Зарево над волнами

      Это связной командира пулеметной роты Николай Долбня. Он направляется в одно из наших подразделений, расположенное на правом фланге.
      Внимание связного привлекла едва заметная в наступающих сумерках полоска неяркого света, исходящая откуда-то из-под земли. Осмотрелся. Перед ним вражеский блиндаж с пулеметным гнездом.
      Находившиеся в соседнем окопе немецкие солдаты заметили матроса. Они притаились, намереваясь взять Николая живым. Долбня метнул гранату. Она зацепилась за нависшие над землей ветви софоры и отскочила в сторону. Ударил немецкий пулемет. Матрос ответил очередью из автомата. Потом отбежал в угол сада и остановился перед высоким каменным забором. Пути к отходу не было. Долбня вернулся и решительно пополз прямо на пулемет. Его уничтожение стало теперь единственным выходом. Иначе - смерть. Иначе он не выполнит приказа своего командира и не сможет передать распоряжение, с которым уже проделал такой опасный путь.
      Залег за большим валуном. Приготовил гранаты.
      Первая из них разорвалась у цели. Несколько гитлеровцев полегло от автоматной очереди.
      Нелегко одному вести сражение с большим количеством вражеских солдат. А что делать? Так или иначе, иного выбора у Долбни не оставалось.
      В диске автомата кончились патроны. Перезаряжать некогда. Дорога каждая секунда, каждое мгновение. К счастью, есть еще наган! Из него матрос застрелил троих солдат. Потом, взвалив на плечи трофейный пулемет, связной двинулся по заранее намеченному маршруту выполнять приказ.
      Часом позже он докладывал своему командиру:
      - Ваше приказание выполнено. Попутно уничтожил семь, а может и больше фашистов и прихватил на память вот этот пулеметик. Стреляет отменно. На себе испытал.
      В одной из атак серьезное ранение получил командир стрелковой роты. Командование принял, на Себя младший лейтенант Кирилл Дибров. Участник многих десантных операций, он без колебания взял на себя всю ответственность за исход сражения. Молодой офицер блестяще справился с задачей - повел роту вперед, личным примером вдохновляя бойцов на подвиг. Враг не выдержал, дрогнул и оставил занимаемый рубеж обороны.
      В результате смелых действий в период керченской десантной операции лишь с 23 по 31 января 1944 года личный состав нашего батальона уничтожил более 2200 вражеских солдат и офицеров, 18 орудий разного калибра, 14 тяжелых минометов, 37 пулеметов и подавил около ста огневых точек. В плен попало около 170 гитлеровцев. Захвачено 23 орудия, 13 минометов, 41 пулемет, пять крупных складов с военным имуществом и боеприпасами, а также почти не поддающееся учету количество автоматов, винтовок и другого оружия.
      Многие воины в этих боях были отмечены орденами и медалями СССР. А младшие лейтенанты Кирилл Дибров и Николай Кириллов удостоены высокого звания Героя Советского Союза.
       
      В битве за Севастополь
      В апреле 1944 года, когда Советская Армия стремительно преследовала гитлеровцев, отступавших на южную оконечность Крымского полуострова, мы отобрали из состава своего батальона наиболее проверенных в боях морских пехотинцев. Они составили специальную сводную роту, предназначенную для участия в штурме Севастополя. Возглавил роту старший лейтенант Вишневский.
      Здесь, на рубежах, где в свое время мужественно сражались защитники черноморской твердыни, немцы соорудили еще более мощные укрепления, сконцентрировали вокруг города огромное количество войск, оснащенных всеми видами современного вооружения.
      Двести пятьдесят героических дней сражались советские моряки и пехотинцы, сдерживая вражеские полчища на подступах к Севастополю. Двести пятьдесят дней, предпринимая штурм за штурмом, противник не мог сломить сопротивление отважных воинов. То было невероятно тяжелое время. Военная обстановка сложилась так, что враг все же вошел в город. Но ни один гитлеровский военный стратег не мог похвастаться, что сопротивление защитников Севастополя сломлено. Они держались до последнего.
      И вот теперь нам предстояло снова встретиться с севастопольскими укреплениями, но уже находясь в боевых порядках штурмующих войск.
      Наша сводная рота влилась в бригаду морской пехоты, перед которой стояла задача ворваться в город вместе с передовыми подразделениями наступающей Красной Армии, водрузить военно-морской флаг СССР на здании водной станции и организовать охрану материальных ценностей в освобожденном Севастополе.
      Вот где сказался наступательный порыв, вот где со всей наглядностью проявились лучшие душевные качества людей, стремящихся к победе!
      На вражеские позиции обрушился ураганный огонь нашей артиллерии и минометов всех калибров. И если немцы в свое время не могли за двести пятьдесят дней пробить брешь в советских укреплениях, то теперь исход боя решил один могучий, все сокрушающий удар.
      Еще над полосами разгромленных вражеских укреплений не рассеялся дым от тысяч и тысяч разрывов, а бойцы с красными звездами на касках уже ринулись в предместья Севастополя, штыком и гранатой расчищая дорогу к центру города.
      Вот мелькнула в дымной пелене знакомая фигура фотокорреспондента центральной флотской газеты "Красный флот" мичмана Бориса Шейнина. Перебегая от укрытия к укрытию, он выискивает с его точки зрения самые интересные моменты боя, чтобы запечатлеть их на пленку. Чувство меры, как всегда, изменяло Борису.
      В погоне за наиболее выразительным и ярким кадром он готов встать под огнем во весь рост или, как подшучивают над ним друзья, оказаться на месте падения снаряда за минуту до взрыва.
      Ох, уже эти неуемные корреспонденты! И в боях за Новороссийск, и в керченском десанте, и тут, в Севастополе, они оказывались и оказываются на самых напряженных участках боя. Могли бы ведь и отсидеться в укромном месте. Так нет - лезут в самое пекло. Еще бы! Им нужны непосредственные впечатления.
      Борис Шейнин делает снимок и спешит к горящим развалинам, у которых идет поединок советских автоматчиков с засевшими за каменным барьером гитлеровцами.
      - Поберегись, мичман! - кричит кто-то фотокорреспонденту. - Убьют!
      - Некогда, - отвечает тот на ходу и скрывается в дымящейся воронке.
      Морские пехотинцы хорошо знают этого неутомимого труженика, влюбленного в свою профессию. Раз Шейнин тут, то в завтрашних газетах наверняка появятся снимки боя, вся страна узнает о подвигах, совершенных сегодня на славной земле легендарного Севастополя. Только бы глупая пуля не сразила отчаянного мичмана... Впрочем, о его судьбе сейчас думать не время. Мы в ответе за судьбу штурма, за освобождение города от ненавистных фашистов.
      На броне танков и самоходных орудий десант морских пехотинцев врывается на знакомые улицы. Когда-то тут сражались Филипп Рубахо, Николай Кириллов и многие, многие бойцы и командиры нашего батальона. Только нынче улиц не узнать. На месте красавцев-домов лежат почерневшие от огня и копоти руины. Мостовая изрыта воронками. С уцелевших кое-где столбов свисают обрывки телефонных и электрических проводов. Безжалостный смерч войны прокатился по Корабельной стороне, Приморскому бульвару, по всем площадям и скверам. И все же Севастополь даже в эту пору был по-своему красив и величествен, несмотря на запустение и страшные руины.
      Моряки прорвались на улицу Ленина. Сориентировались и стали пробивать себе дорогу к водной станции. Приходилось штурмовать каждый дом, каждый подвал. То здесь, то там в развалинах оказывались доты и дзоты. Их забрасывали гранатами, применяли уже отработанную тактику обхода с тыла.
      Вот и улица имени Лермонтова. Отсюда до намеченной цели всего лишь один квартал. Но какой! Его не пройдешь, не проползешь на животе. Этот квартал можно только преодолеть с боем.
      Старший лейтенант Василий Вишневский высылает два отделения в обход по берегу моря. Они помогут роте, когда начнется штурм городской водной станции со стороны площади. Однако в лоб, кажется, водную станцию не взять. Перед ней два мощных дота. На их огонь идти бесполезно и бессмысленно.
      На помощь морякам пришли артиллеристы-самоходчики. Грянуло несколько орудийных залпов, и вражеские доты прекратили стрельбу.
      - Вперед!
      У самого здания водной станции произошла короткая схватка. В окна и в амбразуры, проделанные в стенах, полетели гранаты. Моряки спрыгнули в траншею, быстро расправились с засевшими там немецкими пехотинцами и приступили к "очистке" двора и служебных построек.
      Тем временем бойцы отделения главного старшины Ершова уже взбирались по крутой пожарной лестнице на крышу, над которой в дни торжеств когда-то развевались флаги расцвечивания.
      В стену, в конек крыши впивались частые пули. Немцы заметили храбрецов и вели по ним сосредоточенный ружейно-автоматный огонь.
      Очередь резанула по мачте, пересекла свисающий с нее фал. Тогда матрос Пивоваров подтянулся на руках и полез на мачту. Товарищи, как могли, пытались огнем из своих автоматов подавить неприятельских стрелков и хоть чуть-чуть обезопасить путь Пивоварову вверх.
      Пивоваров схватил конец перебитого пулей фала и прикрепил к нему заветное полотнище.
      Все готово. Главный старшина Ершов, строго соблюдая флотскую традицию, зычно подал команду:
      - На флаг - смирно!
      Матрос Пивоваров быстро перебирает руками фал, и военно-морской флаг СССР поднимается на иссеченную пулями и осколками мачту.
      Моряки стоят под пулями, не шелохнувшись.
      Флаг поднят.
      Возле него остается часовой. Остальные спускаются вниз.
      Главный старшина Ершов подходит к командиру роты и четко докладывает:
      - Товарищ старший лейтенант, задание командования выполнено: военно-морской флаг Советского Союза поднят!
      Где-то в стороне Херсонеса слышались частые раскаты взрывов, неумолчно тарахтели пулеметы и автоматы. То советские воины продолжали очищать последние километры Крымского полуострова от коричневой чумы.
      Морские пехотинцы направились на звуки выстрелов.
      Из оконца полуобвалившегося подвала несмело высунулась детская головка с всклокоченными русыми волосенками.
      - Смотрите, пацан! - недоуменно и радостно воскликнул матрос с лихими казацкими усами. - Ишь куда запрятался. Как звать-то тебя?
      - Свой! - вместо имени обрадованно выкрикнул мальчишка. - Свой я, дяденька... Понимаете, свой!
      - Понимаю, - и крупная слеза скатилась по обветренной щеке черноусого матроса. - Все я, дорогой ты мой, понимаю. Вот добьем фрицев, приходи в гости... А пока - на, держи!
      Матрос протянул мальчишке плитку шоколада из неприкосновенного запаса, десантника.
      - Спасибо.
      - Ешь на здоровье.
      Постепенно грохот боя стихал. Лишь издалека доносились одиночные выстрелы да редкие хлопки гранатных разрывов.
      Флаг свободы реял над городом моряков, городом мужественных тружеников, городом славы русского оружия.
      Из Ялты сюда прибыла остальная часть нашего батальона морской пехоты. Личный состав немедленно приступил к детальному осмотру развалин и подвалов, "выковыривал" оттуда притаившихся, насмерть перепуганных гитлеровских молодчиков.
      И верилось и не верилось... За отличное выполнение заданий командования на фронте, за ратные подвиги личного состава в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 29 мая 1944 года наш батальон награжден орденом Красного Знамени.
      Все подразделения выстроились у штаба. Любо-дорого посмотреть на бравых парней. Подтянутые, начищенные. Ярко сверкают на весеннем севастопольском солнце ордена и медали. Попробуй сосчитай их!
      Торжественная тишина. В ней гулко звучит команда:
      - Смирно! Равнение налево!
      С трудом преодолеваю волнение. Выхожу вперед и отдаю рапорт командиру военно-морской базы капитану 1 ранга Андрею Михайловичу Филиппову.
      Подразделения батальона, чеканя шаг, проходят перед развернутым полотнищем знамени.
      Филиппов зачитывает Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о награждении батальона орденом Красного Знамени.
      - От имени Военного совета флота поздравляю вас с высокой правительственной наградой, - говорит капитан 1 ранга. - Выражаю уверенность в том, что в предстоящих боях батальон умножит свою славу.
      Он прикрепляет к знамени орден.
      Становлюсь на колено. Целую шелковое полотнище. Чувствую себя скованно. Волнуюсь необычайно. А грудь так и распирает от радости. Хочется схватить знамя, поднять его высоко над головой и ринуться впереди батальона в пекло самого жаркого боя. По лицам моряков догадываюсь, что все они разделяют мои чувства, что они готовы, не медля ни секунды, идти на новые схватки с врагом.
      Все происходит словно в тумане.
      Гремит дружное "ура". В нем звучит радость за свой 393-й отдельный Новороссийский Краснознаменный батальон морской пехоты.
      Да, с такими людьми можно смело идти в самые жаркие бои, сражаться до полной победы над черными силами гитлеровской нечисти.
       
      Гибель тральщика
      Далеко на западе гремела война. До нас ее отзвуки до- ходили вместе со сводками Совинформбюро. Разрушенный Севастополь жил относительно спокойно, если, конечно, так можно назвать будни города, в котором днем и ночью продолжалось своеобразное наступление на развалины. Люди разбирали завалы, ремонтировали дома, по мере сил и возможностей создавали нехитрый уют, который сродни фронтовому.
      Отголосками недавних боев время от времени раздавались глухие взрывы саперы обезвреживали оставленные гитлеровцами мины и фугасы. Водолазы очищали фарватер и бухты от многочисленных взрывных устройств акустического и магнитного действия.
      Наш батальон нес охрану побережья. Хоть сама война и далеко, но в водах Черного моря рыскали вражеские подводные лодки и другие корабли, базировавшиеся в Констанце, Варне и Бургасе.
      - Скучновато, нести гарнизонную службу, - признался мне младший лейтенант Николай Кириллов. - Хоть и люблю я всей душой Севастополь, сражался здесь еще во время обороны, да хочется скорее покончить с этой трижды проклятой войной.
      Не понять его было нельзя. Я сам тяготился длительным нахождением в глубоком тылу. Со дня на день ожидал приказа отправиться в новый десант. Только с приказом кто-то медлил, и мы продолжали скучную службу вдали от настоящих событий. Конечно, скука была понятием относительным. Моряки, улучив свободное время, спешили в город, помогали местным жителям и прибывшим со всех концов страны строителям восстанавливать свой любимый город. Работали до изнеможения. Но иначе не могли. Каждая пара рук в ту пору была нужна.
      Несли сторожевую службу, трудились на строительстве и ждали, ждали приказа.
      Он поступил 27 августа 1944 года. Радость охватила каждого бойца, каждого офицера.
      Слышались бодрые возгласы:
      - Вперед - на запад!
      - Даешь Берлин!
      На следующий день все подразделения батальона погрузились на корабли.
      Матросы пытались угадать маршрут следования. Одни предполагали, что нас прямым ходом доставят куда-либо на побережье, занятое врагом. Другие торопили события и хотели видеть в рядах войск, штурмующих Берлин, бойцов в форме морской пехоты и обязательно при развернутом знамени... Одним словом, догадкам не было конца.
      Прибытие в Одессу разочаровало всех.
      - Как бы не снова на гарнизонную службу, - горько усмехнулся Кирилл Дибров.
      - Не вешай носа! - ободрил я младшего лейтенанта. - Тебе, Герою Советского Союза, сентиментальничать не положено.
      Кирилл ничего не ответил.
      - Будем еще в бою, не горюй преждевременно.
      - Это точно? - оживился Дибров.
      - Раз говорю, значит, точно. И больше ни о чем не расспрашивай.
      - Есть не расспрашивать! - широко улыбнулся Кирилл и заспешил к своему взводу.
      Мы временно разместились в одесском парке имени Тараса Шевченко.
      Велась обычная в данных условиях политико-массовая работа. В партийную организацию батальона поступали десятки заявлений о приеме в партию Ленина. Обращало внимание, что содержание заявлений несколько изменилось. Если раньше морские пехотинцы писали лишь о том, что хотят бить врага, находясь в рядах партии, то теперь все чаще и чаще встречались ссылки на конкретные примеры, достойные подражания. Моряки хотели быть в бою похожими на лучших воинов-коммунистов. "Идя в бой, - говорилось в одном из заявлений, - хочу быть коммунистом и бить ненавистных гитлеровцев так, как подобает члену партии большевиков, как били их герои нашего батальона..." Приводились эпизоды боев, имена прославленных воинов. Это отлично! Значит, в батальоне появились свои традиции, ставшие непреложным законом воинского поведения, понимания своей роли и места в любой из предстоящих схваток с врагом.
      Команду о погрузке все встретили с небывалым энтузиазмом. Не спрашивали, куда? И бойцы, и командиры хотели лишь одного - скорее встретиться с врагом.
      Представитель штаба сообщил мне, что конечный пункт следования Констанца, довольно крупный румынский порт, недавно освобожденный советскими войсками. Там уже сосредоточено большое количество наших торпедных катеров, "морских охотников" и других быстроходных плавсредств, на которых подразделения морской пехоты должны ворваться в порты Варна и Бургас, взять на абордаж стоящие там немецкие корабли и развивать операцию по захвату портовых сооружений.
      - Люди вашего батальона наиболее опытны в делах такого рода, - заметил в конце представитель штаба. - Поэтому вам и поручается это задание.
      Он собрался было уходить, но помедлил и добавил:
      - Штабу рекомендуется разместиться не на флагманском корабле.
      - Почему?
      - Видите ли, вокруг рыщут вражеские подлодки... Во всяком случае не привлекать к себе внимания намного лучше.
      - Благодарю за совет.
      - Считайте его распоряжением.
      - Есть.
      Без спешки и суеты погрузились на корабли. Штаб батальона, разведывательный и саперный взводы, связисты и санитарная служба разместились на тральщике "Взрыв". Он шел в кильватерном строю третьим.
      Истосковавшиеся по настоящему делу люди собирались на верхней палубе, оживленно переговаривались.
      Вот послышался басистый перебор ладов. Баян разнес над морем знакомую всем мелодию песни о Цезаре Куникове.
      По одному, а потом дружно зазвенели молодые голоса:
      Море за кормою яростно ревет,
      Катера с десантом держат куре вперед.
      Ночью над Мысхако шел девятый вал
      Куников с отрядом берег штурмовал.
      И весь корабль подхватил бодрые слова припева:
      Вперед! Смелее, хлопцы!
      За мною, черноморцы!
      В атаку краснофлотцев
      Герой-майор, ведет.
      Орлы-новороссийцы,
      Народ вами гордится,
      И слава боевая десанта не умрет.
      Песня лилась, набирая, силу. Она повествовала о трудных боях, о самом дорогом и заветном.
      Перед жарким боем сам майор вручил
      Моряку Потере пулемет "максим".
      С ним геройски дрался в октябре наш флот,
      Из Ростова фрицев гнал тот пулемет.
      Снова припев - боевой, решительный. Он оборвался на высокой ноте, уступив место песенному повествованию об истории батальона:
      Мы давали клятву партии родной
      Биться беспощадно с черною ордой.
      И в огне жестоких, яростных атак
      Вел вперед матросов коммунист-моряк.
      Песня напоминала о незабываемом, звала на новые подвиги, наполняла молодые сердца мужеством и отвагой.
      Под Новороссийском жаркий бой идет.
      Куников отряд свой в этот бой ведет.
      Там в огне пылает Малая земля,
      Но остановиться нам, матрос, нельзя!
      Пели не только на тральщике "Взрыв". С палубы следовавшего впереди корабля морской ветерок доносил волнующие своей простотой и правдой слова:
      Вперед! Смелее, хлопцы! За мною, черноморцы!
      Наверное, в эти минуты каждый из нас вспоминал всегда спокойного, отзывчивого и очень храброго майора Куникова.
      Вспоминал бои за Станичку, схватки с немецко-фашистскими извергами на улицах Новороссийска. Керчь-Феодосия... Севастополь... Все прошло перед мысленным взором людей, не знающих страха, беспощадных к врагу.
      "Вот и дождались счастливого времени, - подумал я. - Можно считать, что самое страшное позади... Скоро, очень скоро наступит долгожданная победа".
      Переход много времени не занял. Рассвет 2 сентября застал нас на траверзе Констанцы в пятнадцати милях от берега. Отряд советских судов встретил румынский эсминец "Фердинанд", который в соответствии с инструкцией должен был сопровождать наши корабли в порт.
      Все казалось спокойным. Сигнальщики обменивались приветствиями, матросы махали друг другу руками и бескозырками. И вдруг произошло нечто неожиданное. Два сильнейших удара сотрясли тральщик. По палубе и корабельным надстройкам метнулось жаркое дыхание пламени. Все затряслось, закачалось, стало рушиться. От резкого толчка я потерял ориентировку. Стало невыносимо душно и жарко. Голова кружилась. На какое-то мгновение все провалилось, исчезло. Потом резкая боль пронзила тело. Эта боль почему-то казалась холодной. Да, да - холодной... Такое непонятное ощущение пришло как-то сразу. Я понял, что оказался в воде и медленно погружаюсь в пучину.
      Превозмогая туманящую сознание боль, сделал несколько отчаянных гребков руками. Тиски, сжимавшие голову, ослабли. Я вдохнул воздух и осмотрелся.
      В нескольких десятках метров от меня горел изувеченный тральщик. Линия пожара все приближалась к воде. Значит, судно тонуло. У его бортов и поодаль плавали дымящиеся обломки. Между ними виднелись головы людей. Одни сильными взмахами разгребали волны, стремясь быстрее отплыть от опасного места, другие беспомощно хватались за плавающие предметы. Видимо, среди этих людей было немало раненых и контуженых.
      Понимая, что вот-вот гибнущий тральщик совершенно уйдет под волны, и на месте его затопления неминуемо появится гибельная воронка гигантского водоворота, я рванулся в сторону и успел проплыть метров пятьдесят прежде, чем "Взрыв" окончательно погрузился на дно. С болью в сердце я видел, как в пенистой круговерти воды исчезают раненые товарищи. Уцелели лишь те, кто успел отдалиться от места катастрофы.
      Силы окончательно покидали меня. Попробовал пошевелить в воде ногами - не слушаются. Руки и лицо, по всей видимости, слишком сильно опалил огонь. Соленая морская вода, попадая на жженые раны, причиняла резкую боль.
      Неподалеку покачивались на волнах куски дерева, разные ящики, сброшенные взрывной волной с палубы тральщика. Попробовал доплыть до них - сил не хватило.
      Слева глухо рокотали фонтанные брызги. Это наши катера бросали глубинные бомбы, пытаясь поразить подводную лодку врага, которая торпедировала советский корабль.
      Пытаюсь сосредоточиться, оценить обстановку. Тут сказалась давняя привычка разведчика в любых условиях осмыслить создавшееся положение.
      По всей вероятности, подводная лодка намеревалась дать торпедный залп по флагману. Минный заградитель "Фердинанд", наверное, перекрыл его своим корпусом, и тогда немецкие подводники направили удар на второе по величине судно.
      Впоследствии стало известно, что в наведении подводной лодки на цель большую роль сыграла немецкая военная разведка. Что ж, надо отдать должное противнику. На протяжении всей войны мы имели дело не с наивными новичками, а с вполне подготовленным, сильным и хитрым врагом. И это требовало от нас бдительности, неуклонного повышения боевого мастерства, совершенствования приемов и методов борьбы с немецко-фашистскими захватчиками. Тем почетней и дороже достигнутая победа.
      Но в ту пору, еще не зная ничего определенного, я мог лишь теряться в догадках.
      Ко мне медленно подплывал раненый матрос. Почему-то запомнились только его глаза - голубые, полные ужаса. Он смотрел не на меня, а в сторону на воду за моими плечами. Что он там видит? Я обернулся. Вода была багровой от крови.
      - Товарищ командир, здорово задело? - осведомился матрос. - Крови-то сколько!
      - Может, не моя? - усомнился я. - Ног вот совсем не чувствую.
      - А меня в грудь бабахнуло, - сказал матрос, помогая мне ухватиться за переплет деревянного ящика. - Печет сильно.
      Подтянувшись, я поднял руки, чтобы хоть на минуту облегчить боль.
      Кисти моих рук почернели. Из многочисленных трещин в коже сочилась кровь. Матрос бледнел прямо на глазах.
      - Плохо тебе? - спросил я.
      - Хуже стало, - хрипло проговорил тот. - Грудь, грудь печет... Сил больше нет.
      Его ослабевшая рука сорвалась с ящика. Матрос скрылся под водой, но тотчас появился на поверхности. Я помог ему получше взяться за доску.
      - Держись.
      - Держусь...
      Вскоре он вновь выпустил доску и погрузился под воду. Я мог только ждать его появления на поверхности - нырнуть за ним не было сил. Однако матроса я так больше и не увидел.
      Осмотрелся вокруг. Поблизости ни души.
      Прибывшие из Констанцы катера вылавливали плавающих. В мою сторону никто даже не смотрел. Я очутился вдалеке от общей массы людей, покинувших гибнущий тральщик.
      Корабли нашего отряда под прикрытием "морских охотников" быстро уходили в направлении берега.
      Один из катеров описывал круги над местом гибели "Взрыва". С его бортов матросы вглядывались в плавающие обломки, видимо, пытались разглядеть, нет ли где среди них человека. Меня не замечали.
      Катер прошел еще раз-другой взад и вперед, развернулся и, кажется, намеревался уйти. Я не сводил с него глаз. Ведь с катером уходила последняя надежда на спасение. Крикнуть, позвать на помощь... Но где взять сил?
      На счастье, меня заметили. Обходя плавающие ящики и бочки, катер медленно приблизился. С борта мне подали длинный шест. Я ухватился за него окровавленными руками, но шест выскользнул. Я погрузился, хлебнул воды и почувствовал, что больше выплыть на поверхность уже не смогу.
      Сознание вернулось, когда меня поднимали на борт.
      До слуха доносились незнакомые и в то же время такие родные голоса:
      - Осторожнее!
      - Держи за поясной ремень.
      - За ноги удобней...
      - Где они, те ноги, не видишь, что ли?
      Никак не мог понять смысла слов. Наверное, говорили не обо мне... Лежал на палубе и радовался окончанию самой страшной из мук - неизвестности. Теперь я среди своих. Не погибну! Свои... Тот мальчишка в Севастополе тоже считал это слово самым главным в жизни. Теперь я понимал, почему он забыл свое имя, почему не мог ничего произнести, кроме этого короткого, но такого значимого слова.
      Слышу:
      - Слева по борту перископ!
      Раздаются какие-то команды. Частый топот ног. Гулко застрочили крупнокалиберные пулеметы. По содроганию корпуса и тяжелым ударам воды, поднимаемой взрывной волной, догадываюсь, что в ход пошли глубинные бомбы.
      Встреча с подводной лодкой врага меня больше не страшила. "Буду жить! Буду жить! - мысленно твердил я. - Кругом свои. Теперь ничего не страшно".
      Уже будучи в госпитале, я узнал много деталей трагической гибели тральщика. На его борту находилась и отважная разведчица Зина Романова. Когда корабль стал погружаться, матросы ринулись с его бортов в воду и поплыли подальше от опасного места. Зина же стояла на палубе и лишь смотрела на происходящее.
      Ей крикнули:
      - Зина, прыгай! Девушка не шелохнулась.
      - Да прыгай же ты!
      Она безнадежно махнула рукой.
      Только тут товарищи вспомнили, что бесстрашная разведчица, участница многих смелых операций в тылах гитлеровских войск совершенно не умела плавать.
      Михаил Фомин подбежал к Романовой и поднял ее на руки.
      - Ребята, держите! - выкрикнул он и бросил Зину за борт.
      Сильные руки удержали ее от погружения. Матросы окружили в воде девушку и, поддерживая ее, поплыли в сторону.
      До подхода катеров более выносливые моряки помогали товарищам, отыскивали слабых и раненых, подтягивали их к плавающим ящикам и обломкам корабельных надстроек. Дружба, взаимовыручка на этот раз спасли жизнь многим морским пехотинцам.
      Обо всем этом мне рассказали уже в госпитале.
      Врачи осмотрели мои раны. Левая нога была перебита в колене. Правая - в трех местах в ступне. Началась газовая гангрена. Серьезные опасения вызывали также сильные ожоги рук и лица.
      - С левой ногой придется расстаться, - покачал головой румынский полковник медицинской службы, помогавший советским врачам. Он превосходно говорил по-русски, и только форма свидетельствовала о принадлежности этого хирурга не к нашей армии.
      В приемном покое с нетерпением ждали результатов обследования мои боевые друзья Герои Советского Союза Кирилл Дибров и Николай Кириллов. Узнав о предстоящей ампутации, они всполошились.
      - Не представляю себе Николая Васильевича Старшинова без ноги, - все еще не верил в возможность ампутации Дибров. - Ему еще воевать надо.
      Дибров и Кириллов добились свидания со мной.
      - Ничего не попишешь, - мрачно констатировал я в ответ на их вопросительные взгляды. - Стану, ребята, инвалидом.
      - Не спешите с выводами, Николай Васильевич, - совсем не по-военному пытался успокоить меня лейтенант Кириллов. - С минуты на минуту прибудет наш флагманский хирург майор Сарафьян. Он уже вылетел в Констанцу на специальном самолете.
      Однако и майор медицинской службы ничего обнадеживающего сказать не мог. Передал привет от командующего Черноморским флотом Филиппа Сергеевича Октябрьского и члена Военного совета флота Ильи Ильича Азарова. Потом еще раз осмотрел раны и в категорической форме заявил:
      - Хотите вы того или нет, а одну ногу на войне придется оставить.
      - Как же без ноги?
      - Вы, дорогой мой, и посложнее испытания видели, - вставил только что прибывший в Констанцу начальник санитарного отдела Черноморского флота генерал-майор медслужбы Квасенко. - Как бы там ни было, а к операции надо готовиться. С газовой гангреной не шутят.
      Всю ночь я не мог уснуть. Несколько раз к постели подходил неотлучно дежуривший в палате матрос Павел Потеря.
      - Не спите? - спрашивал он.
      - Нет.
      - Надо спать.
      - Постараюсь.
      Утром я ответил врачам:
      - К операции готов.
      Лежа на операционном столе, я вспоминал своих боевых друзей, погибших при торпедировании тральщика "Взрыв". Замечательные были люди, превосходные воины! Это заместитель командира батальона по политической части капитан Ершов, парторг старший лейтенант Тетеревенке, начальник финансовой части старший лейтенант Шаров, помощник начальника штаба лейтенант Морозов и многие, многие очень хорошие люди, которые все делали для победы, но теперь не смогут увидеть ее торжество.