и второй взводы шли вместе, третий несколько отстал. Солдаты Борейко и Звонарева, заметив это, осыпали насмешками незадачливый взвод Жиганова.

— Цыплят по осени считают, — загадочно ответил за всех сам Жуковский.

— Мы, вашескородие, не цыплят, а водку считаем, которая нам в глотку попадет! — отозвался Блохин.

Вскоре вся рота уже спала крепким сном, только часовые мерно прохаживались по батарее.

На следующее утро Звонарев проспал. Было около шести часов, когда он открыл глаза, работы шли полным ходом.

— Ты почему меня не разбудил? — набросился он на денщика.

— Поручик не приказали, — хитро улыбаясь, ответил солдат.

Прапорщик поспешил на батарею. Подоспел он как раз вовремя. Борейко отбирал у первого взвода подъемные тали. Окружив поручика, солдаты шумели.

— Ваш прапорщик еще спит, а без офицера пушки по закону поднимать не разрешается.

— Тащи тали на место! — распорядился прапорщик, узнав, в чем дело.

Пока первый и второй взводы возились около своих орудий, Жуковский начал поднимать пушку вместе с лафетом на раму.

— Вашбродь, третий взвод через час-другой окончит работу, — встревоженно сообщил Звонареву наводчик Кошелев.

Прапорщик пошел взглянуть на работу соседей. Пушка уже была поднята, оставалось лишь опустить ее на раму и соединить с ней лафет. Было видно, что Жуковский использовал свой большой служебный опыт и обогнал два других взвода.

— Итак, Николай Васильевич, мы с Борейко проиграли пари, — сказал Звонарев, подходя к капитану.

— Я держусь того же мнения. Уже через час я смогу открыть огонь из своего орудия, — ответил Жуковский.

— Это не по правилам, — запротестовал Борейко. — По закону воспрещается поднимать орудия вместе с лафетами.

— Что это вы, Борис Дмитриевич, вдруг законником стали? На войне нельзя быть таким формалистом, — усмехнулся капитан.

— Я-то формалист? — возмутился Борейко. — Никогда им не был и не буду. Но мог произойти несчастный случай и кого-нибудь придавило бы.

— На войне с опасностью, да еще проблематичной, считаться не приходится, а теперь попрошу съездить в Управление артиллерии доложить об окончании работ, организовать связь Утеса с батареей литера Б и договориться об организации стрельбы.

— Вы бы сами съездили, Николай Васильевич.

— Не люблю разговаривать с начальством. Связь я поручаю Сергею Владимировичу, а артиллерийскую часть вам, Борис Дмитриевич.

Когда третий взвод закончил работу, солдаты бросились качать Жуковского и хотели было отнести его на руках к квартире, но Борейко отстранил их и подставил капитану свою спину.

— Садитесь, Николай Васильевич, мигом домчу до дому.

— Что вы, бог с вами, Борис Дмитриевич! — запротестовал капитан.

— Раз мы проиграли, то должны, по условию, везти третий взвод на себе. Жиганов, садись на Родионова, а остальные кто на кого хочет! — крикнул Борейко.

Солдаты кинулись седлать друг друга. Звонарев подсадил Жуковского, и вся кавалькада, под общий смех и улюлюканье, двинулась с батареи, благо было обеденное время.

Борейко и Звонарев уехали в город. Слева развертывалось безбрежное море, где все было тихо и мирно, только на горизонте маячили японские миноносцы, стерегущие Артур, да у берега взад и вперед двигались тральщики, вылавливая мины. Зато в Старом городе все было затянуто облаками дыма и пыли, сквозь которые виднелись взблески огня — шла бомбардировка. Над всем этим стоял сплошной гул, напоминающий раскаты грома. Улицы казались вымершими, нигде не было видно ни одного человека, лишь изредка проносились вскачь рикши или извозчик с раненым, подобранным на улице. Но вот, перекрывая все звуки, рявкнули двенадцатидюймовки со стоящих на рейде броненосцев, посылая свои снаряды в далекий японский тыл.

В Управлении артиллерии офицерам пришлось подробно рассказать о работе, проведенной на батарее.

В это время адъютант доложил о приходе Бутусова. Генерал тотчас его принял.

— Разрешите доложить, ваше превосходительство, что зловредная батарея обнаружена моими разведчиками-китайцами. Вот схема расположения японских осадных батарей. Разыскиваемая нами батарея расположена за одной из сопок в районе деревни Шулинмин. Нанес ее на схему я со слов китайца. Кстати: из трех разведчиков-китайцев вернулся лишь один. Другого поймали японцы и отрубили ему голову. Третий погиб в перестрелке. Надо бы осиротевшим семьям выдать хотя временное пособие, а после войны назначить пенсию: ведь китайцы погибли на нашей службе и сделали большое дело. Эта помощь очень поощрит их сородичей. Они с охотой будут помогать нам, работая как разведчики в японском тылу.

— Стессель никогда не пойдет на это. Он считает, что лучшей наградой китайцам за их работу является виселица, — ответил генерал.

— Необходимо сначала проверить правильность полученных сведений, а затем уже награждать китайцев, — возразил Тахателов.

— Поручаю это дело вам. Свяжитесь с моряками и попробуйте проверить, что возможно, из доставленных китайцами сведений. Если они подтвердятся, то и представим к награде, а не выйдет это, выдадим сами денежные премии из наших экономических сумм, — обернулся к Тахателову генерал.

— Слушаюсь. Немедленно займусь им, — ответил полковник.

— А как же быть с семьями погибших? — напомнил Бутусов.

— Пока придется прибегнуть к частной благотворительности. Прошу принять от меня четвертной, — протянул Бутусову деньги генерал.

Тахателов и Звонарев тоже раскошелились. Всего собрали около ста рублей, которые Бутусов и взялся передать семьям погибших.

Хотя самих батарей обнаружить не удалось, но после обстрела указанного китайцем района зловредная батарея навсегда прекратила стрельбу.

После доклада Звонарев вышел на улицу. Здесь он встретил Варю, идущую к дому.

— Неужели вы сейчас из госпиталя? — спросил прапорщик.

— Да, а что?

— Но ведь город засыпается снарядами.

— Я сегодня отвозила больных моряков в морской госпиталь. Что нового на Утесе? Что поделывает Шурка Назаренко?

Звонарев вспомнил свой разговор с Борейко.

— Справляет свой медовый месяц.

— Вышла-таки за своего писаря! А сама уверяла меня, что скорее в петлю полезет, чем пойдет за него.

— Она вышла не за писаря.

— А за кого же? Уж не за вас ли, часом? — Вы ей всегда нравились, сколько я ее ни уверяла, что из вас выйдет такой же муж, как из меня придворная фрейлина.

— Быть может, вы со временем и будете ею, героиня порт-артурской обороны.

— Кто же стал Шуркиным мужем?

— Гудима.

— Как Гудима? Я об этом ничего не слыхала. Когда была свадьба, в какой церкви, кто венчал? Расскажите все подробнее. Вы, конечно, были шафером?

— Венчались они вокруг ракитового куста, а когда — точно мне не известно;

— Не смейте говорить гадости! — сказала, краснея, Варя.

— Увы! Это печальная правда.

Варя с удивлением и испугом посмотрела на Звонарева.

— Я завтра же заеду к ней и выругаю как следует и заставлю вернуться домой.

— Но честь вы ей не вернете.

— Гудима, по-моему, поступил подло. Я это ему прямо скажу.

— Пожалуй, тогда вам будет лучше не приезжать к нам. Кроме неприятностей Шуре, ваше посещение не принесет ничего.

— Скандалить-то буду я, а не вы, поэтому вам и беспокоиться не о чем. — И Варя, тряхнув руку Звонарева, пошла домой.

Наступившие сумерки вынудили Белого отложить стрельбу до утра. Сообщив об этом по телефону Жуковскому, друзья решили использовать вечер для посещения Ривы, у которой они надеялись узнать подробности минувшего эскадренного боя.

Как только прекратилась бомбардировка, на улицы высыпали толпы народа. Открылись магазины, на «Этажерке» появились первые гуляющие, и вскоре бульвар заполнился публикой. Военный оркестр грянул бравурный марш, и жизнь забила ключом.

Борейко и Звонарев неторопливо шли вдоль набережной. К пристани то и дело подходили шлюпки военных судов. Раздушенные, все в белом, моряки направлялись к «Этажерке». Едва они появились там, как услышали по своему адресу свистки и громкую брань фланирующих по аллеям стрелков.

— Достукались наши моряки, что им нельзя даже показаться в городе, — бросил Борейко. — Я уверен, что, командуй броненосцами лейтенанты, наверняка хотя бы часть эскадры прорвалась во Владивосток… Не зайти ли нам по дороге в Пушкинскую школу за учительницами? — предложил вдруг он.

— Это совсем нам не по дороге. Скажи прямо, Боря, что тебе хочется повидать маленькую Олю.

— Я буду очень опечален, если с ней что-нибудь случилось.

— Собираешься жениться на ней?

— Кто же пойдет за такого пьяницу, как я… Так пойдем?

— Ладно.

Приятели свернули на Пушкинскую улицу. В двухтрех местах им пришлось сходить с тротуара, обходя поврежденные бомбардировкой здания, но школа не пострадала. Только каменная садовая изгородь в одном месте была разрушена да осколки повредили несколько деревьев. Навстречу им вышла маленькая жизнерадостная Оля Селенина.

— Никак, сам господин Топтыгин пожаловал к нам со своим другом! — приветствовала она гостей. — Пожалуйте в фанзу.

Офицеры последовали за ней. Здесь они застали Марию Петровну и Лелю Лобину. Гостей пригласили присесть.

— Мы к вам мимоходом по пути к Риве. Идемте вместе, — предложил Борейко.

Девушки вопросительно посмотрели на Желтову.

— Идите, а я дома посижу! — отпустила их Мария Петровна.

Обе учительницы бросились обнимать ее и убежали одеваться.

— Вас сильно сегодня обстреляли? — спросил Звонарев.

— Мы укрылись в погребе, но все же было довольно страшно.

— Почему вам не выстроят блиндаж?

— Мы люди маленькие, о нас и не помнят. Зато неподалеку отсюда, у Стесселя, строят гигантский блиндаж для скота.

Вскоре вернулись обе учительницы в сопровождении Стаха. Он еще сильно прихрамывал и передвигался, опираясь на палочку.

— Здорово, артиллеристы! — приветствовал он гостей. — Как воюете?

— В резерве сидим на Утесе и ждем у моря погоды. А ты как живешь?

— Раны почти закрылись! Мой командир полка Савицкий так обо мне соскучился, что прислал комиссию для освидетельствования моего здоровья. Мудрые эскулапы нашли, что я уже почти поправился.

— Подумайте, старший полковой врач заявил, что в строю Стаху не придется танцевать, а ходить можно и потихоньку, — возмущалась Лобина.

— Особенно в атаку! — усмехнулся Звонарев.

Простившись с Желтовой, все тронулись в путь. Впереди шли Енджеевский с Лелей, за ним Звонарев с Олей, а сзади тяжело выступал Борейко.

Подходя к домику Ривы, они еще издали услышали доносившееся через открытые окна пение.

— Наши аргонавты, очевидно, благополучно вернулись, — заметила Леля, — вот мы и узнаем все подробности морского боя.

Соловьем залетным юность пролетела,

Волной в непогоду радость прошумела, — неслось из окна.

Время золотое было да сокрылось,

Сила молодая с телом износилась, — подхватила подошедшая компания дружным хором.

Из окна выглянула Рива.

— Андрюша, к нам идут, — проговорила она, обернувшись в комнату.

Пение в комнате прекратилось, но на улице продолжалось с прежней силой:

Без любви, без счастья по миру скитаюсь,

Разойдусь с бедою, с горем повстречаюсь.

Особенно выделялись сильное сопрано Оли и мягкий, приглушенный бас Борейко.

Хозяева, вышедшие на крыльцо встречать гостей, зааплодировали.

— Живы и целы, значит, все в порядке, — проговорил поручик.

Девушки целовались, мужчины жали друг другу руки.

— Ну, рассказывай поскорей все, что с вами приключилось, — попросила Оля, когда все вошли в комнаты и уселись.

— Если бы вы знали, что я перечувствовала за все время боя! При каждом взрыве на «Севастополе»я была готова упасть в обморок от страха за Андрюшу. Нет, больше я в бою участвовать не хочу! — закончила Рива свое повествование. — Обрадовалась Артуру, как родной Одессе!

— Но почему же, собственно, эскадра вернулась обратно? — спросил Стах.

— По различным причинам, — ответил Акинфиев. — Во всем виноват Ухтомский. Он, вместо того чтобы с наступлением темноты собрать эскадру и попытаться еще раз идти во Владивосток, первый ринулся в Артур, а за ним и остальные.

— Но Эссен почему не попробовал прорваться с «Севастополем»? — заметил Звонарев.

— У нас стала правая машина, и мы потеряли ход. Идти дальше не могли. Как Эссен ни ругался, ничего поделать было нельзя.

— А «Ретвизан», «Полтава»и другие?

— На «Ретвизане» уже при выходе имелась пробоина в носу, а когда он бросился на японцев, то получил вторую пробоину в носовой части и принял через нее столько воды, что стал зарываться на ходу. Вполне естественно, что Шенснович заторопился в Артур. У «Полтавы» была разворочена корма и плохо действовал руль.

— В каком же состоянии был «Пересвет», что Ухтомский повернул в Артур? — продолжал допрашивать Стах.

— Злые языки говорят, что «Пересветом» командовал Бойсман, им самим командовал Ухтомский, а князем командовал целый триумвират женщин — его жена, Карцева и Непеннна. Есть японская пословица, что если на корабле несколько капитанов, то он наверняка не придет в порт по назначению. Так случилось и тут. «Пересвет»в бою не получил серьезных повреждений, так же как и «Победа»и «Паллада». Все они могли продолжать путь во Владивосток.

— Струсили, что ли? — спросила Оля.

— Cherchez la femme, Ольга Семеновна. На «Победе»и «Палладе», возможно, тоже были дамы. Они то и дело падали от страха в обморок. Зацаренный с Сарнавским вместо командования кораблями были заняты приведением их в чувство, — улыбнулся Акинфиев.

— Все зло всегда проистекает от женщин, — назидательно заметил Борейко. — Крепко намотай это себе на ус, Сережа, и берегись своей амазонки.

Женщины бурно запротестовали.

— Без нас вы, мужчины, никуда не годитесь, — сказала Рива. — Посмотрите на Стаха: человеком стал, как женился на Леле. Раньше ходил замурзанный и грязный; когда ел, когда не ел, а теперь все у него в порядке.

Разговор принял шутливый характер. Зажгли свет, закрыли окна и уселись за ужин.

— Что же вы, горе-мореплаватели, собираетесь теперь делать? — поинтересовался Борейко.

— Эссен думает, что Ухтомского отставят от командования. Тогда, быть может, наша эскадра еще раз попытает счастья в бою.

— А пока вас перепишут в морскую пехоту или в крепостную артиллерию, — заметил Борейко.

— Андрюшу уже назначили на Ляотешань командовать батареей, — сообщила Рива.

— Это только временно.

— До тех пор, пока ты не поправишься. Ляотешань сейчас самое тихое место в Артуре. Снаряды с сухого пути не долетают, с моря туда не стреляют. Спокойно, чистый воздух, — одним словом, настоящий санаторий, — проговорила Леля.

— Ты, Рива, с ним туда поедешь? — спросила Оля.

— Меня не пустят.

— Значит, на время вы превратитесь в соломенную вдовушку? — хитро подмигнул Борейко.

— Не подкатывайтесь к ней, все равно она на вас и смотреть не хочет, — горячо отозвалась Оля, вызвав общий смех.

— Наш милый Медведь, кажется, попал на веревочку, — мягко улыбнулась Рива.

— Едва ли найдется женщина, которая заинтересовалась бы мной, — вздохнул поручик, украдкой взглянув на Олю.

— Женщина не женщина, а некий комарик проявляет к тебе большой интерес! — засмеялся Стах.

— Смерть боюсь я их! Жалит куда хочет, а его не поймаешь.

— Ведите себя как следует, так никто вас жалить не будет, — заметила Леля. — Ну, нам пора домой, а то мой благоверный совсем устал, — погладила она по голове Стаха

Гости стали прощаться. Куинсан, которая все время вертелась в столовой, кокетливо послала им вдогонку воздушный поцелуй.

— Кому это ты? — спросила Рива.

— Сережа! — И, фыр, кму, в, убежала.

— Ай да Сергей Владимирович! Он, оказывается, без нас тут время даром не терял, — захохотал Акинфиев.

Звонарев сконфуженно пытался объяснить, в чем дело, но его никто не слушал.

— Не сносить тебе головы, если об этом проведает Варя, — предупреждал шутливо Борейко, еще более смущая прапорщика.

Проводив учительниц до Пушкинской школы, артиллеристы пошли к себе на Утес.

Как только Андрюша и Рива отправились на покой, Куинсан вышла из дому и быстро побежала на окраину города в небольшую полуразрушенную фанзу, где застала старого нищего. Она коротко передала ему подслушанные в столовой сведения о состоянии русских судов после боя двадцать восьмого июля, а также их намерения еще раз выйти в море. Выслушав ее, нищий поднес ей хризантему и попытался было обнять, но Куинсан со смехом увернулась и убежала.

На следующее утро Звонарев отправился к адмиралу Григоровичу за телефонным кабелем. Узнав, в чем дело, адмирал тут же написал приказание о выдаче требуемого материала.

Простившись с Григоровичем, прапорщик вернулся на Утес. Первое, что он услышал, подходя к своему крыльцу, был громкий голос Вари, доносившийся из открытого окна комнаты Гудимы.

— Одумайся! Вернись домой, — уговаривала она Шурку Назаренко.

Ответа Звонарев не расслышал.

Когда через четверть часа прапорщик вышел из своей комнаты, он застал в столрвой Шурку, рыдающую на плече Вари, и возмущенного Гудиму.

— Это совершенно вас не касается, мадемуазель. Раз навсегда попрошу вас не вмешиваться не в овое дело.

— Шура — моя подруга, и я считаю ваш поступок по отношению к ней мерзким! — отвечала Варя.

— Вы невоспитанная и грубая девчонка! Сегодня же напишу обо всем вашему отцу и попрошу, чтобы он запретил вам появляться на Утесе! — угрожал взбешенный офицер.

— Пойдемте в комнату, Александр Алексеевич, — тащила Шура своего возлюбленного.

Варя с победным видом вышла на крыльцо.

— Как видите, я умею постоять не только за себя, но и за своих друзей, — хвасталась она Звонареву.

— Едва ли ваши действия будут одобрены дома.

— Что влетит мне-я знаю, но это не впервой, — тряхнула головой девушка.

Белый, узнав о жалобе Гудимы, запретил дочери бывать на каких бы то ни было батареях. Затем он написал Гудиме письмо, в котором, извиняясь за дочь, резко указал ему на неблаговидность его поведения в отношении Шуры Назаренко.

На следующий день на Утесе появились незваные гости: военно-санитарный инспектор крепости доктор Субботин в сопровождении нескольких врачей и интендантов. Жуковский справился о цели их прибытия на батарею.

— Здесь будет устроен лазарет для слабосильных и выздоравливающих после ранений солдат, — ответил Субботин.

— Без ведома Управления артиллерии я вас допустить не могу.

— Вы забываете, капитан, что я почти генерал по своему, положению, — показал на свои погоны Субботин.

— Генерал от дизентерии, — пробурчал подошедший Борейко.

— Кроме того, есть сведения, что у вас имеются излишки продовольствия, не учтенного интендантством. Мне приказано осмотреть ваши склады и погреба, — вмешался интендантский чиновник.

— Без прямого приказя ог генерала Белого я вам ничего не покажу, — сразу взволновался Борейко.

Спор был прекращен приказанием батарее немедленно открыть огонь по сухопутным целям.

— К орудиям! Цель номер тринадцать! — гаркнул Борейко во всю силу своих легких.

Солдаты и офицеры бросились по своим местам. Субботин со свитой хотели было обождать конца стрельбы, но грохот первого же залпа заставил их спешно ретироваться.

По окончании стрельбы Борейко подозвал артельщика, каптенармуса и объявил им о намерении интендантства отобрать продовольствие.

— Не имеют никаких правов этого делать! — вмешался подошедший Блохин. — Мы его так заховаем, что они ни во век его не найдут. Нароем ямы и зацементируем сверху.

Пока Борейко орудовал с солдатами, Жуковский вел дипломатические переговоры с Управлением артиллерии. Белый предложил капитану действовать по своему усмотрению.

— Я об этом ничего не знаю! — ответил он, давая понять, что не хочет вмешиваться в это дело.

Когда разговор кончился, к капитану подошел Борейко.

— Могут приходить искать. Три года будут шарить и ничего не найдут, — объявил он.

На следующий день Субботин снова появился на Утесе. Для подкрепления своего авторитета он пригласил с собой главного инспектора военных госпиталей Квантуиской области генерала Церпицкого. Хотя территория Квантуна уже свелась до размеров крепости, Церпицкий продолжал оставаться в своей, ставшей мифической, должности. Одно время Стессель назначил было его командиром второй бригады в дивизию Кондратенко. Но в первом же бою на перевалах генерал проявил такую «слабонервность», что его немедленно отчислили на прежнюю должность.

Небольшого роста, толстенький, краснолицый, в золотых очках, он производил впечатление добродушного любителя поесть и послушать скабрезные анекдоты. Рядом с ним шествовал высокий, сухопарый, почти совсем седой Субботин с обычной брезгливой миной на лице. За начальством шля врачи и интендантские чиновники.

Стоял солнечный жаркий день. Церпицкий вытирал платком потную физиономию и лысеющую голову.

— Нельзя ли у вас достать стакан воды? — обратился он к Жуковскому.

— Разрешите вам предложить нашего хлебного квасу.

Генерал согласился. Холодный, прямо с погреба, душистый, пенистый квас привел Церпицкого в восторг.

— Судя по квасу, можно думать, что у вас хорошо кормят солдат, капитан! — обернулся он к Жуковскому.

— Это и не мудрено, если тратить на продовольствие много больше положенного от казны, — вступился интендант.

— Это надо еще доказать, — вмешался Борейко. — Зря языком трепать нечего.

— И докажу! — вспылил интендант.

Затем интендант с Борейко направились к погребу, а Церпицкий с медиками пошел в казарму. Бегло осмотрев ее, генерал особенно заинтересовался кухней. Он потребовал пробную порцию обеда. Ботвинья из свежей рыбы и рассыпчатая, сваренная на пару, рисовая каша весьма пришлись ему по вкусу. Приятно улыбаясь, Церпицкий долго смаковал пищу, проявив прекрасный аппетит. Затем он заглянул в казарму и, предложив врачам детально осмотреть ее и определить пригодность для размещения в ней лазарета, отбыл вместе с Субботиным.

Между тем Борейко с интендантом производил тщательный учет запасов в погребе. Излишков почти не оказалось, но это только усилило подозрение интенданта.

— Успели спрятать! — прямо заявил он поручику.

— Все, что найдете, будет ваше, — ответил поручик.

Выйдя из погреба и осмотревшись, чиновник прямо направился к месту, где была зарыта картошка. Внешне яма была так тщательно замаскирована, что, стоя даже рядом, невозможно было ее заметить. Стало очевидно, что кто-то указал и, нтенданту это место.

— Прошу раскопать в этом месте, быть может, и найдем какой-либо клад! — насмешливо проговорил чиновник, заранее предвкушая свое торжество.

Борейко невозмутимо приказал Блохину и еще трем солдатам взять лопаты.

Солдаты принялись за рытье. Сняв верхний слой земли, они натолкнулись на скалу и, как ни долбили ее кирками и лопатами, ничего не могли сделать.

— Сплошной камень. Я надеюсь, что вы удовлетворены? — спросил Борейко у чиновника.

— Не совсем! — И он попытался сам копать. Но скала не поддавалась, и чиновник со вздохом сожаления отошел в сторону.

— Какая-то стерва указала место ямы! Блоха, разузнаешь кто и доложишь мне, — сердито говорил Борейко, направляясь в казарму.

— Не зря, значит, мы вчера разжились у моряков цементом. Недаром они уверяли, что он враз схватывается и через час его и ломом не пробьешь. На кораблях им заделывают мелкие пробоины, — проговорил наводчик Кошелев.

— Но как мы потом сами доберемся до картошки? — усомнился Борейко.

— Не извольте беспокоиться, вашбродь. До своей картошки, да не добраться? Не могет того быть. Буркой взорвем, а достанем, — успокоил Блохин.

Пока интендант тщетно пытался обнаружить скрытые запасы, врачи обсуждали возможность превращения казармы в лазарет.

— Работы по переоборудованию мы сможем произвести сами. У нас есть инженер, только укажите, что и как надо делать, — пояснил Жуковский.

— Кто имеется у вас из медицинского персонала?

— Ротный фельдшер и добровольная сестра Назаренко, — сообщил Жуковский.

— Пришлем еще одну сестру — и хватит, — обрадовались эскулапы. — Можно двигаться и домой. Как у вас дела, господин кладоискатель? Может, присоединитесь к мам? — спросили у подошедшего интенданта.

— Придется приехать в другой раз! По-видимому, все вывезено с батареи в потайное место, — сумрачно отобвался чиновник.

— Приезжайте хоть сто раз, ничего не сыщете! — усмехнулся Борейко.

После отъезда генерала и врачей Жуковский вызвал к себе Назаренко и спросил его напрямки, не он ли сообщил об излишках продовольствия на Утесе.

— Я себе, вашскродие, не враг! Сам из солдатского котла харчуюсь, — даже обиделся фельдфебель.

— Разыщи кто и доложи мне, — распорядился капитан.

Прошел день, другой, а виновный не находился.

Борейко ругал солдат и требовал найти доносчика во что бы то ни стало.

Наконец Родионов доложил, что донес интендантам писарь Пахомов.

— После службы он метит в жандармы, вот теперь и практикуется, — пояснил он.

— Я с ним расправлюсь сегодня же, — объявил поручик.

— Не стоит вам, вашбродь, об него руки марать. Мы сами тишком да миром накажем его так, что всю жизнь помнить будет.

— Чур, только не до смерти, — предостерег Борейко. — А то начнутся суды да пересуды, и командиру роты и мне может нагореть.

В ту же ночь писаря подкараулили, когда он вышел на двор, и устроили ему темную. Борейко сквозь сон слышал приглушенные крики и сопение, но вмешиваться не стал. Наутро, избитый до потери сознания, с переломанными ребрами, Пахомов был отправл-ен в госпиталь, где провалялся больше месяца, но не подмел ничего рассказать о случившемся с ним происшествии.

На Утес неожиданно приехала Рива. Сойдя с линейки, она сняла свои два чемодана и беспомощно стала озираться вокруг.

— Зачем изволили к нам пожаловать, сударыня? — окликнул ее из окна Жуковский.

— Нельзя ли видеть Борейко или Звонарева? Я назначена сюда сестрой.

— Милости просим, сестрица, — приветливо проговорил капитан, выходя на крыльцо. — Позвольте, я поднесу ваши чемоданы. — И он ввел Риву в свою квартиру. — Я сейчас прикажу позвать поручика и прапорщика. Простите, не знаю вашей фамилии, сестрица.

— Блюм.

— Капитан Николай Васильевич Жуковский.

— Очень рада познакомиться. — И они обменялись рукопожатием.

— Ривочка, каким ветром занесло вас сюда? — спросил вошедший Борейко.

— Я назначена на Утес в лазарет для слабосильных, только я ничего здесь не знаю.

— Мы немедленно прикомандируем к вам Сергея Владимировича, он все покажет и расскажет, — улыбнулся Жуковокий.

— Он и без этого станет около Ривочки на мертвые якоря, — заметил Борейко.

— Не смейте обижать Сережу, он славный мальчик и никогда ничего лишнего себе не позволит.

Вскоре появился и обрадованный Звонарев.

— Переселяйся-ка, брат, из своей комнаты ко мне. Она нужна Ривочке, — встретил его Борейко.

Появление Ривы на Утесе — внесло оживление в жизнь батареи. Звонарев под различными предлогами целый день «советовался»с ней. Борейко подсмеивался над Акинфиевым, предсказывая появление у него неких костных новообразований на голове.

Жуковокий целыми вечерами рассказывал ей о своей семье. Гудима усиленно подкручивал усы. Даже Чиж пытался быть элегантным кавалером, но успеха не имел. Шура, вначале стеснявшаяся присутствия Ривы, быстро сдружилась с ней. Солдаты на батарее — и те гадали, кто завоюет благосклонность Ривы.

— Не иначе, как прапорщик, — он за нею вовсю ухлестывает, — предрекал Лебедкин.

— Нет, ребятки, — вмешивался Блохин, — командир женат, у Гудимы — Шурка, у прапора — Варька, один наш Медведь холостяком ходит. Она ему и достанется, помяните мое слово, — уверял он.

Но поручик продолжал, к великому огорчению Блохина, относиться к Риве с чисто дружеской иронией.

Вечером, в день приезда Ривы, Борейко собрал солдат и организовал хоровое пение. В тихом вечернем воздухе понеслись стройные звуки мощного мужского хора.

Поручик перекрывал всех своим могучим басом. На небе мерцали по-южному яркие звезды. В воздухе проносились блестящими точками летающие светлячки, с берега доносился извечный шум прибоя, да по темной поверхности моря ползали бледные щупальца прожекторов. И над всем этим лилась широкая русская песня…

Из-за гор глухо доносилась отдаленная стрельба. Рива сидела как зачарованная рядом с Жуковским.

— Часто у вас бывают такие прекрасные концерты? — спросила она.

— Почти каждый день. Борис Дмитриевич большой мастак по этой части.

Спокойно текла жизнь на Утесе, и только доносившийся издалека глухой рокот стрельбы да рассказы о бомбардировках города напоминали о войне,

Семнадцатого июля японцы подошли к крепости и, освоившись с позициями, двадцать седьмого июля атаковали русских.

Им удалось занять передовые позиции крепости на восточном участке обороны — хребты Дагушань и Сяогушань. В течение первого и второго августа захватили они на Западном фронте горы Трехголовую и Передовую. Таким образом, к трегьему августа на восточном участке они подошли к главной линии обороны и продвинулись по направлению к основным опорным пунктам Западното фронта-горам Высокой, Плоской, Дивизионной и Водопроводному редуту. Все это делало возможным общий штурм крепости.

Утром третьего августа прошел довольно сильный дождь, очистивший и освеживший воздух. На всем фронте было совершенно тихо. Артиллерия молчала, и лишь изредка раздавались одиночные ружейные выстрелы. Н русские и японцы усиленно окапывались на своих позициях

Около десяти часов утра со стороны Волчьих гор появилась группа японских всадников с большим белым флагом и направилась к передовым позициям крепости. Выехавшему навстречу офицеру они объяснили, что майор японского генерального штаба Ямаоки желает передать генералу Стесселю письмо своего командующего.

— Я прошу вас, господии поручик, немедленно сообщить об этом вашему генералу, — любезно улыбаясь, проговорил майор.

— Сейчас же дам знать о вашем предложении по телефону в штаб крепости. Пока же не откажите в любезности подождать здесь. Я прикажу подать сюда чай и кофе.

Японцы низко кланялись. Вскоре подошли еще офицеры и стрелки, и между недавними врагами завязалась дружеская беседа. В наскоро разбитой палатке сервировали стол.

— Должен огорчить доблестных защитников Артура сообщением о гибели русского крейсера «Рюрик»в морском бою у Корейского пролива первого августа. Русская эскадра, как и в бою под Шантунгом, сражалась с таким исключительным мужеством, что адмирал Того счел нужным довести об этом до сведения нашего имлератора, — сообщил по-русски Ямаоки.

— А где наши суда, не вернувшиеся в Артур? — задали вопрос русские.

Майор так же обстоятельно рассказал о судьбе каждого корабля.

— Как велики ваши потери в этих морских боях?

— У нас их нет, — ответил японец.

Ему не поверили.

Вскоре прибыл начальник штаба Стесселя полковник Рейс. При его появлении все офицеры вскочили. Ямаоки представился полковнику и передал ему пакеты. Выпив затем по бокалу вина, русские и японцы разъехались по своим местам. Через четверть часа перестрелка возобновилась.

Стессель сам вскрыл пакет и начал рассматривать присланные бумаги. Они были на японском языке, и генерал мог разобрать лишь подписи.

— Генерал барон Ноги и адмирал Того. Интересно, что могут они писать мне?

— Я сейчас переведу, ваше превосходительство, — заторопился Рейс. — Тут имеется еще пакет морякам и небольшое письмо вашей супруге.

Весть о присылке японского парламентера быстро облетела весь Артур. В штаб один за другим прибыли Фок, Кондратенко, Смирнов, Белый и адмиралы князь Ухтомский и Григорович.

— Вот и отлично, — приветствовал их Стессель. — Не надо никого и созывать. Сейчас же, как только будет сделан перевод, устроим военный совет.

В это время за мужем прислала Вера Алексеевна, которая была весьма обижена тем, что ее супруг даже не зашел к ней посоветоваться перед заседанием.

— В чем дело, Анатоль? Зачем ты так спешишь с обсуждением японских предложений? Сначала мы должны обсудить их в своем кругу, а то этот полоумный Смирнов начудит вместе с моряками.

Их разговор был прерван приходом Рейса. Полковник почтительно приложился к ручке генеральши.

— Я хотел передать вам перевод письма барона Ноги.

— О чем же он мне может сообщать? — заинтересовалась Вера Алексеевна. Она развернула письмо и прочла:

«Миледи! Пользуюсь случаем засвидетельствовать вам мое глубочайшее почтение и осмеливаюсь приложить к сему чек в десять тысяч долларов на» Чосен Спеши банк «. Означенные деньги прошу вас обратить на дела благотворительности по вашему усмотрению.

С совершенным почтением ваш пркорный слуга барон Ноги».

— Как же я смогу реализовать это в осажденном Артуре? — проговорила она, рассматривая чек.

— Осада не может продолжаться вечно. К тому же японцы предлагают сдать крепость, не ожидая общего штурма.

— Кукиш с маслом увидят они, а не Артур! — вскипел Стессель. — Прочтите все их послания.

Рейс прочитал:

— «Господину высшему начальнику Российской армии в Порт-Артуре.

Имеем честь представигь следующее: блестящая оборона Порт-Артура заслужила восхищение всего мира. Однако, будучи окружен с суши и моря превосходящими силами и без надежды на выручку, он в конце концов не может не пасть, как бы ни были талантливы военачальники и доблестны русские солдаты. Наша армия готова к штурму, и, когда эго случится, судьба крепости будет решена. Поэтому, во избежание лишнего кровопролития, во имя человечности, мы предлагаем вам начать переговоры о сдаче. В случае вашего согласия благоволите о том сообщить до десяти часов завтрашнего дня, то есть семнадцатого августа тридцать седьмого года Мейдзи.

С совершенным почтением.

Генерал барон Ноги, командующий осадной армией, адмирал Того Хейхациро, командующий блокирующим Порт-Артур флотом».

— Какая наглость! Предлагать сдать крепость за десять тысяч долларов, — возмутилась генеральша.

— Я им пошлю кукиш. Прикажу срисовать со своей руки и отправлю, — решительно заявил Стессель. — Что они еще нам пишут?

— Предлагают выпустить из крепости женщин, детей, иностранцев и священников до двух часов завтрашнего дня.

— Женщины нам нужны в госпиталях, так же как и священники, без матерей детвору не отправишь, иностранцы же могут разболтать наши секреты. Следовательно, и это предложение неприемлемо, — решила за мужа Вера Алексеевна.

— Но зато мы избавимся от лишних ртов, — заикнулся было генерал.

— Подумаешь, много осталось здесь: женщин — чтото около трехсот, детей полсотни, священников человек двадцать да десяток-другой иностранцев. Лучше бы ты отправил из Артура Смирнова и его прихвостней вместе с адмиралами.

— Вы как смотрите, Виктор Александрович? — обернулся Стессель к своему начальнику штаба.

— Как всегда, преклоняюсь перед умом глубокоуважаемой Веры Алексеевны и присоединяюсь к ее мнению, — расшаркался полковник.

На этом семейный совет окончился.

Через четверть часа Стессель громко зачитал на заседании полученные от японцев бумаги, благоразумно умолчав о письме к своей супруге.

— Я пошлю в ответ японцам фигу, срисованную с моей руки, — закончил он свою речь.

— Как? Что? — удивленно спросило несколько человек.

— Пошлю вот эту самую дулю. — И генерал протянул вперед кукиш.

— Вы это серьезно? — спросил Ухтомский.

— Если ваше сиятельство привыкли у себя заниматься шутками на броненосцах, то здесь, в штабе, я это делать никому не разрешаю.

— В таком случае, как старший в Артуре морской начальник, протестую против ответа подобного рода.

— Советую вам оставить протесты при себе, а то я не постесняюсь вас отправить к японцам.

— Ответ, предложенный начальником района, я считаю недостойным русского генерала, — проговорил Смирнов.

— Что же, по-вашему, я должен начать переговоры о сдаче? Предупреждаю, что каждый, кто только посмеет об этом заикнуться, будет мною немедленно повешен, невзирая на чины и занимаемое положение! — стукнул генерал кулаком по столу.

— Едва ли япснцы поймут жест вашего превосходительства, — заметил Кондратенко. — Кукиш обозначает у японцев совсем не то, что у русских.

— А что именно?

— Так у них продажные женщины приглашают к себе мужчин.

Присутствующие постарались скрыть улыбки.

— В таком случае мы поясним, что это обозначает по-русски, — продолжал настаивать несколько смущенный Стессель.

— Не поймут и над тобой же будут смеяться, — ответил Фок. — Лучше, по-моему, ответить кратко: «Честь и достоинство России не могут допустить мысли о сдаче крепости, пока не исчерпаны все возможности обороны».

— Конец надо выбросить, — посоветовал Кондратенко. — В та-ком виде наш ответ как бы подает японцам надежду, что все же впоследствии Артур может быть сдан.

Стессель согласился с этим, и текст ответа был принят с поправкой Кондратенко.

— Теперь второй вопрос-выпускать ли из крепости женщин и детей? — спросил начальник укрепленного района.

Голоса разделились. Одни были за удаление женщин, другие против.

— Я тоже против, — заявил Стессель и повторил доводы своей жены.

Его неожиданно поддержал Смирнов.

— Дух защитников крепости будет подорван разлукой со своими семьями, — сказал он.

Фок многозначительно покрутил пальцем около своего лба, но не возражал.

Второе предложение японцев тоже было отклонено.

— Поручим полковнику Рейсу составить ответ и затем, переведя его на английский язык, завтра с ординарцем отправим к японцам, — закрыл собрание Стессель.

Вечером того же дня в будуаре Веры Алексеевны собрались Рейс, Фок и Сахаров. Обсуждался вопрос, как поступить с полученным чеком.

— Слишком малая сумма, чтобы ее принимать. Мы, слава богу, сейчас стараниями полицмейстера вполне обеспечены деньгами.

— Зато ко мне каждый день поступают жалобы на его незаконные действия, — сообщил Рейс.

— И что вы с ними делаете? — поинтересовался Фок.

— Отправляю ему же для расследования. Обычно после этого повторных жалоб не бывает.

— Остроумно, — одобрила генеральша.

— Какую бы вы сумму считали достаточной для нужд благотворительного общества? — осведомился Сахаров.

— Ровно в тысячу раз больше, — вместо Веры Алексеевны ответил Фок.

— Боюсь, что таких денег у японцев не найдется.

— Тогда мы как-нибудь обойдемся своими средствами, — произнесла генеральша.

— Так и прикажете ответить? — переспросил Рейс.

— Конечно. И верните им чек, — распорядилась Вера Алексеевна.

Гости стали прощаться.

На следующий день в положенное время японцам был вручен ответ на все их предложения.

Меркли звезды. Восток с каждой минутой светлел. Вскоре из-за горизонта показалось солнце.

Где-то вдали глухо прогремел выстрел, и в недвижном прозрачном воздухе послышался свист летящего снаряда. На окраине города взвился черный султан дыма. За первым выстрелом раздался второй, третий. Город еще спал. Звуки канонады будили жителей, которые в тревоге высыпали на улицу и, пугливо озирались по сторонам. Несколько повозок, дотоле медленно плетущихся по улице, с страшным грохотом понеслись в карьер, будоража всех на своем пути.

Женщины, крестясь, торопливо уводили в погреба и подвалы детей.

На позициях при первом же выстреле все пришло в движение: на батареях закопошились артиллеристы, поворачивая орудия в нужном направлении, в фортах быстро изготовились к отражению штурма дежурные части. На валах увеличили число часовых. Резервы подтянулись к передовой линии. Артур приготовился к встрече врага.

Канонада усиливалась с каждой минутой. Снаряды, попадая в брустверы фортов и батарей, поднимали столбы песку и земли.

Скоро все слилось в один сплошной рев. Первый штурм крепости начался.

В тыл потянулись вереницы носилок.

Стессель спал крепким сном, когда к нему явился С докладом Рейс. Вышла Вера Алексеевна и, узнав в чем дело, направилась будить мужа.

— Японцы пошли на штурм, — насилу растолкала она разоспавшегося генерала.

— Ворвались в город, началась резня? — задыхаясь от ужаса, пробормотал он. — Сейчас же подтянуть к штабу сотню казаков с пулеметами и орудиями, — бестолково выкрикивал Стессель, покрывшись холодным потом.

— Да успокойся ты, ради бога, Анатоль! Никто еще никуда не прорывался. Началась лишь общая бомбардировка. Рейс говорит, что после нее можно ожидать штурма. Смирнов, Горбатовский и Кондратенко выехали на атакованные участки, — сообщила Вера Алексеевна.

Наспех одевшись, от волнения не попадая в рукава, генерал, сразу осунувшийся и постаревший, вышел к своему начальнику штаба. Выслушав доклад, Стессель приказал подать себе верховую лошадь.

— Я еду на форт номер два, откуда виден хорошо весь обстреливаемый фронт, — громко проговорил он.

— Я тебя туда не пущу, — решительно заявила генеральша. — Тебе нечего соваться на передовую линию. Выбери себе безопасный пункт в тылу, откуда все было бы видно, и сиди на нем.

— Форт номер один почти не обстреливается, с него виден форт номер два и частично промежуток между ним и третьим фортом, — подсказал Рейс.

— А там имеются хорошие блиндажи? — осведомилась Вера Алексеевна.

— Так точно. Почти полуторааршинные бетонные своды, — ДОЛОЖИЛ ПОЛКО. ВНИК.

— Что ж, поезжай, — вздохнула генеральша. — Только вы, Виктор Александрович, не позволяйте Анатолию рисковать собой, он такой неблагоразумный.

— Приложу все старания, чтобы уберечь его превосходительство.

Позавтракав, Стессель и Рейс отправились на форт номер один, далеко объезжая обстреливаемые участки. Отсюда из-за дыма и пыли они почти ничего не видели, но зато здесь было совершенно спокойно, а любезный комендант форта не замедлил угостить начальство душистым чаем с коньяком. Здесь до самого вечера Стессель и провел время в полной безопасности. Правда, мирная беседа временами нарушалась получением тревожных донесений, но генерал тотчас отправлял их Смирнову или Коядратен, ко с надписью: «Предлагаю действовать по вашему усмотрению, сообразуясь с наличными обстоятельствами». Этим и ограничивалось все его руководство происходившим боем.

При первом же выстреле генерал Кондратенко поспешил выехать на позиции. Уже в дороге он убедился, что наиболее интенсивно обстреливается промежуток между фортами номер два и три, а также и расположенное за ним Большое Орлиное Гнездо. С последнего открывался прекрасный вид на весь Восточный и Северный фронт крепости. Туда генерал и направился. Вскоре его догнал Белый.

— Вы куда держите путь, Роман Исидорович? — спросил он.

— На Большое Орлиное.

— Значит, нам по дороге. Я решил там устроить свой наблюдательный пункт.

Спешившись в глубокой лощине, непосредственно в тылу Орлиного Гнезда, генералы стали взбираться на гору. По пути они встретили раненого матроса.

— Ты откуда, молодец? — приветливо спросил его Кондратенко.

— С этого самого, с Гнезда, — махнул назад рукой матрос.

— Что там делается?

— Шибко японец бьет, дыхнуть не дает даже. Нашего командира мичмана Вильгельса сразу же убило, одну орудию испортило, так что всего одна пушка действует. Вот перевяжусь и обратно, — показал он на руку, — а то там наших осталось совсем мало.

— Спасибо за службу, ступай с богом!

— Рад стараться, ваше превосходительство! Только вы ховайтесь, а то, не ровен час, и зачепить может.

— Прекрасный народ эти моряки, смелый, понятливый, инициативный, — восхищался Кондратенко. — Вот что значит образование-то. Другой гальванер или минер заткнет за пояс нашего стрелкового офицера.

Подниматься по крутой тропинке, ведущей на вершину Гнезда, было довольно трудно. На полдороге генералы остановились передохнуть. Перед ними развернулась широкая панорама обстреливаемого участка: справа, окутанный облаком пыли, чуть проступал форт номер два. Прямо, верстах в двух, виднелись старые китайские редуты номер один и два, обнесенные двумя рядами проволочных заграждений. В бинокль были видны полуразрушенные брустверы и укрывшиеся в тыловом рву солдаты. Слева отчетливо виднелся форт номер три.

— Наши батареи отвечают одним выстрелом на десять японских, — с беспокойством заметил Кондратенко.

— Многие из них и вовсе приведены к молчанию, — сказал Белый. — Опыт Цзинджоу нами использован недостаточно. Орудия видны как на ладони. Батареи, орудия которых замаскированы, как Залитерная, Заредутная и Волчья-Мортирная, и сейчас ведут интенсивный огонь. Надо будет сегодня же ночью замаскировать остальные батареи.

Генералы двинулись дальше. Появление их очень удивило коменданта форта капитана Кремнева.

— Ваше превосходительство, как вы сюда попали? Здесь вас могут ранить, — с тревогой сказал он.

— Мы привыкли делить груды и опасности со своими подчиненными. Что у вас делается? — отозвался Кондратенко.

— Отсиживаемся, ждем, пока стихнет стрельба, чтобы исправить повреждения и вынести тяжелораненых.

Кондратенко начал обходить укрепление. Снаружи на брустверах находились лишь часовые, остальные укрылись в блиндажах. Заглядывая в каждый блиндаж, генерал громко здоровался с солдатами и весело шутил. Вдруг вблизи разорвался снаряд, и мгновенно все заволоклось густой пеленой дыма.

Из ближайшего блиндажа выскочили два солдата и, схватив своего начальника дивизии за рукав, попросту втолкнули его внутрь блиндажа.

— Да разве ж можно, ваше превосходительство. Роман Исидорович! — с укоризной проговорил один из стрелков.

В тесном блиндаже присев на скатанной шинели, Кондратенко вступил в беседу со стрелками.

— Как вы здесь харчитесь? — спросил он.

— Вечером с темнотой подвозят кухни, а вот с водой у нас плохо: жара, пить хочется, а воды мало, да она и протухает скоро, — сетовали солдаты.

— Японца-то ке боитесь?

— Никак нет. Нам бы еще пару пулеметов, тогда ему в наше Гнездо вовек не забраться, — убежденно ответили стрелки.

Генерал быстро делал заметки у себя в книжке.

Воспользовавшись прекращением бомбардировки, он двинулся дальше, а солдаты принялись за исправление разрушенных брустверов и очистку окопов. Матросы хлопотали у поврежденных орудий. Тут же давал указания Белый.

К нему подошел Кондратенко, и оба генерала направились в тыл.

— Теперь куда, Роман Исидорович? — спросил Белый, садясь верхом.

— Поищем Смирнова, он где-то на Скалистом кряже. Быть может, там и Стессель.

— Едва ли. Они вместе никогда не бывают.

— Да, странное у нас положение в Артуре. Фактически два коменданта, а кроме того, еще особый командующий фронтом, и все они между собой воюют. Изволь-ка тут маневрировать между тремя превосходительствами, — задумчиво проговорил Кондратенко.

— Я давно уже решил выслушивать приказания всех, а действовать по-своему или по согласованию с вами, — отозвался Белый.

— Какой, по-вашему, участок будет атакован?

— Самое слабое место в Артуре-это левый фланг. Если японцы прорвутся от Голубиной бухты к Ляотешаню, то Артуру будет мат в два хода. Но они, по-видимому, хотят открытой силой ворваться в город, форсировав линию между фортами номер два и номер три. Тут у них расположены осадные батареи и дороги к ним из Дальнего. Тут промежуток прикрывают всего два старые полевого типа редута — номер один и номер два.

Генералы доехали до соседнего хребта, носившего название Скалистого кряжа За чим были расположены резервы и полевые батареи в запряжках.

Увидя генералов, к ним подошел командир Седьмого стрелкового артиллерийского дивизиона полковник Мехмандаров, широкоплечий человек с густой черной бородой.

— Мы, ваше превосходительство, с самого утра торчим здесь неизвестно зачем. Воды нет Жара, пыль. Оводы беспокоят лошадей, — доложил полковник.

— Кто вас сюда направил?

— Гэнэрал Смирнов вызвал по тревоге, — с кавказским акцентом ответил полковник.

— Вы не знаете, где он сам?

— Дальше, на хребте. Сидит за большим камнем, все что-то пишет, ни на что не обращает внимания, — досадливо проговорил Мехмандаров.

— Я сейчас переговорю с ним, — обещал Кондратенко.

После получасовых розысков Белый и Кондратенко нашли Смирнова вместе с его начальником штаба, тучным, высоким полковником Хвостовым. Генерал диктовал ему длиннейший приказ.

— Как хорошо, что вы приехали, — радостно встретил он прибывших. — Я разработал десять возможных вариантов штурма крепости и мероприятия против него. Вот послушайте! — И Смирнов, достав пачку исписанных листов, начал читать:

— «Вариант номер один. Штурмуются форты номер два и номер три. Частям Двадцать пятого стрелкового полка занять… — Дальше шло подробнейшее перечисление вплоть до взводов, кому и куда двигаться в точно указанное до минут время. — Теперь об артиллерии послушайте, Василий Федорович! — И Смирнов начал перечислять, какие батареи и куда должны были стрелять, какими снарядами, на каком прицеле. — Теперь вариант номер два, — с увлечением продолжал комендант.

Белый сердито сопел.

Кондратенко нервно пощипывал бородку, посматривал то на Белого, то на Хвостова. Прошло не меньше часа, пока чтение кончилось.

— Ну как, Роман Исидорович, я, кажется, ничего не упустил? — обратился к генералу Смирнов.

— Едва ли возможно предусмотреть все, ваше превосходительство. А затем это распоряжение надо согласовать с генералом Стесселем.

— Он, наверно, отклонит мое предложение… — грустно заявил Смирнов.

» И хорошо сделает «, — не мог не подумать Кондратенко.

Смирнов продолжал:

— Отклонит… Не потому, что оно плохо, а как исходящее от меня. Не могли бы вы, Роман Исидорович, от своего имени доложить ему мои наметки?

— Стессель сразу же догадается, что оно исходит не от меня, — сказал Кондратенко вслух, а про себя подумал:» Так как я такой галиматьи никогда не предложил бы «.

Генералы помолчали.

— Ваше превосходительство, большинство батарей сильно повреждены и не смогут поддержать стрелков при штурме, — проговорил Белый. — Необходимо просить помощи у флота.

— Помимо Стесселя к морякам обращаться неудобно. Он же наверняка запротестует.

— Я беру на себя доложить ему об этом, — поддержал Белого Кондратенко.

Подъехал Мехмандаров и вновь попросил разрешения отвести батареи на водопой.

— А то уже две лошади пали от жары, — добавил он.

— Нет, нет. Этим вы нарушаете мой вариант номер три отбития японской атаки. Подождите до вечера, — приказал Смирнов.

— К этому времени у меня не останется лошадей в запряжках.

— Полевая артиллерия сейчас нам не нужна. Приготовлений к атаке нигде не видно. Дивизион, по-моему, можно отпустить, — заметил Кондратенко.

— Прошу не возражать, когда я приказываю! — вскинулся Смирнов.

— Слушаюсь! — вытянулся Роман Исидорович. — Василий Федорович, едемте дальше!

— Генерал Белый должен остаться при мне.

Белому оставалось только подчиниться. Кондратенко, ни с кем не прощаясь, вышел.

— Оставьте одну батарею на месте, а две отведите в ближний тыл на водопой, — приказал он Мехмандарову.

— Спасибо, Роман Исидорович! — горячо воскликнул полковник. — С этим упрямцем все равно ни до чего не договоришься. — И обрадованный командир дивизиона ускакал вперед.

Вечером на квартире у Стесселя собрались на военный совет Кондратенко, Белый, Фок, Рейс и адмирал Ухтомский. Не хватало только Смирнова, но он вместо себя прислал Хвостова. Выслушав доклады подчиненных» Стессель предложил высказаться о мерах усиления обороны крепости.

— Комендант представил свои соображения по этому вопросу, — доложил Рейс и протянул смирновские варианты.

Стессель стал читать их вслух. Среди присутствующих раздались отдельные смешки.

— Ерунда, галиматья, чушь! — бросил Стессель записки на стол. — Полковник Хвостов, предлагаю вам посоветовать вашему начальнику воздержаться в дальнейшем от литературы подобного рода, иначе я до конца осады посажу его в сумасшедший дом.

— Давно пора! — с места отозвался генерал Никитин. — Ты еще, Анатолий Михайлович, не знаешь, что по его вине в Седьмом дивизионе сегодня пало от жары и отсутствия воды несколько лошадей.

— Назначаю комиссию для расследования этого дела под твоим председательством. Предлагаю за ночь принять все меры к устраяению причиненных укреплениям повреждений, — приказал Стессель,

На Электрическом Утесе продолжалась прежняя размеренная жизнь. С утра все были заняты своими делами. Несколько раз батарея открывала огонь по сухопутным целям. Перед обедом ходили купаться. На море до самого горизонта все было спокойно, только непрерывный грохот, доносившийся из-за Золотой горы, свидетельствовал о продолжавшейся бомбардировке. После полудня над городом поднялось огромное облако черного дыма. Борейко приказал телефонистам узнать, в чем дело. Оказалось, что в порту горят склады с маслом, огонь перекинулся на соседние здания, и запылала почти вся территория порта.

— Дюжа горит, вашескородие. Японец по пожару бить стал еще сильнее. Не дает тушить, — окающей скороговоркой доложил старший телефонист Юркин.

— А на фронте что делается?

— Слыхать, японец штурм готовит. Гедерал наш находится целый день на позициях.

Во время обеда поручик предложил Жуковскому сходить в город узнать, что там делается.

Капитан согласился и разрешил ему со Звонаревым отправиться на разведку.

Солдаты тоже были обеспокоены происходящим.

— Как бы японец не прорвался в город. Возьмет он нас голыми руками.

— Ишь вы какие трусливые стали, сразу так в руки и дадитесь — вмешался в разговор Блохин. — Нас на Утесе триста человек, да три бабы, да восемь пушек. Чтобы нас одолеть, нужно цельную дивизию.

— Расхвастался ты, Блоха, не к добру, — улыбнулся Борейко

— Ежели бы нам каждый день давали по стакану водки, ни в жисть японцу Артура не взять, — хитренько улыбнулся солдат.

— Не подговаривайся, не дам! Хочешь со мной идти в город?

— Так точно, мигом чистое надену. — И Блохин скрылся.

Вскоре все трое шли по шоссе в обход Золотой горы. Впереди шагал Борейко, за ним поспевали Звонарев и Блохин. Дойдя до хребта, поручик на мгновение остановился, чтобы осмотреться.

Город был затянут густым черным дымом. То здесь, то там вспыхивали разрывы. В воздухе беспрерывно шипели летящие во все стороны снаряды. С батареи Золотой горы, как из кратера вулкана, через равные промежутки времени вылетали огромные столбы пламени, и воздух прорезал шум двадцатипудовых снарядов. Слева сквозь дым виднелась ярко освещенная солнцем поверхность рейда со стоящими на нем броненосцами. Канонада достигла высшего напряжения.

— Ну и дела, мать честная! — проговорил Блохин. — Такого мы и под Цзкнджовой не видели.

— Цела! — вдруг громко проговорил Борейко и ткнул рукой в пространство.

— Кто? — спросил Звонарев.

— Пушкинская школа, конечно!

Прапорщик понял, что все путешествие его друг затеял с целью повидать маленькую учительницу с голубыми глазами, и, усмехнувшись, сказал:

— Хитришь ты, Боря, по-детоки! Навыдумывал с три короба, а оказывается, надо всего-навсего узнать, цела ли твоя дама сердца.

— Заткнись, не до тебя! — буркнул в ответ поручик и пошел дальше.

Улицы были пусты. Жители прятались в погребах и подвалах, и только неугомонные мальчишки выглядывали из-под подворотен при каждом близком падении снаряда. Блохдан шел, вполголоса ругаясь.

Неподалеку впереди раздался взрыв, и все вокруг заволоклось известковой пылью. В развороченном доме пронзительно завыла собака.

— Жаль пса, должно быть, сильно зацепило. Эх, житуха пошла в Артуре! — бормотал солдат

Подождав, пока рассеется пыль и упадут последние осколки, пошли дальше. Тротуар и мостовая были завалены грудами камней и строительного мусора. Двухэтажный кирпичный дом стоял разрушенный от крыши до фундамента. Была видна внутренность комнат — диван, покрытый ковром, неубранная кровать; в кухне хлестала сода из поврежденного крана. В клетке валялся вверх лапками попугай, кошка испуганно металась по чердаку. Людей нигде не было.

— Вовремя ушли, — заметил Блохин.

Борейко все ускорял шаги, пока не оказался перед двухэтажным зданием Пушкинской школы. Она была цела. Правда, около виднелись воронки от снарядов и во многих окнах не хватало стекол. Офицеров окликнули из подвала. Нагнувшись, Звонарев увидел толпу перевязанных людей, теснившихся в небольшом помещении.

— Да здесь раненые, — сообщил он, — с ними, верно, находятся и сестры.

За углом обнаружили дверь в подвальное помещение. Согнувшись чуть не вдвое, Борейко шагнул вниз по лестнице. Навстречу шла Мария Петровна.

— Вел ранены? Прибыли на перевязку? — испуганно спросила она.

— Пока все целы и пришли проведать, как вы живете, — ответил поручик.

— Какое уж тут житье, когда ежеминутно ждем смерти. С утра сидим здесь в тесноте и духоте. Скоро ли все это кончится?

— С темнотой, надо думать, наступит передышка. Укрытие бы вам устроить…

Офицеры обошли вокруг дома.

— Я здесь покумекаю на этот счет, а тебя попрошу выяснить обстановку на позиции. На обратном пути зайдешь за мной, — предложил Борейко другу.

— Ладно. Пошли, Блохин, дальше, — согласился Звонарев.

По мере удаления от порта снаряды падали все реже. Дойдя до Нового китайского города, расположенного за окружающей город стеною, путники вздохнули свободно. Улицы были полны любопытных, которые издали наблюдали за бомбардировкой.

— Как вас не зашибло на улицах? — удивленно смотрели они на Звонарева и Блохина.

— Мы заговоренные, нас осколки и пули не берут, только шашкой достать можно, — отшучивался солдат.

Миновав город, они увидели перед собой линию ближайших укреплений. За поворотом дороги открылась Залитерная высота, а за ней чуть выступала батарея литеры Б. Над ней вились дымки шрапнелей вперемешку с черными фонтанами гранат. По дороге в тыл тянулись рикши и извозчики с ранеными, подводы со строительными материалами; пылили зарядные ящики, дребезжали интендантские повозки.