Вслед за бригадой Молева начали прибывать и эшелоны резервной армии. Истребители ПВО полностью обеспечили безопасность выгрузки войск.
      Поставленные перед авиагруппой задачи были выполнены. Мы расстались с Григорием Пантелеевичем, но теперь уже навсегда. 23 февраля 1943 года он погиб в жесточайшем неравном бою... Урна с прахом дважды Героя Советского Союза, депутата Верховного Совета СССР генерал-лейтенанта авиации Кравченко замурована в Кремлевской стене.
      * * *
      Первое крупное с начала войны наступление советских войск под Москвой началось. Миф о непобедимости немецких войск стал развенчиваться в глубоких снегах Подмосковья зимой 1941/42 г. Дрогнули хваленые немецкие дивизии, оставляя на наших заснеженных полях мерзлые трупы, изуродованную технику и... огромные соломенные "галоши". Немецкая армия на Московском театре повсеместно отступает!
      На сорок втором километре большой проселочной дороги, идущей из города Клин в юго-западном направлении, есть деревня Теряево. Пересекаемая рекой Большая Сестра, она широко раскинулась вдоль большака. Справа, несколько выше деревни, в Большую Сестру впадает ее приток. Тут - высокие деревянные мосты. По ним движутся автоколонны немецких частей, оставивших под натиском наших войск город Клин. Летчики 6-го авиакорпуса ПВО, прикрывавшие наступление соединений Красной Армии, обнаружили скопление противника и немедленно сообщили об этом на центральный командный пункт противовоздушной обороны Москвы. Тут же докладываю данные разведки командующему ВВС генерал-полковнику авиации П. Ф. Жигареву. Спустя несколько минут он сам вызывает меня по телефону:
      - У Западного фронта сейчас нет никакого авиарезерва. Нанести удар по колоннам противника поручается вам.
      К этому времени уже стало известно - в автоколонне около пятисот машин. Голова ее приближается к населенному пункту Теряево. В воздух срочно поднимается авиаполк двухмоторных истребителей Пе-3. Летчики сбрасывают бомбовый груз на оба моста, из пушек и пулеметов обстреливают отступающего врага.
      Отступающего! Начал пятиться немец. Блицкриг лопнул окончательно. Мы наступаем! Нам еще много и долго наступать. Но ведь первый шаг самый трудный. И самый радостный.
      Вслед за Пе-3 на цель направляются полки пушечных истребителей, за ними имеющие реактивное вооружение. Не даем противнику ни минуты передышки. Работаем "колесом": полки сменяют в воздухе друг друга. Глубокие снега не позволяют неприятелю сколько-нибудь существенно рассредоточить части, попавшие под авиаштурмовку. И мы громим их с ожесточением, непрерывно, вплоть дотемна.
      Вечером на центральный командный пункт привозят фотоснимок. Сравниваем его с тем, что получили утром. Отлично поработали соколы! Вместо грозной колонны, отходившей утром в таком образцовом, чисто немецком порядке, - повсюду искореженные бронемашины, изувеченные пушки, сгоревшие автомобили. И трупы. Их много. На снимке они видны хорошо. Снимок сделан с малой высоты над Теряевом.
      Итак, советские войска продвигаются на запад. Приободрились наши люди, повеселели. Боевое напряжение отнюдь не снизилось, но как посветлели лица! 6-й авиакорпус по-прежнему зорко оберегает столичное небо. Вместе с тем его полки все чаще привлекаются к обеспечению боевых действий наземных войск. Приходится сразу решать по нескольку совершенно разнохарактерных задач. А усталости как-то не чувствуется. Иногда неожиданно ловлю себя: стал мурлыкать что-то, так это - полушепотом.
      За этим явно не командирским занятием и застал меня почтальон:
      - Поете, товарищ полковник? Фронтовики, говорят, в таких случаях пляшут, протягивает треугольничек - письмо.
      - Мне?
      - Так точно, вам.
      И верно мне. Читаю: полевая почта... Шокун... Уж не галлюцинация ли? Шокун - командир эскадрильи 34 иап погиб смертью храбрых на глазах у своих летчиков. Хорошо, во всех деталях помню, как это случилось.
      Во время очередного дежурства на центральном командном пункте обороны я получил приказ командования ВВС: произвести воздушную разведку лесного массива на волоколамском направлении. Там, по донесениям армейских разведчиков, сосредоточилась хорошо замаскированная крупная механизированная часть противника.
      Разведка для летчиков ПВО стала уже обычным делом. Отдал распоряжение командиру 34-го авиаполка - выслать в указанный район звено "мигов".
      Звено "мигов" слетало в указанный район. Капитан Алексей Николаевич Шокун, оставшийся на командном пункте за командира полка, доложил:
      - Противник не обнаружен.
      - Что? Не может быть! Сведения поступали с разных направлений. Наверное, пронеслись над лесом и курс на сто восемьдесят? Сейчас же повторить вылет. И чтобы звено повел настоящий командир. Понятно?
      - Так точно, понятно, - капитан несколько помедлил, видать, прикидывал, кого послать, потом произнес: - Разрешите мне лично возглавить разведку?
      - Разрешаю, - крайне необходимо иметь эти сведения.
      Шокун человек надежный. Мы с ним уже не раз вместе, крыло к крылу участвовали в воздушных боях. Я знал, что он выполнит задачу.
      Прошло пятьдесят долгих минут. Меня подозвали к телефону. Докладывал командир 34-го авиаполка майор Н. А. Александров, недавно сменивший на этом посту майора Рыбкина:
      - Механизированная группа немцев в указанном районе обнаружена. Капитан Шокун с боевого задания не вернулся.
      - Как не вернулся?
      Николай Александрович рассказал: самолет Шокуна, обстреливавшего немцев с пикирования, врезался в землю, объятый еще в воздухе пламенем. Два других истребителя получили повреждения.
      Погиб капитан Шокун, лучший командир эскадрильи 34-го... Погоревали. Помянули. Исключили из списков части... Война уносила много одаренных молодых летчиков. Почти каждые два-три месяца в частях сектора летный состав обновлялся процентов на девяносто. Атмосфера под Москвой продолжала накаляться.
      Как бы там ни было, а от капитана Шокуна действительно пришло письмо из прифронтового госпиталя. "Скоро поправлюсь, товарищ командир, - писал он, приеду в полк и все подробно доложу".
      Примерно через месяц мне позвонил командир 34 иап:
      - В часть прибыл капитан Шокун. Просит разрешения явиться к вам.
      - Сейчас приеду сам, - отвечаю. В гибели Шокуна, тьфу ты, мнимой конечно гибели, я считал повинным и себя. А он - жив-живехонек!
      Как радостна была встреча. Шокун все тот же - боевой, подтянутый, с этакими бесенятами в глазах. Вот только на левой руке осталось всего два пальца - большой и указательный. "
      Воскресший из мертвых" капитан рассказал.
      Лесной массив не подавал никаких признаков нахождения в нем неприятельских войск вообще, не то что механизированных. Ни одного дымка не поднималось над верхушками деревьев, хотя погода стояла довольно холодная. Может, и в самом деле лес пустой, - подумалось Шокуну. Но он отогнал эту соблазнительную мысль: донесения наземной разведки поступали ведь из разных мест. Нет, фрицы просто притаились. И капитан пошел па хитрость. Сделав вид, что разыскал в лесу что-то важное, он набрал высоту, перевел звено в крутое пикирование, приказал открыть сосредоточенный огонь по опушке леса. Противник ответил ураганной зенитной стрельбой. Один из снарядов разорвался за мотором истребителя комэска. Самолет сразу загорелся. Летчик потерял сознание...
      Очнулся Шокун в крестьянских санях, весь залитый кровью. Рядом сидел немецкий автоматчик.
      Потом его бросили в холодный барак к военнопленным. Ночью пленный санитар наспех сделал ему перевязку. Он же забрал документы для уничтожения. Петлиц на гимнастерке у Шокуна не оказалось. Утром гитлеровцы, прибывшие для допроса, не могли определить его воинское звание. Сам же он сказался рядовым летчиком, призванным из Гражданского воздушного флота. Видя тяжелое состояние нового пленного (у него девятнадцать ран), фашисты оставили его в покое.
      Сколько дней и ночей провалялся капитан с гноящимися ранами, без всякой медицинской помощи, он не знал.
      Только с каждым днем все яснее слышал гул приближающейся артиллерийской канонады. А однажды в барак ворвались разъяренные фашисты. Они объявили - все должны немедленно выходить на улицу. Затем в барак вбежали автоматчики и стали расстреливать тяжелораненых, ослабевших от истощения. Немецкий солдат пустил несколько коротких автоматных очередей в угол, где притаился Шокун. Смерть и на этот раз пощадила капитана.
      Вскоре послышалось русское победное "ура" и в барак вбежали советские автоматчики...
      - Есть кто живой? - спросил один из них.
      Капитан Шокун в ответ только еле слышно простонал.
      - Потом госпиталь. Теперь вот в части, - закончил свою страшную исповедь комэска. Чувствовалось, недоговаривает человек чего-то. Я поймал его тревожный взгляд, и он, склоня голову, произнес: - Почему же мне выразили недоверие? Ведь меня не допускают к летной работе, хотят демобилизовать, товарищ полковник. Да разве я виноват, что меня не расстреляли фашисты?
      По суровому лицу этого мужественного, волевого человека потекли слезы. Я, как мог, попытался успокоить капитана, обещая помочь...
      - Вот только где тебя пристроить, - я взглядом указал на его искалеченную руку, - она не позволит летать.
      - Нет! - горячо возразил летчик. - Позволит. Вот попробуйте. - И он сжал кольцом два пальца левой руки.
      Разжать их оказалось не так-то просто. Он их целыми днями упражнял.
      Шокун не потерял и летной квалификации. Я сам проверил его технику пилотирования на двухместном истребителе УТИ-4.
      Полковник Климов хорошо знал Шокуна. Он согласился с моим предложением, посоветовав повысить капитана в занимаемой должности. На следующий день я отдал приказ о назначении Шокуна заместителем командира 34 иап по летной части. На такое своеволие кое-где посмотрели косо. Но мы с командиром авиакорпуса настояли на своем. Шокун прошел всю войну. После нее, будучи полковником, командовал истребительным авиаполком...
      Однако я здорово отвлекся.
      Начало 1942 года, а вернее решительное наступление Красной Армии, принесло Москве серьезное облегчение. Враг был отброшен из Подмосковья на значительное расстояние. Начали постепенно возвращаться из эвакуации некоторые правительственные учреждения. Все реже слышался выворачивавший душу пронзительный вой сирен воздушной тревоги. Фашистское командование окончательно отказалось от массированных бомбовых ударов по Москве. Но одиночные бомбардировщики врага то тут, то там норовили прорваться к нашей столице. О расформировании 6-го авиакорпуса ПВО еще не могло быть и речи. Непосредственной, так сказать, чисто истребительской работы у нас стало заметно меньше. Зато неуклонно возрастало число и разнообразие боевых задач "по совместительству".
      Почему-то полковник Климов чаще всего поручал выполнение этих задач мне. Товарищи даже шутили: "Стефановский? Кто это? А, да это же замкомкора по военным делам..."
      - Вот черти, непосредственная противовоздушная оборона перестала для них уже быть военным делом, - смеялся Иван Дмитриевич, услышав от кого-то, что его заместители в шутку распределили свои обязанности - кто по внешним сношениям, кто по внутренним делам, а кто по хозяйственным вопросам.
      И верно, давая нам, начальникам секторов, те или иные поручения, Климов обычно придерживался определенной системы: меня, к примеру, неизменно посылал организовать боевые операции в помощь наземным войскам.
      Так было и на этот раз. Поступил приказ: непрерывным патрулированием прикрыть с воздуха кавалерийскую группу генерал-полковника Белова, продвижению которой мешает авиация противника. Район действий - квадраты такие-то, карта... и так далее, как во всяком приказе. Ставя задачу, Иван Дмитриевич в заключение сказал:
      - Знаешь, "мессера" там гоняются буквально за каждым всадником. Так что, Михалыч, гляди в оба.
      Мне выделили сводную авиадивизию: два полка на "яках" и один на И-16, часть из которых имела пушечное вооружение. Местом базирования стал только что освобожденный аэродром в Калуге.
      Ну и аэродромчик это был!.. Саперы успели разминировать только взлетно-посадочную полосу. Ширина ее - сто метров. Чуть отойдешь в сторону на фанерной дощечке красуется лаконичное: "Заминировано!"
      Расставили самолеты по обочинам полосы. Один летчик, шустрый такой, вихрастый паренек лет двадцати, не мог не побалясничать:
      - Умненько организовано. Идеальнейшие условия для отработки расчета на посадку. И главное - до предела упрощенная система оценок. Ни тебе три с плюсом, ни четыре с минусом. Всего два балла: или в столовку, или в гроб. Не правда ли, товарищ полковник?
      Ну что ему ответить, балагуру? Не будешь же доказывать: война, мол, трудности. Это и так все знают. Хохочу вместе со всеми и дополняю остряка:
      - Первая со ста граммами, вторая - без оркестра.
      И опять хохочут. Удивительный народ - наши летчики: как ни трудно, а вот дай позубоскалить.
      Патрулировать в указанном районе решил звеньями. Каждое очередное звено взлетает через тридцать минут - по графику, спущенному в полки.
      Уже ушли в воздух по три звена из первой и второй эскадрилий полка И-16. А обратно пока никто не вернулся. Командир полка тревожится. Да и я волнуюсь: если продолжать так же выпускать звенья, то к вечеру не останется ни одной машины. Как в прорву посылаю. Что же делать? Пока больше не посылать? Но ведь в таком случае приказ останется невыполненным.
      Командиры полков ждут решения. Понимают они - очень трудно мне сейчас: связи с вышестоящим командованием нет.
      - Будем вылетать по графику! - приказал, и как-то легче стало. Когда примешь решение - всегда так. Между двумя стульями долго не усидишь.
      Была ли у меня уверенность, что ушедшие на патрулирование машины вернутся? Была. Хотя и допускал, что могут вернуться не все: над конницей Белова постоянно кружили "мессеры", наши ребята не из тех, кто способен уклониться от боя. Что немцы сумели сбить все вылетевшие на задание наши истребители, - в это решительно не верил. Поэтому и посылал новых.
      И не ошибся. На последних литрах горючего вернулось одно звено. Его командир, разгоряченный недавним нелегким боем, доложил:
      - Задачу выполнил. Сбили двух "мессеров". Потерь нет. Повреждений на самолетах тоже.
      Командир другого звена сообщил по телефону с прифронтового аэродрома:
      - Сел на вынужденную. Не хватило горючки. Дрались с превосходящим противником. Сбито два немецких самолета. Погиб один наш лётчик.
      Дальше боевая работа шла с переменным успехом. Сбивали мы, сбивали наших. Задачу сводная дивизия все-таки выполнила - надежно прикрыла славных конников генерала Белова.
      И почти сразу новый приказ - назначен командовать смешанной истребительной авиадивизией, которая срочно направляется в помощь Северо-Западному фронту. Она состояла из трех авиачастей 6-го авиакорпуса ПВО Москвы: полк "яков", полк "мигов" и полк "харрикейнов".
      Командование Северо-Западного фронта готовилось к уничтожению окруженной в районе города Демянск значительной немецкой группировки, именовавшейся в прессе демянским котлом.
      Шел февраль 1942 года.
      Сводная авиадивизия вылетела на аэродром Ям-Едрово, находившийся недалеко от железнодорожной станции Бологое. Нас предупредили, что накануне эта станция подверглась массированному дневному удару с воздуха. Следовательно, жди повышенной активности вражеской авиации.
      В штабе командующего фронтом генерала Павла Алексеевича Курочкина мне сообщили - решено выбросить в центр демянского котла крупное соединение парашютистов. Возглавляет операцию командующий воздушнодесантными войсками дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант Глазунов. Перед авиадивизией истребителей ставилась задача: обеспечить беспрепятственное сосредоточение воздушнодесантных бригад, выброску их на парашютах в расположение противника, не допустить в намеченный район немецкую авиацию.
      Наши полки разместились на трех аэродромах: Ям-Едрово, Хотилово и Починок. Организовали непрерывное барражирование крупных групп истребителей над районом сосредоточения. Мы заботились о том, чтобы в случае внезапного налета противника на один из аэродромов два других немедленно оказали бы ему помощь, чтобы враг не смог блокировать ни один из наших полков.
      В Демянской операции у меня впервые появилась возможность организовать патрулирование намеченных объектов целыми эскадрильями истребителей - все авиаполки были полностью укомплектованы и личным составом и техникой. Думаю, что и немцы прознали об этом. Во всяком случае, они ни разу не проявили охоты помериться силами. Появлявшиеся отдельные разведывательные самолеты противника неизменно уничтожались находящейся в воздухе дежурной группой наших истребителей.
      Над районом сосредоточения десантных войск вскоре после прибытия авиадивизии стало так же спокойно, как и в глубоком тылу. Между тем первоначальный план заброски десанта пришлось пересмотреть. Слишком снежная стояла зима. Командование опасалось, что десантники, выброшенные на насыщенный немцами участок, не сумеют в большом снегу быстро собраться и будут легко уничтожены врагом. Поэтому почти в последний момент приняли решение: десантные войска забросить не по воздуху, а на лыжах, с разных сторон окруженной группировки противника.
      Для этого была выбрана темная ночь. Мне пришлось организовать еще и ночное патрулирование на все время проведения наземной операции.
      Десантники успешно выполнили поставленную перед ними боевую задачу. А мы, поднявшись с заснеженных полевых аэродромов, направились на свои базы под Москву.
      Опять началась будничная работа. Летчики прозвали ее ловлей блох. Дело в том, что гитлеровцы, окончательно отказавшись от воздушных бомбардировок Москвы, теперь предпринимали ежедневные разведывательные полеты. Они регулярно появлялись над районами сосредоточения наших армейских резервов, всегда шли на большой высоте, фотографировали интересующие их объекты и немедленно улетали. Перехватывать их и сбивать было весьма трудно. Поднятые по сигналам с постов наблюдения истребители не успевали набрать высоту, как разведчик, выполнив свою задачу, уходил за линию фронта. Пришлось заранее поднимать группы истребителей, держать их на разных высотах и при появлении противника наводить по радио на цель. Иногда в воздухе дежурило от двадцати до пятидесяти машин.
      Такая тактика позволила в большинстве случаев перехватывать и сбивать вражеских разведчиков. Однако некоторым из них все же удавалось произвести фотографирование и ускользнуть за линию фронта.
      Помнится, однажды мы совсем было заарканили неприятельский самолет и начали наводить на него наших истребителей. Еще несколько минут - и с ним будет покончено. А разведчик-то оказался опытным, еще издали засек приближающихся советских истребителей. Ушел в облака - и поминай как звали.
      Вот и ЧП. Надо докладывать начальству. Иду к генерал-лейтенанту артиллерии А. Д. Журавлеву - командиру артиллерийского корпуса ПВО, которому оперативно подчинена истребительная авиация. Наш КП от центрального командного пункта отделяет лишь стеклянная стена. Генерал выслушал мой доклад и пожал плечами: Плохо. Правда, сбить разведчика нелегкая задача. Наши артиллеристы это хорошо по себе знают.
      Журавлев говорил спокойно. Никакого разноса он, видимо, и не думал мне делать. Война есть война. Здесь всякое бывает. Но я лично сделал для себя определенные выводы из этого случая.
      * * *
      Командир авиакорпуса Иван Дмитриевич Климов (ныне генерал-полковник авиации запаса) всегда отдавал предельно краткие и четкие приказания. Так было и в этот раз.
      - Срочно вылетайте на авиазавод, - сказал он мне, - получите там полк облегченных "яков".
      Совершенно неожиданное задание. Идет война, я отвечаю за противовоздушную оборону Западного сектора столицы, и вдруг извольте - занимайся еще и перегонкой техники на фронт. Неужели для этого нельзя найти другого человека, ну хотя бы кого-то из командиров полков.
      Иван Дмитриевич словно угадал мои мысли, пояснил:
      - На заводе за самолетами очередь. И не малая. Пошлю командира полка, поставят его в хвост, сколько ждать придется? Вас же, Петр Михайлович, там знают, уважают. Столько машин у них испытали!.. Поди, и дружки-приятели есть...
      Нечего греха таить, и во время войны личные связи приходилось использовать. На приволжском заводе меня знали даже многие кадровые рабочие, не говоря уже о начальниках цехов и дирекции.
      Директор завода генерал Израиль Соломонович Левин встретил меня, как самого близкого человека, распорядился поставить еще одну кровать в своем кабинете.
      - Самолеты получишь, - сразу заявил генерал, - для обороны Москвы никаких очередей быть не может. Но обождать немного придется. Боевые машины, сам знаешь, не блины...
      В томительном ожидании прошли два дня. А на третий, ранним утром, в кабинете генерала зазвонил телефон. Я получил приказ в течение двух дней провести испытание облегченного самолета Як-1, составить подробный отчет и доставить его в Москву.
      За свою испытательскую практику мне часто приходилось облетывать машины в сжатые сроки, но чтобы за два дня... Ведь испытание нового самолета в нормальных условиях длится месяцами.
      Война спрессовала время. С лихорадочной поспешностью я приступил к полетам. Между заправками и осмотрами самолета писал отчет. Потом - короткий перелет в Москву.
      Только приземлился, ведя за собой длинную вереницу новеньких боевых самолетов, как сообщили - рассматривать отчет об испытаниях будет правительство. На следующий день меня вызвали в Кремль.
      Спокойная уверенность и подчеркнутая деловитость царили под сводами старинных палат. Шло заседание Политбюро. Присутствовали руководители Военно-Воздушных Сил, авиационной промышленности и конструкторы.
      Слово было предоставлено А, С. Яковлеву. Он коротко доложил о внесенных в конструкцию изменениях, которые позволили облегчить вес машин данной серии, повысить их маневренность. Говоря об увеличении скороподъемности, скорости, потолка, улучшении маневренности и взлетно-посадочных качеств самолета, А. С. Яковлев подчеркнул, что все это достигнуто не только за счет изменений, внесенных в конструкцию самой машины, но и за счет повышения мощности мотора, на котором по его распоряжению увеличили наддув.
      - Мотористы опасались идти по такому пути, - четко и несколько громче обычного докладывал Александр Сергеевич, - они боялись преждевременного выхода моторов из строя. Но тем не менее я решил взять ответственность за риск на себя, и результаты получились весьма положительные. Двигатель отлично отработал на форсированном режиме и на опытных машинах в процессе испытаний, и на серийных - непосредственно на авиационном заводе.
      Конструктор закончил свое выступление. Наступила небольшая пауза. Сталин молчал, медленно прохаживаясь по залу. Затем остановился и сказал:
      - Так почему же вы, самолетчики, занимаетесь моторами?! Что же тогда делает Баландин?
      Спустя много лет из книги А. С. Яковлева "Цель жизни" стало известно, чем закончился этот разговор в Кремле для заместителя Народного комиссара авиационной промышленности Василия Петровича Баландина...
      На совещании, о котором идет речь, рассматривались весьма актуальные задачи самолетостроения и боевого применения авиации.
      Дело в том, что в то время на фронте появился новый немецкий самолет Ме-109Ф с форсированным мотором. Для борьбы с ним требовался и соответствующий истребитель. На заседании сравнивались данные очередного "яка" с немецким "мессером". Наш имел летные характеристики не хуже. Як-1 вообще-то не уступал Ме-109Ф. Но неграмотная эксплуатация молодым летным составом частенько не позволяла сполна использовать силы этой машины, ее достоинства, заключенные в скорости, маневре и огне.
      Под конец заседания И. В. Сталин изложил точку зрения Политбюро по некоторым вопросам боевого применения авиации. Он говорил, что на фронте камуфлируют самолеты шероховатым слоем извести, это отнимает десять километров скорости; летают на максимальной скорости с полностью открытыми "юбками" моторных капотов и створками маслорадиаторов, это тоже отнимает километров пятнадцать; под плоскостями подвесили реактивные снаряды, что отнимает минимум двадцать километров; фонарь кабины летчика в боевых условиях открыт, что также снижает скорость на двадцать - двадцать пять километров.
      - Мы, - продолжал И. В. Сталин, - подготовили проект постановления, в котором обязываем авиаторов: снять с поверхностей боевых самолетов кустарное маскировочное покрытие и делать это только в заводских условиях, убрать с плоскостей истребителей эрэсы; летать на максимальных скоростях с "юбками" и жалюзи маслорадиаторов, установленными по потоку, а также с закрытым фонарем кабины. Вот вы, товарищ Стефановский, опытный летчик-испытатель, скажите, разве не так испытывают самолеты в НИИ? Как вы смотрите на наш проект постановления?
      Взоры всех присутствующих обратились в мою сторону. Неожиданно заданный вопрос вначале поставил меня в тупик. Но, собравшись с мыслями, я ответил, что все мероприятия, предусмотренные постановлением, значительно повысят скорость наших боевых самолетов.
      - Вот только последний пункт, - заметил я, - следовало бы, на мой взгляд, изменить - о закрытии фонаря. Это повлечет за собой значительное увеличение потерь из-за неосмотрительности летчиков в воздухе...
      И. В. Сталин пристально посмотрел на меня:
      - Поясните, пожалуйста.
      И я стал пояснять свою мысль. Плексиглас, выпускаемый нашей промышленностью, темный, как пивная бутылка. Фонарь в полете забрызгивается маслом, на солнце растрескивается, покрываясь разными узорами, и совершенно теряет прозрачность. Кроме того, фонари на наших самолетах не имеют обзора назад, их нельзя сбросить в случае аварии. На пикировании они не открываются. Летчик поврежденного в бою самолета лишается возможности покинуть неуправляемую или горящую машину. В то же время на самолетах "Кертис" Р-40, "Томагаук" имеется прекрасный фонарь. Он выполнен из отличного плексигласа, открывается в любом промежуточном положении. На самолете установлена специальная система аварийного сброса фонаря кабины в полете. На этих машинах летный состав дерется без всякой опаски и с закрытым фонарем.
      Мне показалось, что мои доводы убедили всех, и я на минуту остановился. Тогда один из присутствующих руководителей министерства авиационной промышленности попросил разрешения задать вопрос:
      - Вы утверждаете, что наши самолеты имеют плохой обзор, а разве обзор у немецких "мессершмиттов" лучше?
      Вопрос был явно рассчитан на ликвидацию всех моих доводов.
      - Да, у немецких обзор не лучше, и тем хуже для них! - ответил я с горячностью. И тут же рассказал вспомнившийся мне случай. Это произошло во время штурмовки вражеской мотомеханизированной колонны, прорвавшейся к городу Белый в период октябрьского наступления немцев под Москвой. Мне удалось тогда незаметно пристроиться к колонне вражеских машин и сбить одну из них буквально на глазах двенадцати фашистских летчиков. И ни один из фашистов, по-видимому, не заметил меня.
      - Вот что значит плохой обзор у истребителя, - закончил я.
      Меня не прерывали, терпеливо выслушали. И. В. Сталин тут же попросил Поскребышева соединить его с директором завода, производящего плексиглас для самолетных фонарей.
      Связь сработала мгновенно. Сталин предложил директору завода резко повысить качество плексигласа.
      - Сколько вам потребуется времени для перестройки производства? - спросил Сталин. - Полгода? Даю вам месяц сроку. И чтобы новый плексиглас был не хуже, чем на "кертисе" и "томагауке". - Трубка с легким звоном легла на место.
      - А вы, товарищ Яковлев, - обратился он к Александру Сергеевичу, немедленно улучшите обзор фонаря кабины назад и сделайте на нем аварийный сброс. Нам же, товарищи, - заключил И. В. Сталин, - придется изменить проект постановления, оговорить в нем, что для приобретения навыков полетов с закрытым фонарем кабины обязать летчиков закрывать его в полете вне сферы действия истребителей противника.
      Вскоре качество плексигласа было улучшено, формы фонаря на всех серийных самолетах изменены и сделано приспособление для аварийного сброса. Так просто и быстро решился очень важный вопрос борьбы с новыми фашистскими самолетами.
      * * *
      Авиаторы, зенитчики, прожектористы, связисты - все воины противовоздушной обороны Москвы с честью выполнили задачу, поставленную перед ними Коммунистической партией и Советским правительством. Они сорвали преступный, человеконенавистнический замысел фашистских погромщиков, не дали им разрушить с воздуха любимую Москву - столицу первого в мире социалистического государства.
      Генерал Журавлев как-то назвал летчиков бедовым народом. Есть на Руси такие выражения - бедовый народ, бедовые люди. Бедовые значит бывалые, многоопытные, мужественные, до дерзости смелые;
      При обороне московского неба наши летчики проявили невиданный массовый героизм. Память народная свято хранит немало беспримерных подвигов, совершенных в те суровые дни и ночи. Но советским людям известны еще далеко не все имена героев.
      О некоторых из них уже рассказано подробно. О других постараюсь сказать хотя бы коротко.
      Читатель уже знает, что 11-м истребительным авиационным полком командовал подполковник Г. А. Когрушев. Прекрасный летчик, человек огромного мужества, он всегда находился в гуще воздушного боя, вдохновляя подчиненных личным примером. Истинными мастерами воздушных схваток в полку зарекомендовали себя командиры эскадрилий капитаны Николай Григорьевич Кухаренко и Константин Николаевич Титенков, командир звена лейтенант Владимир Дмитриевич Лапочкин, летчик Степан Яковлевич Верблюдов. Фашистские стервятники не выдерживали их стремительных, дерзких атак.
      Полк майора А. С. Писанко имел на вооружении маневренные, но уже устаревшие самолеты И-153 "чайка". И вот авиаторы, непрерывно ведя кровопролитные воздушные бои, собственными силами модернизировали свои боевые машины. Под нижними плоскостями они смонтировали установки для четырех реактивных снарядов с каждой стороны. Самолет помимо "штатных" четырех скорострельных пулеметов стал иметь и восемь "сверхштатных" крупнокалиберных эрэсов. Такое довооружение прекрасно зарекомендовало себя как в воздушных боях с вражескими бомбардировщиками, так и при штурмовке живой силы и боевой техники противника.