— Это понятно. В общем, как я понимаю, ты и сам рос, мечтая стать колдуном?

— Верно. — Толстяк кивнул, и по лицу его пробежала тень. — Однако у меня не оказалось к этому способностей. Поэтому я устремил все свои старания к тому, чтобы стать чиновником.

— Тут у вас по престижности это, видимо, профессия номер два. Но что же за удивительные новшества ты привнес в эту систему?

Во взгляде лысого появилось самодовольство.

— О, я придумал замечательную систему, и такую простую! Всего-навсего назначил младшего чиновника в каждый город, чтобы он надзирал за делопроизводством и судопроизводством и предпринимал такие меры, какие понравились бы королеве.

— Ну а к чиновнику, само собой, приставлялся младший колдун, — попробовал угадать я.

— Точно... Чиновник был воспитан по укладу, принятому при дворе, и не стал бы питать снисходительности к горожанам, а также к мэру и шерифу. Отвечать он должен был только перед королевой.

— То есть на самом деле перед своим боссом, а боссом был ты, — резюмировал я.

— Вот именно, — сказал толстяк и сплюнул. — Ну и глупец же я был — не понимал, какую власть имею!

— Зато королева поняла.

— О, да! Поняла! Чиновников утвердила, как я и предполагал, но к отчету их призывала самолично.

— А тебя бросила в темницу.

Толстяк кивнул, и виду него был самый разнесчастный.

— Вот награда за все старания, — посочувствовал я ему. — Награда человеку, который больше думал о работе, чем о том, чего можно с ее помощью добиться.

— Я был идиотом! — запричитал толстяк. — Может быть, талантливым идиотом, но все равно идиотом!

— Очень талантливым, — согласился я. — Вот только не в колдовстве.

— О, да, — вздохнул толстяк и тут же злорадно осклабился. — Но здесь, на закате моих дней, я осознал, что мне открывается истина и что я обладаю уникальным талантом — вот только что от него толку здесь?

— О? — удивился я. — И что же это за талант?

— Я приручил крыс, — поведал мне толстяк шепотом. — Да так приручил, что они приходят на мой зов. О, я теперь мог бы созвать сотню крыс и повелеть им напасть на вас!

Жильбер сердито заворчал, а Фриссон спросил:

— И они сделают то, что ты им прикажешь?

— Сделают, — кивнул толстяк и обнажил в ухмылке желтые зубы. — Они сделают все, что я им ни прикажу, — даже если я велю им добегаться до смерти.

— Повелитель крысиной стаи... — задумчиво проговорил я. — Фриссон, ты... м-м-м... помнишь тот стишок про крыс, а?

— Нет, но постараюсь вспомнить.

— А я знаю отличные стихи про терьеров, — сообщил я, выразительно глядя на Крысолова. — Да это же могучее войско. Если твои крысы так тебе повинуются, чего же ты тут сидишь?

— Да что от них толку? — визгливо огрызнулся Крысолов. — Если даже ты можешь вызвать каких-то существ и они справятся с моими крысками, то что же тогда говорить о Сюэтэ? Представляю, что она с ними сделает!

— Ясное дело, она их уничтожит, — вздохнул я. — Призовет парочку демонов, и дело в шляпе.

— И меня вместе с ними, — добавил толстяк со знанием дела. — Нет, помирать не желаю и не желаю видеть, как поджаривают моих зверюшек. Пожелай я сам, и они бы меня давно на тот свет отправили.

— А, так ты об этом подумывал?

— А кто бы не подумывал? — прошипел Крысолов. — Только подумал, да передумал. Сам не знаю почему, да только передумал.

— Зато я знаю. Просто-напросто ты ждал, что придем мы и вызволим тебя отсюда, — дерзко заявил я и обернулся к Жильберу. — Как думаешь, замки тут крепкие?

Краешком глаза я заметил, что Крысолов вдруг как-то весь подтянулся, выпрямился, но тут же снова обмяк, и глаза его потускнели. «Понятно, — подумал я. — Кому лучше бюрократа знать, что такое ложные обещания».

— Я смотрел, — ответил Жильбер. — Замки и запоры — под заклятием. Их не выломать, решетку не сломать. Даже дерево двери твердое, как броня. Только ты можешь вывести нас отсюда, чародей, а не то мы сгнием тут вместе с крысами и их дружком! О, призови на помощь свой талант и как можно скорее вызволи нас! Ведь с каждым мгновением приближаются страдания юной дамы!

Крысолов рассмеялся — визгливо, хрипло.

— Глупцы! Неужели вы думаете, что сумеете пересилить злобную, изощренную власть королевы?

— Попробуем, — спокойно ответил я. — Похоже, как раз сейчас у меня вдохновение. (За это надо благодарить моего ангела-хранителя, и я это отлично понимал). — Начнем с того, что попробуем выбраться из этой конуры. — А ведь это нелегко сделать парню, который заявлял, что не верит в чудеса... — Фриссон, я тебе пропою пару песенок, а ты попробуй переделать их в заклинание. Нам необходимо вернуться в камеру пыток.

— Зачем же ты хочешь вернуться туда? — обескураженно выдохнул Крысолов.

— Затем, что королева собралась уготовить нашей подруге судьбу, которая похуже смерти. Ну, как, Фриссон?

— Если ты так желаешь, господин чародей... — проговорил поэт.

Никто рта не успел открыть, а я уже стал напевать:

Да, слышал бы меня сейчас автор! Единственное, что меня утешало, — от оригинала мало что сохранилось. И он вряд ли бы признал свое творение.

В воздухе повисли чернильница, перо и кусок пергамента. Я поймал все это и подал Фриссону.

— Запиши. Помнишь, я тебя учил, как это делать? Запишешь — я посмотрю и только потом произнесу вслух.

Фриссон не слишком охотно взял у меня перо. С чего бы это?

— Как прикажешь, господин Савл. Только я до сих пор не слишком ловко управляюсь с буквами.

Оставалось лишь восторгаться, как же хорошо он понял мой намек и подыграл мне!

— Ну, постарайся. — Я сделал вид, будто уговариваю Фриссона. — Знаешь такую песенку «Солнце всходит и заходит»?

— Слыхал.

— Попробуй переделать ее так, чтобы мы перенеслись в камеру пыток. А потом нам понадобится удрать отсюда совсем, а на этот случай будет вот какая песня. — И я промурлыкал первые восемь строчек «Возьмемся за руки, друзья».

— И эту слыхал, — кивнул поэт. — Значит, мне держаться поближе к тексту?

— Ни в коем случае! Если тебя посетит муза, выпытай у нее побольше! Пиши все, что тебе взбредет. Мои песенки — лишь отправная точка.

И вот Фриссон уже сел на пол, скрестив ноги по-турецки, и уставился в одну точку. Еще мгновение — и он обмакнул перо в чернильницу и принялся яростно чиркать что-то на пергаменте.

С буквами у него «не слишком ловко». Ну-ну... Я-то знал, что Фриссон — гений. Чего же удивляться, что он все ловит на лету.

А вот Крысолов удивился. Он вытаращил глаза. Конечно, он помалкивал. Понятно, опытный бюрократ никогда не проронит лишнего слова — закалка такая. Однако по взгляду Крысолова можно было догадаться: он пытался оценить наши чародейские возможности. Честно признаться, Фриссон выглядел таким оборванцем, что на чародея мало смахивал. А я был одет слишком уж по-иностранному. Но разве в этом дело? Лишь бы выглядело профессионально. Что сейчас наблюдал Крысолов? Он должен был уразуметь — наши заклинания настолько могущественны, что мы вынуждены предварительно записывать их и просматривать перед произнесением. А это о чем-то говорит? Безусловно, о нашей чародейской мощи. И я не собирался разуверять Крысолова. Фриссон оторвал взгляд от пергамента и протянул его мне, явно сильно волнуясь.

— Пройдет, господин чародей?

Я взял у него пергамент, посмотрел и глазам своим не поверил. Неужели можно было вот так быстро и здорово переработать народные песенки?

Оказывается, можно. А чему дивиться? Не я ли сам только что назвал Фриссона гением?

— Очень мило, Фриссон, — похвалил я поэта. — Даже жалко использовать как заклинание.

Поэт жутко расстроился.

— Не горюй! Жалко, но используем! Чуть-чуть ослабим выразительность, и волшебства от твоего стиха получится больше, чем когда-либо получалось у меня. Соберитесь с духом, господа, и возьмитесь за руки.

Жильбер взял меня за правую руку, Фриссон — за левую. Я закрыл глаза, вдохнул поглубже и начал читать:

В камере потемнело. В наступившей темноте дико закричал Крысолов. Подступила и ушла тошнота... Снова свет, и я увидел Анжелику. Она по-прежнему лежала на пыточном ложе. Глаза ее были широко открыты, но грудь не вздымалась.

А рядом с ней стояла Сюэтэ, готовая вот-вот вынуть пробку из бутылки. При этом она что-то напевала. Палач, пребывая в лучшем расположении духа и, наверное, радуясь тому, что он больше не дерево, подвинчивал винты тисков. Из бутылки появился призрак, весь дрожа от праведного гнева. Вдруг Сюэтэ увидела нашу лихую группу и застыла, не сводя с нас глаз, полных тревоги и испуга.

Помощник палача приподнял ногу девушки и принялся похотливо поглаживать ее. Сам палач тем временем завершал какие-то заключительные манипуляции с железным сапожком. Вот он обернулся, увидел выражение лица королевы, резко развернулся и въехал мне кулаком по носу.

Я увидел его кулак как раз вовремя и успел запрокинуть голову, но все-таки получил в лоб. Из глаз снова посыпались искры. Голову пронзила боль и разбудила задремавшую злобу.

Жильбер взревел и бросился на палача. Тот не успел и глазом моргнуть, как кулак сквайра угодил ему под нижнюю челюсть. Я услышал тупой треск и увидел, как палач летит, описывая над пыточным столом идеальную параболу. Он ударился о стену прямо над полом, в это время воздух рассекал один из его подручных — этого кулак Жильбера отправил к южной стене. А Жильбер уже метил под ложечку второму подручному. Нанеся удар, сквайр поднял этого молодца над собой и швырнул следом за первым подручным. Я и не подозревал, что юноша наш ко всему прочему еще и силач.

На все про все у Жильбера ушло несколько секунд, однако этого хватило колдунье, чтобы опомниться. Она крутанулась на месте, скрипнула зубами, оскалилась и что-то забормотала.

Тут уж я поднялся с пола. Мамочка всегда учила меня, что женщин бить нельзя. Нельзя? Я со всего размаха заехал Сюэтэ в подбородок. Она повалилась навзничь и лишилась чувств. Бутылка упала на пол и разбилась. Призрак Анжелики, радостно восклицая, улетел подальше от королевы.

Тут в себя пришли двое стражников и решили, что пора бы им приступить к выполнению своего воинского долга. Один из них выхватил из ножен меч, второй нацелил пику — вернее, думал, что нацелил, — пики-то не было!

Я прыгнул к тому, что с мечом, крича:

— Ложись!

Стражник испуганно глянул вверх, и Жильбер, не растерявшись, врезал ему по скуле. Тот схватился на щеку и упал на бок. Его напарник все глазел по сторонам, ища, куда же подевалась его пика. Засмотрелся, споткнулся о своего товарища, шлепнулся на пол, перевернулся на спину и обнаружил, что на него нацелено лезвие меча. Жильбер с ним долго разбираться не стал.

Тут Фриссон превзошел себя. Взмахнув пикой, которую отобрал у зазевавшегося стражника, он воткнул ее прямо в грудь королевы.

Отлично! Жильбер бы не стал так поступать — не смог бы ударить лежачего. Но Фриссон не был ни рыцарем, ни сквайром. Вот только у меня духу не хватило сказать бедному поэту, что от его удара — никакого толку.

Жильбер бросился к телу Анжелики и принялся стаскивать с ее ноги железный сапог.

— Не бойся, девушка! Тебе больше не будет больно, даже если ты оживешь! Нет, не бойся, твоим страданиям пришел конец!

Вот ведь герой — он даже не задыхался!

Я обернулся к Фриссону.

— А я-то все считал тебя слабаком.

— Ты про это? — пробормотал поэт и воззрился на пику так, словно впервые ее увидел. — Ну, я же все-таки умею различать, где человек, а где вещь. И могу вещи у людей отбирать.

— Ценный предмет, однако. И главное, стражник ничего не заметил.

Фриссон пожал плечами.

— Ведь и умение красть можно обратить в пользу, господин чародей.

— Нет-нет, я не собираюсь осуждать тебя за это. Я просто гадаю, где ты этому научился.

Но тут призрак Анжелики издал вопль ужаса. Жильбер вмиг оказался рядом с призраком.

— Не сомневайся, добрая девушка, это всего лишь мы, твои друзья!

— А это кто? — в страхе спросила Анжелика. Фриссон проследил за ее взглядом и сообщил:

— Мы тут не одни, господа.

— Вот-вот, — подтвердила Анжелика. — Что это за старик?

— Старик? — возмутился кто-то за моей спиной. — Да будет тебе известно, леди, что я не прожил еще и половины отпущенных мне лет.

Я неторопливо обернулся.

— Это верно. Просто ты долгие годы провел в темнице, и это сказалось. — Повернув голову к Анжелике, я проговорил: — Миледи, позвольте вам представить бывшее светило администрации Сюэтэ, человека, пережившего собственное падение. Крысолова.

— Приспешник Сюэтэ! — вскричала Анжелика. — Как это вышло, что он с тобою?

— Взял да и ухватил чародея за руку, а он думал, что это кто-то из его товарищей, и все дела, — буркнул Крысолов. Я обернулся к Фриссону.

— А я думал, это ты держишь меня за левую руку.

— Нет, — покачал головой поэт. — Я ухватился за кулак сквайра.

Уподобив свое лицо айсбергу, я повернулся к Крысолову.

— Стало быть, мы тебя не приглашали.

Бюрократ смотрел на меня злобными глазками.

— Что, решили уйти и меня там бросить?!

— Может, и не бросили бы, если бы ты попросил, — сказал я, задумчиво склонив голову набок. — Но, конечно, если ты и дальше собираешься работать на Сюэтэ...

— С какой бы стати мне этим заниматься? — оскорбленно воскликнул Крысолов.

— Мало ли... Может быть, ради того, чтобы еще раз попытаться заслужить ее милость.

— Зачем? Затем, чтобы она могла снова прогнать меня? Фу! — сплюнул Крысолов, глянув на валявшуюся без чувств королеву, и гаркнул: — Пусть сама управляется!

— Не сможет она управляться! — крикнул Фриссон. — Она мертва!

— Маловато будет — ведьму кольнуть в грудь, — съязвил Крысолов. — Еще несколько минут, и она оживет, непременно оживет.

Фриссон, весь дрожа, попятился.

— Вот если бы не ожила... — сказал Крысолов, поджав губы. — Нет, честное слово, если бы я знал, как прикончить ее так, чтобы самому при этом не рисковать, я бы сделал это, клянусь!

— Даже если бы тебе ради этого пришлось покаяться в своих грехах, исповедоваться Господу?

Стало тихо-тихо. Мы с Крысоловом, не мигая, смотрели друг на друга. Атмосфера накалялась.

— Да, — выдохнул Крысолов. — Даже если бы мне пришлось так поступить.

— И даже если бы тебе пришлось посвятить себя служению простым смертным? Смог бы ты служить бедным и слабым?

На этот раз пауза получилась более долгой. Я видел, как светлеет лицо Крысолова, как шире открываются его глаза по мере того, как он свыкается с этой, новой для себя, мыслью.

— Да, и это тоже, — проговорил он. — Королеве ведь от этого будет очень больно, да? О, так вот что это значит: «огненным обручем сдавило виски»!

— Я, правда, считаю, что для праведного образа жизни есть и другие причины, — сказал я, — но и это сгодится. Кто знает, может быть, со временем ты сумеешь взглянуть на все иначе.

— Не хочешь же ты сказать, что он пойдет с нами? — испугался Жильбер.

Анжелика коснулась его руки и сказала:

— Он должен пойти с нами. Не спрашивай меня почему — я просто чувствую, что так надо.

Жильбер собирался что-то возразить, но глянул в глаза Анжелики и передумал.

— Мне нужно поклясться? — спросил Крысолов.

— Зачем? Если ты втайне будешь служить Злу, то тогда ты нарушишь клятву, даже не задумываясь. Я тоже чувствую, что так надо. Попробую рискнуть и взять тебя с собой. Крысолов. Бюрократ робко улыбнулся.

— Благодарю тебя, чародей. Ты не пожалеешь о своей доброте.

— Надеюсь. Потому что если о ней пожалею я, то пожалеешь и ты. — Я еще мгновение смотрел в пожелтевшие глаза Крысолова, а потом обернулся к товарищам и сказал: — Ну, нам пора. Пока никто сюда не явился.

— Но кто узнает? — крикнул Фриссон.

— Какой-нибудь заместитель Сюэтэ. Готов побиться об заклад — она снабдила нашу камеру не менее чем шестью видами колдовской сигнализации. Как только заметят, что мы исчезли, нас станут искать здесь. А если мы убьем королеву — это тут же узнает какой-нибудь ее потусторонний хранитель. Вот с ним-то нам будет куда труднее справиться.

— Все верно, — поддержала меня Анжелика. — Не знаю, как они выглядят — союзники королевы, но я ощущаю их темное, гнетущее присутствие. Они готовы явиться, если только телу королевы будет что-то угрожать.

— Но я же ее убил! — воскликнул Фриссон.

— Может, и убил, но не насмерть, — вздохнул я. — Потому-то ее хранитель пока не явился. И сердце свое она не в груди хранит. Ты только не переживай, Фриссон, — будет у тебя еще такой шанс. Не забывай, сейчас самое главное — смыться отсюда. А про то, как ее прикончить, мы потом как-нибудь поговорим. Что-нибудь придумаем!

Вид у поэта был самый что ни на есть подавленный. Но он встряхнулся, расправил плечи, гордо поднял голову.

— Ну, вот, — сказал я. — А теперь все возьмемся за руки. — На этот раз я сам взял за руку Крысолова — я ведь уже держал, как выяснилось, его руку. И не важно, сознательно или нет. К нам присоединились остальные. — Ну, вперед, ребята! Фриссон, дай-ка мне пергамент, пожалуйста!

Поэт протянул мне обрывок пергамента, и я прочел речитативом:

Дверь распахнулась. В камеру пыток ввалились воины. У меня в глазах потемнело, к горлу подступил комок.