Маг Рифмы (№3) - Маг-целитель

Я смотрел на раскаленный пятигранный брусок железа, зачарованный настолько же, насколько и напуганный, всеми силами стараясь придумать стихотворение. И вспомнил:

Слезы для труса, для шута — мольбы,

Для слабой шеи есть петля и гладкие столбы.

...В королевском замке в темницу брошен он...

Холодное железо — властитель всех времен!* [23]

Железный пятигранник вдруг взял да и остыл прямо на глазах — остыл и почернел. Палач вскрикнул — не от страха — от разочарования. Сюэтэ же как-то странно задвигала руками и что-то прошипела — явно стихи, но в очень замысловатом размере. Брусок железа снова зарделся, а потом разогрелся добела. Палач тут же заулыбался. Да, Сюэтэ предвидела, что, как только к моему лицу приблизится каленое железо, я сразу произнесу какое-нибудь охлаждающее заклинание. А потом я как бы ослеп и почувствовал страшную боль — такой мне никогда не доводилось испытывать — во лбу. От боли отступили все остальные чувства, я перестал слышать испуганные крики товарищей, восторженные вопли Сюэтэ, не услышал даже собственного крика...

Но мало-помалу боль утихала, я стал что-то видеть и понимать, хотя страх сковал все мое тело. Я услышал, как Сюэтэ отдает распоряжения:

— Тихо, не спеши. Одна боль наложится на другую, и толку будет маловато. Пока он мучается от ожога, он не почувствует булавочных уколов.

Ничего себе советик? Нет, надо вопить что есть мочи, притворяться, будто бы я в горячке... На глаза мне попалось израненное тело Анжелики. Потом я увидел Жильбера, на скуле у которого расплылся кровоподтек, увидел Фриссона, распростертого на дыбе, прижавшего ко рту ладонь... из-под ладони капала кровь...

Что уж теперь злиться... Все мое существо переполнилось страхом, жутким страхом. Я боялся, что пытка может повториться. И я жалобно вымолвил:

— Пожалуйста... пожалуйста...

— О, какое же это удовольствие! — мурлыкала Сюэтэ. — И я буду наслаждаться твоими мучениями весь день и часть ночи, это точно. — Глаза ее вдруг полыхнули огнем, лицо перекосилось. — Тупица! Вздумал противиться моей воле! Теперь ты узнаешь, что бывает с теми, кто смеет ослушаться Сюэтэ! Теперь ты узнаешь, что это такое — умереть в мучениях!

Она взмахнула рукой, и пальцы мне пронзила жесточайшая боль. Я закричал. Потом боль немного утихла, мелькнула мысль: по крайней мере в последнее время я не грешил, так что хоть умру с надеждой попасть на Небеса...

Это понимание распустилось в моей душе прекрасным цветком. У меня не осталось ни малейших сомнений в том, кто я и откуда. Честно говоря, просто так подобные мысли мне бы и в голову не пришли — ведь я человек как человек, не лучше других, ничего особенного, и уж никак не праведник. Но состояние мое было подобно озарению. Я ощутил, как на меня снизошла благодать. Да, я не безупречен, но хороших поступков совершил более, чем дурных. Больше настолько, что Сатана не властен надо мной. А это означало, что Сюэтэ способна лишь истязать меня физически. А если уж говорить о колдовстве, то я мог при желании отразить любое ее заклинание.

Вот только бы найти верное заклинание! И произнести бы его!

От Сюэтэ не укрылась блеснувшая в моих глазах надежда, и она крикнула:

— Ну-ка, кольните еще разок!

И боль снова пронзила мои пальцы. На этот раз я ее ожидал и лишь скрипнул зубами. Все мои мысли были направлены на то, чтобы защититься. Я пытался отчаянно вспомнить стихотворение, которое помогло бы мне побороть любое встречное заклинание королевы. Почему-то на память пришло не самое в этом смысле удачное:

Хочешь пой, а хочешь плачь,

Зеленей весною...

Превращу тебя, палач,

В дерево лесное.

В землю ноги убегут

Крепкими корнями

Ну а руки прорастут

Свежими листами!

Палач встревоженно вскрикнул: невидимые руки стащили с него сапоги. Из пола выскочила каменная плита, и палач провалился по пояс в образовавшуюся яму. Он вопил от боли и страха — руки его взметнулись вверх и в стороны, словно ветки дерева. Пальцы удлинились, превратились в тонкие веточки. На их кончиках набухли почки, из которых тут же распустились цветы.

Мои друзья восторженно вскрикнули, а помощники палача со стонами попятились.

— Пощады! — вопил палач. — Пощады!

— Сколько угодно, — ответил я. Из-за мучительной боли я не слишком хорошо соображал.

Сюэтэ побледнела и отступила на шаг. Но только я поднялся, как королева овладела собой и прокричала:

— Стражи! Схватить его!

Но стражи почему-то хватать меня не стали. Я успел спустить со стола ноги и встать, параллельно вспоминая что-нибудь приличествующее случаю!

— Вы его схватите или нет? — визжала королева. — Или вас превратить в пылающее месиво?

Солдаты побледнели и шагнули вперед. А я решил окунуться в мир «Тысячи и одной ночи».

В твоем мире ни холода нет, ни пурги,

Но покинь свой пленительный рай!

Помогал Аладдину — и мне помоги!

Приходи! Ахалай-махалай!

Стены камеры сотряслись от оглушительного хлопка, и вот он, собственной персоной, — самый настоящий арабский джинн, в натуральную величину, в тюрбане и с бородой.

— Что прикажешь, о повелитель?

И мои товарищи, и стражники вылупили глаза. Кто-то громко застонал — возможно, Сюэтэ.

— Насчет «повелителя» — это громко сказано, скорее, я твой клиент. — Я решил сразу же расставить все точки над «i», вспомнив одну из сказок. В ней говорилось о том, что может произойти с повелителями джинов. — Мне бы хотелось попросить тебя убрать из этой камеры стражу и палача с помощниками и перенести их в какой-нибудь оазис в ближайшей пустыне. Только пуста этот оазис будет не слишком уж роскошным, — добавил я, памятуя о тех мучениях, которым меня подвергли.

— Твои желания — для меня закон.

Джинн поднял руки...

А губы Сюэтэ задвигались. Она произносила какие-то немыслимые сочетания слогов, бешено рассекая воздух руками. Да, я не понимал ни слова, но, вероятно, кому надо, тот понял, — как только джинн произнес краткое заклинание и создал что-то вроде небольшого смерча, этот смерч тут же испарился, как и не было.

Джинн вытаращился, не веря своим глазам, потом резко вдохнул и почти что выплюнул целую цепочку слов, сопровождая их таинственными пассами. На секунду он весь заколыхался, вытянулся... а затем принял прежние формы.

Сюэтэ усмехнулась и снова заговорила нараспев, перемешивая руками воздух.

— Не могу! — возопил джинн. — Колдунья меня одолевает! Я только и делаю, что отражаю ее колдовство.

Зато он дал мне время передохнуть и собраться с мыслями. Я громко прокричал:

Всех бы вас послать в могилы!

Ну-ка, падайте без силы!

И тут же вскрикнули стражники, которых словно прижало невидимой рукой к стене. Они попадали на пол без чувств.

— Не могу взять над ней верх, — причитал джинн. — Могу только сдерживать ее натиск.

— И замечательно, — заверил я его. — Покуда ты сдерживаешь ведьму, я перебью ее прислужников. Ну-ка, ну-ка, какое у нас есть стихотворение насчет мучителей...

Физиономия Сюэтэ перекосилась, и она проорала:

— Взять ее!

Подручные палача поспешили к телу Анжелики. Фриссон и Жильбер пытались освободиться от оков, но Сюэтэ прошипела:

— Только шевельнитесь, и ее душа умрет.

Я, гневно сверкая глазами, развернулся к колдунье.

Над головой она держала закупоренную пробкой бутылку из тонкого стекла.

Один из подручных палача, услышав слова королевы, выхватил нож и поднес к шее Анжелики.

— Так, значит... — протянул я.. — Значит, когда твои громилы вырубили меня, ты ухитрилась заключить ее дух в бутылку.

— О, какая потрясающая догадливость! — съязвила Сюэтэ.

— А теперь разбей бутылку, — распорядился я. — Тебе ничего больше не надо делать, слышишь, — только освободи ее душу.

— Как бы не так! Если я сделаю это, душа девицы впорхнет в тело. А приглядись-ка получше к ее тельцу! На ножке-то сапожок!

Я в страхе обернулся. И верно, на ногу Анжелики был натянут железный сапог. А обе руки были сжаты в тисках. Я понял, что, как только любимая умерла, к ее телу тут же присоединили эти орудия пытки. И как только ее душа вернется в тело и тело оживет, оно подвергнется жесточайшей агонии.

Однако на объяснения у Сюэтэ ушло какое-то время, и тут джинн произнес нечто смутно напоминавшее заклятие. В воздухе вдруг повис кривой турецкий ятаган и начал опускаться прямо на колдунью. Та разразилась проклятиями, и в тот миг, когда лезвие меча уже готово было нанести роковой удар, оно неожиданно исчезло.

— Прогони его, чародей, а не то девчонка оживет!

Я при всем желании не смог бы отнестись к угрозе Сюэтэ с юмором.

Джинн тоже. Он снова что-то забормотал. Сюэтэ покраснела. Руки ее яростно рассекали воздух. Она хрипло прокаркала стихотворение...

Подручный палача двинул рукой, и у горла Анжелики расплылось алое пятно крови. Фриссон застонал, Жильбер возмущенно закричал.

Я решил сдаться.

— Благодарю тебя, о джинн, но боюсь, что нас переиграли. А теперь возвращайся к своим соотечественникам.

Джинн издал облегченно-восторженный вздох и испарился.

Сюэтэ дрожащей рукой отерла лоб, с шумом вдохнула, выдохнула и вымучила усмешку.

— Ну, чародей? Надеюсь, мы оба хорошо понимаем ситуацию?

— Не совсем, — сказал я и прищурился. — Если этот кусок говядины тронет хоть волосок на ее голове, я превращу его в репу.

Подручный палача испуганно глянул на меня.

— Вряд ли, — возразила Сюэтэ. — Я могу этому помешать.

— Пока можешь, это верно, но не сможешь, когда я превращу тебя в свинью. На это много времени не понадобится.

Фриссон одобрительно воскликнул, но напугался собственной смелости и устремил на королеву полный ужаса взор.

Сюэтэ зарделась, сощурила глаза.

— Только попробуй — увидишь, как она страдает. Ты еще заклинание не успеешь выговорить, а она уже будет мучиться.

— Не будет, ведь палач только о том и будет думать, выручишь ты его или нет. Велико искушение, верно? Устоишь ли ты?

— А я думаю, что я останусь самой собой, а вот ты станешь жабой!

Я поднял руки, готовясь взмахнуть ими.

— Готова попробовать? На счет «три»...

— Не двигайся! — крикнула Сюэтэ, глядя на меня узкими, словно щелочки, глазками.

Боковым зрением я видел Фриссона. Поэт устремил в потолок отсутствующий взгляд, и я понял: я могу рассчитывать на помощь своего непредсказуемого резерва. С другой стороны, будет ли то помощь в буквальном смысле, сказать было трудно. Когда на Фриссона нисходило вдохновение, он совершенно забывал о практической стороне дела.

— Ты кривляешься, — попыталась угадать королева. — Не стал бы ты рисковать жизнью этой девицы.

А я медленно ответил:

— Не стал бы, если бы мог гарантировать ее безопасность и безопасность моих товарищей. Беда в том, что я не знаю, как этого добиться.

— Есть способ, — осклабилась Сюэтэ. — Переходи на мою сторону, на сторону злых сил, и я освобожу девушку.

Я окаменел от ужаса. Жильбер в страхе выкрикнул:

— Нет, господин! Она все равно погубит девушку!

— Да нет, не погублю, — мурлыкала Сюэтэ. — Если бы я так поступила, чародей ополчился бы против меня.

— Это... имеет смысл, — промямлил я.

— Ты не поддашься искушению, не поддашься! — кричал Фриссон.

— Искушение есть, — пожал я плечами. — И поддаться искушению может любой, верно? Этого трудно избежать. Но вот насколько поддаться — это уже другой разговор. Но искушение, повторяю, есть.

— Есть, есть, и еще какое, — радостно подхватила Сюэтэ. — Ну же, чародей! Присягни на верность мне и Сатане, и душа девицы получит свободу. А потом я уберу заклинание, из-за которого в ее теле теплится жизнь. И ее душа сможет отправиться на Небеса.

Неплохие условия, а искушение каково... Я всей душой любил Анжелику. А уж как бы девушка обрадовалась, попади она в края вечной благодати! К несчастью, ее уход в эти края несказанно огорчил бы меня. Теперь я окончательно понял, насколько сильно влюбился и как мне хочется, чтобы девушка была со мной. Со мной душой и телом. Конечно, и та, и другая ее ипостась были мне дороги, но я не святой. Анжелика нужна мне живая!

Но ведь это эгоистично.

— Нет, господин Савл! — не унимался Жильбер. — Ты не должен так поступать! Без тебя мы все...

Сюэтэ кивнула стражникам. Один из них со всего размаха ударил Жильбера по губам и сунул ему в рот кляп.

Но он успел сказать достаточно. Без меня все те силы, которые объединились ради свержения Сюэтэ и очищения Аллюстрии от Зла, могли рассредоточиться и потерпеть поражение. Может, это немного и самонадеянно, но я до сих пор четко не осознавал своей роли в происходящем — знал только, что некую роль я играю. И если я уйду со сцены, все предприятие может провалиться.

И, что еще важнее: Анжелика по-прежнему нужна Сюэтэ. Нужна, чтобы принести девственницу в жертву. А как только я вступлю в альянс с силами Зла, я стану подданным королевы и буду бессилен помешать ей.

— Он растерялся, — плюнула Сюэтэ. — Он глупец, и нам от него никакого толка.

Палач и его подручные согласно забормотали — попробовали бы они выразить несогласие! — а Сюэтэ шагнула к телу Анжелики. Бутылку она передала одному из подручных.

— Как скажу — вынешь пробку, и тогда душа впорхнет в тело, — распорядилась колдунья и принялась производить над телом странные движения руками и что-то щебетать на непонятном языке.

Я вдруг живо представил, как оживает это несчастное тело, как оно сжимается от боли, как бьется в агонии.

— Нет, подожди!

— Перейдешь на мою сторону?

Сердце у меня сжималось. Как же мне было худо! Все страхи, все ужасы, на которые способны силы Зла, проносились в моей памяти. Я испытывал доселе неведомые мне чувства, подмывавшие меня отречься от своей сути... но передо мной лежало тело Анжелики, в которое вот-вот могла вернуться душа...

— Нет.

— Проклятие! — брызгая слюной, прошипела Сюэтэ. — Как же ты, спрашивается, любишь эту несчастную, если не готов пожертвовать своей душонкой, дабы избавить ее от боли?

И тут все стало ясно и просто. Я вдруг понял: если я продам свою душу, я предам любовь. Любовь лечит, любовь устремляет душу к Небесам, потому что в ней есть привкус Небес Обетованных. Но если я продам свою душу и целиком отдам ее во власть Зла, я навсегда буду закрыт для любви. Если я подпишу союз с Сюэтэ, я никогда не смогу любить Анжелику.

Правда, я буду все равно желать ее, но что я тогда смогу сделать с ней, не имея ни совести, ни сострадания?

— Нет, — отрезал я. — Если я продам душу, я полностью окажусь в твоей власти, и тогда некому будет защитить девушку.

— Проклятие тому духу, который подучил тебя этому! — рявкнула Сюэтэ.

А я вдруг понял, кто вдохновляет меня.

— Не выйдет, — гордо заявил я. — Он не подвластен твоим проклятиям.

Сюэтэ прищурилась.

— В таком случае предлагаю тебе иные условия. Покинь этот мир, и я отпущу на волю душу девушки.

И снова мне стало страшно: мне придется расстаться с Анжеликой. Однако было в этом варианте что-то логичное — я даже растерялся. Дело понятное: привлеки Сюэтэ на свою сторону неведомого чародея — силы ее сразу возрастут, а враги тут же ослабеют. Раз она не может меня купить, так ей надо хотя бы от меня избавиться! Хлопот меньше, и намного.

И ведь я хотел вернуться домой... Правда, я не прочь был бы разыскать Мэта. Но так или иначе — теперь-то я представлял, куда его занесло. У меня не было причин сомневаться в том, что он жив и здоров. А если я захотел бы убедиться в этом на все сто, то мне, по идее, надо было бы вернуться домой, найти тот пергамент и прочитать записанное на нем заклинание. Тогда я перенесся бы к товарищу. Вот будет задачка для Сюэтэ, и какой альянс против нее...

Да, но что тем временем произойдет с моими друзьями? Я собрался с духом и решительно проговорил:

— Нет.

— Больше поблажек не будет, глупец! — крикнула Сюэтэ. — Почему ты отказался?

— Да потому, — ответил я, — что, как только ты избавишься от меня, ты немедленно принесешь Анжелику в жертву сатане, а потом примешься за моих товарищей.

— Но ты же ничего не будешь знать об этом! И тебе это будет безразлично!

— Нет, не будет, — сказал я. — Еще как небезразлично мне это будет!

Колдунья сощурилась — глаза ее спрятались за складками жира.

— Ну, тогда мы сделаем так, что у этого небезразличия не останется источников. Мы просто убьем их, и делу конец! Терпеть не могу лишать себя удовольствия и убивать свои жертвы быстро, но... ничего не поделаешь. Стражники! Убейте...

— Нет! — прокричал я. — Если ты их убьешь, я ни за что не уйду из этого мира. Я останусь тут, чтобы отомстить тебе!

Сюэтэ закрыла рот и уставилась на меня со злобной, странной улыбкой.

— А что... это соблазнительно. Ведь мстить грешно. Тебя охватит ненависть, жажда мщения, ты поддашься злым чувствам, погрязнешь в них...

Сердце у меня ушло в пятки.

— Да, это было бы славно, — продолжала размышлять вслух королева. — Но что толку — ведь ты мог бы и вправду погубить меня.

Я увидел, в чем мой шанс победить.

— Вот-вот! А греховность моего отмщения была бы уравновешена его справедливостью! Все стало бы на свои места, если бы я уничтожил тебя!

— Вот именно, — процедила сквозь зубы Сюэтэ. Глаза ее снова приокрылись и зажглись злобными огоньками. — Значит, ты должен либо перейти на мою сторону, либо умереть.

Я почувствовал, как мой желудок оторвался и падает на дно глубокого колодца. Однако я сдержался и сказал:

— Что ж, умирать, так умирать, — но все-таки я сумел выговорить еще одно заклинание:

Налив вина, его благословил Он.

И, преломив, Он хлеб благословил...

— Хватит! — взвизгнула Сюэтэ. — Заткните ему рот!

Чья-то сильная рука хлестнула меня по губам. Из глаз посыпались искры. Я еще успел подумать: к кому мне потом обратиться — к стоматологу или к ортодонту.

— В темницу их! — крикнула Сюэтэ. — А дух девицы останется пленным в этой вот бутылке, пока я не вселю его в тело. О, тогда она оживет и будет смотреть на последние мучения своего возлюбленного! Бросьте их в темницу, а я пока подготовлю самую страшную месть для всех них. Такую месть, чтобы она порадовала моего господина!

Я побежал, стараясь не поскользнуться и не упасть, но меня поймали. Нас, всех троих, повели по коридору и бросили в темницу. Лицо мое горело — я был взбешен. Я знал, что «господин», о котором говорила Сюэтэ, не человек. Было у меня тяжелое, неприятное подозрение, что это существо занимает в иерархии Зла очень высокое положение. И я понимал, какая месть колдуньи будет ему по нраву.

Глава 15

Нас швырнули в темницу, и мы, больно ударившись, шлепнулись на пол. Дверь с громким стуком закрылась.

Вот ведь странно... Первое, что я почувствовал, — покой. Как тут было прохладно и тихо после пекла пыточной камеры. Темнота успокаивала, тем более что ее слегка рассеивал свет, проникавший через зарешеченное окошечко в двери.

А потом я ощутил что-то вроде изумления и удовлетворения: одновременно я здорово нарушил планы Сюэтэ. Трудно сказать, сколько времени уйдет у королевы на то, чтобы придумать, как меня одолеть. Наверное, я и вправду оказался для нее крепким орешком. На миг возникло искушение приписать происходящее могущественной силе моих «заклинаний», которая, в свою очередь, проистекала из моего почти законченного филологического образования. Однако скепсис возобладал над гордыней — происходящее скорее имеет отношение к тому, кто забросил меня в этот мир, чем к моей скромной персоне.

Вот бы с ним повидаться...

Но тут меня осенило. Если я такая драгоценность, понятно, что Сюэтэ пытается со мной договориться!

Значит, не исключено, что она снова попробует поторговаться. А раз так, надо придумать как можно больше контрзаклинаний. Была бы эта королева поумнее, первым делом убрала бы из игры Фриссона.

Или вообще убила бы его...

Голова болела и не желала работать. Я пробормотал короткое двустишие, чтобы прочистить мозги. Тут застонал и очнулся Жильбер.

— Что случилось? — встревоженно спросил я, и все остальные заботы сразу отступили.

— Что-то теплое и пушистое потерлось о мое бедро!

— Только не пытайся ударить, если не видишь, кто это!

Мне казалось, я догадываюсь, кто это.

А потом я услышал, как кто-то тоненько причмокнул языком в темном стенном проеме.

Я замер и шепотом сказал:

— Тихо все! — и громко спросил: — Кто здесь?

В нише опять прищелкнули языком, на этот раз зловеще. У меня на затылке волосы встали дыбом.

— Предупреждаю: я — чародей. Сама королева бесится, что я не подвластен ей даже здесь, в царстве Зла! Отвечай! Кто ты такой?

В нише молчали. А потом из темноты послышался шелестящий голос:

— Так ты победил королеву?

— Не совсем, — ответил я. — Но, похоже, здорово ей навредил.

— Общие слова, — отозвался некто из ниши. — Ты мне скажи, она унижена или нет?

— Пожалуй, да. Она в растерянности и с трудом управляется с делами. Но вот что чувствую я — это совсем другое дело! Ты скажешь мне, кто ты такой, или мне придется заставить тебя сделать это?

Всю мою усталость вдруг как рукой сняло. Я встал с пола и шагнул туда, откуда доносился голос.

В темноте что-то зашуршало, и кто-то прошипел:

— Берегись! А не то мои зверюшки покусают тебя!

«Зверюшки» было произнесено таким тоном, что я застыл как вкопанный, наплевав на падение собственного престижа.

— Вот что! Нам сюда нужен свет!

— Нет! — испуганно вскрикнули в нише, но я запел:

Светить всегда, светить везде, до дней последних донца.

Темницу надо осветить, а с ней — и незнакомца!

Во мраке вспыхнул факел, и я увидел жирного лысого мужчину с морщинистым лицом, лишенным подбородка. Видимо, он давно жил в темноте: кожа у него была сухая и бледная-пребледная. Одет он был в засаленные лохмотья, в которых с трудом угадывались некогда дорогие одежды. Мужчина отворачивался от света, обнажая длинные желтые зубы. Вместе с ним от света пятилось с полдюжины жирнющих крыс. Они скалились, показывая громадные резцы. Парочка крыс спряталась к хозяину под одежду.

У меня пересохло во рту. Я сглотнул слюну, прокашлялся и сказал:

— Странная у вас компашка, вам не кажется?

— А кого тут еще сыщешь? — огрызнулся лысый. — И к тому же они поприятнее многих моих знакомых.

Ага! Это надо воспринять как сигнал. Я взял себя в руки и поинтересовался:

— Люди вас обидели?

— Я тут один, обиженный. Говори мне «ты». Да, обидели, все до одного! Другое дело, что имели право — это да, потому что я людям много зла сделал. Так что все правильно, а?

— Нет, — прохрипел Жильбер.

— Да, — возразил Фриссон. — Все так и есть, но так быть не должно.

— Должно не должно, — проворчал жирный мужчина. — Плевать я хотел на эти ваши «должно»! Мне подавай то, что есть, а не то, что «должно быть»!

— Вы так всегда думали? — негромко спросил я.

— Да! В этом есть хоть какая-то честность! А эти ваши «должно быть» — это все лицемерие!

— Нет, не лицемерие, если мечтать о лучшей жизни, — мягко урезонил незнакомца Фриссон.

— Да если бы все вели себя так, как «должны», пойми, мир очень скоро стал бы лучше, — добавил Жильбер.

— Вот только эти твои «все» ни за какие коврижки этого не сделают. Нет, я буду держаться за то, что есть, и все тут!

— Еще бы! — с деланным спокойствием проговорил я. — Вам и так хорошо.

Незнакомец одарил меня взглядом, полным ненависти.

— Бывало мне хорошо, молодой человек. Тридцать лет я пожил в свое удовольствие! Тридцать лет я взбирался вверх по служебной лестнице и дослужился до того, что стал королевским канцлером. В моем ведении было десять письменных столов, а за каждым сидело по двадцать писцов! Мой кабинет располагался прямо под личными покоями королевского казначея. Да я и сам стал бы казначеем, если бы не помешало несчастье!

— Королевский казначей... — пробормотал Фриссон. — Я бы не сказал, что это такой уж приятный пост...

Лысый толстяк снова прищурился.

— Ну и насмехайтесь, если угодно! Только главные вельможи королевы действительно имеют власть! Они допущены в совет!

— Стало быть, вы были самым большим начальником на втором уровне бюрократии, — перевел я сказанное толстяком на понятный мне язык.

Толстяк нахмурился и пристально уставился на меня.

— «Бю-ро-кра-ти-я» — это что такое?

— В буквальном смысле переводится как «власть письменных столов», — ответил я. — А фактически это такой порядок вещей, при котором страной управляют чиновники.

Толстяк некоторое время не отрывал от меня глаз, потом медленно кивнул:

— Ясное дело. Звучит не очень понятно, но Сюэтэ так и правит.

— А вы... ты, — позволил я себе сделать предположение, — в чем-то ошибся, карабкаясь наверх?

— Да, вышла маленькая промашка, — скрипнул зубами толстяк. — А ведь можно было все предвидеть! Но я только и думал, как бы дать королеве побольше власти. Я был уверен: тогда ей понадобится новая канцелярия. А значит, и у меня прибавится власти. Я наконец стану казначеем. Но королева решила, что при таком могуществе я буду опасен, вот и засунула меня сюда.

Я кивнул.

— Ты просто переусердствовал. А она верно оценила твои способности и поторопилась убрать тебя, откуда бы ты не мог ей навредить.

— Лучше бы она меня убила! — прошептал толстяк.

— Да, это было бы милосерднее. — Я не стал спорить. — Только вот беда, тогда из тебя нельзя было сделать жупел для амбициозных юнцов, которые проявляют лишнее рвение и делают больше, чем им велят. Сколько раз королева вытаскивала тебя отсюда и заставляла показываться мелким чиновникам?

Толстяк нахмурил брови.

— Два раза за все годы. И все точно, как ты сказал — перед ассамблеями. Правда, оба раза у меня выспрашивали про всякие канцелярские закорючки, про какие-то дела, забытые моим преемником.

Я снова кивнул.

— Вот как удобно — всякий раз, когда новый канцлер заступал в должность, ему показывали тебя в назидание.

Толстяк изумленно вытаращился. Его глаза полыхали огнем.

— Все так! И как же я, тупица, этого не понял!

— Да все тут шито белыми нитками. — Я пожал плечами. — Ты пал жертвой самой большой слабости любого бюрократа — стал больше думать о самой работе и позабыл о том, что она — всего лишь средство карьеры.

Глаза толстяка еще несколько мгновений пылали, а потом он опустил голову.

— Верно. Вот дурак... Думал, буду трудиться не покладая рук, вот и заработаю похвалу...

— В гонках не всегда выигрывает тот, кто быстрее всех бегает, — процитировал я поговорку. — И карьеру не всегда успешнее делают те, кто более талантлив. Это удается лучше тем, кто умеет выносить бремя похвал и послушания.

Жильбер поежился.

— Горе Аллюстрии! — воскликнул он. — Горе, если ею правят зарвавшиеся незнайки!

— Да нет, скорее «знайки». Дело свое они знают, но не более того. А ты, — обернулся я к толстяку, — дал королеве понять, что действительно способен преуспеть.

Толстяк обнажил зубы в безрадостной усмешке.

— Да, я глупец.

— Ясно. Самый настоящий «кризис середины жизни». — Я приподнял бровь. — Верно ли я понимаю, что деятельность твоей канцелярии имела какое-то отношение к упадку в Аллюстрии?

Лысый незнакомец улыбнулся.

— Можно сказать и так. Одно точно: королева Графтус — та самая, которую свергла с престола бабка Сюэтэ, — зажадничала и вздула налоги. Потом по рекомендации своего главного советника стала усерднее прежнего следить, чтобы эти налоги поступали в казну. Начала она с того, что обзавелась перечнем накоплений своих подданных. Потом определила, сколько должен ей каждый подданный. Когда же налоги были уплачены, королева лично сверила собранную сумму с той, что полагалась по ее расчетам. Во всем этом, конечно, самое активное участие принимал ее главный советник. Стоило где-то образоваться недоимке, королева посылала туда отряд королевских рыцарей и чиновника, чтобы собрать подати. Когда более смелые герцоги решили сопротивляться, советник порекомендовал королеве прибегнуть к колдовству. Королева самолично вышла на бой, возглавив небольшую армию, чтобы одолеть мятежных герцогов волшебством.

— Дай-ка я угадаю... — встрял я. — А этим советником не Сюэтэ ли была?

Толстяк нахмурился.

— Нет, не она. Ее бабка, канцлерша Рейзив. Мы, молодой человек, говорим о событиях двухсотлетней давности. А ты как думаешь, сколько лет королеве?

Я быстро глянул на Фриссона и сказал:

— Прошу прощения. Просто, знаете ли, королева произвела на меня такое впечатление... Верно ли я понимаю, что при такой канцлерше-колдунье королева Графтус была очень счастлива?

— Да. Политика канцлерши была столь успешной, что королева позволила той нанять младших колдунов. Ни один барон с тех пор не осмелился сказать хоть слово против королевы. Королева Графтус стала очень богатой и властной.

— Не сомневаюсь, — сказал я. — И сколько же ей понадобилось времени для того, чтобы понять, что на самом деле бразды правления держит ее главная советница Рейзив?

— Нисколько. Однажды королева проснулась посреди ночи из-за того, что в горло ей воткнули кинжал. И потом до самых врат Ада королева слышала душераздирающий хохот своей советницы. А колдунья стала королевой, и все люди покорились власти колдовства.