Наследники чародея (№3) - Зачарованный книжник

Первой здесь поселилась Клотильда. Она выстроила себе убогую хижину, всего из двух комнат, в одной из которых выращивала своих цыплят.

— Но почему она жила одна-одинешенька в лесу? — нахмурилась Гвен.

— Видите ли, родители ее умерли, а мужа не было, ибо ее угораздило родиться и бедной, и отменно… — замялась монахиня, — некрасивой.

Кинув взгляд на картину, Гвен с пониманием кивнула. Да уж, Клотильда была не просто некрасивой, а отталкивающе уродливой.

— Однако мне доводилось видеть женщин некрасивых, но с добрым нравом — они вполне удачно выходили замуж, — заметила Гвен.

— Увы, не наша Клотильда. В то время она была настоящей фурией, грубой и сварливой. Ее язык не знал пощады, тем более, что она была обижена на всех своих односельчан.

— На мужчин — из-за их пренебрежения?

— О да! Им не хватало ни силы выстоять против ее злого языка, ни мудрости разглядеть ее истинную душу. Но Клотильда ненавидела и женщин — из-за их насмешек.

И вновь Гвен кивнула. Известное дело — чтобы утвердиться в собственной значимости, людям необходим кто-то, стоящий ниже их. В средневековом обществе женщины выстраивали свою иерархическую лестницу в зависимости от семейного положения. Замужних уважали больше, для незамужних же было крайне важно, был ли в их жизни хоть один мужчина. В этой системе старая дева Клотильда занимала самое последнее место.

— Похоже, она была не из тех, кто терпеливо сносит насмешки?

— Да уж! Клотильда на чем свет стоит бранила всех мужчин и поносила женщин. Так что скоро она стала пугалом в глазах земляков.

— Такие обычно начинают подчеркнуто гордиться своим уродством, или делать вид, что гордятся.

— Да, так было и в этом случае.

— Так не могло долго продолжаться, — предположила Гвен, — рано или поздно односельчане должны были избавиться от скандалистки.

— Так они и сделали, — подтвердила монахиня. — Священник получил анонимный донос: Клотильда обвинялась в колдовстве. Все соседи дружно поддержали обвинения, в защиту не было сказано ни единого слова.

Состоялась обычная процедура изгнания ведьмы — с Библией, свечами и колокольным звоном. Несчастная бежала в лес, и здесь, на поляне, у подножия скалы, возвела свою хижину. Она развела огород, а вскоре тайком наведалась в деревню и стащила курицу с петухом. Именно благодаря этому нехитрому хозяйству, да еще лесным грибам и ягодам ей удалось выжить.

— Должно быть, пришлось попоститься, — пробормотала Гвен.

— Да, еды было немного, но еще хуже пришлось ее сердцу. Вот уж где был пост! Долгое время оно питалось лишь горечью и ненавистью Клотильды, а на сладкое были ужасные планы мщения.

— Я встречала таких женщин, — сказала Гвен. — Живя в лесу, они становились знахарками-отшельницами, к которым за помощью ходила вся деревня.

— Только не Клотильда! Она поклялась никогда не помогать землякам, изгнавшим ее. Она горела желанием на зло ответить злом! О, она и впрямь изучила целебную силу растений, но собиралась использовать их лишь во вред людям.

— Не может быть, — вздрогнула Гвен.

— Да, такое могло случиться, — пожала плечами мать-настоятельница. — Рано или поздно Клотильда попыталась бы навредить кому-нибудь и окончила б свои дни на костре, но случилось чудо — ее остановили!

— И что же это было?

— Крик ребенка.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Это был не просто голодный плач младенца, — рассказывала сестра Патерна Теста, — но жалобный зов попавшего в беду ребенка. В каждой женщине, даже такой злобной и раздражительной, как Клотильда (а она придерживалась о себе именно такого мнения), живет материнский инстинкт. Именно он, а не скука, как убеждала себя девушка, погнал ее на поиски несчастного ребенка. Ориентируясь на звук, Клотильда пришла к старому дубу, среди корней которого притулилась еще совсем юная (лет двадцати, не больше) девушка, совершенно изможденная с виду. Она держала на руках младенца и пыталась кормить его грудью.

Ребенок выглядел немногим лучше своей матери.

— Это еще что такое? — завопила Клотильда, моментально придя в ярость при виде девушки. — Дитя мое, как можешь ты кормить ребенка, когда сама сто лет не ела?

Ну, уж нет, пойдем в мою хижину, поищем еды для тебя.

Девушка в испуге отпрянула, но, увидев перед собой женщину, разрыдалась с видимым облегчением.

— Хвала Небесам! Благодарю тебя, милостивый Боже! Я так боялась, что умру здесь совсем одна.

— Не за что благодарить Небеса, девочка моя. И тот Бог-мужчина, которому ты возносишь молитву, не пожалел тебя, бросив умирать. Надеяться не на кого.

Давай-ка, поднимайся, пойдем подыщем для тебя подходящее местечко. Пусть там будет не так величественно, зато сухо и тепло.

Клотильда наклонилась, чтобы помочь девушке, и в этот момент ребенок запищал. Волна неведомой доселе нежности вдруг затопила сердце отшельницы. Она осторожно взяла дитя на руки и принялась укачивать, приговаривая:

— Ну, ну, мой маленький, не плачь, мы скоро дадим тебе кашки…Ой, ему же еще и месяца нет!

Девушка печально кивнула головой.

— Мне приходилось прятаться по кухням и делать вид, что я просто растолстела, — всхлипнула она. — Однако скрыть рождение ребенка не удалось.

— Еще бы, я думаю. Ну ладно, вставай, пошли.

Клотильда потянула девушку за руку, но та упала с тихим стоном.

— Не могу.

— Да ты истощена еще больше, чем я думала, — обеспокоилась Клотильда. — Оставайся здесь и жди меня, дитя мое. Я схожу покормлю ребенка, а затем вернусь с похлебкой для тебя.

Она поспешила к своей хижине, едва расслышав сдавленное «спасибо» девушки. Ребенок слабо шевелился у нее на руках, очевидно, ища грудь. Что-то стало подниматься в сердце Клотильды и внезапно взорвалось — что-то, копившееся слишком долго. Чтоб совладать со своими чувствами, она стала говорить вслух, порицая беспечного отца младенца, бросившего его на верную смерть.

Придя домой, она зачерпнула похлебки из котелка, постоянно стоявшего на огне. Подумав, разбавила водой и принялась мастерить соску из клочка материи.

Когда та была готова, Клотильда стала осторожно лить бульон в импровизированную соску, чтоб ребенок мог сосать. Она держала маленький теплый комок у своей груди и чувствовала переполнявшую ее нежность. Ощущение было настолько непривычным, настолько ошарашивало, что Клотильда снова стала вслух посылать проклятия неведомому мужчине, а заодно и всем мужчинам вообще. Она старалась быть осторожной с ребенком, понимая, что нельзя его сразу перекармливать. Поэтому вскоре она прервалась и под громкие возмущенные крики младенца отправилась к его матери. Приближаясь с тарелкой супа в руках, Клотильда была страшно напугана, когда увидела девушку лежавшей на земле с закрытыми глазами. Однако та при звуке шагов пошевелилась и открыла глаза. Сердце Клотильды возликовало, впервые за последний год она обратилась к Создателю со словами благодарности, а не проклятий (что ее саму немало удивило). Она принялась с ложечки кормить девушку, стараясь не спешить, хотя ее изголодавшаяся подопечная с жадностью ловила каждую каплю похлебки. Не окажись Клотильда столь предусмотрительной, несчастная съела бы и две, и три миски и, вероятно, была бы жестоко наказана своим желудком. Наконец ребенок занял свое место на руках у матери, и они оба немедленно заснули, даже не услышав пожелания «спокойного сна» от своей спасительницы. Клотильда осталась сидеть, охраняя их сон и посылая проклятия на весь мужской род. Если б ее мысли имели соответствующую силу, на земле не осталось бы ни одного мужчины!

Когда мать с младенцем проснулись, Клотильда принесла еще супа и покормила ребенка тем же манером, что и в первый раз. Девушка нашла в себе силы подняться и, опираясь на руку Клотильды, поковыляла к ее хижине. Она часто останавливалась перевести дух, и видно было, что больше всего на свете ей хочется прилечь отдохнуть. Однако ее спасительница была неумолима: близилась ночь и, если бы несчастная легла, она, скорее всего, уже не поднялась бы. Наконец они добрели до хижины, Клотильда помогла девушке устроиться на своей скудной соломенной подстилке и спросила:

— Как зовут тебя, бедное дитя?

Девушка пробормотала нечто, вроде «Мэрил», и снова заснула. Ребенок был слишком слаб, чтобы двигаться, поэтому Клотильда осторожно устроила его рядом с матерью и пошла загнать на ночь цыплят. Это была ежевечерняя мера предосторожности: в округе разбойничала лиса. Затем она заперла дверь на щеколду и принялась раздувать угли в очаге.

Девушка осталась у Клотильды и провела там несколько дней. Силы ее возвращались по мере того, как она съедала все больше похлебки. Наконец к ней вернулось молоко, и ребенок снова смог сосать грудь. Все это время Клотильда возилась с младенцем не хуже родной матери. Она разрезала свой старый передник на пеленки и исправно меняла и стирала их. Временами за работой Клотильда ворчала, но сердце ее переполняла радость. Много лет спустя она сама рассказывала нам об этой тайной радости.

— Тайной даже для нее самой? — спросила Гвен.

— Может быть, и так, — ответила настоятельница. — А пока девушка набиралась сил, они вели нескончаемые беседы.

Это началось еще в первую ночь, когда Клотильда пришла снова покормить проснувшуюся девушку.

— Будь проклят тот грязный негодяй, который бросил тебя с ребенком, — проворчала отшельница.

— О, не говори так! — вскричала девушка. — Это была настоящая любовь, и он бы непременно на мне женился, — если б остался жив!

Клотильда замолкла. Но, припомнив слова девушки, спросила:

— Говоришь, ты пряталась на кухне?

— Да.

— Так ты работала на кухне в поместье?

— Да.

— И приглянулась своему хозяину?

— О, нет! Это был его сын.

— Ага, я так и думала, — Клотильда поджала губы. — И вот он обесчестил тебя, а затем бросил, нимало не беспокоясь о ребенке, да?

— Нет, ничего подобного! Он любил меня, и мы тайно встречались целый год. Но никогда я не позволяла ему ничего большего, чем поцелуй, да и тот — в руку.

Все, что произошло, было моим решением, я внушила ему надежды, — девушка улыбнулась своим воспоминаниям. — Он был столь же нерешительным и неуклюжим в любви, сколь ловким во всем остальном. В конце концов молодой сеньор сделал мне предложение, но я никак не могла решиться: пугала разница в положении.

— Очень мудро, — фыркнула Клотильда.

— Он ухаживал за мной, убеждая выйти замуж, и даже собирался ради этого отказаться от наследства.

— Сомневаюсь, чтобы тебя это порадовало, — с издевкой произнесла Клотильда.

— Да, я не хотела вставать между моим возлюбленным и его семьей. Поэтому мы договорились пожениться только с благословения его и моих родителей.

— Ага, а у твоих отца и матери на примете уже был какой-нибудь деревенский парень, не так ли?

— Целых три, и любой из них обрадовал бы моих родителей. К тому же, мой отец был недоволен нашим сеньором и часто роптал на него. Так что в душе я решила, что мне хватит и тайного благословения одной только матушки.

— Ах, мужчины так мало думают о нас!

— Нет, не говори так! — вновь улыбка тронула губы девушки. — Тостиг очень заботился обо мне. Он даже возглавил отряд и отправился в поход с армией лорда, все для того, чтобы раздобыть денег и снискать себе славу.

Бедняга, он считал: это поможет склонить моих родителей к нашей свадьбе вопреки разнице в положении.

— Ну, и дурак! Хороша забота: рисковать умереть где-то и оставить тебя одну-одинешеньку!

— Да, это было глупо, — погрустнела Мэрил. — Но влюбленным свойственно делать глупости, не так ли?

Как мужчинам, так и женщинам.

Клотильда уставилась на нее в недоумении. Затем скрытый смысл ее слов стал доходить до отшельницы, глаза ее стали размером с блюдца, и она уж было открыла рот, чтобы задать вопрос, но потом благоразумно промолчала.

— Да, ты права, — ответила девушка на невысказанный вопрос и опустила голову. — Я не могла отпустить его, не дав убедительных доказательств моей любви и не оставив памяти о нем на случай его гибели.

— Все ясно, и он оставил тебе ребенка.

— Да, — Мэрил подняла залитое слезами лицо. — Я ни с кем не могла поделиться своим горем. Мои родители страшно разгневались бы на мою глупость, а сеньор посчитал бы самозванкой.

— Небось, они так и поступили после рождения ребенка?

— Да, — слезы еще быстрее побежали по лицу девушки. — Госпожа прогнала меня с кухни, заявив, что она нанимала служанку, а не подстилку невесть для кого. Родственники захлопнули передо мной двери дома, а односельчане выгнали из деревни, осыпав на прощанье насмешками и камнями. Последние две недели я прожила, питаясь ягодами и кореньями и дрожа от страха перед дикими зверями. Потом ты нашла нас.

— Ну, насчет волков и медведей рано успокаиваться: надо бы укрепить эту хижину, — Клотильда с радостью сменила тему, да и сама идея безопасности жилища казалась важной теперь, когда здесь появился младенец и его мать, по сути дела — тоже еще ребенок.

— О, да, — улыбнулась Гвен, — дети — это великая опора в жизни.

— Мне трудно судить об этом, — сказала Патерна Теста. — Но мы, сестры, относимся к жителям окрестных деревень так же, как вы относитесь к своим детям.

Надо сказать, забота об этих женщинах доставляет мне много радости. Может быть, этого хватило, даже если бы у меня не было Бога.

Она оглядела монахинь, собравшихся вокруг стола и слушавших ее рассказ с таким же живым вниманием, как в первый раз. И неудивительно: мать настоятельница была хорошей рассказчицей.

— Итак, они стали вместе жить и растить ребенка? — спросила Гвен.

— Да, хотя в первый год это было трудно, почти невозможно. Зима выдалась очень суровой, вокруг бродили голодные волки, и Клотильда с Мэрил порадовались, что укрепили хижину. Однако этого было недостаточно, и женщины жили в постоянной тревоге.

— Ив голоде, должно быть? — предположила Гвен.

— Большей частью — да, в ту зиму голодная смерть стояла у их порога.

Они собрали приличный урожай овощей и бобов в саду Клотильды, но припасов хватало только на одного.

Женщины ставили силки на зайцев, но оставались ни с чем — лисы и хорьки быстро разгадали хитрость и постоянно опережали их. Несколько раз им удавалось добраться до кладовых белки, но пригоршня орехов — это не так уж много. Несчастные урезали свой паек до минимума.

Как признавалась потом Клотильда, она тайком уменьшала свою долю, чтоб Мэрил и ребенку доставалось побольше. Пришло голодное Рождество, затем — еще более голодное Крещение. К Великому Посту они уже так оголодали, что света белого не видели. Ребенок все слабел, скоро ему уже не доставало сил плакать.

Затем ослабевшая вконец Мэрил захворала: она кашляла ночи напролет. Хотя Клотильда пыталась поддержать ее травяными отварами и теплой одеждой, бедняжка слабела с каждым днем, все вернее соскальзывая в объятия смерти. Клотильда была на грани отчаяния.

Однажды, когда девушка в забытьи принялась шептать имя возлюбленного, Клотильда не выдержала.

— Не ищи его! — закричала она, потеряв терпение. — Не смей! Что он сделал хорошего для тебя? Оставил одну с ребенком на руках? Это я заботилась о тебе, посвящая каждую минуту! Как ты смеешь покидать меня ради его тени! Как смеешь оставлять своего ребенка сиротой!

Клотильда кричала и бранилась, пока силы не оставили ее. Но даже и тогда она не могла успокоиться при мысли, что ее предали'. Когда упреки в сторону Мэрил иссякли, она переключилась на Бога.

— Как же ты можешь называться добрым Богом! — упрекала она. — Как, если ты позволяешь умереть от холода и голода безвинному младенцу! Если караешь несмышленую девушку только за то, что она влюбилась! Нет, тебя правильно называть жестоким Богом!

Посмотри, ведь твои создания страдают. Даже зайцы и олени умирают от голода, а лилии, которые цвели на лугу, погибают под снегом. Если тебе так уж надо, пусть умру я, злоязычная и очерствевшая женщина — это будет по справедливости. Но этот чистый и славный ребенок! Ведь она никогда и никому не желала зла, хотя уж у нее-то были для этого причины! Нет, ты не добрый Бог! Ты — Бог ястребов и волков, сов и стервятников, кого угодно, но не любящих созданий!

Клотильда и дальше продолжала бы в таком же духе, но тут услышала громкий и сильный голос за дверью:

— Кто это отзывается дурно о Боге?

Отшельница похолодела от страха. От любого чело-" века она ждала беды. Клотильда скорее поверила бы, что он пришел ограбить их, лишить той капли жизни, которая еще осталась, чем в его желание помочь. Она прильнула к замочной скважине и посмотрела.

Посреди поляны стоял монах, хмуря брови и озираясь.

— Эй, вы, там, в хижине! Это вы ругали Бога? — крикнул он. — Имейте смелость признаться!

Как рассказывала потом Клотильда, на нем была простая монашеская ряса, на ногах — одни сандалии.

Тем не менее человек не дрожал от холода, жестокий мороз не заставил покраснеть его ноги. Какое-то время Клотильда размышляла, глядя на монаха, а затем решилась. Она рассудила, что быстрая смерть, которую, возможно, принес им этот человек, лучше медленной.

А с другой стороны, у него могла быть какая-нибудь еда. Клотильда отворила дверь.

— Да, это были мои слова! — выкрикнула она. — А ты решишься сказать, что я не права?

Человек обернулся к отшельнице, его лицо было сурово.

— Да, я так говорю. Воистину. Почему ты бунтуешь против Создателя?

— Да потому, что у меня на руках дитя, умирающее от холода и голода. И еще одно, которое умрет без нее.

Это ли не причины?

— Такие причины были у многих на протяжении веков, — заявил человек. — И их сердца были полны боли. Но те из них, кто возлюбил Господа, ныне сияют в Его вечном свете и живут в радости подле Него.

Клотильда намеревалась со всей язвительностью возразить монаху, но силы оставили ее. Колени подогнулись, в глазах поплыли черные пятна и расплылись в сплошную ночь. Слабость и голод взяли свое, ведь она потратила последние силы на то, чтобы спорить с Богом и Его слугой.

Очнулась она на своей подстилке из папоротника, укрытая монашеской рясой. То ли благодаря этой рясе, то ли из-за огня, который стал теперь выше и жарче, Клотильда согрелась и больше не дрожала. Подняв глаза, она увидела монаха в одной набедренной повязке.

Как позже рассказывала Клотильда, тело его отнюдь не было красиво. Наоборот, она было истощено и покрыто шрамами. Шрамы бороздили обе его руки выше запястий, а также плечи и грудь. Но, странное дело, от самой его кожи исходило какое-то ощущение силы.

Человек баюкал плачущего младенца.

— Ее ничто не успокоит, кроме пищи, — заворочавшись на своей подстилке, проговорила отшельница.

— Я дал ей еду, — ответил монах, — и осталось еще для тебя. Ну-ка, подержи немного ребенка.

И положил его прямо на грудь Клотильде. Затем он отставил в сторону чашу, из которой поил младенца, и занялся отшельницей. Из горшка, булькающего на огне и распространяющего божественный запах, монах зачерпнул бульону и стал кормить несчастную женщину. Клотильда понимала, что надо есть понемногу, но не могла остановиться: она жадно выпила всю жидкость, которую предложил ей человек. Вкус показался ей незнакомым.

— Это мясо! — не поверила она.

— У меня было с собой немного солонины и походный хлеб. Кстати, он уже достаточно размягчился, чтоб ты могла его есть, — с этими словами монах поднес к ее губам краюху хлеба, которую Клотильда с благодарностью съела.

— А девушка? — вспомнила она.

— Мать младенца? Я дал ей немного снадобья, и теперь она будет спать крепче и безмятежнее, чем когда-либо за последние недели.

Острый страх захлестнул Клотильду, она испугалась, что это «снадобье» приблизило бедную девушку к столь вожделенной смерти. Но в это время из-за спины монаха раздалось знакомый мучительный кашель, и Клотильда расслабилась.

— Не можешь ли ты еще чем-нибудь помочь ей? — спросила она.

— Нет, если ты не расскажешь мне подробнее о болезни девушки.

— У нее только кашель, но он ухудшается и ухудшается, несмотря на все мои травы.

— Этого я и боялся, — кивнул монах. — Ее легкие заполнены жидкостью, которая затрудняет дыхание.

— Так ты не можешь спасти ее?

— Я попытаюсь, — монах повернулся к свету и положил руку на лоб Мэрил.

Затем, как рассказывала Клотильда, произошло нечто настолько замечательное, что она посчитала это чудом: прошли считанные минуты, и девушка стала дышать глубже и ровнее, на ее лицо вернулся румянец.

Она еще продолжала кашлять, но все тише и тише, пока не заснула глубоким сном.

Монах отнял руку, было видно, как она дрожала, его лицо было бледно.

— Что это за колдовство? — прошептала Клотильда.

— Не колдовство, а Божий дар, — ответил монах, его голос дрожал от усталости.

— Дар кому?

— Дар этому несчастному ребенку, который Бог передал через меня. Сколько себя помню, у меня всегда был этот талант, но потребовались годы, чтоб я смог использовать его во благо людям, а не во вред.

— Так ты колдун! — выдохнула Клотильда.

— Пожалуй, я родился тем, кого ты называешь колдуном, — согласился монах. — Затем моя душа оказалась в горниле страстей, побывала между молотом и наковальней. После этого я решил посмотреть, не смогу ли послужить Господу и простым смертным. Видишь ли, я заглянул внутрь тела этой женщины, но не теми глазами, что на лице моем, а с помощью другого, внутреннего видения. Оно позволяет мне разглядеть изнутри каждый мускул, каждую вену человека. Более того, я разглядел и крошечных, уродливых монстров, что гнездятся в крови девушки, в ее легких. Мне пришлось научить ее тело, как сражаться с этими врагами при помощи внутренних защитников — сторожевые псы против волков, если угодно — как множить и увеличивать число этих помощников. Жар этой схватки и вызвал лихорадку у девушки, а я лишь поддержал сторожевых псов, обеспечив победу над волками.

— Где же ты научился всему этому? — шепотом спросила Клотильда.

— Что-то мне рассказал монах, более старый и опытный, чем я. Но само знание получено мною от Бога, и большую часть навыков Он дал мне, позволив помогать страждущим. Что касается девушки, то затем я научил ее организм, как изгнать жидкость из легких: частично — превратив ее в воздух, частично — распылив ее в мельчайшие частицы, которые были вынесены с кровью.

Клотильда почувствовала страстное желание научиться всему этому. Жажда знания была подобна чувству голода, так позже поведала отшельница.

— Ты должен научить меня, как это делается, — сказала она. — Девушка и младенец могут заболеть снова!

Монах обернулся и поглядел на Клотильду. Казалось, его взгляд проникает сквозь плоть и достигает самой души, обнаженной и беззащитной. Затем он легко, почти невесомо, коснулся ее руки, но это прикосновение обожгло кожу отшельницы, и она со страхом и гневом поняла, что сейчас монаху открыто все самое сокровенное, что когда-либо было спрятано в ее сердце.

Монах отнял руку и покачал головой.

— Не гневайся, женщина, я прочел лишь твои намерения в отношении других людей, ничего более. Больше всего в твоей душе горечи и желания отомстить, но, думается мне, это пройдет.

Клотильда заглянула внутрь себя и с удивлением поняла, что монах говорил правду: жажда мщения теперь занимала в ее душе гораздо меньше места, чем забота о благополучии Мэрил и ребенка. Трудно сказать, было ли это результатом того взрыва эмоций" когда Клотильда извергала проклятия Богу, или работали какие-нибудь чары, наложенные монахом. Впрочем, не так уж это и важно, главное, что сейчас все обиды, нанесенные односельчанами, казались Клотильде куда менее значительными.

— Наверное, я должна поклясться, что никогда не использую знания, полученные от тебя, во вред другому человеку? — спросила она у монаха.

— Да, ты должна дать мне такое слово.

Клотильда посмотрела в его глаза, и прежние мучительные страсти вспыхнули в ней вновь, но ненадолго.

Ведь былые обиды оказались отодвинуты восторгом нового знания. Женщина справилась с чувствами и твердо сказала:

— Клянусь Всемогущим Богом…

Монах остановил ее движением руки.

— Я не хочу, чтоб ты божилась.

Клотильда снова пристально посмотрела ему в глаза, невольно припомнив, что этот человек слышал ее проклятия. Мог ли он теперь верить ее клятве именем Бога, хоть и данной от чистого сердца? Пожалуй, что нет. Клотильда с удивлением обнаружила, что в настоящий момент готова помириться с Богом.

Перехватив изумленный взгляд Гвендолен, мать настоятельница улыбнулась.

— Да, именно так. Не правда ли, наше самомнение не знает границ?

Итак, Клотильда сделала так, как хотел монах. Она не стала божиться, а лишь сказала:

— Даю мое самое торжественное слово, что никогда не использую полученные знания, дабы вредить людям, — и, подумав, добавила, — разве только для самозащиты или защиты моих близких. Да что там вредить: пожалуй, теперь я буду искать способ помочь всем людям, даже незнакомым.

— Ну, этого достаточно, — монах сел и, очистив рукой кусок земляного пола, принялся чертить сухой веткой нехитрые картинки, призванные пояснить его слова.

Клотильда внимательно смотрела и слушала. Она с удивлением узнала, что различные субстанции могут соединяться, образуя новые, или же, наоборот, разъединяться, очищаясь при этом. Ей открылось, из чего состоит кровь и как она течет. Монах рассказал также о неких крохотных сущностях в человеческом теле, невидимых для глаза, но воспринимаемых мозгом. Весь остаток дня он посвятил учебе, и Клотильда жадно впитывала знания, задавая при этом сотни вопросов.

Ночью монах продолжал заниматься со своей ученицей, сделав только короткий перерыв на еду. Сам он ничего не ел, но накормил отшельницу, а также молодую мать с ребенком из своего горшка, который, казалось, не пустеет. Закончили они только на рассвете. Монах снова надел рясу, подпоясался и со вздохом взял свой посох.

— Нет, не оставляй нас! — закричала Клотильда. — Мне ведь надо еще столько узнать!

— Ты знаешь достаточно, чтоб самостоятельно разобраться в остальном, — заверил ее монах. — Поверь, добрая женщина, тебя ждет успех на этом пути. Мне же время уходить. Ведь понадобились бы годы, чтоб передать тебе все мои знания, а я не могу задержаться так надолго.

Клотильда молчала, с одной стороны, впечатленная объемом его знаний, с другой — пораженная тем, что кто-то чистосердечно назвал ее доброй женщиной.

— На Грамарии еще много страждущих душ ждет моей помощи, — пояснил монах. — И я должен идти туда, где требуется мой дар целителя. Ведь идет незримая война с некоей силой в этой вселенной. Имя ей — Энтропия, и она постоянно нарушает естественный ход вещей. Именно Энтропия заставляет все идти вкривь и вкось, подталкивая наш мир в конечном счете к Хаосу, несущему людям всяческие несчастья, горести и даже гибель. Болезнь — один из аспектов этого явления, ведь она нарушает нормальное развитие организма, и Беспорядок заявляет свои права на нашу бренную плоть.

Следовательно, чтоб победить, нам надо поддерживать в ней Порядок, облегчая тем самым человеческие страдания.

Клотильда нахмурилась, осознавая услышанное.

— Ты хочешь сказать, что если я намерена сражаться с болезнью и побеждать смерть, мне тоже необходимо поддерживать Порядок внутри себя?

— Внутри и снаружи, — монах положил руку ей на плечо. — Тебе необходимо создать именно такую упорядоченную организацию, а от меня ты получишь первые правила, на которых она должна базироваться.

Клотильда судорожно вздохнула и потянулась к его руке, потому что ей показалось, будто ее тело пронзили раскаленные молнии, проникая не только в мозг, но и в самое сердце. Однако ее рука остановилась в нескольких сантиметрах от длани монаха, а его глаза цепко удерживали взгляд отшельницы, пока обещанная информация перетекала к ней из его сознания.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Когда этот поток прекратился, монах убрал руку.

Заглянув в себя, Клотильда осознала, что горечь и ненависть ушли из ее сердца. Нет, конечно, она помнила все оскорбления, нанесенные ей односельчанами, но они больше не ранили ее. Былые обиды казались такими далекими, как будто все это произошло с другим человеком.

— Так ты принимаешь эти правила? — спросил монах.

— Да, от всего сердца, — прошептала Клотильда.

Она хотела опуститься перед ним колени, но монах мягким движением удержал ее.

— Ты не должна преклонять колени передо мной, сестра моя во Христе! — возразил он. — Я всего лишь человек, который стремится быть хорошим и нести людям добро. К тому же, не всегда преуспевает в этом.

— Ну, мне-то и моим близким ты очень помог.

— Верни этот долг, делая добро другим людям. Это — первое правило Ордена целителей: использовать знания лишь для того, чтобы помогать другим людям или защищать себя и своих подопечных от опасности. Но скоро тебе предстоит узнать, что иногда атаку легче отразить, оказав помощь врагу, а не побеждая его.

— Я так и буду поступать, — едва слышно прошептала Клотильда.

— Что ж, это уже хорошо, но мне бы хотелось попросить тебя о большем. Используй данное тебе знание, чтобы помочь любому страждущему, готовому последовать за тобой, никогда не отворачивайся ни от одного больного, — Клотильда нахмурилась, глядя в глаза монаха и пытаясь прочесть там ответ.

Она не понимала, зачем брать с нее такое обещание.

Тем не менее она произнесла:

— Я согласна жить по этим правилам. И сделаю все, что в моих силах, для установления Порядка, о котором ты говорил.

— Преданное сердце! — монах наконец-то улыбнулся — широко и ослепительно.

Затем, однако, улыбка исчезла с его губ, и он посмотрел куда-то в сторону:

— Но я чувствую еще чью-то боль — и немалую! Я должен спешить туда, чтобы нести исцеление. Может быть, я еще вернусь, чтобы дать имя твоему Ордену.

Бог тебе в помощь, добрая женщина!

— Но куда ты направляешься?

— Туда, где я нужен. Прощай!

Когда дверь закрылась за его спиной, Клотильда рванулась вслед. Она вскочила со своего тюфяка, шатаясь, подбежала к двери, рывком отворила ее и замерла. Снаружи никого не было. Более того, не было видно даже следов монаха — лишь снег, кружась, падал на землю.