Я лежал на полу в моей комнате в мотеле, возле ножек кровати. Я вспомнил Бена, его сосредоточенное, ничего не выражающее лицо, его кулаки, молотящие по моему животу, левой, правой, левой, правой, и то, как он проворно отклонялся, чтобы моя рвота не попала на него. После этого он измолотил кулаками мне лицо. Работал размеренно, чтобы я как можно дольше не терял сознание. А когда он решил, что мне пора потерять сознание, он стал бить меня, не жалея сил, и в поле моего зрения, красном от крови, его кулаки становились все больше и больше, превратившись в товарный вагон, который проехал по мне и раздавил меня, так что от меня ничего не осталось.
      Потом грубая ткань мокрой тряпки коснулась моего лица. И в поле зрения снова попала тряпка, которую держал в руке старик. Это было белое полотенце, на котором кое-где виднелись красно-коричневые пятна.
      - Я постараюсь не делать вам больно, - сказал он, и полотенце снова коснулось моего лица. Сильно щипало, как и раньше, но я сдержался и не отвернул голову.
      Через некоторое время он вышел, чтобы прополоскать полотенце, и я тихо лежал не дыша, потому что, когда я вздыхал слишком глубоко, узел в животе оживал и начинал сильно скоблить меня изнутри. Он вернулся, немного потер мне лицо полотенцем, а затем сказал:
      - Вы сможете подняться и лечь в постель?
      - Не знаю. - Глотка у меня болела тоже, как будто я невероятно долго дышал ртом, поэтому мне удалось выдавить из себя только хриплый шепот.
      - Я помогу вам, - сказал он и обошел вокруг меня, чтобы взять меня под мышки. Он оказался намного сильнее, чем я мог предположить. Принять сидячее положение мне было сложно из-за пенькового узла, но после того, как я сел, стало легче. Он не пытался поставить меня на ноги; я подполз на коленях к краю кровати, а он, поддерживая меня под мышки и потихоньку подтягивая, поднял и закатил меня на кровать. Наконец я перекатился на спину, задыхаясь и заливаясь солеными слезами из-за болей в животе, а он стоял и одобрительно кивал.
      - Очень хорошо. Думаю, это молодчики Флейша так вас отделали.
      - Полиция, - прохрипел я, - Бен, Джерри и еще один. Он покачал головой.
      - Не имею дело с полицией, - сказал он. - Мне на нее плевать. У меня брат когда-то служил в полиции. Его убили бутлеггеры из Канады. А теперь там совсем другие люди, другая разновидность людей. Где болит?
      - Живот.
      - Извини мою навязчивость. - Старик улыбнулся, произнося неприятное слово, и принялся расстегивать мне рубашку и "молнию" на брюках, чтобы добраться до живота. Его полные губы сжались, и он покачал головой. - Все в синяках, сказал он. Он дотрагивался до меня, и я сжимался от мучительной боли. - Болит, - констатировал он. Он сильнее сжал губы и начал их покусывать, глядя на меня. - Думаю, будет лучше, если мы найдем врача, - решил он наконец. Он огляделся вокруг:
      - Нет телефона? Нет. Ладно, никуда не уходите. - Он кивнул мне, улыбнулся своей ободряющей улыбкой и исчез из поля моего зрения. Я слышал, как открылась и закрылась дверь, потом я закрыл глаза и решил, что снова потеряю сознание. Я слишком долго боролся, чтобы не заснуть.
      Руки, прощупывающие мой живот горящими сигаретами, снова вернули мне сознание. Я открыл рот и закричал, издав очень высокий и громкий звук, на который я не считал себя способным, и тогда рука с запахом, вкусом и фактурой кожи зажала мне рот. Я посмотрел поверх нее выпученными глазами и снова увидел того же старика, пытающегося заставить меня замолчать.
      - Мы не хотим привлекать внимание посторонних, мистер, - сказал он. - Вам надо просто потерпеть.
      Я терпел. Передо мной сновала туда-сюда маленькая лысая голова в очках в металлической оправе. В то время как в моем животе перемещались огонь и лед, старик продолжал зажимать мне рукой рот, просто из осторожности, и запах и вкус кожи наполнили все мои органы чувств.
      Через некоторое время лысая голова поднялась и сказала старику:
      - Не поверишь, но ничего не сломано.
      - Некоторые из них большие специалисты, - сказал старик. - Я помню, мой брат рассказывал мне об этом. Бутлеггеры часто обрабатывали друг друга, но никогда не оставляли следов.
      - Ну, эти-то оставили множество следов, должен тебе сказать. - Он взглянул на меня ясными маленькими глазами и сказал:
      - Я обклею пластырем вам живот, так легче будет двигаться. Наложу повязку на лицо. Конечно, вы не будете выглядеть как новенький, но вполне сойдет.
      Он сделал, как сказал. Заклеивая меня пластырем, ему пришлось меня немного поворочать, и несколько раз я почти терял сознание, но все же не потерял. Хотя лучше было бы потерять. Затем он слегка отер кое-где мне лицо мокрым тампоном, перебинтовал меня и с удовлетворением закивал, глядя на результаты своей работы. Они со стариком отошли к дверям и зашептались, а после этого врач ушел, а старик вернулся к моей кровати, волоча за собой кресло.
      - Вы должны мне шесть баксов, - сказал он. Я потянулся за бумажником.
      - У меня как раз есть...
      - О, сейчас не надо. - Он отвел мою руку. - Мы должны обсудить другие вопросы. Заплатите мне завтра.
      - Хорошо. - Я все еще говорил шепотом, все еще хрипел, но было уже не так больно, как прежде. Мой рот уже не был так сух, и теперь больно было только глотать.
      - Меня зовут Джефферс, - сказал он. - Гар Джефферс. Я полагаю, ваша фамилия Стендиш. Я кивнул.
      - В этом куске газеты, - сказал он, - они написали, где вы остановились. Я рискнул, и оказалось, что хотя бы это в их статье правда, и вот я пришел, чтобы поговорить с вами. Дверь была приотворена, и я увидел, что вы лежите на полу. Вот как все это было.
      Я снова кивнул. Это было легче, чем пытаться говорить.
      - А теперь я хочу поговорить с вами о Чаке, - продолжал он. - Они убили его, а он был один из лучших молодых рабочих во всем мире. Чак Гамильтон был моим лучшим другом, и я горжусь, что работал с ним рядом. И я знаю, и вы знаете, что они не собираются ничего делать тому, кто убил Чака. Но пусть я сгорю в адском огне, если буду сидеть сложа руки и помалкивать. Вы понимаете, о чем я говорю?
      Еще кивок.
      - Это хорошо. Ладно, я знаю, что вас это никак не касается, вы никогда не знали Чака и ничего о нем не слышали. Это мое дело, и я этим займусь. Но я не знаю, с какого конца за него взяться. Поэтому-то и пришел к вам, чтобы попросить о помощи.
      - Это важно, - прошептал я. Я пошевелил рукой в воздухе. - Никому нет дела. Это несправедливо, что никому нет дела.
      Он благодарно улыбнулся.
      - Я надеялся, что вы именно такой, - сказал он, - но в мире таких осталось совсем мало. Теперь все рассуждают как бутлеггеры, и я подумал, что если кто-то не боится пойти против всех, как вы с мистером Килли, то вы наверняка хорошие люди.
      - Я не в состоянии помочь, - сказал я, смущенный его словами. - Я и себе-то не могу помочь.
      - Насколько я понимаю, вы молодой и умный, - сказал он. - И может быть, в этом залог успеха. А я знаю людей и кое-что о том, что здесь происходит, и, возможно, в этом тоже залог успеха. Может быть, мы сумеем объединиться и наподдать им.
      Мы можем объединиться, и Бен сможет наподдать нам обоим одной левой, но я чувствовал необъяснимое удовольствие при мысли, что встану на сторону Гара Джефферса. Он обладал таким простым, ясным и разумным взглядом на вещи! Я засмущался еще сильнее, но почувствовал, что в присутствии этого старика смущение быстро развеется.
      - Послушайте, вы помните письмо, которое мы все подписали и послали вам?
      - Помню. Но я думаю, они его забрали, потому что оно исчезло из портфеля Уолтера...
      - Из того, что лежит вон там? Подождите. - Он взял портфель и заглянул внутрь.
      - Да, оно исчезло.
      - Значит, им известны ваши фамилии. Он моргнул, и его огромный рот растянулся в лукавой улыбке.
      - Через три недели я ухожу на пенсию, - сказал он. - Что, вы думаете, они могут со мной сделать?
      - Посмотрите, что они сделали со мной.
      - Вы посторонний в городе, у вас нет ни родственников, ни друзей, которые могли бы вас защитить.
      - А как тогда объяснить убийство мистера Гамильтона?
      - Да. - Он снова сел рядом со мной. - Вы правы. Ладно, я прожил уже почти шестьдесят пять лет. Это очень много.
      - Да.
      - Ну хорошо. Они забрали письмо. Завтра утром я должен всем сказать об этом, но сегодня позвольте мне сказать вам, что известно мне. Помните, в том письме, которое вы сюда прислали, вы просили прислать вырезки из газет или написать об известных нам случаях. Так вот, нет никаких вырезок из газет и не может быть, и теперь, я полагаю, вам понятно почему.
      Я молча кивнул.
      - Значит, Чак думал, что, может, ему удастся собрать для вас факты. И вчера на работе он сказал, что вроде нашел кое-что. Знаете, как это делается. Он подмигнул мне, улыбнулся слегка и сказал, что у него есть новости и он выложит их, когда приедут парни из профсоюза. Я просил его пока помалкивать, чтобы не нарваться на неприятности, и он обещал.
      Я подумал немного и пришел к выводу, что действовать надо предельно осторожно. И я попытался объяснить это Джефферсу.
      - Я видел мистера Флейша, - прошептал я. - Он мне не понравился, он скользкий и вкрадчивый, и у него нет совести. Но я не могу себе представить, что он убивает Гамильтона или приказывает его убить. У него имеется обширное досье, в котором собраны газетные публикации, порочащие наш профсоюз. Он готов к публичной схватке, у него полные пригоршни грязи. Думаю, он не был бы настроен столь воинственно, если бы опасался, что и против него есть компромат.
      - Может, Чак что-нибудь и раскопал, только Флейша этим не запугать.
      - Ну, не стоит впадать в крайность. Он человек осторожный. Он не станет убивать кого-то, чтобы только удержаться на своем посту. Гамильтон, должно быть, раскопал что-то такое, за что Флейш мог угодить в тюрьму.
      - Меня бы это совсем не удивило, - ответил он.
      - Но он ведет себя как человек, который ничего не боится. - Я несколько раз покачал головой, злясь на себя за неопытность в таких делах. - Не знаю, не знаю, может быть, я не прав, но я не вижу во всем этом никакого смысла.
      - Ладно, плюньте на это, мистер Стендиш, - сказал он и чуть заметно тронул ладонью мою руку. - Сейчас ни о чем не беспокойтесь и отдохните.
      Я вдруг заметил, что он опять перешел на официальный тон. Он старше меня на сорок лет, и он назвал меня "мистер Стендиш". Я почувствовал себя аферистом, выдающим себя за детектива.
      - Я просто не знаю, - прошептал я. - Просто не знаю.
      - А теперь просто расслабьтесь и не приподнимайтесь и послушайте, что я вам скажу. Я раздумывал над тем, что случилось и что можно с этим сделать, и вот к какому выводу я пришел: Чак что-то узнал, что-то нашел. Я в этом совершенно уверен. А теперь послушайте, какой в этом есть смысл. Если он нашел что-то, это означает, что было что-то, что можно было найти. А если он это нашел, то и мы можем это найти. А как только мы это найдем, то станет ясно, кто убил Чака. Теперь вы усматриваете в этом какой-нибудь смысл?
      - Думаю, да.
      - Вы устали, - сказал он. - Почему бы мне завтра не прийти сюда утром, мы смогли...
      - Нет, пожалуйста, простите меня. - Я закрыл глаза и покачал головой. - Вы правы, нам следует это обдумать. Их больше, и они лучше подготовлены, чем мы, - у нас, вероятно, очень мало времени.
      - Вы, безусловно, правы, - сказал он. - Итак, что, по вашему мнению, нам прежде всего надо сделать?
      - Если бы только у меня не путались мысли. - Я прикрыл глаза правой рукой и пытался заставить мой мозг работать. Я помнил все труды Гегеля, но почему же, черт подери, я не мог найти конструктивное решение? Через минуту я прошептал:
      - Есть еще одно дело, которое нам надо обсудить. Помимо того, что нужно кое-что выяснить и что это вполне осуществимая задача, нам также известно, что убийца знал о тайне, в которую удалось проникнуть Гамильтону. Правильно?
      - Абсолютно, - подтвердил он.
      - Хорошо. Как убийца мог проведать об этом? Одно из двух: сам засветился, доверившись не тому человеку, или что-нибудь вроде этого, либо один из тех, с кем он разговаривал в тот день, сообщил об этом убийце.
      - Не представляю, как это могло произойти, - сказал он. - Насколько мне известно, он ни с кем не говорил, кроме меня, и я предупредил его, чтобы он помалкивал.
      - Вы совершенно уверены, что он больше ни с кем не говорил? Может быть, до того, как он поговорил с вами?
      Он нахмурился, еще больше наморщил лоб.
      - Я не могу быть в этом уверен, - признался он. - Но даже если он это сделал, то это мог быть кто-нибудь из тех парней, которые подписались под письмом, и никто среди них не мог оказаться предателем.
      - Может быть, один из них проговорился кому-нибудь еще?
      - Нет, сэр, мистер Стендиш, жизнью ручаюсь, они этого не могли сделать.
      - Ладно. Вы их знаете, вам судить, мистер Джефферс. Я их не знаю.
      - Ox, ладно, оставьте эту чепуху с мистером Джефферсом, зовите меня просто Гаром, если не хотите, чтобы я все время вздрагивал.
      Я посмотрел на его улыбающуюся некрасивую физиономию и смущенно замигал. Он два раза назвал меня мистером Стендишем, это мне следовало сказать "зовите меня просто по имени", но вежливость, этикет не были моими сильными сторонами. Опомнившись от смущения, я сказал:
      - Тогда вы должны звать меня Полом.
      - Я так и буду, Пол, - сказал он, дружески мне улыбаясь. - И простите меня, что я нарушил ход ваших мыслей.
      - Какой уж там ход, просто топтание на месте. Но что я хотел бы сказать: вы ведь знаете тех других рабочих, а я не знаю, поэтому я полностью с вами согласен, по крайней мере пока. Это означает, что мы должны сосредоточиться на другой возможности, на том, что Гамильтон засветился, когда выслеживал их. Есть ли у вас какие-нибудь соображения насчет того, где он за ними шпионил, с кем разговаривал и какие производил розыски?
      Он медленно покачал головой, глядя сквозь меня на дальнюю стенку.
      - Нет, сэр, у меня их нет. Я ведь до вчерашнего дня и не знал, что он до чего-то докопался.
      - Тогда нам придется действовать вслепую. Попытаться представить себе, о чем мог думать Гамильтон, куда мог пойти и с кем бы мог захотеть побеседовать.
      - Хорошо, сэр, - сказал он. - И в этом мне нужна помощь. Я даже не знаю, с чего начать строить предположения.
      - Если бы я работал в вашей компании, - прошептал я, - и стал бы собирать компромат о ней, чтобы передать их федеральному профсоюзу, куда бы я пошел? Я подумал немного, глядя в потолок, а затем сказал:
      - Я знаю два места, где бы я стал их искать. Во-первых, в профсоюзе компании. Во-вторых, в бухгалтерии.
      - Да, сэр, вы абсолютно правы! - Он хлопнул меня по руке и широко улыбнулся. - Посмотреть, не совершаются ли в профсоюзе компании какие-нибудь незаконные дела, а затем проверить, нет ли каких-нибудь махинаций с деньгами компании. Да, сэр! - Он подался корпусом вперед, его старческие глаза сияли. И я скажу вам, мистер, и я скажу вам, Пол, я могу вам немного помочь. Моя внучка работает в бухгалтерии. Что вы об этом думаете?
      - Я думаю, что это замечательно.
      - О, как вы правы! Дайте мне подумать об этом и потолковать кое с кем и посмотреть, можно ли поговорить с кем-нибудь из нашего профсоюза. Как вы считаете?
      - Но вполне возможно, что мы ничего не найдем в этих двух местах, предостерег я его. - Тогда стоит поискать где-нибудь в транспортном отделе, или в отделе закупки сырья, или как он там у вас называется. Или же в администрации, да и в любом другом месте. Я бы направился прежде всего именно в те два места и поэтому предположил, что Гамильтон поступил точно так же.
      - Да. Конечно, именно туда, в этом есть здравый смысл. - Он проворно и энергично вскочил на ноги. - А теперь, Пол, я скажу, что следует делать вам, сказал он. - Прежде всего, как следует выспаться и отдохнуть, а завтра утром пойдем ко мне и вы сможете поговорить с моей внучкой. Последние девять лет, с тех пор как ее родители погибли в автокатастрофе, она живет со мной.
      - Не думаю, что у нас есть время... - начал я, поднимаясь в постели.
      - Я знаю, что вы хотите сказать, - перебил он меня, - но человеку необходим отдых. Работа клеится, только если хорошо выспаться. Так что вы хорошенько поспите, а я приду к вам в...
      Дверь широко распахнулась, и мы увидели стоящую на пороге Сондру Флейш.
      Глава 13
      - Не подумайте, что я пришла по собственному желанию, - заявила она. Она была настроена угрюмо, но было в ней что-то еще. Это - холодная, горькая, злобная, горестная решимость древнегреческой царицы, решившей убить своих родных. Она сверкнула глазами в сторону Гара и спросила:
      - Кто это, черт подери?
      Встревоженный Гар с виноватым видом направился к двери со словами:
      - Думаю, мне лучше...
      Я поднял руку, шепотом попросив его остаться:
      - Не уходите.
      - Не волнуйся, - сказала она мне ледяным от презрения голосом. - Я пришла не для того, чтобы тебя бить.
      - Увидимся утром, Пол, - сказал Гар.
      - Скажите ей, чтобы она убиралась.
      - Мне никто не может приказывать. - Она опустилась с размаху в кресло. - Я могу подождать, - произнесла она.
      Гар удивленно переводил взгляд с меня на нее. Я думаю, вначале он решил, что она моя подружка или что-то в этом духе, но теперь он в этом не был уверен.
      - Вы хотите, чтобы я остался. Пол? Она была оскорблена и зла. Но если она не хотела сюда приходить, то зачем все-таки пришла?
      - Нет, - сказал я. - Все в порядке. Ее оружие в борьбе - одно из местных перьев, а это не так страшно, как меч.
      Гар продолжал смотреть с удивлением, поэтому я добавил:
      - Это Сондра Флейш. Это она написала статью в газету.
      - Ох...
      - Все в порядке, - прошептал я. - Увидимся утром.
      - Отлично. - Он снова с опаской посмотрел на Сондру, а затем ушел.
      Лежа на спине, я чувствовал, что нахожусь в невыгодной позиции, поэтому заставил себя подтянуться и занять полусидячее положение, опираясь на подушку и спинку кровати. Это причинило боль моему желудку, но не очень сильную, и я почувствовал себя в психологически лучшем состоянии.
      - Ну хорошо, - прошептал я. - Чего ты хочешь? Она сморщилась.
      - Оставь это, - сказала она.
      - Что "это"?
      - Этот идиотский шепот. И все эти гримасы и вздохи, когда ты устраивался поудобнее.
      - Виноват, - ответил я ей, - но я вынужден говорить шепотом. У меня пропал голос. И мой живот весь заклеен пластырем; когда я шевелюсь, мне больно. Извини, если это действует тебе на нервы, но ведь я тебя сюда не приглашал.
      - Кто заклеил тебе живот? Этот старый идиот?
      - Врач.
      На ее лице мелькнула тень сомнения.
      - Они действительно тебя так сильно избили?
      - Сильно.
      Она покраснела и приподнялась с кресла, но затем снова села.
      - На самом деле я их не осуждаю, - сказала она. - Если кто и напрашивается, чтобы его побили, так это ты. Я закрыл глаза.
      - Почему ты не уходишь?
      - Я пришла сюда по просьбе отца, - сказала она. - Он прислал тебе послание.
      Я не открывал глаз. Я ненавидел этих людей, всех до одного. Даже Чарлза Гамильтона, из-за письма которого я очутился здесь, ведь он оказался дешевым донжуаном, если судить по словам его жены и капитана Уиллика. А миссис Гамильтон оказалась слабоумной напуганной дурой. Капитан Уиллик и его молодчики, Леонард Флейш со своей дочкой - что за подлая коллекция обманщиков! Мне от Сондры Флейш нужно было только одно - чтобы она ушла. Я не открывал глаз и ждал, когда она уйдет.
      Но она не ушла. А напротив, заговорила:
      - Мой отец хочет, чтобы ты знал, что он не приказывал тебя бить и не потворствовал этому. Через некоторое время после твоего ухода позвонил Джерри Моска, он искал тебя, и мы сказали, что ты у нас был. Он взял тех двух с собой и поехал к тебе по собственной инициативе. Он не выполнял ничьих приказов. Мой отец очень рассердился, и капитан Уиллик тоже.
      - И было бы хорошо, чтобы я обо всем забыл к тому времени, когда снова вернусь в колледж. Не так ли?
      - Мне все равно, - сказала она. - Я же сказала, что меня послал отец. И я хочу тебе сказать еще кое-что. Вчера, когда вас арестовывали, в "линкольне" был не отец, а я. Мне хотелось посмотреть, как выглядят крепкие парни из профсоюза. Ты не показался мне таким уж крепким.
      При этих словах я открыл глаза и посмотрел на нее. Она старалась изображать презрение, но ей это не удавалось. Наверное, впервые в жизни она испытала потрясение.
      - Я не крепкий парень и никогда этого не утверждал.
      - Почему ты не убрался отсюда? - спросила она, как будто ей было важно это знать. - Почему бы тебе не упаковать вещи и не уехать? Здесь ты только нарываешься на неприятности.
      - Из того, что ты написала в газете, следует, что я как раз не должен пытаться уехать из города. Она нетерпеливо тряхнула головой:
      - Это не имеет значения. Если ты хочешь, то можешь ехать. Я полагаю, капитан Уиллик стыдится того, что с тобой произошло. Я знаю, что мой отец тоже.
      - А ты?
      - Я не знаю, - сказала она, по-видимому впервые покривив душой. - Ты только и знаешь, что злить меня, по не думаю, что ты и правда такой вредный. Наверное, у тебя просто не выдерживаю г нервы - Разумеется.
      - Почему тогда ты не уезжаешь? Так было бы лучше для тебя, Пол.
      - А как насчет Уолтера?
      - Кого? А, этого, другого.
      - Да, другого.
      - Как насчет него? Он может сам о себе позаботиться.
      - Он мой друг.
      Она покачала головой:
      - Ты находишь себе странных друзей.
      - Не тебе об этом судить.
      - Хорошо, Стендиш, - сказала она, снова ощетинившись. - Давай кое-что выясним. Дело в том, что я должна делать свою работу. Что, если бы я пришла к тебе и сказала: "Послушай, братишка, я член лояльной оппозиции, и я хочу написать о тебе порочащую статью. Дай мне что-нибудь, что бы я смогла процитировать, ладно?" Что было бы, если бы я сказала тебе что-нибудь в этом духе?
      - Зачем тебе вообще писать порочащие статьи?
      - Это моя работа.
      - Хорошенькая работа!
      - Говори, говори. А как насчет людей, с которыми ты работаешь?
      - Не верь всему, что прочитал твой отец. Она начала что-то говорить, потом передумала и сказала:
      - Тебе и в самом деле кажется, что ты безупречен?
      - Это преувеличение. Но я не вижу себя пишущим порочащие статейки, если ты это имеешь в виду.
      - Ты бы прекрасно опорочил моего отца вместе с его служащим, не так ли?
      - Только правдой.
      - Тебе бы не удалось много сказать, не так ли?
      - Что это должно означать?
      - Это должно означать, что ты вообразил себя поборником правды, сэр Галахад.
      - Ты ничего не поняла. Мы сюда приехали не для того, чтобы объявлять войну. Мы получили письмо. Некоторые рабочие хотят организовать здесь местное отделение профсоюза АСИТПКР, и мы приехали, чтобы изучить положение на месте. Если большинство пожелает открыть местное отделение, прекрасно. Но если большинство предпочтет оставаться в профсоюзе компании, это тоже прекрасно.
      - А большинство всегда право.
      - Разве это не так?
      - Ты просто дебил! - Она вскочила с места. - Почему я о тебе беспокоюсь? Я сказала то, что просил передать тебе мой отец, вот и все. Он не приказывал тебя избивать и не желал этого. И если у тебя осталось хоть немного здравого смысла, ты уберешься отсюда. Но он отсутствует у тебя, не так ли? Дебил, добавила она сердито.
      Подошла к двери и открыла ее, затем оглянулась на меня:
      - Говори что хочешь доктору Ридмену, - сказала она. - Для меня это не имеет значения. Если я и пытаюсь тебе помочь, то не потому, что испугалась того, что ты можешь обо мне наговорить.
      - Тогда почему же?
      - Потому что ты дебил, вот почему. Потому что всем жаль молокососов. - И она со злостью захлопнула за собой дверь.
      Как только она ушла, я снова попытался принять более удобную для моего живота позу. Даже говоря шепотом, я перенапряг горло и теперь испытывал нестерпимую боль. Я осторожно дышал носом и смотрел в потолок, пытаясь понять, зачем она в действительности приходила. Она сказала, что ее послал отец. Так ли это? Поразмыслив, я пришел к выводу, что так оно и есть: поначалу она была угрюмой и недовольной, и я поверил в то, что она пришла не по своему желанию.
      Но позже? Совет, раздражение и это ее сожаление по поводу того, что я дебил и молокосос. Хорошенький портретец, хотелось бы верить, что он не особенно правдив.
      Хотя у меня все болело и я не спал уже много ночей, а в последний раз ложем мне служила металлическая сетка, я внезапно осознал, что у меня бессонница. Нет, бессонница - это слишком слабо сказано. Я ощущал себя как лошадь, тревожно переступающая с ноги на ногу в стойле, когда снаружи бушует буря. Мне хотелось подняться, встать на ноги и оказаться снаружи, на свежем воздухе, и бежать.
      В конце концов я не смог больше терпеть. Я скатился с кровати, морщась при каждой судороге в животе, и заковылял, пошатываясь, как пьяный или паралитик, к двери. Я сначала зачем-то выключил свет, а затем открыл дверь. У меня не было причин для такой осторожности, я не боялся, что мой силуэт будет четко вырисовываться на фоне дверного проема, я просто не хотел портить ночь, царящую снаружи, избытком желтого света.
      Снаружи все представлялось четким и ясным и почему-то было легче передвигаться, хотя я так и не смог полностью выпрямить спину. Было прохладно, черное небо усыпано мириадами звезд, а тишина казалась еще глубже из-за голосов, доносившихся из кустов позади мотеля. Все вокруг было залито бледным лунным светом. Либо мои чувства обострились, либо в воздухе разлилось таинственное излучение. Когда я вышел из тени здания на залитую луной дорожку, тихое поскрипывание гравия у меня под ногами показалось чистейшим звуком, который мне когда-либо доводилось слышать. Я вышел на шоссе, у дорожного знака, указывающего на поворот к мотелю, и стоял там, глядя на бледный цемент шоссе.
      Мимо проехала машина, направлявшаяся в город. Я отступил к дорожному знаку и ждал, пока огни автомобиля исчезнут за поворотом. А потом побрел вдоль грязной обочины прочь от Уиттберга.
      Я все шел и шел, и только всего две машины обогнали меня. Все остальное время дорога принадлежала одному мне. Слева от себя я увидел купы деревьев, и мне захотелось вдруг побежать, но мой живот решительно воспротивился этому. И я опять просто шел, сосредоточившись только на своих ощущениях, вдыхая запахи ночи.
      Через некоторое время я вынужден был остановиться из-за дрожи в ногах. И только тогда я вспомнил об Уолтере и осознал, что со мной происходит. Оказывается, я пытался убежать прочь. Но даже самому себе я не хотел в этом признаться; я отвлекал себя впечатлениями от своих ощущений.
      В этом месте на обочине дороги были белые бетонные столбики. Я сел на один из них и закурил сигарету, первую после того, как я покинул мотель. А точнее, первую после того, как Бен избил меня. Я сделал одну затяжку и бросил сигарету.
      Ты трус. Пол. Да, ты молокосос и к тому же дебил, но не это главное. Главное, Пол, в том, что ты трус. Ты пытаешься убежать от Уолтера Килли. Ты желаешь убежать от ответственности и не пытаешься хотя бы отплатить за причиненные тебе унижения. Ты пытаешься бежать прочь от жизни, которая оказалась сложнее, чем она тебе представлялась. Ты трус, Пол.
      Поняв это, я также осознал, что обречен выдержать все до конца. Да, я трус, и к тому же редкостный, потому что не способен даже бежать прочь. Но моя трусость перед грубостью Бена и Джерри, лицемерием капитана Уиллика, властью Леонарда Флейша и вкрадчивой аморальностью Сондры Флейш не шла ни в какое сравнение с отвращением, которое я испытывал к себе. Я осознал, что больше всего на свете боялся поколебать свое собственное мнение о себе. Поэтому я встал и пошел обратно.
      Обратный путь показался намного длиннее. В конце концов в темноте показались огни мотеля и его приземистый силуэт, похожий на длинный индейский глиняный барак. Я вошел в свой номер, не зажигая света. Медленно разделся, потому что боли стали мучительнее, чем прежде, и заполз в постель. Мимо по шоссе промчалась машина. Свет ее фар скользнул по моим окнам и исчез.
      Было совсем тихо, если не считать шум изредка проезжающих по шоссе автомобилей да чуть слышное жужжание насекомого. Горло жгло от сильной боли, а белые пластыри сильно сжимали живот. Я закрыл глаза, и вскоре сон сморил меня.
      Глава 14
      Проснулся я от резкого стука в дверь. Я открыл глаза и вгляделся в кромешную тьму. Стук прекратился, и задергалась ручка двери, потом снова послышался стук.
      Меня охватил страх. В обычной обстановке я просто разозлился бы, но после того, как меня избили, я не на шутку испугался. Я съежился на кровати, подумав о том, что стены здесь очень тонкие и не могут служить надежной защитой.
      И тут я услышал:
      - Проснитесь же, эй вы!
      - Кто там? - спросил я, но, как оказалось, всего лишь мысленно.
      Тот же голос пробормотал уже тише:
      - Черт его подери! - В нем слышалось раздражение, но не угроза. Ручка двери бешено задергалась.
      Я осторожно поднялся с кровати, стараясь двигаться бесшумно, надел очки и поплелся к двери. Ручка перестала дергаться, и воцарилась тревожная тишина. Я приложил ухо к филенке и услышал за дверью тихое бормотание.
      - Кто там? - с большим усилием я выдавил из себя свой хриплый шепот и закашлялся.
      - Наконец-то, - послышалось в ответ. - Это Флетчер. Откройте.
      - Одну минуту! - Я совершенно забыл о Флетчере. Нащупав выключатель сбоку от двери, я зажег свет и открыл дверь. В последний момент я сообразил, что стою в одних трусах и майке. Но Флетчер уже входил в комнату.
      Он был среднего роста, лет пятидесяти, коренастый, круглолицый. В добротной одежде, он выглядел весьма преуспевающим бизнесменом. Он прошел в комнату, огляделся и спросил:
      - Килли еще не отпустили?
      - Нет, сэр.
      - Вы об этом мне ничего не сказали, - проговорил он, кивком указав на мое лицо. Я потрогал бинты на щеке.
      - Это случилось уже после.