Наш XX век - Воспоминания военного летчика-испытателя

Наш полк посетил командующий ВВС А.А. Новиков. Выступая перед строем летчиков, он, в частности, сказал, что особой «заботой» истребителей должен быть самолет ФВ-189, который, корректируя огонь немецкой артиллерии, сильно досаждал наземным войскам. На следующий день, 17 сентября, Клещева вызвали на совещание в штаб фронта. Вернувшись, он собрал летчиков и объявил, что завтра, 18-го, начнется решительное наступление наших войск с севера на юг в направлении станции Котлубань (15 километров западнее города) с целью отрезать и окружить немецкие войска, осадившие Сталинград. За день наши войска должны были продвинуться на 30 километров.

С утра полк вылетел тремя большими группами на линию фронта чуть севернее станции Котлубань. Я был в первой группе ведомым у командира полка. Когда мы подошли к району, я увидел перед собой находящийся в развороте ФВ-189, получивший прозвище «рама» из-за его формы, образованной двумя крыльевыми балками, к которым крепилось оперение. Может быть, Клещев намеренно отошел слегка в сторону, чтобы предоставить его мне. Я атаковал «Фокке-Вульф», довольно спокойно прицеливаясь (что меня потом удивило). Взял немного большее упреждение и открыл огонь, постепенно уменьшая упреждение. К сожалению, стреляла только пушка, имевшая небольшую скорострельность, а оба крупнокалиберных пулемета БС отказали, поэтому вероятность попадания была не очень велика. «Рама» разворачивалась с большим креном, дальность до нее уменьшилась метров до пятисот. «Рама» еще увеличила крен и перешла в пикирование. Я еще немного прошел за ней, но потом прекратил огонь и вернулся на свое место к ведущему. Перед вылетом мне строго-настрого было сказано: ни в коем случае не уходить от него. Ниже шла вторая наша группа, капитана Стародуба, и «раму» добили. Это была первая в моей жизни стрельба по воздушной цели.

Потом мы увидели бомбардировщики «Хейнкель-111». Они шли тройками, их было несколько десятков. Клещев и я подходили к ним первые. Я опять прицеливался по всем правилам и стрелял довольно спокойно. Как только мы открывали огонь, немцы поспешно сбрасывали бомбы (их было хорошо видно) и разворачивались в сторону Дона. Значит, мы не давали им прицельно бомбить, и, может быть, бомбы падали на немецкие позиции. Вели огонь и другие самолеты нашей и двух других групп. Мои пулеметы так и не работали, хотя я, как полагалось, еще раз сделал перезарядку. Сбитых самолетов перед собой я не видел, но потом выяснилось, что было сбито семь бомбардировщиков.

Вдруг по радио я услышал кричащий женский голос: «Мессера сверху! Мессера!» – это предупреждал наземный пост наблюдения. Радиостанции тогда стояли не на всех самолетах, и не все, которые были, работали, но летчики сами увидели подходящие выше нас немецкие истребители и вошли в оборонительный вираж. Мы сделали несколько виражей, я видел наш самолет впереди и, оглядываясь, с облегчением убеждался, что за мной идет самолет тоже с выкрашенным в красный цвет носом – это было отличие машин нашего полка. Вдруг метров на сто ниже меня под углом градусов тридцать проскочил самолет с желтыми полосами на крыле. Me-109! Я понял, что он пытался атаковать меня. Довернуть на него я уже не мог.

Один Як вышел вверх и стал энергично качать крылом – это командир полка призывал летчиков к себе. Необходимо было прекратить вираж и начать активный бой. Летчики наконец одумались и начали маневрировать по вертикали, а я пристроился ведомым к одному из них. У нас уже кончалось топливо, и мессера тоже стали уходить. На аэродроме летчики не смотрели друг другу в глаза – таким опытным, обстрелянным не к лицу было пассивно виражить. Я сказал техникам об отказе пулеметов, они повозились и заверили меня, что теперь все будет в порядке, но, увы, в следующем вылете все повторилось. Отказы БСов были тогда частыми, скандал в связи с этим дошел до самых верхов. Они, может быть, сыграли роль и в судьбе моего брата.

Во втором вылете мы тоже вначале вели бой с большим количеством бомбардировщиков, и я опять стрелял только из пушки. А потом снова появились «Мессершмитты». Мы некоторое время крутились в «карусели», а потом выходили из боя и возвращались домой, как и тогда, разрозненными парами и четверками сквозь густую дымку. Внизу видны были многочисленные огоньки, вспышки и разрывы – на земле шел ожесточенный бой. Оттуда поднималась дымка почти до трехкилометровой высоты. Сквозь нее проблескивали ленты Волги и Дона, а в стороне Сталинграда были видны пожары и черные дымы. В небе десятки и десятки самолетов, и больше немецких. Эта картина на всю жизнь врезалась в мою память.

Мой брат Володя – самый молодой летчик полка как по возрасту, так и по летному опыту. Ему в июне исполнилось восемнадцать, и прошло чуть больше полугода, как он окончил летную школу. Он – всеобщий любимец. Володя сделал несколько полетов в районе аэродрома – «на прикрытие». Перед днем наступления его самолет вышел из строя, поэтому в первых вылетах на линию фронта он не участвовал.

После двух напряженных боев летчики были в напряженном психологическом состоянии. Не слышалось обычных шуток, хотя обошлось пока без потерь. Видимо, все предчувствовали еще более тяжелые бои. Я хорошо помню необычный, горький вкус во рту, очевидно из-за нервного напряжения. Клещев предложил мне отдохнуть, а мой самолет отдать брату. Командир полка тоже остался на земле, группу повел командир эскадрильи Избинский, а Володя шел с ним в паре ведомым. Когда группа возвратилась и заходила на посадку, мы увидели, что недостает двух самолетов. На мою стоянку никто не зарулил. Может быть, Володя зарулил по ошибке на стоянку своей эскадрильи? Клещев взял меня в машину, и мы поехали вдоль самолетов. Но моего самолета нигде не было… Вторым невернувшимся оказался самолет Николая Шульженко (он выпрыгнул с парашютом).

Как рассказали летчики, наша восьмерка, в которой был Володя, атаковала бомбардировщики противника, а вверху появились «Мессершмитты». Герой Советского Союза Сергей Долгушин во главе другой группы подходил на подмогу первой и находился на удалении около пяти километров, когда увидел, как наш истребитель после атаки бомбардировщика вышел разворотом вверх, а немецкий истребитель спикировал на него и открыл огонь. Наш самолет медленно перевернулся и пошел к земле, потом в какой-то момент почти выправился в горизонтальный полет, но вдруг снова клюнул вниз и отвесно врезался в землю. Это был Володя. Очевидно, он был вначале тяжело ранен и пытался управлять самолетом, но потом потерял сознание. Один из наших летчиков говорил, что пытался отсечь немца огнем, но оружие его самолета отказало. Долгушин видел момент падения самолета и, вернувшись на аэродром, точно показал командиру место на карте в 12 километрах за линией фронта у излучины оврага недалеко от станции Котлубань. Мне об этом тогда не сказали. (Позже, когда полк возвратился в Люберцы, мой отец связался по телефону с Долгушиным и расспрашивал его об обстоятельствах гибели Володи.) Совсем недавно Сергей Федорович повторил мне свой рассказ.

Мне приходилось потом слышать, что молодых летчиков обычно постепенно натаскивали по возможности в не очень сложных боевых ситуациях. Однако с нами было не так. Первый бой – и сразу пекло…

Клещев повел меня в столовую, где уже собрались летчики. Есть я не мог, самочувствие было ужасное. Да и другие почти не притрагивались к еде. Клещев вызвал командира батальона обслуживания и приказал: «Водку на стол!» Мне тоже налили, но я не мог пить, зубы стучали о стакан. Меня все-таки заставили выпить, выпили и остальные. Не было заметно, чтобы кто-то опьянел, – я понял, что это лишь сняло напряжение. Я еще надеялся на чудо. К вечеру потеряли еще один самолет. Вдруг сообщили, что найден раненый летчик. Я подумал о Володе, но это оказался выпрыгнувший с парашютом Сергей Паушев (он умер в 1991 году).

Эти бои в сентябре 1942 года были частью неудавшейся попытки решительного наступления наших войск с северного направления с целью отсечения и разгрома немцев, осадивших Сталинград, которое в литературе практически не упоминается. Мне удалось только в одном издании найти всего пять-шесть строк об этом. Видимо, это событие считается не очень лестной для нашего командования страницей истории войны.

Мне рассказывали, что после разгрома окруженных под Сталинградом немцев по приказу маршала Жукова искали самолет Володи, но ничего не было найдено. Это неудивительно, если учесть интенсивность боев в этом районе, где вся земля была перепахана взрывами бомб, снарядов и падавших самолетов.

Глава 7

НА СЕВЕРО-ЗАПАДНОМ ФРОНТЕ

434-й полк в октябре 1942 года возвратился в Люберцы на переформирование. Под Сталинградом в результате тяжелых боев, в том числе против знаменитой истребительной эскадры «Удет», в течение трех недель наш полк асов сбил 82 немецких самолета, но и свои потери были велики – 25 самолетов и 16 погибших летчиков (в предыдущем участии полка в боевых действиях, под Калачом, при 56 сбитых неприятельских было потеряно два самолета и один летчик, а в один из дней сбили 34 самолета без своих потерь). Несколько случаев особенно обидны. Карначонок и Абросимов, сбив на пикировании Me-109, столкнулись и упали там же, где и немец. Капитан Стародуб, поразив один Ю-87, столкнулся с другим (записали как таран). Николай Тарам (один из трех братьев-летчиков), будучи подбит, садился на вынужденную и попал на заминированное поле. Так же погиб и Марикуца. Капитан Иванов после вынужденной посадки вылез из кабины, сел на крыло и закурил, а мессер спикировал и расстрелял самолет и его.

На следующий день после гибели моего брата командир полка майор Клещев, возвращаясь из района боя во главе группы и увидев в стороне «Мессершмитты», откололся от остальных и ввязался один в бой против шестерки (подозреваю, что этот отчаянный шаг был вызван гибелью Володи). Он сбил двух, но и его самолет подожгли, и он, раненный, выпрыгнул с парашютом, при этом у него оторвалась «Золотая Звезда» Героя (в войну летчики летали со всеми наградами). Василий Сталин прислал самолет, Клещева отвезли в Москву в Кремлевскую больницу. После его выздоровления Калинин в Кремле вручил ему новую «Золотую Звезду» взамен утерянной. Насколько я знаю, подобный случай – единственный в истории этой награды.

19 сентября подбили и самолет Долгушина, его прикрыли от немецких истребителей и довели до своего аэродрома Володя Луцкий и Саша Кошелев. (Володя Луцкий и в последующем не раз приходил на помощь товарищу, зачастую бросая немца, которого атаковал.) А 21-го Долгушину все-таки пришлось выброситься из горящего самолета.

Василий Сталин в октябре забрал из полка нескольких летчиков к себе в инспекцию ВВС – Героев Советского Союза С. Долгушина, В. Гаранина, командира полка И. Клещева после выхода его из больницы, а также А. Баклана и меня.

В ноябре 1942 года 434-й полк стал гвардейским и теперь назывался 32-й гвардейский истребительный авиаполк. Почти все его летчики были награждены орденами, а В.П. Бабкову и А.Я. Баклану присвоили звание Героя Советского Союза. Наградили орденом Красного Знамени Володю (посмертно), а также и меня.

Эскадрилья инспекции на Центральном аэродроме имени М. В. Фрунзе получила новые самолеты – Як-9, только что появившиеся в серийном производстве (с металлическим, вместо деревянного, лонжероном крыла). Мы на них периодически летали. В те времена на истребителях взлет и посадку летчики выполняли, не закрывая фонарь кабины (прозрачный сдвижной колпак). Считалось, что плексиглас фонаря искажает видимость земли на посадке, когда летчик должен точно определять высоту. При боевых действиях фонарь тоже не закрывали, хотя при этом заметно снижалась максимальная скорость, из-за боязни его заклинивания в случае повреждения от огня противника (аварийного сброса фонаря на наших самолетах тогда еще не было), а также для улучшения обзора назад. Однажды я решил попробовать по-другому. Запустив мотор, сразу же закрыл фонарь и сделал три полета по кругу, ни разу не открыв его даже при рулении по земле. Мне очень понравилось: тепло, не бьют в лицо завихрения воздуха, а трудностей в определении расстояния до земли на посадке я не испытывал. Однако за самовольное новшество получил замечание от старшего инспектора.

Под Новый, 1943 год произошло несчастье. Разбился Иван Иванович Клещев – знаменитый летчик, наш командир полка. В конце декабря он полетел на Як-9 в командировку на аэродром Рассказово под Тамбовом. Еще за день до того, как надо было возвращаться в Москву, начался и не прекращался обложной снегопад. Лететь было нельзя. Но 31 декабря он не выдержал и все-таки полетел. Пройдя немного по маршруту, видимо, понял, что пройти в район Москвы не сможет, и вернулся. Стал планировать на посадку в Рассказове, но из-за падающего снега и белой поверхности поля не смог определить высоту в самый критический момент посадки, когда нужно вывести самолет из планирования (выровнять). Самолет ударился в землю и разрушился. За неделю до этого Ивану Клещеву исполнилось 24 года. Многие потом говорили, что, мол, погиб он из-за Зои Федоровой – спешил к ней на встречу Нового года. По-моему, его желание возвратиться к Новому году вполне понятно, независимо от того, кто его ждал. Я слышал потом, что были предложения переименовать Рассказово, где его похоронили, в Клещево, но этого не произошло. К сожалению, ему не присвоили и звания дважды Героя, хотя после Сталинграда на его счету было уже двадцать четыре сбитых лично самолета и тридцать два в группе. Я думаю, что если бы он не погиб так нелепо, то мог бы превзойти и Покрышкина, и Кожедуба.

Хочу в этой связи упомянуть еще одного выдающегося летчика и командира, капитана Константина Титенкова, погибшего тоже при посадке в снегопаде еще в октябре 1941 года. Титенков, командир эскадрильи 11-го полка, участвовал в противовоздушной обороне Москвы с первого налета германской авиации, в котором сбил головной самолет всей колонны, а всего он сбил шесть самолетов противника. Титенков посмертно был удостоен звания Героя Советского Союза.

Вскоре после Клещева погиб и еще один наш инспектор, подполковник Александр Горелик. Летая в районе Центрального аэродрома в Москве, он столкнулся с самолетом Ил-2, на котором выполнялся облет после выпуска его с находящегося здесь завода. Оба они упали у самого стадиона «Динамо».

В тот период мне пришлось часто бывать у Василия на даче Зубалово-2, где жила и его сестра Светлана. Вечерние застолья там продолжались нередко до глубокой ночи. Бывало обычно несколько летчиков, а кроме них еще некоторые артисты, писатели и деятели кино: Константин Симонов с женой Валей Серовой, Алексей Сурков, Роман Кармен с женой Ниной, Николай Крючков, Алексей Каплер, Людмила Целиковская с мужем, писателем Войтеховым, кинооператор А. Кричевский, кинорежиссер Михаил Слуцкий, танцовщица Большого театра Гвгения Фарманянц… Часто смотрели кинофильмы. Василий обычно много пил, курил и почти не ел (эти его привычки, я думаю, стали основной причиной его ранней смерти).

Как я понял позже, Василий в этих ночных застольях фактически подражал своему отцу. Сталин часто, особенно в послевоенные годы, ближе к ночи приглашал к себе на «ближнюю» дачу на ужин, который начинался обычно после полуночи, «избранных» членов Политбюро и иногда еще кого-нибудь, и эти застолья продолжались до четырех-пяти часов утра, а то и позже. Потом Сталин спал до полудня и оставался обычно в своем кунцевском доме, а остальные руководители должны были приехать на работу хотя бы в десять часов. Факт приглашения или неприглашения членов Политбюро служил показателем отношения Сталина к данному человеку. Так, после войны там практически не бывал Ворошилов, а за полгода до своей смерти Сталин перестал приглашать моего отца и Молотова, но об этом позже.

Разговоры там были не только обычные, они часто касались и политики. Многие решения рождались именно там, а иногда решалась и судьба человека. Как говорят, Булганин, когда он с кем-то из членов Политбюро ехал на «ближнюю», сказал: «Никогда не знаешь, куда оттуда поедешь – домой или на Лубянку».

Вернусь к Василию. Вскоре произошел скандал. Вася стал активно ухаживать за красавицей Ниной Кармен и как-то в отсутствие мужа и своей жены оставил ее у себя на даче на несколько дней. Узнав об этом, Кармен (как он мне сам в те же дни рассказал) написал письмо Сталину. Тот рассердился на Василия за это, но прежде всего за пьянки, и приказал снять его с должности начальника инспекции, посадить на десять суток на гауптвахту (тогда офицеров, тем более полковников, по уставу на гауптвахту не сажали), а затем отправить на фронт.

Вопреки некоторым публикациям, я должен сказать, что Василий до этого на фронте бывал только наездами в качестве начальника инспекции и в боевых вылетах не участвовал. А теперь его направили в качестве командира в 32-й гвардейский полк. Он решил забрать с собой из инспекции «своих». 11 февраля 1943 года группа из восьми самолетов Як-9 вылетела на Северо-Западный фронт. В составе группы было несколько «ветеранов» – полковники Михаил Якушин, Петр Коробков и Герои Советского Союза полковник Николай Герасимов и подполковники Александр Семенов и Николай Власов, а также Андрей Баклан. Взяли и меня. Промежуточная посадка была в Калинине. Я садился с закрытым фонарем и сел на три точки точно у посадочного «Т». Это видел руливший рядом после своей посадки Василий и объявил мне благодарность (за то же, за что два месяца назад я получил замечание).

Сели на аэродроме полка Старая Торопа вблизи Торопца, но полк уже был готов к перебазированию в Заборовье, западнее Осташкова, и мы в тот же день полетели туда вместе со всеми. Там 32-й полк и базировался в течение всей Демянской наступательной операции, в которой наши войска в феврале 1943 года пытались замкнуть кольцо вокруг уже на три четверти окруженной немецкой группировки. Но немцам все-таки удалось из мешка уйти.

Командовал полком до нашего прилета Василий Петрович Бабков, который под Сталинградом был штурманом полка. Теперь командование принял Василий Сталин, а Бабков стал заместителем. (Генерал-полковник В.П. Бабков – «летчик-долгожитель», он летал на реактивных истребителях до 64-летнего возраста. В сентябре 2001 года он скончался.) Командиром нашей 1-й эскадрильи был капитан Сергей Долгушин (ныне – генерал-лейтенант авиации в отставке), прилетевший туда немного раньше нас. В числе летчиков – Александр Шишкин (позже Герой Советского Союза, а после войны – командир полка, погиб при катапультировании с реактивного самолета Ла-15), Владимир Орехов (позже полковник запаса, заслуженный военный летчик, умер в 1997 году), Владимир Луцкий (Герой Советского Союза, заслуженный военный летчик, ушел в отставку в звании генерал-лейтенанта авиации и умер в конце 70-х).

Вспоминаю несколько эпизодов. Возвращалась с линии фронта эскадрилья. Последними заходили на посадку в паре Герой Советского Союза Иван Холодов и его ведомый Аркадий Макаров. Когда они подходили к четвертому развороту, мы с земли увидели, что на них пикируют один за другим два Me-109. Вот-вот ведущий откроет огонь, но тут наша пара делает резкий разворот с набором высоты, ведущий «Мессершмитт», имея большую скорость, проскакивает, а ведомый сразу же уходит вверх. Наши доворачивают на ведущего. Оказывается, они видели атакующих, но ждали до последнего момента, чтобы после их маневра мессеры не могли уже на них довернуть. Завидное хладнокровие. Немцы ушли с набором высоты (генерал-майор авиации И.М. Холодов умер в 1992 году, Герой Советского Союза, полковника. Макаров – в 1999 году).

Поступила команда – всем летчикам собраться у штабной землянки. Только мы построились, как увидели, что прямо на нас на высоте около двух тысяч метров идет Ю-88. Судя по всему, немцы не видели нашего аэродрома, пока по ним не открыла огонь зенитная пулеметная установка. После этого они вошли в вираж для выхода на боевой курс для бомбометания. Сразу же взлетела дежурная пара, но немцы не беспокоились – немного выше их были облака, в которых можно было быстро спрятаться. Ю-88 вышел на прямую, и от него отделилось шесть бомб – пока они не набрали скорость, их было хорошо видно. Послышалась запоздалая команда, и все бросились кто куда. Я успел забежать в землянку, а многие, включая Василия Сталина, нырнули в сугробы. К счастью, кроме трех поврежденных осколками самолетов, другого урона не было, а «Юнкере» ушел в облака. Летчики возбужденно смеялись, глядя один на другого, с головы до пояса вывалянные в снегу.

Однажды, когда две группы были в вылете, на аэродром вышли три Ю-88, тоже неожиданно для себя наткнувшись на базу истребителей. Небо было безоблачным, и укрыться им было негде. Я подбежал к своему самолету, но техник сказал, что самолет неисправен. Ничего не подозревая, я побежал в соседнюю эскадрилью, но она вся была в полете. Стоянка третьей эскадрильи была далеко, я не успевал туда добежать. (Спустя много лет на встрече ветеранов мой бывший техник Хайдар Амиров признался, что Василий успел ему шепнуть, чтобы он мне сказал о неисправности самолета. Ослушаться Василия Сталина он не мог. Задним числом я вспомнил, что видел Василия недалеко от моего самолета – наша эскадрилья была рядом со штабной землянкой, – а техник, говоря о неисправности, был несколько смущен.) Взлетел только Володя Орехов и, набрав высоту, атаковал один из «Юнкерсов», который пикированием ушел на бреющий полет, но Орехов его догнал и поджег. В это время подошла с линии фронта одна наша группа, и судьба остальных «Юнкерсов» была решена у нас на глазах. Одного сбил Володя Луцкий, выйдя с иммельмана ему в лоб, а другого Саша Шишкин.

Как-то я шел к стоявшему на приколе автобусу, где мы проводили время между вылетами, и увидел идущий почти прямо на меня на бреющем полете истребитель. Вроде бы Ла-5, но только киль мне показался слишком высоким. И тут я понял, что это «Фокке-Вульф-190»! Он вышел на высоте метров пятнадцать точно на самолеты дежурного звена, летчики которого уже начали запуск моторов. Немец накренил самолет и, увидев наши истребители с вращающимися винтами, добавил газу и стал уходить, еще прижавшись к земле. Скорее всего, это был молодой летчик, потерявший в бою своего ведущего и не чаявший, как живым добраться домой. Успеть взлететь и догнать его было уже невозможно.

Однажды после взлета на самолете Федора Прокопенко забарахлил мотор. Прокопенко стал заходить на посадку, но тут мотор совсем отказал. Федя пытался дотянуть до аэродромного поля и, потеряв скорость, упал на крыло метров с десяти. У него был поврежден позвоночник, и после он уже не мог летать на истребителях – при пилотаже его мутило. (После войны Федор Федорович Прокопенко стал одним из первых строевых летчиков, освоивших вертолет, и командиром первой в нашей авиации вертолетной эскадрильи. Сейчас он – заслуженный военный летчик, полковник в отставке, до последнего времени работал на вертолетной фирме имени Миля. В апреле 1996 года ему присвоили звание Героя России по представлению, написанному еще во время войны. В 2006 году ему исполнилось 90 лет!)

Сбили Анискина и Александрова, а из нашей эскадрильи Хользунова, который погнался за двумя ФВ-190, не услышав запрета комэска Долгушина, увидевшего другую атакующую группу немцев. В бою на малой высоте сорвался в штопор и разбился Саша Кошелев. В одном из самых тяжелых боев произошло два тарана: Иван Холодов, спасая Макарова, был вынужден ударить атаковавший того Me-109. Поврежденный самолет Холодова вошел в штопор, и он с трудом покинул его с парашютом. Таранил и Николай Коваль, после чего на почти неуправляемом самолете то ли сел, то ли упал в реку, получив серьезные ранения.

Помню боевой вылет (всего их было, кажется, два), в котором решил участвовать Василий. Летчики пошли в район линии фронта большой группой, и там был бой. В группе были и прикомандированные к полку «ветераны» – полковники и подполковники, которых я уже упоминал. Возвращаясь, они не нашли аэродрома из-за ухудшившейся погоды и сели в Старой Торопе, перелетев домой на следующий день. На Василия записали один из сбитых в бою самолетов.

Меня на самую линию фронта Василий не пускал. (Как он мне сказал после войны, по указанию своего отца, которое он дал, отругав Василия, после того как вслед за Тимуром Фрунзе погиб мой брат, а потом и Леонид Хрущев.) Но я этого тогда не знал и все ждал, что мне разрешат. Я летал на прикрытие аэродрома и на другие задания. Однажды мы с Николаем Власовым были подняты на перехват немецкого разведчика, шедшего на большой высоте. Когда набрали около 7000 метров, Власов передал мне по радио, что выше идти не может из-за кислородного голодания, и приказал снижаться. Дело в том, что со всех наших самолетов для облегчения были сняты кислородные приборы, а без кислорода предельной высотой, до которой сохраняется работоспособность, считается 5000 метров.

Однако я чувствовал себя терпимо (видимо, выручала молодость), но меня бы тоже ненадолго хватило. После этого на двух самолетах полка на такой случай установили кислородные приборы.

Неожиданно к нам привезли пленного, сбитого в воздушном бою немецкого аса с Рыцарским крестом с дубовыми листьями на шее. Я тогда более или менее мог говорить на немецком, поэтому Бабков (Василий ненадолго улетел в Москву) взял меня с собой переводчиком на неофициальный допрос. Это был командир группы (то есть полка) майор Ханс Хан. Невысокий, плотный мужчина, на вид лет тридцати. Брюнет, более смуглый, чем можно было ожидать от немца, даже казалось, что в лице есть что-то монгольское. Держался внешне очень спокойно и уверенно. Слегка, кажется, напрягся, когда Бабков в связи с каким-то ответом угрожающе повысил голос. В числе других его спросили, что он думает о разгроме немецких войск под Сталинградом. Ответил, что это случайная неудача и скоро немцы снова будут успешно наступать. По его словам, он сбил 108 самолетов, из них сорок три в Западной Европе, остальные на Восточном фронте. Для него, видимо, было зазорным признаться, что его сбил истребитель, как было на самом деле, – утверждал, что сбила зенитка. В этом бою, который вели летчики соседнего полка, было сбито два наших самолета, и Хан сказал, что он сбил два, хотя в его группе было еще пять самолетов. Это косвенно подтверждало ходившее мнение, что при полетах признанного аса остальные его прикрывают и поддерживают, а сбивает обычно он, ведущий.

Американские авторы Р.Ф. Толивер и Т.У. Констебл в своих книгах «Это были немецкие истребители-асы 1939–1945» и «Снимите Хартмана с неба!» приводят данные о том, что несколько немецких асов Второй мировой войны имели на счету по двести и более сбитых самолетов, а Эрих Хартман даже 352, Герхард Баркхорн – 301, Гюнтер Ралль – 275. (Самые известные советские асы Иван Кожедуб и Александр Покрышкин сбили соответственно 62 и 59 самолетов, а лучшие американские и английские летчики – не более 40.)

Однако, как рассказали мне мои товарищи Г.А. Баевский и А.А. Щербаков, изучающие литературу по этому вопросу, они не нашли в библиографии ни одного немецкого источника, который подтвердил бы эти числа.

Приведенные количества побед летчиков противника едва ли можно считать правдоподобными. Так, судя по этим данным, Хартман свой первый самолет сбил в ноябре 1942 года, к началу Курской битвы (к июлю 1943 года) имел на счету 18 побед, а в августе – девяносто. Значит, основное количество он сбил в последней трети войны, когда наша авиация не только не уступала немецкой, но имела превосходство в воздухе! Очень сомнительно. При этом его четырнадцать раз подбивали и даже сбивали!

В немецких источниках тоже могло преувеличиваться количество побед летчиков люфтваффе. Так, например, число сбитых самолетов, приведенных в журнале боевых действий германского 1-го Воздушного флота в марте 1943 года, в несколько раз превосходит потери противостоявшей ему нашей 13-й Воздушной армии – 357 против 44![5] Немецкие летчики подтверждали победы кадрами кинопулемета, на которых видна цель в прицеле в момент стрельбы и иногда попадания в нее. Однако даже при попаданиях пуль и снарядов в самолет он не всегда бывал сбит. Известно, что не раз машины советских летчиков получали в бою пробоины от очередей противника, но благополучно возвращались домой, а самолеты затем ремонтировались. А у немцев они, очевидно, числились сбитыми.

Правда, судя по одной современной книге об асах, на каждый сбитый самолет немецкий летчик заполнял специальную карточку и прилагал свидетельство другого летчика. Требовалось и подтверждение наземных частей, но в последний период войны, когда немцы отступали, это часто не было возможным (но именно на последний период войны у них приходится наибольшее число сбитых советских самолетов!). Нашим летчикам практически всегда требовалось подтверждение земли, а если за линией фронта, то свидетельство других летчиков, в частности членов экипажей сопровождаемых бомбардировщиков или штурмовиков. Но конечно, и у нас количество сбитых самолетов, по докладам летчиков, не всегда соответствовало реальным потерям противника. А вот официальные донесения вышестоящему командованию о своих потерях (как у нас, так и у немцев) – это можно считать точными данными.

Надо сказать, что немецкие асы выполняли значительно больше боевых вылетов, чем наши. Хартман и Баркхорн имели около 1400 и 1200 боевых вылетов соответственно, в то время как Покрышкин – 600 вылетов, а Кожедуб 350. Так что и число сбитых немцами самолетов должно быть больше, но все же не настолько.

Тем не менее число побед немецких асов, если и не такое большое, как утверждается, впечатляет. Это были и в самом деле очень опытные, умелые и смелые бойцы, которых ценили и оберегали. Играла большую роль и тактика действий. От наших летчиков, особенно в первой половине войны, под давлением больших наземных командиров требовали длительного нахождения над прикрываемыми войсками, а это было возможно только на экономическом режиме, то есть на небольшой скорости. Немецкие асы подходили на большой высоте со стороны солнца, пикировали и атаковали на большой скорости, сразу же уходя снова вверх. В маневренный бой асы ввязывались очень редко. Поэтому в первый период войны у многих наших летчиков складывалось ложное впечатление, что немецкие самолеты намного более скоростные, чем наши. Как рассказывал Герой Советского Союза Г.А. Баевский, когда летчикам его 5-го гвардейского полка в октябре 1943 года разрешили сократить время пребывания над прикрываемыми переправами и они стали ходить на больших скоростях, преимущества немцев свелись на нет – «куда делась казавшаяся столь большой скорость Me-109».