Сантер обнял Перлонжура и повел в комнату.
      – Садись, старик! – сказал он, подвигая самое удобное кресло. И еще раз с волнением повторил: – Старик!
      Перлонжур сел, бросив на стол шляпу с плащом. Сантер буквально пожирал его глазами.
      – Ну как? – не выдержал он наконец. Но Перлонжур не отвечал.
      За пять лет бурных скитаний он ничуть не постарел. Все те же светлые, непокорные волосы, все тот же упрямый лоб, все тот же холодный взгляд голубых глаз и этот обиженный, насупленный вид, способный обескуражить кого угодно.
      Сантеру так хотелось прижать к груди вновь обретенного друга! Но что-то удерживало его, мешало подойти к Жану, снова обнять его. Он никак не мог решиться на это. В глазах Перлонжура Сантер видел настойчивый вопрос, и от этого взгляда ему стало не по себе, он томился, поправлял манжеты, пытаясь отыскать нужные слова или хотя бы принять достойный вид. Подумать только, пять лет!..
      – Старик, дорогой, как же я рад тебя видеть! – молвил он без особого энтузиазма.
      – Я тоже рад, – вежливо ответил Перлонжур.
      – Ты нисколько не изменился… Лицо немного вытянулось, и глаза посветлели… В плечах, мне кажется, стал пошире… Вот и все.
      – Да, – сказал Перлонжур. – Это все!
      Он встал и, сунув руки в карманы, прошелся по комнате. Чувствовалось, что ему не сидится на месте.
      – Ты давно здесь?
      – Да дней восемь… Нет, девять, – сказал Сантер. Перлонжур остановился у окна и стал выстукивать на запотевших стеклах какой-то марш. Потом, не оборачиваясь, спросил:
      – Достиг всего, чего хотел?
      Жоржу. Сантеру показалось, что голос его прозвучал как-то неуверенно, приглушенно.
      – Да, я… Теперь я богат, Жан!
      – Очень богат?
      – Да, очень.
      Перлонжур повернулся наконец, горькая складка притаилась возле его губ.
      – Поздравляю! – сказал он. И, помолчав, добавил:
      – Тебе всегда везло…
      Сантер в замешательстве, чуть ли не с упреком взглянул на него. Эта встреча рисовалась ему совсем иной. Его огорчало, что он не может дать волю своей радости, отпраздновать вместе с другом величие предпринятого дела, а главное, воздать должное собственному успеху.
      – А ты?.. – спохватился он вдруг.
      С невозмутимым видом Перлонжур вытащил из кармана одну-единственную сигарету и закурил ее, воспользовавшись самой обычной металлической зажигалкой.
      – Я?
      Он выпустил в потолок кольцо дыма.
      – Пфф!.. Гол как сокол.
      И не дав Сантеру опомниться, продолжал:
      – Ты удивлен? А между тем этого следовало ожидать. Разумеется, у меня были взлеты и падения. Зато теперь…
      Он пожал плечами.
      – Прекрасно, – заявил Сантер. – Я заработал достаточно, так что хватит на двоих, на троих и даже на шестерых!
      Перлонжур тряхнул головой.
      – Нет! Узнаю тебя, Жорж, но отказываюсь. Через неделю снова уйду в море. Не хотелось пропускать назначенную встречу, только видишь ли…
      Сантер ударил кулаком по столу.
      – А ну, хватит! – крикнул он. – Ты что, забыл наш уговор?.. Не могли же мы все разбогатеть… Если сложить нас с тобой, получится нечто среднее… И это по чести, уверяю тебя!
      Он схватил руку Жана и крепко сжал ее.
      – В счастье и несчастье, помнишь?.. Наш девиз!.. Давай рассказывай, Жан.
      Перлонжур покачал головой.
      – Да нечего, Жорж, рассказывать. Нечего. Я проиграл, вот и все! И хочу…
      Голос его стал резким.
      – Я хочу один расплачиваться за это. Что же касается остальных… Если среди них найдутся такие, кому повезло не больше, чем мне, надеюсь, они поступят точно так же и не станут ничего требовать, хотя бы из чувства собственного достоинства. Будет чертовски несправедливо, если тем, кто добился успеха, придется взваливать на себя заботу о других. Ты славный парень, но настаивать совершенно бесполезно.
      – Идиот, – проворчал Сантер.
      Он был вспыльчив, и отказ Перлонжура вывел его из себя.
      – Согласно уговору, уговору, который ты поклялся выполнять…
      Однако друг не дал ему договорить и, взяв за руку, устало сказал:
      – Оставь! У нас еще целая неделя для споров. Может, к тому времени и другие подоспеют… Ну а сегодня я, конечно, счастлив видеть тебя…
      Он произнес эти слова с привычным для него выражением лица: замкнутым, холодным, немного обиженным, и Сантер сразу же забыл обо всем на свете, даже о причине своего внезапного гнева. Прежде из всех пятерых его товарищей Перлонжур вызывал у него наименьшую симпатию, но в эту минуту он воспылал к нему поистине братской любовью, смутившей его самого, к тому же он не знал, как ее выразить.
      Часы пробили восемь, и это вывело его из затруднения.
      – Ты прав, – заметил он. – Давай хоть сегодня порадуемся нашей встрече. Восемь часов… Приглашаю тебя на ужин в «Бореаль».
      Перлонжур нахмурил брови.
      – «Бореаль»? Это что такое?
      – Шикарный ресторан, старина… Наверно, ты давненько не заглядывал в такого рода заведения, а ведь раньше-то был, помнится, завсегдатаем.
      – Да, давненько… – в задумчивости проговорил Перлонжур, беря в руки плащ со шляпой. – Пошли!
      Через пять минут они уже были на улице. Погода стояла теплая, в темноте вспыхивали огни реклам.
      Приятели шагали бок о бок, с упоением вдыхая свежий воздух. Походка у них была мягкой, упругой. Шли они молча. Стоило ли разменивать на слова переполнявшую их радость: да, им вновь довелось встретиться в славном старинном городе доброй старушки Европы, оба выглядят отлично, и нет у них других забот, кроме как провести вечер в ярко освещенном ресторане, рассеянно внимая ритмам джаза.
      Едва переступив порог «Бореаля», Перлонжур оттаял. Их появление привлекло всеобщее внимание, две или три молодые женщины, разнаряженные, словно жертвы, приготовленные для заклания, повернули слегка головы, чтобы получше разглядеть этих широкоплечих, загорелых парней, с глазами, отражавшими блеск неведомых небес: казалось, они явились прямо из Гонолулу или с Мадагаскара.
      За неделю Сантер уже успел освоиться с городской жизнью. Перлонжур же испытывал необычайное удовольствие, выбирая меню, советуясь с метрдотелем, расспрашивая о марках лучших вин. В конце концов он не устоял и попросил Сантера, сидевшего спиной к стене, поменяться с ним местами, чтобы иметь возможность рассматривать зал и наслаждаться изысканностью модниц.
      – Ну и платья, – смущенно заметил он, – небеса Китая меркнут в сравнении с ними!
      Его намерение уехать тут же обратно, снова уйти в море подвергалось – он сознавал это – тяжкому испытанию. А уж после омара по-американски даже ему, бунтарю, жизнь показалась не только сносной, но и вполне приятной, о чем он, не удержавшись, тут же поведал Сантеру, взиравшему на друга растроганным взглядом.
      – Газету! – потребовал Перлонжур.
      Он наскоро, с видом человека рассеянного или слишком занятого просмотрел по диагонали первую страницу. Потом сложил газету и сунул в карман пиджака.
      – Недурное винцо!.. Не то, что там…
      – Где? – осторожно спросил Сантер.
      – Да во Франциско! – сдался наконец Перлонжур. И он выложил все.
      Сантер слушал его с восторгом. Время от времени то или иное имя, вырвавшееся, словно снаряд, вызывало у него приятную дрожь. Он тоже предался воспоминаниям, вновь переживая минувшие пять лет: где он только не побывал в погоне за богатством!
      Теперь он его получил, добился. Пожалуй, он был богаче любого азиатского принца. Да, он возвратился, скоро, должно быть, вернутся и остальные четверо. Удалось ли им преуспеть? Или они, подобно Перлонжуру?..
      Мимо прошла женщина в наброшенном на плечи манто из лис, в воздухе остался аромат ее духов.
      – Духи Асунсьон, – машинально отметил Сантер. Перед глазами его возник образ женщины, сидевшей не так давно в том самом кресле, куда два часа назад он усадил Перлонжура; Сантер снова видел ее, видел ее серое муаровое платье с оборками, нитку розового жемчуга на золотистой шее… Асунсьон… Неужели он ее любит? Увы, эта женщина не для него и, вероятно, никогда не будет принадлежать ему.
      – Вот и все! – сказал в заключение своей исповеди Перлонжур.
      – Старик! Дорогой! – расчувствовался Сантер.
      Его рука схватила лежавшую на столе руку Жана, крепко сжала ее.
      – Гарсон! – крикнул он и, не дожидаясь ответа, в нетерпении добавил: – Метрдотель!
      Отодвинув стул, он бросил на скатерть банкноту, приковавшую очарованный взор Перлонжура, в глазах которого вспыхнул и тут же погас огонек.
      – Вот, возьмите.
      Когда они вышли, стояла глубокая ночь, но было еще тепло.
      – Пройдемся немного, – предложил Сантер. – Потом возьмем такси, и я провожу тебя… Ты остановился в гостинице?
      – Да.
      – Завтра же переедешь жить ко мне! Да-да, старина! Мне скучно одному. Будем вместе дожидаться других. Не дальше, чем через неделю, все они будут здесь… И если хоть один из них привезет столько, сколько я, тогда…
      Ему вспомнился боевой клич, вырвавшийся из шести глоток пять лет назад. Его захлестнул энтузиазм, свойственный ему от природы, и снова он забыл обо всем на свете.
      – Тогда мир будет принадлежать нам! – воскликнул он, сжимая в объятиях Перлонжура.
      Они остановились в верхнем конце улицы под расплывчатым светом фонаря. Сантер глядел то на круглую луну, то на крыши домов, убегавшие вниз и растворявшиеся во тьме, окутавшей нижнюю часть города. Его переполняла радость, и он повторил, уверенный в своем могуществе, могуществе всех шестерых.
      – Да, мир принадлежит нам!
      Перлонжур прислонился к фонарю. Этот изысканный ужин, старые, выдержанные вина, тепличная атмосфера, в которую он вновь погружался, точно в ванну с благовониями, опьянили его, наполнили радостью и приятным утомлением.
      – Ну как? – спросил Сантер.
      – О, я остаюсь! – ответил Перлонжур. – Клянусь тебе, я остаюсь! Я весь выпотрошен…
      Он вытащил из кармана газету и стал обмахиваться ею, держа листок обеими руками. И вдруг, в тот самый момент, когда он поднес его к лицу, взгляд его сосредоточился. В глазах, обращенных к Сантеру, застыло горестное изумление.
      – Боже! – едва слышно произнес он, пальцем показав своему другу заметку, помещенную в рубрике последних происшествий:
      ПРИБЫТИЕ В МАРСЕЛЬ «АКВИТАНИИ»
      Сантер выхватил у него газету и прочел подзаголовок:
      Несчастный случай во время плавания.
      – Что? Что такое? – забеспокоился он, весь во власти мрачного предчувствия.
      Глаза его так и впились в хмурое лицо Перлонжура.
      – Один из наших?.. Да?.. Перлонжур опустил голову.
      – Намот… Читай.
      Пропустив первые два абзаца, Сантер прочел: Ночью спустя час после того, как «Аквитания» покинула Порт-Саид, с верхней палубы раздался крик: «Человек за бортом!» Спасательная лодка тотчас была спущена на воду. Увы! Несмотря на длительные и тщательные поиски, отыскать пассажира, упавшего с парохода, так и не удалось, надежды на его спасение не осталось. Потерпевшим оказался М. А. Намот, возвращавшийся из Пекина. Причина несчастного случая, сильно омрачившего конец плавания, не установлена.
      Страшно побледнев, Сантер молча смотрел на Перлонжура, потом с усилием прошептал:
      – Анри… Бедняга Анри!
      Повисло тягостное, тревожное молчание. Первым заговорил Перлонжур.
      – Они назвали это несчастным случаем, – молвил он.

      В ту ночь Жорж Сантер почти но спал.
      Пока он раздевался и ложился, образ Анри неотступно стоял у него перед глазами. И сколько ни старался он, как послушный ребенок, закрывать глаза, заснуть ему так и не пришлось: напрасно ворочался он с боку на бок, вытягивался на спине или свертывался калачиком.
      Глубокая печаль и уныние пришли на смену переполнявшей его весь вечер радости. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Нервы его были напряжены до предела. Даже величавый образ Асунсьон не мог прогнать из его памяти Анри. Мысленно Сантер снова и снова обращался к Анри, вспоминал его манеру брать сигарету, когда он с небрежным изяществом садился в кресло, рассеянно проводя рукой по волосам… Анри… Он так любил его!.. И вот теперь…
      Неужели он и в самом деле погиб, став жертвой какой-то глупой случайности? Неужели Намот не вернется, никогда не вернется?..
      Именно ему, самому старшему из них, пришла в голову эта идея, когда однажды ночью он проиграл в покер последние деньги… Жоржу Сантеру вспомнился красный салон, утопавший в дыму восточных сигарет, окна которого выходили в Парк принцев, все они – четверо еще не вернувшихся, Перлонжур и сам он – собрались там в тот вечер. Осушив последний стакан и слегка покачиваясь после столь обильных возлияний, Намот встал, распахнул окно, выключил проигрыватель и, повернувшись всем корпусом, спросил своим звучным голосом:
      – А вы что об этом думаете? Сколько же можно еще терпеть, до каких пор мы будем так жить?
      И не нашлось никого, кто бы, выдержав его ясный взгляд, сказал, что собирается и дальше «так жить».
      Тогда Намот посвятил их в свои замыслы. Все шестеро разлетятся по белу свету. Завтра, послезавтра, через неделю, через две или через три, а может, и через месяц. Наймутся бортпроводниками, кочегарами, механиками, радистами, станут эмигрантами, да кем угодно. Главное – уехать. Порвать всякую связь со Старым Светом, отречься от этого идиотского существования, от этих дурацких ночных бдений, бежать, скрыться от самих себя. Каждый будет работать, не покладая рук, в течение пяти лет. Все шестеро были молоды: самому старшему, Намоту, минуло тридцать два, а самому младшему, Перлонжуру, – двадцать четыре. Что значили для них тогда эти пять лет? Зато открывалась возможность увидеть прекрасные страны, женщин, о которых можно только мечтать, истоки великих рек, растения, ни на что не похожие, словом, обогатиться воспоминаниями, которые будут согревать их, когда придет старость. А кроме всего прочего, открывалась возможность – и это самое главное – составить себе состояние… «Составить состояние» – волшебные слова…
      К утру они обо всем договорились. И поклялись. Поклялись – что бы ни случилось с ними – хранить верность уговору, связавшему их в ту ночь, главное условие которого заключалось в том, что через пять лет все добытое каждым из них станет достоянием всех шестерых. Кроме того, они постановили встретиться в определенное время в условленном месте… То были незабываемые минуты! В который уже раз за эти пять лет Жорж с волнением вспоминал мужественные лица своих друзей, шестерых жизнерадостных парней, которые с пустыми карманами, с открытыми сердцами и песней на устах отправились навстречу неизвестности. Сколько надежд породила эта бессонная ночь! Опьяненные мечтами, они обменялись рукопожатиями и клятвами и расстались, не ведая, что их ждет впереди, но уповая на будущее.
      Одного за другим их заглатывали вокзалы, порты, дороги, и они исчезали, без особой печали порывая со своим прошлым. Да и о чем было печалиться? Никто из них не испытывал ни малейших сожалений, кроме Грибба и Перлонжура. И тот, и другой покидали в далекой деревушке старую мать, предусмотрительно скрыв от нее возможный срок своего отсутствия. Обе они, эти старые мамы, жившие в старых, обветшалых домах, так и не свыклись с мыслью о разлуке и ждали, ждали наперекор всему и всем, питая упрямую надежду снова увидеть в недалеком будущем «своего мальчика». Сосредоточив все свои силы и помыслы на ожидании, подчинив этому ожиданию всю жизнь, обе они, хрупкие и неустрашимые, ждали до сих пор, каждая в своем домике, разодетые, как на праздник, и, заслышав у порога чьи-то шаги, всякий раз вздрагивали…
      Сантер подумал, что одна из них очень скоро будет вознаграждена за свое долготерпение, и с непонятной тревогой спрашивал себя, перепадет ли и на долю другой, матери Грибба, такое же счастье… Где сейчас Грибб? А Тиньоль? А Жернико?..
      Что, если кто-то из них, вроде Перлонжура, возвратится побежденным, неужели этот неудачник тоже восстанет, откажется воспользоваться победой остальных, добытой упорным трудом? Ох, уж этот Перлонжур!.. Конечно, от предложения Сантера он отказался из деликатности, из дружеских чувств. Но уговор остается уговором и клятва – клятвой. Все за одного, один за всех! Разве не поклялись они, не поклялись перед Всевышним разделить поровну плоды пятилетнего труда?.. Ведь в конце-то концов именно это заставило их решиться, они были уверены, что неудача не станет преследовать всех шестерых, что по крайней мере двое из них вернутся не только с грузом надежд, но и с туго набитым кошельком, добившись, вроде Ротшильда или Форда, настоящего богатства. Словом, «на коне», как говорил Намот… А Перлонжур, видно, забыл все это, забыл торжественные клятвы, которыми они обменивались, как в бреду, забыл их своего рода священный союз… Но ничего, Сантер сумеет убедить его, Сантер да и все остальные – трое оставшихся: Грибб, Тиньоль, Жернико, – которые будут здесь через неделю-другую, а может, даже и завтра?
      Пробило три часа, и Сантер снова повернулся на другой бок.
      Удивительная все-таки штука – жизнь, полная приключений!.. Пять лет назад кто из них, не считая его, Сантера, мог с уверенностью сказать, что будет сыт через несколько дней? Перлонжур, Грибб и Тиньоль всю свою молодость перебивались, как могли, работая где придется и тратя заработанное за день в ночных кабаре. Намот и Жернико, сыновья почтенных родителей, очень скоро, как говаривал все тот же Намот, «пустили по ветру свое состояние», положив тем самым конец великодушию и щедрости папаш, которые и знать их больше не желали.
      Сантер в ту пору был единственным, кто не считал эти пять лет изгнания последним шансом на спасение. Он был страстным любителем скачек и почти все время проводил на ипподроме, а в минуты передышки сочинял стихи; ему даже удалось собрать некоторые из них в тонкую книжицу, которая бойко разошлась, к величайшему возмущению Намота. Его на эту авантюру толкнули жажда приключений и то необъяснимое волнение, какое еще мальчишкой он испытывал в порту на рассвете, когда в тумане раздавался тревожный зов сирены и звучали последние слова прощания…
      Сантер приподнялся на постели и включил свет. В дверь кто-то позвонил.
      Молодой человек жил в одной из квартир огромного дома с двумя выходами… Кто бы это мог быть, консьерж или?..
      Звонок прозвенел во второй раз, нарушив безмолвие квартиры.
      – Кто же это все-таки? – задавался вопросом Сантер. – Болван Жозеф и не подумает, конечно, побеспокоиться!
      Жозеф был его слугой…
      Молодой человек встал, сунул ноги в домашние туфли, накинул халат и пошел открывать.
      – Вам телеграмма, месье.
      – Телеграмма?
      Тот, кто принес телеграмму, тут же исчез, быстро сбежав по лестнице.
      Сантер запер дверь и, прислонившись к ней, прочитал телеграмму.
      БЫЛ С НАМОТОМ НА АКВИТАНИИ ТЧК ПРИЕДУ ЗАВТРА ЕСЛИ СМОГУ ТЧК ЖЕРНИКО

      Отпустив слугу на весь вечер, Сантер сам пошел открывать дверь. В знак приветствия Асунсьон слегка наклонила голову и что-то сказала своим мелодичным грудным голосом. Затем, уверенно прошествовав мимо хозяина – причем на первый взгляд могло показаться, что уверенность эта обусловлена привычкой, – направилась прямо в гостиную и села в тени, поспешно подняв вуалетку.
      – Итак, я снова его увижу… – задумчиво произнесла она.
      Голос ее звучал мягко, ровно, пожалуй, даже немного монотонно. Она, конечно, была взволнована, но вида не подавала.
      – Вот что он написал мне, – сказал Сантер, протягивая ей телеграмму Жернико, ту самую телеграмму, содержание которой он уже сообщил ей час назад по телефону.
      Затем он встал и, заложив руки за спину, принялся шагать по комнате, не поднимая глаз, чтобы не видеть Асунсьон…
      И в самом деле, зачем на нее смотреть, восхищаться ею, с благоговением взирать на нее – чтобы полнее воссоздать ее образ, когда она уйдет? Бессмысленная пытка. Эта женщина не для него, он это знал. Если бы еще со временем… Но к чему тешить себя обманчивой надеждой…
      Получив прошлой ночью телеграмму Жернико, Сантер не ложился больше, а, налив себе виски, стал дожидаться утра. Но мысли его приняли уже иное направление, и беспокоился он теперь совсем о другом, он думал об Асунсьон. Еще неделю назад он был с ней незнаком. А на этой педеле виделся с ней всего два раза, однако ему казалось, что он любит ее. И в самом деле, она нанесла ему два коротких визита, но после этого он буквально лишился рассудка, продемонстрировав прискорбное отсутствие здравого смысла.
      – Странная телеграмма! – тихо сказала Асунсьон. – Вы не находите, месье Сантер?
      – Странная? – повторил молодой человек, прервав свою нескончаемую прогулку вокруг стола. – Странная?..
      Он едва осмелился взглянуть своей собеседнице в лицо.
      – Нет, не могу этого сказать, мне она не показалась странной.
      Молодая женщина покачала головой.
      – А почему он написал: «Приеду завтра, если смогу»? Вы полагаете, что-то может его задержать, пускай хоть на час, и он не поспешит к вам… ко мне?
      – Признаюсь, это и в самом деле не очень понятно, – согласился Сантер.
      – Телеграмма странная, – твердо повторила Асунсьон. – И он… он даже не предупредил меня!
      – Откуда ему знать, что вы здесь?
      – О, мне кажется, он должен слышать зов сердца. Молодая женщина подняла на Сантера большие, бархатные глаза.
      – Вы его друг, – сказала она, – его лучший друг, мне думается. О вас он рассказывал мне больше всего…
      Сантер судорожно сжал руки. Какой злой дух вселился в него вдруг? Он сделал шаг в сторону своей гостьи и прошептал дрожащим голосом:
      – Дружба порой давит тяжким грузом…
      – Что вы хотите этим сказать? – молвила Асунсьон, открывая сумочку и доставая крохотный портсигар золотисто-зеленого цвета.
      Что он хотел сказать?.. Сантер плотно сжал губы: для ответа ему хватило бы и трех слов, а на ее родном языке всего двух. Но он не имел права… Жернико был его другом. Эта женщина принадлежала Жернико. И ее нельзя было поделить, словно добычу, привезенную из Маньчжурии или Хайнаня!
      Сантер жестоко осуждал себя. Неясная надежда, в которой он едва решался себе признаться, родившаяся в ту самую минуту, как эта женщина вошла в его жизнь, ожидание непредвиденного вмешательства Провидения, не скрывалось ли за всем этим тайное желание, заключавшееся в том, чтобы Жернико не вернулся?
      Да, Сантер дошел уже до этого! Он, верный друг, надежный товарищ, прекрасный брат, он в самом деле так думал, он говорил себе, что, быть может, Жернико не вернется и что тогда ничто уже, ничто на свете не помешает ему признаться в своей любви Асунсьон.
      – Что вы хотите этим сказать? – еще раз тихонько повторила она.
      – Я… Я уже не знаю! – пробормотал Сантер, рухнув в кресло.
      Он обхватил руками голову… Почему эта женщина обратилась к нему? Почему у нее недостало мужества подождать еще несколько дней? Зачем она дважды приходила и садилась здесь, скрестив ноги, улыбаясь ему своими алыми губами и ласково обволакивая его теплым взглядом? А ведь он с первого раза заверил ее, что не получал от Жернико никаких известий, что ничего не знает о нем, точно так же, как она, и понятия не имеет, где он провел эти пять лет. Кроме того, он обещал предупредить ее, как только получит весточку о его возвращении. Но нет, она не захотела ждать! Через три дня, то есть позавчера, она снова пришла и заявила ему своим безмятежным голосом, что беспокоится, страшно беспокоится, что вот уже два года, как она не видела Марселя, что с тех пор не получила от него ни единой строчки, поэтому с ним наверняка что-нибудь стряслось…
      – Простите, – возразил Сантер. – Вы же сами сказали мне, что не оставили ему адреса!
      Но вскоре он понял всю бесполезность разговоров на эту тему… Доказывать Асунсьон свою правоту было глупо, оставалось признать ее правоту.
      – Девять часов, – сказала молодая женщина. – Как вы думаете, долго еще ждать?
      Сантер ничего не ответил, во всяком случае, ответил не сразу. В доме царила тишина, в гостиной было очень душно. Надвигалась гроза. А тут еще это ожидание, ожидание, длившееся годы, которому, казалось, конца не будет…
      Внезапно вскочив, он открыл маленький шкафчик и достал оттуда четыре стакана, сосуд для приготовления коктейлей и пузатые бутылки.
      – Видите, я нисколько не сомневаюсь, что он придет! Сейчас приготовлю коктейли…
      – Почему четыре? – спросила молодая женщина.
      – Вы, он, Перлонжур и я… Получается четыре.
      – Но вашего друга Перлонжура еще нет?
      – Он поехал навестить свою старую матушку. Должен скоро быть.
      «Чинзано», «Джильбейс», кусочки льда, лимонный сок – Жорж смешал все это.
      – Боже! – вздохнул он. – До чего же жарко… Ночью обязательно будет гроза…
      – Вы думаете?
      Асунсьон погасила в пепельнице сигарету, и это дало возможность Сантеру еще раз полюбоваться прелестным изгибом ее обнаженной руки.
      – Мне вспомнился тот вечер, когда я познакомилась с Марселем на Бермудских островах, – медленно произнесла она.
      На мгновение она умолкла в задумчивости, – Madre! Это был безумный вечер. Сантер затаил дыхание. Он понимал, что молодая женщина, измученная изнурительным ожиданием, хочет поведать что-то о себе, о них.
      Но, оказалось, она вовсе не собиралась исповедоваться. Вот что она рассказала.
      – Мы смотрели на море, оно было похоже на голубой бархат. Он говорил мне милые глупости, например: «Мне хотелось бы сшить вам такое платье…» Потом заявил: «Вы прекрасны, и я люблю вас. Если пожелаете, я сделаю вас принцессой, королевой, вам все будут завидовать». Я спросила его: «А что вы потребуете взамен?» Он долго смотрел на меня, потом ответил: «Ничего». И я тут же решила отдать ему все… На другой день вечером он уезжал в Чарлстон.
      У Сантера перехватило дыхание.
      – И поверив этим словам, вы храните ему верность, дожидаясь его два года? – спросил он хриплым голосом.
      – Конечно.
      – Боже мой! – простонал Сантер.
      Возможно ли, чтобы ему довелось встретить такую женщину и тут же потерять ее? Он почувствовал острую боль в груди. Его желание поскорее увидеть Жернико улетучилось! Он потерял всякий интерес к нему, хотя совсем недавно сгорал от нетерпения, надеясь не только увидеть его, но и услышать из ого уст подробности о гибели Намота. Какое это теперь имело значение! Для пего не существовало ничего и никого, кроме этой женщины, которую он любил, и собственных невыносимых страданий.
      Он снова устремил па нее горящий взор. Быть может, ему в последний раз суждено смотреть на нее так. Он с восхищением глядел на ее тяжелые, иссиня-черные волосы, ее бездонные зеленые глаза, стройную фигуру, белые обнаженные руки. В тот вечер па ней было неяркое голубое платье, и единственным украшением был маленький золотой крестик па цепочке, пять раз обвивавшей ее тело.
      Послышался бой часов, и это вывело Асунсьон из глубокой задумчивости.
      – Десять часов, – молвила она. – Почему его до сих пор нет? Почему он не может позвонить, если что-то его вдруг задержало?
      – Он не смог бы дозвониться. Мой телефон неисправен…
      – Однако вы мне звонили?
      – Да, но не отсюда. Гроза приближалась.
      – Мне страшно, месье Сантер, – сказала вдруг Асунсьон, хотя в голосе ее не ощущалось волнения.
      Стараясь утешить ее, Сантер силился изобразить на своем лице улыбку.
      – Страшно!.. Чего же вы боитесь? Вместо ответа последовал еще один вопрос:
      – Как вы думаете, что может послужить причиной падения человека в море?
      Тут позади них раздался легкий шорох и послышался голос:
      – Причиной может быть, например, преступное нападение.

      – Дорогая! – прошептал Жернико, заключив Асунсьон в объятия.
      Поцеловав молодую женщину в губы, он, легонько оттолкнув ее, двинулся к Сантеру и молча обнял его. Затем отступил на несколько шагов, и тут только Жорж смог хорошенько разглядеть его, заметив, как он изменился.
      Жернико, всегда такой спокойный, уверенный в себе, вернулся похудевшим, с заросшим бородой лицом, с растерянными глазами, глядевшими в одну точку. Волосы взлохмачены, галстук повязан кое-как. Вцепившаяся в пуговицу пиджака левая рука дрожала…
      Эту глубокую перемену Асунсьон, должно быть, заметила точно так же, как и Сантер. Она застыла па месте от удивления, когда Марсель оттолкнул ее, чтобы схватить в объятия друга. Какое-то время она, видимо, ждала, что Жернико после братских излияний вернется к ней. Но этого не случилось. Он остался стоять посреди гостиной, сгорбившись и глядя прямо перед собой.
      Тогда она сама подошла к нему и, положив руки ему на плечи, приподнялась на мысочках, подняв к нему свое прекрасное, взволнованное лицо. Но он, казалось, не видел ее, его хмурый взгляд по-прежнему был устремлен в одну точку.
      – Как ты вошел, черт возьми? – вмешался Сантер.
      – Через дверь, – не поворачивая головы, ответил Жернико. И добавил: – Ты плохо закрываешь двери.
      – Но консьерж обязан…
      – Его там не было.
      – Ты пришел пешком?
      – Я приехал па такси.
      – А почему мы ничего не слышали?
      – Потому что я остановил машину на углу улицы.
      И во второй раз осторожно, но решительно высвободившись из объятий Асунсьон, Жернико упал в кресло.
      – Боюсь, скоро разразится гроза… – пробормотал он и добавил как бы про себя: – Я не выношу грозы.
      Асунсьон взглянула на Сантера. На лице ее была написана растерянность. Она не узнавала этого человека, сидевшего перед ней с удрученным видом, с землистого цвета лицом, объятого непонятным страхом. Неужели это он говорил ей тогда: «Я сделаю вас королевой…»?
      Вдалеке прогремел глухой раскат грома. Жернико вздрогнул.
      – Гроза! – прошептал он. – Гроза!..
      В голосе его слышался неподдельный ужас.
      И Сантер вспомнил… Еще пять лет назад Жернико, который в ту пору, казалось, не боялся ни Бога, ни черта, приходил в неописуемое волнение при виде молнии и, пока бушевала гроза, пребывал в состоянии полной прострации. Тем не менее только этим нельзя было объяснить охватившую его теперь тревогу.