– Может, в этот раз будет все иначе.

– Почему же? – Ее смех показался резким даже ей самой. – Что же будет по-другому? Дай мне месяц или два – и я буду подкладывать доски под стог сена и накрывать трактор полиэтиленовым чехлом. Я не изменилась.

– Возможно, ты и нет, но обстоятельства изменились.

– Какие обстоятельства? Я...

Сайрес сделал рукой жест, отметающий ее возражения:

– Мак – это не Грег, ты же понимаешь.

– Да уж это точно.

– А его ребята – не твоя Лаура. И ранчо их находится через всю вселенную от твоего университета. Ты еще сама не знаешь, как станешь жить.

– Я знаю себя, – жестко ответила Сара. Казалось никогда раньше Сайрес не был таким серьезным. Он хмуро произнес:

– Грег был моим лучшим другом, однако он отвратительно обращался с тобой.

– Сайрес...

– Отвратительно. Во всех отношениях. Когда вы поженились, ты не особенно рвалась из дома, но Грегу удалось взрастить в тебе все самое худшее. – Сайрес фыркнул. – Эти его нелепые накрахмаленные рубашки, галстуки, подобранные в тон, и все такое... что исходило от него, а не от тебя! Ты старалась угождать ему прежде всего как учителю, а уж потом как мужу. И он намеренно развивал в тебе те черты, которые вели к уничтожению тебя как личности, до тех пор пока ты сама не поняла, что твой единственный путь к спасению – это бегство. А Лаура...

– Она была больна. – Сара яростно встала на защиту дочери.

– Она уже не больна, – сказал он многозначительно, – и она до сих пор не оказывает тебе никакой поддержки. Пора тебе и о себе подумать.

Сара улыбнулась его невольной иронии:

– Так Лаура говорит, что я только этим и занимаюсь.

– Ха! Ты только и делаешь, что прячешься. Вот уже два года. Думаю, что ты сама даже не знаешь, как среагируешь на нормальную жизнь. Останься здесь на неделю, Сара. Ради себя самой. Воспринимай это как испытание.

– Какое испытание?

Она даже подскочила, услышав голос Мака за своей спиной.

– Я думаю, Саре нужно провести здесь еще несколько дней и проверить, готова ли она вернуться в реальный мир.

– Мой мир так же реален, как и твой, Сайрес.

Он оставил ее замечание без внимания, разговаривая с Маком поверх ее головы, как будто Сары вообще не было в комнате.

– Ты знаешь, она уже давно нигде не останавливалась дольше чем на одну ночь. Пришло время расставить все по своим местам.

– Игра в домохозяйку еще неделю ничего мне не даст, – возразила Сара. – Это совсем другое. И кроме того, джентльмены, так уж обстоят дела со мной, с моими фобиями и всем прочим. Я не хочу меняться. – Черт бы побрал этого Сайреса, его профессорский склад ума завел его слишком далеко. Она ему не студентка, которая хочет, чтобы он формировал ее характер и направлял ее в течение всей жизни. – Мне нравятся мои фобии. Я не хочу больше окунаться в этот мир, где царят беспорядок, суматоха и неудачно подобранные носки. Я себя и такую люблю.

– Мы тебя тоже любим, – быстро согласился с ней Сайрес. – Вот потому и хотим, чтобы у тебя снова был постоянный адрес, чтобы мы могли чаще встречаться с тобой. Теперь все зависит от тебя. Попытайся это сделать. Мак поможет тебе. Не так ли, Мак?

Тот все еще стоял за спиной у Сары. Она не могла видеть его лица, когда он произнес:

– Я сделаю все, что пожелает Сара.

– Ха! Вот видишь, – воскликнул Сайрес, – я же говорил тебе, что он совсем не похож на Грега. Когда ты слышала, чтобы Грег говорил что-нибудь подобное?

– Это глупо. – Сара вскочила, слишком взволнованная, чтобы сидеть. Что это случилось с Сайресом? С чего это он поставил ее в такое неловкое положение? Она повернулась к Маку, чувствуя, как ее словно током пронизывает каждый раз, когда она на него смотрит. – Сначала я осталась, чтобы помочь, а теперь, оказывается, я остаюсь, чтобы вы мне помогали. Хватит – значит хватит. Мне не нужна помощь... мне нужно уезжать. – «Пока я еще могу», – добавила она мысленно, с отчаянием сознавая, что слишком много и бурно протестует.

И мужчины это тоже прекрасно понимали. Сайрес стоял и разглаживал невидимые складки на брюках.

– Ты всегда была слишком упрямой, даже в пику себе, но я верю, что Мак сможет переубедить тебя. А теперь я должен идти. Сюзанна ждет меня с чашкой горячего чая. – Он осторожно дотронулся до плеча Сары, поцеловал воздух у ее перепачканной щеки, затем пожал еще более перепачканную руку Мака. – Надеюсь, что увижу вас обоих на танцах в пятницу, если не раньше.

Мак бросил внимательный взгляд на Сару. Она выглядела такой робкой и смущенной, что он, прислонив костыли к стойке, раскрыл ей свои объятия, инстинктивно предлагая найти в них утешение, как если бы перед ним был кто-то из его детей. Но когда она безрассудно бросилась навстречу и прижалась к нему, пряча голову под его подбородком и уткнувшись лбом ему в грудь, все отцовские чувства мгновенно растаяли в огне страсти, которая вспыхнула в нем с силой бушующего костра. Мак чувствовал, как это пламя опалило его, буквально лишив всего кожного покрова, и до него наконец впервые дошел смысл слов, сказанных Сайресом. Что, если чудаковатый старик-профессор был прав? Что, если Сара уже готова остановить свое бегство? Эта мысль, вместе с ощущением ее тела в его объятиях, заставила его пошатнуться и еще крепче прижать ее к себе, чтобы обрести равновесие. Что, если она еще немного побудет на ранчо и решит, что пора остановиться и что ей не нужно больше никуда бежать? Что она избавилась от всех демонов, которые погнали ее в это одинокое путешествие? Он уже боялся обдумывать все возможности.

– Ты же понимаешь, Мак, правда? – спросила Сара, ее голос звучал приглушенно, а дыхание согревало его шею над треугольным вырезом рубашки.

– Конечно, понимаю. – Мак пытался успокоить ее, в то же время лихорадочно соображая, как перевести разговор на интересующую его тему, ведь он хотел, чтобы она осталась здесь еще ненадолго. Потому что для него вдруг стало жизненно необходимым, чтобы она осталась – ну хотя бы еще на несколько дней. – Сайресу есть где остановиться, – сказал он, слегка ослабив объятия и откинувшись назад, чтобы увидеть ее лицо. Ему захотелось разгладить морщинку у нее на переносице. – Если бы два дня, проведенных здесь, помогли увидеть вещи в новом свете...

Сара покачала головой.

– Мак, в пятницу я не буду другой.

– Может, и нет, – согласился он, осторожно нащупывая почву в разговоре и едва сознавая, что им движет. – Но если это так, то тебе ведь все равно, уезжать или нет? Я имею в виду, если ты действительно живешь как хочешь... Если только ты не убегаешь потому, что боишься...

– Не боюсь.

– Тогда останься на танцы. – Мак приложил большие пальцы рук к ее губам, чтобы сдержать уже рвущийся наружу протест, и заключил в свои ладони ее лицо. Она затихла, хотя ее губы слегка подрагивали, и он ощущал под пальцами их шелковистую нежность. – Я понимаю, что ты хочешь, но боишься остаться. Останься все-таки.

Да, подумала Сара, она боялась. Она боялась еще сильнее привязаться к этому человеку, к его сыновьям и к этой земле. Она боялась, что уже и так довольно сильно привязалась. Она пыталась унять дрожь, которая возникала каждый раз, когда Мак прикасался к ней.

– Я не боюсь, – солгала Сара.

– Докажи.

Увидев, как потемнели его глаза и в них сверкнул вызов, Сара поняла, что он это почувствовал. Тогда она упрямо вздернула подбородок. Она давала отпор, хотя и понимала, что Мак сейчас манипулирует ею так же, как делал до этого Сайрес. Может быть, она хотела, чтобы ее убеждали. Может, она хотела ухватиться за любую причину, чтобы остаться подле него. Еще хоть на несколько дней! Должно быть, ее чувства отразились на лице, потому что где-то в уголках его губ затаилась едва заметная торжествующая улыбка.

– Останься. – Он притянул ее к себе. – Ты заслужила отдых после этой тяжелой недели. И я был бы рад, если бы у меня появилась возможность потанцевать с тобой.

Сара снова задрожала, когда пряжка его пояса весьма интимно ткнулась ей в живот, а его бедра крепко прижались к ее бедрам. Она знала, что Мак почувствовал ее дрожь, потому что он широко улыбнулся.

– Но ты не можешь танцевать в гипсе, – сказала она. Она хотела произнести это твердым тоном, но получилось нежно и даже игриво. Как будто она уже уступила.

– Тогда останься, и будешь поддерживать меня в танце.

Сара освободилась из его объятий, пытаясь сохранить хоть какое-то достоинство, соглашаясь выполнить его просьбу. Она взяла костыли и протянула их Маку.

– Итак, если я останусь на этот грандиозный вечер танцев, то получится, что я позволю вам двоим самым бессовестным образом манипулировать мною, верно?

– Все правильно.

– О'кей.

Он с удивлением рассмеялся:

– О'кей?

– Ладно, я сдаюсь. – Она уперлась руками в бока и уставилась на него. – Что же, теперь ты будешь все время наблюдать за мной, да? Будешь ждать, что я рассортирую специи в алфавитном порядке или что-нибудь в этом роде...

Мак пожал плечами:

– Если не изменишься, значит, не изменишься. Сара, для меня это не имеет никакого значения. – Он даже не знал, что это были самые приятные слова, которые кто-либо говорил ей за всю ее жизнь.

Утром накануне танцев Сара отправилась к Либби. Она проехала по длинной дороге из гравия и припарковалась в тени старой плакучей ивы. Дом был бледного желтовато-коричневого цвета с белой отделкой, по которой не мешало пройтись свежей краской. Широкое крыльцо тянулось вдоль фасада, очень уютное и приглашающее войти. Все это местечко напоминало женщину, которая только что скинула туфли, расстегнула тугой пояс и вздохнула с громадным облечением.

Либби с матерью сидели на террасе за швейными машинками, стоявшими на металлическом столе. Ткань в красную клетку горкой лежала у них на коленях, накрывала стол и спадала на грубые доски пола.

– Утро доброе, Сара, – приветствовала ее Либби, когда та вышла из своего грузовика и направилась к женщинам. – Очень благодарны за помощь. Мы здесь уже начинаем нервничать.

– Не такая уж я хорошая швея, – сказала Сара. Она поднялась на ступеньки крыльца и с восхищением наблюдала, как Либби нажимала ногой на педаль и пропускала через машину летящий материал, игла только успевала ходить вниз-вверх.

– Нужно делать прямые швы, – сказала Либби, – чтобы только накрыть козлы и фанеру.

– В чем состоит моя задача?

– Как насчет какой-нибудь ручной работы? Нам еще нужно сделать вот такие маленькие чехлы в складку для подсвечников. – Либби встала и смахнула кучку лоскутков прямо в руки Сары. Как только та уселась в кресло-качалку рядом с ними, Либби весьма бесцеремонно бросила материал и образец ей на колени. – Попробуй. – Она положила на соседний деревянный столик иголку, нитки, ножницы и подушечку для булавок в виде яблока и вернулась к своей машинке.

Сара согласилась помочь женщинам приготовить последние украшения к празднику, после чего Либби с дочерью собирались «привести ее в порядок», как выразилась Ребекка. В малюсеньком гардеробе Сары не было ни вечернего платья, ни щипцов для завивки волос, ни украшений, ни соответствующей косметики, ни каких-либо штучек, которые, как полагает подросток, должны приличествовать такому событию, как летние танцы в Датч-Крике. Мать и дочь заявили, что они могут одолжить ей на вечер великолепное платье. Сара, предполагая склонность обеих к чему-то экстравагантному, слегка побаивалась.

– Хорошенькая у тебя экипировочка, – сказала Эдит, выплевывая изо рта булавки.

Все еще думая о склонности Либби к крупным бирюзовым драгоценностям, а Ребекки – к перекрашиванию волос, Сара не сразу сообразила, что Эдит говорила не об одежде, а о ее фургоне, на который указывала кивком головы.

– Мне он нравится, – ответила Сара, ловко прошивая первый кусочек материала.

– Всегда хотелось иметь что-нибудь такое на колесах для отдыха, – произнесла тихо Эдит.

– Правда, ма? – Либби оторвалась от машинки и взглянула на мать; ее васильковые глаза широко раскрылись. – Никогда об этом не знала.

– Да. Большое такое. С большой спутниковой антенной на крыше, которая ловила бы кучу каналов, с вращающимся креслом и с одним из тех крошечных холодильников, в которых есть малюсенькие лоточки с кубиками льда. – Ее машинка остановилась, и Эдит взглянула на грузовик. – Должно быть, это здорово – просто путешествовать по всей стране. – Ее голос замер, и через секунду материал в красную клетку снова плавно заскользил под ее руками.

Либби была так же удивлена, как и Сара, услышав подобное признание.

– Тебе бы хотелось так проводить время?

– Боже, да уже нет, больше уже нет... – Эдит поправила очки в металлической оправе, которые съехали ей на нос, и углубилась в работу.

Сара видела, что Либби заинтригована.

– Что ты имеешь в виду «больше уже нет»? Значит, ты все время мечтала путешествовать по стране?!

Какая нелепая мысль! Эдит Свенсон была всеобщей бабушкой, с ее легкими седыми кудряшками и пухлыми щечками, в строгом сером платье, доходящем ей до середины икр, обутая в твердые коричневые ортопедические ботинки. Глядя на нее, можно было сказать, что ее место исключительно на кухне, где она готовит яблочный пирог с корицей, по локоть погрузившись в тесто, а не за рулем мотоцикла и не во вращающемся кресле руководителя.

– Бывали дни, особенно когда ты, твой брат и сестренки были маленькими... – Она пожала плечами. – Просто, когда живешь на дороге, трудно преодолеть искушение попутешествовать.

Сара кивнула, с удивлением обнаружив родственную душу в жене фермера:

– Мне знакомо это чувство.

– А мне нет, – сказала Либби. – По правде говоря, Сара, я бы не смогла вести такой образ жизни, как ты.

– Это потому, что у тебя всегда был выбор, – сказала ее мать. – Я всегда заботилась, чтобы у тебя был выбор. В наше время, когда мы выходили замуж и рожали детей, у нас не было выбора, – объяснила Эдит. – Тебе это удалось. Никто и не ожидал от тебя ничего другого. Но ты... – она сделала паузу, чтобы обрезать нитку и закрепить ее около шва, – ты уехала учиться в колледж, путешествовала по Испании, годами была занята любимой работой, прежде чем выйти замуж и родить Ребекку. Все дело в том, какую свободу ты для себя выбираешь. – Она взглянула на грузовик. – И тогда тебя уже, может быть, не потянет в горы.

Женщины замолчали, и единственным звуком, нарушающим тишину, было жужжание швейных машинок. Сара задумалась над словами Эдит, пытаясь понять, какой выбор сделала она сама и был ли этот выбор правильным. Она отказывалась поверить заявлению Сайреса, что ее покойный муж в какой-то степени в ответе за то напряжение, в котором она так долго находилась. Ведь то, что Грег всегда любил чистый и опрятный дом, преступлением не назовешь. Но она не могла не сравнивать его с Маком. Как не могла и не думать о том, что, если бы не влияние Грега, она бы постепенно расслабилась, стала независимее и мягче, но вместо этого она становилась все жестче и жестче.

В конце концов, Маку не нужно крахмалить рубашки. Все расписание Мака умещалось на календаре, прикрепленном кнопкой к стене рядом с телефоном, и единственной пометкой на белых квадратиках июня была дата посещения врача для проверки зрения Якоба. Мак не разбивал клумб, на которых цветы подобраны по цвету и на фоне низкорослых флоксов обязательно должен расти более высокий львиный зев. Ей нравятся его мягкие рубашки с потертыми воротничками, и то, что вся домашняя работа выполняется не по расписанию, и то, что пестрое смешение роз, маргариток и тигровых лилий во дворе так приятно радует глаз. А что, если она посадит новые цветы, спрашивала себя Сара, как бы выступая в защиту дьявола, будет ли она все так же уверена, что рыжий цвет – это не оранжевый? И если когда-нибудь ей придется отвечать за рубашки Мака, не будет ли она настаивать на том, чтобы отделить зимние от летних, короткие рукава от длинных? Она не знала.

Сара перекусила нитку с излишней энергичностью, забыв про ножницы. Несмотря на свои протесты и заявления, что она не изменилась, не хочет меняться, что ей нравится ее образ жизни, она в течение всей недели втайне подвергала себя маленьким испытаниям. После позднего ужина оставляла в раковине грязную посуду, чтобы вымыть ее с утра. Затем шла к себе в спальню и тщательно анализировала, как она чувствует себя при том, что работа не доделана. Сара была нетерпелива в своей детской игре и в то же время, затаив дыхание, прислушивалась, не взывает ли к ней эта немытая посуда.

Работа на ранчо была тяжелой, физически намного тяжелее той, которую она выполняла в Денвере, но в ней напрочь отсутствовали та напряженная каждодневная рутина и тот стресс, который она вынесла из своей прошлой жизни. Сара понимала, что все это она навязывала себе сама, что все, чего она ждала, она ждала от самой себя, а не от других, но здесь все было совершенно иначе: другой стиль и темп жизни. Она еще не почувствовала, как внутри у нее появляется крепкий стержень вместо болезненного комка нервов. Неужели она изменилась за два года, даже не осознав этого?

Довольно, приказала себе Сара, чувствуя раздражение от таких мыслей. Это все потому, что здесь чужой дом и чья-то чужая жизнь. Вот почему ты оставила грязную посуду в раковине! Домашняя работа не так давит, когда знаешь, что можешь уехать в любой момент. Я не изменилась, твердо сказала себе Сара. Это всего лишь временное отклонение от нормы.

Черт! Она отвлеклась, ее пальцы автоматически втыкали и вытаскивали иголку, и складки постепенно расширялись. Сара схватила ножницы и начала распарывать швы, чтобы снова сделать ровные складки. Ножницы выскользнули у нее из рук, и острый металлический конец впился под ноготь большого пальца. Тут же появилась яркая капелька крови и запачкала материал, когда Сара резко отдернула руку.

– Либби, у тебя найдется что-нибудь, чтобы распарывать швы? – спросила она. – Иначе этими ножницами я отрежу себе палец.

Либби продолжала работать, даже не взглянув на нее:

– Что бы ты там ни натворила, не обращай внимания. Никто и не заметит. И так хорошо.

Хорошо? Сара бросила взгляд на кусочек материи с неровными швами. Капелька крови впиталась в ткань и стала неразличимой – круглая капелька красного цвета, потерявшаяся в этой клеточке. Действительно ли будет хорошо? А в ее жизни было когда-нибудь что-то хорошее? И будет ли? Она не знала. И ей было страшно, очень страшно разгадывать эту загадку.

Сара отложила ножницы, сделала новый узелок на конце нитки и продолжила с того места, где остановилась раньше, не обращая внимания ни на кровь, ни на оставшийся неровным шов.