Сразу же после высадки нам пришлось не особенно легко. Все уцелевшие строения были заняты, и нам ничего не оставалось, как разместиться прямо на берегу пролива под открытым небом. На рассвете выпал обильный январский снег. Люди продрогли. К тому же хозяйственники умудрились отстать вместе с запасами десантного продовольствия. Следовало принимать срочные меры. Но какие?
      Я посоветовался с временно исполняющим обязанности командира батальона начальником штаба майором Георгием Ларионовым. Командир батальона капитан-лейтенант Ботылев находился в это время в Москве.
      - Придется бить челом начальнику тыла Приморской армии, - сказал после недолгого раздумья Ларионов. - Иного выхода нет.
      - Что ж, попытка - не пытка, пойду, - согласился я и, не медля, отправился в недалекий, но весьма неприятный путь.
      Генерал внимательно меня выслушал, уточнил, что именно нужно.
      - На первый случай, - без запинки ответил я, - на трех человек - буханку хлеба, пару банок консервов и бутылку водки.
      - Для сугреву? - подмигнул генерал.
      - Так точно!
      Мы тут же сообща подсчитали, сколько потребуется хлеба, консервов и, конечно, водки. Генерал приказал своим интендантам немедленно погрузить все на машину и отправить на берег в расположение батальона моряков.
      Когда я собирался уходить из землянки, генерал улыбнулся и спросил:- Вы, майор, доложили, что ваши тылы отстали. А вы-то кто?
      - Заместитель командира батальона по политической части, - не догадываясь о смысле вопроса, ответил я.
      Генерал рассмеялся:
      - Ясно, товарищ майор, ясно! Сейчас, когда бойцы находятся на берегу под открытым небом и мерзнут, лучшей формы политработы не придумаешь. Желаю успеха!
      На прощанье он "по секрету" сообщил, что снабженцы Приморской армии получили для нас специальные американские десантные пайки в водонепроницаемой упаковке.
      Я поспешил на берег.
      Через несколько минут уже прибыла машина с драгоценным грузом, и мне еще раз пришлось заняться, казалось бы, не свойственным политработнику делом организовать раздачу продуктов.
      Роты, построенные в цепочку по одному, подходили к машине. Люди получали положенное и тут же располагались на немудреный завтрак. Эта процедура много времени не заняла. Как только цепочка кончилась, мы с майором Ларионовым и помощником начальника штаба лейтенантом Морозовым тоже решили перекусить. Но не успели.
      - Срочно на командный пункт - послышался голос адъютанта генерал-полковника Петрова. - Вызывает командующий.
      Мы с Ларионовым тотчас отправились к расположенной неподалеку землянке командного пункта. Там, кроме высокого начальства, мы застали вызванного несколько раньше командира 369-го батальона морской пехоты майора Сударикова.
      - Так, - сказал и прошелся по просторной землянке Иван Ефимович Петров. Все в сборе. Начнем, пожалуй.
      Он объявил, что Военный совет флота временно передал наш и Сударикова батальоны в распоряжение Военного совета Приморской армии для проведения десантной операции в Керченский порт и непосредственно в город.
      Операция предполагалась на 22 января 1944 года. В составе десанта должны находиться 369-й и 393-й отдельные батальоны морской пехоты, 1133-й полк 339-й стрелковой дивизии. В качестве транспортных средств выделены корабли Азовской военной флотилии в составе шестнадцати тендеров, четырех бронекатеров, трех торпедных катеров, трех тральщиков и одного "морского охотника". Посадка на корабли намечалась с пристани Опасной.
      Замысел операции состоял в том, чтобы в ночь с 22 на 23 января 369-й отдельный батальон морской пехоты высадился непосредственно в порту. Он захватит причалы и обеспечит плацдарм для второго эшелона - 1133-го стрелкового полка. Потом совместными действиями предстояло нанести удар по врагу в центре города и выйти к горе Митридат.
      Одновременно с 369-м батальоном в районе защитного мола должен произвести высадку наш 393-й батальон морской пехоты. Он нанесет по вражеской обороне удар с тыла, осуществит прорыв всех ее линий, выйдет к заводу им. П. Л. Войкова на соединение с находящимися в обороне частями 339-й стрелковой дивизии и, соединившись с ее передовыми подразделениями, возвратится обратно в город. В образовавшийся прорыв войдут части 339-й стрелковой дивизии и совместными действиями с 369-м батальоном и 1133-м стрелковым полком нанесут более ощутимый удар по Керчи. Общее руководство этой операцией должен осуществлять командир стрелковой дивизии. Морские десантники в оперативном отношении полностью входили в его подчинение.
      В то же время другие части Приморской армии будут развивать успех 339-й стрелковой дивизии и десантников. Совместными ударами они должны полностью освободить Керчь.
      На совещании мы уточнили все вопросы взаимодействия между десантными частями и войсками Приморской армии.
      Генерал Петров объявил, что по согласованию с командующим флотом я назначаюсь командиром 393-го отдельного батальона морской пехоты, а майор Ларионов возвращается к исполнению своих прежних обязанностей начальника штаба. Заместителем командира по политической части к нам в батальон назначен один из работников политотдела Азовской военной флотилии. К вечеру этого же дня прибыл новый заместитель командира по политической части майор Голубь.
      До высадки оставались считанные дни. Матросы готовились к бою; приводили в порядок личное оружие, боевое снаряжение. Как издавна повелось в батальоне, в кануне наиболее трудных испытаний в подразделениях проводились партийные собрания. На них рассматривались заявления о приеме в партию. Комсомольцы и беспартийные моряки хотели идти в десант коммунистами. Лишь за три дня в партийные организации подразделений нашего батальона было подано свыше восьмидесяти заявлений с просьбой принять в ряды партии Ленина. В этих заявлениях люди выражали свою преданность Родине, готовность сделать все для победы над врагом.
      Вот что писала медицинская сестра Валентина Пшеничная:
      "Хочу идти в бой за освобождение родного Крыма только коммунистом. Прошу партийную организацию принять меня кандидатом в члены ВКП(б). Высокое звание и доверие родной нашей партии оправдаю".
      Особенно ярко проявилась любовь к Родине, готовностью отдать свои силы всенародному делу разгрома врага, в клятвах, которые принимали моряки. В нашем батальоне это стало незыблемой традицией. Клятвы принимались по ротам, взводам, отделениям, расчетам и лично каждым десантником.
      Парторг роты противотанковых ружей Варжаинов писал:
      "Впереди пылающий город, истерзанные невзгодами люди, ждущие освобождения. Клянусь, что всю энергию, силу, а если потребуется, и жизнь отдам за наш народ, за любимую Родину, за большевистскую партию".
      Матрос Козловский давал клятву:
      "Народ мой! Земля русская! Я - воспитанник комсомола, воспитанник Страны Советов, идя сегодня в бой, клянусь, что бы ни случилось, и где бы я ни был, все мои силы, вся ярость души моей, будут направлены на разгром врага. Нет ему пощады! Впереди Керчь, и нет преграды для нас - моряков-куниковцев! Страшная смерть коричневой чуме!
      Вечная слава сынам советского народа, павшим в боях с лютым врагом!"
      ...Настало утро 22 января.
      В батальон привезли и раздали личному составу американские десантные пайки. Матросы с некоторым недоверием рассматривали их.
      - Не похожи ли эти слишком уж красивые конвертики на второй фронт? - будто бы вскользь спрашивал неисправимый остряк Владимир Сморжевский.
      Я погрозил ему пальцем.
      Володя покосился на свои новенькие офицерские погоны. Ничего, дескать, не поделаешь. Когда был старшиной, мог позволять себе шуточки и посолоней, а теперь - младший лейтенант... Пора вроде бы отрешиться от былых одесских привычек. Только вряд ли удастся. И я, и сам Сморжевский отлично понимали, что не всякий характер можно изменить да еще в такой короткий срок.
      - Так почему, собственно, пайки могут походить на второй фронт? - не удержался я от вопроса.
      - Сверху все красиво, - усмехнулся Сморжевский, - а вот содержание - кто знает. Как говорят у нас в городе, еще посмотреть надо.
      Мы оба рассмеялись, рассматривая изящную водонепроницаемую упаковку заморских десантных пайков. Тем же занимались и остальные морские пехотинцы. Вертели в руках загадочные пакеты, словно хотели проникнуть взорами через плотную лоснящуюся обертку и удостовериться в полезности невидимого содержимого. Однако всех сдерживал строгий приказ: упаковку не разрывать. Иначе продукты могут подмокнуть в соленой воде и испортиться.
      Но настолько было велико любопытство к содержимому этого изящного пакета, что один из самых нетерпеливых матросов не удержался, открыл его и заглянул внутрь.
      Не знаю, что нашел в пакете любопытный матрос, но вид у него был явно разочарованный. А может, и виноватый...
      Не успел еще по всему батальону распространиться слух о содержимом пакетов с американскими десантными пайками, как прибыл командующий Приморской армией генерал Петров. Он приказал выстроить батальон в полном боевом.
      - Хочу посмотреть на ваших орлов, как они выглядят в боевом снаряжении, бодро заметил командующий Приморской армией.
      Батальон построился.
      Мы прошли вдоль рядов десантников.
      Генерал задавал различные вопросы, непринужденно шутил. Он знал многих матросов в лицо еще по новороссийскому десанту.
      О десантных пайках пока речь не заходила. Но я чувствовал - зайдет обязательно.
      Когда мы проходили мимо роты автоматчиков, один из матросов попросил разрешения обратиться к генералу. Получив утвердительный ответ, он снял с себя вещевой мешок, нагруженный "по завязку" боезапасом, достал десантный паек и доложил генералу, что нарушил приказ о запрещении вскрывать пакеты.
      - Что же станем делать? - строго посмотрел генерал на провинившегося. Небось уже успел съесть добрую половину?
      - Никак нет! - без тени смущения ответил матрос. - Харч, по моему мнению, не съедобный.
      Петров едва заметно усмехнулся и попросил вытряхнуть из пакета все содержимое.
      Матрос стал деловито вытряхивать содержимое пакета. Мы увидели всевозможные таблетки, неизвестно для какой цели предназначенные порошки, жевательную резинку и какую-то незнакомую, но на наш взгляд, совершенно бесполезную в десанте ерунду.
      Генерал хитровато сощурился и испытующе посмотрел на матроса.
      - Все достал, или осталось еще что?
      Матрос замешкался с ответом, а генерал продолжал:
      - Ты ведь вытряхнул только содержимое аптечки. Эти порошки и прочая, как вы говорите, ерунда очень пригодятся вам в походе, хоть они и "не съедобны". А съедобное ты все-таки упрятал в желудок. - Матрос виновато потупился, а строй грохнул дружным смехом. Хохотали все, забыв о различии в чинах. Забыв, о том, что впереди жестокие кровопролитные бои.
      Когда оживление улеглось, командующий продолжал обход строя. Он поинтересовался, почему у некоторых матросов слишком большие вещевые мешки.
      Я доложил, что у нас общая норма груза десантника составляет тридцать килограммов. Некоторые моряки, что покрепче, берут боезапаса больше установлен? ной нормы. В этом мы людей не ограничиваем.
      Генерал нарочно громко, чтобы все слышали, сказал:
      - Похвально! Патроны и гранаты в бою никогда еще помехой не считались.
      Вечером за несколько часов до посадки на корабли в батальон прибыл временно исполняющий обязанности командующего Азовской военной флотилией контр-адмирал Г. Н. Холостяков. Состоялся общебатальонный митинг. Он как бы стал кличем к победе в предстоящей операции.
      Матросы выступали охотно. Все, как один, выражали чувство гордости за свой народ, стремление скорее идти в бой и отдать все силы, а если потребуется, и жизнь для выполнения задания командования. В конце митинга контр-адмирал Холостяков обратился ко всем с вопросом:
      - Кому личный состав батальона доверит установить флаг в Керчи?
      Взоры большинства устремились в сторону автоматчиков, где в строю стоял подтянутый, еще совсем молодой офицер. Командующий моментально все понял. Георгий Никитич Холостяков вспомнил, что этому самому человеку, вот так же на митинге перед посадкой на корабли 9 сентября 1943 года он вручил по просьбе матросов военно-морской флаг Советского Союза, который после развевался над освобожденным Новороссийском. Смелому разведчику, любимцу отряда, тогда еще старшине 2 статьи Владимиру Сморжевскому выпала честь, которой гордился бы каждый воин. Он блестяще справился с нелегкой задачей. Ныне командиру взвода младшему лейтенанту Сморжевскому батальон доверил водрузить флаг в Керчи.
      - Добро, - удовлетворенно кивнул контр-адмирал. - Кандидатура вполне подходящая.
      Младший лейтенант Сморжевский принял из рук контр-адмирала Холостякова заветный флаг.
      - Клянусь, товарищ контр-адмирал! Клянусь, мои боевые друзья! Клянусь тебе, любимая Родина, что оправдаю оказанную мне честь, оправдаю ваше доверие!
      Вечером 22 января 1944 года мы погрузились на подошедшие корабли. Они взяли курс через пролив на Керчь.
      В ночной мгле был слышен только рокот моторов да шум накатывающихся на борты волн.
      С берега, занятого противником, рыскали лучи прожекторных установок. Но неприятельские наблюдатели явно нас не замечали. Перегруженные тендеры и бронекатера с десантом глубоко сидели в воде, и прожекторные лучи скользили выше, рассеиваясь где-то далеко над покрытым сумраком морем.
      В 23 часа 37 минут мы прибыли в район тактического развертывания. По сигналу командира десанта начался мощный артиллерийский налет на береговую черту и оборону противника. Сотни снарядов летели над головами десантников, неся смерть врагу.
      За несколько минут до окончания артиллерийской подготовки корабли двинулись к берегу, в районы, предусмотренные планом высадки подразделений морской пехоты.
      Нанеся ошеломляющий удар по береговой черте, наша артиллерия перенесла огонь в глубину вражеской обороны.
      Плавсредства все ближе продвигались к берегу. До него уже оставалось метров триста-четыреста. И тут нас заметили. Ударила немецкая береговая артиллерия, минометы. В паузах между разрывами снарядов слышалась торопливая дробь крупнокалиберных пулеметов. Казалось, все побережье ощетинилось разящим огнем. Прожекторы и сотни ракет осветили окрестности.
      От прямого попадания снаряда загорелся один наш тендер. Он, словно огромный факел, сразу осветил прибрежные воды. Мятущиеся сполохи багрового пламени зловещими отблесками плясами на волнах. Я заметил номер горящего судна - "31". Рядом с ним и дальше отсветы огня вырывали из мрака силуэты тендеров и других плавсредств, делая их хорошо видимыми мишенями.
      Зарево полыхало над волнами, освещая фигуры выходящих из воды на берег десантников. На волнах в залитом светом пространстве виднелись черные точки. Это наши бойцы с горящего судна добирались вплавь до отмели, держа высоко над собой автоматы и ручные пулеметы. Люди словно не ощущали знобящего холода зимних волн. Все упрямо двигались в одном направлении - к берегу.
      Перегруженные свыше всяких норм и пределов плавсредства не могли особенно близко подойти к отмели. Но это не смущало бывалых воинов.
      - Десантники, за борт! - слышались короткие команды.
      - Вперед!
      Немцы не ожидали такого стремительного натиска. Их сопротивление носило явно нервозный, беспорядочный характер.
      К 24 часам наш батальон достиг береговой черты в районе защитного мола. Выходя на берег, десантники тотчас вступали в бой с подразделениями немецкого заслона и постепенно вклинивались во вражескую оборону. В ход пошли ручные гранаты. Они летели в огневые точки, в амбразуры дзотов и блиндажей. Специально выделенные краснофлотцы делали проходы в минных полях и проволочных заграждениях. В них с ходу устремлялись бойцы атакующих подразделений.
      В первые предрассветные часы 23 января мы уже владели довольно большим плацдармом и через расчлененную линию обороны гитлеровцев соединились с частями 339-й стрелковой дивизии, которая должна была следовать за нашим батальоном в город.
      - Даешь Крым! - раздавались громкие выкрики.
      Отовсюду гремели выстрелы и неслось, неслось над керченским побережьем традиционное русское "ура"!
      - Даешь Крым!
       
      Керченский десант
      Обычно те, кто наблюдает за боем издалека, кто отдален от военных событий расстоянием и временем, могут писать о сражении обобщенно, сообщая читателю лишь основные тактические моменты и так или иначе суммированные результаты. Человеку же, самому находившемуся в бою, все видится в деталях, в многочисленных, по-своему неповторимых эпизодах. А они, эти боевые эпизоды, в период сражения за Керчь молниеносно возникали повсюду, сменяясь, словно кадры в кино. Только за ними никто не наблюдал спокойно. Тут не было зрительного зала, не было ближних и дальних рядов. Каждый находился в центре событий, каждый видел эти события в большинстве случаев через узкую прорезь прицела.
      Батальон шел на сильно укрепленные рубежи. Глубокие траншеи ощетинились сотнями ружейно-пулеметных стволов. Казалось, пули вспахивали перед нами каждый сантиметр твердой керченской земли. По наиболее опасным огневым точкам врага били наши пэтээровцы. Так называли десантники бойцов роты противотанковых ружей, именуемых ПТР. Взвод этой роты во главе с лейтенантом Пономаренко одним из первых ворвался в немецкие траншеи. При вспышке ракеты вражеские солдаты увидели перед собой советского офицера и бросились на него. Пономаренко очередью из автомата свалил одного гитлеровца. Другой приблизился на расстояние штыкового удара и уже занес винтовку с примкнутым к ее стволу кинжалообразным лезвием. Тут, как назло, кончились патроны в диске автомата. Пономаренко не растерялся. Он перехватил автомат за кожух, отбил в сторону чужой штык и с силой опустил приклад на голову немецкого солдата. Вгорячах лейтенант не рассчитал силы удара, и приклад разлетелся, как, впрочем, и голова фашиста.
      - Эх, беда, такое оружие загубил! - пожалел Пономаренко, разглядывая оставшийся в его руках кожух автомата.
      Тут на него набросились еще два гитлеровца. Пономаренко схватил оставленную убитым винтовку. .Выстрелом в упор сразил ближнего к нему немца. Второй поспешно застрочил из автомата, но впопыхах промахнулся. Его судьбу решил резкий удар штыком в грудь. Все это произошло в течение каких-нибудь трех-четырех минут. Подоспевшие краснофлотцы увидели своего командира прислонившимся к брустверу. В руках он держал немецкую винтовку с примкнутым кинжалообразным штыком. У ног лейтенанта лежало четыре трупа вражеских солдат. Бойцы ринулись вперед и в короткое время овладели всей траншеей.
      Чуть левее продвигался взвод младшего лейтенанта Щербакова. Он приближался к консервному заводу. На пути встал сильный дзот. Его пулеметный огонь не позволял ни подняться для броска, ни отойти в укрытие. Оценив обстановку, командир вызвал добровольцев.
      - Кто пойдет на подавление дзота? - спросил он.
      - Разрешите мне? - вызвался матрос Стулов. - И мне, - присоединился к товарищу Будаков.
      - Я тоже пойду, - поддержал его Новожилов.
      - Добро, - согласился младший лейтенант. - Обходите дзот с тыла. Не спешите. Напрасный риск повредит делу. Нужно действовать только наверняка.
      Матросы отползли в сторону и стали скрытно подбираться к дзоту. Им удалось незамеченными доползти до его заднего люка. Не ожидая такого немыслимо дерзкого нападения, немцы вовсе не охраняли тыловые подходы. Матросы проникли внутрь и, подняв гранаты, потребовали:
      - Руки вверх!
      Гитлеровцы растерялись.
      В дзоте и в прилегающей к нему землянке оказалось более тридцати солдат. Лишь немногие из них пытались оказать сопротивление и, разумеется, были немедленно уничтожены. Остальные сдались в плен.
      Путь был расчищен.
      Взвод Щербакова двинулся вперед, миновал еще недавно такую грозную огневую точку и вышел на новые рубежи. Матросы захватили склад боеприпасов и радиостанцию, уничтожили около сотни гитлеровцев и взяли в плен двадцать семь вражеских солдат и офицеров.
      Тем временем взвод пэтээровцев продолжал свое продвижение в глубь неприятельской обороны. Противотанковые ружья заставили умолкнуть огневые точки многочисленных дзотов. Перед самой траншеей произошла заминка. Немцы плотным огнем отсекали наших воинов от цели.
      - Эх, была не была! - выкрикнул известный в подразделении силач матрос Георгий Кадыгроб. - Тут, братцы, по всему видно, долго не пролежишь... Я пошел!
      Он пополз к траншее. На короткий миг остановился, ударил из противотанкового ружья по пулемету и снова пополз. Матрос перевалился через бруствер и оказался на дне глубокой траншеи. Прямо перед собой увидел группу немцев. Они, мешая друг другу, лихорадочно палили в смельчака. Кадыгроб поднял тяжелое ружье и словно из обыкновенной винтовки выстрелил в гитлеровцев. Двое или трое упали. Матрос ринулся на остальных, размахивая над головой противотанковым ружьем, как дубинкой. Несколько пуль вырвали клочья ваты из рукава куртки. А Кадыгроб крушил и крушил немецких солдат. Вот свалился еще один, еще двое. В узкой траншее было трудно орудовать длинным и довольно увесистым противотанковым ружьем. Матрос вырвал автомат из рук одного гитлеровца, свалил его бывшего владельца ударом приклада и приготовился встретить вражеских автоматчиков, спешивших к месту происшествия с другого конца траншеи. Те, увидев несколько трупов и оценив обстановку, подняли руки.
      - Рус, сдаюсь! - услышал матрос нестройный хор дрожащих голосов.
      "Ишь ты, заранее усвоили, как следует разговаривать с нашим братом, мысленно отметил Кадыгроб. - Обучились на нашей земле".
      Эта же мысль и в это же самое время пришла в голову Владимиру Сморжевскому. Его взвод наткнулся на огневую точку, брать которую штурмом не пришлось. Немецкие солдаты дружно повторили ту самую фразу, которую услышал из уст гитлеровских вояк матрос Кадыгроб.
      - Рус, сдаюсь!
      Однако так происходило далеко не везде. Чаще неприятель оказывал упорное сопротивление порой доходившее просто до форменного фанатизма. Видно гитлеровская пропаганда основательно позаботилась об их психологической обработке. Позднее пленные рассказывали, что немецкие офицеры запугивали солдат "ужасами большевизма", вдалбливали им в головы, что русские истребляют пленных, учиняют над ними зверские расправы. Вот почему многие вражеские подразделения сопротивлялись там, где всего разумнее было сложить оружие.
      Отправив пленных в тыл, которым сейчас стало освобожденное нами побережье, взвод младшего лейтенанта Владимира Сморжевского быстро продвигался вперед. Командир заранее изучил по схематическому плану города расположение улиц и узнавал многие дома. На пути движения за перекрестком возвышалось белое здание.
      - Школа, - определил младший лейтенант. - Берем!
      Матросы поняли его с полуслова. В глубине души все они гордились поручением, данным их командиру, и каждый считал себя полноправным участником операции по установлению флага над освобожденными кварталами Керчи.
      До здания школы оставалось несколько десятков самых трудных метров. Младший лейтенант Сморжевский достал спрятанный на груди флаг. Вдруг с правого фланга полоснула длинная пулеметная очередь.
      Взвод залег.
      - Подавить! - прозвучала команда.
      - Есть подавить! - откликнулось несколько голосов.
      Смельчаки пробирались к пулемету.
      Послышались автоматные скороговорки, взрыв гранаты и крик:
      - Путь свободен!
      Сморжевский вскочил и короткими перебежками двинулся к школе. За каждым его шагом зорко следили матросы, готовые в любую минуту прикрыть своего командира огнем из автоматов.
      В коротком мгновении наступившей на этом участке тишины неожиданно звучно пророкотала прерывистая очередь крупнокалиберного пулемета. Младший лейтенант остановился, поднял руку с полотнищем военно-морского флага Советского Союза и упал на брусчатку.
      Подбежали матросы.
      - Флаг установить! - слабеющим голосом приказал Сморжевский.
      - Медсестру! - крикнул кто-то.
      - Поздно, - сокрушенно вздохнул пожилой матрос. - В самое сердце... Бойцы отнесли в укромное место тело любимого командира и продолжили его путь к занятому немцами зданию школы. С другой стороны дом атаковал взвод младшего лейтенанта Кириллова. Его бойцы, продвигаясь с боем от самого берега, уже уничтожили более полусотни вражеских солдат и офицеров и теперь вели схватки на улицах города. Несмотря на упорное сопротивление, они выбили гитлеровцев из школьного помещения, и над его высокой крышей взвился военно-морской флаг Советского Союза. Флаг видели подразделения, очищающие от врага соседние кварталы. Видели и с еще большей настойчивостью продолжали бить противника, освобождая дом за домом, улицу за улицей. Убит командир роты.
      Молодой офицер Николай Кириллов принял на себя командование.
      Рота умело действовала на трудном участке и действовала весьма успешно. Достаточно сказать, что ее личный состав в этом бою уничтожил более двухсот немецких солдат и офицеров, подавил 25 огневых точек врага, захватил 15 пулеметов, 70 винтовок, 28 автоматов, 5 пушек и 3 миномета. Сам Кириллов лично уничтожил более 20 гитлеровцев, забросал гранатами три вражеских блиндажа и заставил навсегда умолкнуть сильную пулеметную точку.
      Тогда мы еще не знали, что части 339-й стрелковой дивизии не вошли в город, что сорвалась высадка второго эшелона десантных войск. В трудных условиях оказался и отдельный батальон морской пехоты майора Сударикова. Впрочем, легких участков в этом бою не было ни у кого. А обстановка на нашем участке оказалась и вовсе плохой.
      К утру 23 января мы достигли улицы Карла Маркса и вынуждены были приостановить наступательные действия. Чтобы выровнять линию боевых порядков батальона, морские пехотинцы сосредоточили силы вдоль Булганакской улицы. К этому времени немцы начали восстанавливать утраченные позиции.
      На рубежах нашего батальона возникла новая линия обороны.
      К нам подошло подкрепление. Матросы и пехотинцы стойко держались на своих позициях до 11 апреля 1944 года - до победы на этом участке фронта. Но легко сказать "держались". Куда труднее было вести непрерывный бой в течение всего этого времени, отбивать атаку за атакой, совершать рискованные, но необходимые вылазки в расположение немецких подразделений.
      В этот период наш батальон, находившийся в подчинении командования 339-й стрелковой дивизии, вел бои в районе станции Керчь-первая. Здесь противник сосредоточил большое количество крупнокалиберных пулеметов, установил артиллерийскую и минометную батареи.
      Мы предпринимали частые атаки, но, не имея артиллерийской поддержки и резервов, не могли закрепиться на новых рубежах. Решили перейти к обороне.
      Приказ о прекращении наступательной операции люди восприняли с явным недовольством.
      - Мы поклялись истреблять врага, - прямо заявил командиру взвода матрос Константин Мосенин. - Так где же, скажите, возможность для выполнения этой клятвы?
      - Действительно, получается, что мы пришли в Крым не наступать, а обороняться, - поддержал товарища старшина 2 статьи Александр Иваншицов. - Как хотите, а ребятам трудно сидеть без дела.
      Томились матросы Поляков, Николаев и многие другие. Всем не терпелось увеличить личный счет истребленных гитлеровских захватчиков.
      Мы обсудили с командным составом создавшееся положение. Было очевидно, что трудно держать в бездействии морских пехотинцев, которые стремились в бой, чтобы выполнить свою клятву и нанести противнику как можно больший урон.
      Пришлось учесть моральное состояние личного состава. Я разрешил командирам рот и взводов время от времени совершать нападения на узлы сопротивления врага.
      По всему рубежу, занимаемому нашим батальоном, стали вспыхивать недолгие, но жаркие схватки с противником.
      Однажды, ведя бой в районе консервного завода, взвод соседней с нами стрелковой роты наткнулся на немецкое орудие, простреливавшее улицу. Обойти его пехотинцы не могли. Заметив замешательство у соседей, старшина 1 статьи Никитюк с пятью противотанковыми гранатами подполз к опасному месту.
      - Дело это, братцы, мне хорошо знакомо, - кивнул он головой в сторону орудия. - В лучшем виде сниму пушечку.
      Словно ящерица, он заскользил на животе между камнями и обломками рухнувших стен. Проскользнул по полузасыпанному землей кювету... Все напряженно следили за ним. Смельчак скрылся за остатками кирпичного забора. Дальше ничего не было видно.
      - Дойдет или нет? - задавали бойцы друг другу один и тот же вопрос, ответа на который дать никто, естественно, не мог.
      - Может, все... в живых нет человека? Со стороны завода изредка доносились нечастые одиночные выстрелы.
      - Не в морячка ли попали?
      Судьба отважного старшины тревожила всех.
      А ведь как почувствовали. Одна пуля достала-таки Никитюка. Попала в ногу. Ползти стало труднее. Боль туманила взор, тупыми ударами колотила в затылок. Но старшина не повернул назад. Собрав всю свою волю и терпение, он дополз до орудия на близкое расстояние и стал метать в него одну за другой противотанковые гранаты. Бросил четыре. Поднял последнюю. И тут бронебойная пуля угодила прямо в нее. Над местом, где лежал Никитюк, прогремел взрыв...
      Матросы ринулись к смолкшему орудию. Его позиция представляла страшную картину разрушения. Искореженный металл, трупы немецких артиллеристов, разбросанные взрывом снарядные ящики... И только самого Никитюка обнаружить нигде не удалось.
      На следующий день наши бойцы нашли опаленную, всю в крови флотскую шапку. На подкладке сохранилась надпись: " Никитюк ".
      Вот все, что осталось от героя. Хотя нет, в памяти морских пехотинцев остался он сам - мужественный и энергичный, всегда готовый прийти на помощь товарищам. Остался его подвиг - замечательный пример доблести советского воина.
      Кажется, не счесть всего, что хранят воспоминания о тех огневых днях. Как живого, и сейчас вижу перед собой совсем еще молоденького бойца. Он невысокого роста, коренастый, чем-то едва уловимо напоминает туго скрученную пружину. Тронь - и она тут же упруго распрямится. Боец увешан гранатами. За поясом ракетница. В руках автомат. Он быстро перескакивает из воронки в воронку, словно не придавая значения непрерывной пальбе и частому взвизгиванию пуль.