Глава 3

Я вышагивал вверх по склону, пытаясь на ходу поразмыслить. В конце концов, я получал неплохие отметки по философии. Должны же были хоть на что-то сгодиться полученные мной знания. Если уж они тут ни к чему, значит, толку от них вообще никакого. Я противился субъективному, сверхъестественному объяснению здешних явлений — ангелы нереальны, волшебство тоже. Ну ладно, хорошо. И все-таки тут происходило нечто, сильно смахивающее на волшебство. Но ведь волшебство — это не личность со своими эмоциями. Большей частью в волшебство верят как в некую силу, разновидность энергии, безличную и...

Поезд моих размышлений резко затормозил. Краешком глаза я уловил вспышку. Я тут же посмотрел в ту сторону, но вспышка, конечно же, исчезла. Нет, снова появилась — что-то вроде искорки в поле зрения. Мне стало здорово не по себе. Не хватало еще ослепнуть. Самое время! Однако я сумел совладать с собой, призвав на помощь здравый смысл. Это произошло как раз вовремя, поскольку сияние разрасталось, и я ощутил порыв протянуть руку, побежать к странному свечению. И это, конечно, было глупо, поскольку свечение стало не только шире, оно как бы разбухло, превратилось в зигзаг, ткнулось в землю и взметнуло облако пыли.

Я почувствовал запах тухлого яйца и сморщил нос.

— Ангел-хранитель, — пробормотал я. — Если ты есть, если ты не галлюцинация, вот бы здорово тебе сейчас явиться!

Но он, конечно, не появился. Галлюцинации, как правило, по заказу не являются. Однако, как ни странно, я ощутил неизъяснимую уверенность в себе, граничащую с полным спокойствием. Наверное, не стоило так уж сильно этому дивиться. Разум сам по себе способен на многое. Видимо, мое подсознание придумало, как справиться с тем, что на меня надвигалось. Видимо.

Но... руки и ноги у меня покалывало, как иголками.

Облако пыли улеглось. На дороге сидела старая карга в темно-сером балахоне.

Ну, это еще ладно. Это можно пережить, учитывая обстоятельства. На самом деле то была моя старая знакомица — сколько раз я видел ее в детстве на десятках картинок в книжках сказок! Но вот что меня потрясло, так это то, что сидела старушенция за письменным столом, заваленным бумагами. Из чернильницы торчало гусиное перо.

— Жа полчаша ты проижнеш два противожаконных жаклинания, — прошамкала старуха. Два? Заклинания? А старуха продолжала зудеть:

— Ягуша! — говорю я шебе. Чего тебе шидеть-по-шиживать? Надоть шмотатьшя да поглядеть, как и что. А вот и он, тут как тут, явилшя не жапылилшя. Пришел, понимаешь, штоб выгнать бедненькую штаренькую бабушю-Ягушю с нашиженного мештечка, жначить, и штобы жацапать шебе вшех еенных крештьянчиков. Не шойти мне ш этого мешта, это новехонький чародей!

— Эй, послушайте, дайте слово сказать! — Я снова начал кипятиться. — Не нужны мне ничьи «местечки», и, кроме того, владеть людьми нельзя.

— Поклеп! — завопила ведьма. — Он, ишь ты, не только маг, он ишшо и обманщик! А што ж тогда колдовштвом баловатьшя? Штоб так никем и не владеть? Ах, я бедненькая-нешчашненькая. Только-только вждохнула шпокойненько, как на тебе, являетшя шаможванец и гонит бедную штарушку прочь. Жемелюшка-то кому доштанется, а? — причитала бабка. — Швиньям поганым? А крештьянчики и так уж в ражбойничков обратилишя, вше норовят переплюнуть швою жаконную городшкую ведьму! А вше ш чего? А ш того, што жлодеев на волю поотпущали, вот ш чего! О-хо-хо, где ж вы, прежние денечки! Тогда, поди, молодежь знала, где еенное место, а жабывала, так мы нагленьких-то поджаривали, и ничего-шеньки нам жа то не бывало!

— Не бывало? — Я снова удивленно воззрился на письменный стол. — Это кто же тебе позволяет такое — жечь людей?

— Да кто же ишшо, дурья твоя башка! Повелительница моя, вештимо, королева Шюэтэ.

— «Суета»? — переспросил я изумленно. Странное имя для королевской особы.

— Да нет же, балбес, Шюэтэ! Да смотри, не брошайшя ейным имечком вшуе, а не то она явитшя и шпалит тебя дотла!

Тут я более или менее обрел присутствие духа. Ко мне даже чувство юмора вернулось. Что-то подобное я слыхал ранее, только относилось это предупреждение кое к кому рангом повыше, чем земной монарх. О Нем следовало отзываться только хорошо, иначе Он мог поразить тебя молнией. Но дело в том, что я повидал множество людей, говоривших о Боге ужаснейшие вещи. Между тем я что-то не замечал, чтобы хоть кто-то из них пострадал от высоких доз электричества, кроме одного, который как раз работал с оголенным проводом, да и тот чертыхаться начал только тогда, когда его ударило током.

— Ну хорошо, пусть будет Суэтэ. — В уме я нарисовал образ: жирная-прежирная баба, что-то вроде шатра с короной, нахлобученной сверху.

— Шюэтэ! — прошипела старая ведьма. — Говори имя правильно, ты, трещотка, а не то гляди, она шделает так, што ты жахвораешь!

Ну, наконец до меня дошло. Французское слово! Им выражают пожелания во фразах типа: «Желаю вам приятно провести день». Произношение ведьмы сбило меня с толку.

— Ну ладно, как бы ее ни звали. Стало быть, тебе несдобровать: королева даст тебе по шапке, если меня упустишь?

— И глажом моргнуть не ушпеешь, как она уничтожит любого. Я, стало быть, бейлиф округа, должна туточки налоги да пошлины шбирать да приглядывать, штоб королевшкие жаконы ишполнялишя. Так што должна я, штало быть, жаштавить тебя черкнуть подпишь швою в этой вот книжице. Што подпишуешьшя ты, дешкать, мил человек, в том, што отныне вше плоды деяний твоих будут отдаватьшя королеве.

Меня охватило негодование. Да разве я покинул родную цивилизованную вселенную с водопроводом и современной медициной, чтобы наткнуться на ведьму где-то в средневековой глубинке и чтобы эта ведьма вдобавок оказалась чиновницей-бюрократкой?

— Что ж... — прошипел я. — Стало быть, ты можешь выдать мне визу, или подорожную — как тут это у вас называется, не знаю, — поскольку ты — ведьма, главная в этой дыре...

— В округе! — гневно крикнула ведьма. — И не ражговаривай на яжике паштвы!

Я нахмурился. Паства? Тут я вспомнил притчу о Добром Пастыре, о том, что «паства» в буквальном смысле означает «стадо», и все понял. Значит, то, что имеет отношение к христианству, для ведьмы — анафема? Пожалуй, этим можно было бы воспользоваться, но я решил придержать это тайное оружие про запас. В конце концов, призывать на помощь святых, креститься... нет, это как-то претило мне. Я и дома этим не занимался, и здесь не собирался. И потом, такие вещи делать надо убежденно, истово, а вот этого у меня как раз не было.

Наверное, ведьма все это прочла у меня в глазах. Она оскалила щербатый рот.

— А-га! А-га! Шам таких шлов штешняешьшя! Ну, иди, мил человек шюда, иди. Наколи-ка палеч да напиши в моей книжечке, што клянешьшя, дешкать, шлужить королеве и ее повелителю, а не то я прижову его на помощь, и ты шгоришь в пламени!

Еще чего!

— Да ни за что! — рявкнул я. — Слыхал я про эту книжку! В конце концов все равно в пламени сгоришь и будешь гореть, пока это наваждение не кончится. Рабом не буду и никаких повелителей не приемлю!

Ведьма ответила мне злорадной ухмылкой.

— Шлавно-то как! — хихикнула она. — Вот шлавно-то! Раж не шлужишь никакому повелителю, то и жащишшать тебя некому, так што Другая Шторона тебя не шпашет!

Я почувствовал, как волосы у меня на затылке встают дыбом.

— Я как почуяла твое первое жаклинание, так и говорю шебе: «Штоит ли, Ягуша, бешпокоитьшя?» Шкажала я себе так, и давай дальше прибиратьшя, а потом я в гошти шобиралашь. Только из дому, жначит, выхожу, тут меня прямо как в дрожь брошило. Не иначе, думаю, агентишко какой с Другой Штороны явилшя. И не пошла в гошти. Дома шидела, пока жнобить не перестало...

Это следовало понимать так: она ощутила посещение меня ангелом-хранителем и так напугалась, что зарылась в постель. Я почувствовал себя более уверенно.

— Ну а как перештало жнобить, — продолжала ведьма, — шражу так хорошо штало — как и не было ничегошеньки! Тогда я подхватилашь и шюда, и што ж я вижу-то? А вижу я, мил человек, што нетушки у тебя никакого такого шверкания — аура ишшо это нажываетшя, — как у тех, што с Другой Штороны приходят. Не шговорилшя ты ш ними, и они тебя, штало быть, не зашшищают!

Температура драгоценной жидкости, циркулировавшей в моем бренном теле, снова стала понижаться.

— ...Вот оболтуш, — продолжала потешаться ведьма. — Ну, оболтуш так оболтуш — думаю я шебе. Неужто думаешь, што чудеша шобирать — это раж плюнуть. Вше равно што ты мельниша, и ветер крутит тебе крылышки, а ты жерновами што хошь, то и перемалываешь? Ну, думаю, такого оболтуша мне ничегошеньки не штоит вокруг пальча обвешти. Ну, поди шюда, недоумок, рашпишишь в книжке моего повелителя, а не то помрешь в штрашных мучениях!

На какое-то краткое мгновение мне почудилось, что она способна осуществить свою угрозу. Сердце у меня екнуло, опустилось куда-то... может быть, в желудок, где, как мне казалось, возятся гусеницы, собирающиеся превратиться в бабочек. Однако острее всего было чувство гнева — жаркое, жгучее. И как только эта старая развалина смела мечтать одурачить меня!

— Не надейся! Не попадусь на твой крючок! — яростно крикнул я. — А книгу слижет огонек!

Ведьма испуганно взвизгнула. Минуло еще три четверти секунды, и книгу объяло яркое пламя. Крича, ведьма отскочила от стола, А я... Что я? Я стоял и смотрел, как идиот.

И, между прочим, зря. Дал ей, сам того не желая, время очухаться.

— Жлобный ижменник! — вопила ведьма. — Уничтожил, поганеч, вше жапиши, обо вшех, кем владеет мой повелитель!

Тут ведьма скрючила пальцы, которые стали похожи на ногти хищной птицы, и проговорила нараспев:

И она швырнула в меня что-то вроде блестки. Блестка быстро увеличивалась в размерах и наконец превратилась в полыхающий огненный шар. Я вскрикнул и отпрыгнул в сторону, но шар вильнул за мной. Я снова прыгнул, изобразив что-то вроде кувырка вперед. Шар — за мной.

Я побежал.

Старуха каркающе хохотала у меня за спиной, но ее хохот едва слышался на фоне того рева, что издавала несущаяся за мной по пятам шаровая молния. Она настигала меня. Как ни бушевал в крови адреналин, я все-таки сообразил, что сейчас самое время поупражняться не в спортивной, а в словесной акробатике. Ведь ведьма создала шаровую молнию стихами. Во всяком случае, я не заметил, чтобы она выдергивала чеку из гранаты. Я спрятался за большой камень. Молния за мной. Она громко гудела. Но теперь гудел и я. Ударив себя в грудь, я возопил:

Ничего не поделаешь, пришлось добавить немножко отсебятины, но, думаю, Шекспир вряд ли возражал бы, учитывая обстоятельства.

Шар молнии потускнел, угас и уныло брякнулся на землю, испуская тонкую струйку дыма.

Баба-Яга тупо уставилась на бывшую шаровую молнию.

Потом она устремила свой взор на меня. Никогда прежде не видал я в паре глаз столько злобы и ненависти.

— Жлодей! Штоб ты ждох! Раж не хочешь жделать так, как я велю, рашшыплешься на кушочки!

И ведьма принялась делать какие-то пассы руками, распевая что-то на языке, смутно напоминавшем латинский.

Я глядел на нее, угрюмо ухмыляясь. Она, видно, решила, что если я не пойму слов, то и не пойму и того, что она читает стихи. Но уж рифмы я точно слышал и не мог их ни с чем перепутать. К тому же и размер в речи ведьмы тоже чувствовался весьма отчетливо. Бабка решила турнир поэтов учинить! Ладно, я не против. А может, и против... Послышался гул откуда-то из недр земли, и почва у меня под ногами задрожала. Я упал, успев сгруппироваться, приземлился на бок — так меня учил падать сэнсэй — и увидел, как на том самом месте, где я только что стоял, землю рассекла глубокая трещина.

Волосы у меня встали дыбом. Откуда она знала о приближении землетрясения?

Но теперь пришла моя очередь. Надо было ответить старой карге. Чем бы таким ее уязвить? Ага, придумал:

Земля снова загудела, и прямо под ногами у старухи образовалась дыра, в которую она упала, словно камень.

Я смотрел в ту сторону как завороженный.

Баба-Яга кричала.

А я настолько остолбенел, что даже соображать перестал. Потом я подошел к дыре, наклонился над ней и велел старухе не скандалить и не паниковать, обещая, что вытащу ее. Но она вопила не переставая:

— Вождуху! Вождуху мне!

Я заглянул в яму и увидел футах в десяти внизу два огромных перепуганных глаза, пялящихся на меня из темноты.

— Жемля! Жемля на меня давит шо вшех шторон. Шпаши меня, чародеюшка! А я больше не штану тебя обижать! Ты только выпушти меня отшюдова! Жделай так, штоб жемля на меня не падала!

— Снова здорово! — усмехнулся я. Оказывается, я заточил под землю ведьму, страдающую клаустрофобией. Говорить в рифму — кажется, уже начало входить в привычку. И я ни с того ни с сего добавил: — Святая корова!

И тут же услышал кроткое мычание.

Я замер, боясь поднять глаза.

Но ведьма под землей так завывала от страха, что мне стало стыдно. Чувствуя себя в высшей степени виноватым, я поднял-таки глаза. И встретился взглядом с большими карими глазами тощей-претощей коровенки с горбиком на спине. Передо мной стояла брахманская корова.

Совпадение. Чистой воды совпадение. Наверное, просто я оказался ближе к Индии, чем предполагал.

Убедившись, что корова ничего дурного не замышляет, я обернулся к яме.

— Спокойствие! — крикнул я. — Мы тебя вытащим оттуда!

— Поторопишь! — взвыла ведьма. — Пока мой повелитель не пошпешил жабрать мою душу!

Я снова впал в ступор. Потом сказал:

— Забирать душу не позволено. Пока тот, о ком речь, жив.

— Ага, а долго ли помереть-то! Повелителю — ему ж немного надо. Обрушитшя штеночка — вот и нетути Ягушеньки! Жаберет меня, и поминай как жвали!

— Он? — нахмурился я. — Ты говоришь о дьяволе?

— Не проижноши его имя! — взвизгнула ведьма. — А не то ушлышишь, как его кожиштые крылышки шелештят!

Я собрался было возразить, сказать, что это всего-навсего суеверие, предрассудок. Но тут я вспомнил про корову и решил, что больше не желаю никаких совпадений.

— Послушай! — крикнул я. — Если ты, по своему разумению, прожила добропорядочную жизнь, то тебе нечего бояться!

— Ешть чего, ешть чего! — ныла ведьма. — Я была такая жлая, плохая. Я продала свою душеньку, чтобы получить влашть над другими!

— Душу продала? — ошарашенно переспросил я. — Да на кой же че... ляд тебе понадобилось совершать такую глупость?

— А я была штрашненькая, и махонькая, и нешмышленая, и вше надо мной потешалишя. «Яга, — говорили, — ты такая штрашная, тобой даже швинья побрежгует!» Или так: «Яга, што это ты жделала? Никуда не годитшя! Не выйдет из тебя толку». А то ишшо: «Яга, даже я тебя не люблю, я, мать твоя!» Или: «Жамолчи, Яга, не пой, у тебя голош, как у вороны!» Терпела я, горемышная, терпела, а потом вожненавидела вшех шамой лютой ненавиштью. Я поклялашь, што придет мой час и я вшех их жаштавлю штрадать и проклинать тот день, когда они шмеялишь надо мной! Я не жнала, где вжять такую влашть, пока во шне мне не явился мой повелитель!

Я не верил тому, что слышал. Да тут не просто параноид с комплексом неполноценности во всей красе, дело дошло до галлюционаторного бреда! Она на самом деле убедила себя в том, что продала свою душу! И вдруг я понял, как получилось, что она закопалась под землю, услышав мой стишок. Все совпало с ее бредовой системой. Подсознание ответило на стихи убежденностью в том, что они заклинание и что это заклинание его (подсознание) покорило. Раз я отказался подписать контракт с дьяволом, значит, за мной, вероятно, стоят светлые силы. А эти силы всегда побеждают — по крайней мере в средние века в это верили. Вот ведьма и убедила себя, что мое заклинание способно возобладать надо всем, что ей мнилось прежде.

«Продать душу» — это, безусловно, была всего лишь метафора, обозначавшая служение Злу. Видимо, бабке удалось пролезть на мелкую чиновничью должность, выслуживаясь и пресмыкаясь перед вельможами. А вбила себе в голову, что проклята.

И я не мог позволить ей умереть в такой вот агонии, невзирая на все то, чем она мне грозила.

— Послушай, — сказал я старухе, — даже если ты продала свою душу, ты можешь получить ее обратно. Тебе нужно только покаяться, попросить у Бога прощения и больше не грешить.

— А ешли я оштанушь жива? — последовал ответ из-под земли. — Ешли покаюшь, а оштанушь жива? Кем я штану тогда? Шамой нижкой иж вшех нижких! Вше, кого я унижала, штанут шпынять меня. Повелитель пошлет швоих гончов, штоб они побыштрее отправили меня на тот швет, а жить мне и вовше немного осталошь. Мне ведь, мил человек, жа што перевалило!

Снова бред. На вид ей было никак не больше шестидесяти. Правда, в средние века люди старились быстрее, так что ей запросто могло быть всего сорок.

— Послушай, — предпринял я новую попытку. — Вряд ли все так уж ненавидели тебя только из-за маленького роста и уродливой внешности.

— А вот и ненавидели! Вшем только и надо, штоб был кто-то поменьше и похуже, чем они! И ш чего бы это им не прежирать меня, а?

— Они бы не презирали тебя, если бы в глубине души ты была хорошей, доброй, — сказал я. — Конечно, другие вели себя жестоко с тобой, но если бы они знали, что ты хорошая, что ты страдаешь от их издевательств и грубости, они бы все-таки пожалели и полюбили тебя.

В яме молчали. Потом ведьма почти застенчиво спросила:

— Ты правда, што ли, так думаешь?

Что тут скажешь? На самом деле, конечно, я так не думал. Я мог только догадываться, что она была груба и безжалостна абсолютно с каждым встречным, а люди такое быстро не прощают. И я сменил тему.

— Это, конечно, не делается за один день. Сначала тебе придется заработать прощение. Заработать, доказывая, что ты изменилась. Доказывать это тебе придется долгие годы. Сначала тебя, конечно, будут наказывать за прежние обиды, но ведь ты это заработала, верно?

— То шейчаш, — прошамкала старуха обиженно. — А когда девчонка была нешмышленая, тогда ражве жаработала? Што ж они-то вше тогда не добренькие были, а?

— Это все в прошлом, — напомнил я. — А сейчас какого наказания ты заслуживаешь?

Наступила долгая пауза. Потом из ямы послышались сдавленные рыдания.

— Я была такая жлая! — рыдала старуха. — Я жашлужила шмерть, медленную и мучительную! О-о-о! О, ешли бы вше жделали мне то, што я жделала им!

Кровь стыла у меня в жилах. Сколь же грешна, наверное, была эта дамочка!

— Может, они так на тебя злы, что убили бы тебя на месте.

— Тогда — проклятие мне! — взвыла старуха.

— Нет — если ты покаешься. — Тут я вспомнил Данте. — Конечно, тебе придется долгое время пробыть в Чистилище, но ты хотя бы в Ад не попадешь. И потом, чем сильнее ты пострадаешь перед смертью, тем меньше времени тебе придется провести в Чистилище.

Сам я такие рассуждения терпеть не мог. Мне казалось, что именно логика такого сорта заставляла множество людей заниматься самоистязанием, отказываться от обезболивающих лекарств, способных облегчить им последние часы. Однако в данном случае ничего другого мне в голову не приходило.

— Не шмогу, — всхлипывала старуха. — Не шмогу вынешти штрадания, не шумею!

Тут что-то как зашуршит прямо передо мной...

Я замер. Потом очень медленно и неохотно поднял взгляд.

Ощеренный в ухмылке зубастый рот, красная кожа, черные-пречерные крылья и острые-преострые когти.

Яга, видимо, его тоже заметила или почувствовала: она взвыла так оглушительно, что яму чуть не засыпало землей.

— Это твой повелитель? — непостижимым для себя образом сумел вымолвить я.

— Нет! — вскричала Яга. — Это его гонец!

«Или кто-то из крестьян, — подумал я, — явившийся отомстить старухе».

— Поди прочь, раб, — прохрипел гонец. — Эта душа забрана! — И вилами как тыкнет — чуть ли не в лицо мне угодил.

Я, конечно, испугался, однако выручил меня рефлекс: я схватил вилы за острия и рванул на себя. Этого гонец никак не ожидал. Он зацепился ногой за край ямы и повалился ничком на землю.

В яму посыпалась грязь.

Яга в ужасе завопила.

Я решил, что нужно работать, согласуясь с ее бредовой системой — любые другие действия не дадут быстрого эффекта.

— Убирайся! — выкрикнул я. — Тебе не забрать ее душу, пока она не мертва!

— Я об этом позабочусь, — прошипел демон, осклабился, поднялся на колени, сел на корточки, готовясь к прыжку. — Я ее похороню в этой яме. Да чего там — она, считай, уже похоронена. — С этими словами демон кинулся на меня.

Я отскочил в сторону, покатился по земле. Ну, ладно, черт бы вас всех тут побрал! У меня тоже есть своя бредовая система...

— Ангел-хранитель! — крикнул я. — Не пора ли продемонстрировать силу?

— Воистину пора! — пропел голос, в котором звучал закаленный металл. — Берегись, адово отродье! А не то я от тебя сейчас и следа не оставлю!

Вот он, мой ангел-хранитель! Он согнул вилы в кольцо и швырнул их в демона. Рогатый гонец испуганно возопил и исчез, словно его и не было.

Господи, чего же я нажрался-то с этими ягодками, а?

— Только их сока, уверяю тебя — ответил прочитавший мои мысли ангел. — Я настоящий, Савл. Помни об этом.

Я лихорадочно соображал.

— О... прежде, чем уйдешь, не мог бы ты подойти вон к той яме?

— К сей яме? — Ангел наклонился, посмотрел вниз через край и крикнул (о счастье!): — Яга! Призови Господа, и он пошлет тебе ангела, коий станет охранять тебя! Я изгнал твоего демона, однако стоит мне покинуть тебя, и он вернется!

О нет, я не мог больше сидеть сложа руки. Прочь сомнения. Я заговорил нараспев:

Клянусь, по сей день я не знаю, откуда взялось это стихотворение. Понимаете, я вообще-то умею импровизировать, но для этого нужно соответствующее настроение и состояние. Ни того, ни другого в это мгновение не было — и вот на тебе!

А потом мне вспомнилось испытанное веками:

— Каюшь! — возопила в яме Яга. — Увы, душа моя! И жа што только и кому я мштила штолько лет! Жа обиды... а меня и не обижал никто. Каким же я была чудовишшем!

Ну вот. Результаты, что называется, налицо. Глубокие, кровоточащие раны оказались лишь мелкими царапинами. И что бы там про нее ни говорили люди — не имело значения. Она-то знала, что она хорошая.

Так.

А почему это мой ангел-хранитель на меня так смотрит? В смысле — удивленно.

Ладно, сейчас не до этого. Надо было думать о бабусе. Если сейчас не поддержать ее морально, она начнет вспоминать о проявленной в прошлом жестокости, и тогда все усилия по ориентации ее самооценки — насмарку.

— Но ешть надежда! — послышался радостный вопль из ямы. — Я могу кое-што компеншировать! Пушть я кого и погубила, я могу оказать помошшь ихним детишечкам! А уж ежели им захочетша меня поколотить, пушть колотят, лишь бы только шнова поверили, што ешть на швете добро, вот как!

Насчет поколотить — это мне не очень-то понравилось. Ну да ладно. Если такие мысли придавали ей силы — пускай. Уж лучше пусть представляет себя побитой, нежели пылает в огне самоуничижения. Может, доведется когда-нибудь снова проходить этими краями — погляжу, как идет процесс перевоспитания злодейки.

— Каюшь! — заорала Яга. — Гошподь милосердный, шпаши мою душу! Пошли мне какие хочешь ишпытания и муки. Только не оштавь меня!

Где-то вдалеке послышалось что-то вроде вопля ярости и негодования. Я огляделся, но никого, кроме ангела, не увидел.

А ангел улыбался, и притом довольно-таки ехидно.

— То, Савл, был глас ее демона-искусителя. Ты исцелил ее разум, а она спасла свою душу.

Я таращил на ангела глаза, не в силах вымолвить ни слова.

Потом я покачал головой. Если это сон, то я уже вполне вписался в рамки законов, этим сном управляющих.

— Это ладно, — кивнул я. — Но не лучше ли нам теперь поторопиться и спасти заодно ее жизнь?

— А стоит ли? Ибо чем дольше проживет она, тем скорее скатится обратно в бездну греха.

Я возмущенно воззрился на ангела, а тот даже не смотрел на меня — он обращался, по-моему, к воздуху по другую сторону от ямы. Я почувствовал, как покрываюсь гусиной кожей.

— Истинно говорю, ты прав, — сказал ангел не без сожаления. — Ежели Господь желал бы прибрать Ягу, нам ни за что не удалось бы спасти ее.

— Стало быть, раз мы можем ее спасти, — уточнил я, — ее время еще не настало.

Ангел устремил на меня изумленный взгляд.

— Ты прав, Савл. Как хорошо ты все усвоил!

Его похвала оставила меня равнодушным. На самом деле я это понял давным-давно.

— Ну и как же мы будем ее извлекать из-под земли?

— Испробуй стих, — посоветовал ангел.

— Чушь! — возмутился я. — Нельзя чего-то добиваться пустой болтовней!

— Чья бы корова мычала! — воскликнул ангел, спохватился и перешел на высокопарную речь: — Не ты ли водворил ее под землю?

Что тут ответишь. Я зыркнул на него. Всю жизнь ненавидел признавать чужую правоту.

Тем не менее ангел был прав. Я вздохнул и, наклонившись над ямой, изрек:

И вот уже Баба-Яга стоит около ямы, изумленно оглядывается, но изумление ее тут же сменяется жутким страхом.

— Это... как же... Как ты это шотворил?

— Стихами, — нетерпеливо отозвался я. — Немножко переделанными классическими стихами. Погоди, ты что, разве не знакома с законами, правящими в вашей вселенной?

Она покачала головой, потом затрясла ею, все быстрее, быстрее — стала пятиться задом, заслоняться от меня руками.

— Я жнаю только жаконы добра и жла, и вше! Вот еще новости!

— А ты-то сама как чудеса творила?

— Да я-то... прошто говорила жаклинания, какие мне давал мой пове... ишкушитель.

Ясно. Зубрежка. Попугайское повторение. Совпадения и ассоциации. Она ничегошеньки не понимала в том что творит. Чего же удивляться тому, что она тут была мелкой бюрократической сошкой.

— Есть другие законы, — сказал я. Потом спохватился и добавил: — Но тебе они теперь ни к чему.

— Вот и шлавно. — Ведьма опустила руки. — Мне теперь нужна лишь правда Божия и вера в него.

Ни с того ни с сего Яга упала на колени и вцепилась костлявыми пальцами в мои джинсы.

— А ведь это ты, мил человек, вожвернул мне веру! Ты ижлечил душеньку мою от того жла, што в ней накопилошь, от которого она уже лопнуть была готова! Ты меня ошвободил, и теперь я могу поштрадать ж? правду и помогать ближним! Ой, ну как же я тебе благодарштвую-то, молодой чародей, и как же я тебя, мил человек, благошловляю. — Тут у нее опустились руки, и она сдавленным голосом пробормотала: — Ешли только тебе помогут благошловления такой ужасной грешницы...

Я очень обрадовался, когда старуха отцепилась. Понимаете, терпеть не могу, когда в меня вцепляются, — ну разве что кто-нибудь молоденький женского пола и с приятными формами. Да и то мне бывает не по себе. Пола ведьма была женского, но уж красавицей ее никак нельзя было назвать, к тому же она старилась буквально на глазах.

— «Твоя душа сияет ярче серебра», — подсказал мне ангел.

Я испуганно глянул на него. Комплименты — это одно дело, а чтобы вот так...

Тут я понял: он меня поторапливает.

— Сам и говори! — огрызнулся я. — Я ни за какие коврижки не разражусь такой строчкой.

— Ш кем это ты, мил человек, ражговариваешь? — поинтересовалась Яга.

Я посмотрел на нее, быстро перевел взгляд на ангела. На месте.