Стефановский Петр Михайлович
      Триста неизвестных
      Литературная запись Г. И. Григорьева
      Аннотация издательства: Автор книги Герой Советского Союза генерал-майор авиации П. М. Стефановский - военный летчик-испытатель 1-го класса. Служению в авиации он отдал свыше тридцати лет жизни. Более трехсот крылатых машин различных типов - от первых отечественных с поршневыми двигателями до реактивных истребителей и бомбардировщиков - испытал в воздухе Петр Михайлович Стефановский. Он также пилотировал и испытывал многие военные самолеты зарубежных стран. В годы Великой Отечественной войны П. М. Стефановский по заданию Ставки Верховного Главнокомандования сформировал из летчиков-испытателей несколько истребительных авиаполков и возглавил один из секторов ПВО Москвы. В воздушных боях на подступах к столице он лично сбил несколько вражеских самолетов. О трудной и опасной работе летчиков-испытателей, о подвигах крылатых богатырей в годы суровых военных испытаний и рассказывает книга "Триста неизвестных". Рассчитана она на широкий круг читателей.
      Содержание
      Глава первая. Небесные Колумбы
      Глава вторая. Самолет-звено
      Глава третья. За скорость, высоту, дальность
      Глава четвертая. Нужен ли самолету хвост?
      Глава пятая. Скоростные бомбардировщики
      Глава шестая. Вне видимости земли
      Глава седьмая. Штопор
      Глава восьмая. Генеральная проверка
      Глава девятая. Творцы грозных машин
      Глава десятая. Накануне
      Глава одиннадцатая. Война грянула
      Глава двенадцатая. Полк Степана Супруна
      Глава тринадцатая. Летающие танки
      Глава четырнадцатая. Испытание огнем
      Глава пятнадцатая. Крылатый щит Москвы
      Глава шестнадцатая. Эра реактивных
      Глава семнадцатая. В строю
      Примечания
      Глава первая. Небесные колумбы
      Рано наступившая зима 1931 года плотно укрыла искрящимся снежным покрывалом обширное Ходынское поле. Здесь, на Центральном аэродроме Москвы, расположилась авиационная бригада Научно-испытательного института Военно-Воздушных Сил Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
      Напряженная работа самого крупного в стране испытательного авиацентра идет обычным порядком. Взлетают самолеты, кружат над аэродромом, садятся. Возвратившись на землю, летчики горячо обсуждают выполненные полеты, спорят о достоинствах и недостатках испытываемых машин.
      Нам, молодежи, недавно влившейся в ряды испытателей, все здесь кажется необычным, чуть ли не фантастичным.
      Профиль использования новичков пока не был определен. Их внимательно изучали: опыт каждого, технику пилотирования, характер и волевые качества, физические данные.
      Мы с нетерпением ожидали решения командования института. Хотелось летать.
      * * * "
      Назначить на тяжелый бомбардировщик ТБ-1..." Вновь и вновь перечитываю короткую строчку приказа и все больше недоумеваю: я же истребитель, по призванию и по опыту. Налет достаточный. Контрольные полеты на Р-1 и Р-5 здесь, в институте, выполнил с оценкой "отлично". И вдруг... на бомбардировщик! За что?
      Надо идти к начальству. Буду возражать, спорить. Должны же все-таки учитывать профиль подготовки и наклонности летчика, считаться, наконец, с его желанием. Еще работая в школе инструктором, я мечтал о больших скоростях и высотах, о лихих боевых маневрах. А может быть, школьные-то полеты и подвели. Прямо скажу: было дело, перехлестывал. Надоедало изо дня в день выполнять одно и то же - летать с курсантами по кругу и в зону. Простора хотелось, в строевую часть тянуло. А подобру туда не отпускали. Вот и... Да и один ли я бесшабашничал... Нет, бомбардировщик из меня не получится. Сокол и в неволе уткой не станет...
      Такую речь надумал сказать, но начальника НИИ в тот день, как на грех, не оказалось на месте. В Управление ВВС вызвали. Решил зайти в летную комнату. Едва перешагнул порог, как кто-то из летчиков с иронией бросил:
      - Внимание, товарищи! Представляю нового летчика-бомбовоза.
      От неожиданности я, кажется, даже отступил на шаг. Откуда он знает, ведь приказ подписан всего несколько часов назад? Испытатель (фамилию его запамятовал), словно угадав мои мысли, расхохотался:
      - Да у тебя, Стефановский, сейчас не лицо, а копия приказа по Научно-испытательному институту! - Но тут же уже серьезно спросил: - В бомбардировщики, значит?
      - В бомбардировщики...
      - Вот и отлично! Наконец-то настоящим летчиком-испытателем станешь.
      Товарищи, находившиеся в комнате, окружили меня. Кто-то похлопал по плечу, кто-то пожал руку. Со всех сторон слышалось:
      - Поздравляю, Петро!
      - Нашего полку прибыло!
      - Радоваться надо, а он нос повесил.
      Не спалось мне в ту ночь. Одолевали разные думы. Тяжелых воздушных кораблей я не знал, вернее, не летал на них. Сжился, сердцем сжился с маленькими, юркими, послушными в воздухе истребителями. В Каче освоил "мартинсайд", И-2бис, Р-1, Р-5. О полетах на бомбардировщиках даже не помышлял. Не знаю, с кого началось, но у многих летчиков-истребителей было предвзятое отношение к тяжелым, с виду неуклюжим самолетам. Тогда, в пору массового увлечения покорением пятого океана, почти все мы бредили бешеными скоростями, петлями Нестерова, "кавалерийскими" атаками в поднебесье. Я тоже мечтал об этом. И вдруг... на бомбардировщик.
      Вспомнился наш качинский "аврушка" ("Авро-504К"). Какие только выкрутасы не выделывали на нем! Хотели взять от него больше, чем он мог дать. Нас, конечно, не миловали за это. И в моей карточке учета взысканий и поощрений появлялись неприятные для меня строчки.
      Гибель молодого летчика-инструктора Юркевича, не посчитавшегося с возможностями "аврушки", несколько отрезвила нас, научила уважать авиационную технику, не подхлестывать ее там, где она уже не может дать большего. Но стремления штурмовать новое, неизведанное у нас не убавилось. Истребитель, рассуждали мы, - это боец, а без риска и смелости в бою невозможно добиться победы.
      ..."Бомбер" так "бомбер". Пришлось сесть за книги, беседовать с инженером, знакомиться с оборудованием пилотской кабины ТБ-1. Порядки в НИИ ВВС только внешне выглядели "домашними", без особых строевых строгостей. На самом деле здесь они были, пожалуй, более четкими, чем в летной школе. На каждый день мы получали определенное и довольно трудоемкое задание.
      Постепенно я увлекся изучением новой техники. Но к истребителям тянуло по-прежнему.
      И все-таки судьба сжалилась надо мной. Мне разрешили полетать сначала на И-3, а затем на цельнометаллическом истребителе А. Н. Туполева И-4 с мотором М-22. Самолет оказался без нижнего полукрыла. Это новшество инженера В. С. Вахмистрова вначале обескуражило меня: ведь усложняется техника пилотирования. Однако решил лететь. Едва успел после взлета осмотреться, как оказался уже на высоте трех тысяч метров. Замечательный самолет! А как легко выполнять на нем фигуры! До чего он послушен в управлении!
      После посадки у меня возникло недоумение: для чего мне, бомбардировщику, разрешили полеты на истребителях. Ответ на этот вопрос пришел много позже.
      Наша страна строила большой Воздушный Флот, создавала многоцелевую военную авиацию. Особенно бурно развивалось многомоторное самолетостроение. В войсках в сжатые сроки образовывались специальные бомбардировочные части. Советские авиаконструкторы разрабатывали все новые, более совершенные образцы большегрузных боевых самолетов. Каждый из них, прежде чем поступить в серийное производство или пойти на слом, всесторонне, безжалостно экзаменовался в НИИ ВВС Красной Армии. Поэтому все летчики института должны были уметь пилотировать и легкие и тяжелые машины.
      Впоследствии мне приходилось в течение дня поднимать в воздух по нескольку самолетов различных классов и назначений. Вот почему тогда, в январе 1932 года, мне перед первым полетом на тяжелом бомбардировщике разрешили слетать на истребителе: чтобы сразу почувствовал разницу в технике пилотирования этих машин и понял - испытатель должен быть всесторонне подготовленным летчиком.
      С типичным представителем испытателей-универсалов я познакомился перед первым полетом на ТБ-1 (с двумя моторами М-17). Встретились мы на аэродроме. Коренастый, в добротном комбинезоне на лисьем меху, он с добродушной улыбкой на крупном обветренном лице выслушал мой доклад о прибытии в его распоряжение и махнул рукой в сторону самолета. Залезай, дескать, чего там официальничать.
      Это был Валерий Павлович Чкалов. Не тот, конечно, Чкалов, имя которого вскоре узнала вся страна, весь мир. В летных кругах о нем отзывались тогда как о крайне своеобразном, но отличном летчике, рубахе-парне, замечательном товарище. Я как-то сразу поверил ему, своему первому инструктору в тяжелой авиации. Такой отдаст все, что знает сам, не станет распекать из-за мелочей, не выставит перед начальством, если где промашку дашь. Да и какие промашки можно допустить на этом аэроплане? Лег на маршрут, установил скорость и следи за курсом, подправляй на снос.
      ...Мы заняли свои места в кабине. Чкалов как бы между прочим спросил:
      - Истребитель?
      - Истребитель.
      - Тогда поехали.
      На взлете Валерий Павлович плавно прибавил оборотов обоим моторам, и тяжелая машина легко, без напряжения поднялась в воздух. За штурвалом Чкалов сидел спокойно, словно за чашкой чая. "Оно и понятно, подумал я, - к чему волноваться: бомбардировщик устойчив в воздухе, не вильнет, не кувыркнется, как ястребок..."
      Совершенно неожиданно самолет вошел в глубокий вираж. А до земли было метров триста, не больше. Безупречно выполнив несколько фигур, Чкалов резко поднял нос корабля, плавно убрал газ и перевел машину в крутое пикирование. Что он делает, черт! Земля стремительно приближается. С беспокойством и укором смотрю на своего инструктора: мы ведь не на истребителе! А он "пьет чай".
      Вот уже до земли не более пятидесяти метров...
      Деревенские домишки, разрастаясь, лезут в глаза. Еще секунда - и...
      Взревев моторами, самолет рванулся вверх, легко развернулся и перешел в горизонтальный полет.
      В голове у меня - сумбур. Бомбардировщик, а такой маневренный! С восхищением смотрю на Чкалова.
      - Понял? - спрашивает он, широко улыбаясь. В ответ согласно киваю головой.
      - Давай сам.
      Так сразу? А инструктор уже полностью освободил штурвал:
      - Ну!
      Высота - триста метров. Закладываю не менее глубокие виражи, потом поднимаю нос самолета, плавно сбрасываю газ и по-чкаловски энергично бросаю машину в пикирование. Кажется, не самолет несется вниз, а сама земля мчится ему навстречу. Не ощущаю ни громадных размеров, ни тяжести корабля. Высота уже сто пятьдесят, сто метров... Пора! Самолет пружинисто ломает кривую полета и взмывает вверх.
      - Хорошо! - по-волжски окая, одобрил Валерий Павлович. - Понял. Иди на посадку.
      После второй посадки Чкалов освободил командирское кресло, и лицо его снова расплылось в улыбке.
      - Лети сам, - сказал он. - Мне тут делать нечего.
      Так я стал летать на тяжелых воздушных кораблях. Предвзятость к ним как рукой сняло. Уверовал в громадные машины, полюбил их, хотя они и не всегда отвечали взаимностью.
      Во многих воздушных передрягах пришлось побывать мне за долгую летную жизнь. Не раз земля неудержимо неслась навстречу моему покалеченному самолету. В такие моменты всегда вспоминались чкаловские "крестины". И сразу прибывало сил, мгновенно остывал возбужденный мозг, быстро возникало единственно верное решение. Полет с В. П. Чкаловым открыл мне дорогу в большую авиацию, в бескрайнее небо, круто изменил мою летную судьбу. Я навсегда стал военным летчиком-испытателем.
      * * *
      Путь летчика-испытателя тернист, процесс становления - труден. Непрестанная учеба. Ночные бдения над учебниками и научными трудами, чертежами, схемами и расчетами. Изучение материальной части и оборудования новых самолетов - по инструкциям и "на ощупь" - в конструкторском бюро, в сборочном цехе завода, на аэродроме. Учеба непосредственно в воздухе, в самом полете: от взлета до посадки стараешься понять "душу" машины, ее норов, молниеносно фиксируешь и анализируешь свои ошибки и тут же исправляешь их, стараешься "заглянуть" за расчетные конструкторские "от" и "до". И в этом круговороте растешь, набираешься знаний и навыков. Сами они не приходят. Их надо брать везде и всюду, а прежде всего у более опытных товарищей.
      Немалую роль в моем формировании как испытателя многомоторных самолетов сыграл Андрей Борисович Юмашев. Об этом незаурядном летчике я много услышал, как только пришел в Научно-испытательный институт Военно-Воздушных Сил. О его полетах ходили прямо-таки легенды. Андрей Юмашев спешно заканчивал государственные испытания опытного экземпляра четырехмоторного бомбардировщика ТБ-3 конструкции А. Н. Туполева (с двигателями М-17). Срочность задания объяснялась тем, что самолет был уже принят на вооружение и на двух авиационных заводах выпускался серийно. Предполагалось наладить массовое производство этих машин, чтобы оснастить ими бомбардировочную авиацию.
      Испытания проходили трудно. У опытного экземпляра частенько отказывали моторы в полете. Нам, находившимся на аэродроме, несколько раз доводилось видеть, как Юмашев, прекратив выполнение задания, спешно заводил свою огромную белую машину на посадку с одним, а то и с двумя неработающими двигателями. Мастерство, с каким Андрей Борисович сажал "обессилевший" самолет, приводило нас в восторг. Мы завидовали ему. И каждому хотелось поближе познакомиться с этим мужественным человеком, мастером техники пилотирования.
      В строевых бомбардировочных авиачастях, оснащенных самолетом ТБ-1, произошло несколько летных происшествий из-за отказа в полете одного из двигателей. Вообще-то, этот корабль при среднем полетном весе свободно летал без снижения с одним исправным мотором. Но большие нагрузки на органы управления и, что самое главное, отсутствие у некоторых командиров экипажей необходимого опыта полетов в таких усложненных условиях приводили к неприятностям. Случались даже катастрофы. НИИ ВВС получил задание провести испытания и разработать инструкцию по пилотированию самолета ТБ-1 с одним работающим двигателем.
      Когда меня вызвали к командиру бригады Адаму Иосифовичу Залевскому, я никак не предполагал, что выполнение этого задания поручат именно мне. Особых заслуг у меня еще не было. Только налет часов я имел значительно больший, чем другие молодые летчики, и научился детально анализировать поведение самолета в воздухе. Определив испытательную программу, комбриг приказал:
      - Проект инструкции напишете сами.
      Испытания прошли без особых осложнений. Подготовленную мною инструкцию кое-где подправили и представили начальнику Военно-Воздушных Сил Я. И. Алкснису. Он решил лично проверить, насколько приемлемы для строевых частей разработанные институтом рекомендации.
      Якова Ивановича Алксниса я впервые увидел еще в 1926 году, будучи курсантом ленинградской Военно-теоретической школы летчиков. Потом несколько раз встречал его в Каче. Он, бывший пехотинец, учился там на летчика. Теперь этот человек удивительной судьбы летал уже мастерски.
      И вот руководитель Военно-Воздушных Сил страны подходит вместе с военинженером 1 ранга Павлом Александровичем Хрусталевым к нашему самолету. Быстренько выстраиваю экипаж, командую "смирно" и докладываю о готовности корабля к полету.
      - Вольно! - привычно и властно произносит Алкснис, но тут же переходит на совершенно другой, я бы сказал, отцовский тон разговора: - Посмотрим, как будете выписывать свою инструкцию в воздухе.
      Начальник ВВС занял правое кресло, Хрусталев, предварительно осмотрев самолет, сел рядом с бортмехаником. Даже удивляюсь себе: на борту начальство, а нисколько не волнуюсь. Правду говорят "старики" - с Алкснисом всегда так: своим присутствием он не сковывает людей, а побуждает их к четкости и уверенности в действиях.
      Безгранично преданный своему делу, Яков Иванович решительно и настойчиво насаждал в авиации крепкую воинскую дисциплину, требовал от авиаторов аккуратности и исполнительности, всячески развивал у подчиненных разумную инициативу и самостоятельность.
      Высокий, со светло-серыми глазами на продолговатом бледном лице и черными как смоль волосами, Я. И. Алкснис был всегда подтянут, ходил в безукоризненно подогнанной форме. Он пользовался огромным авторитетом, вызывал у нас даже некоторый трепет. Если кому и доставалось от него, то по заслугам. Вместе с тем Яков Иванович не забывал и поощрять отличившихся.
      ...Даю полный газ. Все быстрее бежит самолет по полосе, оторвался от земли - взлетели. Набрав заданную высоту, перевожу машину в горизонтальный полет. Стрелка указателя скорости - на одной строго установленной цифре. Попеременно выключаю то один, то другой двигатель. Летим без снижения.
      На лице Алксниса - бодрящая улыбка. Он дает сигнал на посадку.
      На кратком разборе полета начальник ВВС одобрил инструкцию, похвалил ее авторов. Товарищи от души поздравляли нас с успехом.
      - А бомбер-то из тебя неплохой получился, - кольнул Залевский, вспомнив мои возражения против перевода на бомбардировщики.
      Вскоре меня назначили командиром головного серийного самолета ТБ-3 для снятия с него летных характеристик. В начале тридцатых годов отработка летных данных производилась по спидобарографу, который мы в шутку прозвали обезьянкой. Прибор воспроизводил колебания высоты и скорости полета. То был строгий контролер, фиксировал любую ошибку, любое отклонение от заданного режима.
      Таких отклонений я пуще всего боялся: с одной стороны, хотелось как можно лучше выполнить задание, с другой - оправдать похвалу Я. И. Алксниса. Эти несколько разноречивые мотивы - сознание долга и честолюбие - преследовали все-таки одну цель, побуждали к сосредоточенности в полете, пунктуальности в расчетах. Снятая в воздухе спидобарограмма походила скорее на чертеж, выполненный с помощью рейсшины, чем на автоматическую запись скоростей и высот.
      После моих успешных полетов - сначала с Я. И. Алкснисом, а затем самостоятельно - для снятия летных характеристик с ТБ-3 - на меня обратил внимание Андрей Борисович Юмашев. С тех пор стал он моим заботливым наставником.
      Спустя некоторое время НИИ ВВС поручили обучить полетам на ТБ-3 командиров авиачастей Дальневосточного Особого военного округа. В числе четырех испытателей А. Б. Юмашев взял и меня. Под его руководством я прошел превосходную школу командира тяжелых воздушных кораблей.
      * * *
      Серый зимний день. Полетов нет: высота нижней кромки облаков всего около тысячи метров. Летчики занимаются каждый своим делом: один читает конспект, другой учебник, третий делает в блокноте какие-то расчеты. Все неразговорчивы, злы. Нелетные дни в последнее время стали слишком частыми. Я тоже этим недоволен: позарез нужен хотя бы один день, чтобы завершить программу испытаний.
      Открылась дверь, и вошел посыльный. Меня вызывали в штаб. "Сейчас какое-нибудь общественное поручение подкинут", - подумал я.
      В штабе мне приказали срочно готовить свой ТБ-3 к полету. Вот те раз!
      - Будем нашу технику показывать иностранной делегации, - сказал комбриг Залевский.
      - Иностранной? - удивился я.
      - Да, итальянской. И принесло же их именно сегодня, когда...
      - Что, облака низковаты?
      - Какие к черту облака! - неожиданно вспылил комбриг. - На истребитель некого посадить!
      - А Чкалова?
      - Уже сидит. На губе сидит твой Чкалов. - И Залевский снова зашагал по комнате.
      - А Анисимов? - подсказываю опять.
      - В командировке Анисимов.
      Александр Фролович Анисимов - самый близкий друг Валерия Павловича возглавлял истребительную группу НИИ ВВС. Этого плотного, выше среднего роста человека с добродушным лицом любили все. И хотя он был значительно выше нас по воинскому званию и занимаемой должности, мы запросто называли его Сашей. Летным искусством Анисимова восхищался даже Чкалов. Он был действительно непревзойденным мастером техники пилотирования. Летал легко, непринужденно, фигуры высшего пилотажа выполнял исключительно чисто. Чкалов старался подражать Анисимову, стремился освоить его приемы, но преуспеть в этом так и не смог. Не давалась ему анисимовская плавность, нежность полета. Характер был, видать, круче.
      Не раз друзья допытывались у Александра Фроловича:
      - Вот, скажем, иммельман {1}, как ты начинаешь выполнять его на И-5?
      - Да обыкновенно, - с улыбкой отвечал Саша. Он вытягивал горизонтально правую руку и, имитируя голосом рокот набирающего обороты мотора, пояснял: Разгоняем такую скорость, какую может дать самолет в горизонтальном полете. Голос его крепчал, рокотание резко усиливалось, словно двигатель перешел на режим максимальной мощности. - Затем - дзынь! - Рука быстро и круто загибалась вверх, и ладонь заворачивалась в обратную сторону. - И иммельман готов.
      Большего от него нельзя было добиться. Некоторые мало знавшие Сашу ребята утверждали даже, что он-де боится конкурентов и, стараясь скрыть свои секреты, простачком прикидывается. Чепуху они, конечно, говорили.
      Просто Александр Фролович не умел передавать другим тонкости своего летного мастерства. А может быть, он и сам их не замечал.
      Александр Анисимов был, как говорится, рожден для полетов. Валерий Чкалов - тоже. Но каждый из них обладал только ему присущим летным почерком, блестящими, неповторимыми способностями.
      ...Комбриг Залевский действительно оказался в тяжелом положении. Демонстрировать перед итальянской делегацией высший пилотаж на новом истребителе И-7 с мотором М-17 было некому. Потому Батя и бушевал.
      - В гражданское вырядились, - с возмущением говорил он об иностранцах. - А вышагивают так, словно каждый лом проглотил. Сразу видать - военные... Вот и воспитывай тут бдительность! - И совершенно неожиданно Батя вдруг крикнул мне: - Чего торчишь? Я, что ли, буду готовить твой самолет к вылету? Марш на стоянку!
      Наш ТБ-3 находился уже в полной готовности. На "приколе" его держала лишь облачность. Если бы она чуть поднялась, мы тут же взмыли бы в небо заканчивать прерванную программу высотных испытаний.
      На экипировку экипаж, затратил всего несколько минут. В летном обмундировании с парашютами за плечами не спеша идем к самолету. Рассказываю товарищам о том, что слышал от комбрига про итальянцев.
      Смотрю, кто-то сломя голову, прямо по снежной целине, несется нам наперерез. Комбинезон распахнут, шлем - набекрень, парашют - в руках. Конечно же Чкалов! Догоняет. Улыбаясь, по-мальчишески радостно кричит:
      - Амнистия вышла! Но Батя сказал, что в другой раз он в случае чего прибавит мне пару-тройку суток.
      Любит Чкалова Адам Иосифович Залевский, ценит. Потому и держит в ежовых рукавицах, не дает спуску.
      Валерий зыркнул глазами вверх:
      - С тысячу будет? - Это он о границе нижней кромки облаков.
      - Не больше.
      - Хорошо, - проокал Чкалов. - Ох и хорошо! Ну, чего тянетесь? Шире шаг, бомбовозы! Покажем иностранцам русский характер!
      Валерий был весь - порыв, неудержимое стремление вперед и ввысь. Были бы крылья - тут же от нас ринулся бы в небо. Именно в этот момент я так выпукло и многогранно увидел его - волжского богатыря с широченной душой и молодецкой удалью, с неутолимой жаждой летать и неукротимым стремлением совершать что-то необыкновенное.
      Чкалов понимал, что уж сегодня-то он сможет развернуться вовсю. Выполнение фигур высшего пилотажа на минимальной высоте будет его главным козырем. Но только нынче, во время показательных полетов. А завтра, в обычной рабочей обстановке, его за это не только не похвалят, а накажут - те самые трое суток подкинут.
      В назначенное время мы запустили моторы и прямо со стоянок пошли на взлет. Внизу, на фоне чистого снега, чернела группа людей, ради которых каждый из нас обязан был взять от машин все, на что они способны, полиостью отдать полету свои знания, опыт, силы, волю.
      Чтобы я не мешал Чкалову выполнять пилотаж на вертикалях, мне предложили работать на стометровой высоте. Поэтому не довелось видеть, какие фигуры выписывал Валерий. Да и обстановка не позволяла отвлекаться. Когда под самолетом всего сто метров, особенно не развернешься на тяжелом четырехмоторном корабле. И все-таки надо было что-то показать итальянцам, чтобы стереть с их лиц так запомнившиеся надменные улыбки.
      Решаюсь делать глубокие виражи вокруг сбившихся в кучку иностранных наблюдателей и сопровождающих их наших представителей. Накренив самолет на 60-70 градусов, описываю одну за другой замкнутые кривые в горизонтальной плоскости. Ровно, без натуги гудят моторы. Сдается, не машина кружится над заснеженным полем, а аэродром под ней, превратившись в огромную белую тарелку с черным узорчиком в центре... Вспомнилось чкаловское "чаепитие". Кстати, где он? Жаль, не вижу его. Время полета подходит к концу. Неужели придется садиться, не сумев сделать ничего особенного. А что, если?.. Руки сами потянулись к рычагам управления двигателями. Два из них смолкли, винты их замерли. На двух моторах проношусь над иностранцами, делаю крутой разворот и захожу на посадку.
      Следом за мной садится Чкалов. Нас представляют руководителю итальянской авиационной делегации.
      - Мы объехали всю Европу и Америку, - говорит он, - но таких самолетов и таких летчиков, как ваши, нигде не видели. Ни один тяжелый самолет в мире не делает столь глубоких виражей, не обладает такой маневренностью.
      Не знаю, достаточно ли искренне высказался итальянский генерал, но прежней надменной улыбочки на его лице уже не было. Лишь синяя жилка учащенно пульсировала на виске.
      Вскоре советские летчики еще более внушительно продемонстрировали растущую мощь нашей тяжелой бомбардировочной авиации. Это произошло на первомайском воздушном параде, над Красной площадью.
      Летную группу НИИ ВВС возглавлял комбриг А. И. Залевский. Незаурядный летчик, волевой командир, душевный товарищ, он пользовался всеобщим уважением и непререкаемым авторитетом. Его и любили и побаивались. Безжалостно требовательный к себе, он строго относился и к нам. Тем не менее со всеми радостями и печалями мы шли к нему, нашему "Адаму".
      Внешность у Адама Иосифовича была броская, запоминающаяся: атлетическое телосложение, рост выше среднего, крупное, до красноты обветренное волевое лицо, изборожденное морщинами. Он напоминал могучее, кряжистое дерево северной части Руси. Широко расставленные ноги походили на могучие корни, крепко вросшие в землю. Такого человека нелегко положить на лопатки.
      Благодаря А. И. Залевскому я "прославился" еще до парада. Поводом послужил мой внушительный рост.
      Приехавший к нам начальник ВВС РККА Я. И. Алкснис почему-то прежде всего поинтересовался, хорошо ли нас кормят.
      - Хорошо, товарищ начальник, - ответил комбриг и с серьезным видом, хотя это была, конечно, шутка, добавил: - Вот только Стефановскому положенной нормы не хватает.
      - Выдавать ему по две порции, - видимо занятый своими мыслями, механически произнес Алкснис.
      И стал я с того дня "двупаечником". Ох, и злословили по этому поводу ребята!
      ...На параде нашу эскадрилью тяжелых бомбардировщиков вел А. Б. Юмашев. Самолеты с яркими красными звездами на килях шли волна за волной. Их гигантские тени то и дело перечеркивали многолюдную Красную площадь. Как потом писали газеты, иностранные представители были удивлены и потрясены: откуда у русских взялась такая воздушная мощь.
      После воздушного парада всех его участников пригласили в Кремль на прием. На следующий день начальник ВВС произвел разбор. Он сообщил, что правительство высоко оценило наши действия, поблагодарил за службу. В заключение указал на недостатки, имевшие место при подготовке к параду.
      Строевые части ВВС в массовом порядке переходили на цельнометаллические самолеты. В разведывательную авиацию поступали машины новых образцов. На аэродромах давно исчезли и голландские разведчики "Фоккер" ЦЕ-4, и отечественные Р-1 и Р-2. Не очень долго летал также выпущенный малой серией цельнометаллический самолет конструкции А. Н. Туполева Р-3 с мотором Лорен-Дитрих.
      Из наших первых боевых самолетов дольше всех оставался в строю только разведчик и легкий бомбардировщик Р-5.
      Вскоре коллектив авиаконструкторов Центрального аэрогидродинамического института (ЦАГИ) под руководством Андрея Николаевича Туполева разработал и построил трехместный цельнометаллический самолет-разведчик Р-6 с двумя моторами М-17. Машина сразу привлекла к себе внимание руководителей Военно-Воздушных Сил. Располагая теми же двигателями, что и бомбардировщик ТБ-1, она при значительно меньшем весе и габаритах обладала высокими по тому времени летными качествами, имела почти круговую огневую оборону. К тому же самолет легко летал на одном моторе.
      Разведчик Р-6 стал поступать на вооружение в воздушно-разведывательные части. НИИ ВВС РККА поручили переучивание летного состава на новую материальную часть и инспектирование разведполков, уже летавших на самолетах Р-6. Среди летчиков института я одним из первых освоил пилотирование Р-6 из обеих кабин. На это у меня ушел всего один день. Тут я окончательно понял дальновидность нашего командования, решительно взявшего курс на подготовку в институте летчиков-универсалов.
       
      Глава вторая. Самолет-звено
      Самолет-истребитель обладает высокими летными данными, хорошей маневренностью. Но ему присущ и один, очень существенный недостаток - малая продолжительность полета. Задачу - как, за счет чего увеличить его полетное время - до сих пор продолжают решать авиаконструкторы.
      В тридцатых годах эта проблема была особенно острой. Ею занимались во всех странах, имевших военную авиацию. Выносились самые различные предложения. Большинство из них предусматривало увеличение на истребителях запаса горючего. Но ведь это лишний груз. Самолет становится менее маневренным. Истребитель превращается в самодвижущуюся мишень. Какой-то заколдованный круг.
      Талантливый советский авиаконструктор, инженер высшей квалификации Владимир Сергеевич Вахмистров пошел по другому, совершенно неизведанному пути. Он предложил увеличить радиус полета истребителя за счет... горючего, имеющегося в баках бомбардировщика.
      В. С. Вахмистров рассчитал, что два истребителя И-4 с убранными нижними полупланами, укрепленные с помощью специального приспособления на плоскостях тяжелого бомбардировщика ТБ-1, могут выполнять "совмещенный" с ним полет. Три соединенных на земле самолета, по мысли конструктора, должны взлетать и лететь при всех их четырех работающих двигателях. Излишняя при этом нагрузка на бомбардировщик компенсируется дополнительной тягой двух двигателей истребителей. Летные качества соединенных самолетов не только не ухудшатся, а даже улучшатся. Во время совмещенного полета истребители питаются горючим из баков бомбардировщика. На заданном рубеже (или когда этого потребует обстановка) они отделяются от ТБ-1 с полной заправкой горючего и продолжают полет самостоятельно, ведут бой, возвращаются на базу. В этом случае дальность полета истребителей увеличивается по меньшей мере в два раза.
      Но тут возникло препятствие. И-4 - цельнометаллические полуторапланы. При размещении на крыльях ТБ-1 их нижние плоскости слишком близко располагаются к воздушным винтам бомбардировщика. Малейшее смещение истребителей в полете может привести к катастрофе.
      Владимир Сергеевич Вахмистров нашел ошеломившее всех решение: он снял с И-4 нижнюю плоскость, превратив бывший полутораплан в подкосный моноплан с высокорасположенным крылом. Поистине гениальное всегда просто!
      Так возникла и тут же практически укрепилась идея самолета-звена. В зарубежной авиационной литературе в ту пору и намека не было на что-либо подобное.
      Приступили к сооружению строенного самолета. Надо было видеть, с каким увлечением, с каким энтузиазмом трудились люди.
      На каждой плоскости ТБ-1 установили по три фермы из прочных металлических труб. Две, передние, покороче - для крепления оси шасси И-4, третья - длиннее: она предназначалась для удержания хвоста истребителя в горизонтальном положении. Передние крепления имели замки бомбодержателей, которые открывались из кабины бомбардировщика, задние - из кабин истребителей.
      По специально сооруженным накатам истребителей водрузили на плоскости бомбардировщика, закрепили их на замки в трех точках, образовавших равнобедренный треугольник. Для выполнения первого полета на самолете-звене был скомплектован отборный экипаж. Командир - Адам Иосифович Залевский, на месте второго пилота - конструктор инженер Вахмистров. Самолеты-истребители пилотировали Валерий Чкалов и Александр Анисимов.
      Задача испытаний состояла в определении устойчивости и степени управляемости соединенных самолетов на взлете и на маршруте. Следовало также разобраться, как они будут вести себя после разъединения в воздухе: сохранит ли бомбардировщик управляемость, если от него отделится лишь один истребитель, а второй по каким-либо причинам останется на его плоскости.
      Наступило 31 декабря 1931 года. Не только экипаж самолета-звена, весь летный и инженерный состав института не скрывал своего волнения. Сегодня решится - получит идея Вахмистрова путевку в небо или ей, как и многим другим экспериментам, уготована судьба стати лишь интересным историческим случаем.
      О том, как протекал этот полет, говорилось много. Спустя некоторое время и я был вынужден вникнуть в его детали, самолет-звено стал и моим коньком.
      Перед самым вылетом - он производился с подмосковного аэродрома неожиданно поступило распоряжение: инженера Вахмистрова поместить в кабине переднего стрелка, обязанности второго пилота будет выполнять командир эскадрильи Андрей Родионович Шарапов.
      Соединенные самолеты взлетели хорошо и перешли в набор. На расчетной высоте в строго установленное время Залевский подал Шарапову сигнал - отцепить истребителей. Следовало сначала открыть задние замки, чтобы освободить хвосты И-4, затем - передние: дать им возможность обрести самостоятельную подъемную силу и отделиться от бомбардировщика. Рукоятки, с помощью которых открывались передние замки, располагались внизу, в проходе между первым и вторым летчиками. И Андрей поторопился: на самолете Чкалова он раньше заднего замка открыл передние.
      Чкалов тут же почувствовал: хотя шасси и освобождено, хвост по-прежнему "на привязи". Стремительно растет подъемная сила. Сейчас последует петля вокруг закрепленного хвоста и... Валерий Павлович мгновенно оценил создавшееся положение и немедленно среагировал. Он резко дал руля, открыл крепление заднего замка и, сильно вогнув колесами верхнюю обшивку бомбардировщика, унесся в свободный полет.
      Истребитель Анисимова все еще находился на крыле бомбардировщика. Вопреки ранее высказанным опасениям ТБ-1 сохранял вполне достаточную управляемость. Поэтому последняя задача испытаний оказалась выполненной в числе первых.
      При отцеплении самолета Анисимова Шарапов действовал уже хладнокровно. Разъединение прошло благополучно.
      Владимир Сергеевич Вахмистров после этого полета затаил некоторую неприязнь к Андрею Шарапову. Хотя сам убедился, что в конструкции нужно произвести ряд переделок. Прежде всего, механизм разъединения самолетов он перенес в кабины истребителей. Теперь летчики подвешенных машин, получив команду на отрыв, сами открывали хвостовые замки и с помощью руля глубины удерживали самолеты на двух передних точках. Для полного отрыва им надо было только взять на себя ручку управления. Передние крепления сразу размыкались, и истребители, оторвавшись от плоскости ТБ-1, поднимались метров на десять вверх, несколько отставая от бомбардировщика.
      В процессе этих доработок меня и назначили командиром "цирка Вахмистрова" - так наши летчики с чьей-то легкой руки стали величать самолет-звено. В этом названии было и восхищение созданной Владимиром Сергеевичем боевой воздушной "единицей в трех лицах" и некоторая толика юмора. Полет самолета-звена и впрямь напоминал что-то вроде циркового аттракциона. ТБ-1 нисколько не утратил своих качеств из-за размещенного на его плоскостях добавочного оборудования, выполнял в полете все эволюции, вплоть до глубоких виражей. Освободившись от истребителей, он вел себя, как обычный серийный бомбардировщик.
      Не обошлось, правда, и без циркачества. Вспоминается такой случай.
      Задание выполнялось обычное - отрабатывалась техника отрыва истребителей от бомбардировщика. ТБ-1 пилотировал я. Вторым пилотом был Михаил Александрович Нюхтиков. На истребителях находились В. К. Коккинаки и И. Ф. Гроздь.
      Летим. Пришли в заданный район. Даю команду своим "седокам" отцепляйтесь! Самолет Гроздя забалансировал на передних креплениях. А почему Коккинаки дергается в кабине и, словно сумасшедший, шурует рулями? Увлекся я разгадыванием его "манипуляций", а про Гроздя забыл. Он же по-прежнему балансирует, ждет сигнала на отрыв.
      С Коккинаки вскоре все стало ясно: приняв команду отсоединиться, он, со всей его медвежьей силой, рванул рукоятку расцепления и... оборвал трос хвостового замка. А теперь вот летчик создает рулями перегрузки, чтобы оторвать замок, удерживающий хвост истребителя, и любой ценой отделиться от нас.
      Но не тут-то было. Истребитель, как припаянный, сидит на нашей плоскости. Катастрофа кажется неизбежной. Бортмеханик (жаль, забыл его фамилию) рвется на подвиг: хочет влезть на крыло, по-пластунски добраться до хвоста истребителя и открыть замок. Запрещаю: поток воздуха мгновенно сорвет его с крыла. Второй пилот Миша Нюхтиков, мой однокашник по качинской школе, предлагает стрелять из нагана, чтобы пулей перебить злосчастный замок. Тоже мне снайпер нашелся! Еще в Коккинаки угодит.
      А звено летит. Гроздь, не получив последней команды и ничего не подозревая о случившемся, продолжает балансировать. Отпусти его - станет еще хуже: с одним истребителем на плоскости ни за что благополучно не сядешь. Да и поломкой, пожалуй, не отделаешься.
      Лихорадочно работает мозг. Нервы напряжены до предела. Что же предпринять? Правда, горючего еще много. Надо держаться поспокойнее, все хорошенько обдумать. Время еще есть.
      И тут пришла наконец спасительная мысль. Правда, такого решения еще никто не принимал - не было подобного примера. Но и ситуации такой тоже никогда и ни у кого не создавалось.
      Мысль воплотилась в окончательное решение.
      - Будем садиться втроем, - сообщаю экипажу. - Все по местам.
      Теперь и Изюзеф Феликсович Гроздь разобрался в случившемся. Даю ему понять - что бы ни случилось, держись до конца: садиться будем вместе. Он кивает в ответ: понял.
      Снижаемся. Все идет хорошо. Тревожит одно: выдержит ли шасси ТБ-1 посадку с таким весом?
      Плавное касание. Самолет бежит по полосе. Шасси не подвели! Вдруг - удар, треск! Неужели машина ломается? Да нет! Вот она и скорость потеряла, остановилась. И тут возникло острое беспокойство за Изюзефа - не сорвался ли он с плоскости? Глянул в его сторону и обмер. Истребитель повис на задней треноге крепления и раскачивается. Вверху в такт ему болтается летчик. Одним словом - цирк Вахмистров.
      В первую очередь освободили Гроздя. Обняли, расцеловали. Как-никак он больше всех натерпелся страху. А могло быть и хуже. Дело в том, что на пробеге, когда руль глубины из-за потери скорости потерял эффективность, истребитель, хвост которого не был закреплен, начал сползать с плоскости бомбардировщика. Задняя ферма крепления, наклонившись под углом тридцать градусов, прорвала фюзеляж И-4 и уперлась в спинку сиденья летчика. Нос истребителя неестественно задрался. Будь при посадке толчок посильнее, самолет Гроздя сорвался бы.
      Испытания самолета-звена продолжались. Они показали, что В. С. Вахмистров нашел верный способ увеличения полетного времени истребителей. Рассмотрев выработанные институтом рекомендации, командование ВВС и Народный комиссариат обороны (НКО) приняли решение вооружить самолетами-звеньями одну из авиабригад.
      Перевооружение проходило быстро. Летный состав успешно овладевал полетами на строенных самолетах. Переучиванием занимались летчики-испытатели НИИ ВВС. Вскоре авиабригада стала вполне боеспособной.
      Однако и техника не стояла на месте. Отживал и истребитель И-4. На смену ему пришел самолет Н. Н. Поликарпова И-5 с мотором М-22. Этот маневренный биплан легчайшего веса обладал отличной скороподъемностью. В. С. Вахмистров немедленно начал переделывать конструкцию своего "цирка". Теперь на ТБ-1 вместо И-4 размещались И-5. Испытания показали, что конструктор вполне справился с задачей. Новый вариант строенных самолетов получил название "Звено-1А".
      Но и оно просуществовало недолго. Как ни безотказен был ТБ-1, он тоже сходил со сцены. Советское тяжелое самолетостроение, получившее в результате индустриализации страны хорошую материально-техническую базу, за короткий срок освоило серийное производство четырехмоторного бомбардировщика ТБ-3.
      Владимир Сергеевич вновь сел за расчеты. Глубоко убежденный в правильности избранного им пути, он верил, что новая авиационная техника позволит еще больше увеличить радиус полета истребителей. Творческие поиски позволили конструктору объединить вместе четыре самолета. На бомбардировщик ТБ-3 установили три истребителя И-5: по одному на плоскостях и один на фюзеляже. Громадина получилась невиданная, но летала она здорово.
      Правда, Вахмистров не решился поднимать в воздух сразу всю "этажерку". В первом полете бомбардировщик нес двух истребителей, во втором одного. Потом подняли всю четверку. В самолетах, расположенных на плоскостях ТБ-3, находились летчики-испытатели В. К. Коккинаки и И. Ф. Гроздь. Истребителем, закрепленным на фюзеляже, управлял летчик-испытатель Томас Павлович Сузи.
      Результаты превзошли наши ожидания. Норой мне казалось, что пилотирую не "Звено-2А" (так назывался вариант счетверенных самолетов), а ТБ-3 в его первозданном виде. Бомбардировщик был послушен и мягок в управлении при выполнении всех элементов полета. Никаких неудобств не испытывали в воздухе и истребители. Они весьма свободно отрывались от своего носителя.
      Это в воздухе. А вот на земле хлопот оказалось более чем достаточно. Особенно с И-5, что размещался на фюзеляже. Очень тяжело и неудобно было поднимать его на бомбардировщик. На разработку и конструирование специальной механизации времени не хватало. Отсутствовали и технические возможности, истребителя затаскивали на спину бомбардировщика почти вручную, под дружное "раз-два - взяли...".
      Вот почему при дальнейших испытаниях самолет Томаса в воздухе не стартовал. Он сидел, как цыпленок на клушке, обрел на ТБ-3 постоянную "надаэродромную" стоянку.
      С каждым новым полетом задачи испытаний усложнялись. Настала пора снять со "Звена-2А" летные характеристики, установить, может ли бомбардировщик-носитель в комбинации с тремя истребителями развивать максимальную скорость.
      Погода стояла неважная. Высота нижней кромки облаков не превышала тысячи метров. Имея необходимый опыт, я принял решение пилотировать "Звено-2А" по приборам, пробить облачность и на высотах две, три, четыре тысячи метров последовательно выполнить горизонтальные площадки для замера максимальных скоростей.
      Полет "звена" в сложных метеорологических условиях выполнялся впервые. Иногда побалтывало, но вот облака остались внизу. Видимость на высоте оказалась "миллион на миллион". По моему сигналу все семь моторов заработали на полную мощность. Стрелка указателя скорости поползла вверх.
      Вдруг раздался взрыв! Сердце замерло, по спине побежали мурашки. В воздухе ничто так не страшит летчика, как внезапный, незнакомый звук, а тем более взрыв. Мелькнула мысль - не мотор ли взорвался? Если не на моем самолете, то на каком-либо из истребителей. Глянул вправо, влево - все шесть пропеллеров крутятся. А седьмой? Седьмой наверху, его не видно. Может, горит уже?
      Подошел Владимир Сергеевич, показал на левую плоскость. Только теперь я заметил у самого фюзеляжа рваную дыру. О максимальных скоростях, снятии характеристик не могло быть и речи. Конструктор в сердцах махнул рукой.
      Я сбавляю обороты моторов, прикидываю, сколько времени потребуется на пробивание облаков. Бортмеханик сует мне записку: "Продолжай испытания. Вахмистров". С чего бы это? А дыра в крыле? Смотрю и глазам не верю: дыры уже нет, на блестящем дюрале темнеет какая-то заплата. Как скоро он умудрился ее залатать! И чем?
      Но раздумывать некогда. Опять даю всем моторам полный газ. Не проходит и минуты, как получаю сильный тумак в спину. Оглядываюсь и вижу красное, перекошенное от нечеловеческой натуги лицо Владимира Сергеевича, налитые кровью глаза. Он кивает на рычаги подачи газа. Моментально уменьшаю обороты двигателей и снова оглядываюсь. Вахмистров показывает рукой - иди на посадку.
      На земле все стало ясно. В момент резкого увеличения скорости у истребителя, закрепленного на фюзеляже, сорвался кок - обтекатель втулки воздушного винта. Пролетев возле моей головы, он с огромной силой ударил в носок крыла и пробил обшивку. Вахмистров сразу понял, в чем дело. Не желая прерывать испытания, он своим телом закрыл пробоину. Но как только двигателям снова был дан полный газ, сильная воздушная струя вдавила стоявшего на четвереньках Владимира Сергеевича в середину крыла. Почувствовав нестерпимую боль в боках, он не нашел никакого другого средства общения со мной, кроме собственного увесистого кулака.
      После нелегкой, но благополучной посадки среди летчиков, как всегда, начался "банк". Обсуждалась самая свежая, самая злободневная тема: как бы вели себя члены экипажа "Звена-2А", если бы их командира, товарища Стефановского, "чуток коком тюкнуло"? Летчики размещенных на плоскостях истребителей переглянулись. Один из них сказал:
      - Немедленно стартовал бы в воздухе. Не в корыстных целях, разумеется, а для того, чтобы облегчить конструкцию "звена", повысить аэродинамические качества ТБ-3.
      - Вот зубоскалы, - задумчиво произнес другой летчик, тот, что сидел в верхнем истребителе. - Треп трепом, а урок извлечь нужно. Я бы, пожалуй, выключил двигатель своего самолета, вылез из него, пробрался по фюзеляжу в бомбардировщик и заменил бы командира.
      Это было сказано Томасом Сузи. И я не сомневаюсь, что в предположенной остряками ситуации он поступил бы именно так. "
      Звено-2А" вполне оправдало свое назначение. Однако Вахмистров продолжал дальнейшие поиски. Ему пришла мысль использовать истребитель, размещавшийся на фюзеляже ТБ-3, в качестве пятого двигателя бомбардировщика. Это значительно увеличивало мощность винтомоторной группы носителя, а следовательно, ускоряло доставку двух других машин к рубежу их старта. Но мешало одно: крылья и хвостовое оперение верхнего самолета создавали излишнее сопротивление. Тогда конструктор снял их.
      Он даже хотел установить в кабине бомбардировщика управление сектором газа надфюзеляжного истребителя. Тогда бы отпала необходимость иметь на нем летчика.
      Но от этой идеи пришлось временно отказаться. Сначала требовалось узнать, как будет вести себя в воздухе новая конструкция, определить ее практическую пригодность. Поэтому никаких переделок производить не стали, начали готовиться к полетам в прежнем варианте - с летчиком в верхнем истребителе. Только вот не нашлось охотника сесть в его кабину. Помню разговор с одним испытателем, опытным, бывалым человеком.
      - Если трусишь, откровенно скажи, - говорю ему.
      - При чем здесь трусость? - отвечает он. - Я летчик, а не водитель воздушной торпеды.
      - Так ведь крепление надежное, никакой силой не сорвет.
      - Ну а коли сорвет, тогда что? Сортали-мортали? Пустая затея, вот что я тебе скажу.
      Выручил новичок, недавно зачисленный в истребительный отряд НИИ ВВС. Молодой непоседа сам пришел ко мне и представился:
      - Летчик Супрун.- Немного смущаясь, продолжил: - Возьмите в ваш экипаж, товарищ командир. На верхний.
      - На бескрылку-торпеду?
      - Точно. Интересно же...
      Ему, Степану Супруну, все было интересно. Когда я согласился его взять, он немедля облазил самолеты, все не только осмотрел, но и ощупал. Хваткий парень, подумалось мне. А Степан уже торопит:
      - Чего тянем, лететь надо. Не скисла бы погода.
      Скорее начать испытания стремились и конструктор. и все члены экипажа. Но наше горение оказалось дымом без огня. Случайный подбор мощности, редукции и винтов нисколько не улучшил летные качества "Звена-5". Новая конструкция была начисто отвергнута.
      В конце концов эта участь постигла весь комплекс вариантов самолета-звена с верхним размещением истребителей. Главная причина - в огромной затрате времени и сил, особенно людских, при накатке истребителей на плоскости бомбардировщика.
      Между тем Степан Павлович Супрун обрел славу самого отчаянного парня среди наших молодых летчиков-испытателей.
      * * *
      Владимир Сергеевич Вахмистров не сдавался. Раз трудно и неудобно накатывать истребители на бомбардировщик, значит, надо их подвешивать под его крылья. Задача продления летного времени истребителей оставалась прежней, менялся лишь метод ее технического решения.
      Наиболее подходящим для подвески оказался самолет конструкции Д. П. Григоровича - моноплан с низко расположенным крылом. Он носил секретное название "зет", поскольку был вооружен 75-миллиметровыми реактивными пушками.
      Вахмистрову пришлось изрядно повозиться с подвеской "зетов" к бомбардировщику. Эти самолеты имели большие неубирающиеся шасси и не "подвешивались" под носитель. Как ни мудрили с системой крепления - ничего не получалось. Опустить ее мешали шасси "зета", приподнять - его винт и крыло самого бомбардировщика. Владимиру Сергеевичу пришлось смастерить оригинальную ферму со свободным ходом. Подвешенный под крыло истребитель касался колесами земли. На разбеге толчки, вызываемые неровностями взлетно-посадочной полосы, амортизировались шасси ТБ-3 и "зетов", а также гасились фермой крепления.
      Едва разрешилась проблема взлета, как возникла новая. Друг при разбеге, амортизирующая ферма оказалась врагом в полете. Тяжелый бомбардировщик долго не пропилотируешь с двумя "хлюпающими" под плоскостями самолетами. Конструктор преодолел и это препятствие: устроил приспособление, обеспечивающее жесткое закрепление истребителей сразу после взлета. Почувствовав, что "звено" отделилось от земли, летчики "зетов" должны немедленно отдавать ручку от себя. Их самолеты мгновенно закреплялись на нижних передних и задних стопорах фермы.
      От летчиков-истребителей требовалось определенное искусство, чтобы не упустить момента для такого движения. Это надо было делать сразу после отрыва, когда скорость еще невелика. Иначе при наборе высоты истребители будут прижаты к носителю и лишены всякой возможности стартовать в воздухе.
      Именно так получилось во время первого взлета нового "Звена-3". Когда колеса ТБ-3 отделились от земли, более опытный летчик Гроздь отдал ручку от себя и застопорил свой самолет в нужном нижнем положении. Коротков же прозевал момент отрыва и неправильно поставил рули глубины. Собственная подъемная сила подбросила истребитель в крайнее верхнее положение и прижала его к носителю. Я это почувствовал по поведению ТБ-3. И крепко обругал Короткова.
      Возможность такой ошибки предусматривалась при подготовке к полетам. В этом случае мне надлежало набрать две тысячи метров высоты и поднять нос корабля почти до посадочного угла. Поскольку нагрузка на квадратный метр площади крыла у истребителя значительно больше, чем у бомбардировщика, то он должен и скорость потерять раньше, быстрее свалиться на нос.
      Одно, правда, в расчет не принималось: возможность возникновения в такой момент тряски хвостового оперения от слишком сильных возмущений воздуха на больших углах атаки.
      Необходимая высота достигнута. ТБ-3 начинает медленно терять скорость: сто сорок, сто двадцать, наконец - сто километров в час. Самолет вздрогнул. Ощутив резкий толчок, я с облегчением вздохнул. "Зет" Короткова опустился в крайнее нижнее положение. Все в порядке! Плавно увеличиваю скорость бомбардировщика. Коротков сейчас проверит, надежно ли закрылись стопоры, и мы пойдем на рубеж воздушного старта. Начал было подсчитывать оставшееся расстояние, как какая-то неведомая сила швырнула самолет на левую плоскость. Послышался треск и скрежет. Машинально уменьшаю обороты всех двигателей. Машину еще сильнее потянуло вниз.
      Оцепенение, вызванное неожиданностью случившегося, быстро проходит. Лихорадочно скачут тревожные мысли. Осматриваюсь. Так и есть: самолет Короткова прилип к плоскости бомбардировщика и разворотил ее.
      Скорость снижения неумолимо нарастает. По переговорному устройству спрашиваю Короткова, не ранен ли? Он молчит.
      Быстро соображаю, что же произошло. Коротков, видимо, преждевременно потянул ручку на себя, боясь снова опоздать, как на взлете. Неплотно закрывавшийся задний стопор выскочил, "Зет" сразу же перешел на большой угол атаки. Один крыльевой стопор не выдержал нагрузки и сломался. Возник перекос. Вырвало стопор другого крыла. Истребитель в положении небольшой горки с разворотом врезался в нашу плоскость. Нет у него винта - разлетелся вдребезги.
      Анализируя случившееся, продолжаю действовать. Сейчас промедление подобно самоубийству. Даже групповому убийству. Даю газ всем двигателям, плавно, почти до отказа выжимаю правую педаль, отжимаю от себя штурвал.
      К "звену" подстраивается сопровождавший нас связной самолет Р-5. Летчик Михаил Александрович Нюхтиков и ведущий инженер Николай Владимирович Фролов руками показывают Короткову на землю. Но летчик не прыгает. Однако он жив. Догадываюсь об этом по разгневанной жестикуляции Нюхтикова. Не надеется, что ли, Коротков на шелковый купол парашюта? Или в нем заговорил ложный стыд этот извечный и страшный враг летчиков? Вот сядем, я покажу тебе стыд, научу уму-разуму.
      Сядем? А как садиться с этими бандурами под плоскостями? На такие посадки "звено" не рассчитано. И другого выхода нет. "Зет" Короткова теперь никакой силой не оторвешь от авиаматки.
      Пилотировать становится все труднее. Тянет, неудержимо тянет машину к земле. Бессильны ревущие во всю мощь моторы. Горизонтальный полет невозможен. Да и не нужен. К чему? Значит, садиться.
      Разворачиваюсь в сторону аэродрома и аккуратно снижаюсь. Вот и полосатый конус ветроуказателя. Правильно вышел, навстречу ветру. Все ближе земля. Дотяну ли? Газку, газку еще чуток. Только бы перетянуть вон через те чертовы сосны. Они промелькнули под самым самолетом. Едва не зацепился за их макушки. Впереди взлетно-посадочная полоса. Пора выравнивать. Штурвал помалу на себя и никакого крена, под плоскостями - самолеты. Машина выровнялась. И тут же резко свалилась на правую плоскость. Еле опять выровнял. Шасси коснулись земли. Самолет побежал по полю. Сели!
      Когда вылезли из кабины, радость нашу как ветром сдуло. Самолета Короткова под плоскостью не было. Увидели его невдалеке от начала взлетно-посадочной полосы. Бежим туда. "Зет" лежал на спине. Коротков был мертв. На выравнивании подъемная сила, прижимавшая истребитель к крылу авиаматки, иссякла, и он, перевернувшись, рухнул на землю. Мы скорбно обнажили головы - прощай, товарищ, мертвые сраму не имут...
      Нелепую гибель Короткова очень остро переживал Изюзеф Феликсович Гроздь. Он наотрез отказался работать в группе Вахмистрова.
      - Не для меня эта акробатика.
      Ушел от нас Гроздь, прекрасный человек, отличный, опытнейший летчик-испытатель. А через некоторое время мы проводили в последний путь и его. Он погиб при испытании самолета Р-5, имевшего стабилизатор в виде крыльев бабочки. В полете этот стабилизатор не выдержал перегрузки и отвалился.
      Однако вернемся к только что описанному полету "звена". Разбирая его, мы скрупулезно рассмотрели действия каждого члена экипажа. Оплошности покойного Короткова были очевидны. Ясны и их причины: нельзя сажать в "зеты" летчиков, не имеющих достаточного опыта. Техническая, а точнее, психологическая сложность постановки самолета на стопор в начале отрыва требовала высоких летных и моральных качеств. У Короткова их, по-видимому, не хватало.
      * * *
      Плавающая подвеска под ТБ-3 самолетов "зет" не оправдала себя. Слишком мало было таких летчиков-истребителей, которые обладали даром не упустить момент начала нарастания скорости на отрыве, чтобы закрепить свою машину на нижних стопорах фермы. Далеко не всем могла помочь и упорная тренировка. Здесь требовался именно дар - исключительно тонкое чувство нарастания скорости и мгновенная, почти интуитивная реакция.
      После трагической неудачи родился новый, просто невероятный замысел. Владимир Сергеевич задумал осуществить подцепление истребителя к бомбардировщику непосредственно в воздухе, в полете. Так родилось "звено".
      Сконструированная для этой цели почти четырехметровая ферма в убранном положении располагалась между шасси вдоль фюзеляжа авиаматки. Будучи выпущенной для приема истребителя, она устанавливалась вертикально, опускаясь гораздо ниже и впереди колес. Ферма оканчивалась поперечной перекладиной. Истребитель сверху фюзеляжа, перед кабиной летчика, имел крюк с замком от бомбодержателя.
      Процесс соединения самолетов происходил в такой последовательности. В воздухе, над аэродромом, истребитель очень точно подходил под бомбардировщик, пристраивался к выпущенной ферме, зацеплялся своим крюком за поперечную перекладину - причал. Затем ферма с помощью специальных механических устройств подтягивалась к фюзеляжу ТБ-3, крылья истребителя, упирались в тележки колес самолета-носителя. Старт выполнялся в обратном порядке...
      На этот раз В. С. Вахмистров не спешил, как прежде, приступать к летным испытаниям. Слишком дорого обошлись нам полеты с подвешенными "зетами". Прежде всего конструктор выполнил ряд серьезных исследований в воздухе, чтобы установить степень подсоса истребителя к бомбардировщику при их схождении для совместного полета.
      Желающих участвовать в таком смелом эксперименте оказалось немало. Но требовались лишь два летчика - командир авиаматки и пилот на истребитель. На первую роль выделили меня - через мои руки прошли все предшествующие варианты "цирка". На истребитель назначили летчика-испытателя Василия Андреевича Степанченка, знакомого мне еще по качинской школе. Я был курсантом, он командиром звена. Степанченок отличался исключительной четкостью пилотирования, обладал железной выдержкой, а также способностью мгновенно и удивительно точно рассчитывать самые сложные элементы полета.
      Несмотря на все эти данные летчика, Владимир Сергеевич решил предварительно отработать в воздухе безупречную слетанность бомбардировщика и истребителя. На ферму-причал ТБ-3 укреплялись две трехметровые деревянные палки. Между ними натягивалось несколько разноцветных ленточек. Задача Василия Андреевича заключалась в том, чтобы, несмотря на подсос истребителя к бомбардировщику, сорвать эти ленточки крюком своего самолета. Вот когда "цирк Вахмистрова" по-настоящему оправдал свое название. После нескольких полетов Василий Степанченок научился прямо-таки артистически срывать ленточки под бомбардировщиком. Наши остряки дали ему за это кличку "Вася-художник".
      Крепко пришлось и мне попотеть при выполнении "воздушных аттракционов". Авиаматку требовалось вести по идеальной прямой. А это не просто. И все же главная заслуга в том, что спустя некоторое время мы так безупречно соединялись в воздухе, принадлежала Василию Андреевичу.
      Совместные, а вначале, разумеется, и рискованные полеты еще больше сдружили нас. В свободное время мы частенько вспоминали нашу школу, свою летную молодость.
      Там, в Каче, Василий Андреевич до самозабвения увлекался строительством собственных авиеток {2} и планеров. Тогда это разрешалось. Не имея никакого инженерного образования, Степанченок своими руками смастерил летающую кроху с каким-то старинным тридцатисильным мотором. Год спустя, когда Осоавиахим проводил в Коктебеле первый слет планеристов, он начал сооружать и планер собственной конструкции.
      Нас с М. А. Нюхтиковым, молодых школьных летчиков-инструкторов, тоже тянуло к конструированию. Верховодил Миша. Мы строили с ним "пегас" - учебный планер собственной конструкции. На почве самодеятельного творчества и состоялось наше знакомство с Василием Андреевичем.
      Отлично помню раннее весеннее утро 1929 года. Был выходной день. Школьный городок еще спал. А мы - Степанченок, Нюхтиков и я - с самой зорьки возились у авиетки. Общими усилиями запустили допотопный трех цилиндровый мотор "Анзани". Василий Андреевич уселся в кабину своего крылатого детища и начал рулить. Неказистая машинка слушается, маневрирует. Вдруг Степанченок замахал рукой и вытянул ее по курсу авиетки. Смотрим туда, а там пасется конь. Стремглав бросаемся к нему и буквально оттаскиваем его в сторону.
      - Хочет на большой скорости порулить, - говорит Нюхтиков, - пробежаться с поднятым хвостом.
      - Завидуешь? - спрашиваю.
      - Ага.
      Василий Андреевич газует все сильнее. Самолетик поднял уже хвост, подпрыгнул на какой-то кочке и... полетел.
      Аэродром начал быстро оживать. Задорный стрекот в воздухе трехцилиндрового моторчика взбудоражил всю школу. Курсанты восторженно кричат, приветливо машут фуражками. Командиры делают разгон дежурным - почему пустили в воздух своевольца?!
      Своеволец покружил-покружил над городком и приземлился. Раскрасневшееся лицо Василия сияет от счаcтья. Но вот оно уже начало блекнуть. К авиетке подошел кто-то из школьных начальников. И зашагал наш герой от самолета к гауптвахте.
      На современный взгляд, полет Степанченка - форменное безумие. Никаких сколько-нибудь серьезных аэродинамических расчетов и расчетов на прочность, продувки модели в аэродинамической трубе и статических испытаний - словом, ничего такого, без чего ни один настоящий самолет не поднимался и не поднимется в небо - Василий Андреевич не производил, да и не мог производить. Тем не менее его "ненастоящий" аэроплан, сделанный из материалов, собранных на школьной свалке списанных частей и агрегатов, поднялся в воздух. Однажды в выходной день авиетка, уже с разрешения командования, летала в паре с учебным самолетом У-1. Забавное то было зрелище. Большой расчалочный биплан и маленький горбатый моноплан крыло к крылу в воздухе.
      Спустя некоторое время В. А. Степанченок участвовал в планерных состязаниях. Он отличился там первыми продолжительными парящими полетами и блестящим выполнением высшего пилотажа.
      Безукоризненная техника пилотирования самолетов и планеров, неуемный летный азарт и огромная любовь к авиации - все это и послужило причиной перевода Василия Андреевича на испытательную работу в НИИ ВВС. Когда сюда пришел служить я, Степанченок уже командовал отрядом истребителей, Разность служебного положения (моя должность была куда скромнее) нисколько не отразилась на наших взаимоотношениях. Совместные же полеты на спаренных самолетах способствовали возникновению между нами прочной, искренней дружбы.
      Идея подвески истребителя под авиаматку продолжала развиваться. Первые опыты полетов сдвоенных самолетов начались в 1931 году, а теперь уже шел 1935-й. Появилась новая, более совершенная авиационная техника. Наладилось серийное производство скоростных монопланов И-16 с мотором М-22. Они имели убирающиеся в полете шасси.
      Владимир Сергеевич Вахмистров немедленно воспользовался новинкой. И-16 было несравненно проще подвешивать под бомбардировщик. Два таких истребителя подкатывались на собственных колесах под плоскости самолета-носителя и прикреплялись к нему с помощью замков бомбодержателей. Затем они убирали свои шасси, и "Звено-6" поднималось в воздух. Быстро, удобно и просто. Наш первый испытательный полет на "Звене-6" прошел без всяких недоразумений. Пилотировавшие истребители С. П. Супрун и В. К. Евсеев убежденно заявили, что после некоторой тренировки в составе звена может летать любой строевой летчик-истребитель
      * * *
      Зарубежная печать в ту пору уделяла большое внимание строительству в Англии спаренного самолета, предназначенного для перелетов через Атлантический океан. Изготовлялся он по проекту английского конструктора Майо на известных заводах летающих лодок фирмы Шорт.
      В декабре 1935 года модель самолета Майо демонстрировалась на выставке британской гражданской авиации. Замысел конструктора состоял в том, что на первой стадии полета один из спаренных самолетов несет другой, затем последний отцепляется от носителя и начинает самостоятельный полет; носитель же возвращается на базу. Английский авиационный деятель Торнер сообщил в "Дейли телеграф", что испытания самолета Майо будут произведены весной...
      Французский авиаспециалист Ренэ Рабион в журнале "Лэз-эйль" писал, что комбинация спаренных самолетов может быть осуществлена двумя способами.
      Первый. Транспортируемая машина либо подвешена под фюзеляжем корабля-матки, либо размещается над ним. Однако в данном случае несущий самолет при старте должен был бы удержать всю тяжесть своего "пассажира".
      Одной из главных трудностей для самолетов, предназначенных к дальним беспосадочным перелетам, является старт. Тяжело нагруженный горючим, корабль обычно с трудом поднимается в воздух.
      Майо избрал второй способ. Наиболее мощный самолет поднимает и транспортирует на себе машину меньшего размера. Речь шла о носителе типа летающей лодки и о его "ноше" - гидросамолете, снабженном двумя поплавками. Первый предназначается главным образом для облегчения старта второго и имеет горючего всего на один час полета.
      Прошло еще много лет, прежде чем этот опыт был применен на практике. В журналах появились снимки проекта и сдвоенных четырехмоторных лодок "Шорт-Майо". Крупногабаритная на старте служила носителем для маленькой. В воздухе они разъединялись.
      В периодической литературе описывались и другие проекты. В принципе все они являлись вариациями на темы В. С. Вахмистрова, который к тому времени сделал дальнейший шаг вперед.
      Венцом всех вариантов самолета-звена явился полет авиационного "букета".
      В моем рабочем кабинете долго висела фотография этого единственного в своем роде сооружения. Снимок сделан в воздухе, во время полета. Несведущие люди смотрят на него и, словно сговорившись, восхищаются - мастерский фотомонтаж. Мне и самому порой кажется, что ничего этого не было: прошло много лет, другой стала авиация и затея "букета" кажется уже лихим трюкачеством. Однако летная книжка, мой беспристрастный и теперь уже все чаще единственный свидетель прошлого, своей более чем лаконичной записью утверждает неопровержимо: "20. XI 1935 г. Первый полет "Звена-7" (ТБ-3 + 2 И-16 + 2 И-5+"Зет")".
      Под фотографией указаны имена всех участников "букета". На истребителях И-16, подвешенных под плоскостями бомбардировщика, летели инженер-летчик Трофим Трофимович Алтынов и летчик-испытатель Константин Константинович Будаков; на И-5, размещенных сверху, - инженер-летчик Алексей Иванович Никашин и летчик-испытатель Степан Павлович Супрун. В воздухе под шасси авиаматки подцепился самолет летчика-испытателя Василия Андреевича Степанченка. Никого из них уже нет в живых...
      Взлетали мы с узкой бетонированной полосы, расположенной близко к ангарам. На взлете требовалось выдерживать идеальную прямую. Восемь двигателей при большом плече могли внести весьма нежелательную поправку в намерения экипажа и командования. Для упрощения взлета приказываю Алтынову и Будакову дать газ моторам своих истребителей одновременно со мной. Когда я возьму точное направление по оси взлетной полосы, то наклоню голову. Это - команда для Никашина и Супруна дать газ своим двигателям.
      На обочине возле старта собралось множество зрителей. Плавно увеличиваю обороты моторов, начинаю разбег. Все быстрее мелькают по сторонам приаэродромные постройки. Вдруг самолет строптиво, словно разнуздавшийся конь, заворачивает вправо, прямо на ангары. Супрун виноват: погорячился и газанул. Сбрасываю обороты левых двигателей почти до минимума и вновь сюрприз: самолет начал забирать влево. Это уже Никашин. Увидел, что Супрун газует, и тоже подал вперед рукоятку сектора, напугался, что проворонил мой кивок головой. А может, я и в самом деле невзначай кивнул, когда самолет стало заносить к ангарам. Резко поднимаю обороты левой моторной группы. Чувствую, еще не поздно, взлетим. И взлетели. Правда, разбег получился несколько удлиненным.
      Дальше все пошло точно по заданию. На высоте тысяча метров к бомбардировщику под самое шасси подошел "зет" Степанченка. Пришвартовали его. Авиационный "букет", или, как его нарекли наши доморощенные сатирики, воздушная куча мала, сделал несколько величественных, широких кругов над аэродромом. Подаю сигнал - и все пять истребителей разом стартуют с авиаматки. Закружили, закувыркались в голубом бездонном поднебесье.
      Полет авиационного "букета" показал, что идеи В. С. Вахмистрова вполне могут быть осуществлены в боевой обстановке. ТБ-3 способен стать авиаматкой сразу для пяти истребителей и намного увеличить радиус их действия.
      Полет показал полную пригодность для этих целей наших самолетов, продемонстрировал высокое мастерство советских летчиков-испытателей.
      К великому сожалению, идея В. С. Вахмистрова по совершенно неясным причинам не получила поддержки в Наркомате обороны.
      Владимир Сергеевич и в такой, весьма неблагоприятной для него обстановке не опускал рук. Ему, разносторонне образованному авиатору, давно были известны те трудности, с которыми сталкиваются бомбардировщики при бомбометании по малоразмерным, точечным целям - кораблям, мостам, переправам. До сброса бомб с пикирования тогда еще не дошли. А Вахмистров уже раздумывал над чем-то подобным. Правда, побуждающим началом для него, инженера, послужила не методика бомбометания, а возросшие возможности авиационной техники.
      Тяжелый бомбардировщик ТБ-3 претерпел ряд существенных модификаций. Вместо моторов М-17 на нем начали устанавливать М-34, затем М-34Р - редукторные, еще большей мощности, и наконец М-34РН - редукторно-наддувные, сохраняющие повышенную мощность до значительной высоты полета. Парную тележку на шасси заменили большие одинарные колеса с тормозами. Улучшилось вооружение, возросла бомбовая нагрузка самолета. Одним словом, от первозданного ТБ-3 осталось лишь одно название.
      Преобразился и серийный истребитель И-16. На нем установили более мощный двигатель - М-25. Изменили конструкцию крыла, капотов мотора. Благодаря усовершенствованиям увеличились и горизонтальная его скорость, и скорость пикирования.
      Энергичный Владимир Сергеевич за короткий срок превратил И-16 в бомбардировщик. Но не в обычный, а чисто вахмистровский.
      И-16 имел продолжительный, напряженный взлет. Во время набора высоты у него грелся мотор. С 500-килограммовой нагрузкой ему взлетать было не под силу. Если бы и взлетел, то улетел бы недалеко. Истребитель есть истребитель. Увеличение дальности полета самолетов этой категории еще во всем мире оставалось проблемой.
      В то же время И-16 обладал превосходными качествами в горизонтальном полете, отлично пикировал. Следовательно, рассудил конструктор, его надо доставлять в район цели. С точечным бомбометанием он справится куда лучше громоздкого тихоходного бомбардировщика. Носителем, как и раньше, может служить ТБ-3 - под каждую плоскость по самолету. Опять "звено".
      В совместном полете бомбардировщик по-прежнему станет питать истребителей горючим. Стартовав в воздухе километрах в пятидесяти от цели, И-16 неожиданно выйдут на неприятельский объект, с пикирования в 70-80 градусов прицельно сбросят на него четыре 250-килограммовые бомбы и на большой скорости уйдут от цели. При столкновении с истребителями противника они сумеют постоять и за себя и за свою авиаматку: горючего у них в достатке, вооружение хорошее. И вообще после бомбометания их вполне возможно использовать в качестве обычных самолетов-истребителей.
      Соединенные самолеты по преемственности получили название "Звено-6 СПБ". Последние три буквы означали - скоростных пикирующих бомбардировщиков. Звено успешно прошло испытания как летные, так и на боевое применение. Бомбометание с пикирования отличалось хорошей точностью - свыше 90 процентов бомб ложилось непосредственно в контуре ярко намалеванного на земле корпуса эсминца. В этом особенно преуспевали летчики-испытатели А. С. Николаев и Я. Хабаровский. Они бомбили почти без промахов. "
      Звено-6 СПБ" тоже не нашло практического применения. В начале Великой Отечественной войны лишь несколько случайно уцелевших "звеньев" принимали участие в боевых операциях. Но об этом, чтобы не путать хронологию событий, расскажу позднее.
       
      Глава третья. За скорость, высоту, дальность
      В 1930-1934 годах наши истребители начали развивать скорость в 250-280 километров в час. К каким только ухищрениям не прибегали конструкторы, но достигнуть 300-километровой скорости, а тем более перешагнуть через нее никак не удавалось.
      Объяснялось это многими причинами. Одной из них был своего рода консерватизм - желание при разработке новых самолетов сохранить укоренившуюся конструктивную схему расчалочного биплана со стойками и неубирающимися громадными шасси. Они создавали в полете очень большое сопротивление. Не способствовало прогрессу и медленное, нередко просто ничтожное повышение мощности выпускавшихся промышленностью новых авиационных моторов - М-5, М-22, М-17.
      И все-таки заветный барьер преодолели. Правда, не специализированные конструкторские бюро, а коллектив студентов-энтузиастов Харьковского авиационного института. Под руководством своего преподавателя Иосифа Григорьевича Неймана они сконструировали и построили самолет ХАИ-1. На машине впервые было установлено убирающееся в полете шасси. С обычным двигателем М-22 самолет показал рекордную скорость полета - 324 километра в час. При этом машина поднимала в воздух не одного человека, как истребитель, а семь. Самолет ХАИ-1 представлял собой совершенно обтекаемый моноплан с низко расположенным крылом.
      Творческая находка харьковских студентов буквально произвела переворот в советской авиации. Началась упорная борьба за повышение скорости. Некоторые конструкторы сумели поднять ее за счет постановки на свои самолеты более мощных американских двигателей "Райт-Циклон" Ф-3. Смелее и решительнее стала внедряться конструктивная схема моноплана.
      Исключительно оригинальную по тому времени конструкцию создал Роберт Людвигович Бартини. Его самолет-моноплан имел одноколесное шасси, убирающееся в полете в промежуток между педалями управления. Для придания машине устойчивости на земле на консолях крыльев располагались эластичные костыли, также убирающиеся в полете. Чтобы избежать вредного в полете сопротивления радиаторов, конструктор выполнил поверхность крыла из двух тончайших слоев стали, между которыми циркулировал образующийся в блоках мотора пар. Охлаждаясь, пар превращался в воду, которая вновь поступала в двигатель. Маслобак также находился в крыле, и масло охлаждалось той же самой остывшей в крыле водой.
      Талантливый экспериментатор, Роберт Людвигович далеко вперед шагнул в области технологии производства. Выполнить при помощи заклепок двойную обшивку всей поверхности крыла из тончайших листов не представлялось возможным. Бартини для соединения стальных листов применил точечную электросварку. Она отлично обеспечила надежность и герметичность конструкции.
      Самолет получил имя "Сталь-6". Первый испытательный полет на нем выполнил Андрей Юмашев. Но неудачно. Самолет сделал круг над аэродромом и, окутанный облаком пара, поспешно приземлился. Начались, как всегда, доработки, доводки.
      В августе 1934 года продолжить испытания "Стали-6" поручили мне. Машина развивала рекордную для того времени скорость - 420 километров в час.
      Достигнуть ее было не просто. Управляемых триммеров тогда еще не изобрели. На элеронах имелись регулируемые на земле ножи. А они нередко вызывали у самолета стремление выполнить то правую, то левую замедленную бочку. Возникавшие усилия преодолевались тяжело. Отгибание ножей между очередными полетами не давало нужной точности.
      Но больше всего нас с Юмашевым, ставших монополистами испытаний "Стали-6", раздражал фонарь пилотской кабины. Борясь за скорость, конструктор сделал кабину почти не выступающей над фюзеляжем. А фонарь, открывавшийся лишь на земле, он выполнил из желтого, абсолютно непрозрачного целлулоида. Решительно никакого обзора по курсу - летишь как в завязанном мешке. Только сбоку вырезано крохотное окошечко для наблюдения за землей.
      Несмотря на пристрастие к легким самолетам, интерес к "Стали-6" у меня с каждым полетом падал. Андрей Юмашев тоже все больше разочаровывался в машине. Масла в огонь подлила неисправность в шасси, возникшая-во время одной из посадок. И хотя самолет не получил повреждений, испытывать его прекратили. Он требовал доработки и доработки. И не удивительно - опытный образец.
      "Сталь-6" все-таки внес свою лепту в развитие авиации. Впоследствии он явился прототипом многих машин, в том числе и иностранных. Немецкий конструктор Хейнкель, например, спустя много лет при создании самолета Хе-100 использовал принцип Р. Л. Бартини по охлаждению пара. В 1942 году военный вариант этого самолета (Хе-113) участвовал в боевых операциях на советско-германском фронте.
      Роберт Людвигович - автор и двухмоторного пассажирского самолета "Сталь-7" с крылом, напоминающим крыло чайки. Преемник Бартини конструктор Владимир Григорьевич Ермолаев модифицировал затем "Сталь-7" с моторами М-100 в бомбардировщик. Под маркой Ер-2 эти самолеты использовались в начале Великой Отечественной войны.
      * * *
      Его построили в ОКБ ЦАГИ под общим руководством главного конструктора Андрея Николаевича Туполева. Проектированием и строительством непосредственно занимался Владимир Михайлович Петляков - известный советский конструктор тяжелых воздушных кораблей. Самолет имел шесть двигателей, обладал колоссальной по тому времени грузоподъемностью, мощное пушечно-пулеметное вооружение позволяло вести круговой обстрел. То был ТБ-4 - новейший советский опытный бомбардировщик.
      Самолет-гигант первым поднял в воздух шеф-пилот авиазавода Михаил Михайлович Громов - один из лучших, уже широко известных летчиков страны. В том же 1933 году Михаил Михайлович после коротких заводских испытаний передал первый экземпляр ТБ-4 мне.
      Летчики, а тем более испытатели, при виде самолета новой конструкции не подвержены излишней восторженности. Это хорошее профессиональное качество. Удивляться мы тоже не привыкли. Разве только когда нежданно улыбнется счастье, и ты совершенно случайно избежишь в воздухе явной смертельной опасности.
      ТБ-4 заставил забыть и о характере, и о привычках. Он просто потрясал! Человек среднего роста свободно расхаживал не только в фюзеляже, но не пригибался и в центральной части крыла. Оборудование чудовищной машины напоминало небольшой промышленный комбинат. Имелась даже самая настоящая малогабаритная электростанция для автономного энергопитания всех самолетных агрегатов. Компрессоры, нагнетающие сжатый воздух для запуска моторов, располагались на борту корабля. Комплект объемистых цистерн-баков вмещал десятки тонн горючего и смазочных материалов. Различное оборудование, вооружение, системы и аппараты управления заполнили всю внутренность самолета диковинных размеров. М. М. Громов, передавая мне машину, охарактеризовал ее более чем кратко:
      - Хорошо летает. Сам увидишь.
      Программа испытаний состояла из двух основных задач: выявить максимальные летные данные самолета без пушечно-пулеметного оснащения, а потом с полностью поставленным вооружением.
      Освоение материальной части на земле длилось недолго. С особенностями конструкции новой машины члены экипажа познакомились заранее. На предварительной и предполетной подготовках каждый до мелочей уяснил свои обязанности в воздухе. Особое внимание обратили на слаженность и четкость работы в особых случаях полета. Правда, для испытателей всякий полет является особым, единственным в своем роде, всегда чреват неожиданностями и непредвиденными обстоятельствами. Поэтому так тщательно и учитываются, всесторонне изучаются все ранее имевшиеся в воздухе неприятности, способы их упреждения, методы и приемы преодоления внезапно возникающих и стремительно развивающихся аварийных ситуаций.
      Тридцать пять тонн металла и горючего дали себя знать сразу. Машина разбегалась грузно. На взлете не хватило руля глубины. Конструкторы возможность такого случая предусмотрели. Киваю второму пилоту Мише Нюхтикову, он нажимает кнопку электрического устройства стабилизатора. Самолет послушно отрывается от полосы На этом корабле со стабилизатором вручную вообще не совладаешь. По площади он равен крылу одномоторного самолета. Вследствие недостаточной аэродинамической компенсации трудно управлять такой махиной, особенно при быстром изменении режима полета. Поэтому управление стабилизатором электрифицировано. Оно смонтировано как дополнение к механическому управлению. Кнопка-электровключатель - возле второго пилота. Кивнешь ему, он нажмет, и рули словно теряют свою крупноразмерность. К помощи электроуправления стабилизатором прибегали и на посадке, чтобы дожать самолет на три точки. Так оно и полагалось - руля глубины не хватало и здесь.
      Ознакомительный полет оставил у меня благоприятное впечатление о самолете. Если, конечно, не считать его не совсем достаточную управляемость.
      Теперь предстояло испытать ТБ-4 с предельным полетным весом. Бензобаки до отказа заполнены горючим. В отсеках фюзеляжа сорок 250-килограммовых бомб. Вес пулеметно-пушечного вооружения восполняют мешки с балластом.
      Корабль начал разбег. Для обеспечения отрыва на взлете включаем электроуправление стабилизатором. Самолет оторвался, набрал необходимую скорость, перешел в набор высоты и... перестал слушаться, задирает и задирает нос. Что есть силы, до отказа отжимаю штурвал. Но разве справишься с электромотором! Что-то стряслось в электропроводке, стабилизатор продолжает быстро выкручивать на себя всю свою стооборотную систему. Нюхтиков перестает давить на уже бесполезную кнопку, обеими руками вцепился во вращающийся штурвальчик, пытается остановить раскрутку. Не тут-то было. Стрелка указателя скорости, дошедшая до цифры "160" -нормальной скорости набора, угрожающе ползет назад: 130... 120... Ведущий инженер самолета Рязанов бросается на помощь Нюхтикову. И вдвоем им не осилить чертов мотор.
      Положение мог бы изменить лишь бортинженер корабля Лука Иванович Шевердинский. Он же находится внутри фюзеляжа, метрах в десяти позади нас, и решительно ни о чем не подозревает. Но как дать ему знать о несчастье? Стрелка уже на цифре "100". Вот-вот самолет клюнет на нос и... Вдоль спины пробежал противный холодок. Осенило! Резким движением убрал и немедленно снова дал газ одному из шести моторов. Лука не мог не заметить такого. Он быстро посмотрел в нашу сторону, по поведению Нюхтикова и Рязанова понял о случившемся. В его руках блеснули спасительные кусачки,
      Схватка со стабилизатором продолжалась всего несколько секунд. Но они показались вечностью. Профессия летчика-испытателя неотделима от риска. Нередко приходится идти на него преднамеренно. Прекрасно понимаешь, что один из полетов может стать для тебя последним. Развитие авиации - это упорная, жестокая борьба за скорость и высоту. Она не обходилась, да и теперь не обходится без жертв. Все это прекрасно знаешь. И все-таки, когда вот так нежданно-негаданно, почти у земли, появится перед глазами костлявая с косой, сразу замрет сердце. Чувство самосохранения, чувство острое, порой безотчетное, присуще каждому человеку. Летчик-испытатель тоже человек, он также подвержен страху. Но страх преодолим. Его можно победить. Волей, сознанием долга, ответственности за сохранение дорогостоящего самолета, за товарищей по экипажу, наконец, сознанием ответственности за свою собственную жизнь. Это приходит само, без раздумий и самодискуссий. В момент внезапного возникновения опасности охватывает испуг, а начинаешь искать выход, действовать - и снова становишься борцом; чувство страха отступает на второй план, весь поддаешься порыву снова овладеть машиной.
      Перерезав проводок, Шевердинский остановил мотор стабилизатора. Пошли на посадку. На земле специалисты разобрались в причинах возникшей неисправности. Конструкторы усовершенствовали электроуправление, и вскоре мы продолжили прерванные испытания.
      На этот раз предстояло проверить поведение самолета при посменном выключении сначала одного, затем двух из шести его моторов. Отключение одного на пилотировании машины почти не сказывалось. Когда же выключили сразу два, и притом на одной стороне крыла, на хвостовом оперении появились сильные колебания. Проэкспериментировали второй, третий, пятый раз - то же самое: колебания возникают совершенно недопустимые, явно угрожающие разрушением воздушного корабля.
      Рязанов, ведущий инженер машины, беспомощно развел руками:
      - Тут уж я бессилен что-либо сделать.
      - Так вызывайте Петлякова, - требуем мы. - Пусть сам разбирается.
      Авиаконструктор Владимир Михайлович Петляков - один из способнейших учеников отца русской авиации профессора Николая Егоровича Жуковского. Получив в 1912 году среднее техническое образование в Таганроге, он поступил в Московское высшее техническое училище (ныне МВТУ имени Баумана) и навсегда связал свою жизнь с авиацией, блестяще защитив дипломный проект.
      Свои незаурядные способности Владимир Михайлович проявил, работая в отделе опытного самолетостроения Центрального аэрогидродинамического института. Здесь он провел очень ценные исследования по расчету самолетов на прочность, разработал многолонжеронное крыло. Особенно ярко сверкнул талант Петлякова в конструировании тяжелых цельнометаллических воздушных кораблей, в организации их серийного производства.
      У Матусовского в стихотворении "Конструктор" есть такие строки:
      Когда вам станет сниться высота,
      Вы человека этого поймете.
      Он на земле сегодня, но мечта
      Его мечта всегда живет в полете.
      Не знаю, был ли знаком поэт с Владимиром Михайловичем, но в этой его строфе заключена словно специально написанная на Петлякова характеристика. Я много лет работал с конструктором. Чудесный то был человек. Простой, обходительный, уравновешенный, вечно обуреваемый новыми мыслями, идеями, поисками. Рано оставшись без отца, он прошел в молодости большую и трудную школу - был слесарем, литейщиком, токарем, механиком. Все эти профессии и помогли В. М. Петлякову до тонкостей разбираться во всех вопросах постройки самолетов. Приходилось, он и сам брал в руки то дрель, то отвертку, показывал, учил, поправлял. Чего-чего, а небрежности в работе он совершенно не мог терпеть...
      Услышав, что на его самолете обнаружены недоделки, Владимир Михайлович тут же примчался на аэродром, пригласив с собой двух инженеров - специалистов по прочности и вибрации.
      - Никакого разрушения произойти не может, - горячо утверждал он. Конструкция машины исключительно надежна.
      Инженеры, разложив на столе документы с расчетами, усердно водили карандашами по причудливой паутине самолетных чертежей. Оба в голос доказывали - колебания хвостового оперения невозможны, летчикам-де показалось, вибрации, мол, возникают при следующих условиях...
      Горячились и мы. Не признавали никаких расчетов, никаких теорий. Охотно соглашались, что самолеты, созданные в конструкторском бюро А. Н. Туполева, всегда имеют приличный запас прочности. Но в этом случае на ТБ-4 летать нельзя - трясет хвост, на себе испытали. Спор можно было разрешить только в воздухе, непосредственно в полете. Обычно конструкторы не очень-то любят летать, но мы так прижали Владимира Михайловича, что он не смог отказаться.
      На ТБ-4 за хвостовым оперением находилась пушечная установка. Лучшего места для наблюдения вибрации и не придумаешь. Туда-то мы и усадили Петлякова с его инженерами. Вдоль фюзеляжа, от хвоста до пилотской кабины, протянули веревку, с помощью которой швартовался корабль на якорной стоянке. Один ее конец привязали к моей ноге, другой - вручили Владимиру Михайловичу. Для того чтобы вовремя скомандовал - прекратить режим полета, вызывающий тряску. Иной-то связи не имелось.
      Взлетели. Набрали нужную высоту. До минимума убираю газ двум моторам на левой плоскости. Хвост начинает подрагивать, потом колебания резко нарастают. Чувствую, Петляков дернул за веревку - ага, убедился. Он дергает еще, уже сильнее. Но из-за помпажа нельзя немедленно перевести двигатели с малых на большие обороты. Владимир Михайлович, видимо, забыл об этом и рванул веревку так, что она лопнула. А может, все втроем дернули...
      На земле конструктор и инженеры чувствовали себя неважно, много курили. Наконец Петляков тоном, не терпящим возражений, произнес:
      - Больше ни одного полета на испытания! Немедленно перегоните корабль на завод. Для усиления хвоста.
      Инженеры пожали плечами, забрали в штабе свои объемистые портфели с расчетами и вежливо распрощались.
      На заводе усилили хвост, изменили регулировку руля глубины, дополнительно установили четыре стрелковые башни, за вторыми моторами, по две направленные вперед и по две назад. На самолете разместили вооружение - пулеметы и пушки. Он снова поступил в наше распоряжение. Программу испытаний мы закончили успешно, но ТБ-4... успеха не имел, в серийное производство он не пошел, а послужил прототипом более мощного и совершенного восьмимоторного воздушного корабля "Максим Горький".
      * * *
      Иван Федорович Петров, инженер-летчик и мой непосредственный начальник, прошелся задумчиво по кабинету, как-то странно, словно впервые встретились, осмотрел меня с головы до ног и больно резанул по самолюбию:
      - Стефановский, тебе тайну доверить можно?
      Мне - тайну? Что за нелепый вопрос? Прошел бессчетные проверки "до седьмого поколения предков", допущен к самым наисекретным документам и на тебе - можно ли доверить мне тайну... Да я, черт возьми, уже сам для себя становлюсь тайной!
      - О Чижевском слыхал? - Иван Федорович подошел ко мне вплотную.
      - Конструкторе?
      - Да, Владимире Антоновиче.
      - Знаю его. А что?
      - Слушай, придется тебе поработать за меня. Ничего не пойму: как это за него и при чем тут Чижевский?
      - Самолет Чижевского, - пояснил Петров, - проходит заводские испытания. Веду их я. Так вот...
      Ага, понятно теперь, почему так часто и надолго отлучалось наше начальство.
      - Так вот... Мне лично поставили новую задачу. Поэтому самолет Чижевского поручаю тебе. Учти - машина чрезвычайно секретная, о ней знают считанные лица. Что и как - разберешься на месте. Выезжай без промедления.
      - А куда?
      - Угадай.
      Иван Федорович улыбнулся:
      - В Смоленск, вот куда!
      В Смоленск?! Вот это сюрприз так сюрприз! Смоленск... Там началась моя солдатская служба. От всей души благодарю за возможность побывать в полюбившемся мне городе, а больше всего - за оказанное доверие.
      - За доверие благодарить погоди. - На лице Ивана Федоровича появилась прежняя озабоченность. - Самолет не из обычных. И это не просто доверие, это приказ. Так-то вот, Петр Михайлович. Будь осторожен. Не зарывайся.
      В нашем деле начальники постоянно напоминают об осторожности. За ЧП чрезвычайные происшествия - их по головке не гладят. Напутствие привычное, как "здрасьте" или "прощай". И задание не волнует - для испытателя любой новый самолет необычный. Смоленск - вот это да! Вот это уважил Иван Федорович.
      Итак, в Смоленск. Монотонно постукивают на стыках рельсов колеса купированного железнодорожного вагона. За окном бегут родные сердцу русские перелески, луга, пашни; нет-нет промелькнет и деревенька или село, то с двухэтажной школой, то с покосившейся церквушкой. Любуюсь проплывающими за окном пейзажами, а память все больше ворошит прошлое. Словно в юность еду.
      Смоленск - мой Рубикон. Из него шагнул в большую и интересную жизнь. Хотя - началось-то все еще в Бобруйске. В конце лета 1925 года наш уездный городок взбудоражил неслыханный небесный гром. Над городом гусиным клином плыли самолеты. Они сделали несколько кругов и стали приземляться на окраине, на большом ровном поле. Горожане устремились к невиданным птицам. Впереди наперегонки неслись мальчишки.
      Постукивают и постукивают колеса, бегут и бегут воспоминания. Все воспринимается как-то со стороны. Я вроде и не я, а вон тот верзила-парень, что обогнал рваноштанную ребятню, первым примчался на поле, к самолетам. И уставился в трепетном оцепенении: самолетов много, вокруг них суетятся люди в промасленных комбинезонах или в диковинных очкастых шлемах. Они привязывали и зачехляли машины. По краям площадки появились часовые. Не пускают к самолетам, покрикивают на не в меру любопытных. Солнце позолотило верхушки соснового бора, что за полем, и скоро скрылось за его дремучей стеной. А парень один на поле остался. Неужто судьбу свою встретил?..
      Встретил. Неудержимо потянуло в авиацию. Чем ближе подходила осень, тем больше росла тяга к самолету. Осенью меня призывали в армию. Седенький старичок, председатель комиссии, как и у всех, спросил:
      - Где служить хочешь?
      - Только в авиации!
      - Ишь ты, только,- посмотрел мою медицинскую карту, потом взглянул на меня и сказал сидевшим с ним за столом людям: - А что, подходит малый.
      Врач второй раз подвел меня к "опрокинутому ведру" - спиромеру, определяющему объем легких, и сунул в руки резиновый шланг:
      - Дунь.
      Чуть было вместе с воздухом не выдул из себя легкие. Думал, что от этого зависит окончательное решение: быть мне в авиации или не быть. Соскочил какой-то цилиндрик, прибор-ведро сломался. Он, оказывается, рассчитан всего на 5000 кубиков, а объем моих легких - более 7500. Врач зло ругнулся. Старичок председатель весело засмеялся:
      - Ступай, парень, в авиацию. Воздуха в тебе много.
      И вот Смоленск. Красноармеец 2-й отдельной разведывательной авиаэскадрильи. Как имеющий среднее образование, зачислен в команду краткосрочников. Год учебы - и командир запаса. Командир-фотограмметрист. Фотограмметрист? Я же в летчики хочу. "Многие хотят,- был неумолимый ответ. Уймись. Будешь кем приказано".
      Не вышло по-ихнему. Поступило распоряжение: выявить желающих поступить в летную школу. Прощай, Смоленск. Еду в Ленинград, в Военно-теоретическую школу Военно-Воздушных Сил! Потом Кача, Луганск и НИИ ВВС.
      И вот опять Смоленск.
      Долго любоваться городом не пришлось. Программа испытаний оказалась напряженной. Самолет по схеме и габаритам напоминал хорошо знакомый АНТ-25 РД - рекордный дальний {3}. На последнем я немало летал и потому, видимо, подумал: и чего стращал Петров, самолет как самолет.
      Предупреждения Ивана Федоровича стали ясны при первом же ознакомительном осмотре БОК-1 - так именовался самолет В, А. Чижевского. На нем был установлен редукторно-наддувной мотор М-34РН с двумя турбокомпрессорами. Если верить инструкции, это позволяло сохранять его мощность до высоты десять тысяч метров. Просто редукторные моторы М-34Р, как у АНТ-25 РД, набирали полную мощность только у земли.
      Средняя часть фюзеляжа БОК-1 представляла собой цилиндрическую цистерну с тремя крошечными герметическими окошечками впереди. Левое отвинчивалось на манер пароходного иллюминатора. Вход в самолет располагался в корме цистерны. Ни дать ни взять - люк подводной лодки. Задраивается, как и там, винтовым затвором.
      Самолет это или подводная лодка, а лететь надо. "Не просто доверие, приказ",- вспоминаются напутственные слова начальника. Влезаем в верхнее отверстие, что в хвостовой части машины, оставляем тут парашюты. С ними в пилотскую кабину не проберешься: до нее метров шесть ползти внутри фюзеляжа надо. В кабине с парашютами и не разместишься - тесно до крайности. М-да, компоновочка!..
      Парашюты совсем ни к чему. Коль "посыплемся", до них ни за что не доберешься. И без них не полетишь - входят в обязательный комплект экипировки, приказами, инструкциями разными предусмотрены. Осторожность...
      Чего это я разворчался? Ползать не привык? В самолете - не привык. Но дополз. Уселся в свое кресло. Позади устроился Каштанов - ведущий инженер самолета. Осматриваюсь. Не кабина, а мышеловка. Теснотища неимоверная. Обзор ни к черту. Виден воздушный винт да градусов по пятнадцать в стороны.
      Каштанов толкает в плечо - запускай. Мотор хорош. Взял сразу. Чувствуется - силен. И послушен. Но его совсем не слышно. Герметика. В кабине непривычная тишина. Разговариваем с Каштановым без напряжения.
      Взлетели неожиданно легко. На разбеге, на взлете только краюшка неба видна. Слеповата машина, не годится так.
      На высоте трех-четырех тысяч метров, как и предусмотрено, задраили герметические люки. Влага и углекислота, выделяемые при дыхании, поглощаются специальными устройствами. Повернешь краник - из баллонов поступает в кабину кислород, поступает с посвистом. Дышится свободно. Рядом висят кислородные маски - на случай разгерметизации на высоте. Здорово придумано.
      Самолет тоже неплох. Рули эффективны. Барограф, находящийся в кабине, после герметизации вычерчивает идеальную прямую.
      Вслед за пробным начались испытательные полеты. Июль в 1936 году стоял жаркий, сухой. Летаем с совершенно непредусмотренным дополнением к летным костюмам - вафельными полотенцами на шеях. Без них - нельзя. Водорадиатор мотора расположен в обтекателях под самым центром герметической "цистерны". Когда двигатели работают на полных оборотах - в кабине нестерпимо жарко. Пот заливает лицо, саднит глаза.
      Девять тысяч метров - потолок, достигнутый И. Ф. Петровым, остался позади. Уже в третьем полете мы добрались до двенадцати тысяч. На высоте прибавилось дел. Входишь в горизонтальный полет - обороты мотора снижаются и пол кабины перестает "подогреваться". Становится прохладнее. Стекла иллюминаторов сдвоенные. Между ними - накаливающиеся электричеством проволочки. Вместе с влагопоглотителями и теплым воздухом, поступающим по трубкам от внутрикабинного вентилятора, они не дают запотевать нашим окнам в "большое небо". Снаружи - хуже. Со стороны, противоположной солнцу, стекла подергиваются тончайшей ледяной вязью. Она быстро разрастается, уплотняется, и вскоре сквозь нее ничего не видишь. Остается одно - развернуть самолет, подставить замерзший иллюминатор под солнечные лучи. Не полет получается, а непрерывное саморазмораживание. Придется конструктору поломать голову и над этим грешком.
      На двенадцати тысячах метров столкнулись и с более грозным явлением. На этой высоте стали замерзать... элероны. Пришлось управлять самолетом только при помощи рулей глубины и поворота. В следующем полете попробовали промывать проводку на элеронах обезвоженным керосином. Ничего не дает. Видимо, сказывается конструктивная особенность машины - очень большая длина тросов и обилие роликов на всем протяжении проводки. Решили летать с замерзшими элеронами. На высоте они не особенно и нужны, а спустишься до семи-восьми тысяч метров - оттаивают, начинают действовать опять.
      Поступило распоряжение перегнать БОК-1 в Москву, на аэродром в Чкаловскую. Борьба за высоту вступила в новую стадию. Прошедшие полеты убеждали - самолет Чижевского способен подниматься много выше. Руководство НИИ ВВС одобрило мое предложение - достигнуть предельного потолка.
      На двенадцати тысячах метров, как всегда, покрылся льдом иллюминатор с теневой стороны. Перестали действовать элероны - замерзли. К такому уже привыкли. Конструктор сообщил, что он придумывает что-то. Забираемся выше. У мотора еще есть запас мощности. Выше! Откуда эта плесень на стеклах окошек? Провел пальцем - иней... А электрообогрев, теплый воздух, влагопоглотители? Все работает. Иней же утолщается, утолщается на всех трех иллюминаторах. Лететь, ничего не видя, да еще с бездействующими элеронами, нельзя. Понимаю, что нельзя, знаю, что потом влетит по первое число, а лечу, забираюсь все выше и выше. Ногтем соскабливаю иней, растираю дырочку еще влажным от пота полотенцем и продолжаю упорно набирать высоту. Понемногу падает мощность мотора. Увеличивать обороты уже нельзя. Рычаг сектора газа - на предельном максимуме. Все. Выше не подняться.
      На земле расшифровали барограмму - 13 100 метров. Полученные по прибору при расшифровке с учетом всех поправок, они соответствовали максимальной высоте 14 100 метров. Это - стратосфера!
      БОК-1 был самолетом экспериментальным. Всего в одном экземпляре. И свое назначение оправдал: общие принципы герметизации пилотских кабин были найдены.
      * * *
      Прошло немногим более трех лет. Группа конструкторов под руководством В. М. Петлякова по заданию правительства в сжатые сроки создала герметический истребитель "100" с двумя моторами М-105, снабженными турбокомпрессорами.
      "Сотка", вооруженная четырьмя пушками и пулеметом, имела надежную герметику, отличный обзор, очень близкий к возможностям обзора современных реактивных самолетов. Хорошо были продуманы средства спасения экипажа. Летчики с пристегнутыми парашютами нажимали каждый свой рычаг складывающегося сиденья и моментально проваливались в образовавшиеся под ними просторные люки. Эти же люки служили и входами в пилотскую кабину.
      Первый экземпляр самолета "100" рассчитывался на высший пилотаж, имел большой запас прочности. Обладая неплохими летными качествами, он все же не оправдал себя как высотный истребитель. Работники НИИ ВВС порекомендовали переделать его в пикирующий бомбардировщик. Поступившая с завода "сотка" безраздельно перешла в мои руки. Времени на ее испытания отпустили в обрез. Ждать было некогда - на полях Европы бушевало пламя второй мировой войны. С самолета бомбардировочного варианта сняли герметику, турбокомпрессоры. Штурмана поместили в одной кабине с летчиком, позади него. В хвосте устроили место для стрелка-радиста. Под крыльями соорудили решетчатые тормоза.
      Машина пикировала очень хорошо. Помню, при одном испытании летчик, проводя исследование пикирования, бросил ее к земле под большим углом. Предварительно он нажал на рычаг выпуска воздушных тормозов. Из-за какой-то технической неисправности они не вышли. Пока он разбирался, что и как, самолет превысил все и всякие расчеты конструкторов, достигнув небывалой на пикировании скорости - около восьмисот километров в час.
      Этот самолет впоследствии под именем Пе-2 выпускался самой массовой в истории нашей авиации серией. Превращенный в пикирующий бомбардировщик, он стал грозой для фашистских захватчиков. К сожалению, полное перевооружение бомбардировочной авиации на Пе-2 произошло лишь во второй половине войны.
      Путь превращения "сотки" в Пе-2 не был укатанной дорожкой. Самолеты вообще не сразу вдруг поступают на вооружение. От первоначальных разработок конструктора порой остаются лишь общие контуры конструкции. Да и они сплошь и рядом претерпевают различные изменения. Самолет как летательный аппарат рождается в конструкторских бюро, а как боевая единица он обретает крылья в воздухе, при прохождении многочисленных и сложных испытаний.
      Так было и с "соткой", будущим Пе-2. Стоял ясный, морозный день - 22 декабря 1939 года. Я впервые поднял в воздух двухмоторный опытный самолет, только что поступивший с завода. Делаю первый круг. Машина неожиданно "загуляла" - не держит в пути прямую линию. Осматриваюсь - винт правого мотора не вращается. Учитываю возникший разворачивающий момент. Вихляет, как и раньше. Злорадство мне незнакомо, но тут обрадовался: оказался прав - у самолета мала вертикальная площадь раздвоенного хвостового оперения. Давно обращал на это внимание, но там, в верхах, отмахнулись: полетит, мол, и так, спешить надо, Гитлер все откровеннее поглядывает на восток.
      Лечу на одном моторе. Шасси, как всегда в первом полете, выпущено. Машина идет со снижением. Это еще больше усложняет пилотирование. Мало, ох как мало высоты. Впереди строго по курсу - крыша ангара, за ней, на технической площадке, всякое аэродромное оборудование, огромные деревянные козлы, на которые поднимают самолеты при проверке шасси. Туда и несет. Со скольжением на полном газу перетягиваю через крышу. Самолет, как на ухабе, проседает, несется прямо на козлы. Сейчас последует столкновение, уже не отвернешь. Машина с небольшим парашютированием касается колесами земли и тут же делает гигантский прыжок вверх, за ним второй, третий. И наконец останавливается. Деревянный двухметровый козел позади. Перескочили через него! Расскажи - никто не поверит, рыбаком назовут. Но факт есть факт. Самолет на этот раз отодрал замечательного козла - так называют в авиации подскоки, прыжки машины на посадке.
      Впоследствии установили - шасси имели конструкцию, вызывавшую тенденцию самолета к прогрессирующим козлам на посадке, В серийном производстве это устранили, но Пе-2 все-таки и в дальнейшем сохранил свое пристрастие к подскокам. Правда, в значительно меньшей степени.
      В данном же полете причина прыжков заключалась не в одних конструктивных недостатках шасси. Повлиял, безусловно, и заход на посадку на одном работающем моторе. При недостаточной скорости сказалась на управлении и малая площадь вертикального оперения. Ведущий инженер машины Иван Васильевич Марков больше не спорил со мной и стал горячим сторонником увеличения размеров киля. Площадь хвостового оперения увеличили почти на треть. Самолет получил путевую устойчивость, стал управляться нормально, в том числе и в полете на одном моторе.
      В зимнее время на фронте не настроишься аэродромов, способных принимать и выпускать самолеты с колесными шасси. К "сотке" приладили убирающиеся в полете лыжи. Взлетаем со штурманом Петром Ивановичем Никитиным испытывать их. Убрались блестяще. Делаю круг, разворачиваюсь в сторону торца полосы. Передвигаю рычаг гидросистемы на выпуск лыж. Не выпускаются. Легкое по задачам испытание иногда вдруг превращается в исключительно трудное. Ну да на этот раз причин для беспокойства нет: рядом со штурманом расположено приспособление для аварийного выпуска шасси - с помощью ручной гидропомпы. Командую ему:
      - Качай, Петр Иванович, на выпуск шасси.
      Кстати, на машине впервые установили самолетное переговорное устройство СПУ. У меня и у Никитина на голове - новенькие радиофицированные шлемы с наушниками и ларингофонами - шлемофоны Прелестная вещь. Переговариваемся, словно и не в воздухе, словно и не ревут наперебой моторы.
      Петр Иванович качает-качает, а лыжи ни с места. Иду на второй круг. Он продолжает качать и вслух считает: сорок... сорок пять... пятьдесят...
      - Ну? - спрашиваю.
      - Сейчас, сейчас,- отвечает,- уже подаются.
      Сейчас... Приходится идти на третий круг. А если шасси совсем не выпустятся? Садиться на брюхо? Жаль, покорежишь опытный образец. Сколько потом возни с ним будет.
      - Ну как же? - снова обращаюсь к штурману.
      - Порядочек, - слышу в ответ, - сейчас на замки встанут.
      Посмотрел поверх моторов. Ну и горазд же сочинять мой тезка. Шасси не выйдут совсем: поднимается вверх выпускной цилиндр, сорвался с крепления.
      Садимся на брюхо, в мягкий, пушистый, как перина, снег. Кто-то из инженеров клянет меня на чем свет стоит: винты погнулись.
      - Чего раскричался? - зло огрызаюсь. - Кляни не нас, а шассистов. Они бы еще дровни к аэроплану пристроили.
      Винты сменили. Конструктор и инженеры поколдовали над строптивыми лыжами. Летим опять. "Дровни" не артачатся больше.
      Поступил второй экземпляр самолета "100" - дублер. Летчиком-испытателем на него назначили Алексея Михайловича Хрипкова, штурманом - Петра Ивановича Перевалова. Люди опытные, бывалые. Надеялся на них, как на себя. Подробно проинструктировал, рассказал, что, на мой взгляд, может произойти в полете, помимо трудностей, обусловленных заданием. Поскольку летчик и штурман уже ознакомились с материальной частью, мы сразу после прохождения предполетных процедур направились к самолету.
      Успешно выполнив первый полет, Хрипков и Перевалов приступили к самостоятельной тренировке. Я же пошел в парикмахерскую побриться.
      Только парикмахер намылил мне щеки, как кто-то торопливо подошел к креслу и шепнул:
      - Хрипков упал.
      Оглядываюсь. Это - летчик-испытатель Александр Кузьмич Долгов, взволнованный, раскрасневшийся.
      Наспех стираю с лица мыльную пену. Выбегаем, садимся в автомашину и мчимся к месту происшествия.
      - Упал на взлете. Недалеко от аэродрома, - торопливо поясняет Саша.
      - Живы?
      - Не знаю. Я сразу за тобой поехал.
      Самолет нашли у железнодорожной насыпи. Он лежал вверх колесами. Летчиков уже успели отправить в больницу. Спешим туда. В палату не пускают - у дверей часовые с малиновыми околышами на фуражках. На вопросы не отвечают - не положено. Врач говорит - летчики в гипсе, у обоих повреждены позвоночники, но, должно, все обойдется.
      Но почему под арестом, как преступники? Немедля иду к начальнику. Вразумительного разъяснения не получаю.
      Возвращаюсь в институт. Ребята уже разобрались во всем: в пилотской кабине на взлете возник пожар. Она мгновенно наполнилась дымом. Прыгать с парашютами нельзя - нет высоты. Хрипков идет на слепую посадку, прямо перед собой. Колеса машины касаются земли, на пробеге попадают в канаву. Самолет капотирует. Погибло несколько человек, случайно оказавшихся на месте посадки.
      Потребовалось длительное время, чтобы доказать нелепость обвинения летчиков. Исходил десятки инстанций Наркомвнудела. Товарищей из-под ареста вызволил. Они поправились, долго еще летали и благополучно дожили до заслуженной пенсии.
      * * *
      Планеризм - моя вторая авиационная профессия. Этим я занимался на протяжении всей своей летной деятельности. Начал в качинской школе, где летал на примитивном самодельном планере "пегас". В дальнейшем пришлось руководить планерными кружками на паровозостроительном заводе "Октябрьская революция" в Луганске. В Москве организовал на станции Трикотажная (ныне Планерная) школу планеристов Осоавиахима. Затем пришлось испытывать планеры и в НИИ ВВС. Много позже, в 1952 году, на Дальнем Востоке летал на серийных десантных планерах конструкторов А. С. Яковлева и П. В. Цыбина.
      Здесь же речь пойдет о событии начала 1936 года. В НИИ ВВС тогда поступил серийный пилотажный планер Г-9 конструкции летчика Владимира Константиновича Грибовского. Мне пришлось выполнить на нем какое-то небольшое задание. Вслед за этим командование предложило попытаться установить на этом аппарате рекорд высоты. Согласился. Дело-то очень захватывающее. В качестве буксировщика решили использовать чрезвычайно легкий высотный самолет Н. Н. Поликарпова И-15 ("чайка"). Сама по себе идея буксировки планера истребителем была в то время у нас нова и необычна.
      Было только известно из таблицы рекордов, что немецкий планерист достиг на планере за самолетом почти восьми тысяч метров высоты.
      С машины сняли все, что не требовалось для данного полета. Летчиком на И-15 назначили самого маленького по росту из всех летчиков-испытателей НИИ Эдгарда Югановича Премана. Чтобы на высоте, в случае ухудшения видимости от морозной дымки, лучше видеть натяжение буксировочного троса, на него через каждые десять метров нанизали красные флажки.
      12 марта 1936 года мы поднялись в воздух. Мороз на земле перевалил за двадцать градусов. Наш "поезд" быстро набирал высоту. Максимально допустимая скорость планера не позволяла самолету набирать высоту на наивыгоднейшем режиме. Преман вел самолет на сильно заниженной скорости. Вследствие этого мотор истребителя, несмотря на мороз, быстро перегревался. Преману приходилось последовательно сбавлять обороты, делать горизонтальные площадки через каждые две тысячи метров.
      Так медленно, но верно мы наконец достигли восьми тысяч - рекордной высоты немецкого планериста. Сделав температурную площадку, опять полезли вверх. Самолет продолжал набирать высоту. Но скороподъемность его становилась все меньше, а мы продолжали забираться выше и выше.
      Однако всему есть предел. Вскоре усилия Премана прибавить к набранной высоте хотя бы еще один метр оказались напрасными. Силы мотора иссякли. Авиапоезд достиг высоты 10 360 метров.
      Отцепляюсь от буксировщика. Около часа уходит на потерю набранной высоты. Мороз забирается и под меховую одежду. А ноги мерзнут особенно сильно. Ведь температура за бортом минус шестьдесят градусов.
      Плавная, еле ощутимая посадка, и я попадаю в крепкие объятия друзей. Мировой рекорд, установленный немцем, побит, перекрыт более чем на две тысячи метров. Полет продолжался один час сорок пять минут.
      Газета "Красная звезда" посвятила нашему полету статью с двумя большими фотографиями под крупным заголовком: "Выше всех на планере!" Большие корреспонденции с фотоснимками поместили "Правда", "Известия", "Комсомольская правда". Храню их и поныне.
      К слову сказать, у меня осталась и еще одна памятка - сзади на шее и по сей день красуется рубец сантиметра в два шириной. Тогда я обморозился на высоте. Ведь планеры отопления не имеют.
      Я частенько смотрю на снимок, запечатлевший покорителей рекорда. Справа от меня - инженер по эксплуатации Федосов, техник И. Жулев, ведущий инженер И. Часовиков, слева - летчик Преман, командир НИЭ инженер-летчик Кириллов и ведущий инженер И. В. Марков.
      К сожалению, из всей этой группы в живых остались только мы с Жулевым.
      Жизнь эстонца Премана оборвалась трагически. Эдгард Юганович был славным веселым парнем, отличным смелым летчиком-испытателем и чудесным чутким товарищем. Маленький, плотный, с круглым, улыбчивым лицом, он обладал редким остроумием. От его шуток и метких острот мы порой хохотали до слез. Высмеивая других, Эдик без обиды принимал колкости и в свой адрес.
      Летом 1937 года на серийном авиационном заводе группа инженеров под руководством Ильи Флорентьевича Флорова и Алексея Александровича Боровкова построила опытный одноместный истребитель-биплан ОКБ-7. Надо заметить, что к этому времени монопланы уже вытеснили тихоходные бипланы, с их подкосами и расчалками. Но, получив преимущества в горизонтальной и вертикальной скоростях, они в значительной мере утратили такое важное для истребителя качество, как маневренность. И. Ф. Флоров и А. А. Боровков создали бесстоечный и безрасчалочный биплан с довольно тонким профилем крыльев. На него установили недавно выпущенный мощный мотор М-85.
      Получился интересный, весьма оригинальный самолет. Я его облетал 1 июня 1937 года. Машина оказалась вполне приличной. По моей рекомендации командование решило перегнать самолет в НИИ и провести испытания. Для их проведения назначили Эдгарда Югановича Премана.
      Рассказав Эдику об особенности техники пилотирования нового самолета, я направил его на завод для перегонки машины к нам, в НИИ. Приказал перед перелетом обязательно облетать ее.
      Кто мог знать, что эта недалекая командировка станет последней в жизни Эдгарда Югановича...
      Произошло вот что. Преман, как всегда, подробно ознакомился с новым самолетом на земле. Отлично взлетел и направился в зону пилотажа. Выполнив положенные эволюции, он развернул машину на аэродром. Внезапно прекратил работу мотор.
      Идти на посадку? Но произвести ее не так легко. Самолет весьма необычен, и летчику совершенно неизвестны его качества на планировании. К тому же заводской аэродром имел чрезвычайно малые размеры. Там и сям его окружали препятствия.
      Э. Ю. Преман блестяще выполнил расчет на посадку. Самолет круто снижается к земле. Остановившийся винт создает дополнительное торможение. Под крылом проскользнули заводские цехи, вечно не к месту расположенные трубы, мачты, вышки, телеграфные столбы. Товарищи, наблюдавшие эту картину, облегченно вздохнули: слава богу, сейчас сядет.
      Но не суждено было Эдгарду Югановичу совершить эту посадку. Перед выравниванием самолет немного просел и приземлился за два метра до начала аэродромной полосы, поперек проходящей здесь железнодорожной ветки. Машина молниеносно сделала невероятное сальто, и молодого, жизнерадостного Эдика не стало.
      В институт сразу же передали эту печальную весть. Командование приняло решение похоронить Э. Ю. Премана на территории НИИ, со всеми воинскими почестями. Для перевозки тела послали четырехмоторный бомбардировщик ТБ-ЗР. Командир экипажа летал на этой тяжелой машине сравнительно недавно. Мы опасались, что ему будет трудно сесть на небольшой площадке заводского аэродрома. Чтобы не обидеть молодого командира корабля, мне приказали лететь в качестве правого летчика, для страховки.
      На заводской аэродром мы прилетели 23 июня 1937 года. Ознакомившись с обстоятельствами и местом катастрофы, положили тело дорогого товарища в самолет. Эдгард Юганович отправился в своей последний рейс...
      Командование ВВС дало возможность молодым конструкторам И. Ф. Флорову и А. А. Боровкову продолжать интересную работу над их необычным самолетом. Но время оказалось безвозвратно потеряно. Жизнь стремительно мчалась вперед.
       
      Глава четвертая. Нужен ли самолету хвост?
      Этот летательный аппарат все работники НИИ ВВС называли "курицей". Кто дал ему такое прозвище - неизвестно. Однако оно оказалось довольно точным. Слово "самолет" к нему никак не подходило - аппарат не летал. Михаил Александрович Нюхтиков совершал на нем лишь рулежки и подскоки.
      Официально "курица летчика Нюхтикова" именовалась ДБЛК-2. Куцый, неказистый самолет не имел хвоста. Сконструировал его один из видных инженеров ЦАГИ - профессор Виктор Николаевич Беляев. В результате длительных расчетов, многочисленных исследований и продувок аналогичной модели планера в аэродинамической трубе профессор пришел к выводу - самолет может летать без столь привычного хвоста и при этом обретет более высокие аэродинамические качества. Он и построил такую машину - двухмоторный бомбардировщик- летающее крыло (ДБЛК).
      Силовая установка ДБЛК-2 состояла из двух очень мощных моторов того времени - М-87, по 1050 лошадиных сил каждый. На самолете имелось много оригинальных конструкторских новинок. Крыло тонкое, с большим удлинением. В плане оно напоминало трапецию с резким сужением на консолях. Передняя кромка крыла не прямая, а со стреловидным отклонением, только не назад, как было принято в самолетостроении, а вперед. В центральной части задней кромки крыла возвышался высокий киль. На его верхней трети располагался руль глубины без стабилизатора. Руль поворота находился сверху руля глубины и позади киля. Слишком большая площадь оперения кое-кого пугала, но оказалось, что рассчитана она удачно: плечо получилось ничтожным.
      В довершение всего на самолете совершенно отсутствовал... фюзеляж. Рабочие места находились в моторных гондолах: слева - пилотская, справа - штурманская. Стрелки располагались в конусообразных окончаниях мотогондол. У каждого из них было по два пулемета с круговым обстрелом.
      Испытателям института уже приходилось иметь дело с необычными самолетами. Но такого, как этот, они еще не встречали.
      Михаил Нюхтиков, ведущий испытатель ДБЛК-2, технически грамотный, одаренный летчик, любил подтрунивать над своим патроном профессором Беляевым. Однажды он заявил, что в авиации появился новый, доселе неведомый вид... конструкторов-фантастов. Только они заставляют нас летать не в воображении, а на самом деле.
      К ДБЛК-2 мы отнеслись с опаской. Даже Нюхтиков. Он рулил, делал разбеги и подскоки, но взлетать не решался. Испытатель выявил ряд существенных недостатков самолета и потребовал переделок. Профессор Беляев, уверенный в непогрешимости своих расчетов, горячо возражал. Примирить их было невозможно, и командование НИИ ВВС назначило специальную комиссию, в которую вошли наиболее опытные летчики.
      Перед нами поставили задачу определить целесообразность переделок, требуемых Нюхтиковым. "Поскольку члены комиссии проверяли рекомендации Нюхтикова не в воздухе, а на рулежках и подскоках, их работу остряки нарекли "обрулом курицы".
      Комиссия пришла к тем же выводам, что и Михаил Александрович Нюхтиков. В переделке нуждались и органы управления самолета, и система амортизации шасси. С последним требованием не соглашался лишь инженер-летчик А. И. Филин. Он утверждал, что шасси выполнены отлично. Свое особое мнение член комиссии решил тут же подтвердить на практике. Управляемый им самолет отделился от земли, сделал несколько гигантских козлов и... сломал левую стойку шасси. Потом Александру Ивановичу пришлось восстанавливать в глазах товарищей и начальников свой резко пошатнувшийся авторитет.
      Однако Филин этим полетом принес и некоторую пользу делу. Ремонт сломанной стойки затянулся, и у конструктора оказалось достаточно времени на выполнение рекомендованных нами переделок.
      По окончании всех работ Михаил Александрович снова запустил моторы и вырулил самолет на полосу. Заводские самолетостроители и институтские ремонтники, как всегда, столпились на краю летного поля. "Курица" начала делать всем надоевшие скачки. Один из них почему-то сильно затянулся. Самолет поравнялся с верхушками росших невдалеке деревьев.
      - Неужто наконец решился? - заволновались возбужденные зрители.
      Решился! Самолет уверенно набирал высоту. Поднявшись метров на сто пятьдесят, он сделал плавный разворот и, подгоняемый попутным ветром, благополучно приземлился.
      Неожиданный для всех взлет "курицы" Нюхтикова кардинально изменил ее дальнейшую судьбу. Ведь руководство ВВС смотрело на ДБЛК-2 как на неудачный эксперимент талантливого инженера. У кого не бывает ошибок! В тот осенний день, когда самолет поднялся в воздух, в Москве уже готовилось решение о прекращении его испытаний.
      Командование института потребовало от летчика-нарушителя подробнейшего отчета в содеянном. Погода стояла явно нелетная - низкая облачность, сильная дымка. Разрешения на полет Нюхтиков ни от кого не получал.
      Михаил Александрович дал такое объяснение. Во время подскоков - они же не запрещались - старался выяснить поведение машины при возрастании скорости. Увлекся. И вдруг заметил, что для пробега полосы не хватит. Не ломать же опять самолет. Попробовал перевести его в набор высоты. "Курица" послушно пошла вверх. Поднялся метров на сто пятьдесят. Одумался - горизонтальной видимости нет, облачность низкая. Выполнил разворот на 180 градусов и пошел на посадку. Сел.
      Нюхтикову сделали соответствующее внушение, о совершившемся факте доложили в Москву. Оттуда поступило распоряжение продолжать испытания.
      Михаил Александрович летал много, с увлечением. Не раз и мне доводилось подниматься на ДБЛК-2. По технике пилотирования он мало чем отличался от обычных самолетов. Был несколько неустойчив в путевом отношении лишь на разбеге и пробеге: сказывалась короткая база между колесами шасси и костылем.
      Окрыленный конструктор внимательно прислушивался к каждому замечанию летчиков, охотно шел на переделки и усовершенствования конструкции. Испытания завершились успешно. ДБЛК-2 показал хорошие летные качества, намного лучшие, нежели у находившегося на вооружении бомбардировщика с такими же моторами. Единственно, что помешало самолету Беляева пойти в серию, - это недостаточность обзора у летчика и штурмана при выходе на цель. Они находились за мотогондолами и впереди себя почти ничего не видели.
      ДБЛК-2 явился первой попыткой создания боевого самолета принципиально новой конструкции. И этот эксперимент удался.
      * * *
      Среди авиационных конструкторов все прочнее укоренялось такое мнение: все, что не является несущей или тянущей поверхностью - суть вредные придатки летательного аппарата. Идея постройки самолета "летающее крыло" находила все больше сторонников. Энтузиастов не останавливало, что новая конструктивная схема принесет с собой ряд неисследованных аэродинамических вопросов, над разрешением которых, возможно, придется много и долго работать.
      Первым в Советском Союзе летающее одномоторное крыло построил Борис Иванович Черановский, который еще с 1924 года занимался конструированием планеров параболической формы. Его самолет - "парабола Черановского", по отзывам летчиков, имел вполне удовлетворительные характеристики.
      Константин Алексеевич Калинин - конструктор широко эксплуатировавшегося в гражданской авиации пассажирского самолета К-5 - создал бесхвостый средний бомбардировщик - ВС-2. В декабре 1936 года машина поступила в НИИ ВВС. Испытывать ее поручили мне.
      Самолет имел параболическое крыло. Посередине его располагался фюзеляж. Здесь размещались пилотская кабина и отсеки для бомб. На концах фюзеляжа находились турели с пулеметами для штурмана и заднего стрелка.
      Силовую установку составляли два тянущих мотора М-22. Элероны и рули глубины располагались в одну линию, по задней кромке крыла. Кили и рули поворота были смонтированы на консолях. Шасси убиралось в гондолы.
      Я обстоятельно ознакомился с конструкцией самолета, освоился с рабочим местом, потом спросил у заводского летчика об особенностях его пилотирования.
      - Все, как на обычном самолете, - ответил он.
      День испытаний выдался облачным, дул сильный порывистый ветер. Но, поскольку машина уже не раз бывала в воздухе, решил вылетать. На взлете самолет действительно вел себя как обычный.
      Набрал пятьдесят метров высоты. Порыв бокового ветра создал небольшой левый крен. Плавненько, как и следует в подобных случаях, поворачиваю штурвал вправо. Вопреки всяким законам, крен увеличивается. Не понимая, в чем дело, чисто механически подаю рули в противоположную сторону. Самолет входит в левый вираж с креном градусов в сорок. "
      Отказало управление, - мелькнула догадка, - нужно немедленно садиться". Одним наметанным взглядом окидываю местность по курсу. Впереди - усеянное пнями и кочками болото, за ним - густой лес. Изо всех сил удерживаю рули. Самолет замыкает круг. Новый порыв ветра. Машина начинает разгуливать, и продольно. Амплитуда нырков и подскоков ощутимая - от одного до пятидесяти метров. Рулей вовсе не слушается.
      Положение складывается не из приятных. Трагикомедия какая-то, как у кинокомика Монти Бенкса в "Летающем счастье". С той лишь разницей, что актер не был летчиком и, попадая в какую-нибудь сложную ситуацию, немедленно раскрывал инструкции. Но ведь я-то летчик, летчик-испытатель, облетал шестьдесят девять самолетов различных типов. За плечами у меня - две тысячи пятьсот часов налета, около семи тысяч посадок. Вот катавасия!
      Нет, никакого страха я не испытываю. Только злюсь на себя и на самолет. Да и какой это к черту самолет? Крутит себе второй вираж, словно нет на нем ни рулей, ни летчика.
      Хватит с меня. За два виража сильный ветер снес машину в район взлета. Впереди вижу ровную площадку.
      Надо садиться, если даже случится авария. В конце третьего виража немного убавляю обороты одного из моторов. Крен уменьшается до двадцати градусов.
      Когда самолет развернулся к ветру под углом градусов в сорок пять, я резко убрал газ и с силой выбрал штурвал. Высота была уже не более пяти метров. Машина спарашютировала и, сделав с полдюжины огромных козлов, остановилась. Этот самый произвольный крен самолета и помог благополучно приземлиться погасил сильное скольжение.
      Штурман и стрелок сразу покинули машину. Наперебой спрашивают, что случилось.
      - Управление отказало, - отвечаю совершенно убежденно.
      Но управление оказалось в полной исправности. Лишь тросы немного вытянулись от чрезмерной нагрузки. Видать, крепенько я жал на штурвал.
      Решительно ничего не понимаю. Прибывший на место вынужденной посадки заводской летчик тоже недоуменно пожимает плечами.
      Чтобы выяснить, в чем дело, решили временно превратить кабину штурмана в пилотскую и установить в ней второе управление самолетом. Там будет находиться обучаемый летчик. Может быть, вдвоем быстрее найдем ответ на мучивший нас вопрос.
      Как только выдалась подходящая погода, пошли на аэродром. Заранее условились: он взлетает, набирает тысячу метров высоты и передает управление мне. Чтобы я понял, когда взяться за штурвал, заводской летчик должен слегка покачать машину. По такому же сигналу он затем вновь возьмет управление на себя.
      На заданной высоте самолет качнулся с крыла на крыло. Берусь за управление, хочу развернуться влево. Машина по-прежнему летит прямо. Раскачиваю элеронами - пилотируй, мол, сам, дорогой коллега, своего воздушного осла. Но напарник почему-то не понял меня. Никакой связи у нас нет. Самолет продолжает лететь прямо. Что же предпринять? Придумал! Вынул ручку управления из гнезда, просунул ее в отверстие, предназначенное для пулеметного ствола, и стал размахивать: дескать, делай, браток, что хочешь.
      Коллега понял. Взял управление. Я стал внимательно следить за рулями. И тут, к великому удивлению, увидел, что их движения совершенно противоположны, чем на обычных самолетах. Ну, знаете, такие сюрпризы могут обойтись очень дорого!
      Мы отказались принять самолет.
      Узнав об этом, бедный заводской пилот тяжело вздохнул. Я хорошо понимал его настроение: осточертело ему это "летающее крыло", этот "самолет наоборот"...
      Но зря он переживал. Вскоре по указанию начальника НИИ ВВС Н. Н. Бажанова ВС-2 раскрасили под крокодила и показали москвичам на воздушном параде. Правда, на этом его биография и закончилась.
      Продолжая развивать свои идеи, Борис Иванович Черановский построил новую бесхвостую машину - БИЧ-14. Ее прозвали "полблина". Самолет в плане представлял половинку круга. Пилотская кабина на пять человек была смонтирована в центре крыла, не выходя за его очертания. Гаргрот {4} кабины, утолщенный спереди, постепенно переходил в киль, на котором размещался руль поворота. Задняя кромка крыла имела: ближе к центру - рули высоты, а на консолях - элероны. На передней кромке крыла находились два мотора М-11 - по обе стороны кабины. Шасси обычного расчалочного типа не убирались. Конструкция самолета была выполнена преимущественно из дерева.
      Облет БИЧ-14 сделал летчик-испытатель завода-изготовителя Ю. Н. Пионтковский. И неудачно. Из-за неправильной центровки и несовершенного управления самолет потерпел аварию. Конструктор, как нередко бывало и в других подобных случаях, не признал за машиной каких-либо недостатков и во всем обвинил летчика. Пионтковский в знак протеста отказался летать на черановском "полблине".
      НИИ ВВС, заинтересованный в продолжении экспериментов с бесхвостыми самолетами, отремонтировал БИЧ-14 на своем опытном заводе. В принципе верный девиз: "все, что не является несущей или тянущей поверхностью - суть вредные придатки аппарата" - становился чем-то вроде моды.
      И вот мне снова довелось стать испытателем бесхвостого самолета, на этот раз конструкции Черановского.
      Наученный горьким опытом с калининским "самолетом наоборот", зная о неудачном полете Юлиана Пионтковского, я не спешил подняться в воздух. Рулил на разных скоростях по аэродрому, выполнял разбеги и подскоки, тщательно изучая поведение машины на земле. Конструктор не мог не считаться с авторитетом института, безропотно устранял все замеченные недостатки.
      Словом, все шло обычным порядком. Настала пора проверить БИЧ-14 в воздухе. Как все бесхвостые, он очень легко оторвался от взлетно-посадочной полосы и начал набор высоты. С нарастанием скорости самолет стало тянуть вниз. Энергично выбираю штурвал на себя. Нагрузка становится неимоверной. Хотя никакого прибора для ее измерения нет, чувствую, она достигла килограммов пятидесяти. Прекращать взлет поздно: полоса осталась позади, впереди сосновый лесок.
      Сильный рывок штурвала - и машина перескочила через этот лесок. Нестерпимо палит солнце. Потные ладони соскальзывают со штурвала. Самолет неустойчив, словно помещен на острие шила: в любой момент может произвольно занять какое угодно положение, даже перевернуться на спину. Нет никаких сил справиться с ним. Деревенеют мышцы. Вот выскользнет штурвал из потных, будто смазанных маслом, рук, и бесхвостый урод мгновенно нырнет в отвесное пикирование. А из пике его ни за что не вырвешь.
      Напрягаюсь до невероятности, штурвал становится все тяжелее и тяжелее. В отчаянии обхватываю его обеими руками, как когда-то, будучи грузчиком, брал в охапку грузные мешки, сцепляю пальцы. Вроде легче. Постепенно, с маленьким креном, делаю разворот, чтобы описать положенный круг и зайти на посадку против ветра.
      Вместо круга по границам аэродрома самолет вычерчивает громаднейший кружище, километров пятьдесят длиной. Все-таки улавливаю встречный ветер. Он дует почти в створ взлетной полосы. Сбрасываю обороты двигателей до скорости планирования. Скорость уменьшается, и бесхвостка тут же приобретает прекрасную управляемость.
      - Что же, только для взлетов и посадок она и сделана?! - кипячусь на разборе и требую от конструктора: - Установите триммеры на руль глубины. Иначе летать нельзя. Нагрузки в полете чрезмерны. Не самолет, а жеребец выпасной.
      Инженеры согласились на эти доработки. Машину понемногу взнуздывали. Испытания наслаивались одно на другое. Но требуемой устойчивости в полете добиться никак не удавалось. В конце концов я решительно заявил своему начальнику:
      - Зря возимся. Толку не будет.
      Безропотность конструктора как рукой сняло. Заспорил невероятно и в заключение прибег к излюбленному приему самореабилитации - виноват Стефановский, он консерватор, боится нового, на старье куда спокойнее летать. Под "спокойнее" явно подразумевалось "безопаснее". Взорвался и я. Николай Николаевич Бажанов, чтобы прекратить дискуссию, распорядился устроить летный "консилиум". Ивану Фёдоровичу Петрову, моему непосредственному начальнику, и Михаилу Александровичу Нюхтикову, первому институтскому укротителю летающих крыльев, он поручил беспристрастно проверить мои претензии к БИЧ-14.
      Специалисты остались довольны таким решением. Как-никак Петров когда-то летал на их одномоторной "параболе" и всячески расхваливал ее.
      Однако Иван Федорович был прежде всего летчиком. Облетав самолет, он безоговорочно встал на мою сторону. Так же поступил и Михаил Александрович. Испытания БИЧ-14 прекратились.
      Неудача конструкции Б. И. Черановского не поколебала оптимизм других поклонников бесхвосток. Конструктор Владимир Антонович Чижевский, без всякого правительственного задания, по собственной инициативе, спроектировал и построил спортивный самолет параболической формы с мотором М-11. Он пошел дальше, чем его предшественники. Построив машину по нормам прочности истребителей, Чижевский предназначал ее для выполнения всех фигур высшего пилотажа. Иными словами, он хотел на практике, в воздухе проверить, возможно ли использование бесхвостых самолетов в качестве истребителей.
      Испытывать новую машину БОК-5 поручили И. Ф. Петрову - большому любителю и знатоку самолетов непривычных конструкций. Первые же пробные разбеги показали, что самолет имеет тенденцию по мере увеличения скорости "вилять" в стороны: при весьма узком разносе колес слишком мало было расстояние между ними и костылем. На одном из разбегов летчик не сумел выдержать направления, и бесхвостка скапотировала.
      Пока производился ремонт машины, конструктор и летчик нашли оригинальное решение: сделать костыль управляемым. Сделали. Теперь на разбеге бесхвостка стала вести себя безупречно. Но в первом же полете Петрову довелось испытать то же, что когда-то и мне при испытании БИЧ-14. Машина то и дело порывалась перейти в пикирование.
      Чижевский произвел ряд конструктивных доводок. В последующих контрольных полетах самолет показал исключительно хорошую управляемость и устойчивость.
      Наступила очередь решать главную задачу испытаний. Выполнение высшего пилотажа командование доверило мне.
      Набираю высоту. Прибор показывает уже две тысячи пятьсот метров. Пора. Решил начать с переворота: сразу станет ясно, как выходит машина из пикирования. Переворот включает в себя начальные элементы бочки и заключительные петли Нестерова. Даю плавно рули, и самолет легко выполняет всю бочку, да какую! Загляденье! Еще нежнее и несколько меньше по ходу передвигаю рули, ввожу соответствующую поправку. Бесхвостка (прямо золото!) ложится на спину, переходит в пикирование и без усилий с моей стороны наичистейшим образом выходит из него!
      Однако азарту поддаваться нельзя. Машина опытная, первый пилотаж - тут гляди да гляди. И все же решаюсь выполнить петлю. Немного волнуясь, начинаю разгон, подтягиваю ручку на себя. Опасение осталось: все-таки бесхвостка, как-то она поведет себя в верхней точке... Волнение передалось на движения руки. Самолет перевернулся через крыло, выполнил идеальный иммельман. Ну и чуткость! От прежнего недоверия не остается и следа. Разгоняю самолет еще раз, плавно-плавно тяну ручку на себя. Никакого крена! Немного задерживаю ручку. Бесхвостка мягко, артистически минует верхнюю мертвую точку и плавно переходит в пикирование, заканчивая фигуру.
      Вернувшись на аэродром, искренне восторгаюсь самолетом. Просто не могу нахвалиться. Товарищи не менее откровенно недоумевают. Кто-то говорит:
      - Брось покупать. Телячий восторг не для тебя, Петро.
      Разве их убедишь? В комнату заходит Миша Нюхтиков и сразу ко мне:
      - Поздравляю, Михалыч! Все своими глазами видел. Поди, отвел душу, а?
      - Отвел!
      И посыпались со всех сторон вопросы: какие скорости держал? легко ли разгоняется самолет? плавно ли выходит из пике? Радовались все. Оно и понятно: родная советская авиация одержала новую победу. Конструктор Чижевский стал героем дня. Летавшие вслед за мной испытатели тоже дали высокую оценку пилотажным качествам БОК-5. Казалось, проблема создания боевого, маневренного "самолета-крыла" уже решена.
      Но это только казалось. БОК-5 в производство не пошел. По непонятным и до сих пор причинам на перспективную машину поставили крест. Работы по созданию бесхвостых самолетов прекратились.
      Мне пришлось испытывать и еще одну совершенно необыкновенную машину. Своим рождением она была обязана не широкому увлечению бесхвостками, а настоятельной потребности повысить устойчивость самолетов в полете. С тех пор как начало развиваться отечественное самолетостроение, все новые самолеты выпускались с невероятно задней центровкой. Если потом диапазон эксплуатационных центровок составлял в основном 20- 25 процентов средней аэродинамической хорды (САХ) крыла, то в описываемый период центровка почти всех машин равнялась 28-34 процентам САХ. В отдельных случаях она превышала и последний показатель. Это вызывало продольную неустойчивость самолетов, усложняло технику пилотирования, а порой приводило и к тяжелым последствиям.
      И вот преподаватель Московского авиационного института (МАИ) Петр Дмитриевич Грушин в 1938 году предложил конструктивную схему самолета, обеспечивающую надежную устойчивость не только при центровках около 30-35 процентов САХ, но и при крайне задней центровке порядка 50 процентов САХ. К замыслу Грушина почти везде отнеслись с недоверием. Вокруг его теоретических положений и расчетов разгорелись жаркие дискуссии.
      Петр Дмитриевич, абсолютно уверенный в правильности своей идеи и точности расчетов, построил в мастерских МАИ небольшую авиетку, окрестив ее "Октябренком". Случилось так, что один из полетов на ней выполнил я. И по конструкции, и по летным качествам самолет оказался просто фантастическим. Вместо хвостового оперения уступом располагалось второе крыло. На нем и размещались рули управления. Во время полета "Октябренок" в продольном отношении оставался вполне устойчивым даже при центровке в 60 процентов средней аэродинамической хорды крыла. Поразительное свойство! Этому способствовало расположение крыльев тандем {5}. Оно меняло старые представления о подсчете центровки. Таким образом, П. Д. Грушин на практике доказал приемлемость своей конструктивной схемы. Воодушевленный успехом и получив необходимую материальную базу, он построил самолет-штурмовик "Тандем МАИ". На самолете, как и на его прототипе - авиетке "Октябренок", крылья располагались уступом. Снизу, под задним крылом, по обе стороны фюзеляжа, находились кили с рулями поворота. Стабилизатор выглядел перевернутым: был направлен не вверх, как у всех других машин, а вниз. Необычность компоновки позволила конструктору очень удобно разместить воздушного стрелка - в задней части фюзеляжа, с хорошим обзором. Диапазон эксплуатационной центровки составлял 45-50 процентов САХ. Кроме того, конструкция крыла была деревянной необычного кессонного способа постройки.
      Заводские и государственные испытания проводились одновременно. На первом вылете присутствовал комбриг Александр Иванович Филин, начальник НИИ ВВС. Когда я, возвратившись из полета, зарулил самолет на стоянку и вылез из кабины, он крикнул окружавшим его авиаторам:
      - Качать его!
      Десятки рук подхватили меня и стали подбрасывать вверх. "Не удержат, черти! - подумал я. - Как-никак во мне сто килограммов. Вдруг брякнусь о землю на глазах у начальства".
      - Помилуйте! - кричу ребятам. - Не привык без парашюта летать!
      Пока не натешились, вернее, пока не устали, не отвязались. Александр Иванович похвалил меня за быстрое освоение "трудновообразимого летательного аппарата тяжелее воздуха", подробно расспросил о его поведении в полете. "В основном все хорошо, - Доложил я, - но путевая устойчивость недостаточная. Надо увеличить площадь килей". "
      Тандем МАИ" с увеличенной площадью килей прошел всю положенную ему программу испытаний. Продольная устойчивость, несмотря на крайне заднюю центровку, была хорошей. Путевую же устойчивость на этом экземпляре нам так и не удалось довести до требуемой нормы. Имелись у него и другие дефекты. Например, вертикальное оперение, расположенное по бокам фюзеляжа, не обдувалось струей от воздушного винта. Поэтому в начале разбега рули были малоэффективными. Мощный же мотор при большом диаметре винта создавал очень сильный гироскопический момент в начале разбега, разворачивал самолет вправо. Приходилось придерживать левым тормозом.
      Одним словом, "Тандем МАИ" не представлял собой, да и не мог представлять, совершенно безгрешного ангела. Такова неизбежная участь почти всякого первого экземпляра.
       
      Глава пятая. Скоростные бомбардировщики
      Увлечение бесхвостками - авиация имела и теперь имеет слишком много неизведанного - если и отразилось на развитии общепринятых конструктивных схем самолетов, то только в положительном смысле. Некоторые творческие находки пионеров бесхвостовой авиации с успехом использовались потом другими авторами при конструировании новых, более совершенных машин обычной схемы.
      Во второй половине тридцатых годов началось строительство скоростных бомбардировщиков, пришедших на смену тихоходу ТБ-3.
      В 1936 году коллектив авиаконструкторов во главе с А. А. Архангельским под общим руководством А. Н. Туполева разработал двухмоторный бомбардировщик СБ с весьма высокими летными данными. В процессе его испытаний выявилась потребность произвести некоторые доводки и переделки. Замечания летчика-испытателя Константина Павловича Миндера А. А. Архангельский посчитал несущественными, доводки и переделки совершенно ненужными. О возникших разногласиях между летчиком и конструктором узнал Народный комиссар тяжелой промышленности Г. К. Орджоникидзе и пообещал сам приехать на аэродром, чтобы "помирить стороны".
      Наши ребята подготовились к встрече наркома весьма своеобразно. Ведущий инженер самолета написал на фанерках краткие характеристики дефектов, установленных при испытаниях, и развесил эти фанерки на самолете: каждая вешалась там, где необходимо было произвести переделку или заводскую доработку.
      Приехав на аэродром, Серго Орджоникидзе сразу же направился к самолету. За ним поспешил и А. Н. Туполев. Машина, разукрашенная фанерками, удивила наркома, а конструктора привела в негодование. Срывая надписи, он бросал их на землю и сердито выкрикивал:
      - Что за номер выкинули? Не самолет, а рождественская елка. Хулиганство!
      - Почему - хулиганство? - охладил его пыл нарком. - По-моему, это очень оригинальная и убедительная рекламация.
      Г. К. Орджоникидзе внимательно прочитывал надписи на фанерках и спокойным голосом говорил конструктору:
      - Надо устранить.
      Вот нарком поднял с земли еще одну сорванную рекламацию, прочел ее и подал Андрею Николаевичу. Там значилось: "Для того чтобы снять магнето, нужно сначала снять мотор".
      - Уж это никуда не годится,- произнес Серго. - Обязательно нужно устранить.
      Остановившись у стрелковой точки штурмана, вслух прочел висевшую там надпись: "Установка не жесткая и при стрельбе вызывает большое рассеивание, практически не дает возможности вести прицельную стрельбу".
      Серго рассмеялся и, обращаясь к нам, столпившимся у самолета, сказал:
      - У вас получилась картина, аналогичная той, которую я наблюдал однажды на футбольном поле: громадной силы футболист бил по мячу, но никогда не попадал в ворота. - Повернувшись к Туполеву, добавил: - Не годится так, товарищ конструктор. Надо устранить.
      На все эти "надо устранить" конструктору оставалось только согласно кивать головой. Кто-кто, а Серго Орджоникидзе отлично знал технику, в том числе и авиационную. Закончив осмотр самолета, нарком пригласил руководящий состав института поехать с ним.
      В Кремле собрались руководители партии и правительства. Серго Орджоникидзе обстоятельно доложил о недоработках на новом самолете. Затем в деловой, непринужденной беседе, в которой участвовали и мы, были намечены практические мероприятия и сроки по устранению выявленных на испытаниях недостатков скоростного бомбардировщика. Конструктор со всем согласился, а под конец... попытался охарактеризовать обнаруженные недостатки как "мелочи", не стоящие большого внимания.
      Вот тогда-то мы и услышали сказанные И. В. Сталиным слова:
      - В авиации нет мелочей, в авиации все является серьезным, - говорил он. Любая неустраненная мелочь может привести к гибели машины и экипажа.
      Впоследствии это высказывание стало девизом авиаторов. Предостережение И. В. Сталина относилось в одинаковой степени ко всем, кто был причастен к авиационной технике. Серьезно подходить к любому, даже самому незначительному, на первый взгляд, явлению - это требование стало всюду насаждаться железной рукой. Дисциплинированность и аккуратность позволили избежать многих аварий и катастроф, спасли жизнь не одному летчику.
      Конструктивные недостатки самолета СБ, после рассмотрения их на столь высоком совещании, были устранены исключительно быстро.
      Новый бомбардировщик внедрялся ускоренными темпами. Из-за большой спешки заводские испытания позволили снять лишь основные показатели, в частности определить максимальную скорость на границе высотности моторов. Затем самолет сразу же поступил в НИИ ВВС на государственные испытания. После обычных взвешиваний и обмеров К. П. Миндер слетал на определение скоростей по высотам. Но полученные в таком полете данные еще не дают полного представления о возможностях машины. Для этого необходимо получить аэродинамическую поправку на указатель скорости - провести так называемый километраж.
      Километраж выполнялся над аэродромом, как и положено, на высоте сто двести метров. Самолет носился то в одну, то в другую сторону. С каждым выходом на новую прямую скорость становилась все больше. Вот Миндер выровнял машину, дал моторам полный газ и стал разгонять СБ до максимальной скорости. Все, кто находился на аэродроме, отложили свои занятия, с восхищением смотрели на стремительно несущуюся стальную птицу. Вдруг самолет потерял свои четкие очертания, как бы смазался. Разом оборвался натужно раскатистый рев двигателей, СБ круто перешел в набор высоты.
      Все недоумевали, с чего это Костя циркачить начал. А он издалека уже заходил на посадку. Наконец сел. Машина была неузнаваемой. Вместо изящного красавца с зеркально-гладкой поверхностью крыльев и фюзеляжа перед нами стоял урод, разрисованный вдоль и поперек большими трещинами.
      Летчик-испытатель выбрался из кабины и коротко бросил:
      - Флаттер. {6}
      Молодец Костя! Флаттеру, этому невидимому, коварному и безжалостному врагу авиации, требовались считанные мгновения, чтобы превратить прекрасное творение ума и рук в груду бесформенных обломков и похоронить под ними трех жизнерадостных парней - экипаж самолета.
      Миндер, раскуривая папиросу, поглядывает на нас Георгием Победоносцем. Не виним товарища в тщеславии, даже виду не подаем, что заметили его рисовочку. Пусть гордится. Заслуженно. Ведь он моментально и безошибочно оценил сложившуюся обстановку и принял единственно верное решение - убрал газ, плавно погасил скорость и прервал полет.
      Изучение "потрескавшегося" самолета позволило потом установить причину возникновения флаттера: недостаточная весовая компенсация элеронов. Конструктивную погрешность устранили. Самолет выдержал государственный экзамен. Мы - летчики-испытатели, а за нами и пилоты строевых частей обогатились новыми крупицами опыта борьбы с флаттером.
      К испытаниям СБ - самолета массового серийного производства - командование НИИ ВВС привлекло большинство летного и инженерного состава института. На мою долю выпала задача: определить максимально возможную дальность полета.
      Провели предварительные испытания на расход горючего при разных режимах полета и на различных высотах. Выяснилось, что машину практически возможно пилотировать до... полной выработки горючего. Посадка производилась с выключенными моторами.
      В очередном полете на СБ для определения его дальности на больших высотах не обошлось без неприятности.
      Идем на высоте. Запрашиваю штурмана о самочувствии. Петр Иванович Никитин молчит. Может, что-либо случилось с самолетным переговорным устройством? Нет. Александр Митрофанович Бряндинский, находящийся в передней кабине, слышит меня прекрасно, я его - тоже. Значит, подвело кислородное оборудование.
      Прекращаю выполнение задания и быстро снижаюсь. Никитин вдруг ожил, удивляется, почему так рано сбросили высоту. Словно спросонок. А он и в самом деле проснулся, как только самолет вошел в плотные, насыщенные кислородом слои воздуха. На земле разобрались. В высотно-кислородном приборе штурмана оказалась неисправность. Петр Иванович не заметил ее и вскоре из-за недостатка кислорода потерял сознание.
      Урок пошел впрок. Контроль за кислородным оборудованием в полете стал для каждого одной из важнейших обязанностей.
      Высотные испытания завершили самым продолжительным перелетом по замкнутому треугольнику... Проходим последний отрезок маршрута - Серпухов - Щелково. Моторы работают ровно, И все-таки иногда мелькает тревожная мысль: не ошиблись ли инженеры в расчетах, хватит ли бензина. Внизу - сплошные леса. Садиться на вынужденную негде. Велю штурману сделать перерасчет оставшегося горючего. Брянденский докладывает:
      - Бензина - на донышках баков. Но до посадки хватит. - И чтобы рассеять мое беспокойство, начинает рассказывать анекдот.
      Не до анекдотов мне. А чего волнуюсь, сам не пойму. Сто километров показались восхождением на Голгофу. Наконец-то аэродром. Садимся. Самолет бежит по полосе. Остановился. Проверяю баки. Они сухи, как после протирки. Даже на рулежку не хватило бензина. Не зря беспокоился...
      Со средним бомбардировщиком СБ, сданным в серийное производство, мне пришлось потом встречаться не раз. Вернее, с его модификациями. Самолет в дальнейшем претерпел немало "переизданий", вызванных последовательным совершенствованием авиационной техники. СБ-бис с двумя моторами М-103 имел опущенные вниз водяные радиаторы, лучшее обтекание и закрытую вращающуюся заднюю огневую точку. На АР-2 (данной модификацией занимался А. А. Архангельский) водяные радиаторы перенесли с моторных гондол в крыло. Воздух для обдува поступал через продолговатое прямоугольное отверстие в передней кромке крыла, а выходил через отверстие в его верхней средней части, где устанавливались жалюзи для регулировки температуры. Самолет имел тормозные решетки, используемые при пикировании, и более мощные моторы М-105.
      Конструктор С. В. Ильюшин выпустил средний бомбардировщик ДЭ-3 с двумя моторами М-85. Самолет по сравнению с СБ имел значительно большую дальность, грузоподъемность и потолок. Эта машина хорошо известна не только военным летчикам. В свое время В. К. Коккинаки установил на ней ряд рекордов. В дальнейшем на базе ДБ-ЗФ был построен самолет Ил-4, состоявший на вооружении нашей дальней авиации в годы Великой Отечественной войны.
      Небольшими сериями выпускался еще один двухмоторный бомбардировщик, модифицированный группой конструктора Владимира Григорьевича Ермолаева из опытного самолета "Сталь-7". Вначале он строился с моторами М-105 под шифрованным названием ДБ-240. На нем я первый раз поднялся в воздух 15 октября 1940 года.
      Конструкция самолета была явно перетяжелена, и мощности моторов М-105 ему оказалось совершенно недостаточно. ДБ-240, переделанный под более мощные дизеля М-ЗОФ, получил наименование ЕР-2. Он использовался в начале Великой Отечественной войны, но большого распространения не получил. Нашим истребителям ЕР-2 был почти неизвестен, и они частенько обстреливали его, случалось - даже сбивали. Необычная по виду машина с раздвоенным хвостовым оперением и крылом чайки принималась за вражескую.
      Следует кратко сказать и о ближнем бомбардировщике легчайшего веса С-22 с двумя моторами М-103. Я облетал его 27 апреля 1939 года. Этот созданный А. С. Яковлевым самолет деревянной конструкции имел только бомбовое вооружение. Стрелковое оружие на нем отсутствовало. Его последний вариант - Як-4 с моторами М-105 - применялся в начале войны в качестве разведчика. По своим летным данным он превосходил все имевшиеся в то время двухмоторные отечественные самолеты.
      * * *
      Перевооружение авиационных частей на двухмоторные машины потребовало безотлагательно создать на базе скоростного бомбардировщика вывозной учебно-тренировочный самолет.
      Наспех оборудовали один СБ с двойным управлением, разместив пилота-инструктора в штурманской кабине. Проводивший испытания летчик не восторгался машиной- слепа кабина инструктора, почти никакого обзора.
      Окончательное решение, в силу установленного порядка, надлежало вынести мне, как командиру научно-испытательной эскадрильи, испытывавшей в то время все поступавшие в НИИ ВВС сухопутные самолеты.
      Занимаю место инструктора. Командир экипажа Владимир Дацко согласно заданию выполнит взлет и наберет тысячу метров высоты. Потом управление возьму я, чтобы установить, можно ли, находясь в инструкторской кабине, пилотировать машину хотя бы в зоне.
      Короткий разбег. Дацко, чтобы получить наивыгоднейшую скорость для набора высоты, несколько выдерживает самолет над землей. Осматриваюсь - тесновато, неудобно. Взгляд случайно скользнул по правому окошку. Не верю своим глазам винт замедляет движение. Это в режиме набора-то! Быстро смотрю на левый мотор - то же самое. Бросаю взгляд вперед: хватит ли полосы, чтобы прервать взлет? О ужас! Прямо по курсу взлета деревня, приютившаяся на краю аэродрома. Высота всего метров десять. Несемся прямо на дом. Об отвороте нечего и думать. Поздно.
      Неужели конец? Закрываю глаза и до скрежета зубов сжимаю челюсти.
      Удар, треск. Проваливаюсь во что-то вязкое, черное...
      Очнулся. Ничего не вижу. Тру глаза - бесполезно. Ослеп? Скорей из самолета, пока он не загорелся. Шарю руками по кабине, ищу выход. Мозг сверлит одна и та же мысль: дом деревянный, выхлопные патрубки мотора раскалены, а в баках тонна первосортного бензина. Машина взорвется, как бомба.
      Что это под рукой? Торец бревна. Еще один. А рядом? Рядом дыра, пробитая в бортовой обшивке самолета.
      Через нее мелькнул тусклый пучок света. Значит, я не ослеп, вижу. Извиваясь ужом, просовываюсь в дыру. А там - пустота, образовавшаяся в груде бревен, кирпичей и искореженного металла. Что-то больно ударяет по голове. Кажется, порвал комбинезон. И нашел о чем беспокоиться - комбинезон... Ведь выкарабкался, жив! А почему самолет не горит? Домишко разнесен по бревнышку. Бомбардировщик разлетелся на части. А где же Дацко? Вскакиваю на ноги, делаю два-три шага и падаю на землю. Кричу:
      - Дацко! Володька!
      Вместо крика - хрип. Нестерпимая боль в ногах. Голенище левого сапога разорвано в клочья, зияет кровавая рана...
      Слышу пронзительный рев сирены - подходят санитары, кладут меня на носилки.
      - А Дацко где? - спрашиваю.
      - Лежите спокойно, товарищ командир, - слышу чей-то ответ. - С летчиком Дацко все в порядке.
      - А что у меня с ногами?
      - Целы ваши ноги. Поранены малость.
      - Костных повреждений нет. В мускулах - рваные раны. Заживут, - заключил доктор Кушнир, осмотрев меня в гарнизонной санчасти.
      Хороший он старик. У него морщинистое, доброе лицо с усами и старомодной бородкой клинышком. На нем безукоризненно белый халат.
      - Вот так, уважаемый Петр Михайлович, - говорит доктор и протягивает мне стаканчик с жидкостью, напоминающей крепко заваренный чай.
      - Абрам Григорьевич, - умоляю его, - не надо микстуры. С детства не привык.
      - Надо, очень надо, уважаемый, Петр Михайлович. Выпейте в честь второго рождения, стало быть...
      Нехотя беру из его рук стаканчик и поглядываю, куда бы незаметно выплеснуть наверняка муторную жидкость. Абрам Григорьевич лукаво улыбается понял мое намерение - и назидательно, как ребенку, говорит:
      - Да это же коньяк - дар божий. Его не выплескивать, а пить надо, причем маленькими глоточками - смаковать. Медицина лучше знает, что к чему. Так-то, товарищ новорожденный.
      - Ну, если коньяк, тогда можно.
      И верно, коньяк. Медленно, но без всякого наслаждения опоражниваю докторскую стопку. Постепенно боль в ногах стихает, по телу разливается приятная истома.
      Недолго я пролежал в санчасти. Золотые руки врачей-волшебников быстро вернули меня в строй.
      В штабе НИИ ВВС мне подали акт: "26 сентября 1937 года... опытный учебно-тренировочный самолет СБ потерпел на взлете аварию... Причина - летчик В. Дацко, запуская мотор, забыл открыть краны противопожарной системы. Скопившегося за ними бензина в системе хватило лишь на рулежку и взлет, потом моторы остановились... При падении самолета на дом пострадала маленькая девочка, которую в бессознательном состоянии отвезли в больницу..."
      Час от часу не легче!
      - А девочка жива?
      - Жива.
      Дальнейшие события развертывались с железной последовательностью. Переоборудованный самолет, как учебно-тренировочный, отвергли начисто. Летчик Владимир Дацко получил примерное наказание. Меня сняли с должности командира эскадрильи. Девочка поправилась. А деревню Жарково, чтобы впредь не попадалась на пути забывчивых летчиков, перенесли подальше от аэродрома.
      Вскоре мы уже испытывали самолет, специально построенный для учебно-тренировочных полетов в частях скоростной бомбардировочной авиации.
      * * *
      Оснащение бомбардировочной авиации скоростными машинами, как я уже говорил, проводилось довольно быстро. Массовой серией строились бомбардировщики ближнего действия - СБ с двумя моторами М-100 водяного охлаждения и средние бомбардировщики ДБ-3 с двумя звездообразными моторами М-85 воздушного охлаждения. Это были вполне современные боевые машины, значительно превосходившие по летным данным лучшие заграничные самолеты такого же класса. Следует упомянуть, что на предшественнике ДБ-3 - самолете ДБ-2 "Родина", построенном другим конструктором, замечательные летчицы Герои Советского Союза Марина Михайловна Раскова, Полина Денисовна Осипенко и Валентина Степановна Гризодубова совершили в 1938 году свой выдающийся дальний беспосадочный перелет.
      Недостаток новых машин состоял в том, что они не могли нести авиабомбы крупного калибра - весом в одну, три и пять тысяч килограммов. Самолеты ТБ-3 во всех их модификациях (последовательная замена моторов М-17, М-34, М-34РН) окончательно вышли в тираж. Для нанесения бомбовых ударов по крупным оборонительным объектам в тылу противника конструкторское бюро А. Н. Туполева выпустило скоростной тяжелый бомбардировщик ТБ-7. Авторскую группу возглавлял В. М. Петляков.
      Опытный самолет ТБ-7 на расчетной высоте 8000 метров развивал скорость 403 километра в час, дальность полета составляла 3000 километров, а бомбовая нагрузка - 4000 килограммов. Практический потолок равнялся 11 000 метров.
      Такой самолет требовался срочно. Шел 1938 год. Надвигалась большая война. Поэтому начальник ВВС Я. И. Алкснис взял организацию совмещенных испытаний ТБ-7 в свои руки, назначив ведущим инженером испытаний И. В. Маркова исключительно эрудированного инженера-испытателя, командиром корабля - меня, штурманом - А. М. Бряндинского, впоследствии прославившегося в дальних перелетах вместе с В. К. Коккинаки. Другими членами экипажа были работники завода и НИИ ВВС.
      Надо заметить, что самолет поступил к нам после ремонта. Заводской летчик основательно подломал его при первых облетах. После ремонта на машине установили пятый мотор.
      Приближалась осень. Поэтому сроки испытаний были крайне сжатыми. Не считаясь со временем, изучаем материальную часть.
      В ней немало новшеств. Четыре форсированных мотора АМ-34Ф РНБ сохраняют мощность 4800 лошадиных сил до высоты 3500-4000 метров. Пятый мотор М-100 (названный АЦН-2) установлен в обтекателе фюзеляжа, за спиной летчика. Он повышает высотность основных до 8000 метров и запускается в полете по мере надобности. Благодаря этому многотонный воздушный корабль своими максимальными летными данными на десятикилометровой высоте превосходил все лучшие европейские истребители той поры. Пилотские кресла располагались не рядом, как на других бомбардировщиках, а сверху, друг за другом. Это создавало отличный обзор верхней и передней полусфер. Обшивка машины была не гофрированная, а гладкая, анодированная.
      Испытания начались 1 августа 1938 года облетом на заводе после ремонта. В считанные дни провели предварительное снятие летных характеристик. Высота, скорость, потолок оказались выше всяких похвал.
      Через двадцать пять часов налета иссяк моторесурс опытных двигателей. А новых не оказалось: их еще не изготовили на заводе. Торопим конструктора моторов Александра Александровича Микулина, звоним ему, напоминаем, ругаемся: вот-вот занепогодит, осень ведь.
      Наконец моторы получили. Но они не становятся в гнезда подмоторных рам. Узнаем, что при испытании на моторостроительном заводе у них почему-то полетели картеры. Заводские инженеры, долго не раздумывая, взяли и усилили картеры, утолстив их в местах крепления к подмоторным рамам самолета.
      Положение прямо-таки аховое. Надо заказывать новые подмоторные рамы. На это уйдет уйма времени, тогда мы не сумеем в установленные сроки провести летные испытания.
      Иван Васильевич Марков ходил туча тучей. И все-таки отыскал выход, взяв на себя немалую ответственность, распорядился вручную подпилить сделанные моторостроителями утолщения на картерах. Механики взялись за рашпили, а представитель моторостроительного завода - за телефонную трубку.
      Только механики кончили свое дело, как в цех ворвался сам Микулин и грозно загремел:
      - Кто разрешил подпиливать картеры?! Механики растерянно переглянулись. Никому не хотелось выдавать любимого инженера.
      - Кто, спрашиваю, позволил пилить картеры? - еще более строго спросил конструктор.
      К нему подошел Марков и совершенно спокойно сказал:
      - Я. Не разрешил, а приказал.
      - Вы?! Без согласования со мной?! Да какое вы имели право?
      Завязалась настоящая словесная баталия, посыпался град взаимных обвинений, угроз. Микулин резко заявил:
      - Я снимаю с себя всякую ответственность за результаты испытаний с этими моторами! - И до предела рассерженный, быстро вышел из цеха.
      Не знаю, слышал ли конструктор, как Марков ответил ему:
      - Если вы снимаете с себя ответственность, тогда мы берем ее полностью на себя.
      Случилось так, что на летных испытаниях подпиленные картеры не только не полетели - нам удалось еще продлить моторесурс двигателей вдвое, довести его до пятидесяти часов. А. А. Микулин был по меньшей мере обескуражен.
      И вообще нам на этих испытаниях исключительно везло. Когда испортилась погода в Москве, мы продолжали их в Крыму, под солнышком. Там ходили преимущественно на высоту. Достигли неслыханного по тому времени потолка для тяжелого воздушного корабля с неполным полетным весом - 12 тысяч метров! Выполнили испытательную программу по боевому бомбометанию. Нагружали в фюзеляж крупнокалиберные бомбы, набирали 10-11 тысяч метров и при каждом заходе сбрасывали по одной на маленький продолговатый островок, расположенный северо-западнее Евпатории.
      Во время бомбометания все члены экипажа, кроме, конечно, летчиков и бортинженера, ложились на пол машины и через смотровое окошечко наблюдали, как Саша Брянденский с каждым новым заходом, словно чертежник, с математической точностью перегрызал островок на две половины.
      Много было работы, но и условия оказались подходящими. В Москве уже стояли морозы, а здесь термометр показывал 30 градусов выше нуля. Приземлимся, снимем меховые доспехи, усядемся под плоскостью, и пойдут разговоры. Поскольку я качинец, то больше всего рассказывал о Каче.
      А вспомнить было что. В качинскую школу военных летчиков я попал в 1927 году. Это - старейшее в стране летное учебное заведение. Оно было создано еще в 1910 году, на заре развития русской авиации. В наше время его официально именовали: 1-я Военная школа летчиков имени Мясникова. Начальником был Александр Степанович Колесов - кадровый военный средних лет. Горячий патриот Качи, он и у питомцев своих воспитывал любовь к школе, стремление чтить и умножать ее традиции. Кстати, с Александром Степановичем мне довелось встретиться спустя тридцать четыре года. Бывший начальник и его бывший курсант, мы долго не могли наговориться...
      - Помнишь свой первый самостоятельный? - поинтересовался Александр Степанович.
      - Как же! - ответил я.
      Какой летчик не помнит такого радостного события в своей жизни!
      Произошло это ясным ноябрьским утром 1927 года. Низкорослый, подвижной инструктор П. И. Лазарев убрал с сиденья свою подушку-подкладушку, привязал к стойкам самолета красные флажки - знак первого вылета, знак для всех находящихся в воздухе: не мешай и остерегайся. Техник самолета весельчак и балагур Вячеслав Бруевич прошептал под пробковый шлем: "Будь спокоен, как лягушка". Чихнул, фыркнул старенький моторчик "аврушки". Учебная машина побежала и взмыла в воздух. Ревет мотор, бешено свистит в стойках воздух. Лечу, лечу сам!
      Полет по кругу, расчет на посадку, выход в створ полосы, снижение, выравнивание, планирование и посадка на три точки возле самой группы наблюдателей. Лазарев, слегка приподнявшись на носки, похлопал по плечу, значит, замечаний не имеет.
      Замечательный был человек П. И. Лазарев. Прекрасный летчик и умелый учитель. Много нашего брата выпустил он в воздух. Во время Великой Отечественной войны испытывал боевые самолеты на одном из заводов Сибири. Дальнейшая его судьба, к великому сожалению, мне неизвестна.
      Будь со мной Лазарев, может, и не произошло бы ставшего известным всей школе конфуза. Но инструктор наш накануне заболел, и его заменил Н. В. Никитенко. Полеты начинались спозаранку. Еще не наступил рассвет, а строй курсантов уже маршировал к ангарам. Я замыкаю вторую шеренгу взвода. Толком еще не проснулся, вышагиваю привычно-механически. Как оказался под автомашиной, сам не пойму. Слышу, кто-то стонет, кто-то ругается. Оказывается, в темноте грузовик наскочил на колонну. Ребята уверяют, что меня он переехал. Бока ломит, но терплю. На вопрос старшины, кого еще помяло, не отвечаю: признайся - сразу отправят в санчасть, а мне сегодня предстоит самостоятельно выполнить штопор. Промолчал. Раз стою на ногах - обойдется.
      Вот я уже в самолете. Ничего не болит! Высота тысяча метров. Выключаю мотор. Самолет теряет скорость, входит в штопор. Один виток, второй. Почему вдруг заработал двигатель? Неужто сам включился? Штопор прекратился, я вывожу самолет и... выключаю мотор. Все делается наоборот, вопреки методическим указаниям... Гудит голова, трясутся руки. Иду на посадку. Завершаю ее здоровенным козлом.
      Никитенко неистовствует - один из лучших, хваленых Лазаревым курсантов, а такие нарушения.
      - Вы хорошо, Стефановский, спали? - спрашивает он, еле сдерживая возмущение.
      - Хорошо...
      - А его грузовик переехал, - вставляет кто-то из моих заботливых дружков.
      Признаюсь, переехал. Два раза переехал. Сначала, когда в потемках на строй налетел, а потом, когда назад сдавал.
      Взыскивать с меня Никитенко не стал, зато на неделю упрятал в госпиталь для обследования. Думается, будь на его месте Лазарев, я там оказался бы сразу после дорожного происшествия. Он каждого из нас насквозь видел. От него не удалось бы скрыть изрядно помятые бока. Никитенко же был человек новый.
      После "Авро-504К" осваивали учебно-боевой самолет Р-1, построенный по типу трофейного английского самолета конца гражданской войны "Де Хавиленд" ДН-9. На нем и сдавал я экзамены на право называться летчиком.
      Быстро пролетели курсантские годы. Осталась позади и инструкторская работа в родной Каче. Я уже много лет испытываю боевые самолеты, поднимаю в несусветную высь вот этого гиганта ТБ-7, под тенью плоскостей которого сейчас рассказываю товарищам о качинской школе.
      - А почему все-таки она качинской называется? - спрашивает пытливый молодой стрелок.
      - Почему - Кача? Видишь ли, в Мамашайской долине есть ручеек - исток реки Качи. Над долиной - школьная зона пилотирования. Из ручейка рождается река. Над долиной, где ее начало, рождаются летчики, начинают свой большой путь. Поэтому и Кача.
      - Символично, - произносит Саша Брянденский и кивает на приближающегося к нам бортинженера М. Ф. Жилина.
      - Самолет готов! - докладывает тот. Натягиваем свои "меха".
      - По местам! - командую.
      На высоте четыре тысячи метров приказываю экипажу надеть кислородные маски. Передаю управление второму пилоту Володе Дацко и протягиваю руку за своей маской. Что-то больно кольнуло под коленкой. Ощупываю - твердый шар. Подзываю Маркова. Пощупал он и захохотал:
      - Заяц, товарищ командир.
      Марков стягивает с меня унту, засучивает меховую штанину, подсовывает под нее руку и тут же, как ужаленный, отдергивает назад.
      - Колется, чтоб ему.
      Он берет пассатки и просовывает их под штанину, возится там и наконец извлекает из-под комбинезона Ваську - ежа, когда-то пойманного и прижившегося в экипаже. Видно, во время нашего отдыха там, под плоскостью, он залез в комбинезон и уснул. Тут же, на высоте, стало ему трудно дышать, забеспокоился. Вот и кольнул.
      Жаль было Ваську, но пришлось отправить его за борт. В полете не до забав: он мог бы забраться в органы управления. Потом ребята долго поглядывали на меня с укоризной: как так не мог заметить, что еж в комбинезоне?
      Если не принимать во внимание ежиного инцидента, испытания прошли без всяких осложнений. Машина, на наш взгляд, вполне отвечала своему назначению. Конструкторы быстро среагировали на замечания и предложения экипажа, устранили замеченные недостатки, произвели доработки. Весной 1938 года в наш НИИ ВВС поступил вполне доведенный второй экземпляр ТБ-7-42 (дублер). Управляемый стабилизатор на нем был заменен триммером. Сбрита "борода" - выступ в передней нижней части штурманской кабины. Выполнен и ряд других мелких, но необходимых переделок. Дублер летал превосходно, безупречно вел себя на самых максимальных режимах полета.
      В дальнейшем ТБ-7 - Пе-8 претерпел ряд модификаций. Был выпущен четырехмоторный вариант ТБ-7 с двигателями АМ-35А, а также и с другими. По летным характеристикам самолёт значительно уступал своему пятимоторному родителю, но именно ему пришлось принять участие в Великой Отечественной войне.
      Как дальний бомбардировщик, Пе-8 последней модификации применялся для выполнения ряда очень важных и ответственных заданий. Летчики дальней авиации, когда фронт находился недалеко от Москвы, производили на этих машинах смелые полеты на Берлин и другие военно-промышленные центры фашистской Германии. На одном из этих самолетов летчик Эндель Карлович Пусеп, впоследствии Герой Советского Союза, совершил беспримерный перелет через ряд фронтов в союзную нам Америку с важной дипломатической миссией и благополучно вернулся обратно.
       
      Глава шестая. Вне видимости земли
      Сейчас полеты вне видимости земли стали обычными, как в военной, так и в гражданской авиации. Самолеты надежны, приборы безотказны, летчики отлично подготовлены. А как много пришлось потрудиться ради этого ученым, конструкторам и летчикам старшего поколения! Нередко опыт слепых полетов добывался даже ценою жизни.
      Не буду глубоко вдаваться в историю. Мне, как летчику, сподручней рассказать о своих крылатых товарищах, которым первыми пришлось прорывать облачную блокаду еще в нашей качинской школе.
      Помню, инструкторы пытались проскакивать сквозь отдельные небольшие тучки. Кое-кому это удавалось, в том числе и мне. Прямо скажу: ощущение было далеко не из приятных. Даже самые тренированные летчики, попав в облака, чувствовали себя беспомощными. Появлялась какая-то неуверенность и в себе, и в самолете. Все казалось каким-то нереальным. Хотелось как можно быстрее вырваться из облаков, увидеть землю.
      Человек все-таки рожден ходить по земле. Крылатая фраза: воздух - родная стихия летчика - образное выражение, не больше. Вестибулярный аппарат не очень-то надежный помощник в определении пространственного положения, если глаза ничего не видят. Приборов "слепого" оборудования на самолетах той поры не было. Два примитивных креномера - дугообразные трубочки со спиртом и пузырьком воздуха посредине - давали более чем приблизительное представление о поперечном и продольном положении машины.
      В дальнейшем появились комбинированные приборы типа "Пионер", которые в сочетании с магнитным компасом несколько улучшили условия пилотирования вне видимости земли. Но существенного вклада в разрешение общей проблемы слепого полета они не внесли. Только появление авиагоризонта, гиромагнитного и радиокомпасов позволило летать в облаках вполне уверенно.
      Путь этот оказался долгим и нелегким. В НИИ ВВС вопросами вождения самолетов ночью и в облаках стали заниматься в начале тридцатых годов. Для проведения экспериментов были образованы группы специалистов, объединенные в отделах. В проведении этих работ большую роль сыграли такие видные деятели советской авиации, как Герой Советского Союза генерал-лейтенант инженерно-технической службы С. А. Данилин - участник беспосадочного перелета М. М. Громова из Москвы в Америку через Северный полюс, Герой Советского Союза И. Т. Спирин - штурман первой в истории воздушной экспедиции, совершившей посадку на тяжелых четырехмоторных самолетах в районе Северного полюса. Много и плодотворно в этой области трудились инженер НИИ ВВС, а затем Наркомата авиационной промышленности Френкель, летчики Жарновский, Пуантис и другие энтузиасты слепых полетов. Кстати сказать, испытатель Владимир Михайлович Жарновский со временем научился сажать специально оборудованный самолет Р-5 исключительно по приборам. Достойно сожаления, что его победа не имела практического значения: машина, на которой он летал, уже безнадежно устарела...
      В моей первой летной книжке есть запись, относящаяся к 28 октября 1932 года: "Спецзадание 6-го и 15-го отделов, 1000 метров, один полет, 1 час 30 мин., на самолете ТБ-3". На следующий день сделана новая запись: "Слепой полет в облаках на ТБ-3,1000 метров - 1 час 50 мин.".
      Читаю эти лаконичные строки, и перед глазами встает Жан Вильгельмович Пуантис, француз-эмигрант, скромный, но незаурядный летчик-испытатель. Среднего роста, плотный, с курчавой черной бородой и пышными усами. Этот человек был поистине энтузиастом слепых полетов, сам изобретал дополнительное оборудование для облегчения самолетовождения в облаках.
      В октябре 1932 года мы с Жаном Пуантисом впервые повели тяжелый четырехмоторный бомбардировщик сквозь сплошные, плотно прикрывавшие землю облака. И первый полуторачасовой полет, и второй - продолжительностью час пятьдесят минут - проходили вполне благополучно. Болтало, конечно, основательно, но машина безупречно подчинялась рулям, приборы, хотя и примитивные, давали представление, о пространственном положении самолета, указывали на возникающие крены. Во всяком случае, возможность полутора-двухчасового полета бомбардировщика в облаках была доказана. А это уже много значило и, главное, вдохновляло на новые успехи. Чтобы летчики увереннее чувствовали себя в естественных условиях, началось внедрение тренировочных полетов под светонепроницаемым колпаком (шторки для этих целей появились значительно позже).
      * * *
      Очередной наш совместный полет на ТБ-3 имел цель- отработать самолетовождение по приборам. Слепым он являлся лишь для меня. Колпак закрывал обзор земли и горизонта только с левой стороны. Летчик, сидевший в правом кресле, все видел отлично. Он внимательно контролировал полет, отвечая за его безопасность; особенно следил за тем, чтобы не столкнуться в воздухе с другими самолетами.
      Сразу после взлета я, как и предусматривало задание, закрылся колпаком. Через час откинул его, чтобы осмотреться и определить, далеко ли отошли от аэродрома. И тут мелькнула мысль, а стоит ли возвращаться, не лучше ли прямо в полете поменяться местами с В. И. Фортинским? Кабина просторная, самолет устойчив. Правильно отрегулированный стабилизаторами и моторами, он может в течение нескольких минут лететь без вмешательства летчика. Володе Фортинскому моя идея понравилась: действительно, зачем расходовать лишнее горючее?
      Отрегулировав самолет, стабилизатором и оборотами моторов, я оставил левое сиденье, а Владимир правое. Владимир Иванович еще не успел занять освобожденное мною место, как я уже уселся на правое кресло и, по привычке поставив ноги на педали управления, взял в руки штурвал. В этот момент корабль резко изменил режим полета, высоко задрал нос. Я инстинктивно отжал штурвал и повернул голову влево: чего, мол, Фортинский мешкает?
      Глазам представилась более чем необычная картина. Володя с покрасневшим от натуги лицом и вздувшимися на шее жилами, стоял в проходе, упершись грудью в заднюю перемычку фюзеляжа. А над хвостом самолета виднелся белоснежный купол распустившегося парашюта. Площадь его - сорок два квадратных метра. При скорости полета сто пятьдесят километров в час он может создать такое тянущее усилие, при котором лямки неизбежно задушат Фортинского.
      Как помочь товарищу, если самолет продолжает увеличивать угол набора? Создалась крайне опасная ситуация. Все внимание, все физические и духовные силы взбунтовавшемуся самолету. Прошло немало секунд, пока я укротил его и заставил перейти на нормальный режим полета.
      Оглядываюсь: как там Фортинский? Но его на прежнем месте нет. Мелькает радостная догадка - борттехники успели отцепить лямки парашюта и втянули Володю внутрь корабля.
      - Где же Фортинский? - спрашиваю.
      Борттехник И. Ф. Ткачев растерянно разводит руками:
      - Не знаю...
      Значит?.. Сбрасываю газ, ввожу самолет в крутую спираль - так лучше обзор. Боже, что же это такое! Далеко внизу камнем несется к земле человек, а за ним кишкой извивается почему-то вновь свернувшийся парашют.
      Все круче нисходящая спираль четырехмоторной громадины, бешено крутится стремительно приближающаяся земля. Точка-человек - Володя Фортинский падает на зеленый массив леса с небольшими, словно заплаты, полянками.
      Очередной виток самолета. Не верю своим глазам: там, над лесом, белеет купол плавно снижающегося парашюта! Наполнился, попал в восходящий поток и наполнился! Радоваться, конечно, рано. Неизвестно еще, жив ли Фортинский.
      Парашют опустился на одну из полянок. Выравниваю самолет, кружу над лесом. И я и борттехники напряженно следим за крохотной фигуркой, распластавшейся возле парашютного полотнища.
      - Жив! - неожиданно вскрикнул Ткачев.- Смотрите, жив!
      - Володька, дорогой! - кричу и я, увидев, что Фортинский поднялся на ноги и, сделав несколько шагов, лег на парашют.
      Лег? Значит, ранен, нуждается в помощи. Быстро осматриваюсь: нет, на такой маленькой площадке наш самолет не приземлишь. Выход нашелся совершенно неожиданно. На золотистом ржаном поле, что находилось в нескольких километрах от места приземления Фортинского, замечаю нескольких женщин-жниц. Судя по всему, они наблюдают за самолетом. Может, видели и спускавшегося парашютиста? Лечу в их сторону, снижаюсь до предела. Описываю возможно меньшие круги. Высунувшись в окна, мы машем руками в направлении леса. Женщины поняли нас и побежали к лесу. Первую помощь они, во всяком случае, сумеют оказать Фортинскому.
      Так и получилось. Когда на место происшествия прибыл наш медицинский персонал, Володя, широкоплечий, крепкий, как молодой дубок, уже улыбался, хотя медики констатировали перелом ключицы, сильные ушибы и растяжение мышц.
      Через три дня Фортинский, там и сям перебинтованный, расхаживал вразвалочку по аэродрому и с присущим ему юмором рассказывал товарищам о своем небывалом "вытяжном" прыжке с невольным "затяжным" приземлением.
      - Еще бы чуток продержался в самолете, и ребята помогли бы тебе освободиться от парашюта,- рассуждали некоторые.
      - Верно,- поддерживал их Фортинский.- Еще бы чуток, и ребята помогли бы парашюту освободиться от моего трупа.
      Раскрывшийся парашют с такой силой прижал летчика к переборке, что, попытайся он удержаться внутри самолета, его попросту задушило бы. И Володя принял единственно правильное решение - до конца довериться своему шелковому другу.
      Парашют не подвел. Правда, купол его сначала сложился и раскрылся вновь лишь в самый последний момент, на предельной границе, отделявшей жизнь от смерти. Но ведь в этом он не "виноват": почти треть его полотнища оказалась разорванной (очевидно, о хвостовое оперение самолета) и полностью оборваны шесть строп.
      Случай этот произошел летом 1934 года. Много лет спустя, весной 1961 года, мне довелось быть на лекции, организованной для генералов и старших офицеров запаса. У входа в зрительный зал стоял общественный контролер и проверял входные билеты. В этом несколько располневшем человеке в гражданском костюме мы с генерал-полковником авиации И. Д. Климовым сразу узнали бывшего летчика-испытателя НИИ ВВС Владимира Ивановича Фортинского. Иван Дмитриевич радостно воскликнул:
      - Привет утерянному летчику!
      Какова была эта встреча - читателю нетрудно себе представить. Ведь мы долгое время ничего не знали друг о друге. И вот - снова вместе. Вопросы, воспоминания. Владимир Фортинский, летчик с большой буквы, полностью и с честью выполнил свой воинский долг. Он побывал во многих серьезных переделках, но никогда не падал духом, летал, пока позволяли здоровье и возраст,
      * * *
      ...Однако вернемся снова в далекое прошлое. Листаю свою летную книжку тех лет. После опытов, проведенных совместно с Ж. В. Пуантисом, она долго молчит о слепых полетах. Это, конечно, не значит, что исследования в данной области прекратились. Просто я не получал таких заданий. Работа же по освоению самолетовождения вне видимости земли продолжалась. Может быть, несколько медленно, но не безуспешно. Именно об этом говорит запись в летной книжке, датированная мартом 1935 года: "Слепая посадка на самолете ТБ-3 - 24 полета. 16 часов 15 минут. В том числе испытания радиокомпаса".
      Заранее предвижу недоумение некоторых читателей из числа молодых авиационных специалистов. Они правы, если скажут, что радиокомпасы у нас стали производить в массовом порядке лишь в годы Великой Отечественной войны, после того, как мы получили по ленд-лизу американские средние бомбардировщики В-25, оснащенные этими приборами. Но права и летная книжка: весной 1935 года в НИИ ВВС действительно проходил испытание отечественный радиокомпас, созданный инженером Николаем Александровичем Карбанским.
      Замечательное изобретение, прошедшее полные государственные испытания на бомбардировщике ТБ-3, оказалось не внедренным только потому, что ни у нас, ни за границей ничего подобного пока не было. Кто персонально его похоронил, об этом история пока умалчивает. Потребовалось более двадцати лет, чтобы вернуться к оснащению советских самолетов радиокомпасами, конечно уже не конструкции Н. А. Карбанского, а более совершенными, но именно радиокомпасами. По принципу действия они были тождественны прибору, испытанному НИИ ВВС еще в начале 1935 года.
      Испытания радиокомпаса были поручены мне и Александру Николаевичу Тягунину. Летали мы часто и подолгу. При этом расчет на посадку и само приземление, вплоть до окончания пробега, производили только по приборам.
      Работа выполнялась в такой последовательности. Выйдя по радиокомпасу на линию посадочного курса, летчик постепенно начинал терять высоту с четырехсот до ста метров. В момент отметки радиокомпасом точки пролета приводной радиостанции убирал газ и переводил самолет в планирование. С высоты двадцати метров начинал давать свои показания высотомер малых высот. Он действовал от выпущенного двадцатиметрового алюминиевого стержня с цепью на конце. Благодаря этому прибор очень точно определял расстояние до земли.
      Высотомер малых высот имел шкалу с последовательно расширяющимися делениями: чем они шире, тем меньше расстояние до земли. Диапазон - от двадцати метров до одного метра. Последнее деление соответствовало моменту "досаживания" корабля на три точки и равнялось четырем сантиметрам, Крен и курс исправлялись по авиагоризонту и гирокомпасу.
      Радиокомпас инженера Карбанского был несколько меньше современного. Его шкала делилась на восемь основных румбов. Вместо стрелки, имеющейся на сегодняшнем приборе, передвигался по циферблату красный силуэтик самолета, постоянно направленный на приводную радиостанцию. Промежуточные курсы определялись по соответствующим делениям шкалы между основными румбами.
      Работы по испытанию радиокомпаса Н. А. Карбанского лично проверил в полете представитель штаба ВВС РККА, а в дальнейшем начальник НИИ ВВС комдив В. К. Лавров. Он дал им высокую оценку.
      * * *
      Говорят, нет худа без добра. Так у нас получилось при испытаниях радиокомпаса Карбанского. Сам прибор не получил "добро", но полеты на его испытания позволили выявить еще один незаурядный талант Александра Николаевича Тягунина. В ту пору мы называли его просто Сашей.
      Забайкальский парень, сначала слесарь, потом машинист, он пришел в авиацию в 1928 году по путевке читинского окружкома комсомола. Окончил Военно-теоретическую школу ВВС Красной Армии, затем Качинскую летную школу. В НИИ ВВС его перевели из Ленинградского военного округа, где он, пролетав самостоятельно всего три года, отличился при выполнении заданий особой трудности: на грузовом парашюте системы инженера П. И. Граховского сбрасывал танкетки с новейшего тогда четырехмоторного бомбардировщика ТБ-3; мастерски организовал и осуществил выброску воздушного десанта, насчитывавшего три тысячи человек.
      В первых же наших совместных полетах на испытания радиокомпаса Карбанского я разглядел у Тягунина замечательное качество истинного летчика-испытателя: стремление глубоко вникнуть в суть задания, умение правильно определить методы его выполнения и предусмотреть возможные осложнения в воздухе, связанные с особенностями данного испытания. Собранность в полете, быстрая реакция на поведение самолета, чисто сибирское хладнокровие в момент опасности - все это поставило Александра Тягунина в ряды тех, о ком в народе говорят - летать рожденные.
      Первое самостоятельное испытание, которое поручили Тягунину в НИИ ВВС, состояло в разработке методики сбрасывания с бреющего полета на воду танкеток Т-37 и Т-38. Они крепились на замки подфюзеляжных бомбодержателей. Эта серьезная, ответственная и, прямо скажем, опасная работа выполнялась под руководством известного инженера-конструктора бронемашин Ж. Я. Котина.
      Сложность испытаний заключалась, прежде всего, в том, что весь процесс: полет самолета с большим грузом, поведение танкетки после ее отделения от корабля, реакция самого самолета и окружающей водной среды в момент сброса,все это не поддавалось точным теоретическим подсчетам, требовало весьма рискованного эксперимента.
      Было неясно, хватит ли мощности моторов, чтобы поднять негабаритный четырехтонный груз, который обязательно создаст дополнительное сопротивление воздуха, как это сопротивление отразится на аэродинамике самолета вместе с подвеской, не появится ли вибрация хвостового оперения от срывов потока с совершенно необтекаемой массы.
      Далее вырастала проблема непосредственного сбрасывания танкетки. С одной стороны, ее нельзя сбросить с высоты более одного метра - она должна приводниться без малейших повреждений, полностью сохранить свою боеспособность. С другой стороны, танкетка, сброшенная на большой скорости с низкой высоты, могла при соприкосновении с водной поверхностью сделать подскок и, отставая от самолета, задеть его хвостовое оперение.
      Все это весьма волновало участников испытаний, и в первую очередь членов экипажа самолета, которые вряд ли могли уцелеть при неудачном стечении обстоятельств.
      Александр Тягунин выполнил задание с акробатической виртуозностью. Наблюдатели видели, как сброшенная им танкетка, вспарывая и буруня непокорную воду, словно конь, поднялась на дыбы. Казалось, она вот-вот заденет носовой частью хвостовое оперение самолета. Но бомбардировщик, освободившись от тяжелой ноши, тут же взмыл вверх.
      Тяжелый самолет, с которого еще несколько раз поочередно сбрасывались две танкетки, имел дополнительные баки с горючим. По идее он после сброса должен был сделать посадку на берегу водного бассейна и сыграть роль летающего бензозаправщика мотомеханизированной группы. И это испытание Александр Николаевич провел весьма успешно.
      Институтские хохмачи по поводу неизменно блестящих полетов Тягунина обычно острили:
      - А чего ему сделается? Человек в слепом полете родился. Почему должны быть счастливчиками только те, кто родился в рубашке?
      Своеобразный намек: Тягунин после наших испытаний радиокомпаса сразу накрепко вошел в семью летчиков-испытателей.
      * * *
      В июне 1937 года В. П. Чкалов, А. В. Беляков и Г. Ф. Байдуков, а спустя месяц М. М. Громов, А. Б. Юмашев и С. А. Данилин совершили беспримерные в истории мировой авиации перелеты из Москвы через Северный полюс в Америку.
      Прошло еще около месяца, и новый советский воздушный корабль ДБА, стартовав со Щелковского аэродрома, взял курс на север. Произошло это 12 августа, в 18 часов 15 минут по московскому времени. Экипаж имел задачу совершить рекордный беспосадочный перелет Москва - Северный полюс-Аляска-США. Он состоял из шести высококвалифицированных авиаторов. Командир корабля-известный полярный летчик, участник челюскинской эпопеи, Герой Советского Союза Сигизмунд Александрович Леваневский. Второй летчик - Николай Георгиевич Кастанаев, длительное время работавший летчиком-испытателем в НИИ ВВС Красной Армии, а затем на авиационном заводе Наркомата авиапромышленности. Штурман корабля - известный полярник Виктор Иванович Левченко. Радист инженер НИИ ВВС Николай Яковлевич Галковский. Борттехник - Николай Николаевич Годовиков. Борттехником он считался лишь соответственно штатному расписанию экипажа, а фактически являлся инженером. Второй борттехник - Григорий Трофимович Побежимов. Самолет ДБА, на котором они летели, спроектировала конструкторская группа Военно-воздушной академии имени профессора Н. Е. Жуковского, возглавляемая Виктором Федоровичем Болховитиновым. Четырехмоторный красавец только что прошел государственные испытания,- он обладал хорошими летно-техническими характеристиками.
      Радиосвязь между командным пунктом и воздушным кораблем была устойчивой. Она велась по заранее обусловленному расписанию. Мы знали даже такие подробности: Леваневский, жалея моторы, набирал необходимую высоту постепенно.
      В 23 часа 29 минут с борта самолета поступила очередная радиограмма: вышли в Белое море, прошли остров Моржовец, высота 2600 метров.
      В 0 часов 39 минут следующего дня, 13 августа, экипаж сообщил: вышли в Баренцево море, широта 68 градусов 11 минут, долгота 44 градуса 11 минут. В 13 часов 40 минут Леваневский радировал: пролетели над Северным полюсом на высоте 6000 метров.
      Все, кто находился на командном пункте, горячо аплодировали нашим славным соколам. Правда, вторая часть радиограммы вызывала некоторое беспокойство: начиная от середины Баренцева моря самолет идет над сплошной мощной облачностью. Однако полет над Северным Ледовитым океаном в любом случае в основном приборный. Ориентиров внизу никаких нет, без края и конца белое безмолвие.
      В 1937 году слепые полеты практиковались нами все смелее и шире. Именно такими почти на всем протяжении являлись перелеты Чкалова и Громова из Москвы в Америку через Северный полюс.
      И вот теперь по великому межконтинентальному воздушному пути ведет свой краснозвездный корабль Сигизмунд Александрович Леваневский. От полюса, согласно плану перелета, экипаж уже взял курс вдоль 148-й параллели, в направлении города Фэрбенкса на Аляске. Все идет, как надо.
      14 часов 32 минуты. Очередная радиограмма. Все тревожно переглянулись: из-за порчи маслопровода на самолете вышел из строя крайний правый мотор, высота 4600 метров, летят в сплошной облачности...
      Несложный расчет, и становится ясным - мотор отказал где-то в районе 89-й параллели.
      В течение трех с небольшим часов удалось получить от Леваневского еще две маловнятные радиограммы. Судя по ним, полет аварийного самолета еще продолжался. Затем связь окончательно прервалась...
      Значит, трагедия могла разыграться где-то между 89-й и 83-й параллелями...
      Советское правительство организовало поиски пропавшего экипажа в крупных масштабах. В них участвовало двадцать четыре советских и семь иностранных самолетов. Отбор поисковых экипажей отличался исключительной строгостью. Командиром корабля назначался непременно полярный летчик, хорошо знающий условия полетов в Арктике, а вторым летчиком - командир корабля из военной авиации, отлично владеющий техникой пилотирования.
      В числе других самолетов на розыски отправили два отряда тяжелых воздушных кораблей ТБ-3. Они были укомплектованы экипажами, в совершенстве летающими по приборам в сложных метеорологических условиях днем и ночью. Руководил экспедицией Марк Иванович Шевелев, ныне начальник Управления полярной авиации Министерства гражданской авиации СССР, Герой Советского Союза.
      Первым отрядом и его первым кораблем командовал Михаил Васильевич Водопьянов. Вторым летчиком у него был Александр Николаевич Тягунин, а штурманом - Иван Тимофеевич Спирин. В состав экипажей других кораблей первого отряда входили: командиры Анатолий Дмитриевич Алексеев, Василий Сергеевич Молоков, Илья Павлович Мазурук и вторые летчики Александр Александрович Курбан, Георгий Константинович Орлов, Матвей Ильич Козлов.
      Второй отряд тяжелых самолетов ТБ-3 возглавлял Борис Григорьевич Чухновский. Кораблями здесь командовали Бабушкин и Фабио Брунович Фарих, вторыми летчиками были Яков Мошковский и Эндель Карлович Пусеп.
      Девять долгих месяцев продолжались эти беспримерные в истории авиации поиски.
      Экипажи летали в глухую полярную ночь, в пургу, в невероятную арктическую стужу. И все тщетно. Они внимательнейшим образом обследовали пятьдесят восемь тысяч квадратных километров ледяной пустыни, прибрежной суши, морской поверхности. И не обнаружили никаких следов потерпевшего катастрофу самолета.
      Лишь в мае 1938 года правительственная комиссия решила прекратить дальнейшие поиски. Их безрезультатность была очевидной. Арктика навсегда схоронила в своих просторах трагическую тайну экипажа С. А. Леваневского. И вряд ли ее удастся разгадать...
      Девятимесячная ледовая эпопея явилась исключительно серьезным экзаменом для советских авиаторов. Они вновь подтвердили значительные достижения в освоении полетов в сложных условиях погоды, вне видимости земли, по аэронавигационным приборам. Многие участники розысков экипажа С. А. Леваневского впоследствии стали непревзойденными мастерами слепого самолетовождения. Одним из них является Александр Тягунин. В совершенстве владевший техникой пилотирования тяжелого воздушного корабля ТБ-3 как в визуальном, так и в приборном полете, мастер парашютного спорта, он имел особое задание в поисковой арктической экспедиции: при обнаружении самолета Леваневского выброситься с парашютом, оказать первую помощь пострадавшим и обеспечить посадку на лед машины Водопьянова. Стоит ли говорить, что на такое способен лишь исключительно мужественный, безудержно храбрый человек.
      Александру Николаевичу не суждено было выполнить поставленную задачу. Но суровая Арктика после этого стала его любимым краем.
      Жизнерадостный, охотно выполняющий любое рискованное задание, Тягунин пришелся, как говорится, ко двору в полярной авиации. В 1938 году он принимал участие в вывозке экипажей ледоколов "Садко", "Седов" и "Малыгин", зажатых во льдах высоких широт. Полеты выполнялись в весьма сложных метеорологических условиях, при низкой - до пятидесяти метров - облачности и очень плохой видимости из-за снегопада. Посадки производились на дрейфующие льдины ограниченных размеров, на площадку, окруженную сопками высотой до трехсот метров, постоянно закрытыми облаками.
      Это была поистине труднейшая работа. Летчики выполнили ее мастерски. Отрядом командовал Герой Советского Союза Анатолий Дмитриевич Алексеев. За выполнение этого задания А. Н. Тягунин был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Он много и успешно летал в полярной авиации, участвовал в Великой Отечественной войне, гордо и с честью пронес через всю свою большую летную жизнь славу одного из лучших в стране мастеров слепого полета.
       
      Глава седьмая. Штопор
      Из конструкторского бюро А. Н. Туполева в НИИ ВВС поступила просьба провести заводские испытания вооружения нового истребителя И-14. Не знаю, чем руководствовался начальник института комдив В. К. Лавров, но эту работу он поручил мне, хотя я летал преимущественно на тяжелых самолетах.
      Об истребителе И-14, созданном под непосредственным руководством Павла Осиповича Сухого, мне уже было кое-что известно. На первом, опытном образце этого самолета стоял мощный малогабаритный мотор "Бристоль-Меркурий". Но его почему-то сочли бесперспективным и заменили более громоздким "Райт-Циклоном" Ф-3, намеченным к изготовлению на отечественных заводах. Кроме пулеметов на машине П. О. Сухого установили также 75-миллиметровую реактивную пушку. Ее-то и надо было испытать в воздухе.
      Вместе с комдивом Лавровым прилетаем на завод. Нас встречают ведущий инженер самолета и заводской летчик-испытатель Константин Константинович Попов. Инженер вручает мне задание на отстрел оружия в районе полигона и дает указание:
      - В стрельбе сделайте перерывчик, выполните несколько фигур высшего пилотажа и посмотрите, как после этого будет вести себя оружие.
      Константин Константинович, улучив удобную минуту, торопливо поясняет: у самолета очень задняя центровка, он неустойчив в продольном отношении, на взлете с трудом поднимает хвост, на посадке требует отдачи ручки от себя иначе сядет сначала на костыль, а потом уж на колеса.
      - В данном случае на лыжи,- поправляется Костя, оглядываясь. Тут, на заводе, не принято выносить сор из избы.
      Получив руководящие указания и весьма ценные рекомендации представителей "фирмы АНТ", с молчаливого согласия своего начальника занимаю место в самолете. Уже на взлете убеждаюсь в правильности Костиных предупреждений. Трудновато машина подняла хвост.
      На белоснежном поле полигона чернеют знаки - стрельба разрешена. Даю залп. Самолет как бы замирает, словно зависает на какое-то мгновение в воздухе. Мимолетное, обманчивое впечатление. Так бывает всегда. Опять иду на цель, опять даю залп. Половина боекомплекта израсходована. Пора на пилотаж.
      Пилотаж... Даже на обычных виражах самолет норовит нырнуть в штопор. То и дело приходится отдавать ручку от себя. Однако иду на бочку. Хоть и трудновато мне пришлось, а фигура все-таки получилась. Затем выполняю переворот, петлю, еще и еще раз петлю. Теперь сделаю иммельман и продолжу стрельбу. Набираю высоту. Переворот через крыло. Пикирование. Иммельман... Никакого иммельмана не получилось. Машина как-то беспорядочно закувыркалась в воздухе. Меня рывками то прижимает к борту кабины, то отталкивает от него. Перед глазами попеременно замелькали лес, снежные поля, облака, голубые клочки неба.
      Сорвался в штопор? Да, но он непонятный какой-то. Даю рули для вывода. Самолет почему-то убыстряет свое странное кувыркание.
      Появившаяся было растерянность сменяется злостью: неужели я, не раз укрощавший в воздухе многомоторные громадины, не справлюсь с этой вертлявой пигалицей?! С силой выбираю ручку на себя, от приборной доски, куда только что отжимал ее с такой же силой. Самолет сразу же прекратил кувыркание и перешел в крутое пикирование. Решительно ничего не понимаю. Но теперь машина снова в моих руках. Плавно вывожу ее из пике и начинаю набор высоты. Только теперь замечаю, как близко, смертельно близко, была земля. По спине пробежал столь знакомый неприятный холодок.
      Захожу на полигон. Продолжаю испытание вооружения. Пушка, пулеметы извергают гром, огонь, раскаленный металл. Действуют, как и до фигурного пилотажа.
      Задание выполнено. Машина ведет себя безупречно. А я все еще не могу успокоиться: что же произошло несколько минут назад?
      На аэродроме меня встретили все, кто провожал в полет, поздравили с успешным вылетом на самолете нового типа. На этот раз поздравления не вызвали у меня радости. С неприязнью посматриваю на самолет, так неожиданно раскапризничавшийся в воздухе.
      Сейчас, наверное, любой выпускник летного училища без труда объяснит, что и почему случилось со мною в тот февральский день 1935 года. Он скажет: из-за плохой продольной устойчивости, вызванной задней центровкой и недостаточным запасом скорости, машина в момент переворота в верхней точке вошла в перевернутый штопор. Четко и ясно! Курсант-выпускник без запинки расскажет и о том, как надо выводить самолет из такого положения - взять ручку управления на себя, и только. Просто до примитивности.
      Но так выглядит все теперь. А тридцать с лишним лет назад мы и понятия не имели о перевернутом штопоре, не говоря уже о методике вывода из него самолета.
      Когда машина устремилась к земле, я сразу предположил - штопорю, стал давать рули на вывод и этим, как выяснилось позже, только усугубил положение сам удерживал самолет в опасном режиме полета. Позже мы извлекли и еще один урок: перевернутый штопор при более крутом положении машины, когда она рывками забрасывает хвост, может показаться летчику нормальным, и он начнет выводить самолет обычным способом - отдачей ручки от себя. И если своевременно не поймет ошибку, этот полет станет последним для него. Я и теперь, вспоминая тот случай, недоумеваю, почему тогда взял ручку на себя: или это было чисто машинальное движение, или проявилась интуиция летчика-испытателя. Скорее всего - второе.
      * * *
      Весьма неприятная эта штука - штопор. Сорвется в него самолет, закружится вокруг своей оси и понесется круто к земле, навстречу гибели. Именно гибели, если не успеешь или не сумеешь вывести машину в горизонтальный полет.
      На заре развития авиации штопор для летчиков был самым страшным и, казалось, неодолимым врагом. Когда самолеты обладали малыми скоростями, он приводил обычно только к авариям. Но по мере роста скоростей и высот штопор все чаще стал оканчиваться катастрофой.
      Причины срывов в штопор, равно как и случайные выходы из него, оставались совершенно непонятными. Известен, например, случай, когда летчик 18-го корпусного авиационного отряда капитан Родзевич сошел с ума после того, как его трофейный самолет "альбатрос" произвольно свалился в штопор и самостоятельно вышел из него...
      Штопор являлся настоящим бичом авиации. Стоило лишь незначительно уменьшить скорость полета или запоздать при отказе мотора с переводом машины в планирование, как самолет переставал слушаться рулей, сваливался на крыло и, резко опустив нос, закручивался в бешеном вихре вплоть до самой земли.
      Всем были известны последствия. Причин не знал никто. И вот нашелся человек, который решился умышленно, по своей воле бросить самолет в штопор. Это был Константин Константинович Арцеулов - летчик Севастопольской летной школы, командир группы "ньюпоров".
      В один из погожих дней 1916 года Константин Арцеулов поднял в воздух свой истребитель "Ньюпор-21". Набрав необходимую высоту, он ввел машину в штопор. Самолет сделал виток, второй, еще несколько и на глазах у изумленных зрителей снова вышел в горизонтальный полет. Арцеулов тут же повторил штопор и снова благополучно вывел из него машину,
      Эксперимент Арцеулова явился в авиационном мире не только сенсацией. Это была блестящая победа человека над стихией, хотя, правда, и не окончательная. Решающий удар по врагу номер один нанесли авиаторы последующего поколения, и прежде всего наши советские летчики.
      В авиации и сейчас бытует словечко "заштопорило", то есть не повезло одни неприятности нанизываются на другие. Так они наслаивались и при укрощении штопора, а вернее при выявлении и преодолении его многочисленных разновидностей.
      Чтобы быть последовательным, вернусь снова к истории.
      Особенно много бед авиаторам принес очень строгий в пилотировании самолет Р-1. Летчики, переходившие на него со старого "Фоккер" ЦЭ-4, привыкли к грубым движениям рулями, чего новая машина совершенно не терпела. Случаи срыва в штопор обычно происходили на первом или последнем разворотах, при взлете или заходе на посадку, когда малая высота не позволяла вывести самолет в горизонтальный полет.
      В начальный период освоения Р-1 многие летчики строевых частей просто отказывались на нем летать. Этот страх удалось преодолеть тщательной шлифовкой техники пилотирования. Однако со штопором было далеко не все кончено. Оказалось, что помимо обычного он имеет и другие, более неприятные виды.
      В период постройки первых отечественных истребителей в НИИ ВВС поступил самолет Ил-400, созданный группой конструкторов под руководством Н. Н. Поликарпова. Испытания этого самолета на штопор поручили опытному летчику А. Р. Шарапову, Данный случай произошел до моего прихода в институт. Рассказываю о нем со слов очевидцев.
      Шарапов, как и положено, ввел самолет в штопор на высоте две тысячи метров. Наклон фюзеляжа истребителя по отношению к вертикали составлял градусов двадцать-тридцать пять. Затем он уменьшился. Летчик отчаянно боролся со штопором, но вырвать из него машину так и не смог. Она врезалась в землю. Из-под обломков извлекли Шарапова, израненного, с переломанной ногой, но живого! В дальнейшем он совершил немало славных дел во имя советской авиации, а сейчас находится на заслуженном отдыхе.
      Испытывать на штопор следующий экземпляр Ил-400 назначили Михаила Михайловича Громова. Ведущий инженер посоветовал ему надеть на всякий случай парашют - из только что полученной партии "ирвингов", пока еще не получивших признания у летно-подъемного состава. Хотя летчик, надеясь на свой солидный опыт, был уверен в благополучном исходе испытания, все-таки внял настойчивым просьбам товарища. За эту напористость Михаил Михайлович по сей день благодарит ведущего инженера.
      В воздухе у Громова все произошло так же, как у Шарапова. Летчик понял: машину из совершенно "ненормального" штопора ему не вывести,- и доверился парашюту. Американская фирма "Ирвинг", узнав о случившемся, немедленно, в целях саморекламы, выслала Михаилу Михайловичу золотую гусеницу - знак спасения человека при помощи шелкового парашюта.
      Загадка "ненормального" штопора осталась неразгаданной. Испытания прекратили. Ученые углубились в изучение причин непонятного явления.
      Штопор оказался крепким орешком. Лишь позже, в результате упорных испытаний и многочисленных сложных расчетов, удалось установить: крутое снижение самолета по винтовой траектории при одновременном вращении вокруг своей продольной оси возникает вследствие стремления крыла к самовращению на больших углах атаки, создающихся при потере скорости. Коварство штопора - в его разновидностях. Их различают несколько: нормальный (или крутой), пологий, плоский, перевернутый. Вид определяется в зависимости от наклона фюзеляжа самолета относительно вертикали. Если он составляет 20-35 градусов, то штопор - нормальный, крутой. Он отличается относительно медленным вращением машины, сравнительно более легким вводом и выводом ее. При 35-50 градусах штопор называется промежуточным или пологим. Если наклон достигает 50-70 и более градусов - самолет находится в плоском штопоре. Именно с ним при испытаниях Ил-400 встретились А. Р. Шарапов и М. М. Громов. При плоском штопоре вращение самолета происходит не вокруг его оси, а как бы вокруг точки, на которой словно закреплена задняя часть хвостового оперения. Ось фюзеляжа поднимается к горизонту или выше его - поэтому увеличивается угловая скорость вращения. Наряду с другими факторами к плоскому штопору обычно приводят задняя центровка, затенение или недостаток площади хвостового оперения. Выход из него происходит, как правило, с большим запаздыванием, и нередко машину вообще не удается спасти, коль на ней нет специального дополнительного оборудования парашюта, ракетной установки на концах крыла или на хвосте. И, наконец, перевернутый, тот самый, из которого мне посчастливилось так нежданно-негаданно вывести И-14 при первой же встрече. Нетрудно догадаться о его самой главной характерности - самолет штопорит вверх колесами.
      Штопор как фигура не имеет самостоятельного значения и применяется преимущественно при обучении летчиков способам вывода из него самолета. Звучит парадоксально, но это так: сначала создай врага, а потом победи его. Иначе нельзя. Не научишься выводить из "искусственного" штопора, не выйдешь и из возникшего самопроизвольно. Ведь в полете, даже на современных самолетах, всякое может случиться. Поэтому и сейчас штопор как тренировочная фигура используется при обучении летчиков технике пилотирования.
      Штопор - враг не только летчика. В не меньшей степени он недруг и авиационному конструктору. Сделать машину с наименьшей тенденцией к срыву в самовращающееся крутое снижение - одна из важнейших задач каждого конструкторского бюро. Штопорная проблема настолько остра и обширна, что разрешением ее занимались и занимаются лучшие умы авиационной науки, самые квалифицированные летчики-испытатели, как у нас, так и за рубежом. Серьезный вклад в исследование теории штопора внес советский ученый В. С. Пышнов. Большая заслуга в раскрытии тайн врага номер один и в его укрощении принадлежит, несомненно, коллективам Научно-испытательного института Военно-Воздушных Сил и Наркомата авиационной промышленности.
      Авиаторы приручили штопор. Но далось это им дорогой ценой. Не раз укротители смотрели в глаза смерти. Многие из них так и не увидели плодов своей самоотверженности. Непознанный до конца штопор был беспощаден.
      * * *
      В первой половине 1935 года из строевых частей начали поступать тревожные сигналы: истребители И-5 срываются в перевернутый штопор. Командование института немедленно сформировало специальную группу для проведения испытаний этой уже серийной машины. В нее вошли один из теоретиков штопора инженер-летчик А. И. Филин, летчик-испытатель В. А. Степанченок и я.
      Каждый из нас имел неодинаковый уровень теоретической и летной подготовки. В соответствии с этим распределились и наши задачи. А. И. Филин летал на спине, вверх колесами. Я занимался срывами в перевернутый штопор, В. А. Степанченок, как наиболее тренированный, последовательно выполнял витки перевернутого штопора.
      Свои задания, строго дифференцированные, мы выполняли поочередно. Так было и на этот раз. В воздух поднялся Василий Степанченок. Ведущий инженер Трофим Трофимович Алтынов, Александр Иванович Филин и я расположились в высокой ароматной траве и, лежа на спине, приготовились засекать время каждого Степанченкова витка, подсчитывать их количество.
      В предыдущем полете Василий Андреевич выполнил два витка. Сейчас ему предстоит сделать три. Вот он набрал заданную высоту - две тысячи метров, бросил машину в перевернутое штопорение. Виток. Хорошо! Еще виток. Теперь третий, и все в порядке. Самолет же пошел на четвертый!
      - Лихачить, что ли, вздумал? - недоуменно -бросил Филин.
      Мы переглянулись: не было у Василия Андреевича такой привычки допускать в воздухе вольности. И тем не менее самолет продолжал накручивать виток за витком.
      - Довольно, Вася! - непроизвольно крикнул кто-то из нас, словно Степанченок мог услышать и тут же прекратить безрассудную круговерть.
      Истребитель, приподняв нос, закружился в бешеной карусели плоского штопора. Высота катастрофически падала. Машина неслась прямо на нас. Мы вскочили с земли и, подхватив секундомеры, бросились врассыпную.
      - Прыгай, Вася! Прыгай! - орал я во всю мочь.
      Он не прыгал. До земли четыре-три сотни метров. Я невольно замер на месте и зажмурился: сейчас все будет кончено, не станет больше Степанченка. Где-то в глубине памяти мелькнула наша авиетка, лошадь на ее пути, и тут же раздался голос Алтынова:
      - Молодец Васька!
      Я открыл глаза. В небе вспыхнул белый тюльпан парашюта. Раздался сильный удар - самолет превратился в груду бесформенного металла. И тотчас же, почти рядом с ним, приземлился Степанченок.
      Мы кинулись к нему, стали тискать в объятиях: жив! Когда взвинченные до предела нервы успокоились, начались расспросы: что, как да почему. Василий Андреевич рассказал: сорвавшись в плоский перевернутый штопор, самолет перестал подчиняться рулям. Летчик понял - с машиной уже не справиться и решил покинуть ее.
      - А от привязных ремней никак не освобожусь,- говорил он.- Замок расстегнул, но он не разъединяется. Заело - ведь всем телом вишу на лямках, огруз сильно. В штопоре, сами знаете, какая перегрузка. Вот и ковырялся, пока не разобрался, где и что заело.
      Даже не верится. Самолет стремительно несется вниз, до земли с каждым витком все ближе, а он выясняет - что случилось с замком! Но таким уж был наш Василий Андреевич, замечательный летчик-испытатель.
      Вскоре, кстати, с ним случилось еще одно не менее удивительное происшествие. При испытаниях вооружения на скоростном бомбардировщике внезапно остановились оба мотора. Высота - ничтожная. Куда ни глянь - громадный лес, болота. Казалось, выход один - покинуть машину. Василий Андреевич не сделал этого. Заметив несколько в стороне от курса маленькую полоску, засеянную рожью, он умудрился мгновенно рассчитать заход на посадку (это без работающих-то моторов!) и благополучно приземлить самолет. Площадка была настолько мала, что взлететь с нее оказалось совершенно невозможно.
      - Так как же ты сел? - спросили у него.
      - Как? Обыкновенно!
      - Но ведь мог же разбиться.
      - Конечно мог. Но не обязательно же. А вот если бы бросил машину, она разбилась бы наверняка. Сами понимаете, самолет-то опытный.
      В этих словах - весь Степанченок. Не раз ради спасения опытного самолета он рисковал собственной жизнью.
      Испытания истребителя И-5 выполнялись с 26 июня по 20 июля 1935 года. Сложные и опасные, они позволили НИИ ВВС уяснить основные теоретические и практические вопросы перевернутого штопора. Но опять только основные. Требовалось же, чтобы он раскрыл все свои тайны.
      Более детальное исследование штопора в НИИ ВВС началось на истребителе И-16 (с мотором М-22), который к тому времени стал поступать в части. Заводские летчики в отдельных случаях уже производили срыв этого самолета в штопор. Но поступившие от них сведения были далеко не полными, отрывочными и, что самое главное, совершенно субъективными. Требовалось полностью исследовать штопорные качества машины, с помощью специальной аппаратуры зафиксировать все элементы опасной фигуры.
      Штопорить всегда нерадостно, А тут еще самолет имел очень заднюю центровку - порядка 32-34 процента средней аэродинамической хорды крыла. И добровольцев проводить испытания не находилось. Один выполнял срочную работу, другой чувствовал себя не совсем в летной форме, у третьего приближалось время отпуска, четвертый не имел достаточного "штопорного" опыта.
      Александр Иванович Филин, начальник научно-исследовательского отдела института, которому была поручена данная тема, вызвал меня:
      - Так вот, Петр Михайлович, берись-ка за И-16.
      - У меня срочные испытания сдвоенных самолетов...
      - Эти срочные подождут. Сейчас главное - штопор на И-16.
      - Понятно,- отвечаю, а сам лихорадочно ищу веский довод, чтобы открутиться от такого более чем неприятного задания. Не то чтобы трушу, а вот не лежит душа к штопорной акробатике. Да и почему именно на мне свет клином сошелся? Тут и осенила мысль, говорю Филину:
      - Понятно, товарищ начальник, штопор на И-16 - сейчас главное. Но, сами понимаете, не подхожу я для этого.
      - Это почему же?
      - Да вот прикинул - тяжел у меня вес. Центровка у самолета очень задняя, в полете своим весом еще больше смещу ее назад.
      Филин тут же взял со стола логарифмическую линейку, быстро произвел вычисления, ехидно эдак произнес:
      - Верно. На полпроцента сместишь. А полпроцента, товарищ Стефановский, практического значения не имеет.
      И эта карта бита. Но не сдаюсь. Есть еще один козырь: конструктивный недостаток кабины. Вход в нее сделан лишь с одной стороны, следовательно, и покинуть ее в воздухе можно только с этой стороны. Такая перспектива меня никак не устраивает. Говорю об этом Филину и внимательно наблюдаю за ним ведь безопасность полета превыше всего. Задумался Александр Иванович, прошелся по кабинету. Нашел я, знать, уязвимое место. Теперь нужна атака в лоб.
      - Пусть сначала аэроплан человеческий сделают, а уж потом о штопоре думают.
      - Дельный разговор,- произнес Филин.- Кабину переделаем. Так что готовьтесь к испытаниям.
      Вот тебе и "козырь"... Посмотрел на Александра Ивановича, он слегка улыбнулся:
      - Иди, иди. Понимаю.
      До чего же неудобно получилось: никогда, ни разу не отказывался от полетов, а вот сейчас, на тебе, попутала нелегкая. Если было бы можно, сам себе в лицо плюнул...
      Подготовка к испытаниям проводилась с особой тщательностью: подробнейшие консультации по теоретическим и практическим вопросам, детально разработанная программа, включающая все элементы полета. Несколько изменили и методику. До этого испытания на штопор начинались с трех тысяч метров. В случае большого запаздывания при выводе самолета высоты могло не хватить. При большем же потолке затруднялось наблюдение с земли за штопорящей машиной. По моему предложению высота начала испытаний была поднята до пяти тысяч метров. Одновременно с испытуемым самолетом поднимался в воздух двухместный истребитель, на борту которого находился квалифицированный наблюдатель с кинофотоаппаратурой для фиксирования всех элементов штопора.
      И-16 оказался не таким уж страшным, как о нем говорили. Хотя на штопоре он вел себя и не совсем обычно, но всегда выходил из него с самым незначительным запаздыванием. Плоский и перевернутый штопоры на нем вовсе не получались. Из последнего он сразу же выходил сам.
      Девятнадцать полетов, сделанных с 10 по 19 сентября 1935 года, позволили составить подробную инструкцию штопорных качеств И-16, и вскоре летчики строевых частей приступили к массовой тренировке в выполнении этой фигуры.
      Кстати, когда подписывали инструкцию, А. И. Филин не преминул кольнуть меня:
      - Петр Михайлович, а вторым лазом из кабины так и не пришлось воспользоваться?
      Действительно, испытания самолета И-16 прошли без всяких происшествий.
      Вслед за И-16 на штопор испытывались учебные самолеты УТ-1 и УТ-2. УТ-2, конструкции А. С. Яковлева, имел пристрастие к плоскому штопору. Конструктор, исключительно внимательно изучив материалы испытаний НИИ ВВС, изменил угол стреловидности крыла, чем существенно сдвинул центровку самолета вперед. Машина приобрела поистине безупречные штопорные качества. На самолете же УТ-1 они и так были вполне удовлетворительными.
      * * *
      Штопор - это такой противник, с которым приходится сражаться непрерывно. Известны, казалось бы, все его разновидности, все каверзы, на какие он способен, а вот создали конструкторы новый самолет, и опять жди неприятностей, опять испытывай штопорные качества машины. А они строго индивидуальны не только у каждого типа самолета, но и у его модификаций.
      В связи с этим вспоминается история с истребителем ПИ-1, созданным Дмитрием Павловичем Григоровичем. Д. П. Григорович, как незаурядный авиаконструктор, был известен еще до первой мировой войны. Он - автор, по-существу, первых в мире гидросамолетов - М-1, М-2, М-4, М-5, М-9. Последние два строились серийно. Истребители И-2 и И-2бис, созданные конструктором в советский период, положили начало перевооружению наших авиачастей самолетами отечественного производства. Затем серийно строились его первые пушечные истребители "Зет" с мотором М-22 и ПИ-1 с мотором "Райт-Циклон" Ф-3. ПИ-1, о котором здесь пойдет речь, имел уже только пулеметное вооружение - в каждом крыле размещалось по три пулемета.
      Д. П. Григорович обладал огромным конструкторским опытом, и все-таки его новое детище -ПИ-1 - "прихварывало" плоским штопором. При встрече Дмитрий Павлович так и сказал мне:
      - Прихварывает... Помогите разобраться. Вылетаем на испытания вместе с инженером-летчиком Алексеем Ивановичем Никашиным. Я на ПИ-1, он на другом истребителе, в качестве наблюдателя. Начинается обычная подготовительная работа к будущему штопору, установившийся режим которого, как известно, считается только после третьего витка.
      Полеты следуют один за другим.
      На земле нас каждый раз встречает профессор Александр Николаевич Журавченко - крупный специалист ЦАГИ. Седой старик, он как-то сразу молодеет, когда мы начинаем рассказывать ему о полете. Слушает не перебивая. Я докладываю:
      - Сделал срыв в штопор. Выполнил полвитка, виток и полтора витка в обе стороны. После каждого витка самолет стремится рывком поднять нос, выйти в горизонтальное положение.
      - Неважное дело,- произносит Александр Николаевич,- не нравится мне это, не нравится...
      Долго ломаем головы над новой загадкой. Наконец сообща решаем: в следующем полете сделать два витка с недобранной до отказа ручкой в сторону вращения. При этом дача мотору полных оборотов могла бы способствовать выводу самолета из штопора.
      И вот мы снова в воздухе. Несколько выше находится самолет Никашина. Качнул плоскостями: наблюдай, мол, Алеша, сейчас начну.
      Машина послушно нырнула вниз. Виток. И тут же энергичный рывок носом вверх. Полтора витка. Нос самолета задрался еще выше. Два витка, и горизонт бешено закрутился перед глазами.
      Мгновенно даю рули на вывод. Самолет продолжает крутиться. Три, четыре, пять витков. Плохо дело... Неужто так и не вырвусь из штопора? Даю полный газ мотору. Он дико, натужно ревет, а самолет не желает прекратить свой чертов вальс.
      Шесть, семь, восемь витков... Неужели придется прыгать? Висящий на шее секундомер-луковица качается из стороны в сторону, Отсчет секунд необходим для определения времени выполнения витка. Секундомер нужно остановить в момент прекращения вращения, быстро записать потерянную высоту и все это занести в отчет о полете. А уж Журавченко с Никашиным доведут дело до конца...
      Лихорадочно работает мысль, внимательно слежу за каждым новым штрихом полета. Почему, собственно, несмотря на быстрое вращение, высота уменьшается относительно медленно. Ну, ну, возможно, что... Кажется, рано начал готовить завещание.
      Рули и мотор держу все в том же режиме, выжимая последние соки из ручки управления и сектора газа.
      После десятого витка самолет задрожал, словно в горячечном ознобе, и нырнул в пикирование.
      Ура! Вышел все-таки!
      Нажимаю головку секундомера. Делаю пометку о высоте вывода самолета из штопора. Настроение - как у именинника. Шутки шутками, а после двух очередных витков пришлось бы покинуть непокорный самолет.
      После разбора этого полета ведущий инженер предложил мне слетать еще раз и довести количество витков перед выводом до трех.
      - Нет уж, увольте,- заявил я.- И так ясно. Пора ставить точку.
      Профессор Журавченко тактично занял нейтральную позицию. Мы же с инженером кипятились все пуще. Каждый настаивал на своем. В пылу спора я было забыл, что окончательное слово остается за командиром, то есть за мной. Когда, вспомнив, сказал об этом, инженер разъярился еще сильнее. Но против принятого решения он уже ничего не мог поделать. Заключение было категоричным: испытания самолета на штопор прекратить, штопорным качествам истребителя ПИ-1 дать отрицательную оценку. Однако вскоре на испытания поступил еще один самолет ПИ-1, отличавшийся от своего предшественника увеличенной поверхностью фюзеляжа, вытянутого вверх в виде гребешка. Такое новшество, по мнению конструктора, должно было улучшить штопорные качества самолета. Ничего не попишешь: раз пришел самолет, надо его испытывать. Совсем уже собрался было начать эту неприятную работу - новая машина не вызывала у меня восторга,- как нежданно-негаданно Алексей Никашин попросил поручить ему заняться ее испытанием. Он, видите ли, неудовлетворен моими прошлыми полетами на штопор, не уверен в правильности решения прекратить испытания первого варианта ПИ-1 и считает, что теперь он, как инженер-летчик, лучше справится с поставленной задачей. Короче: наука решила утереть нос практике.
      Я без колебаний согласился. Никашин - отличный авиатор. Тем паче подобная взаимозаменяемость у нас уже практиковалась.
      Алексей Иванович был настолько убежден в возможности вывода самолета из штопора, что пренебрег методической последовательностью - сразу сделал три витка. Полого пикируя на другом истребителе, пристально наблюдаю за Никашиным. Все происходит так, как было и у меня. После второго витка ПИ-1 резко, почти до горизонтального положения, задрал нос и начал откладывать пологие быстрые витки. Пикирую невдалеке от Алексея, считаю его витки: пять... семь... пятнадцать... Начинаю все заметнее отставать от него по высоте: скорость пикирования моего самолета достигла предельно допустимой, а режим штопора у Никашина все не меняется. Что он - свихнулся? Сорок восемь, сорок девять витков, а он штопорит и штопорит. А может, эта чертова леталка вымотала из него всю душу и он потерял сознание? Виток пятидесятый, пятьдесят первый, пятьдесят второй... От самолета отделилась черная точечка, и вскоре над нею забелел купол парашюта.
      Фу ты, спасся упрямый чертушка! Самолет же проштопорил до самой земли и упал между двухэтажными домами. Только этого нам не хватало! Место-то ведь не безлюдное. А вдруг?
      Захожу на посадку. Прямо у самолетного носа рассыпалась тысячами искр красная ракета. Это финишер почти в упор пальнул из ракетницы, запрещает посадку. Быстро осматриваюсь и кляну себя на чем свет стоит - сгоряча забыл выпустить шасси. Такого со мной еще никогда не случалось... Однако заниматься самокритикой будем потом, а сейчас скорее на место происшествия.
      Здесь все оказалось в порядке, за исключением, конечно, самолета. Он лежал на брюхе (знать, штопор был идеально плоским!) и внешне выглядел целехоньким. Только внешне... Стукнулся он о землю прилично. Пришлось списывать и сдавать в металлолом. Понятно, что это делалось позже, а в тот момент, бегло глянув на самолет и убедившись, что он не натворил никаких бед, я стал немедленно разыскивать спустившегося на парашюте летчика.
      Он, оказывается, уже находился в кругу товарищей. Снижаясь на приаэродромный лес, парашют зацепился за вершину громадной сосны, и Алексей беспомощно заболтал ногами между небом и землей. Первыми к незадачливому парашютисту примчались вездесущие ребятишки. Среди них находился и сынишка Алексея Ивановича - маленький Славка. Увидев болтающего ногами отца, он немедленно спросил:
      - Пап, а как ты туда забрался?
      У Никашина, как он потом сам рассказывал, даже слезы навернулись на глаза: эх, сынок, святая простота, откуда тебе знать, как близок ты был сейчас от сиротства...
      С сосны Алексея сняли подоспевшие с аэродрома товарищи. Трагикомедия на этом завершилась. Настала пора детально разобраться в происшествии, а если факты потребуют, то и держать ответ.
      Алексей Иванович подробно рассказал о своих действиях в полете. Действительно, во время штопора он применял все известные тогда методы вывода самолета, но усилия его были напрасными. Оставалось одно - покинуть машину. Это тоже удалось сделать не сразу: возникающие инерционные силы рывками придавливали летчика к стенке кабины, ручка управления, раскачиваясь из стороны в сторону, упруго прижималась к сиденью, не давала подняться с него.
      - Если бы не запас высоты, пели бы по мне отходную,- закончил свой рассказ Никашин. И тут я задал ему вопрос-нокаут:
      - А почему пренебрег установленной методической последовательностью и сразу выполнил три витка?
      Никашин ответил, что, по его мнению, подготовительные срывы не принесли бы ничего нового. К тому же он был глубоко уверен, что если самолет вышел с запозданием после двух витков, то он должен был выйти и после трех.
      - Был убежден или и сейчас убежден?-переспросил я инженера.
      - Был,- твердо ответил Алексей и так же твердо посмотрел мне прямо в глаза.
      Так закончился спор науки с практикой. Случай, конечно, частный, но убедительный: наука, теория не имеет права пренебрегать практикой, накопленным опытом; точно так же и практика не может с улыбочкой относиться к теории; в авиации теория и практика - сестры-близнецы.
      Никашину пришлось затем заниматься плоским штопором на серийном самолете И-14 с пулеметным вооружением. Прошлый урок наставил его на путь истинный. Задание он выполнил в строжайшем соответствии с разработанной методикой. Выдвинутые испытателем требования увеличить площадь хвостового оперения улучшили штопорные качества машины.
       
      Глава восьмая. Генеральная проверка
      Возможно, вам приходилось читать книгу американца Джимми Коллинза "Летчик-испытатель". Это не просто замечательное литературное произведение, это - чистосердечная, глубоко правдивая исповедь талантливого летчика, обреченного условиями капиталистического авиационного производства на полуголодное существование, случайные заработки в преступно-опасных полетах и наконец на гибель в одном из них.
      Попав в крайнюю нужду, Джимми Коллинз взялся за проведение весьма рискованного испытания одного опытного пикирующего бомбардировщика. Он прекрасно понимал весь авантюризм организации эксперимента, сознавал чрезвычайную опасность своей работы в воздухе. Но другого выхода у летчика не было - надо кормить и себя, и семью...
      Автор ярко, я бы сказал, талантливо повествует о ходе испытаний, своих злоключениях и курьезах в полетах. Но не это берет за душу. Коллинз подробно описал и свое... последнее испытание самолета на пикирование. Мужественному, высококвалифицированному летчику, попавшему в безысходные тиски нужды, развязка была настолько ясна, что он технически обоснованно изложил на бумаге свою будущую и, как оказалось, очень близкую гибель. Впоследствии выяснилось и еще одно леденящее душу обстоятельство: главу о собственной гибели Коллинз писал для того, чтобы дать... заработать своему другу-журналисту на сенсационной статье.
      Почему мне вспомнилась эта книга? Потому, что в данной главе разговор пойдет в основном тоже об испытаниях самолета на пикирование. В ней тоже будет рассказано о трагических финалах...
      Джимми Коллинз был убежден, что погибнет из-за авантюристического подхода фирмы к проведению испытаний, подчиненных прежде всего целям беспардонной, оглушающей рекламы. Наша испытательная работа никогда ничего общего не имела с торговой шумихой. Строилась она всегда на глубоко научной основе, главнейшим принципом которой постоянно являлась всеобщая забота о сохранении жизни летчика.
      Постройке любого самолета предшествует огромная научно-исследовательская деятельность большого коллектива специалистов. Сотни инженеров выполняют массу сложнейших математических и аэродинамических расчетов. Скрупулезнейшим образом определяется необходимая прочность каждой детали, каждого узла конструкции самолета. Решительно на все, в том числе и на самые что ни на есть заурядные части машины, выполняются точнейшие чертежи.
      Обязательно изготавливается модель будущего самолета. Она проходит тщательнейшую продувку в аэродинамической трубе.
      Разработанный проект обсуждается широким кругом специалистов всех тех отраслей знаний, которые использованы при проектировании самолета и его оборудования. Видные представители авиационной науки дают квалифицированное заключение по проекту в целом.
      Первый построенный экземпляр самолета идет на статические испытания. Здесь прочность каждой детали , проверяется путем расчетной механической нагрузки ее болванками, вплоть до полного разрушения конструкции.
      Если вся проделанная работа дала положительные результаты, то следующий экземпляр нового самолета сдается на летные испытания. При их проведении принимаются все возможные меры, гарантирующие безопасность летчика, исключающие излишний риск. Опасные моменты возникают обычно тогда, когда ни наука, ни опыт еще не могут предвидеть последствий того или иного нововведения в конструкцию самолета, двигателя, какого-либо агрегата спецоборудования.
      ...В ясной синеве неба слышатся то мощное ровное гудение тяжелого или среднего бомбардировщика, то слабо различимый гул высоко идущего разведчика, а чаще всего оглушающий, захлебывающийся рев истребителя.
      Вопрос о их массовом строительстве стал одним из самых насущных, и они, маленькие и юркие, начали все чаще поступать на испытания в НИИ ВВС Красной Армии. Фашистская Германия строила мощный воздушный флот, рассчитанный на нанесение сильных бомбовых ударов. Немцы не скрывали, что для своих воздушных армад они создают сильное истребительное прикрытие. Куда гитлеровские генералы собирались направить свои воздушные флоты? Здраво и объективно мыслящим людям было понятно, что, во всяком случае, не на Монте-Карло...
      Основные требования к самолетам-истребителям в ВВС были разработаны предельно ясно: небольшой размер, мощное вооружение, отличная маневренность, высокие скорости в горизонтальном полете, при наборе высоты и пикировании.
      Все это, по предварительному мнению специалистов, и воплотил в себе истребитель И-28, спроектированный и построенный авиаконструктором Владимиром Панфиловичем Яценко. Я придерживался такого же мнения. О новом самолете знал не из литературы. Он рождался на моих глазах. Я участвовал в рассмотрении эскизного проекта самолета, был членом макетной комиссии, постоянно следил за постройкой машины на заводе.
      Истребитель - это прежде всего скорость. Главное в его тактике стремительная атака, как в одиночном, так и в групповом бою. Нужно, чтобы самолет обладал способностью безупречно выполнять все известные фигуры пилотажа, чтобы летчик, искусно применяя их, мог быстро занять наивыгоднейшее положение по отношению к противнику. Первая атака в подавляющем большинстве случаев начинается пикированием. Имея высоту большую, чем у противника, летчик переводит самолет носом вниз, в зависимости от обстоятельств, то ли с работающим, то ли с задросселированным мотором.
      При пикировании истребитель развивает огромную скорость. Ее максимально допустимый режим является генеральной проверкой прочности конструкции. Воздух сотнями тонн наваливается на стремительно несущуюся к земле машину, и достаточно малейшего ослабления крепления какого-нибудь узла или детали, самой пустячной недоброкачественности материала, чтобы самолет разрушился в воздухе буквально мгновенно.
      Экзамен самолета на пикирование - венец всей испытательной программы. На И-28 мне предстояло выполнить ее от начала до конца. Авиазавод и НИИ ВВС сразу, без заводских облетов, приступали к государственным испытаниям нового самолета.
      Истребитель И-28 в основном имел деревянную конструкцию. На нем был установлен новый, недавно построенный авиамотор воздушного охлаждения М-87, представлявший собой двухрядную звезду. Он обладал мощностью намного большей, чем М-63, и сразу привлек к себе внимание почти всех авиационных конструкторов. М-87 заинтересовал и меня. Но совершенно по другим причинам. Грустные мысли порождал этот мотор, воскрешая в памяти столь дорогие образы недавно погибших Валерия Павловича Чкалова и Томаса Павловича Сузи. Они потерпели катастрофы на истребителях Н. Н. Поликарпова И-180, на которых были установлены такие же моторы - М-87.
      * * *
      Стоял ясный морозный день 15 декабря 1938 года. Валерий Павлович заводской летчик-испытатель и шеф-пилот конструкторского бюро Н. Н. Поликарпова - поднял в первый полет новый истребитель И-180 с опытным мотором М-87А. Самолет не имел ни лобовых жалюзи, ни "юбок" моторных капотов. Сделав согласно заданию круг над аэродромом, В, П. Чкалов убрал газ и начал планировать на посадку. Не зная крутизны глиссады планирования, он ошибся в расчете. Мотор из-за низкой температуры наружного воздуха почти мгновенно остыл и при попытке "подтянуть" заглох. Летчик с неработающим мотором не мог дотянуть машину до аэродрома и был вынужден пойти на посадку на пересеченной местности. И произошла катастрофа. Чкалова, великого летчика нашего времени, не стало.
      Когда эта страшная весть дошла до НИИ ВВС, никто из нас вначале в нее не поверил. Невозможно было представить себе, чтобы сам Чкалов и так нелепо, обыденно погиб, погиб в заурядном для него полете. Однако эта весть почти тут же получила официальное подтверждение. Летчики к слезам относятся скептически, но в тот день многие из нас не скрывали их...
      Сижу над программой испытаний И-28, а мысли то и дело возвращаются к образу Валерия Павловича. Словно стрит он рядом, душевный, жизнерадостный. Вспоминается его "чаепитие" в первом для меня полете на тяжелом самолете. В памяти воскресают введенные им в обиход фигуры восходящего и перевернутого штопора, пилотаж на предельно низких, буквально пятнадцатиметровых высотах...
      Воспоминания отрывочны, бессистемны, как и всегда в подобных случаях. Они как-то причудливо переплетаются с мыслями о моторе М-87, этом главном виновнике гибели В. П. Чкалова. А может быть, и Томаса Сузи?
      Томас... Полный, коренастый, средних лет, с отливающей золотом шевелюрой. Он всегда занимал командные должности, а летал в роли рядового летчика-испытателя. Летал с упоением, страстно. Вместе мы работали на сдвоенных самолетах в составе самолета-звена. Сколько раз Томас Павлович смотрел в пустые глазницы смерти и неизменно уходил от ее костлявых объятий. А тут... После гибели В. П. Чкалова на втором экземпляре истребителя И-180 полетел Степан Супрун. Из-за конструктивного недостатка шасси самолет скапотировал на пробеге и разбился. Третий экземпляр машины поднял в воздух летчик-испытатель Афанасий Григорьевич Прошаков. Он попал в перевернутый штопор. Самолет "не пожелал" выйти из него. Летчик был вынужден прибегнуть к парашюту. Завод изготовил еще один экземпляр - четвертый. На нем полетел Томас Павлович, по собственному настоятельному требованию. Отправился в свой последний полет.
      И вот он лежит передо мной, с ног до головы залитый еще горячим маслом. Только один затылок отливает девственно чистой позолотой аккуратно подстриженных волос...
      Долго работала комиссия по изучению причин этой катастрофы, но установить истину так и не удалось. Очевидцы рассказывали - самолет штопорил с большой высоты, а метрах в трехстах от земли из него выпрыгнул летчик и почему-то не раскрыл парашют, Нет, самолет не горел. Ударившись о землю, превратился в груду бесформенных обломков.
      Воспользовавшись этими показаниями, представители конструкторского бюро попытались объяснить причину катастрофы неправильными действиями летчика в воздухе. Мы с Анатолием Ляпидевским, первым Героем Советского Союза, председателем комиссии, дали им такую отповедь, что они тут же отказались от своего поспешного мнения.
      Нет, причина гибели Томаса Павловича - не в нем, не в его действиях. В этом меня нельзя разубедить. Даже теперь, спустя почти тридцать лет. Слишком хорошо я его знал. Под руководством Т. П. Сузи выросли такие крупные авиационные командиры, как летчик-испытатель, дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Григорий Пантелеевич Кравченко, генерал-полковник авиации Иван Дмитриевич Климов, Герой Советского Союза Дмитрий Леонтьевич Калараш и многие другие.
      Программа полетов отодвинута на край стола. В который уже раз перелистываю техническое описание мотора М-87. Пытаюсь рассуждать трезво - Чкалов и Сузи погибли на истребителях-близнецах И-180. Это раз. Второе - на обеих машинах стояли моторы М-87. Если Валерий Павлович погиб явно из-за мотора, то Томас Павлович... Его труп был залит моторным маслом. Но ведь явных доказательств отказа двигателя в полете нет? Верно, нет. Только там, в глубине сознания, то и дело мелькает мысль: а если и тут подвел мотор...
      Любители плавания рассказывают, что самые опытные спортсмены какое-то время не решаются переплывать омут, в котором кто-то утонул. Даже если им известно, что утопленник был никудышним пловцом. Такова уж человеческая психика. Летчик - не мозговой придаток к самолетному штурвалу. У него самая обыкновенная человеческая психика, правда более уравновешенная, тренированная.
      * * *
      Испытания истребителя И-28, начатые 10 июня 1939 года, проходили вполне успешно. Я по нескольку раз в день поднимался в воздух и неизменно благополучно возвращался на аэродром. Мотор вел себя безупречно.
      Подошла пора испытать машину в пикировании на максимально допустимой скорости. Ее решили достигать постепенно, последовательно увеличивая нагрузку на самолет. Точку начала пикирования подняли с трех до шести тысяч метров. Запас высоты - всегда гарантия безопасности. Но не всегда помощник. На шести тысячах метров трудно работать без кислородного прибора. А он сковывает действия летчика, значительно ухудшает обзор. Мне пришла мысль использовать свое давнишнее приспособление - вместо маски к шлангу подачи кислорода подсоединить наконечник вроде курительного мундштука.
      - Берется он в зубы, - объяснил я Владимиру Панфиловичу, конструктору самолета.- И движений не стесняет, и на обзор не влияет.
      - Отбиваешь, Петр Михайлович, славу у нашего брата. Или своей мало, что и конструкторской захотелось, а? - Лицо Владимира Панфиловича Яценко расплылось в добродушной улыбке. - Придумано, в общем, приемлемо. Попробуем. И спинку твою одобряю. С нею понадежнее будет.
      Спинка - мое самодельное приспособление. С помощью ее надежно закреплялись все слабо натягивавшиеся лямки парашюта. В случае вынужденного покидания самолета летчик был гарантирован от зацепов за какую-нибудь деталь кабины...
      Парашют - самый близкий друг и надежный помощник летчика-испытателя. Замечательное творение Глеба Евгеньевича Котельникова, актера-профессионала, пытливого, разносторонне развитого человека, скольким из нас он спасал жизнь, представляя одну-единственную возможность благополучно покинуть вышедший из подчинения самолет.
      Десятикилограммовый пакет - сверток крепкого шелка, упругих строп и прочных лямок - парашют являлся для каждого летчика предметом особой заботы. И мы постоянно стремились улучшить его, усовершенствовать. На это не жалели ни сил, ни времени. Свою спинку я семь раз испытал в прыжках, пока не уверился в ее полезности и надежности.
      Готовясь к испытаниям истребителя И-28 на пикирование, я был убежден парашют не. потребуется. Я до тонкости знал его и представлял летящим, когда он существовал еще на бумаге, в чертежах. Мне первому довелось поднять этот истребитель в воздух и проэкзаменовать его на многочисленных предварительных испытаниях. Я привык к нему, верил в него, как в старого испытанного друга.
      Последнее достижение техники, он сверкал на солнце безукоризненно гладкой обшивкой, звал ввысь, в стремительный полет. Было даже немножко стыдно за то, что уж слишком тщательно готовились мы к завершающему этапу его испытаний.
      В тот день погода стояла неважная. Однако нашей работе она не могла помешать. Владимир Панфилович, пожилой, приветливый человек с сединой в рыжеватых волосах, подписал задание и, в который уже раз, напомнил:
      - Если что - парашют! Смотрите у меня...
      Ведущий инженер Иосиф Гаврилович Лазарев, лицо которого было испещрено шрамами, а грудь увешана орденами, вновь лично осмотрел машину, все тщательно проверил. Вручая мне задание, он коротко и по-своему напутствовал:
      - Ну, будь...
      Взревел тысячесильный мотор. Самолет помчался по полосе. Все быстрее, быстрее. И поднялся на крыло, плавно, неслышно.
      Осматриваюсь. На высоте семь-восемь тысяч метров слоистые облака. Пониже разрозненные кучевые громадины. В "ущельях", между их вершинами, вполне достаточно места для полета. Воздух на редкость чист и прозрачен. Заданная высота. Выравниваю машину и почти сразу ввожу в пикирование. Снова выравниваю, а затем набираю высоту. Повторное пике, но теперь уже на большей скорости. Так предусмотрено заданием: выполнить столько-то небольших пикирований с постепенным увеличением скорости.
      Самолет ведет себя безукоризненно. Остался последний заход - пикирование на максимальной скорости. Подыскал подходящее "ущелье", вошел в него. Сейчас начнется самое главное. Открыл фонарь кабины. Так, на всякий случай. Невольно улыбнулся, вспомнив напутствие Яценко: "Если что..."
      Впереди, меж облаков, - большое окно. Там, внизу, возле балашихинской фабрики поблескивает озеро. Высота - 6500 метров. Ну что ж, поехали!
      Газ мотору, еще, еще... И немедленно отдаю ручку от себя. Самолет, словно ныряльщик с крутого обрыва, срывается вниз.
      Быстрый взгляд на приборы. Надо нарастить еще пять километров скорости, и задание будет выполнено. Молодец И-28! Глянул на плоскости, фюзеляж. Самолет натянут как струна. На крыле небольшие волнообразования. Деформация? А скорость?
      Не успел остановить глаза на приборе, как самолет стал медленно разворачиваться вправо. С чего бы это? Пытаюсь удержать его рулями - не слушается, все круче забирает, И вдруг сумасшедший рывок. Ничего не вижу. Чернота... Глубокая яма... Падаю, падаю...
      Почему так тихо? И что за дикий свист в ушах? Трудно дышать. Жадно хватаю ртом упругий воздух. И открываю глаза. Ноги мои вверху, неистово болтаются полы разорванной кожаной куртки. Падаю вниз головой на спине. Почему, как это случилось? Ах да, я же пикировал. Теперь понятно. Самолет не выдержал, разрушился, а меня выбросило из кабины... Не зря открыл фонарь. Пытаюсь перевернуться, чтобы лететь ногами вниз. Взгляд падает на парашютные лямки на месте. Кольцо тоже. Хватаюсь за него и что есть силы дергаю. Другой рукой судорожно ощупываю ранец за спиной - полнехонек!
      Напряглись стропы, чувствую сильный рывок вверх, ноги уже внизу, плавно спускаюсь к матушке-земле.
      Решительно ничего не понимаю. Когда же я потерял сознание? Чем это меня так стукнуло, что я не успел раскрыть парашют? Постой, садануть-то может и еще раз. Если самолет штопорит, то прикончит за милую душу. С тревогой осматриваю небо над головой. Чисто вокруг. Только вон какая-то фанерина плавно планирует к земле. И это все, что осталось от И-28?
      Не может быть. Но не испарился же он! Смотрю вниз. Там в яростном вихре кружится мой коварный любимец. Взметнулся огромный столб пыли. Самолет упал прямо в городок.
      А меня-то куда несет? В озеро? Стараюсь припомнить действия парашютиста на воде. Хотя нет, видать, сяду вон на тот лес. Только бы не шарахнуло о дерево. Черт те что: в штиль никак не рассчитаешь. Озеро и лес уже позади, а я все еще парашютирую.
      Приземлился на картофельном поле. Просчитался малость, упал, не успев погасить купол парашюта. Подбежали два молодцеватых красноармейца, помогли встать. - Не знаете, где упал самолет? - спрашиваю.
      - Знаем, - отвечают почти одновременно. - Возле детской площадки.
      - Детской?!
      - Да вы не волнуйтесь. Там никого не было. Мы вот к вам побежали, а другие хлопцы самолетные обломки осматривают, второй-то летчик, может, жив еще.
      - Второго летчика, братцы, не было.
      - Как так не было? - недоумевают они.
      - Так вот и не было. Это одноместный самолет.
      - Фу ты, а мы думали, второй-то не успел выпрыгнуть с парашютом. Жалели его очень...
      Вместе с красноармейцами спешу к месту падения самолета. Груда обломков и толпа любопытных. Какие-то парни силятся приподнять центроплан.
      - Не ищите, - обращается к ним один из возвратившихся со мной красноармейцев.- Другого летчика не было.
      - Слава те господи,- крестится сухонькая старушка. Тяжко расставаться с любимым человеком. Тяжело прощаться с самолетом, в который ты так верил, в создание которого вложил свои знания и частицу сердца. Поднял я с земли какую-то железку и сунул в карман - на память. Вечером ко мне на квартиру позвонил Климент Ефремович Ворошилов, справился о здоровье, пожелал скорейшего восстановления "летной формы".
      Комиссия, расследовавшая аварию, установила - все расчеты на прочность конструкции самолета были правильными. Но вот башмак - узел стабилизатора - на этой машине поставили не из фрезерованного, а из литого металла. В литье оказались поры. При пикировании самолета на максимальной скорости башмак не выдержал нагрузки и сломался. Самолет остался без хвоста, потерял управляемость и, вращаясь вокруг своей оси, ринулся к земле, увлекаемый работающим на всю мощь мотором. Мотор не подвел. Опасность нагрянула из-за другого угла. Когда у самолета оторвало хвост, произошел рывок с огромной отрицательной перегрузкой, и я мгновенно потерял сознание. Привязные ремни лопнули, и мощный поток ветра выдул меня из кабины. Если бы я заранее не открыл фонарь, вряд ли мой череп остался бы цел.
      * * *
      Спустя два дня "Правда" опубликовала Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 июля 1939 года. С каким волнением, радостью и благодарностью читал я: "
      За исключительные заслуги в деле испытания опытных образцов самолетов и проявленные при этом мужество и отвагу наградить летчика-испытателя Стефановского Петра Михайловича орденом Ленина".
      Мужество... Отвага... Емкие, глубокие и в то же время социальные понятия. Томас Сузи и Джимми Коллинз. Ни тому, ни другому не откажешь ни в мужестве, ни в отваге. Оба смотрели смерти в лицо, но разными глазами. Оба погибли, но во имя разных целей.
      Коллинз прямо говорит в своей книге: знаю, что могу погибнуть, но не летать не могу - надо содержать семью. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца, ужас перед нищетой.
      Сузи, полетев испытывать четвертый экземпляр истребителя И-180, тоже знал, что может погибнуть. Испытаний без риска нет. Здесь он был особенно велик. На первом экземпляре самолета погиб Чкалов. Второй и третий - потерпели серьезные аварии. На эти обстоятельства товарищи более чем красноречиво намекали Томасу Павловичу. Он отвечал так:
      - Надо лететь. Полечу. Иначе не узнаем, чем болеет злосчастная конструкция. Сколько на самолет народных денежек ухлопано! Вот выясним, чем он страдает, устраним изъяны, и машина на славу будет. Да и другие конструкторы спасибо скажут, не повторят ошибки.
      В первом случае, у Коллинза, - семья, страх за свое личное будущее. Во втором, у Сузи, - народ, забота о нем, о будущем отечественной авиации, военном могуществе Родины.
      Два летчика - два мира. Разные цели, разные истоки мужества, отваги.
      Думаете, не щемило у меня под ложечкой, когда я впервые вылетел на И-28? Долго не доверял мотору. И все же полетел. Почему? Верил в большое будущее нового самолета. Мотор-то можно и другим заменить.
      И моя ли вина, что я так жестоко ошибся, что И-28 не полностью оправдал возлагавшихся на него надежд? Он был выпущен в сравнительно небольшой серии.
       
      Глава девятая. Творцы грозных машин
      Самолет - одно из сложнейших технических сооружений, замечательное творение человеческих рук и разума. И если его создатели не добились от него высоких летных качеств, отвечающих не столько сегодняшним, сколько завтрашним требованиям мировой авиации, он может устареть еще на чертежных досках конструкторского бюро.
      Наши наиболее известные конструкторские коллективы довольно часто создавали самолеты, эксплуатировавшиеся многие годы, а то и десятилетия. Страна выпускала эти машины огромными сериями. И они нередко успешно конкурировали со своими более молодыми крылатыми братьями.
      Самолет проектируют, рассчитывают, строят тысячи людей. Всевозможные научные учреждения, исследовательские центры, опытные лаборатории, промышленные предприятия выполняют многочисленные и самые разнообразные заказы конструкторского бюро.
      Конструкторское бюро - это своего рода мозговой трест. Разумеется, что возглавлять его может лишь человек, обладающий огромной эрудицией и всесторонними знаниями, выдающимися организаторскими способностями.
      О таких людях, творцах крыльев нашей Родины, мне и хочется коротко рассказать.
      Летая на самолетах самых разнообразных типов, я сотрудничал со многими авиационными конструкторами Советского Союза. Лично испытал или облетал машины более чем пятидесяти создателей отечественной авиационной техники. Между тем известный советский авиаконструктор Владимир Борисович Шавров, построивший знаменитую одномоторную амфибию Ша-2, утверждает, что в СССР конструированием самолетов занималось около трехсот пятидесяти человек! А вообще, нашу авиацию строил весь советский народ!
      Имена старейших представителей советской элиты - авиаконструкторов Дмитрия Павловича Григоровича, Николая Николаевича Поликарпова, Андрея Николаевича Туполева и его соратника Александра Александровича Архангельского, Сергея Владимировича Ильюшина, Владимира Михайловича Петлякова, Александра Сергеевича Яковлева, Артема Ивановича Микояна и его постоянного соавтора Михаила Иосифовича Гуревича, Семена Алексеевича Лавочкина, Павла Осиповича Сухого, создателя современных гидросамолетов Георгия Михайловича Бериева, Виктора Федоровича Болховитинова, Владимира Михайловича Мясищева, Олега Константиновича Антонова, конструкторов-вертолетчиков Михаила Леонтьевича Миля и Николая Ильича Камова широко известны у нас и за границей. Они навечно занесены в историю мировой авиации.
      Мы не имеем права забывать и о десятках других творцов авиационной техники, чьи имена по тем или иным причинам остались менее известными, но чей беззаветный и плодотворный труд внес немалую лепту в создание первоклассного отечественного самолетостроения.
      Рассказать об этих замечательных людях более или менее подробно я, конечно, не имею возможности. Для этого потребовалась бы специальная и весьма объемистая книга. Но и не вспомнить о них не могу. Ведь со многими вместе трудились, делали общее дело, делили общую радость, а порой и неудачи.
      Вот имена этих славных людей, без творческих достижений которых был бы невозможен высокий уровень развития советской военной и гражданской авиации.
      Константин Алексеевич Калинин - родоначальник большой группы разнообразных авиаконструкций, ряд которых мне довелось испытывать. Сергей Александрович Кочеригин возглавлял проектирование двухместного одномоторного истребителя Ди-6 (строившегося серийно); он - автор опытных скоростных разведчиков и штурмовиков Р-9 с мотором М-85 и "Ш" с мотором М-88. Иван Павлович Братухин конструировал вертолеты. Александр Павлович Путилов - создатель ряда оригинальных проектов, в том числе опытного разведчика "Сталь-11". Александр Петрович Голубков возглавлял в конструкторском бюро А. Н. Туполева проектирование и постройку гигантской четырехмоторной амфибии АНТ-44. Дмитрий Людвигович Томашевич, один из заместителей Н. Н. Поликарпова, руководил постройкой опытного истребителя И-180, построил опытный истребитель C-110, успешно прошедший совместные испытания и давший путевку экспериментальному мотору М-107. Николай Алексеевич Жемчужин, тоже заместитель Н. Н. Поликарпова, возглавлял проектирование и постройку многоместного пушечного истребителя МПИ-1 с двумя моторами М-103, первого опытного и серийных пикирующих двухмоторных бомбардировщиков ВИТ-2. Владимир Николаевич Челомей, преемник конструкторского бюро Н. Н. Поликарпова, - автор парадной девятки Ла-11 с реактивными пульсирующими ускорителями его конструкции.
      Потомки должны знать и о смелых экспериментаторах нашего самолетостроения. Я летал на их весьма оригинальных машинах. Зельман Исаакович Ицкович создал вошедший в серию учебно-тренировочный самолет КАИ-1 с двумя моторами М-11 для тренировки летчиков скоростного бомбардировщика СБ. Он же построил ряд планеров и опытный пассажирский самолет ДКЛ с двумя моторами МГ-31. Александр Сергеевич Москалев спроектировал и построил спортивные малогабаритные самолеты САМ-5 и САМ-2бис, которым долго принадлежали мировые рекорды полета на дальность для этого класса машин. Он же задолго до войны создал экспериментальный стреловидный самолет "летающее крыло", который явился прообразом современных сверхзвуковых машин.
      Илья Флорентьевич Флоров и Алексей Александрович Боровков продолжительное время работали над бесстоечными маневренными истребителями-бипланами. Они построили ОКБ-7 и И-207, успешно прошедший испытания. Летчик Владислав Константинович Грибовский создал планеры Г-2, Г-9, Г-11У, строившиеся серийно. Он же является автором спортивных самолетов Г-21, Г-23бис и других. Особенно хорош был его спортивный пилотажный самолет Г-22.
      Конструкторы Владимир Петрович Горбунов и Михаил Иванович Гудков строили вместе с С. А. Лавочкиным известный истребитель Великой Отечественной войны ЛаГГ-3, затем самостоятельно занимались конструкторской деятельностью. Павел Владимирович Цыбин создал многоместный десантный планер Ц-25, долгое время состоявший на вооружении десантных частей, строил экспериментальные самолеты. Михаил Михайлович Пашенин накануне Великой Отечественной войны построил опытный истребитель И-21. Иосиф Фомич Незваль заканчивал проектирование и успешно делал все модификации известных дальних скоростных бомбардировщиков ТБ-7 - Пе-8. Павел Игнатьевич Гроховский сконструировал первый многоместный грузовой планер и разработал систему сбрасывания на парашютах тяжелой военной техники. Мотуз Рувимович Бисноват спроектировал и построил в 1940 году оригинальный истребитель СК-2 с малой площадью крыльев и малым удлинением (с мотором М-105). Алексей Яковлевич Щербаков создал дешевый деревянный транспортный самолет Ще-2 с двумя моторами М-11. Он выпускался в большой серии. Игорь Вячеславович Часовиков построил опытный высотный самолет-биплан РВ-23, имевший два комплекта коробок крыльев - с одной и двумя секциями. Самолет легко поднимался на тринадцать с лишним тысяч метров. Всеволод Константинович Таиров - автор одномоторного деревянного пассажирского самолета ОКО-1. Арам Назарович Рафаэлянц так модифицировал серийный самолет Н. Н. Поликарпова По-2, что тот мог брать на борт до семи человек или свыше пятисот килограммов груза. Эта машина прошла испытания под маркой РАФ-2 и длительное время эксплуатировалась в НИИ ВВС. Профессор Семен Осипович Жоншай и его преемник доцент Аркадий Львович Динмифарб создали экспериментальный самолет Э-1 с мотором М-48. При его конструировании был применен самый легкий металл из магниевого сплава. Фридрих Дюп построил в Государственном научно-исследовательском институте Гражданского воздушного флота спортивную авиетку Г-1 с мотором М-11. Она успешно летала в середине тридцатых годов, немало удивляя летный состав.
      Нельзя не вспомнить добрым словом замечательного прочневика Центрального аэрогидродинамического института (ЦАГИ) профессора Виктора Николаевича Беляева, скромного и обаятельного человека. Возглавляемая им группа прочности самолетов рассчитывала конструкции с точностью в пределах 100-103 процентов.
      Я здесь назвал далеко не всех создателей отечественной авиатехники. О некоторых уже говорилось в предыдущих главах, о других расскажу в последующих. Среди них, естественно, нет имен тех конструкторов, на самолетах или планерах которых я не летал. Да и конструкции названных товарищей перечислены по принципу моего личного участия в их испытаниях (притом, конечно, далеко не полно). На самом деле заслуги этих людей перед советским самолетостроением куда больше и весомее. Многие из них и по сей день весьма плодотворно трудятся на благо нашей великой авиационной державы.
      ...Летчик-испытатель НИИ ВВС в то время обычно встречался с уже готовым произведением конструктора. Поэтому он являлся как бы распорядителем дальнейшей судьбы нового или модернизированного самолета. Разные складывались взаимоотношения между летчиками-испытателями и конструкторами. Всегда деловые, принципиальные, они в то же время оставались или чисто официальными, сугубо производственными, или, что бывало куда чаще, переходили в крепкую дружбу.
      Именно такие взаимоотношения сложились у меня с Н. Н. Поликарповым. Высококвалифицированный инженер, человек огромной научной эрудиции, Николай Николаевич был исключительно прост в обхождении с людьми, всегда внимателен и вежлив. Он вел абсолютно аскетический образ жизни. Имел и свою слабость, как сам говорил частенько, - был большим охотником до ароматного сладкого чая с лимоном. Бывало, как ни приедешь к нему на завод, а мне приходилось там бывать сотни раз, обязательно чаем угостит.
      Мне всегда казалось, что главнейшей особенностью конструкторской деятельности Н. Н. Поликарпова было стремление к созданию того, чего не существовало в авиации ранее. Маневренный и скоростной истребитель. Крупнокалиберные пулеметы. Пушка, стреляющая сквозь вал редуктора мотора, а затем и через воздушный винт. Многоместный истребитель, впервые вооруженный небывалым количеством пушек большого калибра. Первый пикирующий бомбардировщик с подвижным и мощным пушечным вооружением. Первый герметический экспериментальный высотный истребитель. Многоместный десантный мотопланер...
      Везде Николай Николаевич прокладывал дорогу первым, получая порой весьма ощутимые удары судьбы. И пусть многие его конструкции постигла неудача - из-за ошибок в проектировании, неправильного подбора моторов или оружия, - в целом творческая деятельность Н. Н. Поликарпова принесла советской авиации огромную пользу. Все его машины отличались легкостью, маневренностью, скоростью, мощным вооружением и оригинальностью конструкции. Правда, стремясь к легкости конструкции, Николай Николаевич не всегда мог обеспечить ее надежность. Но ведь и другие конструкторы, хотя и в меньшей степени, порой грешили тем же.
      Вокруг нового самолета Н. Н. Поликарпова И-17 создавался какой-то ореол сверхсовременности. Может быть, потому, что испытывал его находившийся тогда в зените славы Валерий Павлович Чкалов. А может, потому, что в то время авиаконструкторы увлеклись проектированием и постройкой самолетов преимущественно с моторами воздушного охлаждения. У нас, летчиков-испытателей, самолет И-17 вызывал исключительный интерес. Мне очень хотелось полетать на этой машине, но по ряду причин она еще не поступила в НИИ ВВС, а лично с Николаем Николаевичем Поликарповым я тогда не был знаком.
      Тяга нашего брата-испытателя к новому истребителю особенно усилилась после нашумевшего в те годы случая. Во время показа новейшей авиационной техники руководителям партии и правительства у И-17 в полете не выпустилось шасси. Валерий Павлович проделал в воздухе ряд истинно акробатических номеров и посадил неисправный самолет на одну ногу с минимальными повреждениями. Чкалова представили членам правительства. Об отваге и мастерстве выдающегося летчика-испытателя, о высоких летно-технических качествах новой боевой машины сообщили все советские газеты и радио. Информировала об этом своих читателей и иностранная печать.
      И вот ирония судьбы: блестящий полет нового самолета явился последним. После этого случая он весьма долго доводился на заводе и морально устарел. Не утратило новизны лишь его вооружение.
      В начале 1937 года мне удалось наконец полетать на этом нашумевшем самолете. Сам-то он уже никого не интересовал. Мне надлежало только проверить эффективность его вооружения при стрельбе по наземным целям. Оружие работало хорошо. Было приятно стрелять из пушки и видеть в мишени разрывы снарядов.
      Быстро пролетел год. В феврале 1938 года мне довелось побывать на заводе, где проводились опытные работы Николая Николаевича. Конструктор творил успешно. В ангаре и на поле стоял ряд новых машин, проходящих заводские испытания.
      В. П. Чкалов, совершивший к тому времени свои знаменитые дальние перелеты, продолжал работать у Н. Н. Поликарпова шеф-пилотом, пользовался у конструктора большим авторитетом.
      Валерий Павлович тепло встретил меня и очень лестно отрекомендовал пришедшему к самолетам Николаю Николаевичу. Приветливая улыбка, живые, умные глаза, вежливость - все в нем располагало к простоте и откровенности. Я осмелел и попросил разрешения полетать на новом многоместном пушечном истребителе МПИ-1 с двумя моторами М-103. Валерий Павлович активно поддержал мою просьбу. Николай Николаевич любезно дал свое согласие.
      Знакомство с оборудованием кабины и механизмами заняло немного времени. Валерий Павлович объяснил, в чем состоят особенности машины. Теперь - на полосу и в воздух. Самолет понравился: легок в управлении, хорошая маневренность, вполне приемлемо идет на одном моторе.
      - Как? - спросил конструктор, когда я вылез из кабины.
      - Нормально, - ответил я. - Самолет мне нравится.
      Так состоялось наше знакомство с Николаем Николаевичем Поликарповым.
      МПИ-1 имел две 37-миллиметровые пушки, размещенные по обе стороны фюзеляжа, и три 20-миллиметровые в носовой части. Мощно была защищена и задняя полусфера, чему значительно способствовало раздвоенное хвостовое оперение самолета. Обычные в то время большие лобовые водорадиаторы конструктор впервые поместил не перед моторами, а в консолях крыльев. Входные отверстия для забора воздуха находились на передних кромках плоскостей.
      Несмотря на все перечисленные, довольно существенные новшества, достаточно высокие летные данные и сверхмощное вооружение, самолет МПИ-1 не приняли для оснащения Военно-Воздушных Сил. Мне думается, повинен в этом был главным образом сам Поликарпов, создавший параллельно с МПИ-1 другой подобный самолет иного назначения. Это был первый в Советском Союзе легкий двухмоторный пикирующий бомбардировщик ВИТ-2 с двумя новыми моторами М-105. Две подвижные пушечные установки обеспечивали в полете защиту передней и задней верхней полусфер. Именно в самолете такого назначения крайне нуждалась наша авиация. Поэтому все внимание перенесли на него.
      * * *
      Участвуя в проведении совместных, заводских и государственных испытаний, я совершил первый полет на ВИТ-2 15 сентября 1938 года. Намеченную программу мы выполняли вместе со штурманом П. И. Никитиным. Работа продвигалась успешно, обещая в скором времени подойти к концу. Сняты летные характеристики, проверено оружие, опробовано, на пикировании бомбовое вооружение. Остается самое серьезное задание - достижение сверхмаксимальной скорости, которую конструктор гарантировал до шестисот километров по прибору.
      Гарантировал, конечно, основываясь лишь на расчетах. Стремясь как можно больше сократить сроки заводских испытаний, на самолете сделали всего лишь несколько проверочных полетов - проконтролировали работу главнейших агрегатов и получили максимальные горизонтальные скорости. Все остальные испытания возложили на плечи летчиков-испытателей НИИ ВВС РККА.
      Еще в первых полетах у меня вызывала некоторую подозрительность недостаточная жесткость фюзеляжа ВИТ-2. Поэтому, готовясь вылетать на первое увеличение скорости в пикировании, которая должна была превысить максимальную в горизонтальном полете, я условился с П. И. Никитиным, что он, сидя в кабине стрелка-радиста, все время будет информировать меня о поведении самолетного хвоста. Петр Иванович - старый мой соратник, и я полагался на него, как на себя.
      Набрали высоту пять тысяч метров. Разогнал машину до предельной горизонтальной скорости. Начинаю плавно наклонять ее к земле - на полной мощности моторов. Скорость быстро нарастает. Выхожу из пике. Никитин, сидящий ко мне спиной, докладывает:
      - Хвост ведет себя нормально.
      Второй разгон. Довожу скорость до указанной в задании. Петр Иванович передает:
      - Хвост начал мелко вздрагивать. Так-так, значит, жесткость не того. Спрашиваю у Никитина:
      - Как решил?
      - Как решит командир, так и я, - спокойно отвечает штурман.
      - Будем продолжать, - говорю и опять набираю нужную высоту, снова ввожу бомбардировщик в пикирование.
      Захлебываясь гудят мощные моторы. Как струна, напрягаются отдельные наиболее ответственные детали самолета, а с ними вместе и нервы испытателей. Сквозь бешеный вой воздушного потока в наушниках шлемофона раздается приглушенный голос штурмана:
      - Хвост стал вздрагивать с возрастающей амплитудой. По-моему, дальше пикировать опасно... Скорость по прибору пятьсот пятьдесят километров в час.
      Верно, дальше испытывать самолет, а вместе с ним и свою судьбу, рискованно. Плавно убираю моторы. Осторожно вывожу машину из пикирования. Перехожу в набор высоты. Скорость быстро уменьшается. Все хорошо, за исключением того, что задание не окончено. Нам следует выполнить еще два захода с возрастающей скоростью.
      Спрашиваю у Петра Ивановича:
      - Очень сильно затрясся хвост?
      - Да! Очень сильно.
      Ничего не попишешь. Надо возвращаться на землю и там выяснять, что, как, почему...
      Командование института попросило Н. Н. Поликарпова направить в НИИ для консультации заместителя главного конструктора по данному самолету инженера Николая Алексеевича Жемчужина.
      Николай Алексеевич прибыл на следующий же день. Бывший работник НИИ ВВС РККА, всеми уважаемый авиационный специалист, Жемчужин исключительно внимательно выслушал экипаж самолета, инженеров НИИ и согласился, что обшивка хвостовой части фюзеляжа тонка.
      - Ваше решение прекратить пикирование совершенно правильно, - заключил Николай Алексеевич. - Начинаем строить опытную серию таких самолетов. Обязательно усилим хвостовую часть, поставим более толстые листы алюминия. Заодно проведем и дополнительное исследование в трубе, еще раз проверим аэродинамические расчеты и прочность. Спасибо, товарищи, за подсказку.
      Испытания пикирующего бомбардировщика прекратили. Но история самолета ВИТ-2 на этом не закончилась. Дальнейшие события приняли совершенно непредвиденный оборот. Они привлекли к себе всеобщее внимание авиационной общественности.
      Завод, на котором строились опытные пикирующие бомбардировщики Н. Н. Поликарпова, являлся одним из старейших и очень мощных авиационных предприятий. Немногим более полугода прошло с момента получения задания, как головной серийный самолет, сверкая безукоризненной белизной, появился на заводском летном поле.
      Испытание его поручили бывшему инженеру-летчику НИИ ВВС Михаилу Липкину. Не берусь судить о его инженерных способностях, но как пилот он всегда был не на высоте. Тем не менее Липкин грезил о лаврах лучшего испытателя. Тщеславие и потянуло его из института на завод.
      Липкин там получил самостоятельный участок работы. Приняв первый серийный самолет, стал усиленно форсировать испытания. В НИИ ВВС одернули бы, а на заводе этому не придали значения.
      М. А. Липкину предстояло, как и мне, проверить возможность доведения скорости пикирования самолета до шестисот километров в час. Обычно такие серьезные задания выполняются весьма осторожно. В начале каждого нового пике прибавляешь к достигнутой ранее скорости двадцать - тридцать километров в час, тщательно следишь за поведением самолета. Если появляется малейшее сомнение, выполнение задания сразу прекращается. Собираются специалисты. Вместе с экипажем они тщательно исследуют поведение самолета, определяют причину опасных явлений. И коль они решат продолжать увеличивать скорость, опытный летчик-испытатель на каждое очередное пикирование прибавит не двадцать тридцать, а двадцать - пятнадцать и даже меньше километров в час. К тому же задание на сверхмаксимальную скорость обычно растягивают на два-три полета, по два-три пикирования за один вылет.
      Но инженер-летчик Михаил Липкин спешил. Он пренебрег выработанной методикой, лихо и совершенно неоправданно перешагнул границы разумного риска. Наблюдатели видели, как самолет, набрав необходимую высоту, плавно перешел в пикирование, стал быстро увеличивать скорость и терять высоту. Затем от самолета отвалилась какая-то крупная деталь, потом другая, третья... Через несколько мгновений полуразрушенная машина вместе с испытателями посыпалась на землю.
      Комиссии в таких случаях трудно установить истинную причину катастрофы. За нее подчас пытаются принять одну из наиболее вероятных, а иногда и наиболее приемлемую для заинтересованных лиц.
      При разборе этой катастрофы сразу сделали кивок в сторону недостаточной прочности самолета. Отсюда напрашивался вывод - нельзя было посылать машину на пикирование до скорости шестьсот километров в час.
      Возможно, аварийная комиссия отчасти была и права. Но ведь первый, менее прочный самолет, получивший аналогичное задание, не был нами доведен до разрушения. Значит, катастрофа не являлась обязательной.
      Однако печальный факт произошел. Нужно докладывать заключение, отыскать конкретного виновника.
      Виновником назвали заместителя главного конструктора пикирующего бомбардировщика Николая Алексеевича Жемчужина. Его немедленно водворили в тюрьму.
      Среди работников прокуратуры нашелся человек, который решил посоветоваться с опытными летчиками-испытателями. К следователю по особо важным делам командование НИИ направило меня, поскольку я испытывал такой же самолет, начальника испытательного отдела истребительных самолетов инженера Александра Сергеевича Воеводина и начальника бомбардировочного отдела НИИ ВВС, видного инженера Ивана Васильевича Маркова. Нам предстояло помочь прокуратуре принять правильное, обоснованное решение.
      Тщательно изучив представленный в наше распоряжение следственный материал, мы уверенно присоединили свои голоса к искренним показаниям инженера Жемчужина. Николая Алексеевича освободили.
      ...С тех пор прошло много лет, тяжелых и бурных. И чем чаще я задумываюсь над причиной злосчастной гибели Михаила Липкина и его экипажа, тем громче мне хочется сказать молодым летчикам-испытателям: не спешите, будьте последовательными, рискуйте, но только не во имя призрачной славы.
      * * *
      Их было трое, молодых, пышущих здоровьем юношей. Они окончили Киевский авиационный институт и получили назначение на работу в НИИ ВВС РККА.
      Молодые инженеры-летчики прибыли в мое распоряжение. Радостное удовлетворение наполнило меня. Ребята упорные, влюбленные в небо. Такие-то со временем и становятся королями даже среди незаурядных испытателей. К тому же институт уже нуждался в пополнении не просто летчиками, а инженерами-летчиками.
      До прихода к нам жизненные дороги инженеров-летчиков Бориса Кощавцева, Алексея Синельникова и Василия Холопова были совершенно одинаковы. Но в нашем институте они круто разошлись. Кощавцева, остроумного и подвижного, назначили в истребительную группу, Синельникова и Холопова определили в штурмовую. В принципе командование вроде не ошиблось. Каждый пришелся к месту. Лишь потом разглядели, что Боря Кощавцев и Алеша Синельников тяготеют к летной деятельности, а Вася Холопов предпочитает инженерную. Но это случилось потом. А пока их вводили в строй почти по тождественным программам.
      Однако не суждено было Борису Петровичу Кощавцеву окончить ее. Случилось так, что в самые горячие учебные дни в Научно-испытательный институт Военно-Воздушных Сил поступил польский самолет ПЗЛ "лось" с двумя моторами "Бристоль-Пегас". Когда гитлеровская Германия вероломно напала на Польшу, два польских летчика ночью перелетели нашу границу и плюхнулись на картофельное поле. Пограничники задержали их. Они оказались поручниками. Оба предложили свои услуги для перегонки самолетов на аэродром, подчеркнув, что советские летчики не смогут этого сделать. Раскрыть свои секреты поручники наотрез отказались.
      Полученная телеграмма насторожила командование ВВС. Оно поручило своему НИИ выделить для перегонки польских самолетов лучших летчиков-испытателей.
      К месту приземления "лосей" в срочном порядке отбыли начальник испытательного отдела сухопутных самолетов известный инженер-летчик Иван Федорович Петров, начальник отдела испытания моторов инженер Григорий Арсентьевич Печенко, опытный инженер-летчик Константин Адамович Калилец, летчик-испытатель М. А. Нюхтиков и я.
      Самолеты мы застали исправными. Они действительно оказались совершенно незнакомыми для нас. Моторы были бесклапанные, английские. Однако инженер Печенко быстро разобрался в них и запустил для опробования. Сектора газа действовали вопреки принятому в большинстве стран стандарту. Для увеличения оборотов мотора их нужно было передвигать не вперед, а назад. Для меня и Нюхтикова это было очень непривычным.
      Моторы работали хорошо, и мы решили вырулить самолеты на твердую площадку. Она вполне обеспечивала благополучный взлет. Можно было бы, конечно, взлететь и с картофельного поля, если бы перед нами не встало так много неизвестных. Первое - бензосистема с пятью баками. Второе - гидравлическое убирающееся шасси. Третье - расход горючего. Четвертое - летные характеристики самолета и особенности техники его пилотирования.
      Первым порулил я. Будь оно неладно, это управление, шиворот-навыворот, никак не приноровлюсь. Еле выполз на ровное травянистое поле. Следом подрулил Михаил Александрович Нюхтиков. Тоже на чем свет клянет польских конструкторов.
      - Надо их сделать человеческими, - категорически говорит он о секторах.
      - А как? - возражают наши инженеры. - Инструментов-то нет, расходных материалов тоже. Веревочки, что ли, подвязывать прикажете?
      Михаил Александрович сердито сплюнул:
      - А, леший с ним. Полетели.
      Тут, однако, сомнение взяло и меня: как убрать, а главное, выпустить шасси аварийно, если они окажутся неисправными. Для их опробования на земле нужно "подвесить" самолет, требуются подъемники.
      Я предлагаю до ближайшего аэродрома лететь с выпущенными шасси.
      - А запаса горючего хватит? - спрашивает инженер Печенко. - А вы знаете, как переключаются бензокраны на баки?
      Но лететь все-таки надо. Берем курс на мой родной Бобруйск, в котором мне так и не удалось побывать со времени призыва на военную службу.
      Польский "лось", оказывается, вполне современный бомбардировщик. Если бы не управление моторами, лети себе и пой. Но приходится все время помнить об обратной установке секторов. Ошибка может дорого обойтись.
      Подлетаем к Бобруйску. Что еще за наваждение? Вокруг самолетов, как клочья ваты, появляются белые облачка. Это разрывы зенитных снарядов. Видимо, никто не предупредил противовоздушную оборону города Бобруйска о нашем прилете на "лосях".
      К нашему счастью, артиллерийская подготовка бобруйских зенитчиков оказалась не на должной высоте. Иначе мне не пришлось бы писать эти строки.
      На следующий день мы благополучно перелетели на свой аэродром. Польские самолеты, вопреки предсказаниям поручников, оказались предельно простыми в технике пилотирования. "Лосей" продемонстрировали нашему правительству на земле и в воздухе. Потом решили поосновательнее познакомиться с ними, провести в НИИ ряд испытаний.
      Тут-то и стряслась беда. Был обычный рабочий день. Каждый выполнял свое привычное дело. Инженер-летчик Кощавцев выруливал на старт истребитель И-15 "чайка". Летчик-испытатель Лисицын тоже рулил на польском бомбардировщике ПЗЛ "лось". Во время рулежки они столкнулись. Самолет Лисицына рубанул винтом по кабине истребителя, в которой находился Кощавцев. В одно мгновение молодого инженера-летчика не стало.
      Синельников, Холопов и все мы тяжело переживали горькую утрату. Когда сообщили об этом Н. Н. Поликарпову, он очень расстроился. Этого человека неприятности чаще всего поджидали там, где они казались совершенно невозможными...
      Нелепо погиб во время войны и Алексей Викторович Синельников. Он перегонял на завод учебный самолет, проходивший испытания. На простом развороте у машины отвалилось крыло. Один виток беспорядочного падения - и не стало ни инженера-летчика, ни самолета.
      Третий из друзей - инженер-полковник Василий Семенович Холопов - сейчас трудится в Управлении военно-учебных заведений Министерства обороны СССР.
      * * *
      Новое замечательное произведение конструкторского искусства вышло в опытной серии под шифром И-185. Этому самолету, несмотря на его выдающиеся летные качества, все же не суждено было приобрести широкую известность в авиации. Он явился, образно выражаясь, лебединой песнью славного коллектива, руководимого талантливейшим авиаконструктором Николаем Николаевичем Поликарповым.
      Внешне экспериментальный истребитель И-185 напоминал широко известный самолет И-16, а частично и опытный истребитель И-180. Что-то общее имелось у него и с серийными самолетами конструкции Лавочкина Ла-5, Ла-7, Ла-9 и Ла-11.
      Некоторое сходство, но отнюдь не тождество. Николай Николаевич Поликарпов никогда никому не подражал.
      Истребитель И-185 был задуман и построен задолго до создания известного участникам Великой Отечественной войны семейства самолетов Лавочкина. Они имели 14-цилиндровый мотор воздушного охлаждения и вооружались двумя авиационными пушками.
      Конструкция Николая Николаевича появилась в цехах завода накануне Великой Отечественной войны. Самолет имел самый мощный опытный 18-цилиндровый мотор воздушного охлаждения. Его двухрядная звезда позволяла значительно повысить нагрузку на квадратный метр тонкого, тщательно изготовленного крыла со скоростным профилем и нести три 20-миллиметровые пушки ШВАК, стрелявшие через винт.
      Как не хватало нам потом, на фронте, при обороне Идрицы, Великих Лук, Ржева, Калинина, Клина и Москвы, этих мощных скорострельных авиационных пушек! Жгучим огнем ненависти опалялось сердце атакующего летчика-истребителя, в упор стрелявшего в ненавистную фашистскую свастику из пулеметов калибра 7,62 миллиметра. Но протектированные бензобаки вражеских самолетов моментально затягивали тонкие проколы пуль, силовые узлы конструкции немецких машин не поддавались разрушениям. Наконец, после неоднократных атак, с заглохшими пулеметами, наши самоотверженные воздушные бойцы, не видя другой возможности уничтожить противника, бросались на таран. Во многих случаях они гибли вместе с врагом.
      Да, поздновато поступили на вооружение 20-миллиметровые ШВАКи.
      Самолет И-185 располагал не только мощным вооружением. Он быстро отрывался от земли, стремительно уходил в небо, развивал по тому времени самую большую скорость, был мягок и послушен в управлении. Машина круто снижалась к земле и плавно садилась.
      Но конструктору крепко не повезло с двигателем, на который он рассчитывал свой проект. Планеры машин долго стояли в цехе, ожидая застрявшей на заводских испытаниях опытной серии моторов М-71. У них то и дело выходили из строя какие-то детали, задерживалась окончательная отработка, переносилась с одного срока на другой сдача на летные испытания. Неожиданно грянула война.
      Экспериментальные работы на первых порах свернули.
      Хотя и с большим опозданием, но опытная серия моторов М-71 все же была выпущена. Однако самолету и теперь не удалось познать большое небо. Фирменный летчик-испытатель Евгений Ульяхин погиб в воздушном бою, сражаясь в рядах летчиков-испытателей.
      Конструктор настойчиво подыскивал подходящую кандидатуру для проведения испытаний его новой машины. Лишь в ноябре 1942 года эту работу поручили мне. Ведущим инженером назначили также отозванного с фронта полковника Иосифа Гавриловича Лазарева.
      Облет, произведенный 20 ноября, показал, что до начала испытаний надо сделать кое-какие доработки на самолете. Со 2 по 9 декабря мы выполнили два километража, испытали И-185 на скорость на первой границе высотности.
      Потом целую неделю шел снег. Низкие свинцовые облака почти касались крыш аэродромных строений. Непогодь отступила только 16 декабря. Самолет, сметая кучи снега, круто устремился в залитое солнцем небо. Высота 7500 метров. Горизонтальная площадка на максимальной скорости. Показания непривычно велики! Такие же площадки на высотах 9500, 5500, 4000 метров. Сразу будем иметь всю кривую значения максимальных скоростей по высотам. Завидная удача!
      Радость как рукой сняло: раздался глухой удар. Что-то заскрежетало внутри мотора. Затрясся и остановился винт. Скорее на аэродром! Он находится немного в стороне.
      Разворот, планирование, выпуск шасси и закрылков. Посадка на центр аэродрома. Навстречу мчится машина с испытательной бригадой. Осмотр и вывод: мотор заклинило, нужно ждать присылки нового.
      Ждали десять дней. 26 декабря состоялся пробный полет с новым мотором. На следующий день я поднялся на 6500 метров. Выполняю площадку для получения максимальных скоростей через каждую тысячу метров, Сколько их уже выполнил за свою долгую испытательскую работу!
      Высота 2000 метров. И снова удар! Все повторяется, как в предыдущем полете. На этот раз аэродром оказался несколько дальше, к тому же и высота была вдвое меньше. Она катастрофически теряется, а спасительный пятачок земли приближается томительно медленно.
      Кажется, все-таки дотяну. Под крылом уже вершины елей. Шасси на выпуск. Но что это? Вдоль границы аэродрома полно бомбардировщиков дальней авиации. Они, рассредоточившись, заняли почти четвертую часть посадочной площадки.
      Нос моей машины направлен прямо в фюзеляж БИ-25. Вижу, как от него разбегаются техники, мотористы.
      Ничего не остается, как уменьшить угол планирования, а следовательно, и потерять скорость. Без работающего мотора ее уже не восстановишь.
      Проскакиваю мимо бомбардировщика, резко беру ручку на себя, чтобы за счет максимальной подъемной силы на большом угле атаки крыла компенсировать недостающую скорость. Но, увы, самолет резко проваливается. Большой ход амортизаторов несколько смягчает удар, однако силовые узлы конструкции не выдерживают и крылья самолета складываются над моей головой наподобие шалаша.
      Вылез из самолета, снял парашют, с грустью смотрю на искалеченную стальную птицу. А ведь могло кончиться куда хуже. Значит, хороший самолет, надежный. Может стать верным товарищем в бою. Только вот мотор...
      Руководство института с моим мнением согласилось. Составили отчет о совместно проведенных заводских и государственных испытаниях. Рекомендовали запустить самолет И-185 в серийное производство, тщательно устранив обнаруженные неполадки в моторе.
      При рассмотрении отчета в правительственных кругах обратили внимание на дальность полета самолета, определенную расчетным путем. Но эти данные оказались не вполне убедительными. Н. Н. Поликарпову предложили провести дополнительное испытание на расход горючего.
      Меня в это время уложили на госпитальную койку. На самолете другого конструктора, который я испытывал, загорелся в воздухе мотор, произошла авария.
      Оставшись опять без шеф-пилота, Николай Николаевич Поликарпов приехал ко мне в госпиталь, поведал о своих затруднениях. Подумав немного, я посоветовал пригласить В. А. Степанченка. Разве мог я знать, что этим советом подписал смертный приговор близкому другу и выдающемуся летчику-испытателю?
      В одном из полетов коварный мотор М-71 опять остановился. Произошло это над Центральным аэродромом Москвы, окруженным со всех сторон постройками. Напрасно летчик, совершивший не одну сотню посадок без мотора, опытный планерист-рекордсмен, обладавший в безмоторном полете чуть ли не чутьем птицы, прилагал все свои способности, чтобы дотянуть до летного поля. Высоты ему не хватило.
      Трагическая гибель В. А. Степанченка окончательно решила печальную участь отличного, но крайне невезучего из-за недоведенного мотора опытного самолета И-185.
      На Николая Николаевича Поликарпова последние неудачи произвели крайне угнетающее впечатление. Болезнь свалила его в самом расцвете творческих сил и энергии. 19 августа 1944 года Н. Н. Поликарпова не стало. Из жизни безвременно ушел один из одареннейших авиационных конструкторов советской страны.
      * * *
      Очередное задание не отличалось новизной. Обычные государственные испытания. Некоторое недоумение вызывал сам самолет. НИИ ВВС до предела загружен большой и ответственной работой, а тут вдруг ему поручают испытывать спортивный самолетик. Сконструировал его А. С. Яковлев. Машина рассчитана на выполнение всех фигур высшего пилотажа.
      С творениями Александра Сергеевича мне уже приходилось встречаться. Год назад довелось полетать на его АИР-6. Хороший, легкий самолет, приятный в управлении, с отличным обзором вниз. То была связная машина и имела, так сказать, весомое назначение. Этот же, АИР-14, с мотором М-11, судя по описанию, предназначался для чисто спортивных целей.
      Однако в армии не положено расспрашивать, почему да зачем. Получил приказ и выполняй. На этот счет у нас в институте было строго.
      Прибыв на Центральный аэродром, я доложил начальнику летно-испытательной станции о своем задании.
      - Четырнадцатый готовить к полету! Да быстренько! - распорядился он. И, обернувшись ко мне, добавил: - Вон ваш самолет.
      Смотрю - стоит там кроха крохой. Иду к ней. Возле самолета механик.
      - Один момент, - говорит он и, взвалив на плечо хвост самолета, легко разворачивает его и тащит на летное поле.
      Механик начинает копаться в моторе. Я усаживаюсь на парашют и невольно любуюсь машиной. Величиной она с авиетку. Изящные плавные линии, яркая броская раскраска не режет глаз.
      К стоянке идет начальник летно-испытательной станции и вместе с ним еще кто-то. Даже издали заметно, что этот "кто-то" основательно распекает начальника.
      Подошли. Неизвестный в гражданском костюме отличного покроя, со смуглым красивым русским лицом зло бросает механику:
      - Самолет поставить на место.
      - Есть, на место! - вытягивается механик и снова взваливает на плечо хвост машины.
      - Как так на место? - вскакиваю я с парашюта. Мелькает смутная догадка не Яковлев ли это? С ним я еще никогда не встречался. Но кто бы он ни был все равно. Я прибыл сюда не свежим воздухом дышать. - Самолет АИР-14 приказано принять на государственные испытания. Есть указание ВВС, согласовано с Наркоматом авиапромышленности.
      _ Знаю, - отвечает неизвестный в гражданском костюме и, протягивая руку, представляется: - Яковлев. Потом меряет меня взглядом и произносит: - С таким-то ростом и лететь на такой маленькой машине...
      Пришлось объяснить, что я являюсь командиром испытательной эскадрильи НИИ ВВС и у нас заведен такой порядок - пока сам не полетаю на поступившем для испытаний самолете, другой летчик на него не назначается.
      В ответ конструктор пожал плечами и махнул рукой. Механик снова потащил самолет на площадку.
      Так я познакомился с Александром Сергеевичем Яковлевым. Это знакомство продолжалось затем на протяжении всей моей работы в авиации.
      Самолет АИР-14 оказался весьма чутким. Я лично провел испытание на снятие летных характеристик, выполнил весь высший пилотаж, штопор, дал заключение: машина вполне пригодна для Осоавиахима. Затем начался облет самолета другими летчиками. Впоследствии АИР-14 переименовали в УТ-1, и он стал одним из основных учебно-тренировочных самолетов.
      Вслед за АИР-14 на испытание пришел двухместный учебный самолет А. С. Яковлева АИР-10. На его базе затем был создан УТ-2 - учебно-тренировочный самолет, сыгравший огромную роль в подготовке летных кадров нашей страны.
      Александр Сергеевич Яковлев - человек удивительной творческой инициативы, обладающий бесценным даром чутко улавливать текущие нужды авиации и завидным умением заглядывать в будущее. С нашей первой встречи прошел всего год, а я уже испытывал его третий опытный самолет - тренировочный двухместный, под шифром "20" с французским мотором "Рено". Взлетел я на нем 4 июля 1937 года. Машина очень хорошо летала на спине и выполняла замедленный пилотаж. До этого у нас производился только быстрый, так называемый штопорный пилотаж.
      Высокими летными качествами обладала и другая машина А. С. Яковлева, поступившая на испытания буквально через несколько дней после самолета "20". В закрытой общей кабине спереди помещался летчик, а два пассажира сзади него, на просторном сиденье в виде дивана. Самолет также имел французский мотор "Рено" в сто сорок лошадиных сил.
      Кстати, этот самолет Александр Сергеевич впоследствии подарил известному конструктору Сергею Владимировичу Ильюшину. В один из перелетов несколько подносившийся мотор отказал. Ильюшину пришлось вынужденно садиться на распаханное поле. Колеса самолета на пробеге зарылись в землю, и машина на значительной скорости скапотировала.
      * * *
      В июле 1937 года Осоавиахим объявил спортивное состязание на быстрейший перелет легких самолетов по маршруту Москва - Харьков - Севастополь - Харьков - Москва. А. С. Яковлев предложил мне участвовать в соревновании на его самолете "20".
      В пробном полете на подбор режима я убедился, что добиться хороших результатов в предстоящем соревновании мне не удастся: на выбранной крейсерской скорости мотор перегревался. Попросил конструктора увеличить размер входного отверстия обдува цилиндров, рассчитывал, что это сможет понизить температурный режим. Александр Сергеевич удовлетворил мою просьбу. Очередной полет на километраж на мерной базе показал, что произведенные доводки при умелом пилотировании строго по прямой и отсутствии непредвиденных задержек в местах заправки позволяют надеяться на некоторый успех. Точность соблюдения маршрута гарантировал один из лучших штурманов НИИ - П. И. Никитин. Он согласился лететь со мной.
      23 июля 1937 года мы стартовали с Тушинского аэродрома. Погода под Москвой была неустойчивой. Другие самолеты старательно обходили грозы. Мы с Никитиным взяли расчетный курс и строго сохраняли его по компасу.
      Мотор выводил свою однообразную песню. Мы приближались к Харькову. Температура воздуха значительно повысилась. Начало перегреваться масло. Плохо дело. Мотор-то не из особо надежных. Когда сели в Харькове, попросил механиков заменить вспенившееся масло новым, холодным. В обычных условиях это считалось расточительством, но нам ведь нужно было сохранить двигатель до конца перелета. Механики прямо-таки молодцы: поняли нашу нужду, пошли навстречу. Масло пришлось заменять и в Севастополе, а затем опять в Харькове.
      На осмотр самолета, дозаправку, прием пищи по условиям соревнования отводилось тридцать минут. Всякая задержка со стороны участников гонок включалась во время полета. Использование перерыва менее тридцати минут не давало права на ранний вылет. У нас с Никитиным всякий раз времени оказывалось в обрез. Другие-то масло не заменяли. И тем не менее мы всегда укладывались в "тридцатиминутку". Из Севастополя вылетели прямо-таки минута в минуту.
      Обратный путь в том же порядке - Харьков, Курск, Орел, Тула, Серпухов.
      Наконец - впереди Москва. Даю максимальную скорость и со снижением прохожу линию финиша. Делаю боевой разворот. Мотор сразу глохнет.
      - А черт с ним! - бросаю штурману через переговорное устройство. - Теперь он нам больше не нужен. Без него сядем.
      Сели. Механики бегут к самолету, узнать, что с мотором, а мы думаем о результатах соревнования. Наше время - одиннадцать часов двадцать пять минут. Первые среди экипажей двухместных самолетов. Нам причитается приз - 10 000 рублей.
      В анкете американских летчиков-испытателей наряду с другими вопросами жирным шрифтом напечатано: "А везет ли вам в авиации?". Нам с Петром Ивановичем в этом перелете везло исключительно. Непогодь миновала, обходя нас стороной, механики на промежуточных аэродромах как на подбор оказались понятливыми и сговорчивыми, а когда "обрезал" мотор, в нем уже не было надобности. Но сорвись шпонка привода к бензонасосу чуть раньше прости-прощай первый приз...
      И вообще, я на свою "везучесть" в авиации никак не могу пожаловаться. В какие только передряги не попадал, а вот топчу грешную землю седьмой десяток лет.
      Дело и не в передрягах, собственно. Летчик-испытатель всякий раз вылетает в неизвестность, поднимая в воздух совсем незнакомые машины.
      Самолет "20" я знал прекрасно. Александр Сергеевич вскоре поставил его на поплавки и пригласил меня полетать на нем. Так, вроде пробы.
      Опыта полетов на гидросамолете я не имел, даже не представлял, как это происходит. Обратился к начальнику, инженеру-летчику И. Ф. Петрову, с просьбой рассказать об особенностях полета на поплавках. Он летал на таких самолетах.
      - На поплавках? - усмехнулся Иван Федорович. - Проще простого. Нужно только дать газ и ждать, когда самолет оторвется, затем удержать его над водой для получения необходимой скорости набора.
      Самолет стоял на Москве-реке возле Тушинского аэродрома. Забираюсь в кабину, запускаю мотор, рулю на взлет, даю газ... Всё происходит так, как говорил Иван Федорович Петров. Техника пилотирования гидросамолета поразительно проста. Посадка тоже не отличается от приземления сухопутного самолета.
      Это было 7 октября. А на следующий день мы с П. И. Никитиным установили абсолютный мировой рекорд по треугольному маршруту на дистанции сто километров для двухместных гидросамолетов этого класса. Рекорд вскоре утвердила Международная авиационная федерация.
      Конструкторское бюро, возглавляемое А. С. Яковлевым, выпускало все новые образцы легких самолетов. В сентябре 1938 года мне поручили летать на опытном самолете С-17 с двумя моторами "Рено", каждый по двести двадцать лошадиных сил. 27 апреля 1939 года я уже летал на новом двухмоторном самолете С-22 с мощными моторами М-103.
      Узнав о высоких летных качествах С-22, руководство ВВС предложило А. С. Яковлеву построить на базе данного самолета легкий двухмоторный бомбардировщик или разведчик. Конструкторское бюро вскоре выполнило и это задание.
      Вместе с созданием боевых машин А. С. Яковлев продолжал конструировать и спортивные. Надо заметить, что в то время наше правительство закупило во Франции два самолета такого назначения - "Кодрон-690" и "Кодрон-720". На обоих стояли малогабаритные моторы "Рено" воздушного охлаждения. На первом мощностью двести двадцать лошадиных сил, на втором - четыреста пятьдесят. А. С. Яковлев, ставя эти моторы на свои самолеты аналогичного класса, наглядно доказывал, что нам нечему учиться у французских авиаконструкторов. Спортивные машины Александра Сергеевича были лучше французских решительно по всем показателям.
      Летчикам особенно нравилась в самолетах А. С. Яковлева простота техники пилотирования при отличном маневре, а также легкость конструкций, изящество форм. Восхищала и та быстрота, с которой они выходили с опытного завода.
      Однажды будучи вместе с депутатом Верховного Совета СССР Степаном Павловичем Супруном на заводе у Яковлева, мы разговорились с Александром Сергеевичем о его новой продукции.
      - А почему бы вам не попытаться создать легкую манёвренную машину для истребительной авиации? - сказал Супрун.
      Я горячо поддержал идею друга. Александр Сергеевич как-то уж слишком многозначительно улыбнулся и промолчал.
      И что вы думаете - через некоторое время на аэродроме появилась изящная одноместная машина И-26. Мощный мотор М-105 водяного охлаждения. Два пулемета, стреляющие через винт. В развале цилиндров установлена 20-миллиметровая пушка. Истребитель!
      Короткие заводские испытания, и машина передается на государственные. 10 июня 1940 года я облетываю ее. Предварительное заключение положительное. Но для доводки заводу понадобилось около четырех месяцев. На государственные испытания самолет поступил только в октябре.
      В один из выходных дней я начал выполнять высший пилотаж. Истребитель вел себя послушно, даже на штопоре.
      Характерно, что И-26 еще по моему предварительному заключению пошел в серийное производство. Поэтому по окончании испытания мы смогли сразу приступить к тренировкам на серийной пятерке для участия в ноябрьском воздушном параде. Новая машина А. С. Яковлева получила имя Як-1, вскоре ставшее широко известным. Наша со Степаном Павловичем уверенность, что Александр Сергеевич может создать хороший истребитель, полностью оправдалась.
      1940 год был урожайным на новые истребители. В Научно-испытательный институт Военно-Воздушных Сил РККА один за другим поступили И-301 и И-200.
      Истребитель деревянной конструкции И-301 построили трое: С. А. Лавочкин, В. П. Горбунов и М. И. Гудков. Высотный истребитель И-200 сконструировали А. И. Микоян и М. И. Гуревич. Обе машины успешно выдержали испытания. Они обладали очень высокими летно-боевыми характеристиками, пошли в массовую серию. Первый под наименованием ЛаГГ-3, второй - МиГ-3. Вместе с Як-1 они явились основными самолетами истребительной авиации, использовавшимися в первом периоде Великой Отечественной войны.
      Вслед за опытным одноместным истребителем И-26 Александр Сергеевич выпустил в принципе аналогичный, но уже двухместный учебно-тренировочный самолет УТИ-26. Эта машина оказала нашей авиации поистине неоценимую услугу. Она дала возможность быстро и качественно готовить летные кадры для самолетов Як-1, ЛаГГ-3, МиГ-3. Не будь ее, трудно сказать, как бы мы справились с массовым переучиванием летного состава на новую авиационную технику. Ведь задачу создания универсального учебно-тренировочного самолета никто из конструкторов, кроме А. С. Яковлева, в то время так и не решил.
      И-26 послужил прототипом для создания целого семейства "яков", удовлетворявших разнообразные фронтовые запросы. Среди них были и облегченные варианты с разными запасами горючего, различным вооружением. А. С. Яковлев даже разработал вариант бомбардировщика, производившего бомбометание с пикирования. "
      Яки" выпускались на нескольких авиационных заводах и внесли немалый вклад в дело разгрома гитлеровской Германии. Мне довелось летать на всех этих машинах - от первой до девятой (с прибавлением многих букв русского алфавита), испытывать, доводить.
       
      Глава десятая. Накануне
      К концу тридцатых годов я освоил полеты на ста сорока самолетах различных типов и назначений. Среди них было немало машин и иностранного производства. Наше правительство довольно широко закупало за границей лучшие образцы авиационной техники. Ряд зарубежных самолетов попал к нам в ходе боев в Испании и на Халхин-Голе.
      Первого "иностранца" - голландский истребитель Фейри "ферфляйн" - мне довелось облетать в 1935 году. Затем я провел испытания французского истребителя "Девуатин-510" с мотором "Испано-Сюиза" УБР. Ой имел 20-миллиметровую пушку, стрелявшую через втулку винта. Приятные впечатления оставили полеты и на американском цельнометаллическом разведчике "нортроп" с мотором "Райт-Циклон". Машина обладала хорошей устойчивостью и простотой техники пилотирования. На ней, между прочим, были установлены гидравлические тормоза, позволявшие передвигаться по аэродрому, как на автомобиле. На наших же самолетах в то время имелись механические, или пневматические, тормоза.
      В 1937-1938 годах в Научно-испытательном институте Военно-Воздушных Сил Красной Армии проводились государственные испытания некоторых лучших по тому времени самолетов иностранного производства. В них участвовал и я. Голландский одноместный истребитель Фейри "фантом" имел новейшие французские моторы ХСРС. Мне пришлось испытать и ряд немецких машин. На истребителе "мессершмитт" были установлены мотор ЮМО и деревянный винт постоянного шага. Определенный интерес представлял и "юнкерс" Ю-52 с тремя хорошими моторами "Хорнет" БМВ. На нем было выполнено девяносто три полета.
      Мы довольно детально ознакомились с двухместным американским истребителем конструктора Северского с отличными моторами "Райт-Циклон" Ф-7, итальянским трофейным истребителем "Фиат", японским истребителем "Накадзима" И-96 с мотором "Митсубиси" БМВ-6, английским легким транспортным самолетом де Хевиленд "Дракон", подаренным нам секретарем Центрального Комитета Коммунистической партии Испании Долорес Ибаррури.
      Знакомясь с образцами иностранной авиационной техники, летчики-испытатели и инженеры НИИ ВВС невольно сравнивали ее с нашей, отечественной. Проводились и воздушные состязания.
      Еще в июне 1933 года я облетывал наш новенький истребитель И-7 с мотором М-17. Он строился по той же конструктивной схеме, что и немецкий истребитель "хейнкель" с мотором БМВ-6, считавшийся в то время лучшим в Европе истребителем. Значительно позже принципиально такой же самолет стали делать японцы. Один из них попал в наши руки на Халхин-Голе. И вот ровно через шесть лет после испытаний И-7 я поднял в воздух японский истребитель. По технике пилотирования он был аналогичен нашему, давно вышедшему в тираж. Мы уже имели самолет Н. Н. Поликарпова И-153 "чайка".
      Летчики - участники боев на Халхин-Голе - утверждали, что даже И-15 "чайка", старый истребитель с неубирающимися шасси, намного превосходит по своим летно-техническим характеристикам эту японскую машину. Но члены Политбюро ЦК ВКП (б) высказали пожелание лично убедиться в этом. Назначили показательный воздушный "бой". "Японец" потерпел полное фиаско. Наша машина оказалась вне конкуренции.
      По максимальным показателям летных характеристик, как свидетельствовали испытания зарубежной авиатехники, советские самолеты находились на уровне лучших иностранных образцов, а иногда и превосходили их. Но это нас, летчиков-испытателей, нисколько не успокаивало. Кое в чем, и в весьма существенном, было очевидно наше отставание от заграницы. В моторостроении, например, в использовании прогрессивных авиационных материалов, в оснащении самолетов различным вспомогательным оборудованием, хотя бы теми же гидравлическими тормозами.
      Испытания иностранной авиационной техники в НИИ ВВС Красной Армии, опыт воздушных боев в Испании и на Халхин-Голе - все это, несомненно, требовало самого тщательного изучения и вдумчивого обобщения накопленных данных, объективных выводов. Окончательные решения по всем важнейшим вопросам принимались Политбюро ЦК ВКП (б).
      Состоянию авиационной техники было посвящено специальное совещание Центрального Комитета нашей партии. В Кремль пригласили высшее руководство Военно-Воздушных Сил и Наркомата авиационной промышленности, отдельных ведущих работников Научно-испытательного института ВВС, в том числе и меня. На совещании присутствовал И. В. Сталин. Нас попросили охарактеризовать нашу авиацию, и прежде всего, конечно, военную.
      На таком исключительно авторитетном совещании, преследовавшем огромнейшие общегосударственные цели, мне довелось быть впервые. Внимательно, стараясь не пропустить ни одного слова, слушал я выступавших товарищей. Слушал и не всегда верил своим ушам. Речи вызывали недоумение, даже возмущение. Ораторы без конца восхваляли наши самолеты, которые якобы по всем статьям являлись самыми лучшими в мире, проявляли крайнюю беспечность в оценке новинок зарубежной авиатехники, а следовательно, и выводы на будущее делали не совсем правильные. Особенно радужными и оптимистичными были речи командиров, воевавших в Испании и Монголии. Я не выдержал и попросил слова. Вначале старался говорить хладнокровно, но потом разошелся и начал резать правду-матку.
      Ведь что получалось? Если виднейшие авиаторы страны с восхищением отзываются о наших самолетах перед самим Сталиным, перед Политбюро, значит, беспокоиться об авиации, ее дальнейшем развитии нет нужды - все достигнуто, иностранцы оставлены позади, наши воздушные границы на самом надежном замке и, коль враг посягнет на СССР, советские бомбардировщики нанесут по нему всесокрушающий удар.
      Мое выступление прозвучало полным диссонансом в хоре предыдущих ораторов. Я говорил главным образом о недостатках, о неиспользовании в самолетостроении новейших прогрессивных металлов, особенно об отставании авиационного моторостроения, слабостях нашего самолетного оружия, о многих изъянах в конструкциях и самих принципах конструирования вспомогательного специального оборудования самолетов. В заключение высказал пожелание - максимально наращивать усилия в области совершенствования родной авиации, дабы не оказаться отстающими в будущих вооруженных столкновениях с капитализмом.
      Мое, может быть, несколько запальчивое, но искреннее выступление длилось сорок минут, что, как мне позже разъяснили, считалось совершенно недопустимым на таком ответственном совещании. Я видел, что присутствующие, и особенно те, кто говорил до меня, были по меньшей мере шокированы. Однако меня никто не прерывал.
      И. В. Сталин тоже не проронил ни слова. Как выяснилось много позже, мое резкое выступление ему не понравилось. Он поручил К. Е. Ворошилову лично поинтересоваться, что представляет собой столь "пылкий оратор-летчик". Климент Ефремович незамедлительно вызвал к себе моего непосредственного начальника комбрига И. Ф. Петрова и прямо спросил, чем "дышит" летчик-испытатель Стефановский. Иван Федорович присутствовал на совещании, он откровенно ответил, что полностью согласен со мной, считает мое выступление правильным.
      Климент Ефремович доложил о своем разговоре с И. Ф. Петровым И. В. Сталину, и у того резко изменилось мнение обо мне. Позже мне приходилось не раз выступать в присутствии И. В. Сталина и говорить о недостатках нашей авиации. Прямоту суждений он воспринимал уже без тени раздражения и предвзятости.
      * * *
      В первые месяцы 1941 года произошел ряд совершенно необычных для нас, работников НИИ ВВС, событий. Прежде всего, начались исключительно спешные работы по улучшению маневренности двух новых самолетов-истребителей - ЛаГГ-3 и МиГ-3. Вторым таким событием явилась неожиданная встреча на одном из банкетов с немецкой военной авиационной делегацией. Она прибыла для ознакомления с советской авиапромышленностью. В то время мы закупали у Германии и всесторонне испытывали все основные типы немецких боевых самолетов. И, наконец, в самом что ни на есть экстренном порядке проводилось переучивание одной авиационной истребительной дивизии, дислоцировавшейся на юго-западе страны, на новую материальную часть.
      Все это настораживало и тревожило, служило предвестником чего-то из ряда вон выходящего. В искренность фашистской Германии, заключившей с нами пакт о ненападении, верилось с большим трудом. Мотивы? Мы, летчики-испытатели, оценивали явления и факты со своей; колокольни: неспроста и у них и у нас вооружение авиации новыми боевыми самолетами велось все возрастающими темпами.
      Новейшие истребители МиГ-3, ЛаГГ-3 и Як-1 еще не прошли полной программы испытаний, а уже поступили в серийное производство. Их строительство авиационные заводы осваивали буквально экстренно.
      Истребитель А. С. Яковлева, Як-1, представлял собой наиболее легкую, простую по технике пилотирования, маневренную машину смешанной конструкции. Он был вооружен 20-миллиметровой пушкой, стрелявшей через вал редуктора, и скорострельным пулеметом ШКАС. Вооружение, как видим, несильное, к тому же оно часто отказывало. Авиационным частям пришлось своими силами установить под плоскостями самолетов по восемь реактивных снарядов. А сколько хлопот принесла техническому составу плохая герметичность воздушной системы уборки и выпуска шасси и закрылков...
      ЛаГГ-3, созданный С. А. Лавочкиным, В. П. Горбуновым и М. И. Гудковым, имел деревянную конструкцию. На нем сначала устанавливалось очень мощное вооружение - 20-миллиметровая пушка, один крупнокалиберный и два скорострельных пулемета. Машина была тяжелая и строгая в полете. Маневренность ее оставляла желать много лучшего. Конструкторы вскоре несколько повысили ее, сделав автоматические предкрылки.
      Самолет А. И. Микояна и М. И. Гуревича МиГ-3 имел смешанную конструкцию, мощный высотный мотор водяного охлаждения М-35А. Истребитель развивал наибольшую скорость на высоте около семи тысяч метров. Его вооружение состояло из двух пулеметов ШКАС и одного крупнокалиберного, системы Березина.
      В сравнении с Як-1 и ЛаГГ-3 этот самолет был лучше доведен, но требовал более строгой техники пилотирования при выполнении фигур и на посадке. Конструкторы установили автоматические предкрылки на концах крыльев. Самолет обрел более высокую маневренность, но по технике пилотирования так и остался строгим.
      Новые истребители имелись в частях в весьма ограниченном количестве. Основу самолетного парка этого вида авиации по-прежнему составляли И-16 и И-153. На большинстве из них стояли устаревшие двигатели М-25. Более современные моторы М-62 и М-63 были установлены только на машинах самых последних серий. Между тем нельзя не вспомнить и о том, что часть строевых подразделений имела И-16, вооруженные помимо пулеметов и двумя 20-миллиметровыми пушками ШВАК, установленными в плоскостях. Несмотря на устаревшие летные данные, эти машины благодаря своему мощному оружию представляли серьезную силу. Но, как показало недалекое будущее, все-таки недостаточную...
      Будущее... Разве знали мы, что война так трагически близка, когда чокались бокалами со своими скороспелыми "друзьями" на официальном банкете в честь немецкой авиационной делегации, приехавшей в СССР вслед за посещением Германии нашими авиационными специалистами. Немцы побывали на наших авиазаводах. Одетые в гражданские костюмы, подтянутые, упитанные, они вели себя весьма бесцеремонно. Не удовлетворяясь пояснениями сопровождающих советских инженеров, то и дело заглядывали в нежелательные для чужих глаз места, засовывали пальцы в стволы авиационных пушек и пулеметов, стараясь поточнее определить калибры самолетного оружия.
      Наши не перечили, терпели. Как же иначе - друзья...
      И вот мы за одним столом с этими "друзьями". Произносим тосты, улыбаемся, беседуем на различные, чаще самые отвлеченные темы. А под ложечкой сосет наигранно все это, фальшиво... И все же никому из нас, советских летчиков участников банкета, и в голову не могло прийти, что через три месяца мы схватимся с нашими гостями в беспощадном бою, что до грандиознейшей во всей истории человечества войны осталось всего дней девяносто...
      В мае меня срочно командировали в Кишинев. Задача - переучить летный состав дивизии, которой командовал известный летчик генерал Осипенко, на самолет МиГ-3.
      В дивизии имелись два полных комплекта истребителей - старых И-16 и И-153 и новеньких МиГ-3. На "мигах" не было сделано ни одного, даже пробного вылета. Пришлось немедля браться за дело. И сразу сюрприз - летчики весьма недоверчиво относятся к новому самолету, никто вроде не горит желанием поскорее освоить его. Коль так, надо сразу показать, на что способен МиГ-3. Взлетаю, выжимаю из машины все и даже немножко больше. Кажется, рассеял подозрительность. Перестали люди поглядывать с опаской на новый самолет. Переучивание велось, что называется, в темпе. Летали от ранней зорьки до наступления темноты. Не знаю, как действовала эта авиадивизия на протяжении всей войны, но в ее начальный период летчики-истребители, полностью переученные на МиГ-3, показали исключительные образцы боевого мастерства, личного мужества и героизма.
      Чрезвычайно напряженная командировка промелькнула быстро. Снова родной институт, до мелочей знакомый аэродром, любимая работа - на этот раз испытания закупленных нашим правительством немецких боевых самолетов. Самолеты были самых последних серий: истребители - одноместный "мессершмитт" Ме-109 и двухместный двухмоторный "мессершмитт" Ме-110, одноместный экспериментальный истребитель с паровым охлаждением Хе-100, в дальнейшем использовавшийся на войне под маркой Хе-113, бомбардировщики - Ю-88, Хе-111 и До-215.
      Проведенные испытания позволили нам обстоятельно познакомиться с авиационной техникой гитлеровской Германии. Летчики-испытатели определили как положительные качества, так и недостатки новых немецких самолетов. Стоит ли говорить, что впоследствии это помогло нашим авиаторам умело использовать в боях слабые стороны вражеских самолетов, навязывать немцам в воздушных схватках невыгодные для них условия боя.
      Испытания новинок фашистской авиационной техники вместе с тем показали, что наши новые советские самолеты, такие, как Як-1, ЛаГГ-3, МиГ-3, Пе-2, Ил-2, ни в чем не уступают немецким, считавшимся лучшими не только в Европе. Вот только мало, очень мало еще имелось у нас боевых машин последних марок.
       
      Глава одиннадцатая. Война грянула
      Зловеще завыли мощные сирены. Боевая тревога! Сна как не было. Быстро одеваюсь и бегу на аэродром. Туда спешат все авиаторы.
      Со стороны Москвы доносится частая стрельба зениток. Война?
      Один за другим истребители поднимаются в воздух. Взлетаю и я, напрягая зрение, осматриваю сначала левую, потом правую полусферы. В предрассветной мгле не видно ни одного вражеского бомбардировщика.
      Но война ли это? Да, война. Долгие годы мы готовились к ней, на то и военными были, а грянула она внезапно, словно гром среди ясного неба...
      С каждым днем все тревожнее сообщения радио и газет - наши войска ведут ожесточенные бои с превосходящими силами противника... наши войска оставили населенные пункты...
      Ежедневно в кабинетах начальника института и его заместителей, в партийном комитете собирается много народу. Мы уже не просим, а требуем немедленной отправки на фронт. Ответ получаем один и тот же:
      - Занимайтесь своим делом. Об отправке вас на фронт никаких распоряжений сверху не поступало.
      Заниматься-то занимаемся, летаем, испытываем, но все делается как-то механически, без прежнего огонька. Думы каждого там, на фронте, где пылают наши города и села, гибнут советские люди, где враг неумолимо продвигается в глубь нашей страны. Но солдат есть солдат... Внешне институт живет по давно заведенному распорядку. Все ведут себя деловито, спокойно. Но в сердцах наших кипят страсти. Нас, испытателей, считают лучшими летчиками, а вот туда, где мы сейчас больше всего нужны, не пускают. Гордиев узел какой-то...
      Узел этот разрубил Степан Супрун, депутат Верховного Совета СССР, Герой Советского Союза. Когда началась война, он отдыхал в Сочи. Услыхав по радио о нападении на нашу страну гитлеровской Германии, он немедленно направился в Москву, прямо к И. В. Сталину, с просьбой разрешить ему сформировать из летчиков-испытателей авиационно-истребительный полк и немедленно вылететь на фронт.
      - Это очень хорошо, - произнес И. В. Сталин, - что испытатели готовы помочь нам и на фронте. Но одного полка мало.
      - Можно поручить моему другу подполковнику Стефановскому, - ответил Супрун, - организовать еще один полк истребителей.
      - Все равно мало, - сказал И. В. Сталин. - Войне нужны десятки, сотни полков. Постарайтесь организовать в НИИ возможно больше добровольцев. Срок формирования частей - трое суток. По приезде в институт немедленно доложите, сколько полков можно организовать у вас на новых самолетах и кто будет ими командовать. Все необходимые распоряжения будут отданы. Вам на период формирования предоставляются большие полномочия. До свидания. Желаю вам удачи, товарищ Супрун {7}.
      С какой радостью встретили в институте это известие Степана Павловича! В узком руководящем кругу мы немедленно обсудили поставленную перед нами задачу. В Кремль полетело донесение: на базе НИИ ВВС и Наркомата авиапромышленности можно создать шесть авиационных полков - два истребительных на МиГ-3, один штурмовой на Ил-2, два бомбардировочных на пикирующих Пе-2 и один дальнебомбардировочный на ТБ-7 (Пе-8). На должности командиров этих частей соответственно подобраны С. П. Супрун, Н. И. Малышев, А. И. Кабанов, В. И. Жданов, В. И. Лебедев и я.
      Впоследствии из летчиков-испытателей была образована разведывательная авиационная эскадрилья, летавшая на МиГ-3 и Пе-2. Ее прикрывало такое же подразделение на ЛаГГ-3.
      Согласие на формирование полков и утверждение названных лиц командирами было получено незамедлительно. И сразу же заработали все рычаги правительственного и военного аппарата. С авиационных заводов перегонялись все новые партии боевых самолетов. Из Тулы прибыло оружие - десятизарядные полуавтоматические винтовки для наземного состава и пистолеты ТТ для летно-подъемного. Доставлялось обмундирование и снаряжение.
      Институт напоминал взбудораженный улей. На самолетных стоянках пристреливалось оружие, проверялись моторы. Командиры комплектовали личный состав своих полков исключительно из добровольцев - лучших людей института. Тут же их распределяли по эскадрильям и звеньям.
      Инженеры и техники учили летчиков самостоятельно обслуживать самолеты. Эти навыки понадобятся им во время перелета на фронт и в первые боевые дни. Инженерно-технический состав прибудет на фронтовые аэродромы позже. Оружейники готовили боекомплекты. Интенданты выдавали обмундирование и снаряжение. Штабы были завалены картами, списками, всевозможными наставлениями и инструкциями...
      Главное политическое управление РККА прислало летчиков-истребителей, окончивших Военно-политическую академию, на должности комиссаров истребительных полков и эскадрилий. Штаб ВВС присвоил нумерацию авиачастям особого назначения. Они подчинялись непосредственно Ставке Верховного Главнокомандования.
      Через три дня Супруна, Кабанова и меня вызвали в Кремль к И. В. Сталину.
      - Как, формирование полков закончено? - сразу спросил И. В. Сталин.
      Первым доложил подполковник С. П. Супрун: к вылету на фронт готова половина его полка, готовность остальных через сутки. Мы с полковником А. И. Кабановым доложили то же самое.
      - Хорошо, - в раздумье сказал И. В. Сталин.- Куда вылетать и в какое время, получите приказ сегодня. Оставьте своих заместителей для завершения формирования. Сами с готовыми экипажами по получении приказа вылетайте в пункты назначения. Есть у вас вопросы?
      - Есть, - заявил Степан Павлович. - Нельзя ли нам получить по самолету Ли-2 для переброски техсостава и боеприпасов. Истребительным полкам нужны также лидеры. Ведь мы, истребители, редко летаем по маршруту.
      - Хорошо, - последовал ответ И. В. Сталина, - Ли-2 будут выделены каждому из полков, в ваше полное распоряжение. Лидеров для истребителей назначит товарищ Кабанов. Желаю успеха.
      В НИИ ВВС возвращаемся молча. Каждый из нас прекрасно сознает, какая огромная ответственность легла на его плечи. И в который раз задает себе вопрос: что ждет мой полк завтра, там, на фронте...
      Ночью поступил приказ - полкам вылететь в пункты назначения 30 июня 1941 года в 17 часов.
      * * *
      Отданы последние указания летному составу, распоряжения начальнику штаба полка штурману-испытателю подполковнику Н. В. Солдатенко и оставшемуся еще на сутки в НИИ заместителю командира полка Д. Л. Каларашу. Он старый испытатель нашего института, но в последнее время работал в системе ПВО Москвы. Услышав о формировании авиационных истребительных частей из испытателей-добровольцев, всеми правдами и неправдами упросил своего начальника И. Д. Климова, в недавнем прошлом тоже летчика-испытателя, отпустить его в НИИ и примчался к нам на своем "миге". Его тут же назначили моим заместителем.
      17.00. Начал взлетать полк С. П. Супруна - 401 иап. Первой поднялась в воздух машина с бортовым номером "тринадцать" - командира полка. Через пять минут аэродром покинул последний из готовых к бою самолетов.
      17.05. Над аэродромом взмыла зеленая ракета - сигнал на взлет нашему 402 иап. Машины уходят в небо с минимально допустимыми по времени интервалами. Впереди нас на Пе-2 летит капитан И. П. Пискунов - летчик-испытатель, наш лидер. Этот замечательный человек и отличный авиатор впоследствии прославился многими ратными подвигами.
      Осматриваюсь. Позади четким и грозным строем идут "миги" полка. Идут, как спаянные, словно годами слетывались. Да оно и не удивительно. В строю кадровые, лучшие летчики-истребители советских Военно-Воздушных Сил. В этот грозный час партия и правительство не остановились перед тем, чтобы послать на защиту Отечества самые квалифицированные летные кадры страны.
      Внизу проплывают хорошо знакомые окраины Москвы. Вскоре под плоскостями промелькнули Солнечногорск и Клин. Впереди - Калинин, там промежуточная посадка.
      К приземляющимся самолетам отовсюду сбегаются калининские летчики, техники, мотористы - "мигов" они еще не видели. Когда же наши пилоты стали сами обслуживать свои машины - дозаправлять их горючим и маслом, пополнять бортовые баллоны сжатым воздухом, - калининцы от удивления разводили руками. Возле моего истребителя молоденький техник говорил сержанту, по-волжски окая:
      - Наверняка у них каждый по две академии кончил. Ловкие ребята, а?
      - Чудно, право, - отвечал сержант, видимо, сверхсрочник. - Такого в авиации еще не бывало...
      - Вот темнота, - послышался насмешливый голос. - Это же не простые летчики, а испытатели. Понял?
      Мы быстро произвели осмотр материальной части, подготовили ее к дальнейшему полету. Но разрешения на вылет нам пока не давали: в районе фронтового аэродрома стояла плохая погода.
      А здесь, в Калинине, светило солнышко, дул ласковый ветерок. Мы разлеглись на траве возле самолетов. Кто-то неожиданно и как-то жалостливо вздохнул с явным расчетом, чтобы его услышали. Потом, словно про себя, произнес:
      - Эх, Пискунов, Пискунов...
      - А что с Пискуновым? - послышались тревожные голоса.
      - Да пока ничего, но...
      Понятно, "банк" начался. И что за народ: летят в бой, может быть, на смерть, а вот не могут обойтись без того, чтобы не поточить лясы. Заводила "банка" продолжал:
      - Как-то он, бедняга, один назад полетит?
      - А что? За милую душу сбить могут, - поддержал его еще один остряк. И пошло:
      - "Мессеров" знаете сколько у немцев!
      - Особенно здесь, на Северо-Западном.
      - Вы, товарищ капитан, на обратном курсе низехонько эдак держитесь, авось бог смилуется, и вас не заметят "мессера"-то...
      Пронять Пискунова не удалось. Не на того напали. Сам на слово остер.
      - Плевал я на этих "мессеров", - ответил капитан. - Моя "пешка" сумеет постоять за себя. А вот вы, братки, поостерегитесь. На фронте поводыря у вас, как я, не будет. Хорошенько запоминайте, где свой аэродром. Неровен час, блуданете и прилетите к фашистам в гости.
      Пискунов, насвистывая модную тогда песенку "Челита", направился к своему экипажу.
      Истребители заговорили, перебивая друг друга:
      - Вот так бомбер!
      - За словом в карман не лезет. - Чисто отбрил.
      - А что, "пешка" и в самом деле машина грозная. Против "мессера" вполне выдюжит.
      Разговор быстро принял другое, чисто профессиональное направление: о самолетах, о тактике воздушного боя. Вскоре последовало и разрешение на вылет.
      Курс - на Идрицу. Там наш фронтовой аэродром. Погода по маршруту постепенно ухудшается. Резко сократилась горизонтальная видимость. Идем на небольшой высоте. Впереди замечаю крупную железнодорожную станцию, окруженную большим поселком. Пискунов вводит бомбардировщик в левый вираж. Что-то рановато для Идрицы... Но следую за лидером. За мной, как длинный шлейф, входят в разворот все истребители полка. Аэродрома не видно нигде. Смотрю на карту - да это же Пустошка, до Идрицы еще добрых десять минут лета. А Пискунов, отыскивая аэродром, собирается идти на второй круг. Эх ты, бомбер... Я быстро поравнялся с Пе-2, показал капитану свой увесистый кулак - самолетные радиостанции были настроены только на прием. Пискунов понял мой весьма красноречивый жест, лег на прежний курс. О том, что под нами не Идрица, он уже и сам начал догадываться.
      Вот и наш фронтовой аэродром. Садимся на последних каплях горючего - то цена круга над Пустошкой. В разгар заправки и осмотра машин услышали мощный взрыв. Над железнодорожной станцией взметнулся огромный столб огня и дыма. От нее с набором высоты отходил До-215.
      - Представился, сволочь, - зло ругнулся капитан Пискунов и, скрипнув зубами, добавил: - Ну, погоди...
      * * *
      На третий день от командующего авиацией фронта поступила телефонограмма: немедленно вылететь всем полком - тридцать "мессершмиттов" штурмуют наши войска.
      Одного взгляда на карту было достаточно, чтобы понять всю сложность полученного боевого приказа: указанный район действий находился от аэродрома на расстоянии почти предельного радиуса полета самолета... И все-таки вылетать надо. Отдан приказ комэскам: эскадрильям взлетать плотно, одна за другой, ложиться на курс без традиционного круга над аэродромом; идти к фронту на высоте пять тысяч метров с затяжеленными винтами и максимальным использованием высотных корректоров, пока не начнут падать обороты мотора; режим полета наивыгоднейший; на воздушный бой затратить не более пяти минут и сразу развернуться на аэродром; первым взлетаю и веду полк я.
      В указанном районе действий не оказалось ни одного "мессера". Они давно отштурмовались и улетели восвояси. Над нашими войсками куражатся "хеншель" и несколько "юнкерсов". Заходят на цели, словно на полигоне, не спеша.
      Немцы, видимо, нас не ожидали. Они даже не сумели сгруппироваться для обороны. И пять геринговских стервятников остались догорать на русской земле. Потеряли и мы один самолет. Старший лейтенант К. С. Шадрин как-то неудачно атаковал корректировщика - "раму" - и получил в ответ изрядную пулеметную очередь по водорадиатору "мига". Но он все-таки доконал фашиста и произвел посадку в непосредственной близости от переднего края. Летчику пришлось уничтожить свой самолет: МиГ-3 являлся нашей новинкой.
      На аэродром в Идрицу прилетели, почитай, с сухими баками. Рискованная операция... и, может быть, она, как говорили потом в верхах, действительно оказалась посильной лишь для летчиков-испытателей.
      Следующий боевой день принес еще шесть побед. Наши летчики, вылетая на прикрытие железнодорожной линии, сбили пять До-215 и один Ме-109.
      * * *
      Отказал, кажется, намертво отказал, дьявол крупнокалиберный. И сам, как черт, кручусь вокруг пулемета, подгоняю оружейников. Надо же - полк ушел в бой без командира. Что подумают ребята? Приказ предельно ясен - всем полком штурмовать вражескую переправу на Западный Двине. Полком... Без командира-то! Пулемет, это грозное оружие, сейчас куча железяк с прорезями, отверстиями и стволом, ни дать ни взять - кусок водопроводной трубы.
      Где же заело? Или сломалось? Оружейники суетятся, крутят тут, там, а толку ни на грош.
      - Заменяйте новым, - сердито приказываю им и иду в штаб.
      Жди теперь "пикантных" вопросиков и от подчиненных (так, между дел) и от вышестоящего командования. Чего доброго, вышестоящие начальники прознают еще и про Григория Бахчиванджи. Приказ - вылетать всем полком, а я оставил его на аэродроме с самолетом, про запас...
      Григорию, недовольному, что не пустили в бой, накрепко приказал: хорошенько замаскируй машину и сиди в кабине, жди зеленой ракеты. Потом действуй по обстоятельствам, не маленький.
      Задумка была такая. Вернутся наши с боевого задания, а тут, неровен час, фашист налетит. Как раз Бахчиванджи и пригодится. Нечто вроде засады.
      Не прошло и десяти минут после вылета на задание наших самолетов, как над аэродромом появился До-215. Даю условленный сигнал - ракету.
      Моментально сброшена маскировка, взревел мотор, и "миг" Бахчиванджи прямо со стоянки устремился в воздух. Советский истребитель заходит фашисту в хвост, все меньше и меньше расстояние между ними. Метров с пятидесяти Григорий открывает огонь из всех пулеметов. Вражеский бомбардировщик, объятый пламенем, падает на окраине аэродрома.
      Наблюдавшие столь скоротечный бой техники и штабисты бурно рукоплещут победителю, слышится многоголосое "ура".
      Однако почему Бахчиванджи не заходит на посадку? Он делает боевой разворот, форсирует режим мотора. Оказывается, в воздухе находится еще один "дорнье". Заметив рухнувшего собрата, он откровенно удирает от советского истребителя. "Миг" настигает его и открывает огонь. Из правого мотора вражеской машины вырывается густой черный дым.
      - И этому капут! - восторженно кричим мы.
      Радость как рукой сняло. Даже с земли видно - винт "мига" остановился. Сейчас штопор и... Но этого не случилось. Последовал мастерский разворот. Самолет с неработающим мотором заходит на посадку. Выпущены шасси, закрылки, машина планирует. Это "миг"-то планирует? Да, планирует и классически садится. Все, кто находился на аэродроме, бегут к самолету. Еще издали вижу разгоряченное лицо летчика. Подбегая, спрашиваю:
      - Ранен?
      - Кажется, нет. Шею вот нестерпимо жжет. Быстро разматываем белое шелковое кашне, продырявленное пулей. На шее - ожог.
      Хлопцы сжимают в дружеских объятиях счастливого героя - не каждому суждено в первом же боевом вылете одержать две блестящие победы.
      Осматриваем самолет. Мотор, оба радиатора, лонжероны крыльев, даже пневматика колес изрешечены пулями. Действительно, посадить такую "мертвую" машину был способен только испытатель.
      Теперь у нас остался в засаде лишь один исправный самолет - мой. Иду к нему. Оружейники заканчивают установку нового крупнокалиберного пулемета. Воздух! Воздух! - послышались возгласы. С севера к аэродрому шел "дорнье". Техник самолета Н. В. Сурьянинов и техник завода А. В. Фуфурин поняли меня без слов - помогают надеть парашют, подсаживают в кабину. Оружейники подсоединяют последние тяги. Надо было бы проверить пулемет, да некогда.
      Набираю на форсаже высоту, напряженно слежу за вражеской машиной, прикидываю наиболее выгодные варианты атаки. Решаю: самая лучшая - скоростная, на пересекающихся курсах. Бой Бахчиванджи укрепляет принятое решение. Конечно, точность стрельбы в данном случае как у истребителя, так и у бомбардировщика снижается, зато намного увеличивается безопасность атакующего.
      Поднялся на тысячу метров выше "дорнье". Нахожусь на линии его крыла, справа сверху. Не убирая сектора газа, перевожу истребитель в пикирование прямо на самолет противника. Открываю огонь по его стрелку.
      Проскочил над фюзеляжем. Делаю правый боевой разворот и оказываюсь опять выше вражеской машины на полторы тысячи метров. Выполняю ранверсман, и мой "миг" вертикально пикирует в спину врагу. Увлекшись стрельбой на отвесном пикировании, едва успеваю проскочить между крылом и стабилизатором бомбардировщика.
      Выйдя со значительной перегрузкой из пикирования, перевожу истребитель в набор высоты. Тут же замечаю - правый мотор "дорнье" выбрасывает густые черные клубы дыма. Пулемет неприятельского стрелка умолк. Больше опасаться его не приходится. Поэтому следующую атаку провожу сзади снизу. Рули глубины фашистской машины теперь превращаются в каркас из нервюр и лонжеронов с болтающейся рванью обшивки.
      И все-таки самолет врага, изрешеченный пулями, с раненым или убитым стрелком, раздетыми рулями, продолжает на одном моторе тянуть со снижением к линии фронта.
      Во время очередного захода у меня враз замолкли пулеметы, хотя патроны еще оставались. Разгоряченный боем, я готов был пойти на таран. И тут мелькнула мысль - подавить фашиста морально.
      Он все больше теряет высоту, но тянет. Вполне может уйти. А стрелять мне не из чего. Зайдя спереди, перевожу свою машину в пологое пикирование на встречных курсах. Ближе! Ближе! Ну же, фриц, ныряй вниз, ну! Не ныряет. Предельно затянув пикирование, выхожу из него в нескольких метрах от вражеского самолета, вижу бледное, скованное ужасом лицо фашистского летчика. Боясь столкновения, он инстинктивно отжал ручку от себя. Ага, пробрало! Повторяю еще раз рискованную атаку, подвожу "миг" еще ближе к "дорнье", как борец на ковре, пытаюсь дожать его к земле.
      При выходе из пикирования почувствовал резкий толчок. Бросил взгляд вниз. Наконец-то доконал: грохнулся фашист в лес, взорвался.
      Тяжело досталась мне первая победа. До аэродрома еле дотянул. Температура воды и масла давно перешагнула верхнюю границу. Возвращался на самом минимальном режиме работы мотора.
      Наконец посадка. Кругом - радостные лица. Инженер-полковник И. Г. Лазарев докладывает:
      - Только что сообщили по телефону - наземные войска подтверждают, что нашим "мигом" сбит немецкий бомбардировщик "Дорнье-215" возле озера Себежского.
      Итак, первая личная победа подтверждена войсками... А инженер продолжает:
      - Когда вы пикировали на бомбардировщика, проскочили мимо него вниз, мы, признаться, подумали - рано отвоевался наш командир... Но раз уцелели значит, вам предстоит длинная боевая жизнь.
      Слова бывалого воина, видавшего воздушные сражения еще в небе республиканской Испании, оказались вещими. Не раз впоследствии приходилось мне схватываться в жестоких боях с врагом, зачастую имевшим численное превосходство, но всегда эти бои оканчивались поражением противника. Кстати, за все время непосредственной боевой работы фашистам лишь один раз удалось повредить мой самолет. Единственная пуля угодила тогда в самый конец консоли правого крыла.
      Не только мы с Бахчиванджи были "именинниками" в тот день. Полк хорошо проштурмовал вражескую переправу. Майор К. А. Груздев, капитан Н. П. Баулин и старший лейтенант М. С. Чуносов сбили по "юнкерсу", майор А. В, Плетюхин и старший лейтенант К. С. Шадрин - Хе-126, старший лейтенант Л. Д. Ампилогов связной самолет Физилер Шторх "аист". За первые три дня боевых действий 402 иап уничтожил двенадцать немецких самолетов.
      Успехи, однако, мало радуют: наши продолжают отступать. Выполняем по нескольку боевых вылетов в день. Задачи - самые различные: штурмовка вражеских войск, прикрытие железнодорожных узлов, разведка. И неизменные групповые воздушные бои - отчаянные поединки с фашистскими бомбардировщиками, истребителями, разведчиками, корректировщиками.
      Обо всем, конечно, не расскажешь. Но о том, что запомнилось, что и сейчас видится, словно недавно пережитое, об этом надо рассказать.
      * * *
      Боевой счет нашего полка открыл замечательный мастер высшего пилотажа майор Константин Афанасьевич Груздев. Уже в первые месяцы войны он одержал в воздухе девятнадцать побед. Летчик-испытатель блестяще знал вражескую авиационную технику, ее сильные и слабые стороны. Константин Афанасьевич разработал и немедленно применил весьма эффективный прием борьбы с "Мессершмиттами-110".
      Ме-110 имел плохую маневренность и ограниченную скороподъемность. Груздев на большой скорости становился в восходящую спираль и проскакивал вперед, как бы подставляя себя под огонь противника. Фашист охотно ввязывался в бой, надеясь на мощь своего носового оружия. Постепенно Константин Афанасьевич увлекал его на высоту 5-6 тысяч метров. Там благодаря большой высотности мотора АМ-35 летные качества "мига" значительно улучшались, а "мессершмитта" ухудшались. Немецкий летчик, будучи не в силах зайти в хвост советскому самолету, находившемуся выше и под большим углом, периодически выпускал короткие очереди. Увлеченный боем, он больше следил за ускользающим "мигом", чем за постепенно падающей скоростью своей машины.
      Этого-то момента и ждал майор Груздев. Он выполнял классический ранверсман и почти в упор расстреливал врага.
      Такой прием ведения воздушного боя с использованием фигур высшего пилотажа казался настолько рискованным, что некоторые летчики не верили в его возможность. Однако несколько боевых вылетов в паре с Груздевым убедили всех в исключительно высокой эффективности разработанного им приема.
      К. А. Груздеву также принадлежит инициатива в использовании щитков для уменьшения радиуса виража.
      Во время воздушного боя на самолете ЛаГГ-3, отклоняя щитки на десять пятнадцать градусов и делая крутой вираж, он мастерски заходил в хвост "мессершмитту" и сбивал его.
      Методы ведения воздушного боя, предложенные Груздевым, впоследствии с успехом применялись многими другими летчиками-истребителями.
      Дмитрий Леонтьевич Калараш окрестил эти методы "Костиной тактикой". Он и стал одним из первых ее приверженцев. Интересный это был человек. Ему буквально ни минуты не сиделось на земле. Штурмовка вражеских войск на переправах, свободная охота, патрулирование над перегруженными коммуникациями, разведка, прикрытие своего аэродрома - чем только не занимался Калараш. Получив боевой приказ, он бежал к своему самолету с радостной улыбкой на смуглом, восточного типа лице, запускал мотор и быстро уносился в небо. Поистине неутомимый, прирожденный воздушный боец! Вскоре он уже открыл счет сбитым фашистским самолетам.
      Изменчивая военная судьба впоследствии забросила майора Калараша на Кавказское побережье Черного моря. Боевая машина ураганом неслась над зеленым ковром, покрывающим холмистые склоны и как бы сливающимся с морской гладью. Огибая очередную возвышенность, Калараш увидел летящую навстречу немецкую "раму". Быстро прицелившись, открыл огонь. В ответ посыпался град вражеских пуль. Мастерски избежав столкновения с фашистом на встречных курсах, Дмитрий на бешеной скорости проскочил роковую черту. Позади ярко сверкнул сноп пламени, в небо взметнулись клубы дыма: "рама" врезалась в землю.
      Это была одна из очередных блистательных побед Мити Калараша, летчика с львиным сердцем, бывшего воспитанника суражского детского дома, что на Дальнем Востоке.
      16 октября 1942 года Дмитрий Леонтьевич, получил воинское звание подполковника. Его назначили командиром авиационного истребительного полка. Но не долго герою пришлось водить своих подчиненных в жаркие бои.
      Выполняя 29 октября боевое задание над территорией, временно оккупированной противником, подполковник Калараш в районе станции Лазаревская обнаружил сосредоточение вражеских самолетов. Переворот через крыло - и советский ас ринулся на цель. Две немецкие машины тут же вспыхнули. Почти в это же мгновение в воздухе появилось четырнадцать "мессершмиттов". И Калараш принял бой. Силы были слишком не равны. Все чаще прошивают его машину вражеские пулеметные очереди. Наконец фашистам удалось серьезно ранить и самого летчика.
      Дмитрий Леонтьевич предпочел плену смерть геройскую, достойную советского воздушного богатыря. Из глубокого пикирования он свечой взвился в поднебесье, выполнил безукоризненный ранверсман и устремил свою покалеченную, но еще грозную машину на вражеский самолет. Он ударил прямо по пилотской кабине. Мощный взрыв потряс окрестности...
      Семнадцатая победа Дмитрия Калараша стала последней. Родина-мать обессмертила его имя. 13 декабря 1942 года Указом Президиума Верховного Совета СССР подполковнику Дмитрию Леонтьевичу Каларашу было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Его фамилия навечно занесена в списки авиационной части, где он служил.
      ...Воздушные схватки становились все ожесточеннее. Немецкое командование, судя по показаниям пленных, еще несколько дней назад не верившее в появление на этом участке фронта новых, совершенно неизвестных русских истребителей, теперь изменило свое мнение. Боевые потери росли, фашисты приняли контрмеры.
      Ранним утром со стороны только что выглянувшего солнца появились восемнадцать немецких бомбардировщиков. С бреющего полета они сбросили серии осколочных бомб на наш аэродром. Запылало несколько самолетов. Начали взрываться горящие боеприпасы.
      Но что поделаешь? Война не бывает без жертв. Хороня убитых, мы, живые, роняли скупые солдатские слезы и клялись нещадно мстить, мстить и мстить!
      Приходилось быть постоянно начеку. Напряжение возросло невероятно. Тревожно поспав два-три часа, летчики снова устремлялись в необъятные просторы неба. Кабины самолетов постепенно превращались и в место отдыха. Даже пищу дежурные летчики принимали не вылезая из боевых машин. Взлетали чаще всего прямо с замаскированных стоянок. Не хотелось тратить драгоценное время.
      Победителей воздушных боев в полку становилось все больше. Воспроизведу скупые, но весьма убедительные строки фронтового документа - дневника боевых действий 402 иап, хранящегося в архиве Министерства обороны. "
      6.7.41 года в 7.00 капитан Прошаков Афанасий Григорьевич в районе Великие Луки сбил До-215. 7.7.41 года в 15.00 в районе Невель старшим лейтенантом М. С. Чуносовым сбит Ме-110, а капитанами Прошаковым А. Г. и Бахчиванджи Г. Я. самолет Ю-88. В упомянутом бою самолет М. С. Чуносова получил несколько пулевых пробоин. Старший лейтенант - замечательный воздушный боец. Редко проходит день, чтобы Чуносов не вел воздушного боя, который обычно заканчивается его победой. Так, 8 июля, он в 10.30 в районе Великие Луки сбил Ме-110, а в 14,00, ведя бой с Ю-88, сбил последний, но сам в результате полученных повреждений совершил вынужденную посадку возле деревни Лешня (район станции Пустошка).
      10 июля над районом Невель-городок в 10.00 лейтенант Кожевников К. Ф. и капитан Бахчиванджи Г. Я. сбили Хе-126. Старший лейтенант Чуносов в 16.00 в районе Невель сбил До-215, но в результате этого боя получил легкое ранение в голову. Летчик произвел вынужденную посадку в районе Поречье, откуда эвакуирован на аэродром".
      В дневнике дважды упоминается капитан Прошаков. Пожалуй, это был самый бесстрашный летчик нашего полка в те первые дни войны. Вспоминается такой случай. Командующий воздушной армией генерал-майор авиации И. П. Антошин приказал нам уничтожить в районе деревни Рощица вражеский привязной аэростат, корректирующий артиллерийский огонь. В это время мы базировались уже на аэродроме в Великих Луках.
      Вызвал я к себе Афанасия Григорьевича, познакомил с приказом командующего и говорю:
      - Командиром группы назначаю вас. Сколько вам потребуется самолетов для выполнения задания?
      - Один, - отвечает он вполне серьезно.
      - Как так? - удивляюсь. - Аэростат наверняка прикрывают истребители.
      - Возможно, и прикрывают, товарищ командир. Только на такое дело одному идти надежнее.
      Логика довольно оригинальная! С каких это пор одному стало сподручнее воевать? Правда, однажды Прошаков уже доказал это. На Идрицком аэродроме прямо-таки вытребовал у меня разрешение одному вылететь ночью "на встречу" с немецким бомбардировщиком, назойливо барражировавшим над нашими головами. Вылетел и сбил. Произвел посадку при свете фары своего самолета. После этого фашисты потеряли охоту бросать ночами бомбы в районе нашего аэродрома.
      Сейчас опять хочет лететь один. И упорно доказывает свою правоту:
      - Группой понесем потери и от истребителей и от зенитчиков. А я пойду сверху, со стороны солнца. Спикирую на аэростат, подожгу и на форсаже - до дому. Расчет на неожиданность. В бой с "мессерами", конечно, ввязываться не стану. На форсаже уйду от них спокойно. Даю честное слово, товарищ командир.
      Доводы веские, логичные. Соглашаюсь.
      Минут через пятнадцать мы увидели вдали пылающий факелом немецкий аэростат. А еще через десять минут сияющий Афоня, так обычно звали мы Прошакова, докладывал:
      - Задание, товарищ командир, выполнено. Самолет и летчик готовы к новому вылету.
      ...Полк воевал уже полмесяца. Из боя все чаще возвращались самолеты с такими повреждениями, которые инженер-полковник Лазарев и его помощники не могли устранить в полевых условиях. Группа летчиков убыла за материальной частью. А я читаю и перечитываю телефонограмму - немедленно явиться в Москву. Лазарев наскоро латает кем-то брошенный на Великолукском аэродроме У-2. Сдаю полк Константину Афанасьевичу Груздеву. Жму руку комиссару Сергею Федоровичу Пономареву. Крепко сдружились мы с ним за эти несколько фронтовых дней. Кадровый политработник, волевой и исключительно чуткий человек, он был душой и совестью полка.
      Прочихался наспех подрегулированный мотор - и воздушный вездеход, пробежав по полю, не спеша полез в небо. Делаю прощальный круг над аэродромом. Сердце вещает - расстаюсь навсегда. Но почему меня отзывают? Недовольны моей работой?..
      * * *
      Тяжело, очень тяжело расставаться с теми, с кем тебя накрепко связали жаркие воздушные бои, победы и утраты, - со своим родным полком. Какие бы задачи я ни выполнял, какие бы должности ни занимал во время войны, постоянно с тревогой и радостью следил за боевым путем однополчан. Даже тогда, когда там уже не оставалось ни одного знакомого человека.
      Наш 402-й истребительный авиаполк особого назначения прошел славный боевой путь. Считаю долгом охарактеризовать его хотя бы вкратце.
      22 июля 1941 года, после пополнения материальной частью, полк, возглавляемый майором Груздевым, влился в 57-ю смешанную авиадивизию, действовавшую на Северо-Западном фронте. В ее составе он боролся с немецкой авиацией, прикрывавшей наступление своих войск на направлении Новгород, Старая Русса.
      Зимой 1941/42 года полк вел боевую работу по прикрытию наземных войск Северо-Западного фронта, осуществлявших окружение 16-й немецкой армии в районе Старой Руссы. Затем в составе 239 иад прикрывал наши части, действовавшие по уничтожению демянской группировки противника. Командиром полка тогда стал подполковник И. П. Лысенко.
      10 февраля 1943 года полк (им командовал теперь майор Владимир Васильевич Попков) вошел в состав 265-й истребительной авиадивизии 3-го истребительного авиакорпуса резерва Ставки Верховного Главнокомандования. 18 апреля перебазировался на Северо-Кавказский фронт, где сопровождал штурмовиков и бомбардировщиков, прикрывал свои войска, ликвидировавшие неприятельский плацдарм на Таманском полуострове. В. В. Попков погиб 29 апреля. Командование 402 иап принял майор Дмитрий Ефимович Николаенков.
      3 июня 1943 года полк в составе 3-го авиакорпуса перелетел на аэродромный узел Липецк для пополнения летным составом и материальной частью. Там в связи с подготовкой к боевым действиям в ночных условиях в командование полком вступил майор Алексей Устинович Еремин, имевший богатый опыт ночных полетов.
      Быстро овладев ночными полетами, 402 иап перебазировался на Южный фронт. С 1 сентября по 1 января 1944 года он днем и ночью прикрывал войска, которые, полностью освободив Донбасс, прорвали укрепленную оборону противника на реке Молочная, вышли после освобождения Мелитополя к устью Днепра и блокировали немецкую группировку войск в Крыму.
      В период с 1 января по 30 марта 1944 года полк получил задачу прикрыть переправу через Сиваш. Она имела исключительно важное значение для сосредоточения войск 4-го Украинского фронта в северной части полуострова. Предстояли наступательные бои за полное освобождение Крыма.
      Противник имел на крымских аэродромах крупные силы бомбардировочной и истребительной авиации, усилил ее активность. Основными объектами вражеских бомбардировок были переправа через Сиваш и скопления наших войск в северной части полуострова. Налеты совершались группами от шести до тридцати самолетов Ю-87 под сильным прикрытием истребителей.
      Несмотря на большую активность и численное превосходство в бомбардировочной авиации, враг нес серьезные потери. Поэтому немцы вынуждены были применить для бомбометания самолеты ФВ-190 под прикрытием Ме-109. Небо над Сивашем стало ареной ожесточенных воздушных боев.
      Прикрывая переправы через Сиваш, летчики полка летали на свободную охоту и перехватывали вражеские самолеты по целеуказаниям с земли. В ночное время они умело взаимодействовали с авиацией ПВО и прожектористами этого участка фронта.
      Вместе с тем 402 иап обеспечивал бои наших наземных войск на никопольском плацдарме и форсирование Днепра, вел разведку, штурмовал вражеские железнодорожные эшелоны и аэродромы, прикрывал боевые действия 68-й отдельной корректировочной эскадрильи, летавшей на самолетах Ил-2.
      С 1 апреля по 20 мая 1944 года полк вел боевую работу по обеспечению Крымской операции советских войск. Характерно, что, прикрывая боевые действия 19-го танкового корпуса, наши летчики ни разу не допустили к нему авиацию противника.
      За успешные действия при освобождении Севастополя 402-му истребительному авиационному полку было присвоено наименование Севастопольского. С июня 1944 года он участвует в обеспечении наступательной операции войск 3-го Белорусского фронта. В ночное время, пользуясь данными, полученными с помощью радиолокатора РУС-2, охраняет Вильнюс, Молодечно, Броды. В боях за город Борисов осуществляет непрерывное патрулирование в воздухе.
      17 ноября 1944 года, под командованием майора Анатолия Ефимовича Рубахина, полк вошел в состав 16-й воздушной армии 1-го Белорусского фронта. Напряженная боевая работа не утихала ни днем ни ночью. Советская Армия стремительно продвигалась на запад. Полк вместе с другими авиачастями успешно обеспечивает боевые действия наших наземных войск, ведет активную борьбу с авиацией противника. Один за другим сменяются аэродромы фронтового базирования Магнушов, Замтер, Морин, Штаргарт, Варниц.
      9 мая 1945 года полк закончил боевые действия на аэродроме Дальгов, в четырех километрах восточнее Берлина.
      За период Великой Отечественной войны 402-й истребительный авиационный полк произвел 13 359 боевых самолето-вылетов днем и 152 вылета ночью, его боевой налет составил 10 361 час днем, 128 часов ночью. В воздушных боях полк уничтожил 810 самолетов противника, на земле - 25 аэростатов, 12 бензоцистерн, 2 склада горюче-смазочных материалов, 99 вагонов, 435 автомашин, 2795 солдат и офицеров, 245 лошадей, 10 артиллерийских батарей, 10 повозок, 9 барж и катеров.
      В боях за Родину полк потерял 81 летчика, 6инженеров и техников, 101 самолет.
      В полку воспитано 17 Героев Советского Союза. 6 воинов награждено орденом Ленина, 7 - орденом Красного Знамени, 9 - орденом Александра Невского, 23 орденом Отечественной войны I степени, 33 - орденом Отечественной войны II степени, 140 - орденом Красной Звезды, 1 - орденом Славы III степени, 134 медалью "За отвагу", 155 - медалью "За боевые заслуги".
       
      Глава двенадцатая. Полк Степана Супруна
      Подполковник С. П. Супрун не был новичком в воздушных боях. В 1939 году он находился в Китае, возглавлял там группу истребителей-добровольцев, прикрывавшую важнейшие объекты страны от налетов японской авиации. В этих боях Степан Павлович обрел солидный опыт, научился сражаться не только днем, но и ночью. За успешное выполнение специальной командировки и личные боевые подвиги ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
      И теперь, формируя свой добровольческий полк, С. П. Супрун весьма умело применял накопленный ранее организаторский опыт. Под его руководством все делалось быстро и четко. Обремененный множеством забот и хлопот, он еще умудрился продолжать испытательскую работу. Отчет о результатах облета истребителя Як-1 (модифицированный вариант) Супрун закончил словами: "Необходимо срочно запустить самолет в серию". Впоследствии Як-1 стал одним из лучших истребителей периода Великой Отечественной войны.
      Не дождавшись полного укомплектования полка самолетами МиГ-3, Степан Павлович оставил в институте своего заместителя К. К. Коккинаки и 30 июня с первой и второй эскадрильями вылетел на Западный фронт. В тот же день он написал родителям в Сумы свое последнее письмо: "Дорогие родные! Сегодня улетаю на фронт защищать свою родину, свой народ. Подобрал себе замечательных летчиков-орлов! Приложу все силы, чтобы доказать фашистской сволочи, на что способны советские летчики. Вас прошу не беспокоиться. Целую всех. Степан".
      Это письмо и по сей день хранится в Историческом музее в Москве.
      Степан Павлович с честью сдержал свое обещание. Эскадрильи 401 иап приземлились на лесном аэродроме Зубово. Самолеты рассредоточились по стоянкам. Супрун приказал немедленно дозаправить машины. Почти тут же в воздухе появился немецкий разведчик. Степан Павлович мгновенно взлетел на "миге" и с первого же захода сбил вражеский самолет. Вскоре на его счету появился второй сбитый фашист.
      На этом участке фронта, как, собственно, и на других, немецкие летчики вели себя нагло, поскольку летали почти безнаказанно. Истребители 401-го авиаполка в первые же дни отбили у них пристрастие к полетам над самой землей, загнали их на высоту.
      Человек необыкновенной храбрости, подполковник Супрун участвовал в каждом боевом вылете. И летчики всегда чувствовали его присутствие в воздухе. Между тем Степан Павлович никогда не подменял командиров эскадрилий.
      Почти ежедневно Супрун лично сбивал по неприятельскому самолету. Однажды ему пришлось драться с четверкой, а в другой раз с шестеркой немецких истребителей.
      До обидного короткой оказалась ратная жизнь Степана Павловича. Утром 4 июля 1941 года он в паре с лейтенантом Остаповым вылетел на разведку, затем дважды слетал на сопровождение бомбардировщиков. Перед четвертым вылетом подполковник Супрун подошел к инженерам эскадрильи по специальностям - Николаю Степановичу Павлову и Андрею Арсентьевичу Манучарову, пожал плечами и сокрушенно произнес:
      - Ребята, я сегодня себя не узнаю. Вот уж вылетаю четвертый раз, а пока не сбил ни одного самолета противника.
      Из этого полета Степан Павлович не вернулся...
      22 июля 1941 года С. П. Супрун за свой бессмертный подвиг в огненном небе войны был удостоен звания дважды Героя Советского Союза.
      Останки отважного летчика удалось обнаружить лишь в июне 1960 года. На Новодевичьем кладбище ему установлен памятник...
      Подполковник Супрун провоевал в Великой Отечественной войне всего лишь четыре дня... Но имя его, как знамя, осеняло полк на протяжении всей войны, звало и вело летчиков на подвиги, вселяло в них мужество, рождало ненависть и непреклонную волю к победе.
      * * *
      С Валентином Ивановичем Хомяковым мы втретились, когда я уже работал над своей книгой. Прошедшие два десятка лет внешне мало его изменили. Та же высокая, сухощавая, подтянутая фигура, мужественное лицо. Только несколько поредели волосы да на висках засеребрилась седина. Мы с ним познакомились почти тридцать пять лет назад, в Луганской школе пилотов. Валентин Иванович тогда учился летать, я командовал звеном. Потом мы вместе трудились в НИИ ВВС РККА, в одном самолетном управлении.
      Незаурядный летчик-испытатель, В. И. Хомяков десять месяцев провоевал добровольцем в республиканской Испании, сбил там в воздушных боях шесть вражеских самолетов. За это его наградили орденом Красного Знамени. В Великую Отечественную войну сражался в составе полка С. П. Супруна, командовал первой эскадрильей.
      Все, что касается Степана Павловича, меня глубоко интересует. Свой рассказ Валентин Иванович начал тяжелым вздохом.
      - Да, Степан Павлович погиб геройски. Сколько лет минуло, а в сердце все еще кровоточит эта тяжелая рана. Не сумели мы сохранить нашего командира. А можно было...
      В начале войны не существовало единого мнения о месте командира в воздушном бою. Одни, как и С. П. Супрун, ссылаясь на опыт боев в Китае, считали, что командир обязан находиться в стороне от основной группы своих самолетов и по радио управлять боевыми действиями подчиненных. Другие, в их числе В. И. Хомяков, опирались на испанский опыт. Он убеждал, что немцы в первую очередь атакуют одиночные или отставшие от групп машины.
      - На эту тему мы крепко спорили со Степаном Павловичем, - вспоминал В. И. Хомяков. - Но он твердо держался своего мнения. Всегда взлетал первым, уходил вперед километров на тридцать, при возвращении держался в стороне...
      Три девятки двухмоторных бомбардировщиков СБ в сопровождении пятнадцати истребителей Миг-3 направились в сторону фронта. Подполковник Супрун, как всегда, ушел на своем "миге" далеко вперед. После пролета Борисова Хомяков увидел, что на командира полка пикируют шесть Ме-109. В следующий момент "миг" и "мессершмитты" закружились вертикально вытянутой петлей. Медлить нельзя ни минуты, и наши летчики устремились на помощь попавшему в беду командиру. Следом за нами, дымя моторами, понеслись и бомбардировщики, боясь остаться без прикрытия. "Мессершмитты" спешно покинули поле боя.
      Когда вернулись на аэродром, Валентин Иванович посоветовал командиру полка не отрываться от своих. Супрун лишь улыбнулся в ответ: времени для дискуссии не было. Дозаправившись горючим, пятерка "мигов" под командованием Хомякова снова вылетела в сторону фронта. Летчики заметили, что в районе Борисова десять одномоторных пикирующих бомбардировщиков Ю-87 построились в круг и спокойно, как на полигоне, бомбят наши войска. Хомяков с товарищами в плотном строю с ходу атаковали последний, замыкающий круг самолет. "Юнкерс" мгновенно загорелся и пошел к земле. Довернув группу в сторону следующего бомбардировщика, Валентин Иванович опять приказал открыть массированный огонь. И второй "юнкерс" окутался пламенем. Только начали поворачивать к третьему фашисту, как сверху набросились пятнадцать Ме-109. Высота - около полутора тысяч метров. Для высотных "мигов" она была самой невыгодной, а для "мессершмиттов", наоборот, наиболее подходящей. Минут пятнадцать шел тяжелый бой. Он не принес успеха ни одной из сторон. Немцы стали уходить первыми, поняли: плотный строй им не одолеть.
      Уже под вечер вылетели в сторону Борисова. Наших истребителей вел Хомяков. Они сопровождали две девятки СБ. При возвращении на свой аэродром заметили там необычное движение. Осмотревшись вокруг, командир группы увидел немецкие бомбардировщики До-215. Два из них с дымящими моторами отстали. Чувствовалось, что они стремятся пристроиться к своим, но не могут сразу догнать. Хомяков тут же подошел на близкую дистанцию к заднему "дорнье" и открыл огонь. Фашист сразу закувыркался и врезался в землю. Советский летчик умело воспользовался немецкой тактикой. Через несколько дней Михаил Иванович Калинин прямо у себя в кабинете вручил В. И. Хомякову орден Красного Знамени за номером триста семнадцать.
      1 июля 1941 года эскадрильи Супруна сделали несколько боевых вылетов по тревоге. В воздушных боях сбили четыре "мессершмитта", потеряли один свой самолет. Погиб летчик-испытатель капитан Юрий Кругликов.
      После обеда полетели на сопровождение бомбардировщиков. Супрун ушел вперед. Не долетая Борисова, Хомяков заметил, что на командира полка напало четыре "мессершмитта". Опять всей группой, вместе с бомбардировщиками, бросились на выручку. С такой армадой фашисты не привыкли вести воздушные бои, они мгновенно оставили намеченную жертву и унеслись восвояси.
      На аэродроме между Супруном и Хомяковым снова зашел разговор о месте командира в воздушном бою.
      - Собьют ведь, товарищ подполковник! - убеждал друга Валентин Иванович.
      - Нет, меня не собьют! - Супрун оставался непреклонен. - Видишь, второй раз веду бой с численно превосходящим противником, и оба раза немцы ничего со мной не могли сделать.
      За два дня, 2 и 3 июля, полк сбил восемь самолетов врага.
      4 июля 1941 года немецкая мотоколонна докатилась до населенного пункта Крупки. Это в пятидесяти километрах восточнее Борисова. "
      Миги" 401 иап сопровождали три девятки СБ и пять Ил-4. Стояла облачная погода, семь-восемь баллов. В воздухе - дымка. С. П. Супрун, верный своему принципу, находился впереди. Дошли до Борисова и затем развернулись строго на север. В районе Лепель сбросили листовки. Затем повернули на Крупки, бомбардировщики произвели бомбометание по немецким колоннам.
      Хомяков оглянулся: самолет Супруна шел сзади. Тут же в воздухе появился немецкий связной самолет "физелер", прозванный за длинные стойки шасси "аистом". Часть "мигов" развернулась в его сторону. Но он сразу произвел посадку. Когда истребители опять пристроились к основной группе, Хомяков заметил немецкий четырехмоторный бомбардировщик "кондор". Недолго думая, он обстрелял врага. Проскочив, развернулся и дал еще несколько очередей. "Кондор" задымил. В кабине "мига" раздался взрыв, она заполнилась дымом, самолет заштопорил к земле. Валентину Ивановичу удалось прекратить штопорение и вывести машину из пикирования. Она пронеслась над самыми макушками деревьев. Потом установили, что в кабине разорвались две пули крупнокалиберного пулемета.
      Из полета на аэродром не вернулись самолеты командира полка и летчика старшего лейтенанта Остапова. Сначала все решили, что они, как и в прошлый раз, занялись доразведкой. Но время продолжительности полета истекло, Супрун и Остапов все не появлялись...
      Через два дня в полк пришел старший лейтенант Остапов. Доложил, что в бою преследовал бомбардировщик "кондор" и был сбит сам. Перед этим видел в воздухе нашу группу самолетов, о судьбе командира полка ничего не знает.
      Да, не сразу удалось определить место авиационного командира в воздушном бою. Поиски эти стоили немалых жертв, истина познавалась ценой тяжелых, невозвратимых утрат.
      С Валентином Ивановичем, кстати, приключилась и такая история. К тому времени 401 иап воевал уже в полном составе. Заместитель командира полка Константин Константинович Коккинаки привел на фронт и третью эскадрилью.
      Пятерка "мигов" под командой В. И. Хомякова прикрывала наши войска. Сначала барражировали под облаками, затем вышли за них. Там оказалось пять "мессершмиттов". Завязался воздушный бой. Наши сбили одного, затем здорово зажали второго. Фашисты не выдержали и стали поспешно уходить. "Миги" повернули домой, Хомяков не мог идти вместе со всеми на его пятипулеметной тяжелой машине, вдобавок еще плохо тянул весьма потрепанный мотор. Когда ему удалось добраться до аэродрома, там оказалось только два из пяти вылетевших на задание самолетов. Двух машин не хватало. Командование обвинило Хомякова в том, что он бросил на произвол судьбы двух своих истребителей, и они погибли. Валентина Ивановича заключили под стражу. Хорошо, что летчики, потерявшие ориентировку, вскоре дали о себе знать. Они благополучно сели на один из аэродромов в районе Москвы. Валентин Иванович избежал военного трибунала...
      * * *
      Алексей Георгиевич Кубышкин за июль - август 1941 года участвовал в тридцати двух воздушных боях. Опытный летчик-испытатель, он лично сбил два фашистских самолета и четыре в групповых схватках.
      Но прежде чем одержать эти победы, ему пришлось пережить горечь поражения. 1 июля командир авиаполка С. П. Супрун выслал в разведку звено во главе с командиром эскадрильи капитаном Иваном Ивановичем Дубовым. Громадного роста, могучего телосложения, он скорее годился в летчики-бомбардировщики, чем в истребители. Но тем не менее воздушный боец из него получился что надо.
      Звену предстояло разведать, что происходит на шоссейной дороге в районе Борисова. Для уточнения, свои там или немцы, полетели на довольно опасной высоте - шестьсот метров. Вскоре увидели, что километрах в семидесяти от Борисова шоссе на запад забито колоннами вражеских танков и автомашин различного назначения. Лавина безостановочно двигалась на восток.
      Пролетая над дорогой, летчики обстреляли ее из пулеметов. Ответного огня с земли не было. Но на обратном маршруте на наше звено набросилась девятка "мессершмиттов". Крепко зажали они "мигов". Дубовой и его подчиненные дали форсаж моторам, пытаясь вырваться из ненужного боя.
      Это им почти удалось. За Березиной девятка фашистов начала немного отставать. Но тут же на встречном курсе появилась вторая девятка "мессеров". Завязался тяжелый воздушный бой: три советских "мига" против восемнадцати фашистов. Злополучность создавшейся ситуации состояла не только в неравенстве сил. Для наших летчиков этот воздушный бой был их первым...
      И. И. Дубовой, используя избыток скорости, полученный на форсаже, горкой поднял звено на высоту 1500 метров. Оторваться не удалось. Куда ни глянешь всюду видны только немецкие истребители с паучьей свастикой на фюзеляжах. Зато и цели не нужно разыскивать. Летчики с яростью нажимали на гашетки пулеметов, как только самолеты противника попадали в перекрестие прицела. Следить в этом вихре за результатами стрельбы не было возможности.
      Бой длился уже несколько минут. Горючее и боеприпасы подходили к концу. Алексей Кубышкин отчаянно вращал свой тяжелый истребитель, непрерывно отстреливаясь. Один фашист зашел "мигу" в хвост и длинной пулеметной очередью повредил водяную систему. Самолет сразу окутался облаком пара. Мотор заклинило, и винт остановился. "
      Мессера" продолжали атаковать наш поврежденный истребитель. Резким пикированием Алексей бросил машину вниз, к лесу, почти до самых верхушек елей. Постепенно гася скорость, уже готовился посадить истребитель на деревья.
      Неожиданно впереди появилась небольшая поляна. Кубышкин стал выравнивать самолет. Длинный широкий нос "мига" закрыл обзор вперед. Словно назло, прямо по курсу оказалась одна-единственная ель. Летчик не заметил ее раньше. Самолет задел дерево левым крылом. Сделав вокруг ели почти полный оборот, он плюхнулся в болото. В момент падения Алексею зажало левую ногу педалью - он никак не мог быстро покинуть машину. А "мессершмитты", как хищники, начали пикировать на безжизненный "миг", поливая его очередями свинца.
      Наконец летчику удалось-таки выдернуть зажатую ногу и выскочить из обстреливаемого истребителя. Быстро перебежав поляну, он укрылся в лесу, в полном изнеможении опустился на пенек. Его кожаный реглан был пробит двенадцатью пулями.
      К счастью, приземление произошло на нашей территории. По наручному компасу Кубышкин выбрался на шоссейную дорогу. По ней на полных скоростях катили на восток автомашины с воинскими грузами или красноармейцами. Озлобленные неудачами, неясностью обстановки и боязнью окружения, шоферы не обращали никакого внимания на голосовавшего летчика в дырявой кожаной куртке. Сжалился лишь одинокий мотоциклист.
      В полк Алексей Георгиевич добрался только на следующий день. Там его уже успели занести в список не возвратившихся с боевого задания.
      ...После гибели Степана Павловича Супруна 401-й истребительный авиационный полк особого назначения принял его заместитель Константин Константинович Коккинаки, ныне Герой Советского Союза, лауреат Ленинской премии, заслуженный летчик-испытатель, мировой рекордсмен.
      С. П. Супрун и К. К. Коккинаки - старые боевые друзья. Они вместе воевали в Китае против японских самураев. Вполне понятно, почему Степан Павлович, приступив к формированию полка, попросил назначить своим заместителем именно Константина Константиновича, опытного, обстрелянного воздушного бойца.
      Под командованием К. К. Коккинаки полк сражался до тех пор, пока летчиков-испытателей не отозвали с фронта. За три месяца войны истребители 401 иап сбили пятьдесят четыре самолета противника. Немало ярких страниц в его боевую историю вписали Леонид Михайлович Кувшинов, Василий Ефремович Голофастов, Евгений Ульяхин и многие другие воздушные богатыри.
       
      Глава тринадцатая. Летающие танки
      430-й штурмовой авиаполк особого назначения был создан на базе Научно-испытательного института Военно-Воздушных Сил Красной Армии. Командовать им назначили бывшего заместителя командира авиачасти боевого применения ВВС подполковника Николая Иосифовича Малышева. Его замом стал один из старейших летчиков-испытателей майор Александр Кузьмич Долгов. Политическое руководство возглавил батальонный комиссар Василий Иванович Пяткин. Выходец из авиационных техников, он перед войной закончил Военно-политическую академию и прибыл для прохождения службы в НИИ ВВС РККА.
      Полк боевого применения, организованный по инициативе выдающегося инженера-летчика Александра Ивановича Филина, занимался разработкой новых методов использования самолетов, поступающих на вооружение ВВС. В апреле июне 1941 года, наряду с испытательной и исследовательской работой, летчики-испытатели этой авиачасти проводили переучивание летного состава строевых частей ВВС на только что созданные самолеты Пе-2, МиГ-3, Ил-2, Як-1 и ЛаГГ-3.
      Прежде чем рассказывать о том, как начали использоваться бронированные самолеты на полях грандиозных сражений, необходимо кратко напомнить историю их создания. Генеральный конструктор Сергей Владимирович Ильюшин сконструировал штурмовик накануне 1941 года. Ил-2 с новым отечественным мотором А. А. Микулина - АМ-38 после нескольких проверочных полетов на заводе был передан на государственные испытания в НИИ ВВС. Испытывала его и занималась доводками бригада, возглавляемая квалифицированным летчиком-испытателем А. К. Долговым. Много потрудились и поволновались испытатели, прежде чем подписать акт с рекомендацией принять на вооружение штурмовик Ил-2.
      Опытный экземпляр самолета был построен в двухместном варианте. Экипаж состоял из летчика и сидящего к нему спиной стрелка-радиста, который должен был защищать заднюю полусферу. Последнее, по замыслу С. В. Ильюшина, обеспечивало пилоту возможность не отвлекаться от штурмовки в условиях противодействия истребителей противника.
      Но отдельные, влиятельные тогда в авиации руководители посчитали идею конструктора неправильной и потребовали серийные самолеты строить в одноместном варианте. Такое решение привело не только к излишним боевым потерям в начавшейся войне, но и к коренной ломке производства, когда Ил-2 стали опять выпускать двухместным...
      * * *
      Боевые действия 430-й штурмовой авиаполк начал в районе Орши. Первый вылет состоялся 5 июля. Командование Западного фронта получило сведения, что на аэродроме Бешенковичи отмечено большое скопление танков и автомашин. Кому принадлежит эта техника, нам или противнику, было неизвестно: связь с Бешенковичами отсутствовала. Где-то в том районе действовали и наши танковые части, но сведениями об их местонахождении командование не располагало.
      Подполковник Н. И. Малышев получил приказ разведать механизированную группу и, если она принадлежит противнику, немедленно нанести по ней штурмовой удар.
      Девятку повел майор А. К. Долгов, сам командир полка полетел десятым. При подходе к Бешенковичам "илы" снизились до бреющего полета. Машины неслись, едва не касаясь верхушек деревьев. Летчики увидели огромное скопление танков и бронемашин, выстроенных правильными рядами по всей площади аэродрома. На танках ясно различались немецкие кресты. Там и сям сновали солдаты в полном боевом снаряжении. По границам аэродрома были разостланы красные полотнища, видимо опознавательные знаки для своей авиации. Зенитная артиллерия противника молчала: бронированные "илы" еще не использовались в войне и гитлеровцы не знали их силуэтов.
      Сомнений у командира девятки больше не оставалось. Он отдал приказ штурмовать аэродром. Стокилограммовые фугасные бомбы замедленного действия покрыли почти всю площадь летного поля. Каждый самолет имел их по четыре штуки. Потом пошли в ход тяжелые реактивные снаряды РС-82. Летчики открыли огонь из пушек и пулеметов.
      Спохватившись, вражеские зенитчики повели стрельбу из всех видов оружия. На земле и в воздухе стало твориться что-то невообразимое. Девятка штурмовиков повернула на свой аэродром.
      Командир полка, желая удостовериться в эффективности удара, еще раз прошел над целью. На аэродроме он увидел много очагов пожара: горела и взрывалась техника врага. Земля была усеяна черными точками - убитыми и ранеными фашистами...
      Зенитная артиллерия противника поставила настолько плотный огневой заслон, что через него, казалось, невозможно проскочить даже маленькой птичке. Несмотря на это, вся штурмовая девятка благополучно вернулась на свой аэродром. Правда, некоторые самолеты имели повреждения. На машине подполковника Малышева, например, насчитали более двухсот пробоин. И все-таки она дотянула до дому. Удивительную живучесть продемонстрировали "илы".
      Немецкое командование на следующий же день среагировало на первый удар советских бронированных штурмовиков. На аэродром Зубово, где базировались "илы", были совершены три массированных налета. Если бы не своевременная помощь истребителей 401 иап, полк Малышева мог бы серьезно пострадать.
      430 шап продолжал боевую работу. Он вел воздушную разведку, штурмовал вражеские танковые колонны в районах Борисова, Шклова и Копыси.
      На аэродром приехал артиллерийский командир и сообщил Малышеву, что одна наша стрелковая дивизия отступает в исключительно трудных условиях и несет большие потери. Артиллеристам, располагающимся неподалеку от аэродрома, приказано помочь ей, прикрыть ее отход. Было бы хорошо, если бы и летчики выручили пехотинцев.
      Малышев задумался. По приказанию командира дивизии полковника В. Е. Нестерцева он только что вскрыл секретный пакет. Штурмовому авиаполку предписывалось немедленно перебазироваться на другой аэродром.
      Как же помочь истекающей кровью стрелковой дивизии? На этот вопрос Малышев должен был ответить сам: связи с высшим командованием уже не существовало.
      Посоветовавшись со своими помощниками, командир 430 шап решил не слепо выполнять приказ, а руководствоваться при этом здравым смыслом. Он пришел к выводу, что, пока наземные службы будут готовиться к переезду, штурмовики вполне могут нанести по врагу несколько ударов. Да и противник находился очень близко: на взлет, штурмовку и посадку требовалось не более пятнадцати минут.
      Весь день "илы" сбрасывали свой смертоносный груз на головы наступающих гитлеровцев, не давая им ни минуты покоя. Остановив продвижение противника, летчики вместе с артиллеристами, по сути дела, спасли нашу стрелковую дивизию от разгрома.
      В боях особенно отличились майор Долгов, капитан Маципура, старший лейтенант Коробов. Они совершали за день по четыре-пять вылетов. И штурмовали хорошо, и успешно вели разведку.
      В конце летного дня у одного из штурмовиков сложились на посадке шасси. Самолет распластался на аэродроме. И как на грех, не оказалось средств для того, чтобы быстро оттащить его на опушку ближайшего леска, где стояли хорошо замаскированные остальные "илы" полка.
      Тут нагрянула новая беда. За последней парой увязался Ме-110. Затем над аэродромом появился "фокке-вульф", прозванный за двойной балочный фюзеляж "рамой".
      Малышеву стало ясно: аэродром обнаружен, теперь жди воздушного налета. Если это случится, полк не только не выполнит боевой приказ о перебазировании, но и не избежит потерь. А это может кончиться для командира весьма плохо. И подполковник Малышев, невзирая на сильную усталость личного состава, всю ночь готовившего материальную часть к перелету, приказал вылетать на рассвете.
      Едва зарозовел восток, штурмовики один за другим начали покидать аэродром. Когда взошло солнце, на взлетно-посадочной полосе остался лишь аварийный самолет.
      Военный инженер 3 ранга Кузьмин, остававшийся с группой специалистов до конца эвакуации имущества, по возвращении в часть рассказал:
      - Вскоре после того как полк улетел, вражеская авиация произвела на аэродром массированный налет. Сменяя друг друга, группы Ме-110 и Ю-88, по восемь - девять самолетов в каждой, яростно бомбили и обстреливали летное поле и окружающую территорию. Вряд ли после такой бомбежки здесь мог уцелеть хоть один самолет.
      Гитлеровцы произвели за день шесть налетов на аэродром. Но их добычей стал лишь один поврежденный "ил".
      ...Штурмовой авиационный полк подполковника Малышева дал путевку в небо войны грозному бронированному самолету-штурмовику. Фашисты называли его и "черной смертью", и "летающим танком". Всю Великую Отечественную войну наш "горбатый" наводил на них ужас.
      Первый же опыт боевого применения Ил-2 показал, что он должен быть двухместным, таким, каким и задумал его С. В. Ильюшин. А. К. Долгов и другие летчики-испытатели, отозванные с фронта в НИИ ВВС РККА, настойчиво добивались и добились строительства бронированного штурмовика в его первом двухместном варианте. Так учил обретенный боевой опыт, этого требовали интересы фронта.
      * * *
      Подполковнику Н. И. Малышеву командование поручило весьма нелегкую задачу - срочно сформировать отдельную разведывательную авиаэскадрилью. Трудность заключалась, прежде всего, в том, что наша авиация располагала тогда только одним самолетом-разведчиком Як-4. Но их было мало. Пришлось для ведения разведки приспосабливать машины другого назначения. На заводах находилось восемь самолетов - четыре Пе-2 и четыре "мига". Их и стали переоборудовать для разведки, вносить в их конструкции различные изменения. Представляю, сколько тут потребовалось от Малышева настойчивости и организаторских способностей. Времени-то было в обрез.
      Надо отдать должное и авиаконструкторам В. М. Петлякову и А. И. Микояну. Любые разумные предложения инженеров-эксплуатационников, специалистов по спецоборудованию и летчиков они принимали немедленно.
      6 августа 38-я отдельная разведывательная авиаэскадрилья, сформированная всего за девять суток, вылетела в распоряжение командования ВВС Западного фронта. В ее состав включили еще и эскадрилью ЛаГГ-3, для сопровождения разведчиков при выполнении боевых заданий.
      Обстановка на фронте была тяжелой. Противник имел полное превосходство в воздухе. Успех могла обеспечить только внезапность действий. Здесь-то и пригодился ценный опыт Виктора Дмитриевича Козули, Николая Васильевича Крутикова, Алексея Алексеевича Живописцева, Евгения Ивановича Ковальчука и Даниила Фомича Глазунова, приобретенный ими на испытательной работе и в предыдущих боях.
      Для скрытного подхода к цели летчики умело использовали облака, маскировались в лучах солнца, резко меняли высоту полета. Эта тактика в сочетании с безукоризненной техникой пилотирования позволяла разведчикам успешно выполнять самые ответственные задания командования фронта. Они сфотографировали важнейшие немецкие аэродромы, помогли раскрыть систему вражеской обороны, определить места сосредоточения резервов противника. Разведчики, в частности, быстро нашли и сфотографировали группировку немцев, выдвигавшуюся из Смоленска к Белому. Она предназначалась для октябрьского наступления противника под Москвой.
      Командный пункт 38 ораэ систематически представлял фронту дешифрованные фотопленки, фотосхемы и Другие весьма ценные сведения о противнике. Эти данные позволяли командованию ВВС Западного фронта своевременно наносить удары по важнейшим объектам врага.
      Летчики подполковника Малышева явились, по существу, пионерами в использовании для разведки серийных самолетов другого назначения. Их боевая работа была, разумеется, опасной, требовала находчивости, изобретательности, героизма и мастерства.
      В дальнейшем подполковник Н. И. Малышев был переведен на Карельский фронт. Там он стал заместителем командира 258 сад, преобразованной в 1943 году в 17-ю гвардейскую смешанную авиадивизию. Летала она на "бостонах", "кобрах" и "илах".
      После Великой Отечественной войны Малышев работал в Управлении боевой подготовки ВВС. Потом преподавал в Военной академии Генерального штаба. В 1956 году по состоянию здоровья он в звании полковника уволился в запас. Сейчас Николай Иосифович живет в Москве. Он награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, двумя орденами Отечественной войны первой степени и шестью медалями.
      Глава четырнадцатая. Испытание огнем
      Викторину Ивановичу Лебедеву, формировавшему 332-й тяжелобомбардировочный авиационный полк особого назначения, пришлось надолго задержаться в тылу. Не было самолетов.
      Сразу по получении командировочного предписания В. И. Лебедев вместе с летчиком-испытателем Михаилом Кавериным вылетел в Борисполь. Там им обещали дать эскадрилью тяжелых кораблей ТБ-7. Но, прибыв туда, они увидели, что аэродром пуст. Никто не знал, куда и зачем она улетела. Местные жители неопределенно указывали руками на восток.
      Лебедев и Каверин начали облетывать известные им аэродромы. Только подлетая к Полтаве, они заметили восемь поблескивающих на солнце воздушных гигантов. Это были серийные самолеты ТБ-7, снабженные четырьмя моторами М-35А, без пятого двигателя М-100, выполнявшего роль центрального наддува. Снятие этого важнейшего агрегата резко понизило потолок корабля, ухудшило его скорость и скороподъемность, а также маневренность на больших высотах.
      С пятым мотором, который технический состав любовно называл "соловьем" за его свист во время работы, корабль на высоте 10-11 тысяч метров превосходил по своим летным качествам даже новейшие истребители того времени. Загруженный полностью горючим и бомбами, он быстро набирал высоту 11 тысяч метров, легко выполнял виражи с креном до 50 градусов в условиях, когда обычные самолеты могли только удерживаться без маневра на минимальной скорости. Снятие агрегата центрального наддува превратило ТБ-7 в обычный заурядный бомбардировщик средних высот...
      Лебедев и Каверин перебазировали найденные под Полтавой самолеты на подмосковный аэродром. Они получили еще десять таких же машин - четыре из НИИ ВВС и шесть с завода. Теперь полк располагал восемнадцатью тяжелыми бомбардировщиками.
      Но вскоре поступил приказ перегонять все корабли на один из авиационных заводов для замены установленных моторов дизелями М-40 с турбокомпрессорами. В принципе это было разумное решение: дизельное топливо менее восприимчиво к огню, чем бензин. К тому же каждый новый двигатель имел по два турбокомпрессора, что повышало его высотность, а следовательно, улучшало и летные данные всего корабля. Но вот беда: начавшаяся война помешала испытать авиадизели в полете; они ведь совсем недавно были запущены в производство, и все необходимые доводки на них еще не успели закончить.
      Лебедеву пришлось наскоро без положенных испытаний устанавливать на самолеты новые силовые установки. А летать предстояло в глубокие тылы противника.
      Перестановка моторов отняла месяц. Одновременно шло переучивание экипажей на новую материальную часть.
      ТБ-7 имел весьма мощное по тому времени вооружение. Впереди на турели стояла спарка пулеметов ШКАС. Кормовая установка за рулем поворота имела 20-миллиметровую пушку ШВАК. Такая же пушечная установка находилась за спинами летчиков. В обтекателях средних моторных гондол стояло по одному крупнокалиберному пулемету БС. Имелась еще и кинжальная спарка пулеметов ШКАС для стрельбы под фюзеляж. Наличие такого вооружения делало корабль весьма грозным для неприятельских истребителей.
      29 июля 1941 года полк закончил формирование и подготовку пятнадцати экипажей. Кстати, сам Викторин Иванович Лебедев был летчиком-самоучкой. Осваивал технику пилотирования во время командировок в строевые части. Там разрешали ему попутно с выполнением задания управлять самолетом. Вот он и научился. Однажды Лебедева вызвал на доклад командир бригады, находившийся на другом аэродроме. Свободных пилотов не оказалось. Викторин Иванович приказал запустить У-2 и полетел самостоятельно. Командир бригады поинтересовался, с кем он прилетел. Пришлось раскрыть тайну. Комбриг доложил о случившемся Алкснису. Тот приказал проверить самоучку в воздухе. Техника пилотирования у него оказалась приемлемой. Начальник ВВС отдал приказ о присвоении Лебедеву звания военного летчика...
      * * *
      Готово пятнадцать кораблей. Пора вылетать на фронт. Но тут был получен приказ о подготовке всех машин, оборудованных дизелями, к налету на Берлин...
      Полк начал тщательно готовиться к этому весьма сложному и опасному заданию. Сперва перелетели на аэродром подскока в Пушкино, чтобы максимально сократить расстояние до цели. В ночь на 11 августа тяжело груженные машины с опытными дизелями взяли небывалый старт. Экипажи возглавляли: командир эскадрильи майор Иван Лисачев, командир корабля капитан Сергей Асямов, командир корабля лейтенант Василий Бидный, командир корабля капитан Макаренко, командир корабля старший лейтенант Арсен Чурилин, впоследствии получивший звание Героя Советского Союза, командир авиадивизии Михаил Водопьянов, командир эскадрильи майор Александр Курбан, командир эскадрильи майор Михаил Угрюмов, командир корабля лейтенант Александр Панфилов, командир эскадрильи Константин Егоров, командир эскадрильи капитан Александр Тягунин, командир корабля капитан Макаренко.
      Одиннадцать тяжелых кораблей уходили в воздух. Что ждало их впереди?
      На самолете Константина Егорова после отрыва от земли отказали сразу два дизеля, и он упал недалеко от аэродрома. В воздух поднялось десять...
      Вот что мне рассказал мой сослуживец по НИИ инженер-подполковник Иван Васильевич Лисицын, летавший борт-инженером в экипаже лейтенанта Василия Бидного: - Наш командир, в прошлом летчик-миллионер ГВФ, получил аналогичное задание, что и остальные экипажи: бомбить Берлин. Немцы в то время находились на ближайших подступах к Москве. То и дело в нашей столице раздавались сигналы воздушной тревоги, предупреждающие о попытках немецкой авиации разгромить с воздуха сердце нашей Родины - древнюю Москву. Но это им не удалось. Зарубежные политиканы с величайшим наслаждением намечали сроки ближайшего падения нашей столицы. Ни у кого из них не появлялось даже мысли о возможности бомбежки нашими самолетами центра гитлеровского рейха.
      Нам предстояло совершить дальний полет над территорией, занятой фашистскими оккупантами. Мы прекрасно понимали всю сложность стоящих перед нами задач. Командир экипажа Василий Бидный перед полетом отозвал меня в сторону и спросил, готов ли я лично пожертвовать жизнью. Я ответил, что мое сердце не дрогнет... Командир сказал, что и он принял решение или выполнить задание, или погибнуть смертью храбрых. Мы крепко пожали друг другу руку и дали клятву...
      Чтобы упредить всякое колебание, командир приказал мне отнести наши парашюты в хвост самолета. Остальным членам экипажа, надевшим парашюты, было приказано покидать самолет только после его личного распоряжения. Корабль взлетел в 21 час 30 минут, взяв курс на Берлин. Запас горючего был рассчитан на восемь часов полета. Предстояло преодолеть расстояние около 2700 километров над вражеской территорией, кишащей истребителями ПВО и до предела насыщенной зенитной артиллерией.
      Через сорок минут полета у нас загорелся левый средний дизель. Пришлось, погасив пламя, выключить его из работы. Но не дрогнуло железное сердце командира, бомбардировщик продолжал идти заданным курсом.
      На высоте 6000 метров, при пролете Данцига, загорелся левый крайний мотор. Пришлось остановить и его. Теперь только два мотора на правой плоскости натужно ревели на полной мощности, как бы жалуясь на свою тяжелую долю. Самолет уже не мог сохранять горизонтальный полет. Управлять машиной стало непомерно трудно. Нужно было немедленно освободиться от непосильного бомбового груза...
      Командир продолжал неуклонно держать курс на вражескую столицу. Мы постепенно теряли высоту. Машина снизилась до 2000 метров. Бомбить Берлин, защищенный исключительно сильной противовоздушной обороной, с такой высоты казалось форменным фанатизмом. Но тем не менее мы летели и летели. Напряженность некоторых товарищей достигла критического предела. В районе Штеттина штурман, открыв люк, пытался покинуть самолет на парашюте. Командир приказал застрелить труса. Но я лишь оттолкнул штурмана и закрыл выходной люк, доложив Бидному, что без этого члена экипажа некому будет сбросить бомбы точно в цель.
      Василий в знак согласия кивнул головой. Через некоторое время освободившийся от вспышки страха штурман сообщил командиру, что цель находится над нами, и уточнил боевой курс. Мне он поручил следить, чтобы после бомбометания не зависла ни одна бомба.
      Вот открылись громадные люки отсеков. Вздрогнул корпус самолета, и смертоносный груз - сорок стокилограммовых бомб устремились на город. Это была расплата за неисчислимые страдания, причиненные врагом нашей Родине.
      Назад разгруженный корабль шел свободнее. Появилась даже возможность постепенно набирать высоту. На высоте 2110 метров простиралась нижняя кромка довольно толстого слоя облаков. При входе в них началось интенсивное обледенение самолета. Пришлось выйти опять под облака. Вокруг машины немедленно появились огненные шапки разрывов зенитных снарядов. Темноту ночи периодически рассекали ослепительно белые клинки прожекторов. Временами казалось, что наша гибель неизбежна. Однако зенитные снаряды рвались впереди корабля и постепенно удалялись. Зная крейсерскую скорость ТБ-7, равную 300 километрам, фашисты вели огонь с поправкой на эту величину. А наш самолет летел только на двух моторах, и его скорость составляла лишь 165 километров в час. Словом, не было бы счастья, да несчастье помогло!
      На рассвете мы еле дотянули до Ленинграда. В баках оставались буквально капли горючего. Вместо восьми часов расчетного времени пробыли в воздухе десять часов. Успешно отбомбившись по Берлину, возвратились на свой аэродром еще четыре самолета: майора Лисачева, капитана Сергея Асямова, старшего лейтенанта Чурилина и капитана Макаренко. Напрасно командир полка и его заместители, с воспаленными от бессонницы глазами, бросались каждый раз к зазвонившему телефону. Сведений об остальных экипажах пока не было. Что с ними случилось? Какие беды их постигли в этом небывалом полете? Ответить на эти вопросы никто не мог.
      Громадный корабль с одиннадцатью летчиками на борту - не иголка. Первой поступила весть от командира экипажа А. А. Курбана. Он успешно выполнил задание, но на обратный путь ему не хватило горючего, и он посадил машину в Красном Селе. В полете на его корабле несколько раз останавливались отдельные дизели. Чаще всего это случалось на большой высоте. Чтобы снова запустить их, приходилось снижаться до 3000 метров. Таких "остановок" было несколько. Каждая из них требовала дополнительного расхода горючего.
      Через несколько дней возвратился невредимым и корабль майора Угрюмова. Его постигла участь самолета А. А. Курбана - в полете останавливались дизели. Но горючее на нем кончилось уже в районе Великих Лук. Недалеко от места вынужденной посадки экипаж обнаружил базу МТС, где имелся тракторный керосин, пригодный для авиационных дизелей. А на самолете никаких заправочных емкостей, кроме обыкновенного ведра, не оказалось. На базе - тоже. Подрулив машину к МТС, члены экипажа двое суток носили ведром керосин из склада. Запасшись горючим, майор запустил дизели. Через некоторое время он и его товарищи предстали перед изумленными взорами однополчан. Здесь их считали уже погибшими.
      Восьмой экипаж, бомбивший Берлин, - Михаила Васильевича Водопьянова вынужден был посадить свой корабль по ту сторону фронта, не долетев до Пушкино около 200 километров. По лесам и болотам всем его членам удалось выбраться к своим.
      Девятый самолет - Панфилова - на обратном пути уклонился в сторону моря и был сбит над Финляндией зенитной артиллерией. Приземлив покалеченную машину в лесу недалеко от Хельсинок, мужественный экипаж вырыл окоп, вооружился снятыми с корабля пушками и пулеметами и занял оборону. В атаку на советских авиаторов бросился целый батальон вражеской внутренней охраны. Панфилов и его товарищи встретили фашистов огненным шквалом. Оставив убитых и раненых, те откатились на опушку леса.
      Потом их атаки следовали одна за другой. Но все они разбивались о железную стойкость наших воздушных богатырей.
      Четверо суток длился жестокий бой горсточки советских храбрецов с батальоном озверелых фашистов. И вот в живых остался только стрелок-радист. Он перебегал от пушки к пулемету, стремясь показать, что еще не один в окопе.
      Израсходован последний пулеметный патрон. Все ближе и ближе подползают финские солдаты. У нашего бойца в руке пистолет. Выстрел, другой... Стоп! Последний патрон?.. Дуло прижато к виску. Но... раздался холостой щелчок. В горячке боя стрелок-радист выпустил и заветную пулю...
      Враги сохранили жизнь уцелевшему защитнику советского воздушного корабля, совершившего легендарный полет к берегам Шпрее. Четыре года пробатрачил пленный радист в лесу у финского помещика, работая под бдительной охраной. От него, после нашей великой победы, мы и узнали трагедию экипажа Александра Панфилова.
      Но пожалуй, самая несчастливая судьба в этом полете выпала на долю Александра Николаевича Тягунина и его подчиненных. Когда они проходили над нашим последним пунктом береговой обороны, по ним открыли огонь свои же зенитки. Потом по небу заметались лучи прожекторов и невдалеке появились истребители И-16.
      Тщетно Тягунин раскачивал тяжелый самолет с крыла на крыло, а штурман капитан Васильев выпускал в воздух сигнальные ракеты, обозначавшие "я свой!". Приблизившись, истребители открыли стрельбу. Командир экипажа приказал дать предупредительную очередь из всех огневых точек корабля. Перед изумленными летчиками-истребителями вспыхнула огненная метель светящихся пуль и снарядов. Они отошли на почтительное расстояние. Но артиллерийский обстрел еще более усилился, окружил плотной стеной нагруженный бомбами корабль.
      Какая нелепость! Лететь бомбить глубокий тыл врага и быть сбитым своими зенитчиками. И нелепость совершилась... Снаряд зенитной пушки разорвался в крыле бомбардировщика. Как отрубленное гигантским топором, оно отвалилось, самолет загорелся. Неуправляемый корабль, подобно подстреленной птице, беспорядочно закувыркался к земле.
      Выбросившиеся на парашютах члены экипажа приземлились в лесу. Но в живых их вместе с Тягуниным осталось только шесть человек.
      - Чем же объяснить такое ужасное событие, граничащее с форменным преступлением? - спросил я у командира корабля, выслушав его рассказ уже много лет спустя.
      - Говорят, - ответил Тягунин, - один из военнослужащих, ведавших оповещением морских частей, оказался предателем. Он умышленно не сообщил зенитным частям и истребителям ПВО береговой обороны об ожидаемом пролете наших дальних бомбардировщиков. Атаковавшие нас истребители впервые видели такой силуэт воздушного корабля и приняли его за немецкий четырехмоторный "фокке-вульф"...
      Так закончился потрясающий по своей дерзости боевой налет на Берлин. Велики были потери, но и результаты поистине грандиозны. Удары по столице третьего рейха привели в замешательство не только немецко-фашистское командование.
       
      Глава пятнадцатая. Крылатый щит Москвы
      Густо залепленный разноцветными заплатами старенький трудяга У-2 благополучно дотянул до Чкаловского аэродрома.
      Когда я рулил к стоянке, на нижнее крыло самолета вскочил небольшого роста человек в летной форме.
      - Ты, Петр Михайлович? - послышался из темноты неожиданно знакомый голос. - Жив, голуба!
      Да ведь это полковник Бабкин! Работает теперь заместителем начальника института по летной части.
      Крепкие рукопожатия, дружеские похлопывания по плечу. По поведению Бабкина догадываюсь, что он ждал меня, что-то знает, а не говорит. Спрашиваю прямо:
      - Зачем вызвали? Не тяни за душу, знаешь ведь.
      - Конечно знаю. Есть приказ: тебя немедленно домой, к жене. И чтоб от нее - ни шагу. Понял? - Полковник И. П. Бабкин явно наигранно оглядывается и полушепотом заканчивает: - Что натворил-то, головушка бедовая? В Кремль вызывают, завтра же.
      - Зачем?
      - Амба, брат, больше ничего не знаю. И то, кажись, лишнее сболтнул. Но ведь для друга...
      ...Коротка июльская ночь. Уже пора ехать. Жена смотрит тревожно, а что я ей скажу? Даже куда еду сказать не могу. Тайна. Зачем? И сам не знаю.
      ...Кремль. Туда доставил меня Н. А. Булганин на своем автомобиле. При въезде никаких пропусков. А в комнате перед приемной И. В. Сталина неожиданный вопрос, видимо, дежурного генерал-лейтенанта:
      - Почему не сдали пистолет в бюро пропусков?
      Я объяснил, что прибыл в Кремль вместе с Н. А. Булганиным, на его машине. Но пистолет все-таки пришлось оставить у генерала.
      И. В. Сталин принял меня незамедлительно.
      - Садитесь, - указал он на стул рядом с собой, И усталым голосом добавил:
      - Ну, рассказывайте, как воевалось.
      Я коротко доложил о боевых действиях полка. Сказал и о теневых сторонах нашей авиации, о тяжелой обстановке, сложившейся на фронте к середине июля 1941 года.
      И. В. Сталин слушал внимательно, молча. Когда я закончил доклад, задумчиво, словно взвешивая слова, произнес:
      - Да... К сожалению, все эти ненормальности имеют место. Но мы принимаем меры... Что вы думаете делать дальше?
      - Как что? - растерялся я от такого вопроса. - Полк есть. Пополнимся материальной частью и будем драться, товарищ Сталин, до последнего.
      - Не надо до последнего, - услышал я в ответ. - Война только началась. Вы приобрели боевой опыт. Немцы собираются бомбить Москву. Надо защитить ее.
      - Как прикажете, товарищ Сталин! - Я, кажется, даже встал по стойке "смирно".
      - Не надо так говорить, - Сталин бросил на меня возмущенный взгляд. Приказать каждый дурак может. Через три дня немцы будут бомбить Москву.
      От такого заявления я оцепенел. А Сталин продолжал:
      - Лучше скажите, что вы лично думаете.
      - Надо принять все меры для защиты. Думаю, что я смог бы принести некоторую пользу.
      - Вот это уже другой разговор. Скажите, вам известно, кто непосредственно руководит обороной Москвы с воздуха?
      - Известно, товарищ Сталин. Командир истребительного авиакорпуса полковник Климов.
      - Кто такой Климов?
      - Хороший летчик. Надежный командир. Прошел все должностные ступени в авиации,
      - А сколько у него полков?
      - Кажется, около тридцати.
      - Вот-вот. А сколько заместителей?
      - Командиру авиакорпуса по штату положен один,- отвечаю. А сам не пойму, куда клонит Иосиф Виссарионович. Но клонит, конечно, не зря.
      - Так как же может один, даже хороший командир, управлять тридцатью подчиненными командирами? Со времен Римской империи известно, что один человек может плодотворно управлять не более чем пятью подчиненными. Есть у вас карта?
      Я вынул из планшета десятикилометровку, масштабную линейку и цветной карандаш.
      В дверях появился генерал, встречавший меня в приемной.
      - Вызовите немедленно Жигарева, - приказал И. В. Сталин.
      Генерал сразу же вышел. Пока я раскладывал карту, ориентировал ее, разглаживал складки, вошел генерал-полковник авиации П. Ф. Жигарев. Поздоровавшись с ним, И. В. Сталин провел на моей карте через центр Москвы две пересекающиеся прямые. Одна шла от Калинина, другая от Спас-Деменска.
      - Так вот, - сказал он. - Создадим четыре сектора обороны Москвы с воздуха: западный, восточный, северный и южный. Начальники секторов станут одновременно заместителями командира авиакорпуса. Западный возглавит подполковник Стефановский, северный - нынешний заместитель командира авиакорпуса. Начальников южного и восточного секторов назначьте сами, взглянул он на Жигарева, - проект приказа представьте мне сегодня, в двадцать два часа... Отличившихся в боях летчиков вашего полка, товарищ Стефановский, представьте к награждению орденами. Всего хорошего!..
      Жигарев и я ушли от И. В. Сталина озабоченными.
      - Кого же поставить на восточный и южный сектора, как думаете? - тихо спросил генерал-полковник.
      Вопрос не простой. Да и вообще, какое я имею право рекомендовать кого-либо. Ведь речь идет не об испытании нового самолета, а об обороне Москвы... Называю известных мне полковника Н. К. Трифонова и майора М. Н. Якушина. Отличные летчики, опытные командиры. Якушин воевал в Испании.
      * * *
      6-й истребительный авиационный корпус ПВО, защищавший московское небо, фактически представлял собой воздушную армию, а только что образованные секторы приравнивались к авиакорпусам. В наш, западный, например, иногда входило от восьми до одиннадцати авиаполков. Управлять таким громоздким хозяйством было весьма не просто. Штаба мы не имели, подчиненные нам полки не объединялись в дивизии, которые, как известно, располагают управленческим аппаратом.
      Тем не менее авиация ПВО Москвы успешно справилась с задачей, поставленной перед нею партией и правительством. Военно-воздушные силы фашистской Германий не раз пытались нанести бомбовые удары по советской столице. На Москву налетали группы бомбардировщиков, насчитывающие от 50 до 300 боевых машин. И лишь отдельным из них иногда удавалось прорваться к цели, беспорядочно сбросить бомбовый груз. Даже в те дни, когда линия фронта приближалась к Москве на 25- 50 километров, враг не смог осуществить ни одного успешного группового воздушного налета. Однажды гитлеровцы, рассчитывая на близость цели, попытались провести бомбардировку нашей столицы днем, но и эта их затея с треском провалилась. Наша противовоздушная оборона не пропустила к Москве фашистских стервятников.
      А между тем наша дальняя бомбардировочная авиация в августе 1941 года, преодолев расстояние около 2700 километров, нанесла очень чувствительный удар по фашистскому логову - Берлину.
      Итак, в состав западного сектора авиации ПВО Москвы, по данным на 3 августа, входило одиннадцать полков. 11 иап, которым командовал подполковник Григорий Алексеевич Когрушев, был оснащен самолетами Як-1, он базировался возле железнодорожной станции Кубинка. На этом аэродроме стоял затем и 67 иап, имевший на вооружении английские истребители "харрикейн". Командовал им майор Леонид Шолохов.
      Полк майора Ивана Петровича Лысенко - 12 иап - летал на самолетах Як-1 с аэродрома Ватулино, близ Можайска. Здесь находился и 562 иап, имевший на вооружении такие же истребители. Его возглавлял майор Алексей Иванович Негода. Однотипным 35 иап, располагавшимся в Химках, командовал капитан Михаил Федорович Куреш.
      В Алферово дислоцировался 120 иап, оснащенный маневренными самолетами И-153 "чайка". Его командир майор Александр Степанович Писанко был одним из храбрейших летчиков. Капитан Сергей Алексеевич Барабанов возглавлял 121 иап, вооруженный устаревшими самолетами И-16. Полк располагался в Чертаново.
      В Тушино находился 233 иап майора Константина Мефодьевича Кузьменко, летавший на новеньких МиГ-3. Этими же самолетами был оснащен и 34 иап майора Леонида Григорьевича Рыбкина. Он дислоцировался на южной границе теперь широко известного Внуковского аэродрома. 564 иап возглавлял капитан Иван Васильевич Щербаков. Полк имел самолеты ЛаГГ-3, базировался в районе Малоярославца, затем в Филях. На аэродроме НИИ в расположении восточного сектора ПВО Москвы, находился 125 иап, которым командовал майор Василий Михайлович Найденко. Полк летал на американских самолетах "Кертис" Р-40, сначала типа "Томагаук", затем "Китти-Хаук".
      Знакомиться с полками пришлось в спешном порядке. Радовало, что все они оказались слетанными, укомплектованными хорошими кадрами. Летчики уже имели боевой опыт и, что самое главное, горели одним стремлением: ни при каких обстоятельствах не пропустить к родной Москве воздушного врага. Ради безопасности родной столицы люди были готовы на любые испытания, на самопожертвование.
      Центральным аэродромом западного сектора являлся Кубинский. Через трое суток, как и предупреждал И. В. Сталин, ночью по радио объявили:
      - Со стороны Вязьмы к Москве приближается гул авиационных моторов.
      Почти тут же поступил приказ командира корпуса атаковать самолеты врага. Дружно взревели моторы. Истребители взмыли в ночное московское небо. Не выдержал и я - полетел вместе с полком Коргушева.
      Нервно мечутся кинжалы прожекторов. Ночную темень полосуют огненные трассы зенитных пушек и пулеметов.
      Полк врезался в боевые порядки вражеских бомбардировщиков. Один из них уже запылал. За ним - второй.
      Куда ни гляну - вокруг меня только свои. Прикрывать решили, что ли? А трассы зенитчиков убегают все дальше на запад. Где-то далеко над пригородом взметнулись огненные фонтаны. Знать, фашисты спешно избавляются от бомбового груза, не прорвались, удирают...
      Разворачиваемся назад и мы. Досадно! Мне так и не удалось встретиться в эту ночь с фашистом. Но другим повезло: сам видел, как вспыхивали вражеские машины и, объятые пламенем, сыпались на землю.
      На следующее утро стали поступать сведения о найденных останках фашистских самолетов - "хейнкелей", "юнкерсов", "дорнье". Наши истребители превратили их в металлолом. В ту первую боевую ночь авиация ПВО одержала в московском небе более сорока побед. Только в зоне ПВО было найдено двадцать две сбитых вражеских машины. Потом наземные части сообщили, что, не долетая линии фронта, упало пятнадцать самолетов противника. Спустя некоторое время поступило донесение от партизан - в тылу врага разбилось три покалеченных немецких бомбардировщика. А сколько поврежденных немецких самолетов еле дотянуло до своих аэродромов!
      Дорогой ценой заплатили фашисты за попытку "прогуляться над Арбатом", но от своих кровавых намерений не отказались. Слишком привыкли выкормыши Геринга к легким победам на Западе, там они безнаказанно превращали в руины европейские города.
      С каждым налетом фашисты несли все более ощутимые потери. Защитники столичного неба сбили с них былую самоуверенность и наглость. Вражеские летчики становились все осторожнее. Если вначале они ходили на Москву на высоте не более трех тысяч метров, то спустя один - два месяца стали уже забираться на предельный потолок для своих самолетов - на 7000-9000 тысяч метров.
      Но враг был все еще силен. В октябре 1941 года, прорвав в нескольких местах нашу оборону, его механизированные части снова начали продвигаться к советской столице.
      * * *
      Советское Верховное Главнокомандование приказало шестому авиакорпусу ПВО выделить самолеты для участия в ликвидации вражеского прорыва в районе города Белый. Мы образовали специальную авиагруппу. В нее вошли: авиаполк двухмоторных Пе-3, имевших мощное пулеметно-пушечное и бомбовое вооружение; полк истребителей И-153, оснащенных кроме обычного оружия восемью 75-миллиметровыми реактивными снарядами; полк самолетов И-16, имевших пушки и частично реактивные снаряды; две эскадрильи самолетов МиГ-3. Всего в группе насчитывалось около ста машин. Ее командиром назначили меня.
      Самолеты находились на четырех аэродромах: Чкаловском, Алферовском, Сычевском и Ржевском. После взлета они должны были собраться над Сычевкой и на восходе солнца нанести массированный удар по войскам противника западнее города Белый. После выполнения задания всей группе, кроме полка Пе-3, надлежало сесть на Ржевском аэродроме для подготовки к повторному вылету...
      Ясное осеннее утро. Погодка как по заказу.
      С группой "мигов" взлетаю с Ржевского аэродрома. Берем курс на юг, правее Сычевки. Где-то слева от нас находится передовая площадка полка самолетов И-16, возглавляемого капитаном Ампилоговым. Отлично замаскировались, сколько ни напрягал зрение, обнаружить не смог.
      На запад проплыли самолеты Пе-3. Сверху над ними идут истребители прикрытия И-16. Вдали собрался сорокасамолетный авиаполк лихого бородатого майора Писанко.
      Можно и нам разворачиваться на боевой курс. Замечательная вначале горизонтальная видимость при подходе к линии фронта сильно ухудшилась. На земле идет яростная артиллерийская перестрелка. Горят деревни.
      Первыми атаковали вражескую пехоту двухмоторные Пе-3, обрушивая на нее серии стокилограммовых бомб. За ними плотными звеньями стали пикировать "чайки", И-16 и "миги", выпуская огнехвостые реактивные снаряды.
      Одновременно идут упорные воздушные бои. Падают на землю наши и вражеские самолеты. Внизу там и сям белеют парашюты. Это летчики сбитых машин.
      Все. Первая часть задачи выполнена. Вокруг море огня и дыма. Полки собираются в группы и берут курс на Ржев. Вдали, сливаясь с горизонтом, показался город Сычевка. Оттуда на высоте тысячи метров спокойно идут мне навстречу два вражеских бомбардировщика До-215. Судя по всему, они уже отбомбились, летят налегке. Но нет, не видать вам своего аэродрома! Двигатель на форсаж, боевой разворот. После второй атаки немецкая машина, раскрашенная под цвет пустыни, пошла на снижение, оставляя за собой шлейф густого дыма. Хорошо!
      А где другой "дорнье"? Ого, уже километрах в десяти, улепетывает, даже не попытался помочь своему ведомому. Вояка...
      Расстояние между нашими машинами быстро сокращается. Догоняю. Открыл огонь из всех трех пулеметов. Левый мотор До-215 выбросил клуб дыма, бомбардировщик, подобно змее, заюлил из стороны в сторону.
      Теперь ручку от себя. Но самолет, приобретший на пикировании огромную скорость, продолжает сближаться с горящим немецким бомбардировщиком. Десять... пять... один метр! Невольный и бессмысленный таран?! Страшная отрицательная перегрузка. Вот-вот выбросит меня из кабины. Всем телом жму на ручку, от себя ее, от себя! В предчувствии удара даже зажмурил глаза.
      Столкновения не последовало. Почему "миг" не сразу послушался рулей? Из-за большой скорости возникла огромная сила инерции? Может быть, и так. Во всяком случае, есть над чем поразмыслить летчику-испытателю. А пока надо вывести из глубокого пикирования свою "свихнувшуюся" машину. Перешел в горизонтальный полет, сориентировался. Мотор начал давать перебои. Сигнализирует - бензин в основных баках выработан. Его осталось на десять, максимум пятнадцать минут. А до аэродрома лететь не менее двадцати...
      Свалиться в лесу или сесть на вынужденную после успешно проведенной сложной воздушной операции и двух побед в воздухе... А ведь предстоит организовать еще один групповой вылет.
      Вспоминаю, где-то поблизости Сычевка. А там - посадочная площадка. Во что бы то ни стало разыскать ее! Никаких признаков посадочной площадки сверху невозможно заметить. Маскировка, прямо скажем, завидная. Значит, придется идти на вынужденную. Бензин кончается. Внизу большое и, кажется, ровное поле. Шасси на выпуск. Закрылки тоже. Посадка. Томительные секунды ожидания капота. Но нет, самолет благополучно закончил пробег.
      Рулю к опушке леса, выключаю мотор. Что же дальше?
      И тут, осторожно раздвинув кусты, показались две головы в темно-синих пилотках.
      - Сычевская площадка? - спрашиваю.
      - Так точно, сычевская. А вы кто? Сообщаю. Приказываю найти инженера. Он оказался неподалеку.
      - Можно срочно заправиться у вас бензином, боеприпасами, воздухом?
      - Бензином и боеприпасами - да, - отвечает инженер, - а воздухом... придется ждать часа три, пока ПАРМ сделает переходник от нашей воздушной трубки к вашему "мигу".
      Переходник... Когда еще летчики-испытатели говорили конструкторам о необходимости унификации подобных вещей на всех самолетах... Говорили. Требовать надо было. Эх...
      - Связь с Москвой или Ржевом есть? - интересуюсь.
      - Связи пока никакой нет, - последовал ответ. - Площадка подготовлена недавно.
      - Ну что ж, готовьте самолет как можно быстрее. Кончите - разбудите.
      Улегся в тени молодого березняка и мгновенно уснул. Нервное напряжение дало о себе знать.
      В Ржев прилетел часа в два дня. И сразу - к телефону. Докладываю командиру авиакорпуса: возвратился о боевого задания, сбил один "дорнье" и серьезно повредил второй, вынужден был сесть на полевой аэродром Сычевка - не хватило горючего.
      В ответ слышу недоумевающий голос полковника Климова:
      - Это кто говорит? Кто?
      - Ваш заместитель полковник Стефановский.
      - Ты?! Мне же доложили, что тебя... это, ну... сбили и ты приземлился с парашютом по ту сторону фронта. Я так и доложил по команде. За твое личное участие в боевой операции меня крепенько отстегали... Ну, смотри у меня! Командир уже явно разозлился. - Если еще раз полетишь без разрешения, голову оторву!
      Мне нечего было ответить, и я молча положил трубку. Эх, Иван Дмитриевич... Когда-то вместе начинали летную службу, вместе поступали в военно-теоретическую школу ВВС. Затем совместная учеба в летной школе. Годы работы летчиками-испытателями. И на тебе - "голову оторву"! А может, и прав комкор-то? Отчасти, пожалуй, да. Не следовало бросаться на пару "дорнье", да еще одному. Не стерпел вот. Но в том, что полетел с группой, моей вины нет. Убежден: авиационный командир должен быть всегда, в воздухе, если половина и более его подчиненных выполняют боевое задание.
      Ладно, о месте командира в бою еще поговорим. Сейчас нужно интенсивно готовить второй вылет. Время бежит невероятно быстро. К тому же Ржевский аэродром не приспособлен для обслуживания такой большой группы разнотипных самолетов.
      К вечеру все-таки все части соединения были готовы к очередному вылету. Командиром сводной группы назначил майора Писанко. "
      Как-то пройдет боевой вылет без меня?" - размышляю, следя за последним взлетающим звеном "мигов". Нет, все-таки командир должен быть в воздухе сам! Прыгаю в кабину, запускаю мотор и прямо с капонира иду на взлет...
      Линия фронта за день вплотную приблизилась к городу Белый. Наземные части с беззаветным героизмом защищают небольшой, малоизвестный городок, стоящий на дальних подступах к Москве. Все сильнее давит на нашу обессилевшую, истекающую кровью пехоту вражеская механизированная лавина.
      На западе в лучах заходящего солнца засверкали многочисленные черточки вражеских самолетов. Куда они держат путь? Заметят ли они нас? Воздушный бой в данной обстановке крайне нежелателен. Он может серьезно помешать выполнению основной задачи. "
      Чайки" уже начали штурмовку вражеской колонны. За ними ринулись остальные. Летящее со мной звено прикрытия штурмующей группы начало плавный разворот вправо. Ввожу "миг" в левый вираж. Хочу лучше осмотреть чуть было не забытую восточную полусферу. На выходе встречаюсь со своим звеном. Обстановка в воздухе усложняется. Слева от меня, почти на одной высоте и несколько впереди - не более полукилометра, - в кильватерном строю летят шесть новейших немецких истребителей Ме-109Ф. В трехстах метрах сзади первой группы и чуть ниже в точно таком же строю идет еще одна группа из шести "мессеров".
      Мой "миг", сделав разворот на девяносто градусов, оказался между двумя немецкими группами. Один против двенадцати? Атаковать, немедленно атаковать, захватить инициативу. Только это даст время подоспеть нашим. Цель - вон тот "мессер", идущий в хвосте первой шестерки. Форсаж! Обе руки на гашетке пулеметов. Огонь. Трассы пуль уткнулись в крылья и фюзеляж вражеского истребителя. Сбил!
      В следующий же момент закипел воздушный бой, напряженный, беспощадный. "Мессеры" не выдержали, россыпью устремились в свой тыл. Осеннее солнце, скрывающееся за горизонтом, заставило и нас подумать о предстоящей посадке.
      При уточнении результатов вылета оказалось: мы потеряли два самолета, причем один из них был сбит во время штурмовки, одержали победу над тремя "мессершмиттами". А самое главное - успешно проштурмовали вражеские войска.
      * * *
      В начале зимы очень тяжелого для нас 1941 года фронт вплотную приблизился к столице. Эвакуировались в глубокий тыл советские учреждения и оборонные заводы. Основные улицы города ощетинились стальными "ежами", сваренными из железнодорожных рельсов. В окнах первых этажей появились штабеля мешков с песком. Грозно выглядывали из-за укрытий стволы противотанковых орудий. На бульварах кольца "А" разместились танковые резервы.
      Столица превратилась в типичный фронтовой город, готовый к самым беспощадным уличным боям.
      Авиация ПВО оставила свои передовые аэродромы: Спас-Деменск, Юхнов, Ржев, Калинин, Клин, Алферово, Чертаново, Вязьму, Ватулино, Кубинку и другие. Последний, окруженный с трех сторон противником, постоянно подвергался воздействию немецкого минометного огня. Несмотря на это, мы сохранили здесь свой наблюдательный пост, имевший прямую телефонную связь с Центральным командным пунктом ПВО Москвы. В дальнейшей обороне столицы с воздуха этот маленький пост сыграл немаловажную роль.
      Передовыми аэродромами западного сектора ПВО стали Внуково, Фили, Тушино, Химки и Центральный имени М. В. Фрунзе. Там, уплотнившись до предела, разместились поредевшие в непрерывных воздушных боях наши истребительные авиационные полки.
      И вот когда извилистая линия фронта наиболее близко подошла к советской столице, немецко-фашистское командование, не добившись успеха в ночных налетах, решило днем нанести по Москве массированный бомбовый удар. Пренебрегая элементарными тактическими приемами, вражеские бомбардировщики большими группами на малой высоте ринулись на восток, вдоль Можайского шоссе. Противник, несомненно, был уверен, что короткое расстояние от фронта до целей бомбометания (местами менее 50 километров) практически не позволит советской авиации своевременно поднять истребителей противовоздушной обороны.
      Наш наблюдательный пункт в Кубинке сразу сигнализировал о появлении больших групп бомбардировщиков противника. Самолеты, находившиеся в готовности номер один, немедленно поднялись навстречу врагу. Следом за ними с небольшими промежутками взлетели летчики, бывшие в готовности номер два и три. Аэродромы опустели в считанные минуты. Около шестисот истребителей 6-го авиакорпуса "миги", "яки", "лагги", И-16, И-153, "харрикейны", "китти-хауки", "томагауки", Пе-3 - перерезали курс вражеской армаде. Разгорелся беспримерный по своим масштабам и ожесточенности воздушный бой. Ураганный огонь открыла по противнику зенитная артиллерия.
      Я нахожусь в просторном укрытом подземелье - командном пункте обороны Москвы. Здесь кроме непосредственных руководителей собралось много совсем сейчас ненужных должностных лиц. Командир арткорпуса генерал Даниил Арсентьевич Журавлев то и дело передает своим зенитным частям:
      - По-плот-ней огонь!
      Полковник Климов, внимательно следивший за сообщениями о ходе воздушного боя, вдруг бросает мне:
      - У тебя еще есть готовые самолеты?
      Солнце уже склонялось к закату. Конечно, часть самолетов И-153 вернулась на свои аэродромы, но в полках имеется летный состав, не летавший ночью. Так и докладываю комкору.
      - Выпускай немедленно в бой все готовые к вылету самолеты! - распоряжается он. - Прикажи, кто не уверен в ночной посадке, тот после боя пусть покидает самолет на парашюте. Действуй, Михалыч.
      Эскадрильи "чаек" снова поднялись в воздух.
      Потери немцев росли, но они лезли и лезли. Гибли и наши герои истребители. Враг не ожидал такого ожесточенного сопротивления. Тяжелые немецкие бомбы кромсали подмосковные леса, пустые поля. Наступившие сумерки, близость переднего края, почти пустые баки и полностью расстрелянные боекомплекты у советских истребителей - все это, вместе взятое, спасло от гибели немало неприятельских машин и летчиков.
      Единственная попытка немцев совершить дневной налет на Москву потерпела полный крах. Гитлеровское командование оставило свою бредовую идею разрушить советскую столицу с воздуха.
      Вскоре после этого воздушного сражения истребителями ПВО был сбит Ю-88, проводивший с большой высоты фотографирование наших наземных войск. Летчик спустился на парашюте и был взят в плен. На вопрос, почему прекратились налеты на Москву, он отвечал: "На Москву летать невозможно. Немецкая авиация понесла здесь колоссальные потери. У вас неприступная противовоздушная оборона..."
      * * *
      Решающие события, конечно, развертывались на наземном театре военных действий. Авиацию ПВО стали все чаще бросать на прикрытие наших общевойсковых резервов, штурмовку вражеских войск, охрану с воздуха окруженных немцами кавалерийских частей.
      Руководство одной из таких операций командование корпуса опять поручило мне. Предстояло одновременно прикрыть с воздуха высадку на станции Ряжск ста пяти воинских эшелонов 61-й резервной армии генерал-полковника М. М. Попова и патрулировать вдоль железнодорожного полотна на участке Кораблино - Ряжск Богоявленск. Для проведения операции выделялись полк "мигов" и два полка "яков".
      Прилетели на аэродром юго-западнее города Ряжск. Распределяю места для стоянок полков. К моему "мигу" подкатывает легковая машина "эмка". Шофер лихо докладывает:
      - Начальник гарнизона генерал-лейтенант авиации Кравченко просит вас прибыть к нему на командный пункт.
      Григорий Пантелеевич Кравченко - в прошлом летчик-испытатель НИИ ВВС из подразделения Томаса Сузи. Он находился в числе добровольцев в Китае, затем опять испытывал самолеты в НИИ, уже в моем подразделении. Потом жаркие бои с японскими самураями на реке Халхин-Гол сделали его нашим национальным героем.
      Ознакомившись с моей задачей, генерал остался весьма доволен новым соседством. Сам он командовал сильно потрепанной в боях штурмовой дивизией Ил-2 и нуждался в прикрытии аэродрома от воздушных налетов.
      - Обстановка здесь весьма неутешительная, - говорил генерал. - Немцы обошли Тулу с юго-востока и двигаются на Каширу. Так-то, Петр Михайлович.
      Так не так, а задачу выполнять надо. Истребители приступили к работе немедленно, полки тщательно охраняли железнодорожные пути. Наши соседи на своих Ил-2 упорно штурмовали передний край противника и его ближние тылы.
      Кравченко уже не так, как прежде, опасался за свой аэродром. В светлое время мы надежно прикрывали его. Ночами же положение обоих авиасоединений становилось весьма незавидным. Если бы гитлеровцы попытались продвинуться немного на восток, туго бы нам пришлось, до крайности туго.
      Так продолжалось неделю, пока на командный пункт не явился пожилой моряк. Он доложил начальнику гарнизона:
      - Товарищ генерал, Уссурийская бригада прибыла для прикрытия железнодорожного узла. - И представился: - Полковник Молев.
      От такого известия можно и в пляс пуститься! Шутка ли - целая бригада. Да и какая бригада! Она имела кадровый морской командный состав, рядовые - сплошь сибиряки. Уже через два дня они доставили первых пленных, трофейные бронемашины и мотоциклы. Не имея противотанкового вооружения, герои-пехотинцы в декабрьский тридцатиградусный мороз дружно бросались в атаки, улучив удобный момент, бесстрашно захватывали вражеские бронеавтомобили.
      - Фриц, сдавайся, а то капут! - обычно кричали они при этом.
      И фрицы, видя бессмысленность сопротивления, сдавались.
      В дальнейшем Уссурийская бригада была переброшена на волоколамское направление, где показала истинные образцы храбрости и массового героизма. Сам полковник Молев, ведя в наступление своих подчиненных, пал смертью храбрых, но его соединение, понеся тяжелые потери, все же захватило намеченные рубежи.
      Вслед за бригадой Молева начали прибывать и эшелоны резервной армии. Истребители ПВО полностью обеспечили безопасность выгрузки войск.
      Поставленные перед авиагруппой задачи были выполнены. Мы расстались с Григорием Пантелеевичем, но теперь уже навсегда. 23 февраля 1943 года он погиб в жесточайшем неравном бою... Урна с прахом дважды Героя Советского Союза, депутата Верховного Совета СССР генерал-лейтенанта авиации Кравченко замурована в Кремлевской стене.
      * * *
      Первое крупное с начала войны наступление советских войск под Москвой началось. Миф о непобедимости немецких войск стал развенчиваться в глубоких снегах Подмосковья зимой 1941/42 г. Дрогнули хваленые немецкие дивизии, оставляя на наших заснеженных полях мерзлые трупы, изуродованную технику и... огромные соломенные "галоши". Немецкая армия на Московском театре повсеместно отступает!
      На сорок втором километре большой проселочной дороги, идущей из города Клин в юго-западном направлении, есть деревня Теряево. Пересекаемая рекой Большая Сестра, она широко раскинулась вдоль большака. Справа, несколько выше деревни, в Большую Сестру впадает ее приток. Тут - высокие деревянные мосты. По ним движутся автоколонны немецких частей, оставивших под натиском наших войск город Клин. Летчики 6-го авиакорпуса ПВО, прикрывавшие наступление соединений Красной Армии, обнаружили скопление противника и немедленно сообщили об этом на центральный командный пункт противовоздушной обороны Москвы. Тут же докладываю данные разведки командующему ВВС генерал-полковнику авиации П. Ф. Жигареву. Спустя несколько минут он сам вызывает меня по телефону:
      - У Западного фронта сейчас нет никакого авиарезерва. Нанести удар по колоннам противника поручается вам.
      К этому времени уже стало известно - в автоколонне около пятисот машин. Голова ее приближается к населенному пункту Теряево. В воздух срочно поднимается авиаполк двухмоторных истребителей Пе-3. Летчики сбрасывают бомбовый груз на оба моста, из пушек и пулеметов обстреливают отступающего врага.
      Отступающего! Начал пятиться немец. Блицкриг лопнул окончательно. Мы наступаем! Нам еще много и долго наступать. Но ведь первый шаг самый трудный. И самый радостный.
      Вслед за Пе-3 на цель направляются полки пушечных истребителей, за ними имеющие реактивное вооружение. Не даем противнику ни минуты передышки. Работаем "колесом": полки сменяют в воздухе друг друга. Глубокие снега не позволяют неприятелю сколько-нибудь существенно рассредоточить части, попавшие под авиаштурмовку. И мы громим их с ожесточением, непрерывно, вплоть дотемна.
      Вечером на центральный командный пункт привозят фотоснимок. Сравниваем его с тем, что получили утром. Отлично поработали соколы! Вместо грозной колонны, отходившей утром в таком образцовом, чисто немецком порядке, - повсюду искореженные бронемашины, изувеченные пушки, сгоревшие автомобили. И трупы. Их много. На снимке они видны хорошо. Снимок сделан с малой высоты над Теряевом.
      Итак, советские войска продвигаются на запад. Приободрились наши люди, повеселели. Боевое напряжение отнюдь не снизилось, но как посветлели лица! 6-й авиакорпус по-прежнему зорко оберегает столичное небо. Вместе с тем его полки все чаще привлекаются к обеспечению боевых действий наземных войск. Приходится сразу решать по нескольку совершенно разнохарактерных задач. А усталости как-то не чувствуется. Иногда неожиданно ловлю себя: стал мурлыкать что-то, так это - полушепотом.
      За этим явно не командирским занятием и застал меня почтальон:
      - Поете, товарищ полковник? Фронтовики, говорят, в таких случаях пляшут, протягивает треугольничек - письмо.
      - Мне?
      - Так точно, вам.
      И верно мне. Читаю: полевая почта... Шокун... Уж не галлюцинация ли? Шокун - командир эскадрильи 34 иап погиб смертью храбрых на глазах у своих летчиков. Хорошо, во всех деталях помню, как это случилось.
      Во время очередного дежурства на центральном командном пункте обороны я получил приказ командования ВВС: произвести воздушную разведку лесного массива на волоколамском направлении. Там, по донесениям армейских разведчиков, сосредоточилась хорошо замаскированная крупная механизированная часть противника.
      Разведка для летчиков ПВО стала уже обычным делом. Отдал распоряжение командиру 34-го авиаполка - выслать в указанный район звено "мигов".
      Звено "мигов" слетало в указанный район. Капитан Алексей Николаевич Шокун, оставшийся на командном пункте за командира полка, доложил:
      - Противник не обнаружен.
      - Что? Не может быть! Сведения поступали с разных направлений. Наверное, пронеслись над лесом и курс на сто восемьдесят? Сейчас же повторить вылет. И чтобы звено повел настоящий командир. Понятно?
      - Так точно, понятно, - капитан несколько помедлил, видать, прикидывал, кого послать, потом произнес: - Разрешите мне лично возглавить разведку?
      - Разрешаю, - крайне необходимо иметь эти сведения.
      Шокун человек надежный. Мы с ним уже не раз вместе, крыло к крылу участвовали в воздушных боях. Я знал, что он выполнит задачу.
      Прошло пятьдесят долгих минут. Меня подозвали к телефону. Докладывал командир 34-го авиаполка майор Н. А. Александров, недавно сменивший на этом посту майора Рыбкина:
      - Механизированная группа немцев в указанном районе обнаружена. Капитан Шокун с боевого задания не вернулся.
      - Как не вернулся?
      Николай Александрович рассказал: самолет Шокуна, обстреливавшего немцев с пикирования, врезался в землю, объятый еще в воздухе пламенем. Два других истребителя получили повреждения.
      Погиб капитан Шокун, лучший командир эскадрильи 34-го... Погоревали. Помянули. Исключили из списков части... Война уносила много одаренных молодых летчиков. Почти каждые два-три месяца в частях сектора летный состав обновлялся процентов на девяносто. Атмосфера под Москвой продолжала накаляться.
      Как бы там ни было, а от капитана Шокуна действительно пришло письмо из прифронтового госпиталя. "Скоро поправлюсь, товарищ командир, - писал он, приеду в полк и все подробно доложу".
      Примерно через месяц мне позвонил командир 34 иап:
      - В часть прибыл капитан Шокун. Просит разрешения явиться к вам.
      - Сейчас приеду сам, - отвечаю. В гибели Шокуна, тьфу ты, мнимой конечно гибели, я считал повинным и себя. А он - жив-живехонек!
      Как радостна была встреча. Шокун все тот же - боевой, подтянутый, с этакими бесенятами в глазах. Вот только на левой руке осталось всего два пальца - большой и указательный. "
      Воскресший из мертвых" капитан рассказал.
      Лесной массив не подавал никаких признаков нахождения в нем неприятельских войск вообще, не то что механизированных. Ни одного дымка не поднималось над верхушками деревьев, хотя погода стояла довольно холодная. Может, и в самом деле лес пустой, - подумалось Шокуну. Но он отогнал эту соблазнительную мысль: донесения наземной разведки поступали ведь из разных мест. Нет, фрицы просто притаились. И капитан пошел па хитрость. Сделав вид, что разыскал в лесу что-то важное, он набрал высоту, перевел звено в крутое пикирование, приказал открыть сосредоточенный огонь по опушке леса. Противник ответил ураганной зенитной стрельбой. Один из снарядов разорвался за мотором истребителя комэска. Самолет сразу загорелся. Летчик потерял сознание...
      Очнулся Шокун в крестьянских санях, весь залитый кровью. Рядом сидел немецкий автоматчик.
      Потом его бросили в холодный барак к военнопленным. Ночью пленный санитар наспех сделал ему перевязку. Он же забрал документы для уничтожения. Петлиц на гимнастерке у Шокуна не оказалось. Утром гитлеровцы, прибывшие для допроса, не могли определить его воинское звание. Сам же он сказался рядовым летчиком, призванным из Гражданского воздушного флота. Видя тяжелое состояние нового пленного (у него девятнадцать ран), фашисты оставили его в покое.
      Сколько дней и ночей провалялся капитан с гноящимися ранами, без всякой медицинской помощи, он не знал.
      Только с каждым днем все яснее слышал гул приближающейся артиллерийской канонады. А однажды в барак ворвались разъяренные фашисты. Они объявили - все должны немедленно выходить на улицу. Затем в барак вбежали автоматчики и стали расстреливать тяжелораненых, ослабевших от истощения. Немецкий солдат пустил несколько коротких автоматных очередей в угол, где притаился Шокун. Смерть и на этот раз пощадила капитана.
      Вскоре послышалось русское победное "ура" и в барак вбежали советские автоматчики...
      - Есть кто живой? - спросил один из них.
      Капитан Шокун в ответ только еле слышно простонал.
      - Потом госпиталь. Теперь вот в части, - закончил свою страшную исповедь комэска. Чувствовалось, недоговаривает человек чего-то. Я поймал его тревожный взгляд, и он, склоня голову, произнес: - Почему же мне выразили недоверие? Ведь меня не допускают к летной работе, хотят демобилизовать, товарищ полковник. Да разве я виноват, что меня не расстреляли фашисты?
      По суровому лицу этого мужественного, волевого человека потекли слезы. Я, как мог, попытался успокоить капитана, обещая помочь...
      - Вот только где тебя пристроить, - я взглядом указал на его искалеченную руку, - она не позволит летать.
      - Нет! - горячо возразил летчик. - Позволит. Вот попробуйте. - И он сжал кольцом два пальца левой руки.
      Разжать их оказалось не так-то просто. Он их целыми днями упражнял.
      Шокун не потерял и летной квалификации. Я сам проверил его технику пилотирования на двухместном истребителе УТИ-4.
      Полковник Климов хорошо знал Шокуна. Он согласился с моим предложением, посоветовав повысить капитана в занимаемой должности. На следующий день я отдал приказ о назначении Шокуна заместителем командира 34 иап по летной части. На такое своеволие кое-где посмотрели косо. Но мы с командиром авиакорпуса настояли на своем. Шокун прошел всю войну. После нее, будучи полковником, командовал истребительным авиаполком...
      Однако я здорово отвлекся.
      Начало 1942 года, а вернее решительное наступление Красной Армии, принесло Москве серьезное облегчение. Враг был отброшен из Подмосковья на значительное расстояние. Начали постепенно возвращаться из эвакуации некоторые правительственные учреждения. Все реже слышался выворачивавший душу пронзительный вой сирен воздушной тревоги. Фашистское командование окончательно отказалось от массированных бомбовых ударов по Москве. Но одиночные бомбардировщики врага то тут, то там норовили прорваться к нашей столице. О расформировании 6-го авиакорпуса ПВО еще не могло быть и речи. Непосредственной, так сказать, чисто истребительской работы у нас стало заметно меньше. Зато неуклонно возрастало число и разнообразие боевых задач "по совместительству".
      Почему-то полковник Климов чаще всего поручал выполнение этих задач мне. Товарищи даже шутили: "Стефановский? Кто это? А, да это же замкомкора по военным делам..."
      - Вот черти, непосредственная противовоздушная оборона перестала для них уже быть военным делом, - смеялся Иван Дмитриевич, услышав от кого-то, что его заместители в шутку распределили свои обязанности - кто по внешним сношениям, кто по внутренним делам, а кто по хозяйственным вопросам.
      И верно, давая нам, начальникам секторов, те или иные поручения, Климов обычно придерживался определенной системы: меня, к примеру, неизменно посылал организовать боевые операции в помощь наземным войскам.
      Так было и на этот раз. Поступил приказ: непрерывным патрулированием прикрыть с воздуха кавалерийскую группу генерал-полковника Белова, продвижению которой мешает авиация противника. Район действий - квадраты такие-то, карта... и так далее, как во всяком приказе. Ставя задачу, Иван Дмитриевич в заключение сказал:
      - Знаешь, "мессера" там гоняются буквально за каждым всадником. Так что, Михалыч, гляди в оба.
      Мне выделили сводную авиадивизию: два полка на "яках" и один на И-16, часть из которых имела пушечное вооружение. Местом базирования стал только что освобожденный аэродром в Калуге.
      Ну и аэродромчик это был!.. Саперы успели разминировать только взлетно-посадочную полосу. Ширина ее - сто метров. Чуть отойдешь в сторону на фанерной дощечке красуется лаконичное: "Заминировано!"
      Расставили самолеты по обочинам полосы. Один летчик, шустрый такой, вихрастый паренек лет двадцати, не мог не побалясничать:
      - Умненько организовано. Идеальнейшие условия для отработки расчета на посадку. И главное - до предела упрощенная система оценок. Ни тебе три с плюсом, ни четыре с минусом. Всего два балла: или в столовку, или в гроб. Не правда ли, товарищ полковник?
      Ну что ему ответить, балагуру? Не будешь же доказывать: война, мол, трудности. Это и так все знают. Хохочу вместе со всеми и дополняю остряка:
      - Первая со ста граммами, вторая - без оркестра.
      И опять хохочут. Удивительный народ - наши летчики: как ни трудно, а вот дай позубоскалить.
      Патрулировать в указанном районе решил звеньями. Каждое очередное звено взлетает через тридцать минут - по графику, спущенному в полки.
      Уже ушли в воздух по три звена из первой и второй эскадрилий полка И-16. А обратно пока никто не вернулся. Командир полка тревожится. Да и я волнуюсь: если продолжать так же выпускать звенья, то к вечеру не останется ни одной машины. Как в прорву посылаю. Что же делать? Пока больше не посылать? Но ведь в таком случае приказ останется невыполненным.
      Командиры полков ждут решения. Понимают они - очень трудно мне сейчас: связи с вышестоящим командованием нет.
      - Будем вылетать по графику! - приказал, и как-то легче стало. Когда примешь решение - всегда так. Между двумя стульями долго не усидишь.
      Была ли у меня уверенность, что ушедшие на патрулирование машины вернутся? Была. Хотя и допускал, что могут вернуться не все: над конницей Белова постоянно кружили "мессеры", наши ребята не из тех, кто способен уклониться от боя. Что немцы сумели сбить все вылетевшие на задание наши истребители, - в это решительно не верил. Поэтому и посылал новых.
      И не ошибся. На последних литрах горючего вернулось одно звено. Его командир, разгоряченный недавним нелегким боем, доложил:
      - Задачу выполнил. Сбили двух "мессеров". Потерь нет. Повреждений на самолетах тоже.
      Командир другого звена сообщил по телефону с прифронтового аэродрома:
      - Сел на вынужденную. Не хватило горючки. Дрались с превосходящим противником. Сбито два немецких самолета. Погиб один наш лётчик.
      Дальше боевая работа шла с переменным успехом. Сбивали мы, сбивали наших. Задачу сводная дивизия все-таки выполнила - надежно прикрыла славных конников генерала Белова.
      И почти сразу новый приказ - назначен командовать смешанной истребительной авиадивизией, которая срочно направляется в помощь Северо-Западному фронту. Она состояла из трех авиачастей 6-го авиакорпуса ПВО Москвы: полк "яков", полк "мигов" и полк "харрикейнов".
      Командование Северо-Западного фронта готовилось к уничтожению окруженной в районе города Демянск значительной немецкой группировки, именовавшейся в прессе демянским котлом.
      Шел февраль 1942 года.
      Сводная авиадивизия вылетела на аэродром Ям-Едрово, находившийся недалеко от железнодорожной станции Бологое. Нас предупредили, что накануне эта станция подверглась массированному дневному удару с воздуха. Следовательно, жди повышенной активности вражеской авиации.
      В штабе командующего фронтом генерала Павла Алексеевича Курочкина мне сообщили - решено выбросить в центр демянского котла крупное соединение парашютистов. Возглавляет операцию командующий воздушнодесантными войсками дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант Глазунов. Перед авиадивизией истребителей ставилась задача: обеспечить беспрепятственное сосредоточение воздушнодесантных бригад, выброску их на парашютах в расположение противника, не допустить в намеченный район немецкую авиацию.
      Наши полки разместились на трех аэродромах: Ям-Едрово, Хотилово и Починок. Организовали непрерывное барражирование крупных групп истребителей над районом сосредоточения. Мы заботились о том, чтобы в случае внезапного налета противника на один из аэродромов два других немедленно оказали бы ему помощь, чтобы враг не смог блокировать ни один из наших полков.
      В Демянской операции у меня впервые появилась возможность организовать патрулирование намеченных объектов целыми эскадрильями истребителей - все авиаполки были полностью укомплектованы и личным составом и техникой. Думаю, что и немцы прознали об этом. Во всяком случае, они ни разу не проявили охоты помериться силами. Появлявшиеся отдельные разведывательные самолеты противника неизменно уничтожались находящейся в воздухе дежурной группой наших истребителей.
      Над районом сосредоточения десантных войск вскоре после прибытия авиадивизии стало так же спокойно, как и в глубоком тылу. Между тем первоначальный план заброски десанта пришлось пересмотреть. Слишком снежная стояла зима. Командование опасалось, что десантники, выброшенные на насыщенный немцами участок, не сумеют в большом снегу быстро собраться и будут легко уничтожены врагом. Поэтому почти в последний момент приняли решение: десантные войска забросить не по воздуху, а на лыжах, с разных сторон окруженной группировки противника.
      Для этого была выбрана темная ночь. Мне пришлось организовать еще и ночное патрулирование на все время проведения наземной операции.
      Десантники успешно выполнили поставленную перед ними боевую задачу. А мы, поднявшись с заснеженных полевых аэродромов, направились на свои базы под Москву.
      Опять началась будничная работа. Летчики прозвали ее ловлей блох. Дело в том, что гитлеровцы, окончательно отказавшись от воздушных бомбардировок Москвы, теперь предпринимали ежедневные разведывательные полеты. Они регулярно появлялись над районами сосредоточения наших армейских резервов, всегда шли на большой высоте, фотографировали интересующие их объекты и немедленно улетали. Перехватывать их и сбивать было весьма трудно. Поднятые по сигналам с постов наблюдения истребители не успевали набрать высоту, как разведчик, выполнив свою задачу, уходил за линию фронта. Пришлось заранее поднимать группы истребителей, держать их на разных высотах и при появлении противника наводить по радио на цель. Иногда в воздухе дежурило от двадцати до пятидесяти машин.
      Такая тактика позволила в большинстве случаев перехватывать и сбивать вражеских разведчиков. Однако некоторым из них все же удавалось произвести фотографирование и ускользнуть за линию фронта.
      Помнится, однажды мы совсем было заарканили неприятельский самолет и начали наводить на него наших истребителей. Еще несколько минут - и с ним будет покончено. А разведчик-то оказался опытным, еще издали засек приближающихся советских истребителей. Ушел в облака - и поминай как звали.
      Вот и ЧП. Надо докладывать начальству. Иду к генерал-лейтенанту артиллерии А. Д. Журавлеву - командиру артиллерийского корпуса ПВО, которому оперативно подчинена истребительная авиация. Наш КП от центрального командного пункта отделяет лишь стеклянная стена. Генерал выслушал мой доклад и пожал плечами: Плохо. Правда, сбить разведчика нелегкая задача. Наши артиллеристы это хорошо по себе знают.
      Журавлев говорил спокойно. Никакого разноса он, видимо, и не думал мне делать. Война есть война. Здесь всякое бывает. Но я лично сделал для себя определенные выводы из этого случая.
      * * *
      Командир авиакорпуса Иван Дмитриевич Климов (ныне генерал-полковник авиации запаса) всегда отдавал предельно краткие и четкие приказания. Так было и в этот раз.
      - Срочно вылетайте на авиазавод, - сказал он мне, - получите там полк облегченных "яков".
      Совершенно неожиданное задание. Идет война, я отвечаю за противовоздушную оборону Западного сектора столицы, и вдруг извольте - занимайся еще и перегонкой техники на фронт. Неужели для этого нельзя найти другого человека, ну хотя бы кого-то из командиров полков.
      Иван Дмитриевич словно угадал мои мысли, пояснил:
      - На заводе за самолетами очередь. И не малая. Пошлю командира полка, поставят его в хвост, сколько ждать придется? Вас же, Петр Михайлович, там знают, уважают. Столько машин у них испытали!.. Поди, и дружки-приятели есть...
      Нечего греха таить, и во время войны личные связи приходилось использовать. На приволжском заводе меня знали даже многие кадровые рабочие, не говоря уже о начальниках цехов и дирекции.
      Директор завода генерал Израиль Соломонович Левин встретил меня, как самого близкого человека, распорядился поставить еще одну кровать в своем кабинете.
      - Самолеты получишь, - сразу заявил генерал, - для обороны Москвы никаких очередей быть не может. Но обождать немного придется. Боевые машины, сам знаешь, не блины...
      В томительном ожидании прошли два дня. А на третий, ранним утром, в кабинете генерала зазвонил телефон. Я получил приказ в течение двух дней провести испытание облегченного самолета Як-1, составить подробный отчет и доставить его в Москву.
      За свою испытательскую практику мне часто приходилось облетывать машины в сжатые сроки, но чтобы за два дня... Ведь испытание нового самолета в нормальных условиях длится месяцами.
      Война спрессовала время. С лихорадочной поспешностью я приступил к полетам. Между заправками и осмотрами самолета писал отчет. Потом - короткий перелет в Москву.
      Только приземлился, ведя за собой длинную вереницу новеньких боевых самолетов, как сообщили - рассматривать отчет об испытаниях будет правительство. На следующий день меня вызвали в Кремль.
      Спокойная уверенность и подчеркнутая деловитость царили под сводами старинных палат. Шло заседание Политбюро. Присутствовали руководители Военно-Воздушных Сил, авиационной промышленности и конструкторы.
      Слово было предоставлено А, С. Яковлеву. Он коротко доложил о внесенных в конструкцию изменениях, которые позволили облегчить вес машин данной серии, повысить их маневренность. Говоря об увеличении скороподъемности, скорости, потолка, улучшении маневренности и взлетно-посадочных качеств самолета, А. С. Яковлев подчеркнул, что все это достигнуто не только за счет изменений, внесенных в конструкцию самой машины, но и за счет повышения мощности мотора, на котором по его распоряжению увеличили наддув.
      - Мотористы опасались идти по такому пути, - четко и несколько громче обычного докладывал Александр Сергеевич, - они боялись преждевременного выхода моторов из строя. Но тем не менее я решил взять ответственность за риск на себя, и результаты получились весьма положительные. Двигатель отлично отработал на форсированном режиме и на опытных машинах в процессе испытаний, и на серийных - непосредственно на авиационном заводе.
      Конструктор закончил свое выступление. Наступила небольшая пауза. Сталин молчал, медленно прохаживаясь по залу. Затем остановился и сказал:
      - Так почему же вы, самолетчики, занимаетесь моторами?! Что же тогда делает Баландин?
      Спустя много лет из книги А. С. Яковлева "Цель жизни" стало известно, чем закончился этот разговор в Кремле для заместителя Народного комиссара авиационной промышленности Василия Петровича Баландина...
      На совещании, о котором идет речь, рассматривались весьма актуальные задачи самолетостроения и боевого применения авиации.
      Дело в том, что в то время на фронте появился новый немецкий самолет Ме-109Ф с форсированным мотором. Для борьбы с ним требовался и соответствующий истребитель. На заседании сравнивались данные очередного "яка" с немецким "мессером". Наш имел летные характеристики не хуже. Як-1 вообще-то не уступал Ме-109Ф. Но неграмотная эксплуатация молодым летным составом частенько не позволяла сполна использовать силы этой машины, ее достоинства, заключенные в скорости, маневре и огне.
      Под конец заседания И. В. Сталин изложил точку зрения Политбюро по некоторым вопросам боевого применения авиации. Он говорил, что на фронте камуфлируют самолеты шероховатым слоем извести, это отнимает десять километров скорости; летают на максимальной скорости с полностью открытыми "юбками" моторных капотов и створками маслорадиаторов, это тоже отнимает километров пятнадцать; под плоскостями подвесили реактивные снаряды, что отнимает минимум двадцать километров; фонарь кабины летчика в боевых условиях открыт, что также снижает скорость на двадцать - двадцать пять километров.
      - Мы, - продолжал И. В. Сталин, - подготовили проект постановления, в котором обязываем авиаторов: снять с поверхностей боевых самолетов кустарное маскировочное покрытие и делать это только в заводских условиях, убрать с плоскостей истребителей эрэсы; летать на максимальных скоростях с "юбками" и жалюзи маслорадиаторов, установленными по потоку, а также с закрытым фонарем кабины. Вот вы, товарищ Стефановский, опытный летчик-испытатель, скажите, разве не так испытывают самолеты в НИИ? Как вы смотрите на наш проект постановления?
      Взоры всех присутствующих обратились в мою сторону. Неожиданно заданный вопрос вначале поставил меня в тупик. Но, собравшись с мыслями, я ответил, что все мероприятия, предусмотренные постановлением, значительно повысят скорость наших боевых самолетов.
      - Вот только последний пункт, - заметил я, - следовало бы, на мой взгляд, изменить - о закрытии фонаря. Это повлечет за собой значительное увеличение потерь из-за неосмотрительности летчиков в воздухе...
      И. В. Сталин пристально посмотрел на меня:
      - Поясните, пожалуйста.
      И я стал пояснять свою мысль. Плексиглас, выпускаемый нашей промышленностью, темный, как пивная бутылка. Фонарь в полете забрызгивается маслом, на солнце растрескивается, покрываясь разными узорами, и совершенно теряет прозрачность. Кроме того, фонари на наших самолетах не имеют обзора назад, их нельзя сбросить в случае аварии. На пикировании они не открываются. Летчик поврежденного в бою самолета лишается возможности покинуть неуправляемую или горящую машину. В то же время на самолетах "Кертис" Р-40, "Томагаук" имеется прекрасный фонарь. Он выполнен из отличного плексигласа, открывается в любом промежуточном положении. На самолете установлена специальная система аварийного сброса фонаря кабины в полете. На этих машинах летный состав дерется без всякой опаски и с закрытым фонарем.
      Мне показалось, что мои доводы убедили всех, и я на минуту остановился. Тогда один из присутствующих руководителей министерства авиационной промышленности попросил разрешения задать вопрос:
      - Вы утверждаете, что наши самолеты имеют плохой обзор, а разве обзор у немецких "мессершмиттов" лучше?
      Вопрос был явно рассчитан на ликвидацию всех моих доводов.
      - Да, у немецких обзор не лучше, и тем хуже для них! - ответил я с горячностью. И тут же рассказал вспомнившийся мне случай. Это произошло во время штурмовки вражеской мотомеханизированной колонны, прорвавшейся к городу Белый в период октябрьского наступления немцев под Москвой. Мне удалось тогда незаметно пристроиться к колонне вражеских машин и сбить одну из них буквально на глазах двенадцати фашистских летчиков. И ни один из фашистов, по-видимому, не заметил меня.
      - Вот что значит плохой обзор у истребителя, - закончил я.
      Меня не прерывали, терпеливо выслушали. И. В. Сталин тут же попросил Поскребышева соединить его с директором завода, производящего плексиглас для самолетных фонарей.
      Связь сработала мгновенно. Сталин предложил директору завода резко повысить качество плексигласа.
      - Сколько вам потребуется времени для перестройки производства? - спросил Сталин. - Полгода? Даю вам месяц сроку. И чтобы новый плексиглас был не хуже, чем на "кертисе" и "томагауке". - Трубка с легким звоном легла на место.
      - А вы, товарищ Яковлев, - обратился он к Александру Сергеевичу, немедленно улучшите обзор фонаря кабины назад и сделайте на нем аварийный сброс. Нам же, товарищи, - заключил И. В. Сталин, - придется изменить проект постановления, оговорить в нем, что для приобретения навыков полетов с закрытым фонарем кабины обязать летчиков закрывать его в полете вне сферы действия истребителей противника.
      Вскоре качество плексигласа было улучшено, формы фонаря на всех серийных самолетах изменены и сделано приспособление для аварийного сброса. Так просто и быстро решился очень важный вопрос борьбы с новыми фашистскими самолетами.
      * * *
      Авиаторы, зенитчики, прожектористы, связисты - все воины противовоздушной обороны Москвы с честью выполнили задачу, поставленную перед ними Коммунистической партией и Советским правительством. Они сорвали преступный, человеконенавистнический замысел фашистских погромщиков, не дали им разрушить с воздуха любимую Москву - столицу первого в мире социалистического государства.
      Генерал Журавлев как-то назвал летчиков бедовым народом. Есть на Руси такие выражения - бедовый народ, бедовые люди. Бедовые значит бывалые, многоопытные, мужественные, до дерзости смелые;
      При обороне московского неба наши летчики проявили невиданный массовый героизм. Память народная свято хранит немало беспримерных подвигов, совершенных в те суровые дни и ночи. Но советским людям известны еще далеко не все имена героев.
      О некоторых из них уже рассказано подробно. О других постараюсь сказать хотя бы коротко.
      Читатель уже знает, что 11-м истребительным авиационным полком командовал подполковник Г. А. Когрушев. Прекрасный летчик, человек огромного мужества, он всегда находился в гуще воздушного боя, вдохновляя подчиненных личным примером. Истинными мастерами воздушных схваток в полку зарекомендовали себя командиры эскадрилий капитаны Николай Григорьевич Кухаренко и Константин Николаевич Титенков, командир звена лейтенант Владимир Дмитриевич Лапочкин, летчик Степан Яковлевич Верблюдов. Фашистские стервятники не выдерживали их стремительных, дерзких атак.
      Полк майора А. С. Писанко имел на вооружении маневренные, но уже устаревшие самолеты И-153 "чайка". И вот авиаторы, непрерывно ведя кровопролитные воздушные бои, собственными силами модернизировали свои боевые машины. Под нижними плоскостями они смонтировали установки для четырех реактивных снарядов с каждой стороны. Самолет помимо "штатных" четырех скорострельных пулеметов стал иметь и восемь "сверхштатных" крупнокалиберных эрэсов. Такое довооружение прекрасно зарекомендовало себя как в воздушных боях с вражескими бомбардировщиками, так и при штурмовке живой силы и боевой техники противника.
      А. И. Негода, командир 562 иап, до войны был летчиком-испытателем авиазавода на Волге. Выполняя несвойственное для истребителей задание штурмовку вражеских войск, майор Негода проявил весьма ценную инициативу. Передний край противника находился вблизи от аэродрома. Поэтому Алексей Иванович после возвращения со штурмовки не дозаправлял машину горючим, а быстро заряжал новым комплектом реактивных снарядов и сразу же уходил в бой.
      Таким образом, имея только одну пятидесятиминутную заправку горючим, Алексей Иванович успевал сделать за день четыре-пять боевых вылетов. Опыт командира вскоре перенял весь личный состав части. В результате полк за короткий зимний день выполнял небывалое количество самолето-вылетов.
      Лучшими воздушными бойцами этой части, под стать ее командиру, были капитан Василий Абрамович Романов, капитан Павел Александрович Никитин, старший лейтенант Николай Иванович Кудряшев. Они командовали эскадрильями. Летчик сержант Виктор Александрович Радченко повторил подвиг Гастелло, направив свой подбитый самолет в скопление вражеских танков.
      Одним из лучших в Западном секторе противовоздушной обороны Москвы являлся, несомненно, 34 иап. Полк располагал опытным летно-техническим и руководящим составом. Заместитель командира эскадрильи лейтенант Сергей Иванович Платов имел к середине 1942 года сбитых лично и в групповых боях двенадцать немецких самолетов. Командир звена лейтенант Сергей Дмитриевич Байков уничтожил девять, а командир звена лейтенант Николай Егорович Тараканчиков - десять самолетов противника.
      В 34 иап меня всегда восхищало мастерство летного состава, отлично овладевшего новым, сравнительно сложным в пилотировании самолетом. Летчики уверенно сажали его ночью на узкую тридцатиметровую рулежную бетонированную полосу Внуковского аэродрома, без освещения прожекторами, без посадочных огней, с одной только самолетной фарой. А грунт по сторонам рулежной полосы был мокрым, раскисшим. Это исключало всякую возможность скатывания на обочину.
      И вот еще что интересно. В целях маскировки аэродрома от немецких ночных охотников - "Мессершмиттов-110" командир полка установил около места приземления самолетов подвижную стрелу из крошечных фонариков - для елочных украшений. Именно стрелу, а не принятый в авиации посадочный знак "Т". Услышав гул своего самолета, майор Рыбкин выходил из землянки командного пункта полка и карманным фонариком давал финишеру сигнал - включить на тридцать-сорок секунд стрелу.
      Этот слабый и столь оригинальный световой знак одновременно служил летчику разрешением заходить на посадку, указателем направления ветра и предварительным ориентиром для выполнения расчета. Ночные посадки проходили без происшествий. Место стоянки части ни разу не подвергалось неприятельской бомбежке.
      Не могу не вспомнить добрым словом и командира 564 иап капитана И. В. Щербакова. В его распоряжении находились сильно вооруженные самолеты деревянной конструкции ЛаГГ-3, но обладавшие недостаточной маневренностью. К тому же летный состав полка был молодой, неопытный. Отсюда - неизбежные боевые потери и, что вполне понятно, постоянные упреки в адрес командира.
      Как-то раз, заехав в 564 иап, я поинтересовался, сколько имеется в наличии исправных боевых машин. Ответ капитана Щербакова крайне удивил меня. Откуда взялось тридцать пять машин? Ведь месяц назад их было куда меньше...
      Иван Васильевич долго ходил вокруг да около, усиленно потчуя меня за обедом. Но убедившись, что отвертеться невозможно, рассказал о загадочном пополнении своего самолетного парка. Совсем рядом находился Западный фронт. Там действовали не только самолеты ПВО, но и части фронтовых авиасоединений. Они тоже несли боевые потери. Богатая снегом зима 1941/42 года затрудняла эвакуацию подбитых самолетов с мест вынужденных посадок. Расторопный командир 564-го силами батальона аэродромного обслуживания организовал их доставку на "завод". Старичок столяр, организовавший ремонтную бригаду, быстро вводил поврежденные машины в строй...
      Хотелось бы остановить внимание читателя и еще на одном авиаполке - 126 иап. Его командир майор В. М. Найденко к концу мая 1942 года сбил самостоятельно и в группе шестнадцать вражеских самолетов. К этому же сроку Петр Никифорович Белясник и Николай Федорович Арсенин уничтожили по четырнадцать, Николай Степанович Самохвалов - двенадцать, Александр Иванович Смирнов - шестнадцать самолетов противника.
      Вот какие замечательные люди стояли на защите столицы нашей Родины. И сколько безвестных героев сложили свои головы над обширными полями Подмосковья...
      Наши летчики, выполняя боевые задания в интересах войск Западного фронта, прекрасно действовали как в период отражения октябрьского наступления гитлеровцев, так и при разгроме немецких войск под Москвой.
      Всего за первый год Великой Отечественной войны авиация ПВО Москвы уничтожила около тысячи трехсот самолетов противника.
       
      Глава шестнадцатая. Эра реактивных
      Наконец и вы вернулись в родные пенаты! Возбужденный неожиданной встречей, он стиснул меня в объятиях.
      - Нет, Жора, только на побывку. Все звали его Жорой. Это имя ему очень нравилось, хотя родители нарекли его Григорием.
      - То есть как на побывку? - Бахчиванджи вскинул вверх свои брови-крылья.
      - Дали вот двухдневный отпуск. Семью повидать.
      - Что значит отпуск?- Григорий Яковлевич явно недоумевал. - Сейчас всех испытателей отзывают с фронта. Приказ такой вышел. У института знаете сколько работы? Да и погибло наших немало. - Его красивое, смуглое лицо помрачнело. Но он тут же взял себя в руки. - Нет, Петр Михайлович, не могут вас задерживать на фронте. У нас тут такие дела! Хотите, покажу?
      И он буквально потащил меня на дальний край аэродрома. Здесь, на территории недостроенного аэропорта гражданской авиации, теперь дислоцировался эвакуированный из Москвы Научно-испытательный институт Военно-Воздушных Сил Красной Армии. До встречи с Бахчиванджи я уже видел несколько старых друзей по прежней испытательской работе, по их рассказам знал, какие задачи решает НИИ. Их продиктовала война, опыт ведения воздушных боев. Сводились они в основном к совершенствованию летно-боевых качеств самолетов. Григорий же Яковлевич, пока мы шли по аэродрому, весьма относительно пригодному для проведения испытаний авиатехники, говорил мне совсем о другом. Оказывается, он назначен ведущим летчиком-испытателем совершенно нового самолета, подобных которому нигде еще не было.
      Мы подошли к какому-то невзрачному сооруженьицу.
      - Вот оно, будущее авиации, - почти торжественно произнес Бахчиванджи.
      Это "будущее авиации" представляло собой довольно жиденькую сварную ферму. На ней на скорую руку смонтированы комплекты баков и трубопроводов. Установлены сектора и приборная доска. Внизу крошечное место для двигателя. По тогдашним представлениям для него требовалось куда большее пространство. Заметив мое недоумение, Григорий Яковлевич пояснил:
      - Двигатель ракетный, малогабаритный. А силища! Стенд у нас, конечно, не по последнему слову техники. Но надежный. На нем отрабатываем двигатель перед постановкой на самолет, уточняем расход горючего. Тут же я осваиваю его запуск и остановку.
      Григорий Яковлевич рассказал, что с предыдущим двигателем у них случилась неприятность. И стал так подробно, с такой уверенностью и знанием дела объяснять причины выхода его из строя, словно то была его собственная конструкция. Дотошный человек этот Бахчиванджи. Поди, инженеры от него воют ведь пока не уяснит назначение самого пустячного винтика, ни за что не успокоится.
      Страсть к технике у Григория давнишняя. Трудовую жизнь начал помощником машиниста на паровозе в Приморско-Ахтырском паровозном депо в родном Краснодарском крае. Потом строил завод в Мариуполе, слесарничал. А когда увлекся авиацией, то сперва поступил в военную школу авиатехников, чтобы, как сам не раз говорил, познать самолет на ощупь. Познал отлично. Техником по вооружению был заправским. Но этого ему было мало. В воздух рвался. И своего добился, поступил в Оренбургскую военную летную школу. Окончил ее в числе лучших.
      Командование сразу обратило внимание на его безукоризненную технику пилотирования. Высокое летное мастерство, глубокая техническая грамотность привели Григория вскоре в НИИ ВВС. Он стал летчиком-испытателем. Вначале работал на разведывательных самолетах, потом на истребителях. А спустя некоторое время ему поручили проведение испытаний новых авиамоторов в полете. Дело это очень тонкое и далеко не безопасное. Бахчиванджи был словно рожден для него. Моторы-то он не только по книжкам изучал.
      И вот сейчас, расхаживая вокруг своего "будущего авиации", Григорий Яковлевич читал самую настоящую лекцию о самолете с ракетной силовой установкой. И чем больше слушаю, тем больше убеждаюсь - правильный выбор сделало руководство НИИ ВВС, назначив Бахчиванджи ведущим летчиком-испытателем доселе невиданного беспропеллерного самолета. У него, пожалуй, самый большой опыт испытания в воздухе новых силовых установок.
      - Вот так, Петр Михайлович, на таких машинах сначала догоним, а потом и перегоним звук, - закончил свой рассказ Григорий Яковлевич.
      ...Короток фронтовой отпуск. Жена, Зинаида Владимировна, жалуется:
      - Из сорока восьми часов ты был дома только восемнадцать.
      Снова, как и в мирное время, ревнует к институту. Сам понимаю, что надо бы побольше внимания уделить семье, да что теперь поделаешь: двое суток уже пролетели, пора возвращаться на фронт.
      И вот уже ровно гудят моторы Ли-2. Под крылом проплывают горные отроги, сплошь покрытые лесами. Потом Казань, Горький, Владимир. Все, как и позавчера, только в обратном порядке. Снова вернулась фронтовая настороженность. Когда летел на восток, не крутил головой то влево, то вправо: опасности встретить "мессеров" не было. Фронт оставался позади все дальше и дальше. Теперь же он приближался. И вот нет-нет и окидываю привычным взором обе полусферы, верчу головой. До чего же быстро и накрепко входит в плоть и кровь истребителя фронтовая осмотрительность! Хорошо это или плохо? Конечно хорошо!
      Все ближе Москва. А мысли еще там, на институтском аэродроме. Вспоминаются уверенные Жорины слова: сначала догоним, а потом и перегоним звук...
      * * *
      Работы по созданию ракетно-реактивной авиации начались в нашей стране давно. Еще в начале тридцатых годов летчики тяжелобомбардировочной эскадрильи НИИ ВВС были поражены необыкновенной машиной, поступившей на испытания в третий авиаотряд, который имел на вооружении отживающие свой век двухмоторные ТБ-1.
      Тяжелый цельнометаллический бомбардировщик с недостаточно мощными моторами М-17 на взлете обычно пробегал почти две трети огромного испытательного аэродрома. А этот корабль словно под грохот пушечной канонады отрывался мгновенно - через полтораста - двести метров после начала разбега. Оставляя за собой темно-коричневые клубы дыма, он без всякого выдерживания переходил в крутой набор высоты.
      Испытывал уникальный самолет мой сослуживец по качинской школе командир корабля Александр Александрович Автономов. Работники НИИ, не посвященные в секрет, откровенно недоумевали: что же произошло со старым, всем известным бомбардировщиком, ставшим проявлять такую необычную прыть? Вскоре, однако, узнали - конструктор дополнительно установил под крыльями по три пороховых ускорителя и этим значительно увеличил энерговооруженность корабля на взлете.
      Может быть, современному читателю эксперимент далекого прошлого покажется слишком незначительным. Но в то время самолет с пороховыми ускорителями вызывал законное удивление и восхищение даже у видавших виды авиаторов. Конечно, трудно было, наблюдая полеты летчика-испытателя А. А. Автономова, представить себе, что это - первые ростки новой, правда, еще очень далекой реактивной авиации.
      Прошло несколько лет упорных трудов и кропотливых поисков, прежде чем наметились более конкретные результаты.
      И вот 25 января 1940 года на серийном истребителе И-15 бис, конструкции Н. Н. Поликарпова, были установлены два ПВРД - прямоточных воздушно-реактивных двигателя ДМ-2 в качестве ускорителей. Вес установки составлял 38 килограммов. Наземные испытания ПВРД, построенного под руководством инженера А. И. Меркулова, были выполнены 17 сентября 1939 года.
      На заводе самолет испытывал Петр Ермолаевич Логинов. Достигнув в полете максимальной скорости 320-340 километров в час, летчик-испытатель включил ускорители и получил прирост скорости на 18-22 километра в час.
      Вскоре конструктор создал более мощный двигатель - ДМ-4. Два таких двигателя установили на скоростном самолете И-153 "чайка" с убирающимися шасси. 27 октября 1940 года летчик П. Е. Логинов на высоте 2000 метров развил скорость 439 километров в час, нарастив ее за счет ускорителей на 51 километр в час. Вес двух ДМ-4 составлял 60 килограммов.
      Однако применение прямоточных воздушно-реактивных двигателей помимо повышения веса самолета увеличивало расход горючего, а следовательно, уменьшало общую продолжительность полета. Прирост же скорости был невелик. Поэтому изобретение А. И. Меркулова не заинтересовало военную авиацию. И все-таки исследование в полете прямоточных воздушно-реактивных двигателей явилось серьезным вкладом в развитие авиационной техники.
      Следующим значительным шагом вперед в отечественном ракетном самолетостроении было появление жидкостных реактивных двигателей (ЖРД). Наши конструкторы-мотористы В. П. Глушко и Л. С. Душкин задолго до начала второй мировой войны спроектировали, построили и провели испытания этих силовых установок нового типа. Существенным препятствием, стоявшим на пути их использования в авиации тех лет, был непомерно большой расход топлива.
      Первый полет с жидкостно-реактивным двигателем на спроектированном для этого планере СК-9 был осуществлен 28 февраля 1940 года. ЖРД закреплялся на специальной раме в конце фюзеляжа. Топливные баки с компонентами и агрегатами двигателя размещались за сиденьем летчика. Испытывал СК-9 опытный планерист Владимир Павлович Федоров. Ведущими инженерами были: по планеру - Алексей Яковлевич Щербаков, по двигателю - Арвид Владимирович Палло.
      Самолет Р-5 забуксировал планер на высоту три тысячи метров. Буксировщик пилотировал известный летчик-испытатель Николай Демьянович Фиксон, установивший ранее ряд рекордов дальности и продолжительности полетов на спортивных самолетах САМ-5 и САМ-5 бис, конструкции инженера Александра Сергеевича Москалева. Вкабине Р-5 находились оба ведущих инженера. После отцепки В. П. Федоров запустил ЖРД. Планер стал ракетопланом.
      Двигатель работал устойчиво. Скорость плавно возросла с 80 до 140 километров в час и продолжала увеличиваться. Однако по прочностным ограничениям была установлена предельно допустимая скорость - 170 километров в час. Поэтому Федоров перешел в набор высоты.
      За время работы двигателя высота возросла с 2600 до 2900 метров. Ракетоплан вел себя устойчиво, без вибраций, хорошо повинуясь органам управления.
      После остановки двигателя планер произвел обычные для него снижение и посадку на аэродром вылета.
      Испытание показало, что применение ЖРД на крылатых летательных аппаратах вполне осуществимо.
      Советский конструктор Архип Михайлович Люлька еще в 1937 году разработал турбореактивный двигатель (ТРД). В дальнейшем он получил самое широкое распространение в мировой авиации.
      Таким образом, еще накануне Великой Отечественной войны Советский Союз имел испытанные образцы прямоточных, жидкостных и турбореактивных авиационных двигателей. Но применения в авиации они не нашли. Дело отчасти упиралось в некоторое отставание аэродинамической науки, а также авиатехники. Их состояние не соответствовало возможностям реактивных двигателей.
      И вот идет война, большая, тяжелая, кровопролитная. Она требует невероятных усилий, мобилизации всех ресурсов страны. Авиационная промышленность день ото дня увеличивает выпуск новой боевой техники. Кажется, все на пределе...
      Именно кажется. Есть еще у страны советской силушка. О чем, как не об этом, свидетельствуют работы по созданию ракетно-реактивного самолета!
      Бахчиванджи говорил о скоростях быстрее звука. Когда-то и триста километров в час казались роковым, непреодолимым рубежом. Где он теперь, этот шлагбаум? "Миг" уверенно перешагнул и за шестьсот.
      Самолет-ракета... Каким он будет? Кабина, наверное, как у "мига". Приборов, может, станет побольше...
      Однако размечтался не вовремя. Пора на снижение. Уже захожу на последнюю прямую и неожиданно ловлю себя на мысли - завидую я Жорке. Как пить дать, первым полетит на своей "букашке"...
      ...Снова центральный командный пункт противовоздушной обороны Москвы. На столе - куча карт, батарея телефонов.
      В столичном небе становится все спокойнее. И потому начинает таять наш 6-й авиакорпус ПВО. Полки перебрасываются на другие фронты.
      В Подмосковье бушевала первая военная весна. В конце апреля я прилетел на Чкаловский аэродром. Быстро утряс свои дела и уже собрался было возвращаться в Кубинку, как неожиданно встретил генерал-майора авиационно-технической службы Ивана Федоровича Петрова. Бывший моряк-подводник, участник легендарного штурма Зимнего дворца, он при Советской власти стал талантливым инженером-летчиком, опытным руководителем. И. Ф. Петров возглавлял многие ответственные испытания боевой авиационной техники, а теперь руководил всем институтом.
      - Долго еще собираешься воевать? - неожиданно спросил Иван Федорович. Немцев-то уже далеко от Москвы отогнали.
      Генерал рассказал, что в верхах состоялось решение вернуть с фронта в институт всех летчиков-испытателей. Армии срочно требуются более совершенные самолеты. Конструкторские бюро, авиационные заводы день и ночь трудятся над решением этой задачи. И не безуспешно. Туго приходится нашему институту. Новых самолетов поступает много, а испытателей не хватает. Ведь многие, очень многие сложили свои головы в боях за Родину.
      - Отозвать тебя в институт своей властью мы не можем, - говорил Иван Федорович. - Слишком большой пост занимаешь. Требуется твое личное согласие. Ну, согласен? Любую должность предлагаю. Кроме, конечно, собственной, генерал любил шутку. Он протянул руку: - Ну, Петр Михайлович, по рукам?
      В памяти снова мелькнули слова, недавно сказанные Жорой Бахчиванджи. "Сначала догоним, а потом и перегоним звук"... И я согласился:
      - Только, Иван Федорович, никаких должностей мне не надо. Хочу летать, испытывать. Сами же говорите, что это сейчас главное.
      - Силен, - генерал весело рассмеялся. - С ходу ультиматум. Ладно, летчиком так летчиком...
      Через два дня поступил приказ главкома "в целях укрепления кадров" института откомандировать меня для дальнейшего прохождения службы в НИИ ВВС РККА, назначив на должность летчика-испытателя.
      В отделе кадров никак не могли понять, почему начальник Западного сектора авиации ПВО Москвы, заместитель командира авиакорпуса согласился работать рядовым летчиком-испытателем. Об этом без всякой дипломатии спрашивали меня и многие друзья-сослуживцы. Что им ответить? Не всякий поймет душу летчика-испытателя. К этому делу сердце припаивается намертво.
      Правда, поработать рядовым летчиком-испытателем мне удалось всего около трех месяцев. Иван Федорович не сдержал слова, назначил руководителем. Согласия не спрашивал. Отдал приказ - и все. Ведь я стал его подчиненным.
      * * *
      В двадцать пятую годовщину Красной Армии и Военно-Морского Флота на аэродром в Чкаловскую прилетел инженер-летчик завода генерал-майор авиации П. Ф. Федрови. С ходу выполнив на мерной базе НИИ километраж, он произвел посадку для дозаправки и осмотра самолета. Мы с Пашей Федрови, старые сослуживцы по НИИ, встретились как братья.
      - Будь добр, Петр Михайлович, дай команду, чтобы меня накормили - с утра во рту маковой росинки не было. - Наш Федрови всегда откровенен. - А пока я буду обедать, облетай самолет и дай заключение по его поведению. Александр Сергеевич очень просил.
      Заводской механик, приехавший поездом, и другие члены экипажа осмотрели и подготовили машину к полету. Самолет легко оторвался и взлетел.
      Набрав высоту тысяча метров, я начал выполнять горизонтальную площадку через аэродром в сторону Щелково, чтобы определить максимальную скорость. Машина все быстрее мчалась вперед. Взглянув на капот, заметил, что в его щелях появился дымок. Затем вспыхнуло пламя. Загорелся мотор.
      Подо мною город Щелково. Нужно принимать меры. Огонь пока не проникает в кабину. Делаю крутой разворот в сторону аэродрома. Мотор вдруг заглох. Наступила гнетущая тишина.
      Для того чтобы дотянуть до аэродрома, не хватит высоты. Прыгать с парашютом? Но ведь самолет находится над самым центром города. Там люди.
      Решаю садиться, спланировав на окраину, где виднеется заснеженная площадка. Правда, ее пересекает электролиния высокого напряжения. Авось перетяну...
      А, черт! Самолет снижается гораздо быстрее, чем рассчитывал. Придется нырнуть под провода. Но тогда станет больше положенной скорость планирования. Ничего ведь не поделаешь, другого выхода нет.
      Подход к земле усложнен четырьмя препятствиями: двумя столбами, поддерживающими провода, самими проводами и землей. Не зацепить бы за что-нибудь. Скорость-то 300 километров в час.
      Размышления внезапно прервал сильный удар...
      Пришел в себя, когда врачи влили мне в рот водки - средство против шока. Но тут же опять провалился в небытие.
      Второй раз очнулся на ухабе от резкой боли в ноге. Но эта же боль снова лишила меня сознания. Вернулось оно уже в Москве, когда я оказался в госпитале, в Серебряном переулке.
      Кругом врачи. Молодая женщина в белоснежном халате ручной дрелью сверлит мне правое колено.
      - Слушайте, доктор! - через силу говорю ей. - Неужели до сих пор медицина использует такие варварские приемы лечения?
      Врач посмотрела на меня большими и, как море, глубокими глазами, тихо ответила:
      - Да, к сожалению, пользуемся такими неприятными методами. - А сама продолжала крутить ручку адской машины.
      Сознание снова померкло.
      Отошел только через пять суток. Рядом сидела няня, хлопотливо поправляя спадающее одеяло.
      В палату вошла группа людей в белых халатах и колпаках. Среди них выделялся седой старичок небольшого роста. По его властному поведению в нем не трудно было угадать какого-то большого руководителя. Он сразу начал задавать мне задачи на двухзначные и трехзначные числа. Я в недоумении: что еще за экзамен придумали?
      За сложением последовало вычитание, затем умножение и наконец деление. Ответы следовали точные. Сокрушенно хлопнув руками по бедрам, старичок быстро выбежал из палаты, бросив на ходу:
      - Ничего не понимаю в медицине!
      За ним устремилась вся группа.
      - Что все это значит? - спрашиваю у Александры Павловны Анохиной, моего лечащего врача, когда она, проводив гостей, вновь вернулась в палату.
      Улыбнувшись, Александра Павловна присела возле меня на стул и рассказала интересную и довольно странную историю.
      - Вас привезли без сознания, с переломанной правой ногой, сломанными ребрами и отеком мозга. Я испугалась за исход лечения. Пригласили для консультации главного хирурга Советской Армии Николая Нилыча Бурденко. Это он сейчас упражнял вас в арифметике. Когда профессор в первый раз осмотрел вас, то посоветовал немедленно сделать трепанацию черепа. Иначе, сказал он, больной или умрет или будет сумасшедшим! Ослушалась я его, решила подождать. А потом дежурная сестра доложила, что раненый летчик начал немыслимо ругаться, хотя и не пришел в сознание. Ну, думаю, значит, дело пошло на улучшение!
      Так благодаря заботливости и исключительной человечности молодого хирурга я выздоровел и пролетал еще десять лет, причем в основном на реактивных самолетах. Считаю себя пожизненно обязанным замечательной русской женщине Александре Павловне Анохиной, которой во время лечения причинил немало хлопот и огорчений...
      В госпитале меня часто навещала жена, товарищи, знакомые и друзья, конструкторы и летчики. Как-то приехал Александр Сергеевич Яковлев и рассказал о причинах аварии.
      Як-9У являлся совершенно новым самолетом, хотя по размерам и внешним формам почти не отличался от других своих собратьев.
      Он имел не деревянную и не смешанную, а цельнометаллическую конструкцию. На нем был установлен более мощный, чем М-105ПФ, мотор В. Я. Климова - М-107А.
      Следует, видимо, пояснить, что для увеличения мощности мотора М-107А конструктор уменьшил сопротивление на выхлопе - сделал выхлопные патрубки не только снаружи, но и внутри блоков цилиндров. Последние он заключил в специальные кожухи, имевшие отверстия для продува воздухом, для охлаждения.
      Во время моего полета нарушилась герметизация в одном из соединений кожуха. Огонь, проникнув в развал цилиндров, воспламенил пары бензина и подтеки масла. Затем пламя перебросилось на провода зажигания. Они перегорели, и мотор остановился.
      Это, так сказать, первопричина. Дальше - больше. В момент пролета под электролинией самолет задел моторной частью за кусок рельса, вертикально вкопанного в землю. Столкновение при скорости 300 километров в час мгновенно превратило его в груду обломков. Члены комиссии, побывавшие на месте аварии, потом говорили мне: трудно было поверить, что летчик уцелел в этом хаосе изуродованного металла.
      Александр Сергеевич сообщил и приятную весть: обнаруженный дорогой ценой дефект устранен, самолет принят на вооружение ВВС.
      Лечение было длительным. Упал я 23 февраля 1943 года, а выписался из госпиталя лишь 18 августа.
      10 октября 1943 года я снова поднялся в воздух... Произвел облет и определил маневренность нового самолета А. С. Яковлева - Як-1М. В массовую серию он пошел под названием Як-3 и приобрел в годы войны большую славу.
      * * *
      8 марта 1944 года на меня опять покушалась "костлявая". Поступил на испытание опытный самолет А. И. Микояна и М. И. Гуревича МиГ-ЗДД. В феврале я перегнал его с завода и выполнил первый полет. Затем аэродром завалило снегом, и вдруг наступила сильная оттепель.
      Начальник института генерал Прохор Алексеевич Лосюков мобилизовал на очистку аэродрома почти весь коллектив. Подготовили короткую площадку, ограниченную со всех сторон горами снега.
      Во время первого полета на МиГ-ЗДД плохо работали тормоза. Теперь, как доложил техник, дефект был устранен. Накануне я и сам убедился в этом, проверив тормоза на рулежке. Они работали безукоризненно. Значит, небольшие размеры площадки не будут помехой при взлете и посадке.
      Выполнив намеченную программу, я не мешкая взял курс на аэродром: горючего в баках оставалось на пять - семь минут полета. Выйдя на линию посадки, поставил в нужное положение рычаг выпуска закрылков. Но они не выходили. Неприятная непредвиденная ситуация.
      Пришлось уйти на второй круг. Стрелка бензиномера быстро приближалась к нулю. А закрылки так и не выпустились, хотя воздух в системе был.
      Что делать? Лететь на соседний аэродром невозможно: горючего уже нет. Решаю садиться. Тормоза-то работают отлично.
      Громадный бугор снега не позволил приземлить машину в самом начале полосы.
      Но вот и это препятствие уже позади. Самолет коснулся колесами земли. Уверенно нажимаю на тормоза. К моему ужасу, они не действуют. Выключаю мотор, чтобы хоть немного сократить пробег. Машина мчится как одержимая. Впереди опять бугор снега. Одно мгновение, и самолет лежит на лопатках...
      Вишу вниз головой. Хорошо, что выдержали привязные ремни. Невыносимо болит левая рука. Кое-как расстегиваю привязные ремни. Ох, и тесна кабина. Никак не перевернусь в нормальное положение. И на помощь почему-то никто не спешит. Ослепли, что ли? Ан нет, прибежал кто-то. Тяжело дышит, запыхался.
      - Какого черта вздыхаешь! - ору своему спасителю. - Вызволяй поскорей, а то задохнусь.
      - Петр Михайлович, да ты жив! - слышу знакомый голос начальника института генерала П. А. Лосюкова. - Сейчас, сейчас вытащим. Рубите борт кабины топором! - командует кому-то.
      Стальной топор врезался в дюраль. Несколько сильных ударов - и меня извлекли из самолета.
      В этот раз я опять получил сильный удар по голове - в темя. Оказалась сломанной и левая рука.
      Нет, везучий я все-таки. Рука заживет. Жаль вот, самолет пострадал основательно. Виновник аварии - инженер завода, проектировавший воздушную проводку системы. У затяжной гайки трубки, соединяющей воздушный бортовой баллон с тройником закрылков и тормозов, не оказалось контровки. От вибрации гайка в полете отвинтилась, и сжатый воздух перестал поступать к закрылкам и тормозам. Маленькая небрежность чуть не стоила мне жизни...
      * * *
      Отказы техники в воздухе и связанные с ними неприятности - не редкость в жизни летчика-испытателя. К ним мы всегда готовы.
      Но я не ожидал, что после фронта меня надолго привяжут к поршневым самолетам. Хотелось испытывать новейшие машины с газотурбинными силовыми установками.
      Первый полет капитана Бахчиванджи на ракетном БИ-1 мне не довелось видеть - я находился на одном из авиационных заводов. Но за очередным стартом самолета-ракеты наблюдал. Признаюсь, меня он потряс. Такого авиация еще не знала.
      В нашей литературе имеются очень скудные сведения о первом полете Г. Я. Бахчиванджи на самолете с ракетным двигателем. По сути дела, зафиксирован лишь сам факт. А ведь этому событию предшествовала огромная подготовительная работа большого коллектива.
      О своем первом поистине историческом полете-подвиге Григорий Яковлевич Бахчиванджи рассказывал мне довольно подробно. Но памяти доверять нельзя. С тех пор прошло уже двадцать с лишним лет. Сохранившиеся в архивах документы не очень-то многословны. Кинофильм, запечатлевший подъем в воздух самолета-ракеты, дает о нем лишь общее представление. Но есть человек, для которого БИ-1, его строительство и испытания - открытая книга. Это инженер-полковник Михаил Иванович Таракановский. Он был ведущим инженером по испытаниям первого экземпляра самолета, лично готовил его к полету и провожал в воздух. С помощью Михаила Ивановича мне и удалось восстановить картину того волнующего исторического события.
      Постройка БИ-1 началась еще до Великой Отечественной войны на одном из авиационных заводов. Наступление немцев вынудило эвакуировать предприятие в глубь страны. Авиаторов разместили на недостроенном чугунолитейном заводе.
      Над самолетным цехом не было даже крыши. Стояла суровая уральская зима. Люди строили самолет и сами же возводили заводскую кровлю, демонтировали старое и устанавливали новое оборудование.
      Трудно, очень трудно было самолетостроителям. Холод, голод, постоянная нехватка строительных материалов. Тем не менее к концу зимы 1941/42 г. новый самолет поступил на государственные испытания.
      Их проводила смешанная бригада, состоявшая из заводских специалистов и работников НИИ ВВС. Ведущий летчик-испытатель - Григорий Яковлевич Бахчиванджи ведущие инженеры: от завода - Александр Ефимович Росляков, от Научно-испытательного института ВВС - Михаил Иванович Таракановский и Александр Николаевич Сорокин с его помощником Алексеем Александровичем Колесниковым. В бригаду входил также заводской инженер-моторист Арвид Владимирович Палло.
      Наземные испытания заняли конец зимы и прихватили начало весны. На первых порах они сопровождались сплошными неприятностями. Техники то и дело прожигали свою спецодежду, на нее попадали компоненты горючего. Требовалась исключительная осторожность при заправке самолетных баков. Попавший в горючее гаечный ключ быстро растворялся. Да и сами емкости разъедались.
      Самолет БИ-1 был необычен даже по своему внешнему виду. Первое, что поражало в нем - это отсутствие воздушного винта. Размеры аппарата казались непомерно малыми. Он напоминал скорее планер, чем ракетный самолет. Полетный вес его составлял всего около 1,5 тонн, размах крыла 7,5 метров, а площадь 10 квадратных метров. На нем был установлен жидкостный реактивный двигатель конструкции Леонида Степановича Душкина с тягой 1100-1400 килограммов.
      Удивляло и название машины. Все знали, что этот самый БИ-1 создан Виктором Федоровичем Болховитиновым. "Б" - вроде понятно - Болховитинов. А "И"?
      - Оказалось, что и "Б" мы совершенно неверно истолковывали, - вспоминает Михаил Иванович Таракановский. - Когда члены бригады спросили у конструктора, очень талантливого, уважаемого и весьма скромного генерала, почему он назвал самолет БИ, Виктор Федорович разъяснил: "Б" означает начальную букву фамилии аэродинамика Александра Яковлевича Березняка, "И" - начальную букву конструктора-моториста Александра Михайловича Исаева, проектировавшего агрегаты силовой установки. Поистине проявление сверхскромности!
      15 мая 1942 года машина наконец была готова к подъему в воздух. Бахчиванджи предстоял полет, которого еще не знала мировая авиация. И кто мог предвидеть, чем он окончится?
      Горючего заправили в обрез: только на взлет и набор высоты продолжительностью менее минуты. А самый короткий полет по кругу над аэродромом занимает обычно Четыре-пять минут. Нет никакой гарантии от вынужденной посадки. А если она случится вне аэродрома, это может повлечь за собой аварию, даже катастрофу.
      В целях предупреждения опасных последствий генерал-майор Петр Иванович Федоров назначил весьма авторитетную комиссию. В нее кроме членов бригады, проводившей испытания, вошел консультант НИИ по научным вопросам профессор В. С. Пышнов.
      Комиссия помимо детальной проверки готовности летчика и машины разработала подробный график выполнения всех элементов полета, В этом документе четко указывалось: на какой скорости производить набор высоты и развороты, как пилотировать самолет и по какому маршруту в случае, если прекратит работу двигатель, каковы угол и скорость планирования, как действовать при посадке.
      Перед вылетом произвели традиционные рулежки и подлет. Они показали хорошие качества самолета.
      Казалось, больше никаких неясностей не существует. Пора в воздух. Но, как назло, над аэродромом нависли густые низкие облака. Они закрыли горизонт, плотно укутали близлежащие высоты.
      Томительно потекли минуты, а потом и часы в ожидании чистого неба. Постепенно облака начали подниматься. К середине дня между ними кое-где появились просветы. Григорий Бахчиванджи на самолете По-2 слетал на разведку погоды. Вернулся радостный - метеообстановка пошла на улучшение. Комиссия приняла решение произвести первый вылет на БИ-1.
      19 часов. Окрестности аэродрома огласились грохотом, напоминающим орудийную канонаду. Это заработал двигатель. Длинный ярко-бордовый сноп огня вырвался из сопла, и машина устремилась вперед. Короткий разбег. Непривычно крутой переход в набор высоты. Еще несколько секунд - и БИ-1 превратился в букашку с элипсовидным огненным хвостом. Грохот двигателя еле доносился до аэродрома, потом смолк и он.
      Однако самолет-ракета уверенно чертил кривую в воздухе подобно той, которую проложила комиссия на бумаге. Выполнен последний расчетный разворот. Планирование. Кургузый самолет приземлился у посадочного знака.
      Первый в мире полет самолета-ракеты состоялся! Все, кто был на аэродроме, бросились к машине. Они долго и дружно подбрасывали в воздух взволнованного раскрасневшегося Жору. Когда возбуждение улеглось, когда кончились поздравления как летчика, так и создателя самолета, капитан Бахчиванджи доложил командованию о своих впечатлениях:
      - Набрал высоту восемьсот метров. Угол набора необычно крутой. Вроде летишь вверх ногами, хотя скорость намного превышала максимальную для обычных самолетов. Обзор вперед прекрасный. Машина как с действующим, так и с остановленным двигателем вела себя устойчиво, рули весьма эффективны. Расчет захода на посадку и сама посадка без работающего двигателя для опытных летчиков не представляют особой сложности. Восторгу Григория Яковлевича не было предела. Его надежды полностью оправдались! Несколько дней ходил он именинником, заражая всех своим энтузиазмом, непоколебимой верой в торжество новой эры авиации, в самолеты, летающие быстрее звука.
      Первый опытный БИ-1 свои задачи выполнил. Прошел почти год, прежде чем в НИИ ВВС поступил на испытания второй экземпляр этой машины.
      Ведущим инженером назначили хорошо подготовленного, имевшего большой опыт Израиля Габриэловича Рабкина, техником самолета - техника-испытателя Андрея Саввича Безбатченко, летчиком остался Григорий Яковлевич Бахчиванджи.
      Один из облетов выполнил замечательный испытатель подполковник Константин Афанасьевич Груздев. Он весьма положительно отозвался о качествах самолета. Правда, в воздухе произошло повреждение левой лыжи, однако Груздев успешно посадил машину на одну правую и при этом даже не повредил крылатую ракету.
      Бахчиванджи, проводя испытания, с каждым полетом все усложнял свою задачу. Повышалась высота, увеличивалась скорость.
      И вот в седьмом полете произошло непредвиденное... Самолет потерял управляемость и с воем врезался в землю в двух километрах от аэродрома. Пионер ракетной авиации первоклассный летчик-испытатель, бесстрашный воздушный воин Григорий Яковлевич Бахчиванджи погиб...
      Тяжелая, непомерно горькая утрата. Институт в трауре Никто не находит себе места. Никак не можем примириться с мыслью, что нет больше нашего любимца Жоры Бахчиванджи, обаятельного, красивой души человека. Он ушел из жизни в расцвете сил, полный дерзновенных творческих планов. Но память о капитане Григории Яковлевиче Бахчиванджи живет и будет вечно жить в народе.
      Полеты крылатой ракеты конструктора В. Ф. Болховитинова, выполненные Г. Я. Бахчиванджи, послужили могучим стимулом для очередного гигантского прыжка в техническом перевооружении мировой авиации. Они явились своего рода ступенькой и в освоении человечеством космического пространства.
      * * *
      Не всем посчастливилось сразу перейти к испытаниям новейшей авиационной техники. После трагической гибели Г. Я. Бахчиванджи на БИ-7 (улучшенной конструкции) летали известный испытатель Матвей Карпович Байкалов и старейший летчик-испытатель нашей страны Борис Николаевич Кудрин.
      Ветеран авиации Б. Н. Кудрин впервые поднялся в воздух еще в 1916 году. Затем он прошел славный и трудный путь, летал на самолетах почти всех типов от первых "этажерок" и "Ильи Муромца" до ракетной крылатой машины. Борис Николаевич здравствует и поныне.
      Мне же суждено было познакомиться с реактивной авиацией несколько позже. После возвращения в институт пришлось, как и в довоенные годы, "укрощать" хотя и новые, но по-прежнему "пропеллерные" самолеты.
      1942 год. Лето. Глубокий тыл. Целыми днями кружусь над заводским аэродромом, испытываю опытный самолет с новым мотором. Все идет гладко, в полном соответствии с программой.
      Здесь, на заводе, наряду с другими машинами строятся для авиации Военно-Морского Флота одномоторные гидролодки Кор-2 (Бе-4) конструкции Г. М. Бериева. Кор-2 означает: корабельный разведчик-второй. В отличие от своего предшественника Кор-1 типа биплана смешанной конструкции, он был металлическим монопланом с тянущим мотором М-62, расположенным сверху крыла над кабиной летчика. Справа от пилота размещался штурман. Кабина имела дублированное управление самолетом и мотором. Это позволяло легко переучивать летный состав.
      Меня прямо-таки тянуло полетать на морской лодочной машине. На самолете-амфибии я летал лишь однажды, пять лет назад. Тогда, осенью 1937 года, на одном из авиазаводов испытывался новый четырехмоторный самолет-амфибия АНТ-44, конструкции А. Н. Туполева. Испытания проводил Михаил Юлианович Алексеев, мой сослуживец по Каче, в недавнем прошлом летчик-испытатель НИИ ВВС, переведенный от нас в Наркомат авиационной промышленности. М. Ю. Алексеев в то время имел сравнительно небольшой опыт полетов на многомоторных машинах. Выполняя программу заводских испытаний АНТ-44, он, комбинируя в воздухе выключение разных двигателей, однажды ощутил сильную вибрацию хвостового оперения типа бафтинг. Алексеев не знал, допустимо ли это явление в полете, а кривить душой не умел. Договорившись с заводской администрацией, он прилетел в НИИ на своей гигантской "чайке" и поведал мне, как старому другу, о непонятных капризах самолета.
      - Что посоветуешь, Петр Михайлович? - спросил он, закончив свой рассказ.
      Какой я мог дать ему совет? АНТ-44 для меня темный лес. И вообще я летал только на легких поплавковых гидросамолетах. АНТ-44 - это махина лодочного типа. Но сухопутных-то многомоторных машин на своем веку я перевидал немало.
      - Может, слетаем вместе, посмотрим, что и как, - предложил я Михаилу.
      Слетали. В полете выключали то крайний мотор, то средний, потом оба с одной стороны, два средних, два крайних... Хвост самолета дергался то сильнее, то слабее - в зависимости от того, какие и сколько моторов убрано. Недостаточно опытного летчика такая тряска вполне могла смутить. Но тем, кому приходилось ощущать истинный бафтинг, способный разрушить конструкцию машины в несколько секунд, она уже представлялась явлением обычным. Я приблизительно так и изложил свое мнение Мише Алексееву и заместителю главного конструктора инженеру Александру Петровичу Голубкову. Алексеев и Голубков тепло поблагодарили меня за консультацию и довольно успешно выполнили всю программу заводских испытаний АНТ-44.
      Гидросамолет Кор-2 был другого класса. Это и привлекало к нему мое внимание. Страсть к полетам на новых машинах в крови у каждого летчика-испытателя.
      Подняться на Кор-2 мне удалось не сразу. Гидросамолетов завод строил немного. Его основные усилия были направлены на выпуск новых двухмоторных бомбардировщиков Ту-2 - ведь самые грандиозные бои в это время развернулись на сухопутном театре войны. К тому же морской летчик-испытатель Котов оказался весьма несговорчивым человеком. То ему не нравилась большая волна на Иртыше, где происходил облет лодок, то, наоборот, не устраивало "зеркало" - спокойная, гладкая вода. По "теории" Котова летать над "зеркалом" нельзя - нет, дескать, возможности определить высоту выравнивания самолета при посадке. Напрасно я доказывал, что река не море, что высоту выравнивания можно определить не по воде, а по берегу реки. Летчик-моряк оставался непреклонным. Даже когда с водой все было нормально, ему мешал порывистый или боковой ветер. Своими отказами он буквально вымотал мне душу.
      Однажды, возвратившись на аэродром после выполнения задания, я заметил в воздухе Кор-2. "Теперь или никогда", - подумал я и поспешил к причалу. Котов, произведя посадку, уже подруливал к стоянке. Я - к нему. Он и слушать не стал:
      - Нет! Сегодня провозить тебя не берусь. Слишком сильная волна...
      Не помню уж, какой тирадой разразился я в ответ. Котов с ехидной улыбкой произнес:
      - Чудак ты! Говорю тебе, сейчас невозможно вывозить. Я сам еле справился с полетом. Если хочешь, лети один...
      Он, по-видимому, был совершенно уверен в моем отказе.
      - Давай парашют! - обрадовался я.
      - Вот дурень! - пожал плечами Котов, отдавая мне свой парашют.
      Летать без него нам категорически запрещалось.
      Быстро усаживаюсь на пилотское место, выслушиваю торопливые напутствия Котова и резко выруливаю на середину бурного Иртыша. Ветер порывистый, волна заливает ветровое стекло, мешая наблюдать за горизонтом.
      Неимоверный каскад брызг. Днище лодки шлепает по гребням волн. Выход на редан. Минута - и самолет в воздухе. Наконец-то мое желание удовлетворено! Машина ведет себя обычно, а вот при взлете и наборе высоты приходится сильно удерживать ее от уклонений в сторону.
      Сделав два круга над городом, пошел на посадку. Вспомнилось напутствие Котова: "Смотри, не сядь на грунтовой аэродром! С вами, сухопутчиками, это часто бывает..."
      Расчет захода оказался очень прост. На реке точка приземления не обозначена, а длина посадочного поля поистине бесконечна. Посадка оказалась еще легче. Ни шасси тебе, ни тормозов...
      Радостный, подруливаю к причалу. Котов встречает с кислой миной на лице. Он закуривает и говорит:
      - И ты еще будешь доказывать мне, что не летал на лодках! Меня, братец, не проведешь.
      Я не стал убеждать его в том, что действительно совершил первый полет на гидросамолете...
      Впоследствии, уже после войны, мне еще раз пришлось иметь дело с летающей лодкой - транспортной амфибией конструкции Георгия Михайловича Бериева, Выполнил на ней несколько полетов.
      * * *
      Осенью 1942 года мне поручили испытать весьма своеобразный опытный истребитель конструктора Дмитрия Людвиговича Томашевича. На этом самолете впервые 1 была проведена полная проверка экспериментального мощного мотора водяного охлаждения М-107 конструкции В. Я. Климова. Двигатель подавал большие надежды, но беда состояла в том, что он, будучи установлен на серийных самолетах Як и ЛаГГ, часто выходил из строя. Конструкторы-самолетчики упрекали за это мотористов. а те - самолетчиков.
      Истребитель Д. Л. Томашевича был спроектирован специально под мотор М-107. Спереди фюзеляжа имелись два конусообразных больших отверстия. Через них поступал воздух для охлаждения масляного и водяного радиаторов. Такое внимание маслу и воде конструктор уделил потому, что двигатель являлся достаточно напряженным в температурном отношении. Как показали испытания, нововведения вполне себя оправдали.
      Дмитрий Людвигович Томашевич - мой старый знакомый. Он был заместителем Н. Н. Поликарпова по самолету И-180. После гибели В. П. Чкалова его постигла нелегкая участь. Конструктор, невольно сменив "фирму", стал работать в особом конструкторском бюро. Там и родилась идея самолета С-110.
      Вместе со мной испытывать С-110 направили ведущего инженера НИИ ВВС Владимира Федоровича Болотникова, высокообразованного человека, имевшего немало печатных трудов, преимущественно в области аэродинамики.
      Явились мы к начальнику НИИ генералу П. И. Федорову, докладываем - готовы убыть в длительную командировку. Улыбнувшись, наш генерал осведомился, как мы собираемся добираться до далекого города.
      - Известно как, попутным "Дугласом", - ответил я.
      - Ну что вы! - засмеялся Петр Иванович. - Такие солидные товарищи и будете попрошайничать. Я вам дам вполне приличный транспорт: немецкий легкий пятиместный самолет "тайфун". Правда, командировочных денег у нас кот наплакал, поэтому придется вам лететь без техника. Сами обслужите машину.
      Мы от души поблагодарили любезного начальника и немедленно улетели.
      Работа нам с В. Ф. Болотниковым выпала нелегкая - проведение совместных испытаний самолета С-110 по полной программе НИИ ВВС. К тому же пришлось решить ряд подготовительных задач: выбрать и обеспечить километражную базу, организовать правильную обработку полученных результатов с применением принятой НИИ ВВС аппаратуры, подтверждающей испытания, и т. д.
      Самолет Д. Л. Томашевича обладал хорошими качествами, но к тому времени война уже определила потребные для нее типы самолетов и вводить новый образец истребителя было нецелесообразно. Зато испытания обеспечили зеленую улицу новому мощному мотору М-107. Причина преждевременного выхода из строя этих двигателей скрывалась не в них, а в самолетах. М-107 требовал специальных конструктивных усовершенствований в самом летательном аппарате.
      Не получил путевки в небо и самолет той же "фирмы" "пегас" с двумя моторами М-11Ф. Облетывал я его вскоре после истребителя С-110. Эта машина плод патриотического почина людей, стремившихся, находясь в глубоком тылу, внести свой вклад в дело разгрома ненавистного врага. Они рассуждали приблизительно так: современный бронированный штурмовик сложен и стоит довольно дорого, страна не может выпустить их в огромном количестве, значит, нужно создать простой, дешевый бронированный самолет, доступный малоподготовленным летчикам, который наша промышленность могла бы производить в колоссальных сериях. "
      Пегас" я облетал в феврале 1943 года. Энтузиасты создали неплохую машину. Она имела весьма приличные летные данные. Жаль было огорчать конструкторов, но рекомендовать "пегас" в качестве фронтового самолета мы с Болотниковым не могли. Слишком мала мощность моторов - всего триста лошадиных сил. И конструкция перетяжелена - почти весь фюзеляж выполнен из брони. Из-за напряженной обстановки на фронте в 1943 году "пегас" в производство не пошел. Но кто может утверждать, что при других обстоятельствах и наличии мотора несколько большей мощности такую боевую машину нельзя было довести и запустить в серию?
      Помнится, об этом Владимир Федорович Болотников не раз говорил с сожалением. Мы познакомились с ним еще в предвоенные годы. Тогда нам и в голову не приходило, что наши житейские дороги со временем сойдутся и чисто служебные взаимоотношения перерастут в крепкую дружбу.
      Вскоре после нашей первой встречи Болотников перешел на работу в один из отделов, а затем и в управление испытаний самолетов НИИ ВВС. Я тогда исполнял обязанности заместителя начальника института по летной части. Владимира Федоровича назначили на должность заместителя по научной части. Работали мы исключительно дружно, иногда даже вместе выступали со статьями в периодической печати. Совместно разработали и внесли ряд предложений по реорганизации подготовки летчиков-испытателей. В частности, поставили вопрос о создании специальной школы. Нам с ним принадлежит инициатива в проведении первого испытания реактивных самолетов на фигуры высшего пилотажа.
      Говорят, что мы с Болотниковым имели совершенно противоположные характеры. Может, оно и так, но это нисколько не мешало нашей дружбе, основанной на обшей любви к авиации. Мы заботливо помогали друг другу. Владимир Федорович щедро делился со мной теоретическими знаниями. Я помог ему "без отрыва от производства" овладеть летным мастерством.
      Успешно защитив кандидатскую, а затем и докторскую диссертации, В. Ф. Болотников стал видным советским ученым-аэродинамиком.
      * * *
      Этот дотоле невиданный немецкий самолет начал встречаться нашим летчикам в воздушных боях весной 1944 года. Он обладал высокой скоростью, отличной скороподъемностью, большим потолком и значительной продолжительностью полета. Вскоре удалось установить - это одноместный истребитель Ме-262 с двумя турбореактивными двигателями ЮМО-004. Немцы построили его вслед за ракетным самолетом-истребителем Ме-163.
      Реактивных "мессеров" враг имел очень мало, чтобы оказать какое-то влияние на ход развивавшейся уже не в пользу Германии войны. Разгром Советской Армией гитлеровской Германии положил конец потугам фашистов создать реактивную военную авиацию.
      На некоторых захваченных нами аэродромах противника было обнаружено несколько опытных немецких самолетов с газотурбинными двигателями. Они требовали серьезного восстановительного ремонта. Один Ме-262 поступил в НИИ ВВС.
      Мы приняли решение исследовать его в полете. У нас не было никаких документов ни по конструкции и технике пилотирования машины, ни по эксплуатации двигателей. НИИ располагал лишь сведениями о том, что немецкие летчики на новых реактивных и ракетных самолетах потерпели ряд странных катастроф.
      При вынужденных посадках Ме-163, как правило, капотировал, после чего следовал взрыв, самолет и летчик разлетались в клочья. Ме-262 на большой скорости затягивались в пикирование и со страшным воем врезались в землю. Причем летчикам, имевшим в своем распоряжении отличные приемо-передающие радиостанции, ни разу не удалось сообщить причину потери управляемости в воздухе. В каждом таком трагическом случае они неизменно уносили с собой в могилу тайну катастрофы. По нашим сведениям, никому из них не удалось спастись на парашюте.
      Поражала и одна непонятная техническая деталь конструкции самолета. Он имел, в отличие от всех машин того времени, управляемый в полете стабилизатор - при помощи электромотора. Зачем это понадобилось немцам? От управляемых стабилизаторов самолетостроители всех стран отказались еще лет десять назад, заменив их управляемыми триммерами на руле глубины.
      Нам предстояло тщательно изучить трофейный самолет, снять с него все летные характеристики, не погубив при этом ни машину, ни тем более летчика. Таков был приказ командования. Дело усложнялось еще и слишком ничтожным ресурсом немецких турбореактивных осевых двигателей ЮМО-004 - около двух часов. В течение такого короткого времени один из двигателей обычно загорался в полете, угрожая пожаром всему самолету.
      Кому же поручить необычный самолет? Кто из хорошо мне известных испытателей сумеет разгадать этот технический ребус, не совершив роковой ошибки, расплата за которую - смерть? Не ночь и не день ломал я голову над этим вопросом.
      Здесь, безусловно, нужен хороший инженер-летчик, способный самостоятельно, быть может, в самый неподходящий, критический момент, решить любой внезапно возникший вопрос. Мой выбор остановился на начальнике отдела испытаний истребительных самолетов инженере-летчике Андрее Григорьевиче Кочеткове, А. Г. Кочетков начал самостоятельно летать в 1929 году, через десять лет окончил Военно-воздушную инженерную академию имени Н. Е. Жуковского. Встретившись на выпуске с начальником НИИ ВВС комдивом А. И. Филиным, он попросился в испытатели. Комдив удовлетворил его просьбу. Ничем внешне не выделяющийся, среднего роста, с круглым открытым лицом и ладно скроенной крепкой фигурой, всегда жизнерадостный и веселый, Кочетков как-то сразу врос в испытательскую среду. Особенно крепко Андрей Григорьевич запомнился мне после одного случая.
      В тот день выполнялся облет нового опытного высотного истребителя МиГ-1. Один экземпляр самолета испытании потерпел катастрофу, погиб старейший заводской летчик-испытатель Аркадий Никитович Екатов.
      Облет обычно производится несколькими летчиками.
      Подошла очередь А. Г. Кочеткова облетывать "миг". Не простое это дело освоить новую машину, тем более когда знаешь, что на ней уже погиб более опытный товарищ. Все мы собрались на аэродроме и с нескрываемым волнением следили за Кочетковым. Он занял свое место в кабине. Запуск. Взлет. Набор. Ввод в первый разворот. И вдруг мотор прекратил работу! Катастрофа казалась неизбежной. Развернуть машину на 180 градусов без работающего мотора в такой ситуации весьма сложно. Поэтому инструкция гласит четко: при сдаче мотора после взлета до первого разворота садиться прямо перед собой. Это правило выработала сама жизнь. Сколько прекрасных летчиков погибло, пытаясь развернуться на спасительную площадку родного аэродрома. Но всегда не хватало высоты или скорости, а порой того и другого вместе. В результате - обломки самолета и изуродованный труп летчика. Кочетков блестяще посадил опытный МиГ-1 на аэродром. Ценнейший опытный экземпляр самолета был спасен. Много сложных и опасных ситуаций возникало у Кочеткова на его нелегком пути летчика-испытателя, и всегда он находил единственно верный выход.
      Сейчас Андрею Григорьевичу предстояло раскусить, пожалуй, самый крепкий орешек в его летной жизни. Он тщательно изучил самолет, двигатель, специальное оборудование, всесторонне продумал весь ход выполнения намеченной программы.
      В первые послевоенные годы самолеты, как правило, летали с грунтовых аэродромов. У нас же имелась бетонированная взлетная полоса, построенная специально для чкаловского рекордного перелета в Америку через Северный полюс. Андрей решил использовать ее для экзамена Ме-262.
      Ранним утром 15 августа 1945 года инженер-летчик А. Г. Кочетков первым в Советском Союзе вылетел на турбореактивном трофейном самолете. Полет "со многими неизвестными" прошел успешно. Мы искренне поздравили Андрея Григорьевича с большой удачей.
      Всего Кочетков выполнил восемнадцать полетов - последовательно наращивая скорость, скороподъемность, высоту. И в каждом из них где-то неподалеку витала смерть...
      Самым трудным оказался последний. Он происходил в ноябре 1945 года. Следовало выполнить горизонтальную площадку с максимальной скоростью на высоте 11 тысяч метров. Скорость быстро нарастала, достигнув максимальной - 870 километров в час. Вследствие смещения аэродинамического центра давления назад самолет все время "зависал на ручке" - стремился нырнуть в пикирование. Одной рукой летчику невозможно было удержать машину в горизонтальном положении. Кочетков начал действовать двумя. Пикирующая тенденция продолжала увеличиваться. По телу поползли мурашки. Глаза быстро перебегали с приборной доски на все уменьшающееся расстояние между основанием ручки управления и сиденьем летчика. Так мы проверяли оставшийся запас хода рулей. Тянущие усилия на ручке уже превышают 24 килограмма. Необходимо срочно воспользоваться стабилизатором, уменьшить их на руле. Но увы! Стабилизатор не двигается с места. Запас хода ручки почти весь исчерпан. Единственное спасение немедленно уменьшить скорость.
      Удерживая с колоссальным напряжением ручку правой рукой, летчик переносит левую на сектора управления двигателями и убирает обороты. Вот где пригодилась русская силушка, которой, по-видимому, не хватало в подобных случаях немецким пилотам! А может быть, и не только силы, но и выдержки? Кнопки-то передатчика радиостанции находились на одном из секторов двигателей. В панике вытягивая самолет из пикирования двумя руками, фрицы не могли радировать в эфир о своих бедах.
      Однако почему же отказало управление стабилизатором? Нашелся ответ и на этот последний вопрос. Быстрая смена положительной температуры отрицательной при повышенной в этот день влажности воздуха способствовала образованию ледяной корки на контактах электровыключателя стабилизатора.
      Так была разгадана Андреем Григорьевичем Кочетковым тайна "Мессершмптта-262". И только теперь, спустя два с половиной года, несколько прояснились причины гибели капитана Григория Яковлевича Бахчиванджи на крылатой ракете. БИ-1 имел также обычное крыло дозвуковой аэродинамики.
      * * *
      30 октября 1945 года, вторым после А. Г. Кочеткова, на Ме-262 поднялся в воздух я. Странно, конечно, но так уж сложились обстоятельства, что мне, советскому летчику-испытателю с весьма приличным стажем, судьба уготовила первый в жизни полет на реактивном самолете, не на своем, отечественном, а на чужестранном, бывшем вражеском.
      Признаюсь чистосердечно, поднявшись на Ме-262, почувствовал себя в воздухе так же, как и в первом полете летом 1927 года на учебном самолете "авро". Все было новым, неизведанным. Не тараторят двигатели, нет обычной вибрации, вызываемой работой винтомоторной группы. Машина плавно пронзает воздух, как будто парит в нем. Слышится только легкий посвист. Непривычно большие показания скорости...
      И второй реактивный летательный аппарат, с которым мне вскоре пришлось ознакомиться, тоже был германским. На аэродроме немецкого города Дамгартен, расположенного на северном побережье Германии, обнаружили исправный реактивный разведчик с весьма большой дальностью полета - самолет "арадо" с двумя двигателями ЮМО-004. До сих пор нам попадались только истребители. По различным причинам вывезти машину в Москву наземным или морским транспортом не имелось возможности. Командование приняло решение облетать ее на месте, определить расход горючего на нужных режимах, подготовить к перелету и по этапам перегнать на аэродром НИИ ВВС.
      Срочно организовали испытательную бригаду. Летчик-испытатель А. Г. Кубышкин, ведущий инженер И. Г. Рабкин. Возглавить ее поручили мне. Нам потребовался транспортный самолет, достаточно вместительный и грузоподъемный, чтобы стать передвижной испытательной базой, обладающий повышенной дальностью полета, позволяющий не прибегать к услугам промежуточных аэродромов. Таким самолетом был Си-46 - американский транспортный корабль, имевшийся у нас в единственном экземпляре. Я провел на нем полные государственные испытания.
      26 марта 1946 года мы вылетели в Берлин. Оттуда направились в Дамгартен. Здесь нас ожидал неприятный сюрприз: аэродром мал, и можно выполнить только взлет облегченного до предела "арадо". К тому же на самолете оказался неисправным один двигатель. Пришлось его заменять. Надо было разыскать и временный огромный аэродром, позволяющий произвести первую посадку и, что самое главное, выполнить подготовительные полеты, последовательно увеличивая количество горючего в больших самолетных баках.
      Им мог бы стать аэродром испытательного центра Германии в Рехлине, расположенном на полпути между Берлином и Дамгартеном. Но там огромная взлетно-посадочная полоса оказалась во многих местах подорванной. Пришлось срочно организовывать ее ремонт и привлечь для этой цели местное население. Наших воинских инженерных частей поблизости не было. А пока решили посадить облегченный самолет на грунтовом аэродроме в районе Рехлина. Он представлял собой две овальные площадки, расположенные рядом в виде цифры восемь. Их соединяла узкая полоска длиной около тридцати метров. Кубышкин перелетел на "арадо" в Рехлин. Здесь вышел из строя второй двигатель. Заменили и его. Кубышкин полетел на замер расхода горючего. Над аэродромом снова отказал один двигатель. Оглянувшись, летчик увидел позади густой шлейф черного дыма. Значит, начался пожар....
      На самолете оставалось еще много горючего. Это значительно усложняло приземление. Аварийную посадку требовалось произвести немедленно. При выходе "арадо" на последнюю прямую случилась еще одна беда - отказала система выпуска шасси. Кубышкин прибег к аварийному способу и невольно отвлекся от расчета на посадку. На аварийный выпуск посадочных щитков уже не хватило времени. Первая площадка промелькнула под крылом. Уйти на второй круг на одном двигателе с выпущенными шасси и с таким большим полетным весом было нельзя. Оставшейся второй половины "восьмерки" могло не хватить для пробега. Остановить на короткой дистанции реактивный самолет с невыработанным запасом горючего без помощи закрылков одними тормозами совершенно невозможно.
      Но на "арадо" имелось оригинальное новшество - огромный тормозной парашют. Он располагался в хвостовой части самолета, управление выпуском находилось в кабине летчика. Когда до леса оставалось несколько десятков метров, А. Г. Кубышкин дернул рычаг. Самолет, как бы схваченный за хвост мощной рукой гиганта, остановился в нескольких метрах от желтеющих стволов огромных сосен.
      Разгоряченный летчик быстро выбрался из кабины, еще не веря в свое спасение. Тут же к нему примчались мы - вся бригада. Задняя часть обтекателя гондолы мотора вместе с турбиной обгорели. Искореженный металл пугал своей страшной чернотой.
      Самолет отремонтировали. Совершив еще несколько полетов с восстановленной бетонированной полосы, Кубышкин постепенно довел полетный вес до предельного. "Арадо" при" этом пробегал на взлете две трети бетонки и имел очень плохую скороподъемность. Частые выходы из строя двигателей, необходимость иметь на маршруте заранее подготовленные большие взлетно-посадочные полосы не позволили перегонять самолет в Москву. Да в этом и не было надобности. Кроме компоновки тормозного парашюта и вместительных топливных баков, у немецкого самолета не было ничего примечательного.
      Мы уже располагали отечественными замечательными машинами. Боевые авиационные части получали их во все возрастающем количестве.
      А. С. Яковлев, бывший в то время заместителем Наркома авиапромышленности, в своей книге "Цель жизни" приводит такие весьма характерные данные: "Уже с 1942 года авиационная промышленность СССР превзошла германскую. В 1942 году заводы Германии выпускали 14,7 тысячи военных самолетов, а заводы СССР - 25,4 тысячи, в 1943 году - соответственно 25,3 тысячи и 35 тысяч. Только за два года наша армия получила на 20 тысяч самолетов больше, чем гитлеровская" {8}.
      Советские самолетостроители с честью справились с неимоверно трудной задачей, поставленной перед ними партией и правительством. Самолеты поступали на фронт сплошным потоком. В 1944 году их было произведено 40 300, за первую половину 1945 года - 20 900. Между прочим, за годы войны мы получили от США всего около 14 000 самолетов.
      Григорий Яковлевич Бахчиванджи еще в 1942 году поднял в небо принципиально новую в авиации машину БИ-1. Виктор Федорович Болховитинов провозгласил новую эру в самолетостроении. Тут, как и вообще в создании летательных аппаратов тяжелее воздуха, мы, русские, были первыми. Но ведь шла война, тяжелая и кровопролитная. Круто перевести авиапромышленность, а следовательно и экономику страны, на производство реактивно-ракетных самолетов Советский Союз не мог. Всепожирающее пламя войны требовало ежечасно пополнять боевой самолетный парк, наращивать и наращивать выпуск целиком оправдавших себя на фронте поршневых самолетов.
      * * *
      Самолеты с двигателями внутреннего сгорания настойчиво совершенствовались и в послевоенное время. Списывать их в расход еще не настала пора ни в армии, ни в гражданской авиации. Поэтому нам, летчикам-испытателям Научно-испытательного института ВВС, приходилось заниматься и поршневыми и газотурбинными машинами. Как ни парадоксально, но первые нередко доставляли куда больше хлопот...
      УТ-2 после войны заметно отстал от боевых самолетов. На тех, как правило, имелись посадочные щитки, убирающиеся шасси, тормозные колеса, закрытые кабины, радиостанции и целый ряд дополнительного оборудования. На УТ-2 ничего этого не было. Испытанный учитель явно состарился. Но и на покой уйти не мог.
      Кроме того, мы не имели переходных промежуточных самолетов. Курсантов в школах приходилось с учебной машины пересаживать сразу на двухместную учебно-тренировочную. Это противоречило методике обучения.
      Конструктор А. С. Яковлев очень быстро откликнулся на наши нужды. 10 ноября 1945 года я вылетел на его новом самолете Як-З-УТИ.
      Как всегда, самолет прошел на заводе очень короткие испытания, и его техническое лицо было еще весьма расплывчато. Жизнь требовала спешить. Приходилось выполнять по нескольку полетов в день. Начав испытания 10 ноября, я закончил их предварительную программу 28 ноября, налетав 16 часов 35 минут.
      Интересна такая подробность. Конструктор, сделав довольно вместительные бензобаки, снял летные характеристики только с половинным горючим, хотел, по-видимому показать лучшие результаты. Институт не мог согласиться с этим и проверял сообщенные заводом данные с полным запасом горючего. Вопреки ожиданиям мы выявили дополнительную возможность этого отличного самолета. Так, вместо заявленного конструктором потолка
      7 тысяч метров я, с полным запасом горючего, достиг 8 тысяч метров. На этой машине мной был выполнен и весь комплекс фигур высшего пилотажа, включая штопор.
      Несколько раньше, чем Як-З-УТИ, в НИИ ВВС поступил на испытания самолет первоначального обучения Як-18 с мотором М-11. Он оказался несравненно лучше имевшегося в школах УТ-2. На нем были установлены посадочные закрылки, убирающиеся шасси, приемо-передающая радиостанция, закрывающаяся в полете кабина с прекрасным обзором. Мотор запускался сжатым воздухом из бортового баллона.
      3 сентября 1945 года я совершил на Як-18 одиннадцать полетов по кругу, чтобы испытать шасси. Ведущему инженеру самолета показался подозрительным малый диаметр колес, и он всячески затягивал испытания, убеждая начальство, что у самолета будет плохая проходимость по земле во время распутицы на полевых аэродромах.
      Некоторые руководители НИИ ВВС были склонны верить этим рассуждениям. Мне же они казались мало убедительными.
      Принятие на вооружение самолета Як-З-УТИ также задерживалось. Отчет об успешно проведенных испытаниях продолжали согласовывать и пересогласовывать в стенах института. И я решил самостоятельно драться за новые самолеты, глубоко убежденный в их крайней необходимости. Приехал прямо к главному инженеру ВВС генерал-полковнику инженерно-технической службы Ивану Васильевичу Маркову, моему старому и хорошему другу, с которым мы немало полетали вместе. Разговор, правда, начал о всяких житейских делах. Но генерал сразу раскусил мою доморощенную дипломатию. И я все рассказал о непонятных проволочках с новыми учебными самолетами А. С. Яковлева. Генерал Марков весьма внимательно выслушал мой рассказ и в свою очередь задал вопрос:
      - А не ошибемся ли мы, принимая их на вооружение?
      - Нет, Иван Васильевич! В противном случае можешь отрубить мне голову.
      Главный инженер, заявив, что крови моей не жаждет, немедленно соединился по телефону с институтом:
      - Почему затянули испытания самолетов Як-18 и Як-З-УТИ?
      Выслушав довольно длинное объяснение, Иван Васильевич зло бросил в трубку:
      - А я имею достоверные сведения, что все эти доводы несостоятельны! Чтобы через два дня отчеты об испытаниях были у меня на столе!
      Самолеты вскоре приняли на вооружение. Многие тысячи советских юношей с их помощью встали в строй крылатых богатырей нашей Родины. Як-18 безотказно трудится в пятом океане и по сей день,
      * * *
      Газотурбинные самолеты стали конструироваться и строиться на промышленной основе только после окончания второй мировой войны.
      У нас в Советском Союзе наиболее быстрое и рациональное решение реактивно-авиационной проблемы нашли А. С. Яковлев, А. И. Микоян и М. О. Гуревич.
      На базе Як-3 А. С. Яковлев построил первый отечественный истребитель Як-15 с реактивным двигателем РД-10. Его поднял в воздух летчик-испытатель Михаил Иванович Иванов. Одновременно летчик-испытатель Алексей Николаевич Гринчик поднял реактивную машину А. И. Микояна и М. О. Гуревича МиГ-9. За один день две блистательные победы!
      Мой черед пришел несколько позже. Знакомство с отечественным реактивным истребителем состоялось 10 декабря 1946 года.
      Это был Як-15. Пятнадцать минут носил он меня в лучезарном небе на высоте 2500 метров. Казалось, ни дать ни взять Як-3 - легок в управлении, не сложен в технике пилотирования, обладает весьма высокими летно-техническими данными.
      Но выявились у него и неприятные заковыки. Первая - малая продолжительность полета, движок жрал несусветную уйму горючего. Вторая наследие прошлого: устаревшая двухколесная система шасси. Правда, Александр Сергеевич несколько модернизировал ее. На хвосте вместо применявшегося в то время резинового колесика он установил металлическое. Двигатель-то располагался не в фюзеляже, а под ним. Раскаленная газовая струя сожгла бы резиновую покрышку. Металлическое же колесо при взлете и посадке только неприятно громыхало по бетону взлетно-посадочной полосы.
      МиГ-300 - так был вначале зашифрован опытный образец самолета Микояна и Гуревича МиГ-9 - я поднял в небо 4 января 1947 года. Истребитель со средним расположением крыла, несколько приподнятым горизонтальным оперением и трехколесной схемой шасси, он имел два оригинально вписанных в фюзеляж малогабаритных реактивных двигателя РД-20.
      4 января 1947 года - исключительно везучий для меня день. Вслед за МиГ-300 облетал реактивный истребитель С. А. Лавочкина Ла-150. Он тоже имел старую конструктивную схему, а следовательно, и все присущие ей недостатки.
      Однако нас, летчиков-испытателей, смущала не столько привязанность конструкторов к схеме поршневых самолетов, сколько бесчисленное множество ограничений по летной эксплуатации реактивных машин. Максимальная скорость полета не должна превышать значения 0,75- 0,85 по отношению к скорости звука. Разрешалось выполнять только простейшие фигуры: виражи, восьмерки, боевые развороты, горку, спираль. На высший пилотаж был наложен запрет.
      Мы понимали опасения конструкторов. Никто не знал, как поведет себя машина при вводе ее в пике и особенно при выводе из пикирования. На реактивных самолетах скорость нарастала слишком быстро даже в горизонтальном полете. А каких значений она достигнет в пикировании? Кроме того, часто загорались трофейные двигатели, которые устанавливали на первых наших опытных реактивных самолетах.
      Между тем реактивные машины пошли в производство массовыми сериями, начали поступать в строевые части. Наша авиапромышленность стала также серийно выпускать реактивные двигатели РД-10 и РД-20, которые были намного надежнее трофейных немецких.
      Интересы обороны страны требовали пойти на риск и вопреки опасениям конструкторов, испытать машины на высший пилотаж.
      - Для парадов, что ли, мы их готовим? - говорю Владимиру Федоровичу Болотникову, заместителю начальника самолетного управления по научной части НИИ ВВС.
      - Сам хочешь? - Болотников сразу поддерживает мое намерение.
      - Сам.
      - На каком?
      - На Як-15.
      Як-15 по конструктивной схеме родной брат исключительно надежного, проверенного и перепроверенного на испытаниях и в боях Як-3. Фактически проэкзаменовать на высшем пилотаже требуется только двигатель.
      Вместе с Владимиром Федоровичем наметили программу испытаний. С нею согласились и начальник самолетного управления и руководство института. Одобрило ее командование ВВС.
      25 февраля 1947 года. И начальники и друзья заботливо напутствуют: будь осторожен, не зарывайся, в случае опасности немедленно покидай самолет.
      Так уж повелось, что первый пилотаж выполнять по обыкновению приходилось мне. Эта своеобразная традиция нисколько не тяготила меня. Наоборот, она доставляла определенное удовлетворение. Бесхвостые, И-28, И-26, Як-23, С-110, МиГ-3, с предкрылками, иностранные, трофейные - много их было, первых-то...
      И вот снова первый. Погожий, солнечный день. По небу кое-где проплывают белыми лебедями облака.
      Наконец мы остались один на один - я и "як". Разбег, набор высоты, плавный горизонтальный полет.
      С чего же начать первый пилотаж на первом отечественном турбореактивном?
      Пожалуй, лучше с быстрой штопорной бочки. Легкое, еле заметное движение рулями, и она безупречно выполнена. Ну, а в другую сторону? Фу ты, черт, как вертится! Отлично! Теперь попробуем замедленную бочку. "Пятнадцатый", чутко повинуясь рулям, величаво поворачивается боком, затем плавно ложится на спину... Быстрый взгляд на приборы. Все в порядке. Безукоризненно работает двигатель. Привычное, многими годами выработанное движение - и выполнена вторая половина замедленной бочки.
      Настроение прямо-таки превосходное! Рядом идет сопровождающий самолет-контролер. Товарищи, летящие на той машине, бурно поздравляют меня с успехом.
      Так. Пока все прекрасно. Попробуем выполнить переворот через крыло. В нем сосредоточено несколько очень важных элементов высшего пилотажа: перевернутый полет, разгон на пикировании и вывод из него.
      Для большей безопасности уменьшаю скорость до минимума. Переворачиваю "яка" на спину. И побежала стрелка указателя скорости по нарастающей. Как далеко она пойдет? Не перешагнет ли черточку установленных конструктором ограничений? Но нет, опасения напрасны. Реактивная машина послушна моей воле.
      Еще переворот. Петля. Иммельман. Не машина, а истинное чудо авиационной техники! Однако пора и спускаться с небес на землю - керосин в баках угрожающе тает.
      Первый полет на высший пилотаж прошел весьма успешно. Но самоуспокаиваться рано. Самоуспокоенность - злейший враг любого летчика, а летчика-испытателя тем более.
      Как-то будет дальше? Это "дальше" длилось на протяжений шестнадцати полетов, до 19 марта. Як-15 послушно выполнил одинарную горизонтальную замедленную бочку, полуторные и многократные восходящие и нисходящие бочки, иммельман с петлей, двойной иммельман, двойной восходящий разворот с бочкой, вертикальную восьмерку, все виды перевернутого полета, пикирование, штопор и всевозможные сочетания всех перечисленных фигур.
      Я был просто в восторге от машины, от ее двигателя. В каждом полете меня сопровождал двухместный учебный истребитель. Установленная на нем киносъемочная камера фиксировала на пленку всякое движение испытываемого самолета. Вместе с обычной контрольно-испытательной аппаратурой, размещенной непосредственно на Як-15, она была беспристрастным судьей боевой зрелости нового истребителя. Мои заключения, показания контрольной техники подтвердили и другие летчики-испытатели, вслед за мной проэкзаменовавшие Як-15. Институт разработал для строевых частей соответствующую инструкцию, и с реактивного самолета сняли запрет на высший пилотаж. Александр Сергеевич Яковлев оценил это событие как новый шаг в развитии реактивной авиация.
      После Як-15 я испытал по этой же программе двухдвигательный истребитель МиГ-9. Испытания прошли также без сучка и задоринки.
      Партия и правительство высоко оценили мой труд, наградив меня в июле 1947 года орденом Красного Знамени. Указ гласил: "За успешное освоение новой авиационной техники", что фактически означало - за выполнение первого высшего пилотажа на реактивных истребителях.
      * * *
      В 1947 году руководители партии и правительства приняли решение продемонстрировать на параде в День Воздушного Флота СССР отечественную реактивную авиационную технику. В период подготовки к празднику ко мне прилетел бывший сослуживец - начальник летно-испытательной станции одного авиазавода полковник Александр Александрович Курбан. Завод тогда изготавливал новые пульсирующие двигатели (ПуВРД), являвшиеся как бы промежуточными между ПВРД и ТРД. Их работа сопровождалась сильным грохотом. За соплом вырастал большой хвост пламени. Летчик-испытатель тяжелых самолетов полковник А. А. Курбан интересовался, на какой истребитель целесообразнее всего установить эти двигатели, чтобы эффективнее продемонстрировать их работу в воздухе. Я предложил истребитель Лавочкина Ла-11, имевший большие емкости для горючего. Посоветовал также поставить на самолет не один, а два двигателя - под каждое крыло. И постараться выпустить на парад сразу девятку.
      - А что, зрелище будет захватывающее, - загорелся Александр Александрович и умчался на свой завод.
      Парадная девятка Ла-11, оснащенных пульсирующими реактивными двигателями, получила "добро". Возглавить ее подготовку приказали мне.
      Истребитель Ла-11 относился к разряду довольно строгих по технике пилотирования самолетов. Подвеска под крылья двигателей-огневержцев сделала машину еще прихотливее. Поэтому в парадную авиаэскадрилью отобрали наиболее опытных летчиков-испытателей истребительного отдела: майора Кубышкина Алексея Георгиевича майора Кувшинова Леонида Михайловича, инженер-майора Седова Григория Александровича, инженер-майора Терентьева Андрея Григорьевича, капитана Манучарова Андрея Арсентьевича, инженер-капитана Трофимова Виктора Петровича, капитана Масича Виктора Григорьевича и капитана Ямщикову Ольгу Николаевну.
      Испытатели редко летают в строю. Немало пришлось потрудиться над групповой слетанностью девятки. И не меньше над тем, чтобы научить группу точно выходить на Тушинский аэродром, не нарушая общей парадной колонны, следующей по установленному маршруту. По нормативам неточность выхода, превышающая десять секунд, влекла за собой неудовлетворительную оценку.
      Над праздничным Тушинским аэродромом девятка пронеслась клином звеньев на высоте около ста метров. Оглушительно прогрохотали восемнадцать реактивных двигателей, оставляя за собой трехметровые снопы яркого пламени. Очевидцы рассказывали, что публика была буквально потрясена. Всех летчиков парадной эскадрильи и многих инженеров завода наградили орденом Отечественной войны I степени. Это была моя девятая награда.
      Не прошло и года, как однажды ночью зазвонил телефон. Говорил знакомый корреспондент "Правды":
      - Поздравляю вас, Петр Михайлович, с получением высшей правительственной награды - званием Героя Советского Союза! - Не дав опомниться, он тут же зачитал указ. - "За геройский подвиг, проявленный при испытании новых типов самолетов, за освоение высоких скоростей в за выдающееся летное мастерство..."
      Это было 5 марта 1948 года. Я был бесконечно рад и счастлив. Перед мысленным взором промелькнула вся моя жизнь. Двадцать семь лет непрерывной летной работы. Освоено триста шестнадцать типов разнообразных самолетов.
      Восемнадцать лет на испытаниях опытных военных самолетов - почти всех, строившихся у нас и закупаемых за рубежом с 1931 по 1949 год включительно...
      * * *
      Результаты испытаний на пилотаж первых отечественных реактивных самолетов Як-15 и МиГ-9 развеяли сомнения, мешавшие полноценно использовать их как боевые машины истребительной авиации. Однако на пути новой техники осталось еще одно препятствие - ограничения по максимальным скоростям полета. Оно очень сужало сферу боевого применения Як-15 и МиГ-9. Но имело и основание реактивные истребители при переходе за установленные скорости вели себя не лучшим образом. Они теряли устойчивость, начинали раскачиваться в поперечном отношении, рыскать в путевом, затягивались в пикирование.
      Требовались радикальные изменения в конструктивной схеме. Аэродинамические исследования и продувки моделей в трубах показали, что профиль и контуры крыла на наших реактивных самолетах подобраны не совсем удачно. Было установлено, что крылья с относительно меньшей толщиной дужки и стреловидным контуром в плане имеют лучшие аэродинамические данные на околозвуковых, звуковых и сверхзвуковых скоростях полета.
      Но все новое сулит неожиданные, иногда довольно неприятные сюрпризы. Поэтому часть конструкторов все еще пыталась решить проблему старыми, уже исследованными путями. Другие же смело устремились в неизвестное, не останавливаясь перед риском.
      Конструкторское бюро А. С. Яковлева вначале пошло по первому пути. Оно быстро построило самолет Як-15У с трехколесной системой шасси. В начале августа 1947 года я провел государственные испытания машины. Целесообразность трехколесного шасси не вызывала никаких сомнений. Летные же данные самолета, естественно, остались прежними и не могли удовлетворить возросших потребностей. Тогда конструктор выпустил эту же машину в двухместном учебно-тренировочном варианте, под названием УТИ Як-17.
      В конце января 1948 года самолет прошел госиспытания и был рекомендован для серийного производства. Быстрое развитие реактивной авиации настоятельно требовало наличия такой машины для переучивания летчиков, совершенствования и проверки их техники пилотирования.
      Вслед за УТИ Як-17 А. С, Яковлев сделал легкий цельнометаллический реактивный истребитель Як-23 с двигателем РД-500.
      Отказ от смешанной конструкции представлял собой значительный шаг вперед. Но самолет, как и его братья-предшественники, имел прямое крыло, хотя и с несколько более тонким профилем. Проводя его испытания, я получил огромное удовлетворение. Истребитель был легок и прост в управлении. На пилотаже он вел себя, пожалуй, лучше всех машин, на которых мне приходилось летать.
      Ночные испытательные полеты производил даже без включения посадочных прожекторов, при свете фонарей... "летучая мышь".
      Руководство НИИ ВВС сочло возможным рекомендовать Як-23 в серийное производство, взамен ранее строившегося Як-15. Окончательное решение требовало более детального испытания, в частности проверки самолета на максимально допустимую перегрузку. К выполнению этого ответственнейшего задания приступил инженер-летчик Григорий Александрович Седов. Высокий, худощавый, с умным волевым лицом, он удачно сочетал в себе качества как инженера, так и летчика. Сейчас Григорий Александрович Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель, кандидат наук.
      Самолетов на испытания тогда поступало много, и все мы были сильно загружены работой. Едва отчитавшись за очередной полет, летчик уже приступал к освоению следующего задания. Руководящему составу зачастую приходилось проверять подготовку летчика прямо на аэродроме.
      В этот день, закинув за спину парашют, я шел усталый после полета к себе в кабинет. Навстречу мне, также с парашютом за спиной, быстро шагал озабоченный инженер-летчик Седов.
      - Куда спешите, товарищ Седов?
      - Пикировать на Як-23.
      - Покажите задание.
      В нем значилось: выполнить полет на пикирование, произведя последовательно увеличивающиеся по скорости и перегрузке шесть вводов, доведя в последнем скорость и перегрузку вплоть до максимально допустимых. Далее перечислялись скорость и величина перегрузки на каждом пикировании.
      Я с сомнением покачал головой, вспомнив, как на таком же задании у меня развалился опытный истребитель конструкции В. П. Яценко И-28.
      - А не лучше ли разбить задачу на этапы?
      Седов резонно ответил, что он на то права не имеет.
      Я вынул из кармана авторучку. Разделив задание на два самостоятельных полета, поставил подпись.
      Блеснув на солнце крылом, Як-23, ведомый уверенной рукой, круто взмыл вверх, растаял в дымке. Вскоре и я ушел в очередной полет. По возвращении мне доложили о значительной остаточной деформации на самолете Седова. Не разбей я задание на два этапа, последующие три пикирования с возрастающими перегрузками могли бы стать для летчика последними в его жизни. Конструкторское бюро А. С. Яковлева усилило прочность конструкции Як-23, и он некоторое время строился серийно. В пору испытания первых советских реактивных самолетов летную часть НИИ ВВС возглавлял генерал-лейтенант авиации Георгий Филиппович Байдуков. Старейший летчик-испытатель, волевой, опытный командир, он сумел исключительно четко, я бы сказал, на глубоко научной основе организовать многогранную испытательную работу в новой для мировой авиационной практики реактивной области, где каждый самолет, каждый двигатель таил в себе столько совершенно неизвестных, чаще всего опасных загадок.
      Мне особенно приятно писать эти строки. Они - о нашей молодости... Нам с Георгием Филипповичем почти одновременно довелось приступить к испытаниям самолетов. Первыми нашими машинами были новые четырехмоторные тяжелые бомбардировщики ТБ-3.
      Байдуков, как и многие из нас, вначале увлекался не тяжелой авиацией, а легкими маневренными истребителями. Ведя учебные бои с мастером воздушного боя В. П. Чкаловым, он не раз и Валерия Павловича ставил в тупик своими совершенно необычными маневрами. Но командование решило бросить все лучшие летные кадры на освоение тяжелых самолетов.
      Георгий Филиппович стал, как и я, испытателем-бомбовозом.
      Участник знаменитого перелета по Северному, тогда еще совершенно не освоенному, маршруту на остров Удд, всемирно прославленного перелета из Москвы через Северный полюс в Америку, Г. Ф. Байдуков был правой рукой Валерия Павловича. Имея лучшую тренировку в слепом полете, Георгий Филиппович во время пилотирования в облаках неизменно находился за штурвалом. В перелетах он подменял не только командира экипажа, но являлся одновременно и вторым штурманом-радистом. И когда только отдыхал этот славный человек, бесподобный летчик-испытатель...
      Став всемирно известным, Георгий Филиппович остался самим собой, хватким, жадным до работы и на удивление скромным человеком.
      Впоследствии Г. Ф. Байдуков занимал многие ответственные посты, в том числе начальника Главного управления Гражданского воздушного флота при Совете Министров СССР. И сейчас генерал-полковник авиации Георгий Филиппович Байдуков продолжает плодотворно трудиться в кадрах Советских Вооруженных Сил.
      * * *
      В один из летних дней 1947 года я по приглашению А. И. Микояна посетил авиационный завод. Артем Иванович показал новые образцы своих машин. Обойдя производственные цеха, мы направились в макетный. Здесь стоял построенный пока из фанеры будущий оригинальный истребитель. Конструктор попросил меня занять место в кабине. Забраться в нее мне не удалось.
      - Артем Иванович, вы что, не хотите, чтобы я полетал на вашем новом самолете? - задал я вопрос рядом стоявшему конструктору.
      - М-да, - произнес он. - Придется специально подбирать самых малокалиберных пилотов.
      Я от души рассмеялся, уж очень комично сказал это Артем Иванович.
      - И зачем только таких громадных мужиков в авиацию принимают? Сколько из-за вас надо лишнего металла поднимать в воздух, - говорил Артем Иванович, а сам вместе с тем что-то быстро прикидывал в уме. После небольшой паузы он неожиданно для меня предложил: - Приезжайте к нам через недельку.
      Через неделю я снова побывал на заводе. Фюзеляж макета был перерезан поперек и удлинен до вполне приемлемых размеров.
      Спустя определенное время фанерный макет превратился в красавца МиГ-15 реактивный истребитель. Конструкторы А. И. Микоян и М. И. Гуревич построили его по совершенно новому принципу. Крыло - более тонкого профиля со стреловидностью в плане тридцать пять градусов, стабилизатор с рулем глубины высоко расположен на хвосте. Вооружение - три авиационные пушки. На заводе самолет прошел только короткую испытательную пробу и поступил на государственные испытания. В подобных случаях они складываются из объемистой программы, включающей почти сотню сложных полетов. Она обычно состоит из нескольких объединенных разделов: снятие летных характеристик, контроль вооружения, проверка работы специального оборудования, замеры расхода горючего, испытания тактические, на прочность, на штопор. Ведущим летчиком-испытателем новой машины назначили Юрия Александровича Антипова.
      Стреловидное расположение крыла не замедлил применить и С. А. Лавочкин на своем новом истребителе Ла-15.
      В отличие от МиГ-15 с двигателем РД-45ф этот самолет имел по отношению к фюзеляжу не среднее, а верхнее расположение крыла. Двигатель на нем был менее мощный - РД-500. Существенная разница между самолетами состояла в расположении шасси: у Ла-15 узкое, у МиГ-15 - более широкое. Испытывал Ла-15 инженер-летчик полковник А. Г. Кочетков.
      Истребитель Лавочкина несколько устойчивее, чем МиГ-15, вел себя при достижении предельно допустимого числа "М". Причем максимально допустимая точка для него находилась несколько выше, нежели у "мига". По сравнению с МиГ-15 поведение Ла-15 при достижении этой точки было лучшим. Вместе с тем узкое расположение шасси затрудняло посадку Ла-15 с боковым ветром. Последнее имеет существенное значение при эксплуатации, особенно в боевых условиях.
      Перед НИИ ВВС встал вопрос, какому же из самолетов отдать предпочтение. Для этого следовало прежде всего проверить их поведение на штопоре. Ю. А. Антипов и А. Г. Кочетков докладывали, что обе машины на больших углах атаки ведут себя весьма странно. Поэтому мы приняли решение повысить начало ввода самолетов в штопор с пяти до семи тысяч метров. Для гарантии установили противоштопорные ракеты. Оказалось, что при вводе в штопор передняя часть фюзеляжа обоих истребителей подымалась вверх. Это сигнализировало о возможном переходе в плоский штопор. Снова увеличили высоту ввода в срыв, доведя ее на МиГ-15 до 8000-9000 метров, а на Ла-15 даже до 10000 метров. Кочеткову, непроизвольно запоздавшему с выводом почти на десять витков, пришлось применить ракету. И все-таки было ясно: и МиГ-15 и Ла-15 обладают положительными штопорными качествами.
      Штопор на них безопасен, конечно, в том случае, если соблюдается последовательность действий рулями, гарантирующая от аэродинамического затенения их при выводе. К такому заключению пришли все летчики-испытатели, участвовавшие после испытаний в облете стрелокрылых машин. Мы убедились также, что штопор самолетов, имеющих стреловидное расположение крыльев и высоко размещенное горизонтальное оперение, существенно отличается от штопора машин старой конструктивной поршневой схемы.
      МиГ-15 непривычно быстро набирал высоту. Я, признаться, даже усомнился, в самом ли деле подо мной бездна в девять тысяч метров. Но верю прибору. Привык. Осторожно пробую срывы. Один, второй. Что-то не так. При потере скорости самолет долго находится в необычно высоко задранном положении. Наконец скорость потеряна, машина с опущенным носом переходит в штопор. Но после половины витка вдруг задирает нос вверх - к линии горизонта. На втором витке все повторяется снова, и уже четче. В течение одного витка получается как бы два разных штопора - крутой, затем плоский. Даю рули на вывод... И штопор мгновенно прекращается.
      Поведение Ла-15 на штопоре было еще более непривычным. Нос самолета во второй половине витка уходил выше горизонта, создавая полную иллюзию плоского штопора. Но по безропотному подчинению самолета воле летчика можно безошибочно судить - штопор являлся самым обыкновенным.
      Оба новых истребителя прошли государственные испытания. Их летные данные были близки по своим показателям. Правительство приняло решение запустить машины в серийное производство. В дальнейшем жизнь показала, что для строевых частей более приемлем МиГ-15. Выпуск Ла-15 прекратили. Его соперник, претерпевая ряд модификаций, строился весьма продолжительное время, пока более совершенные образцы истребителей не пришли ему на смену.
      Советская авиационная промышленность, неизмеримо окрепшая и отмобилизованная в годы Великой Отечественной войны, исключительно высокими темпами наращивала выпуск реактивной авиатехники. Перевооружение истребительных авиачастей вскоре потребовало создать учебно-боевой двухместный реактивный самолет. Им явился УТИ МиГ-15, сослужив ВВС и летным школам неоценимую службу.
      Наши моторные заводы освоили ряд разновидностей реактивных двигателей, серьезно повысили их возможности и надежность в эксплуатации.
      * * *
      Встал вопрос о создании реактивной бомбардировочной авиации. Первой машиной, поступившей в НИИ ВВС на испытание, явился трехдвигательный бомбардировщик ТУ-14 Андрея Николаевича Туполева. Традиционное прямое, относительно толстое крыло. Экипаж два человека - летчик и штурман. Испытывал машину известный летчик М. А. Нюхтиков.
      Почти одновременно с Ту-14 в институт перегнали еще один самолет А. Н. Туполева - Ту-14 Р. Конструкторы прочили ему роль фронтового разведчика и оснастили соответствующим оборудованием.
      - Петр Михайлович, может, тряхнете стариной, испытаете разведчика?
      Предложение Валериана Ивановича Жданова, заместителя начальника бомбардировочного отдела по летной части, показалось мне странным, В институте не принято было приглашать "варягов" как из других отделов, так и из числа начальников. Это считалось чуть ли не потерей отдельского суверенитета.
      - Чем заслужил такую честь? - спрашиваю.
      - У нас просто некому, - с лукавой улыбкой отвечает Жданов. - Все опытные испытатели уже имеют задания. А такое дело, сами понимаете, новичку не доверишь. Да и срочное оно.
      Согласился. Давно уже не имел дела с бомбардировщиками. Вместе с ведущим инженером мы засели за изучение характера предстоящих испытаний. Тут-то и понял я значение лукавой улыбочки Валериана Ивановича. Предстояло сделать очень многое.
      Программа включала: бомбометание осветительными бомбами ночью с разных высот, в простых и сложных метеорологических условиях; дневное бомбометание боевыми бомбами с высоты 10-12 тысяч метров по крохотному полигону, окруженному населенными пунктами; впервые исследовать полет с открытым нижним входным люком на всех скоростях, вплоть до максимально допустимой. Короче говоря, нужно было решить такие проблемы, по которым имелись лишь теоретические обоснования.
      Однако взялся за гуж, не говори, что не дюж. Когда я посетовал на подвох Жданова, полковник Николай Петрович Цветков, назначенный на Ту-14 Р штурманом, ответил несколько переиначенной русской пословицей: назвался летчиком полезай в кабину.
      Кабина, что и говорить, удобная. Все в ней размещено сподручно, разумно, по-туполевски. Запустил двигатели - и взлетай. Но машина не хочет взлетать, несется и несется по полосе. Прежде чем подняться на крыло, отмахала по земле неслыханно большое расстояние. Почти таким же долгим оказался у нее и пробег после посадки. В воздухе Ту-14 Р вел себя вполне прилично.
      В один из осенних дней забрались мы с Николаем Петровичем на потолок и приступили к бомбометанию. Я включил автопилот и передал управление штурману. Теперь все зависело от него. Мне оставалось лишь следить за точным сохранением высоты.
      Видимость отличная. Все идет нормально. Посмотрел в сторону штурмана - что за чертовщина! Он снял шлем, кислородную маску и преспокойно работает со своей хитрой аппаратурой, отправляя на полигон бомбу за бомбой. И это на высоте 12 тысяч метров! Малейшее нарушение герметизации, и он в лучшем случае потеряет сознание...
      Никакими ухищрениями не могу привлечь внимание Цветкова. Он продолжает действовать, то и дело докладывая:
      - Бомба справа... слева... впереди... сзади... точно в цели.
      Когда возвратились из полета, я начал распекать Николая Петровича.
      - Попробуй прицелься в шлеме и маске, - отвечал он. - Боялся садануть по какой-нибудь деревушке.
      Что ему возразить, если он прав. Маска действительно еще далека от совершенства.
      - И все-таки нарушать инструкцию ты не имел права, - ворчу уже чисто по инерции. - Должен был доложить. Прервали бы испытания...
      Цветков раскатисто захохотал:
      - Прервать испытание из-за какой-то маски? Придет же такое в голову...
      Ну что с ним поделаешь? Задание для него свято. Старый испытатель, не раз был в тяжелых переплетах.
      Наступил черед полетов с открытым люком. Поначалу натерпелись мы страху. Прибавишь скорость, и самолет наполняется невообразимым гулом, начинает весь вздрагивать. Кажется, вот-вот что-нибудь отвалится. Постепенно привыкли. Воющая машина оставалась исправной. Приступили к выбрасыванию макета парашютиста с действующим парашютом. Нужно определить, на каком расстоянии, в зависимости от скорости, проходит он под хвостом самолета. Замер выполняла кинокамера. Расстояние оказалось вполне приемлемым. Испытание закончилось прыжком парашютиста-испытателя.
      Самое трудное началось, когда перешли к ночным полетам. Ночи стояли темные. Появляющаяся к вечеру дымка совсем закрывала горизонт. Приходилось пилотировать экспериментальный реактивный разведчик исключительно по приборам. Управление машиной затруднялось и высокой температурой в кабине - свыше двадцати пяти градусов. Лицо и руки быстро покрывались потом. Истинно в поте лица добывали мы свой хлеб!
      Еще труднее было во время посадки. Самолет с огромной скоростью проносится мимо мелькающих фонарей "летучая мышь", обозначающих границы взлетно-посадочной полосы. А ты с натянутыми до предела нервами ждешь, когда "разуется" самолет. Применявшиеся в то время покрышки не были рассчитаны на новые повышенные нагрузки, и резина выходила из строя через три-четыре посадки. После деформации колес самолет, высекая снопы искр, скрежетал голыми дисками по бетонке и упорно уходил с полосы. Удержать его было весьма нелегко. И не удерживать было нельзя: на аэродроме проводилась планировка - справа и слева ямы и кучи земли.
      Как бы там ни было, Ту-14 и Ту-14 Р прошли испытания. Но ни тот, ни другой мы не смогли рекомендовать Военно-Воздушным Силам. Сухопутная авиация остановила свой выбор на проходившем испытания опытном бомбардировщике Ил-28 конструкции С. В. Ильюшина. Он обладал лучшими взлетно-посадочными свойствами, был проще в эксплуатации. Вскоре Ил-28 начали выпускать массовой серией. Он долгое время оставался основной боевой машиной фронтовой авиации.
      Конструкторское бюро А. Н. Туполева переоборудовало самолет Ту-14 в торпедоносца. Вместо трех установили два более мощных реактивных двигателя ВК-1. Небольшая серия этих машин была построена для Военно-Морского Флота и с успехом выполняла свое назначение.
      * * *
      Вот уж поистине не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Федор Федорович Опадчий одним из первых вступил в добровольческий полк летчиков-испытателей. Дрался с врагами отчаянно, не на жизнь, а на смерть. Потом, как и многих других летчиков-испытателей, его срочно отозвали с фронта и направили на прежнюю работу.
      В институте Опадчий получил задание подготовить авиационную разведывательную группу особого назначения. В нее входило двенадцать немецких самолетов: по три Ю-88, До-215, Ме-110 и Ме-109.
      Подготовка экипажей проходила на аэродроме, позволявшем выполнять полеты только в двух направлениях. Это весьма усложняло обучение.
      В одном из очередных полетов командир группы Ф. Ф. Опадчий проверял готовность летчика Леона и инженера Агинаги. На взлете возник пожар в самолете. После приземления Агинага и Опадчий выбрались из горящей машины, а Леон не смог: у него была сломана нога. Не раздумывая, Федор Федорович бросился к охваченной пламенем кабине и вытащил пострадавшего летчика. Но сам обгорел очень сильно.
      Полтора года длилось лечение. Потом медицинская комиссия вынесла тягчайший для летчика приговор: к летной службе и парашютным прыжкам не годен.
      Каждый месяц Опадчий продолжал ходить на комиссию. Но врачи оставались непреклонными.
      Шла война. На фронте даже раненые не всегда покидали передовую, а здесь, в тылу, совершенно выздоровевшему боевому летчику не разрешали заняться любимым делом. Доведенный до отчаяния, Федор Федорович решил пойти на хитрость. Выданную медкомиссией справку он так вшил в свое личное дело, что находившаяся с краю приставка "не" оказалась в корешке. Теперь документ гласил: "годен к летной службе, парашютным прыжкам".
      Министерству авиационной промышленности потребовались опытные специалисты. В 1943 году Федор Федорович устроился в конструкторское бюро В. М. Мясищева и оказался вполне годным к летной службе. Позднее он перевелся к А. Н. Туполеву.
      Тем временем кончилась война. Начали появляться другие самолеты. Федору Федоровичу поручили испытывать новый семидесятиместный пассажирский лайнер Ту-70 с четырьмя тоже опытными моторами М-73. Каждый из них был снабжен двумя турбокомпрессорами.
      Как-то в полете при снятии максимальных скоростей по высотам, из-за недоведенности системы турбокомпрессоров, произошел перенаддув моторов, и они, все четыре, разрушились. Это случилось на высоте 4200 метров. Ранее Федору ни разу не приходилось пилотировать громадный корабль без моторов. И все-таки он поистине мастерски посадил гигантский лайнер на фюзеляж, в глубокий снег. Опытный образец машины остался не поврежденным.
      Конструкторское бюро В. М. Мясищева вскоре приступило к проектированию дальнего реактивного четырехдвигательного бомбардировщика со стреловидным крылом и велосипедным шасси. Для освоения летчиком нового посадочного агрегата Мясищеву и его помощникам дали серийный четырехмоторный бомбардировщик Ту-4 конструкции А. Н. Туполева, испытанный Ф. Ф. Опадчим. Кроме велосипедного шасси на этой машине установили также девятитонные ускорители.
      Опадчий быстро закончил тренировки, освоил и шасси и ускорители. Предстоял первый полет на гигантском реактивном бомбардировщике. На нем, кстати, имелось еще одно новшество - усилия на рули передавались при помощи гидравлических бустеров. Управлять вручную почти двухсоттонным кораблем человеку было уже не под силу. Полет протекал сравнительно удачно, если не считать, что на кругу самолет шел как-то боком, словно его сносило ветром. Создавалось впечатление, что при проектировании машины допущена перекомпенсация рулей. Проверить это можно, только отключив бустерное управление. Посоветовавшись с конструкторами, Опадчий решил проделать такой эксперимент в следующем же полете.
      Поднялись на высоту 4500 метров. Скорость полета установили минимально допустимую - 450 километров в час. Члены экипажа крепко пристегнулись ремнями к катапультным сиденьям.
      Управление самолетом взял второй летчик, старейший испытатель Алексей Грацианский. Опадчий лишь на секунду повернул рычажок выключения бустеров. Огромный корабль резко бросило в пикирование. В следующее мгновение Федор Федорович опять включил бустеры. Как он и предполагал, выявилась сильная перекомпенсация рулей. Она могла привести к катастрофе.
      Дефект немедленно устранили. А в последующих полетах обнаружился новый огрех - расхождение в виде ножниц двух половин, из которых состоял руль высоты. Конструкторам пришлось жестко соединить их. Следовало узнать, как после этой переделки самолет поведет себя на сверхмаксимальной скорости.
      Под крылом - 7000 метров. Достигнута максимальная скорость. Летчик отжимает штурвал, и корабль начинает терять высоту. Внезапно в ровное гудение двигателей ворвался свист, раздался сильный хлопок, и самолет резко взмыл вверх. Вскоре высота возросла до 10000 метров! Находившийся в хвосте ведущий инженер И. Н. Квитко сообщил, что одна половина руля отлетела.
      Самолет сильно вздрагивает. Опадчий постепенно уменьшает скорость. Тряска немного уменьшается, но опасность - нисколько.
      Нужно решать: покинуть или попытаться спасти дорогостоящую машину. Сначала Опадчий принял решение выбросить с парашютами часть экипажа, оставить только тех, кто совершенно необходим при посадке. Но каждый, кому командир предложил прыгать, начал доказывать, что именно он должен участвовать в спасении корабля.
      Что с ними поделаешь? Опадчий прекрасно понимал причину отказа. Случись что с оставшимися на борту, каждый спасшийся на парашюте посчитает себя трусом и будет мучиться всю жизнь. Летчик снижает воздушный корабль до 2000 метров, пробует имитировать выравнивание, как при посадке. Выясняется, что руля высоты для выполнения этого элемента должно хватить.
      Тогда Опадчий принял окончательное решение - садиться с полным экипажем на борту. Однако он не учел того факта, что условия для выравнивания на высоте, где скорость, конечно, не доводилась до посадочной, и у самой земли совершенно несравнимы. Земля создает дополнительную воздушную подушку, появляется и масса аэродинамических завихрений, влияющих на управление самолетом.
      Эти неучтенные факторы едва не привели к гибели всего экипажа. Сначала при планировании на посадку все шло хорошо. Но когда осталось окончательно выровнять корабль в горизонтальное положение, он перестал слушаться руля глубины, вернее одной его половины.
      С отрицательным углом тяжелый, огромных размеров самолет быстро приближался к земле. Мешкать было нельзя ни секунды. Жизнь людей висела на волоске. Опадчий молниеносно дал полную тягу всем двигателям. Корабль начал выравниваться, как бы нехотя приподнял нос. В этот момент летчик убрал сектора двигателей. Машина плавно приземлилась на бетонированную полосу. Экипаж и ценнейший опытный корабль были спасены благодаря мастерству, быстрой реакции и природной одаренности летчика-испытателя.
      Сейчас тысячи тяжелых реактивных самолетов бороздят безбрежные просторы советского неба. Стремительные воздушные лайнеры без устали перевозят пассажиров, почту и грузы. Грозные ракетоносцы зорко стерегут рубежи нашей Родины. На реактивных самолетах летают прекрасные летчики. Но, видимо, очень немногие из них знают, что одним из первопроходцев реактивной тяжелой авиации является Герой Советского Союза Федор Федорович Опадчий.
      * * *
      Вторая мировая война показала, что современные боевые действия настоятельно требуют создания безаэродромной авиации. Конструкторам надлежало безотлагательно одолеть проблему вертикального взлета и посадки летательных аппаратов. Многие пытались решить эту задачу путем постройки машин, имеющих тянущий винт и ротор для подъема и спуска по вертикали. Словом, отыскивалось нечто среднее между самолетом и вертолетом.
      Один из таких аппаратов - А-7 с мотором М-22 - проходил испытания у нас в НИИ ВВС. Летал на нем Александр Кузьмич Долгов. Машина не оправдала возлагавшихся на нее надежд.
      Между тем авиаконструктор Иван Павлович Братухин спроектировал и построил оригинальный двухмоторный геликоптер "Омега". Слово "геликоптер" иностранное, в дальнейшем его заменили аналогичным русским - "вертолет".
      Заводские испытания "Омеги", по мнению летчика и конструктора, проходили успешно. Следовательно, НИИ ВВС предстояло принять ее на испытания. Но как принимать? Кроме самого заводского летчика, в Советском Союзе никто на таком аппарате не летал. Пришлось остановиться на нашем традиционном варианте, полетать сначала на вертолете мне и Долгову, а затем решить, кто его будет испытывать.
      Александр Кузьмич Долгов принадлежит к среднему поколению авиаторов нашей Родины. Успешно окончив в 1929 году Борисоглебскую военную школу летчиков, он начал свою авиационную деятельность в Липецке. Летом 1931 года Долгова, как лучшего летчика 38-й эскадрильи, переводят на испытательную работу в Научно-испытательный институт Военно-Воздушных Сил Красной Армии, в отряд Томаса Павловича Сузи.
      Коренастый, хорошо сложенный блондин с добрым веселым характером вскоре стал нашим общим любимцем. А. К. Долгов - участник освоения групповых высотных полетов на максимальную дальность, один из первых испытателей отечественных самолетов-штурмовиков. Это он дал путевку в небо знаменитому Ил-2. На нем летчик и воевал в первые месяцы Великой Отечественной войны, проверяя в боях правильность своих прежних заключений.
      В 1943 году, вернувшись с фронта, Александр Кузьмич испытывал новый бронированный штурмовик конструктора Павла Осиповича Сухого - Су-6 с мощным мотором воздушного охлаждения М-71. И совершил невероятное. На километраже он гонит тяжелый стальной самолет у самой земли, тщательно выдерживая режим максимальной горизонтальной скорости. Бешено завывает мощный мотор. Внизу мелькают макушки деревьев. Бронированная крылатая машина и человек как бы слились в единое целое. Под крылом пронеслось летное поле. Спереди надвигается черная высокая сопка. И тут мотор, постепенно теряя голос, умолкает. Послышался глухой скрежет, и трехлопастный винт перестал вращаться.
      Еще несколько мгновений - и многотонный штурмовик врежется в препятствие, станет бесформенной грудой металла. Могут взорваться горючее и боеприпасы...
      Долгов не думает об этом. Он должен спасти опытную дорогостоящую машину. Молниеносно мелькает мысль. Крепкая, уверенная рука бывалого испытателя вводит самолет в боевой разворот. Скорость с неработающим мотором на этой фигуре падает катастрофически. Нужно успеть развернуться, набрать без мотора возможно больше высоты, не потеряв скорости, точно рассчитать выход на площадку аэродрома, выпустить шасси и закрылки...
      Чертовски трудная задача. И решить ее необходимо в предельно короткое время. Сколько отличных летчиков погибло при аналогичной ситуации... Валерий Чкалов, Василий Степанченок, Эдгард Преман и многие другие. А у них условия были намного благоприятнее, они располагали значительно большим запасом высоты.
      Александр Кузьмич и из этого смертельно опасного поединка вышел победителем. Шасси только успели стать на замки, как он закончил разворот, одновременно выравнивая и досаживая на три точки поврежденную машину. В следующий момент самолет мягко коснулся аэродрома и, шурша покрышками, покатился по траве. Даже непонятно, как это легко получилось у Александра Кузьмича.
      Одним словом, воли и мастерства Долгову занимать не приходилось. Он был уже немного знаком с автожиром. А вертолет несколько напоминал его. Вот почему Александру Кузьмичу поручили вместе со мной оседлать "Омегу".
      Полеты на вертолете Братухина мы начали 20 августа 1946 года на Измайловском аэродроме под Москвой. Машина не имела двойного управления. Поэтому сначала посмотрели, как управляет ею, кружит на высотах от нуля до десяти метров заводской летчик К. И. Пономарев. Послушная воле пилота "Омега" с места поднималась вверх и вертикально опускалась. Она передвигалась вперед, назад, вправо, влево с любой необходимой скоростью. Висела подолгу на одном месте. Это было непривычно, удивительно, вызывало восхищение.
      Затем то же самое стали проделывать на вертолете и мы с Долговым. Обучающий нас Пономарев или стоял на месте, дирижируя руками, или же медленно двигался по аэродрому, заставляя нас лететь за ним.
      Конечно, наш инструктор в эти минуты ничем не напоминал величавого маэстро. Лицо летчика, впервые доверившего другим свое детище, выражало то радость, то удивление, то испуг. Его жесты руками были понятны только нам двоим, попеременно садящимся за управление вертолета.
      Всю свою летную жизнь мы привыкали не терять в полете скорость. От этого зависела наша безопасность. Сейчас же, наоборот, от нас требовали висеть в воздухе неподвижно, пятиться назад, передвигаться вправо и влево. Странно и непривычно. Но в процессе тренировки мы преодолели и это препятствие.
      Испытывать "Омегу" командование поручило Александру Кузьмичу Долгову. И вот необычный аппарат до-ставлен в НИИ ВВС. Летчики опасливо поглядывают на это удивительное создание.
      Долгов успешно провел испытания, совершив на вертолете сто сорок различных полетов.
      Сначала все шло сравнительно благополучно. Но в одном из полетов на взлете отказала карданная передача к управлению вертолетом. Он сразу после отрыва упал на нос. Как только поломку устранили, Александр Кузьмич продолжил выполнение программы.
      Испытания уже подходили к концу. Требовалось лишь еще раз проверить скорости по высотам. У ведущего инженера, оказывается, при пересчете "выпала" одна точка, и он не может провести идеальную кривую максимальных скоростей машины.
      Выполнив горизонтальные площадки на максимальных скорости и высоте, Александр Кузьмич стал постепенно снижаться. Последняя площадка - на трехстах метрах, скорость тоже предельная. Сейчас летчик сделает замеры и - на аэродром.
      Но случилось непредвиденное. Аппарат резко затрясся и начал крениться вправо. Долгов с невероятным трудом вывел его из этого положения, но он сразу завалился влево. А затем машина перешла в беспорядочное падение...
      В момент возникновения тряски "Омега" находилась над центром аэродрома, но упала почему-то в стороне, на поле. Очевидцы говорили, что она сначала кувыркалась, потом зависла в воздухе и с двадцати метров упала на землю.
      Из-под обломков извлекли раненых летчика Долгова и штурмана Ковынева. В безнадежном состоянии их увезли в Центральный авиационный госпиталь... Но Александр Кузьмич выжил. Даже не стал инвалидом. Шесть долгих месяцев длилось лечение. Много тяжелых дней и ночей провел Долгов, скованный толстой гипсовой оболочкой, а потом неподвижно лежа на деревянном щите.
      Медицинская комиссия признала полковника Долгова не годным к военной службе даже в военное время. Врачи были убеждены, что травма должна все-таки закончиться неприятными осложнениями. И, к счастью, ошиблись.
      Прошло тринадцать лет. Ко мне в квартиру, расположенную на восьмом этаже, бодро вошел Александр Кузьмич Долгов.
      - Так вот на какой высоте живут испытатели! - сразу загремел его жизнерадостный голос.
      Александр Кузьмич остался все тем же веселым оптимистом и остроумным собеседником, безудержным весельчаком, страстным рыболовом и охотником.
      Врачи ошиблись. Александр Кузьмич - нет. С первых же полетов на "Омеге" он глубоко уверовал в большое будущее вертолетной авиатехники и первым дал ей. путевку в небо.
      * * *
      Развитие реактивной авиации в нашей стране шло весьма высокими темпами. Конструкторы А. С. Яковлев, А. И. Микоян и М. И. Гуревич, С. А. Лавочкин, С. В. Ильюшин, А. Н. Туполев довольно плодотворно трудились в этой, пока еще недостаточно известной области авиационной техники, и не беда, что не все первые образцы их самолетов пускались в серийное производство. Каждая новая машина неизменно служила очередным шагом вперед по пути технического прогресса в отечественном самолетостроении.
      Наша промышленность постепенно начала и "переобувать" реактивные самолеты. Были созданы опытные покрышки из нового синтетического материала - перлона.
      Впервые их установили на самолет МиГ-9 6 августа 1948 года. Истребитель с перлоновыми покрышками поступил к нам в НИИ ВВС.
      Я заинтересовался испытаниями перлоновой "обуви". Вполне понятно, что они являлись весьма срочными. Реактивную авиацию буквально лихорадило быстрое изнашивание посадочного приспособления. На том же МиГ-9 резина срабатывалась начисто примерно за десять полетов.
      Необходимо пояснить, что самолет МиГ-9, снабженный двумя двигателями РД-20, работавшими на повышенных оборотах холостого хода, не позволял производить руление на малой скорости. Даже несмотря на то, что по инструкции один из двигателей выключался на планировании после уточнения расчета. Этого же требовали и соображения по сохранению покрышек, так как большие обороты двигателя заставляли летчиков усиленно пользоваться тормозами. Частое торможение вело к перегреву резины на пробеге.
      Инструкция по технике пилотирования МиГ-9 обязывала летчика после посадки только отрулить самолет в сторону от посадочной полосы и выключить двигатель. Потом к нему подъезжал тягач и буксировал самолет или для следующего взлета, или для дозаправки. Понятно, что в таких условиях перерывы между взлетами были довольно длительными. А нам для испытания перлоновых покрышек требовалось в кратчайший срок выполнить сто пятьдесят посадок. При соблюдении установленных инструкцией правил на это ушло бы уйма времени.
      Посоветовавшись со специалистами, мы пришли к убеждению: в данном случае следует пересмотреть успевшую уже укорениться методику завершающего этапа полета на МиГ-9. В первую очередь решено было исключить буксировку самолета тягачом между посадками, если нет необходимости в дозаправке самолета. Это даст немалую экономию времени. Далее решили начинать полеты с рассветом, когда чаще всего погода почти безветренная.
      Взлетая против ветра и совершая на высоте 150 метров стандартный разворот на 180 градусов, мы сразу же шли на посадку. Полет занимал не пять минут, как обычно, а всего две-три. После пробега рулить не требовалось. Машину на земле разворачивали в обратную сторону. Поэтому второй двигатель на планировании не выключался. Таким образом, помимо значительного сокращения перерывов между полетами достигалась и экономия топлива.
      В результате этих нововведений одна заправка позволяла делать без выключения двигателей шесть-семь полетов. Это значительно сократило календарные сроки испытаний. Кроме того, летая рано утром, а кое-когда и поздно вечером, мы нисколько не мешали проведению массовых испытательных полетов.
      Испытания были быстро завершены. Ведущий инженер добросовестно пробуксировал самолет по кругу, чтобы компенсировать не выполнявшиеся в процессе полетов рулежки. Новые покрышки выдержали все сто пятьдесят вылетов и остались пригодными для дальнейшей эксплуатации.
      Сто пятьдесят и десять! Хороший вклад в развитие реактивной авиации, особенно бомбардировочной, внесла наша промышленность. Ведь старые покрышки были не только недолговечны, но и опасны.
      Некоторое время спустя меня перевели из НИИ ВВС. В этот период оттуда были переведены также генерал Кабанов, полковник Нюхтиков, инженер-полковник Кочетков, инженер-летчик Седов и другие. Все они вскоре оказались в авиационной промышленности и сыграли немаловажную роль. Михаил Александрович Нюхтиков, Андрей Григорьевич Кочетков и Григорий Александрович Седов впоследствии стали Героями Советского Союза, заслуженными летчиками-испытателями СССР.
      Только один я накрепко прижился в строю.
       
      Глава семнадцатая. В строю
      Перед нашими строевыми частями остро встала задача овладения полетами в сложных метеорологических условиях. Я с головой окунулся в эту достаточно интересную и, естественно, опасную работу.
      На аэродроме высших офицерских курсов слепой и ночной подготовки летчиков была сосредоточена самая новая авиационная техника. Летая на всех самолетах днем и ночью, я с увлечением обучал и других искусству пилотирования боевых, в том числе и реактивных, машин по приборам.
      Затем мне предложили возглавить инспекторскую группу ВВС на Дальнем Востоке.
      Прибыв на место, я представился командующему, всем другим начальникам и начал знакомиться с задачами, которые предстояло решать, и с людьми. Обстановка пришлась мне по душе. Народ хороший, работа очень интересная. О полетах в сложных метеорологических условиях здесь пока только мечтали. Части уже неплохо освоили самолет МиГ-15, но полеты проводились только в хорошую погоду. О выполнении учебного штопора никто и слышать не хотел. Его просто боялись.
      Подготовив схемы и другие наглядные пособия, я стал читать летчикам лекции по теории штопора на "миге". Некоторые из них загадочно улыбались.
      - Теоретически все выглядит хорошо, - сказал мне один из командиров после очередной лекции. - А как в воздухе будет получаться? Говорят, что "миг" может переходить в плоский штопор. Что тогда?
      Я понимал опасения летчиков. Видимо, кто-то из них нечаянно сорвался в штопор, и с тех пор к этой пилотажной фигуре почти все стали относиться настороженно.
      Значит, решил я, тут требуются не столько теоретические выкладки, сколько практический показ, полеты на штопор. Командир соединения полностью разделял мою точку зрения. При транспортном полку ВВС была создана тренировочная эскадрилья. Ее оснастили самолетами различных типов.
      Ни один из инспекторов не летал ни на штопор, ни в сложных метеорологических условиях. Пришлось сначала вывезти их. Потом стал учить руководящий состав дивизий и полков, вплоть до командира эскадрильи. Сменялись обучаемые, дозаправлялся самолет после каждого полета, а я, не вылезая из задней кабины, делал по пять-шесть посадок.
      - Товарищ генерал, вы бы передохнули, хотя бы ноги размяли, - советовал иногда командир.
      - Некогда, - отвечал я и снова поднимался в воздух.
      Обстановка и в самом деле торопила. Штопор на реактивном самолете дается не сразу. А учитель был пока один. Работа, конечно, продвигалась. Но жизнь порой преподносила сюрпризы.
      Прибываю как-то в соединение, где руководящий состав уже освоил штопор, и узнаю: командир соединения запретил тренировочные полеты на выполнение этой фигуры. Командир эскадрильи и летчик здесь чуть не разбились, вывели УТИ МиГ-15 в нормальное положение почти у самой земли.
      Я попросил вызвать этих офицеров ко мне. Они явились. У обоих белки глаз были с кровяными подтеками.
      - У вас был перевернутый штопор? - спрашиваю.
      - Нет, товарищ генерал, нормальный, крутой, - уверенно отвечает комэск.
      - Доложите подробно, как проходил полет.
      - Я показал срывы в штопор - от одного до трех витков в обе стороны, начал комэск. - Потом предложил летчику повторить то же самое. После трех витков он поставил рули на вывод, сначала дал ногу, затем ручку, но самолет продолжал штопорить. Тогда я приказал отжать рули до отказа и стал помогать летчику, но машина продолжала вращаться. Нас почему-то сильно отсасывало от сидений, мы оба висели на ремнях. Уже у самой земли, когда мы потеряли всякую надежду на выход из штопора, "миг" прекратил вращение. Все обошлось благополучно, товарищ генерал.
      - Ясно! - воскликнул я от радости. - Видите, какой умный самолет! Дав ногу до отказа и ручку от себя, вы из нормального штопора ввели машину в перевернутый. Перед землей вы несколько взяли ручку на себя и ослабили ногу. Истребитель сразу вышел из перевернутого штопора. Это подтверждается тем, что у вас были не положительные перегрузки, а отрицательные. Только при них возникает повреждение кровеносных сосудов на белках глаз.
      Летчики облегченно вздохнули, поняв причины неприятного происшествия. Я сделал подробный разбор их полета, и учеба в части снова вошла в колею.
      С этими истребителями произошло почти то же самое, что со мной лет двадцать назад на пушечном И-14. Разница лишь в том, что тогда я первый выполнял фигуры высшего пилотажа на экспериментальном самолете с чрезвычайно задней центровкой. Ни наука, ни практика в то время еще не ведали о перевернутом штопоре и не могли подсказать, как бороться с ним. Сейчас же офицеры летали на добротно испытанном и хорошо освоенном учебно-боевом реактивном истребителе. Они имели неплохую теоретическую подготовку и прошли практическую тренировку. Но все-таки вот допустили серьезную ошибку.
      Не скоро мне довелось снова побывать у истребителей. Когда же прилетел туда, сразу поинтересовался у командира, как идет освоение штопора.
      - Штопором овладели все, - доложил он. - Сейчас приходится уже не заставлять, а сдерживать. Многие, получив задание на три витка, самовольно штопорят до десяти.
      Удерживать от штопора? Да это же просто здорово! Такое же явление наблюдалось и в других авиационных соединениях Дальнего Востока.
      Вторая схватка со штопором, теперь уже в строевых частях, принесла замечательную победу на этим опаснейшим и коварнейшим врагом авиации. Если первую я вел один на один, то вторую, когда шла борьба со штопоробоязнью у летчиков-дальневосточников, вести было намного сложнее. И тем радостнее было ощущать результаты.
      * * *
      Инспекторская работа в авиации исключительно хлопотлива и не всегда приятна. Весьма нередко приходится иметь дело с разбором всякого рода недоразумений, расследованием происшествий. А порой и самому принимать экстренные меры к спасению людей. Тогда немедленно отбрасываются прочь все другие заботы, и ты целиком отдаешься организации помощи потерпевшим воздушную аварию или катастрофу.
      Об одном таком случае здесь и пойдет речь.
      Как-то зимней ночью с Сахалина в Комсомольск-на-Амуре вылетел военный транспортный самолет. Пассажирами на нем были преимущественно офицеры, отслужившие свой срок в отдаленной местности. Некоторые из них летели с женами и детьми. Погода оставляла желать лучшего. На большом протяжении висел довольно толстый слой облаков, пробить который на поршневом самолете не представлялось возможным. В облаках - обледенение, под облаками - метель.
      Экипаж вел самолет по приборам. Внезапно отказал радиокомпас - этот основной лоцман в слепом полете. Летчик начал запрашивать радиопеленги, чтобы определить свое местонахождение. Но вскоре стала капризничать и рация. Тщетно начальник службы ЗОС ВВС, кстати бывший работник НИИ ВВС, инженер-полковник И. Ю. Хайме давал самолету запеленгованный им курс на аэродром. Радист самолета не мог разобрать передачу.
      Потом отказал и указатель скорости. Летчик отклонился на север от заданного маршрута, туда, где, по метеопрогнозу, нижняя кромка облаков поднималась несколько выше над землей. Самолет вышел из облачности. Однако из-за снегопада и отсутствия наземных ориентиров штурман не смог восстановить ориентировку. Полет длился уже около десяти часов. Экипаж потерял надежду определить свое местонахождение. Горючее кончилось.
      Командир принял решение произвести посадку в тайге. Заглушив моторы, он перевел самолет в планирование. Радист, чувствуя опасность положения, нажал на ключ передатчика. В случае катастрофы запеленгованный сигнал укажет наземным службам, где искать потерпевших.
      Служба инженер-полковника Хайме оказалась на высоте. Два пеленгатора цепко схватили своими щупальцами последний сигнал бортрадиста. Там, где он угас, и находился, по всей вероятности, самолет. Место его приземления указали две прямые, проведенные на карте из разных точек. Я немедленно вылетел в Комсомольск-на-Амуре. Там мы запаслись продовольствием, спиртом, спальными мешками и взяли курс к месту происшествия, чтобы сбросить все это потерпевшим бедствие.
      Самолет отыскали без особого труда. Он находился в 300 километрах севернее Комсомольска. Около него горел костер и суетились люди. Сбросили им приготовленные вещи и продовольствие.
      На обратном пути внимательно изучаю местность, прикидываю маршрут, по которому можно пробраться к самолету. В тайге ведь прямых путей нет. Кое-где она совершенно непроходима. Недалеко от места происшествия петляла небольшая таежная речка. Ее свободная от зарослей поверхность ясно выделялась в лесу. Километрах в восьмидесяти от приземлившегося самолета она огибала небольшой охотничий поселок. Неподалеку от него имелась сравнительно ровная площадка.
      План созрел мгновенно: в Комсомольске взять Як-12, установленный на лыжи. Сесть на нем на эту площадку; дальше на собачьей упряжке по скованной льдом речке проехать к самолету. Возвращение в Комсомольск и полет в охотничий поселок заняли не так много времени, почти столько же, сколько потребовалось на розыски председателя сельсовета. Охотники-гольды, жившие в поселке, почти не знали русского языка, никак не могли понять, кого и зачем мы ищем. Еле-еле объяснились. А тут появился и председатель.
      - Однако, ездовых собачек у нас нет, - огорошил он меня, почесывая в затылке.
      - Я хорошо заплачу.
      - Нам не нужно денег. У нас самих их много. Нужен, однако, спирт.
      - Сколько? - спрашиваю. Гольд показал пятерню и добавил:
      - Литэра...
      Торговаться не приходилось. Нужно было спешить. Я согласился, предупредив, что сейчас спирта у меня нет, но я непременно привезу его из Комсомольска. Медлительность председателя как рукой сняло. Он начал бегать по дворам и собирать лаек. Снарядили две нарты, в каждой упряжке по семь собак. За каюра пошел сам председатель. Ему помогал мужчина лет двадцати пяти. Я поинтересовался - кто это?
      - Однако, мой сын, учитель. Он отпустил школьников по домам и поедет с нами.
      Пора в дорогу. Лайки впряжены в нарты. Но они сразу же спокойно уселись. Председатель на лыжах вышел вперед и окликнул собак. Они поднялись и дружно побежали за ним. Председатель, ему было лет пятьдесят, быстро скользил по насту. Через час его сменил сын и бежал минут двадцать пять, а отец отдыхал На нартах. Вслед за учителем вел упряжки я, с трудом пробегая десять минут. Так и менялись всю дорогу. Эта зарядка была крайне нужна мне: в шинели я промерз бы окончательно.
      Образовавшаяся на реке наледь позволяла беспрепятственно двигаться собакам. Наш председатель вскоре взамен лыж надел коньки и легко заскользил впереди упряжек. Лайки уже достаточно притомились. Шерсть у них покрылась инеем. То и дело они лизали снег. Вдруг в передней упряжке произошла свалка. Пока лаек усмиряли, одна из них выскользнула из шлеи и кинулась назад, к поселку. Дав нам с учителем команду продолжать путь, председатель побежал вслед за улизнувшей собакой.
      - Куда он? - заволновался я.
      - Отец сейчас догонит собаку, - спокойно ответил учитель.
      - Разве может человек догнать собаку?
      - Однако, он догонит!
      Часа через полтора гольд и верно привел на поводке четвероногого дезертира. Собаку тут же водворили в упряжку.
      - Как же вы ее поймали? - задал я недоуменный вопрос.
      - Просто! Так же, как мы ловим соболь. Бежим за ним до тех пор, пока он уже не может бежать. Тогда мы его убиваем и забираем себе.
      - Удивительно какой вы выносливый!
      - Нет, сейчас уже плохой! Ведь я пятнадцатый год председатель. Когда я был охотник, то мог без отдыха бежать сколько надо. На ходу проглочу горсть лимонника, закушу снегом и опять бежать. Иначе зверя не добудешь.
      Часто путь нам преграждали поваленные бурей лиственницы. Они были настолько густые, что приходилось прорубать лазы. Иногда толстый ствол дерева лежал так низко, что мы вырубали проход сверху, пропускали в него собак и на руках переносили нарты. Временами мы останавливались на полчаса, разводили костер, кипятили и с наслаждением пили горячий чай. Уставшие собаки, свернувшись, сразу ложились в снег.
      К вечеру на одной из таких остановок я сказал проводнику, что нужно было бы покормить собак.
      - Нет! - ответил он. - Собаке надо одна сушеная рыба-юкола в сутки.
      Интересно, что во время нашего чаепития, при котором мы с аппетитом уплетали захваченный проводником черный хлеб, собаки совершенно не обращали на нас внимания, спокойно лежали, уткнув носы в свою длинную шерсть. Короткий зимний день кончался. Мы продолжали бежать в темноте. Река становилась все уже. Завалы сделались чаще. Я боялся заблудиться и высказал свое опасение проводнику.
      - Нет! Еще рано сворачивать, - ответил он.
      Перед походом я показал ему карту, на которой была характерная излучина реки. От нее следовало свернуть влево. Сейчас мне казалось, что этих излучин мы уже прошли несколько. Наконец председатель, влекомый только одному ему известным чувством, остановил нарты. Постояв в раздумье несколько минут, он снял одноствольное ружье, выстрелил вверх и прислушался. Я тоже напряг слух, но никакого отзвука не уловил. Проводник кивнул, предложив следовать за ним. С нартами остался учитель. Мы углубились в тайгу. Снег был глубокий. Временами под ногами хлюпало болото. Прошли километра два. Он опять выстрелил. И опять безмолвие было ответом. Но проводник быстро двинулся вперед, заявив:
      - Уже близко.
      Спустя некоторое время мы увидели костер и бегущих к нам людей.
      Аварийный лагерь был найден. Председатель, не мешкая, вернулся за упряжками. Вскоре раненых и детей разместили на нартах. Мы двинулись в обратный путь. Он оказался более трудным: нагруженные нарты собаки тащили медленнее и нам не приходилось периодически отдыхать на них. Перед утром мы повстречали лыжную экспедицию. Ее заблаговременно снарядили из Комсомольска-на-Амуре. Врач осмотрел раненых и присоединился к нашей группе. Лыжники же направились дальше, к самолету, чтобы забрать оставшихся там пассажиров и членов экипажа.
      С рассветом мы прибыли в поселок гольдов. Там нас уже ожидал транспортный самолет Си-47, поставленный на лыжи инженером дивизии инженер-полковником Шенайхом, моим бывшим сослуживцем по НИИ ВВС. Он и сам прилетел на маленькую таежную площадку. Я туг же поведал ему о своем долге проводнику.
      - Ну, это пустяки! - ответил инженер-полковник и приказал борттехнику принести пять литров спирта и стакан. Он, по-видимому, прекрасно знал местные обычаи.
      Председатель сельсовета, увидев бидончик со спиртом, радостно заулыбался. Налив стакан до краев, он залпом опрокинул спирт и закусил снегом. Ту же операцию проделал и его сын.
      Погрузив раненых в самолет Си-47, я запустил свой Як-12, который периодически прогревал оставшийся возле него техник. Мы вылетели в Комсомольск. Остальные в тот же день прилетели в Хабаровск, и каждый продолжил свой путь. Специалисты ВВС округа установили причины отказа самолетной аппаратуры. Принятые командованием меры позволили не остерегаться повторения подобных происшествий в будущем.
      * * *
      Проверка состояния боеготовности авиационных частей и соединений округа, постоянный контроль за техникой пилотирования, разбор разного рода неприятностей, случившихся на земле или в воздухе, и вместе с тем настойчивое внедрение полетов в сложных метеорологических условиях - всем этим были до отказа заполнены мои рабочие дни, а нередко и ночи.
      По существующему положению принимать у летчика зачет на первый класс может только командир, имеющий такую же классность. В ту пору в ВВС Дальнего Востока только я среди истребителей имел первоклассную квалификацию. А офицеров, подготовленных к сдаче зачетов на первый класс, становилось все больше. Люди стремились летать в любую погоду, днем и ночью. Поэтому мне частенько приходилось работать, как говорится, на втором дыхании.
      Второе дыхание... Такое определение пришло на ум теперь. А тогда я не думал об этом, летал и летал, порой не покидая кабину самолета даже во время его дозаправки горючим, воздухом и кислородом. Помню, однажды сорок минут непрерывно выполнял различные фигуры высшего пилотажа на высоте 6000 метров. Сел, дозаправил машину и снова повторил тот же комплекс. Выдерживать пяти-шестикратные перегрузки позволяли летная натренированность и физическая закалка, приобретенные за годы работы испытателем.
      * * *
      В середине 1953 года, в связи с сокращением моей должности, мне предложили стать начальником школы истребителей. Я отказался. К креслу и письменному столу всегда почему-то испытывал неприязнь. Согласился на перевод в Приволжский военный округ.
      И вот вместо богатыря Амура передо мной матушка-Волга. Должность тоже пришлась по душе.
      Наступила осень. По личному плану я выехал проверять работу новой, еще не закончившей формирования вертолетной школы. Там шла обычная учеба. Мне, одному из первых в Советском Союзе освоившему вертолетное дело на двухмоторном вертолете И. Л. Братухина, все было очень интересно: и организация полетов, и новые мощные "стрекозы" Михаила Леонтьевича Миля. Из инспекторов округа на винтокрылых машинах никто не летал. Логично, что мне, имеющему некоторый опыт в этом отношении, следовало первому освоить Ми-4, чтобы в дальнейшем самому проверять технику пилотирования руководящего состава.
      Вертолет Братухина я практически в одиночку осваивал. У него имелось одно управление. На Ми-4 было их два, равноценных. Поэтому я решил взять лучшего инструктора школы и под его руководством пройти вывозную программу.
      Для моих тренировок начальник школы выделил одного из командиров полков. Мы сразу же приступили к полетам. Намеченную программу прошли в течение двух дней. Инструктор почти не вмешивался в мои действия, поскольку я уже имел некоторый опыт, основательно проштудировал теорию и изучил каждую строчку руководства по летной эксплуатации Ми-4.
      Предстояло совершить последние три посадки по-самолетному. На вертолете Ми-4 такой вид приземления является как бы аварийным, применяемым в случае отказа мотора.
      Первую посадку я совершил вполне удовлетворительно. Вторую, из-за ошибки в расчете, с небольшим "недомазом". Но аэродром был огромный, ровный, и мы с инструктором не обратили на это особого внимания. Я решил не подтягивать "недомаз" не превышал и ста метров.
      Управление рычагом шаг-газа опущено в нижнее положение. Приземляю машину почти идеально.
      Пробежав метров пятьдесят, вертолет вдруг плавно отделился от земли и оказался на высоте около десяти метров. Опускаю левую руку за шаг-газом. Пользоваться им не пришлось. Вертолет перестал подчиняться рулям и начал медленное горизонтальное штопорение в сторону, противоположную вращению лопастей. Одновременно аппарат постепенно наклонялся влево. Убрать мотор нельзя - произойдет резкое падение, возможна катастрофа.
      Несколько томительных секунд, и лопасти полоснули по земле, запахло гарью. Привязные ремни оборвались. Командир полка навалился на меня, выбил себе зубы и сломал ногу. У меня вся голова в крови. Падение произошло в десяти метрах от посадочного знака. Нам мгновенно оказали помощь, погасили начинавшийся пожар.
      ...В госпитале хирург заштопал рваные раны и сделал рентгеноснимки позвоночника. Утром явился розовощекий подполковник медицинской службы начальник хирургического отделения. Поздравил меня со счастливым исходом аварии и добавил:
      - Скоро поправитесь. Нужно только регулярно заниматься лечебной физкультурой.
      Я ознакомился с комплексом гимнастики и сразу приступил к занятиям. Упражнения причиняли резкую боль. Посоветовался с подполковником, он говорит:
      - Тогда побольше ходите по госпитальному парку. Окреп я сравнительно быстро. Но боли в пояснице продолжали беспокоить.
      - Ну что же,- выслушав жалобу, сказал подполковник.- Сделаем еще снимок позвоночника.
      На следующий день, после повторного снимка, дежурнаz сестра убрала с моей кровати матрац. Вместо него положили деревянный щит. Значит, позвоночник все-таки поврежден. Попросил устроить мне встречу с главным хирургом округа. Замену матраца щитом он назвал запоздалой паникой.
      - Продолжайте свои двадцатикилометровые прогулки и вскоре будете совершенно здоровы,- резюмировал нашу беседу главный хирург округа.
      Гуляя по парку, я не переставал думать - почему же все-таки произошла эта нелепая авария? Из акта расследования известно - она случилась вследствие разрушения хвостового стабилизирующего винта. Ну а винт отчего разрушился? Ведь мы уже заканчивали пробег.
      Снова и снова восстанавливаю в памяти полет, прослеживаю элемент за элементом, взвешиваю все "за" и "против". Постепенно картина становится ясной. Инструктор, заметив ошибку в расчете, видимо, размышлял: поправить ее или нет. Наконец решил вмешаться в управление, но незаметно, не отвлекая моего внимания. Инструкция требует плавного включения мотора, а решение к инструктору пришло слишком поздно. Выполненное им подтягивание совпало с посадочным положением вертолета. От толчка при заборе мотора подогнулся слабенький костыль. Хвостовой винт задел землю и разлетелся вдребезги...
      Обещание главного хирурга вполне оправдывалось. Но медицинская комиссия на этот раз наотрез отказалась допустить меня к летной работе. Летом 1954 года меня уволили в запас.
      * * *
      Переехал с семьей в Москву. Утрясаю всякие житейские необходимости и с завистью смотрю в небо...
      Нет, рано на покой, "на завалинку в валенках". Звоню генеральному конструктору А. С. Яковлеву. Через двое суток уже стал работать у него начальником летной станции.
      Вскоре меня назначили исполнять обязанности заместителя главного конструктора.
      А через два года я решил все-таки расстаться с заводом. Распрощался и с авиацией, которой отдал тридцать один год жизни.
       
      Примечания
      {1} Иммельман - фигура высшего пилотажа.
      {2} Авиетка - самолет с мотором мощностью до 35 лошадиных сил.
      {3} На АНТ-25 РД В. П. Чкалов, а за ним М. М. Громов совершили впоследствии беспримерные перелеты из Москвы через Северный полюс в Америку.
      {4} Гаргрот - съемный обтекатель кабины.
      {5} Расположение крыльев тандем - одно сзади другого.
      {6} Флаттер (самоколебания)-самовозбуждающиеся с быстро нарастающей амплитудой колебания частей самолета, главным образом крыла и оперения. Возникают при достижении критической для данного самолета скорости. Флаттер может в короткий срок разрушить машину в воздухе.
      {7} Содержание. этого разговора привожу почти дословно по личному рассказу С. П. Супруна.
      {8} А. С. Яковлев. Цель жизни (записки авиаконструктора). М., Политиздат, 1966, стр. 327.