В три часа должен был начаться штурм, который, по мнению штабных, наконец, покончит с Плевной, оказавшейся вдруг каким-то бельмом в глазу.
      На батарее, где Венецкий забрался на бруствер и оглядывал в бинокль окрестности, готовились к новой бомбардировке, и там шла оживленная работа. Солдаты прочищали орудия, подвозили снаряды, перекидывались словами и отбегали в сторонку покурить.
      Офицеры собрались около батарейного командира и лениво обменивались фразами. Результаты первой бомбардировки, очевидно, никого не удовлетворили.
      - А, кажется, стреляли ведь не дурно? - заметил батарейный командир, словно бы желая отделаться от недоумения, ясно сказывавшегося на его лице. - Алексей Алексеевич, - крикнул он Венецкому.
      Венецкий подошел к группе. Он был серьезен и задумчив.
      - Вы смотрели за выстрелами... Как они?
      Молодой офицер заметил тихим голосом, что большею частью снаряды только взрывали землю впереди неприятельских батарей и едва ли принесли им какой-нибудь чувствительный вред.
      Полковник сердито крякнул.
      - Ну, уж вы, Алексей Алексеевич, кажется, чересчур мрачно смотрите...
      Он сам отлично видел, как ложились снаряды, но ему хотелось, чтобы кто-нибудь сообщил более утешительные известия.
      - Конечно, наша позиция выбрана не совсем удачно, но что прикажете делать с ними!
      И он махнул рукой по направлению к черневшей сзади деревушке.
      - Он сверху бьет, а мы должны снизу его донимать... Поневоле попусту приходится тратить снаряды!.. - сердито проговорил полковник. - Однако, господа, пойдемте-ка чай пить... Ишь, что за гнусная погода!..
      Офицеры пошли с батареи.
      В это время к ним подскакал красивый молодой адъютант, сопровождаемый казаком. Он ловко соскочил с лошади и, бросив поводья казаку, приблизился к батарейному командиру, приложил руку к козырьку и, слегка наклоняя голову, проговорил с некоторой аффектацией:
      - Генерал прислал спросить, как у вас стреляли, полковник?
      Полковник взглянул на адъютанта. Это был молодой красивый офицер; его свежий костюм и белые рукава рубашки резали своим контрастом с потертым костюмом полковника. Видно было по свежему, румяному, веселому лицу, что адъютант хорошо выспался, хорошо вымылся и с горделивым сознанием человека, чувствующего близость к начальству, поглядывал через пенсне на полковника.
      - Конечно, артиллеристы были молодцами, полковник?..
      Полковника начинал сердить и этот тон, и этот свежий костюм, и вся эта молодцеватая фигура красивого адъютанта.
      - Передайте вашему генералу, поручик, что выстрелы не причинили неприятелю большого вреда.
      Адъютант сделал серьезную мину.
      - Позволите доложить причины такого неуспешного действия артиллерии?.. - спросил он.
      - Конечно, позволю! - сердито отвечал батарейный командир. - Скажите, что выбор позиции неудачен.
      - Так и прикажете передать?
      - Так и передайте!
      Адъютант снова приложил руку к козырьку, поклонился, ловко вскочил на лошадь и помчался к другим батареям.
      Когда адъютант уехал, полковник энергично послал ему вдогонку несколько непечатных приветствий. Но через несколько минут, прихлебывая чай, полковник уже сожалел, что он так резко говорил с молодым человеком.
      - Того и гляди еще переврет и нагадит! - говорил он, обращаясь к офицерам.
      - Так ему и надо! - говорили офицеры.
      - Шляются без толку... Эх, господа, как у нас много этой дряни! вздохнул полковник и прибавил: - Что-то даст бог сегодня? Неужели штурм будет отбит?..
      "Кажется!" - хотел было заметить Венецкий, но удержался и не сказал ни слова.
      На всех лицах было сомнение.
      Опять загрохотали орудия, в третий раз сегодня. Был третий час. Тучи по-прежнему висели над горизонтом, и по временам шел дождь. Снова полковник весело подбадривал солдат, переходя от орудия к орудию, хоть и сам сознавал, что это лишнее. Солдаты и без того отлично делали свое дело. Они очень хорошо понимали, что сейчас начнется штурм, и лица всех были серьезны и торжественны. Обычных шуток не было слышно. На батарее уже было двое убитых. Их быстро убрали, и всякий точно старался забыть об этом.
      Венецкий наблюдал за выстрелами. Растянувшись на бруствере, не обращая никакого внимания на зловещий свист, проносившийся над головой, он смотрел вперед. Сердце его забилось тревожнее, когда вдруг из-за холмов показались длинной лентой солдатские шинели и белые кепи. Лента делалась длиннее и длиннее. Раскинувшись цепью, быстро удалялись эти шинели вперед, а за ними двигались войска в колоннах.
      - Начинается! - прошептал он. Надежда и сомнение попеременно волновали его.
      С турецких редутов открылась отчаянная пальба. Стоял какой-то адский гул в воздухе.
      - Помоги им, господи! - прошептали артиллеристы на батарее, сняли шапки и тихо перекрестились, напутствуя проходивших с боков солдат.
      Сперва Венецкий ясно различал наших солдат, но скоро они, уменьшаясь-уменьшаясь, начали казаться какими-то точками. На дороге валялись убитые и раненые. В промежутке между выстрелами донесся какой-то гул. Наши побежали вперед...
      Вдруг Венецкий побледнел, быстро спрыгнул с бруствера и подбежал к полковнику.
      - Николай Степанович! прикажите прекратить стрельбу. Мы стреляем по своим!..
      Полковник взглянул в бинокль и побледнел, в свою очередь. Прямо перед батареей, невдалеке от турецкого редута, поднимались на гору наши войска, и выстрелы наши ложились как раз между ними.
      Немедленно прекратили огонь.
      Венецкому не сиделось за бруствером. Он снова растянулся на животе и жадно смотрел вперед. Наши быстро ползли по горе; сзади двигались темные массы; с редута раздался ружейный огонь... Еще минута-другая, - и вдруг у Венецкого упало сердце. Он ясно увидал, как наши повернули назад и быстро стали удаляться расстроенными рядами от турецкого редута.
      В эту минуту на батарею прискакал старый генерал со свитой адъютантов.
      - Полковник! Отчего вы прекратили огонь?
      - По своим могли бить, ваше превосходительство!
      - Что вы мне говорите!.. Что вы говорите! - вдруг крикнул генерал, отчаянно замахал рукою и быстро уехал далее.
      А солдаты уже беглым шагом подходили к батарее... Ясно было, что штурм отбит.
      Венецкий посмотрел в другую сторону. И там то же... Войска наши уходили от турецких редутов, а турецкая канонада делалась сильней...
      Сумрачные проходили ряды мимо батареи и спешили поскорей скрыться за холмы... Венецкий вглядывался в солдат. Все были утомлены и угрюмы; все тяжко дышали и крестились, добравшись до прикрытия. За войсками вразброд двигались отсталые... Мимо батареи много прошло их, опираясь на ружья... Слышны были стоны, проклятия и брань... Невдалеке Венецкий заметил, как ползли раненые... Вот один пробует встать и не может... А на них никто не обращает внимания...
      Он поднялся и хотел распорядиться, чтобы их взяли, как вдруг услыхал совсем близко какой-то шипящий свист...
      - Ваше благородие... Ложитесь! - крикнул кто-то сзади.
      Он быстро прилег. Что-то шлепнулось близко. Он зажмурил глаза и вдруг вспомнил, что его могут убить. Ему сделалось страшно, но вслед за этим мгновением какое-то равнодушие охватило все его существо. "Что ж так долго смерть не приходит? - промелькнуло в его голове. - Уж если это она, то пусть скорей!" Он открыл глаза. В нескольких шагах от него на бруствере вертелась черная граната и скверно шипела трубка...
      Он пристально стал смотреть на нее и не мог оторвать от нее глаз. "Вот-вот сейчас, но только она меня не заденет... Нет!.."
      Раздался треск... в глазах у него что-то блеснуло. Он радостно вскочил на ноги, но в то же мгновение упал и инстинктивно схватил себя рукой за ногу.
      "Это ничего... Я, верно, контужен", - подумал он.
      И снова попробовал подняться. Но подняться он не мог, почувствовал ужасную боль и какую-то теплую мокроту на том месте, где была боль.
      Барсук и другие солдаты подбежали к нему. Он взглянул на их испуганные лица, хотел что-то сказать, но губы бессвязно лепетали какие-то слова... Он вдруг почувствовал слабость, какие-то странные мысли стали путаться в его голове. Он улыбнулся своей доброй улыбкой, вздохнул и потерял сознание.
      Когда над окрестностями Плевны спустилась ночь, то долго еще раздавались на окрестных полях стоны. Целую ночь мелькали фонари и на носилках таскали раненых и все-таки не могли убрать всех. Иззябшие, валяясь в грязи, под дождем, оставались еще многие, моля у бога смерти.
      Наутро неудача сказывалась на всех лицах. Везде атака была отбита, и только на Зеленых горах еще шла битва. Скобелев просил подкреплений, но ему их не дали...
      Штурм 30 августа стоил нам, как известно, около десяти тысяч солдат.
      Глава двадцатая
      ГЕНЕРАЛ СОМНЕВАЕТСЯ
      - Ну что ж?.. это еще не беда! Сегодня неудача, зато завтра будет удача... Конечно, неприятно, но унывать, брат, нечего... С нашим солдатом все можно. Помню, на Кавказе наш полк пять раз ходил в атаку, пять раз отбивали, но на шестой таки взяли аул. Правда, из полка осталась всего одна рота, но все-таки взяли!
      Так говорил старик Чепелев Елене, сидя июльским утром на балконе своей дачи за картой.
      - Полно, папа, тебе утешать меня. Точно я не вижу, что ты сам расстроен нашими неудачами, - проговорила Елена.
      - Обидно, конечно, обидно... Шли, шли и вдруг наткнулись на Плевну, чтобы ее черт побрал! Но все-таки унывать нечего... Бог даст еще поправимся... Вот скверно только, что о солдате мало заботятся, плохо кормят его, обкрадывают там разные интенданты... Вот за это так мало виселицы! - энергично проговорил старик. - Я, не задумываясь, повесил бы таких негодяев...
      В последнее время даже и старик Чепелев, говоривший вначале, что война с турками - плевое дело, стал несколько гневаться, и хотя не показывал этого, но сам нередко задумывался и возмущался, читая известия о том, как продовольствуют солдат. Известная телеграмма Мак-Гахана, описывавшая, как наши солдаты, сами голодные, делились последним с болгарами, умиляла сердце старого генерала, и он со слезами на глазах говорил, что стыдно обижать таких безропотных и выносливых солдат, как наши.
      - А о Венецком все нет известий, папочка?..
      - Нет, Леля, еще нет, но, вероятно, все слава богу... Вот посмотри-ка, девочка, на карту. Взгляни-ка сюда. Вот она, эта самая Плевна!..
      Старик, видимо, хотел отвлечь свою дочь от расспросов о Венецком и сам начинал сомневаться, жив ли молодой человек. "И то ни разу не написал!" - подумал он.
      Елена с грустной улыбкой глядела на карту, слушая старика, как надо нам покончить с этой проклятой Плевной.
      - Осман - умный генерал... Понимает, как действовать, и действует умно. Надо и нам так же действовать и не соваться одною грудью. Грудь хороша, но ведь и солдата пожалеть надо.
      - Но ведь ты сам, папа, говорил, что надо без хитростей, прямо?..
      - Ну да, говорил и теперь говорю, но надо знать время.
      Старик даже рассердился, что Елена подметила противоречие в его словах.
      - Конечно, надо действовать с нашим солдатом по-русски, то есть напролом, но если раз не удалось... нельзя же. Знаешь что, Леночка, я тебе скажу... У нас солдаты прекрасные, а...
      Он не досказал своей мысли и медленно перекрестился.
      - И дай бог, чтобы Плевна образумила их!.. Вот рассказывают, что сами они живут прекрасно там, ни в чем не нуждаются, а люди!! Я, Леля, когда был на Кавказе, я ел то же, что и солдаты, и как же они любили меня! Первым делом о них заботился. Никаких этих колясок у меня не было. Ну, да что говорить! Очень уже нынче эта манера подлая развилась... о себе думают, а о других... Ну, и воровство, говорят, в армии идет такое, что просто страшно становится.
      Генерал совсем вышел из себя и, точно вообразив, что перед ним сидела не дочь, а интендант, стал браниться и грозить, что их всех перевешают.
      Елена слушала все эти угрозы и, когда отец кончил, спросила его:
      - Неужели, папа, так обижают солдат?
      - Я, дочка, дорого бы дал, чтобы все, что пишут, оказалось неправдой, но ведь еще пишут не все! Недавно в военном министерстве мне рассказывали такие вещи, что просто стыдно было слушать... А там ничего - еще улыбались чиновники...
      Старик продолжал разговор на эту тему, как на террасу вошла Александра Матвеевна. Она была в кисейном капоте, в соломенной шляпке, украшенной цветами; в руках у нее был букет цветов. На ее некогда красивом лице очень заметны были следы подкраски и подрисовки.
      С приходом жены Чепелев быстро замолчал, как-то весь съежился и уткнулся в карту.
      - А вы все продолжаете воевать? - заметила Александра Матвеевна. Что, муж сегодня будет? - обратилась она к Елене.
      - Не знаю... Он никогда не предупреждает...
      - Ну, а как его завод? Скоро будет готов? Ты что-нибудь слышала?..
      - Я не вмешиваюсь в его дела, мама!
      - И глупо делаешь, моя милая... Нельзя же не знать, как идут дела... Кажется, муж - не чужой человек... Я тебя спрашиваю, потому что вчера в Павловске мне говорили, будто завод этот плохо подвигается... Советую узнать! - прибавила она, потрепав Елену по щеке, и прошла в сад.
      - Завтракать меня не ждите! - крикнула она из сада.
      Отец и дочь переглянулись, но не сказали ни слова. Только Елена под влиянием теплого чувства обхватила своими руками седую голову отца и нежно его поцеловала.
      - Ах ты, моя милая! - прошептал старик, и слезы закапали из его глаз...
      - Ты знаешь, Леля, и до меня доходили слухи, - сказал он, нежно глядя в глаза дочери, - что дела твоего мужа скверны. Говорят там о каких-то залогах. Но я этому не верю!..
      - Я, папа, ничего не знаю... Он мне ничего не говорит... Знаю только, что последнее время он что-то опять стал мрачен... Верно, что-нибудь да есть...
      - Он, говорят, слишком доверился своему американцу...
      Елена ничего не ответила. Ее это почти не занимало.
      - Бог с ними, с этими делами, папа!..
      В это время в саду показалась горничная Елены. Она быстро приблизилась к террасе и доложила Елене, что приехал Василий Александрович.
      - Ну, до свидания, папа... Вечером я к тебе забегу, а может быть, ты зайдешь к нам?
      - Нет уж, Леля... ты извини... я...
      - Знаю... знаю... Ты недолюбливаешь мужа... Ну, и не надо... Я к тебе забегу...
      Она прошла через сад, поднялась на террасу своей дачи и, заглянув в маленькую гостиную, увидала мужа. Он не заметил ее и сидел на диване такой расстроенный, бледный, печальный, что Елена испугалась. Она тихо подошла к нему. Он поднял голову и хотел улыбнуться.
      - Здравствуй, Леля... - как-то нежно прошептал он, целуя ее руку. Здорова?
      - Я здорова, а ты... Что с тобой?..
      - Со мной... Особенного ничего, если хочешь! - улыбнулся он. Немножко дела неладно идут, но, надеюсь, все скоро уладится... Вчера я получил телеграмму, что мой американец сбежал... Я распорядился послать туда доверенного и надеюсь, что все обойдется.
      - Но ты бледен... На тебе лица нет!
      - Это ничего... Это следы бессонной ночи... Я всю ночь не спал за работой... А в городе так душно... и я хотел приехать к тебе... здесь отдохнуть... Ты не сердишься за это?..
      Что-то подсказало Елене, что с ним случилось какое-то несчастие. Он говорил как-то странно. Его ласковый тон щемил ей сердце. Она взглянула на него. Он старался весело улыбнуться. Потом вдруг взял ее руку, поднес ее к своим губам, крепко поцеловал ее и тихо, совсем тихо произнес печальным голосом:
      - Ведь ты не очень-то рада моему приезду... Ведь так?.. О, не говори ни слова... Я ведь по глазам твоим вижу... В них участие к человеку, но не любовь. Не правда ли?..
      Елена опустила голову и молчала.
      - Я, Елена, понимаю... Я вижу все и, видит бог, не виню тебя... Но только позволь мне побыть с тобой. Эти дела так надоели... так надоели! проговорил он, хватаясь за голову. - Голова трещит! - попробовал он рассмеяться.
      Но смех вышел какой-то глухой, странный.
      Елене было жутко.
      - Однако я и на тебя навел хандру... Ну, я не буду ныть... Расскажи о себе... Расскажи, что ты делала... Ведь я тебя целую неделю не видал... Была ли ты где или только с отцом виделась? Рассказывай же!
      Он почти умолял. Елена присела около и начала болтать какой-то вздор. Он слушал и весело улыбался. Потом вдруг он спросил среди ее болтовни:
      - А ведь ты очень любишь Венецкого? Ну... ну... не сердись... Я так... продолжай, пожалуйста!..
      И он так нежно взглянул на жену, что Елена опустила глаза...
      - Впрочем, ты устала... Я пойду отдохнуть. После сна я, верно, поправлюсь...
      - Послушай, не послать ли за доктором?
      - Что ты, что ты, зачем доктора?
      Он как-то странно усмехнулся, поцеловал Елену и пошел в свою комнату.
      Не прошло и часу, как Елене подали телеграмму на имя Борского. На телеграмме было написано: "Экстренно". Елена колебалась, отнести ли сейчас мужу депешу или подождать, пока он проснется. Ей жаль было беспокоить его. Но в то же время Елену смущала эта надпись. "Быть может, что-нибудь важное!" - подумала она и решила подняться наверх и посмотреть, спит ли муж. Если спит, - она не потревожит его. Елена поднялась наверх, тихо подошла к дверям кабинета и стала прислушиваться. За дверями было тихо. Она приложила ухо, - ничего не слыхать. Ей вдруг сделалось страшно, что в кабинете такая тишина. Она нагнулась, взглянула в замочную скважину, и вздох облегчения вырвался из груди ее. Она увидала мужа. Он сидел за письменным столом, боком к ней, облокотившись на локти. Лицо его было серьезно и печально.
      Она тихо постучала а двери. Ответа не было. Тогда она постучала сильней.
      - Кто там? - раздался недовольный голос Борского.
      - Это я! - тихо проговорила Елена.
      Послышались шаги. Борский отворил двери, ласково протянул руку и, вводя Елену в кабинет, проговорил с какой-то задушевной нежностью:
      - Это ты!.. Вот не ожидал!..
      - Ты извини, что я побеспокоила тебя...
      - Полно, Елена! - перебил ее Борский. - Напротив, очень рад... хотел заснуть, но не спалось...
      - Сейчас принесли телеграмму, - тихо проговорила Елена, подавая телеграмму.
      - Телеграмму!
      Борский вдруг изменился в лице. Он почти вырвал из рук жены телеграмму и стал читать.
      Елена не спускала с него глаз. Она увидала, как побледнело его лицо и не то испуг, не то страдание исказило его черты.
      - Когда ее принесли?
      - Минут пять тому назад!
      - Пять минут? - машинально повторил он, хватаясь за спинку кресла.
      У него кружилась голова. На лбу показались крупные капли пота. Он едва стоял на ногах.
      Елена быстро налила стакан воды и, подавая ему, испуганно заметила:
      - Выпей... Успокойся, ради бога... Что с тобой!.. Я сейчас съезжу за доктором!
      Он только отрицательно покачал головой, но не сказал ни слова. Он глядел на Елену растерянным взглядом и крепко держал ее за руку.
      - Выпей же соду... Выпей скорей!..
      Борский с жадностью выпил воду, опустился в кресло и через несколько секунд заметил, стараясь улыбнуться:
      - Я напугал тебя, Елена?.. У меня за последние дни нервы совсем расстроены... Мне надо совсем успокоиться! Всякое известие волнует меня... Вот хоть бы эта... эта телеграмма! В ней ничего особенного нет... Право, ничего!.. А ты испугалась... Вон какая стала бледная... Извещают, что завод не действует... Это надо было ждать!
      - Прости мне за непрошеный совет. Оставь ты на время дела, Basile... Отдохни!
      - Я их скоро оставлю... Еще не сейчас... теперь еще невозможно...
      - Будто невозможно?.. Ведь если б даже дела твои и расстроились, неужели они стоят таких мучений?.. Послушай, Basile... Ведь не для меня же ты хлопочешь. Ты знаешь, я не привыкла к той роскоши, которою ты окружил меня... И если бы ты захотел, мы могли бы жить...
      Она остановилась. Борский смотрел на нее пристальным взглядом, и горькая усмешка скользнула по его губам.
      - Ты говоришь "мы", а следовало бы говорить про одного меня... Ведь есть, Елена, граница и твоему самоотвержению... не правда ли?..
      Елена молчала.
      - Я слишком далеко зашел, Елена, чтоб остановиться. И если бы хотел, то не мог бы... Ты этого не понимаешь! Ты не видала азартных игроков, которые ставят на карту все, и, когда проигрывают...
      Он грустно усмехнулся.
      - Но у меня еще есть исход... самый верный! - проговорил он как-то загадочно. - А теперь, Елена, надо ехать в город!
      Он взглянул на часы.
      - Поезд идет через четверть часа, и мне надо торопиться.
      Они спустились вниз.
      Он протянул руку, нежно заглянул Елене в глаза, прикоснулся холодными губами к ее лбу и вышел в сад.
      - Я провожу тебя!.. - нерешительно заметила Елена.
      - Нет, не беспокойся...
      Борский послал ей приветствие рукой и твердыми шагами пошел к вокзалу.
      Елена еще долго глядела ему вслед, потом тихо вернулась в комнаты и долго ходила взад и вперед.
      - О господи, какая мука! - шептала она в бессильном отчаянии.
      Она жалела мужа, и в то же время в голову ее невольно подкрадывался образ любимого человека.
      Глава двадцать первая
      ПОСЛЕДНИЙ ШАГ
      Удар следовал за ударом с поразительной быстротой. Одна другой грознее телеграммы сыпались эти дни от доверенного Борского, посланного узнать на месте, в чем дело. Завод рухнул, американские печи оказались вздором. Джеферс бежал за границу, захватив из кассы сто тысяч; из громадного количества заготовленного хлеба более половины было подмоченного и гнилого.
      На бирже уже известно было, что Борский накануне банкротства. Кредиторы пришли в смятение. Те, которые дали залоги, еще не теряли надежды, что они получат залоги из министерства.
      Был девятый час ясного, необыкновенно теплого сентябрьского утра. Бледный, с ввалившимися от бессонной ночи глазами, осунувшийся, постаревший на десять лет, сидел Борский за письменным столом. Он быстро исписывал четвертый листок письма. На мгновение он останавливался, приподнимал голову, как бы приискивая выражения, и снова писал.
      Наконец он кончил и стал перечитывать письмо. Печальная улыбка скользила по его сухим, горячим губам. Из глаз медленно скатилась слеза.
      Он оставил письмо, взял со стола большую фотографию Елены и долго, долго смотрел на портрет...
      - Она простит, - прошептал он, прикладывая губы к портрету.
      Борский медленно сложил письмо, вложил его в конверт, запечатал и надписал на нем: "Елене, в собственные руки".
      После этого он встал, подошел к окну и открыл его. Свежая струя ворвалась в комнату с Невы. Он с наслаждением вдыхал воздух и, глядя на реку, на которой дымили пароходы, задумался.
      - А жить хочется! - вдруг вырвался из его груди какой-то отчаянный стон... - Как хорошо сегодня!
      И ему все показалось особенно хорошим сегодня: и небо, и река, и блеск солнца, и люди, проходившие по набережной.
      - Василий Александрович, чаю прикажете?
      Борский обернулся и рассеянным взглядом смотрел на лакея. "Что такое он говорит?"
      Лакей повторил вопрос.
      - Ах, чаю?.. Как же, как же... подай чаю!.. Я выпью с удовольствием!..
      Он снова стал глядеть в окно и с каким-то особенным любопытством стал всматриваться во все окружающее, на что прежде не обращал никакого внимания.
      Вот проезжает мимо извозчик. Извозчик поднял голову и, заметив устремленный на него взгляд Борского, приостановил лошадь и махнул головой, предлагая свои услуги. Лицо извозчика показалось Борскому таким веселым, здоровым, хорошим... Борский улыбнулся, отрицательно покачал головой, а извозчик привстал, неизвестно зачем стегнул лошадь и быстро понесся по набережной.
      Вот идет девочка с нянькой... вот два мужика облокотились на набережную и едят черный хлеб, круто посыпанный солью... Борский глядел на них, жадно глядел и...
      Резкий звонок раздался в эту минуту в прихожей. Борский вздрогнул и отошел от окна.
      - Прикажете принимать? - как-то участливо заметил слуга, ставя перед Борским стакан чаю.
      Борский поймал этот участливый взгляд, и ему слуга показался совсем другим в эту минуту. Ему захотелось вдруг пожать ему руку.
      - Сказать, что уехали на дачу, Василий Александрович?..
      - Нет... нет... Принимай... Все равно...
      Через минуту в кабинет вошли четверо господ. Они были взволнованы. На всех этих лицах был страх. Они взглянули на Борского, поклонились молча, сели и вдруг заговорили все разом тихим голосом, точно понимая, что перед ними совсем больной человек.
      Борский слушал их с холодным вниманием. Это были главные кредиторы, у которых были взяты залоги. Один из них, толстый коренастый господин, в купеческом платье, попробовал было улыбнуться и, точно подбадривая себя, проговорил веселым пискливым голосом:
      - Бог даст поправитесь, Василий Александрович. С кем этого не бывает?.. А мы вот к вам с просьбою насчет залогов... Как бы получить их из военного министерства!
      - Их нет там! - медленно произнес Борский.
      - То есть как же это?.. Вы изволите шутить? - прошептал купец дрожащим голосом, вытягивая вперед свою толстую шею.
      Борский взглянул на своих гостей. Глаза их со страхом и надеждой следили за малейшим движением Борского. Лица как-то замерли...
      - Я не шучу, господа. Ваших залогов там нет. Там только пятьсот тысяч, а я взял у вас до двух миллионов! - отчетливо произнес Борский.
      В течение нескольких секунд все молчали. Борский смотрел, как постепенно все эти лица искажались злобою и ненавистью. Большие глаза толстого купца наливались кровью и, казалось, готовы были съесть Борского; крупные капли пота выступили на лбу. Он хотел было подняться, но грузно опустился в кресло и, как раненый зверь, замотал головой.
      Вдруг все громко заговорили. Раздались клятвы, ругательства, проклятия.
      - Подайте деньги... Подай наши деньги!
      Борский молча выслушивал весь этот град брани. Он точно окаменел. Только губы его вздрагивали, словно бы их кто дергал за ниточку.
      К нему подступили совсем близко. Но он взглянул таким странным взглядом, что все попятились назад.
      - Ведь вы пошутили?.. Ну, и довольно!.. - заговорил вдруг самым льстивым голосом толстый купец. - Ведь я последнее отдал вам... Последнее!.. - произнес он и вдруг зарыдал, всхлипывая, как ребенок. - Не погуби!..
      И с этими словами толстяк бросился в ноги, обнимая колени Борского.
      Борский вскочил как ужаленный.
      - Господа! Простите меня, но денег нет... Делайте со мною, что хотите... Я банкрот!..
      - А, когда так... мы тебя в Сибирь упрячем... В Сибирь!..
      И все кричали: "В Сибирь, в Сибирь!.."
      - Что с ним разговаривать?.. Едем, господа, сейчас к прокурору...
      Они ушли, а Борский вслед за ними печально улыбнулся.
      - Пора! - прошептал он, отодвигая ящик письменного стола и доставая оттуда револьвер.
      Он осмотрел заряды, положил револьвер под бумаги и взглянул на часы. Было десять часов.
      "Еще полчаса есть... Полчаса... ведь это целая вечность!"
      Он вспомнил о чае и выпил весь стакан. Потом позвонил и приказал лакею немедленно послать кучера на дачу с письмом.
      - Скажи, чтобы непременно отдал в собственные руки... Да вот три рубля на проезд...
      Лакей ушел, а Борский снова подошел к окну и задумался.
      Вся жизнь пронеслась перед ним. Когда-то он был беден, очень беден, и жил в одной комнате. Теперь он так же беден в этой громадной квартире. Он искал счастья в наживе, и вот он у пристани. А там, за окном, как нарочно, жизнь казалась такой прекрасной... "Отлично было бы теперь прогуляться!" пронеслось у него в голове, и он улыбнулся, что теперь и такие мысли... Вон небо сегодня такое безоблачное... хорошее... Он вспомнил, как ребенком, бывало, он любил глядеть на небо, и хорошо было так. Потом он никогда уже так не смотрел... некогда было.
      - Однако который час?
      Он взглянул на часы. Стрелка показывала четверть одиннадцатого.
      Он отошел от окна, походил по кабинету, зачем-то взглянул за двери, взял газету, машинально прочел о бенефисе г-жи Филиппо и стал прислушиваться. Все было тихо, только часы мерно чикали. Вот чьи-то шаги... "Это, должно быть, Николай! Это его шаги. Что ему надо?"
      - Николай, это ты?..
      Ответа нет.
      "Должно быть, показалось!" - подумал Борский, подошел к зеркалу и испугался своего лица, - до того оно было старое, изнуренное, словно бы чужое лицо.
      - Теперь, кажется, звонят? - прошептал он и схватился за револьвер.
      Но все было тихо.
      Борский взял листок бумаги и начал рисовать какие-то лица, потом стал чертить цифры. Он подвел итог, - выходила громадная сумма в два миллиона рублей.
      - Пассив не маленький! - прошептал Борский, продолжая писать цифры. Актив совсем ничтожен. Бедная Елена! Впрочем, по счастию, она меня не любит! Разве поплачет из жалости! - усмехнулся Борский.
      Но кто его любит? Где его друзья?
      Он вспомнил, что никто.
      - А когда-то были! - проговорил он. - Но тогда и я был другим...
      Он облокотился на стол, и мысли его были далеко от настоящего. Перед ним проносились годы первой молодости, веселые, добрые лица бывших друзей.
      "По крайней мере увидят, что кончил хорошо! - грустно улыбнулся Борский. - Не струсил перед концом!"
      - Василий Александрович! - испуганно проговорил Николай, вбегая в комнату. - Василий Александрович!
      Борский поднял голову.
      - Звонят! сильно звонят! Я не отворю, а вы уезжайте через черный ход... Я распорядился... Лошадь готова... Вы уж извините!
      Борский, казалось, не понимал, о чем говорил Николай. Он сосредоточенно глядел в его лицо, но не ответил ни слова.
      Снова раздался нетерпеливый звонок.
      Борский услышал его.
      - Право, уезжайте, Василий Александрович... Я и пальто вот приготовил, а то эти мужланы опять придут... Уезжайте! - с мольбой в голосе говорил Николай.
      - Уезжать?.. Спасибо тебе, мой друг... Спасибо!.. - заметил Борский, нежно взглядывая на Николая. - Но только ехать мне некуда... Иди, отворяй двери!
      Николай вышел. Борский встал, запер на ключ двери и снова сел к письменному столу, взял в руки револьвер и взвел курок.