Мистер Джеферс получил задаток на постройку завода. Во все концы России командированы были агенты для закупки хлеба и доставки его на завод. Надо было дорожить каждой минутой, и нельзя было особенно разбирать людей. Кабинет Борского кипел посетителями. То и дело являлись разные личности с предложением услуг... Словно почуяв запах денег, неизвестно откуда собирался весь этот люд, чтоб урвать кусочек из той громадной добычи, которая досталась счастливому человеку. Перед Борским кланялись, клялись, льстили и смотрели ему в глаза. Он точно вырос с тех пор как получил громадное дело. В его кабинете целый день толкался народ: одни за делом, другие просто для того, чтобы посидеть, позавтракать и пообедать... Неизвестно откуда явился отставной генерал, оказавшийся дальним родственником Борского, который рассказывал анекдоты и был постоянным посетителем. Знакомые Борского стали чаще забегать к нему, и тут, между разговором о деле, рассказывались военные новости, анекдоты и лилось шампанское. И странное дело: Борский не гнал всей этой сволочи, вдруг наполнившей его кабинет. Напротив, ему было не по себе, когда не было этой вечной суматохи, этих льстивых лиц, смотревших ему в глаза, подававших непрошеные советы, рекомендовавших своих родственников и перехватывающих на короткие сроки деньги. Ему словно необходим был этот антураж*, явившийся как-то незаметно.
      _______________
      * Окружение, среда (от франц. entourage).
      Квартира Борского преобразилась. Сразу чувствовалось, что в ней ворочаются громадные куши, что здесь чуется громадная добыча. Среди громадных расходов ничтожными казались нескончаемые подачки, дорогие обеды, и каждый словно считал недостойным не урвать чего-нибудь. Кто занимал деньги, рассчитывая, конечно, не отдать какие-нибудь триста пятьсот рублей. Стоит ли отдавать "этому подлецу", который огребает миллионы. Кто просто хотел вкусно позавтракать и даром напиться. Александра Матвеевна ездила каждый день, перехватывала деньги и восхищалась "гениальным" зятем.
      Среди этого вечного гама в кабинете у Борского большинство посетителей на все лады толковало о величии момента, о будущности России, о заре на Востоке и в конце концов о нашем добром солдате.
      И в то время, как солдат умирал, здесь в кабинете кишела целая стая патриотов, жаждущих только случая ограбить этого самого "бедного" солдата.
      С каким-то недоумевающим страхом взирала Елена на эту перемену в образе жизни ее мужа. Ей непонятна была вся эта сутолока, превратившая их тихий дом в какой-то трактир с постоянными гостями и разливным морем. Она редко показывалась в кабинете, но в столовой ей поневоле приходилось встречаться с разными новыми лицами, которые говорили ей комплименты, похваливали блюда и вина и сообщали разные слухи с театра военных действий. Начало кампании обещало такой же блестящий конец, и все нетерпеливо ждали новых победных телеграмм.
      Елена рассеянно слушала все эти разговоры и радовалась, когда кончался обед и гости уходили в кабинет.
      Борский в последнее время баловал ее сюрпризами. То приносил ей какие-нибудь дорогие серьги, то дарил роскошные материи. За неделю до отъезда на дачу он купил ей пару прелестнейших пони и объявил Елене, что рядом с их дачей он нанял дачу для Чепелевых.
      - Ты будешь меньше скучать! - заметил при этом Борский. - Мне придется бывать часто по делам в городе, а вы с отцом будете кончать кампанию.
      Елена благодарила мужа за его внимание, благодарила за подарки, но они не занимали ее. К чему ей все это?.. Она трепетно ждала весточки с театра войны, со страхом читала известия об убитых и раненых и каждый день заезжала к отцу узнать, не получено ли письма.
      Старик неизменно покачивал головою и при этом замечал:
      - Ему, брат, не до писем теперь. Какие письма!.. Он, разумеется, жив и здоров... Теперь, слава богу, мы все знаем... Газеты все сообщают!
      Невеселая уезжала она домой и проходила к себе в комнаты. Среди домашнего шума она чувствовала себя одинокой. Она садилась за книгу, но книга вываливалась у нее из рук, и она думала о Венецком. Прочитывая скорбные списки, она нередко задумывалась, и слезы катились из ее глаз. Ей тяжело было оставаться здесь. Ее манило туда, где гибли люди, ей хотелось помочь им, заглушить свою тоску в море чужих страданий. Она намекнула как-то об этом Борскому, но он странно усмехнулся и заметил, что и без нее много сестер милосердия.
      За несколько дней до переезда на дачу Борский давал парадный обед. Приглашены были избранные знакомые, два отставных министра с женами, один влиятельный генерал, финансовый туз и известный петербургский оратор, любивший говорить за обедами экспромты. Обед был заказан тонкий, и Борский сам хлопотал, чтобы все было хорошо.
      К шести часам начали съезжаться гости. В гостиной весело болтали о войне. Только что была получена телеграмма о блестящем забалканском походе кавалерии и о взятии Елены*... Никто из присутствующих еще не знал о Плевне.
      _______________
      * Город в Болгарии.
      Обед прошел превосходно. С бокалом шампанского в руке поднялся с места господин в военной форме, провел рукой по лысому лбу и просил позволения сказать слово. Все, конечно, изъявили живейшую радость, и оратор произнес один из тех своих экспромтов, которые, как говорили злые языки, сочинялись им заблаговременно и выучивались наизусть. Он начал о величин патриотического подъема, вспомнил двенадцатый год, вспомнил крымскую кампанию, не упустил из виду доблестного русского народа и кончил знаменательным указанием, что скромное пиршество происходит у русского человека ("старинного моего добродея и приятеля"), который в годину трудных испытаний пришел на помощь государству, "бросил к его ногам" свое "чисто русское" изобретение и дал казне миллионные сбережения...
      Все аплодировали красноречивой импровизации. Все стали как-то ласковее и добрее после вкусных блюд и выпитого вина, и даже отставные министры сказали хозяину несколько приветствий по поводу его изобретения...
      Гости уже собирались вставать, когда лакей подошел к генералу и что-то тихо доложил ему. Генерал попросил извинения, встал и скоро, смущенный, вернулся назад.
      Все взглянули на него и предчувствовали несчастие. Генерал был бледен и нервно шевелил губами.
      - Неприятное известие! - тихо проговорил он по-французски.
      В столовой воцарилась мертвая тишина.
      - Мы наткнулись на Плевну и...
      - И что же, ваше превосходительство? - нетерпеливо заметил отставной министр.
      - И не одержали победы...
      - То есть потерпели поражение? - заметил кто-то.
      - Вроде этого! - печально проговорил генерал и скоро уехал.
      Вслед за ним разъехались и остальные гости. Плевна вдруг поразила всех своею неожиданностью.
      Через несколько дней была получена новая телеграмма о сражении под Плевной, и в Петербурге ходили зловещие слухи... Гвардия собиралась в поход.
      Глава семнадцатая
      ВЛЮБЛЕННАЯ ВДОВА
      Варвара Николаевна была так счастлива в Ораниенбауме, что даже забыла о делах и не принимала к себе никого. Башутин был далеко, в Бухаресте, и она не расставалась с влюбленным юношей. Сперва она смеялась над своим чувством, говорила, что это вздор, но вскоре чувство охватило все ее существо и она с замиранием институтки слушала страстные речи Привольского. Ей словно хотелось насладиться наконец не испытанным еще ни разу в жизни чувством бескорыстной любви, и это чувство вдруг пришло. Беззастенчивая, бывало, она теперь вспыхивала при виде красивого, свежего, здорового юноши, и сердце ее трепетно билось, когда он опаздывал несколько минут. Она с восторгом слушала любовный вздор, который несколько недель тому назад вызвал бы насмешку в ее глазах, а теперь? Теперь она заставляла Привольского повторять, что он ее любит, и он повторял, повторял эти нежные слова вспыхнувшей страсти. Они вели себя как впервые влюбленные: гуляли по парку, катались на лодке, ездили верхом ночью, предпринимали поездки ins Grune*, ссорились из-за пустяков и ревновали друг друга, как подростки... Варвара Николаевна была внимательна и предупредительна к Привольскому до смешного. Малейший его намек считался для нее законом. Она вдруг привязалась к нему со страстью матери и любовницы. Она нетерпеливо ждала его ласки и скорбела, если ей казалось, что он чем-нибудь недоволен. Она выбегала встречать его, нередко делала ему сцены и допрашивала, отчего он опоздал, смотрела ему в глаза, как раба, и дрожала за свое счастье, как любовница, не уверенная в завтрашнем дне.
      _______________
      * За город (нем.).
      Был жаркий июльский день. Варвара Николаевна сидела на террасе и посматривала на часы. Скоро должен прийти поезд...
      - Параша! - крикнула она. - Завтрак готов?
      - Готов.
      - Смотри, чтобы сейчас же подали, как только приедет Сергей Николаевич... Да чтобы шампанское было заморожено...
      - Все приготовлено! - улыбнулась Параша.
      И Варвара Николаевна сама радостно улыбнулась, приколола цветок в свои чудные черные волосы, обдернула белый капот и, веселая, побежала на дорогу, чтобы встретить Привольского. На платформу она избегала ходить. Ее появление всегда вызывало разные замечания. Не стеснялись вслух называть ее по имени и прибавлять к нему эпитеты, от которых ее бросало в дрожь. Она и без того боялась, что Привольский вдруг ее бросит. Она знала, что родители его не раз серьезно упрекали его за связь, но юноша любил ее и с упорством влюбленного не верил слухам, ходившим про нее. Он не раз уверял ее в этом, но она все-таки дрожала за свое счастье и нередко с ужасом вспоминала о Борском.
      Поезд только что пришел. По дороге показалась статная красивая фигура. Варвара Николаевна бросилась навстречу, обняла юношу и, прильнувши губами к его губам, шепнула:
      - Ты до завтра останешься у меня?
      Но вдруг она отскочила от него, точно ужаленная. Лицо Привольского не сияло, как обыкновенно, счастьем свидания. Оно было задумчиво; какая-то серьезная торжественность виднелась в чертах его свежего лица.
      У Варвары Николаевны упало сердце. Она вдруг побледнела, как полотно. Вот-вот он сейчас скажет то роковое слово, которого она так боялась.
      - Сережа, что с тобой? Ты сердишься на меня?..
      Но он вместо ответа подошел к ней, крепко сжал ее руку и сказал:
      - Ты разве не знаешь? Через неделю мы выступаем в поход...
      В первую минуту она обрадовалась, но прошло мгновение, она поникла головой и тихо прошептала:
      - На войну?
      - Да, на войну!
      - Но ты не пойдешь?.. Ты не пойдешь, Сережа?.. К чему тебе идти? Ты возьми у меня денег, сколько хочешь возьми... Скажись больным... И знаешь что?.. Я завтра же поеду в город и устрою, чтобы ты остался. Ты хочешь? Говори!..
      Она говорила отрывисто, со страхом глядя в глаза Привольскому.
      - Полно вздор говорить, Варя... Разве можно не идти на войну, когда посылают? - заметил серьезно юноша и, любуясь любовницей, весело прибавил: - Еще неделя у нас впереди, и я у тебя буду каждый день...
      Варвара Николаевна была в отчаянии и решилась непременно проводить Привольского хотя до границы... Она целый день была задумчива и вечером, когда они сидели вдвоем на террасе, проклинала войну и просила Привольского повторить, что он ее не забудет. В ответ юноша целовал ее в открытую шею и наконец подхватил ее и на руках унес в комнаты.
      - Так ты позволишь проводить тебя?.. - говорила она на другой день, прощаясь с Привольским. - Я только до границы доеду.
      Юноша согласился, и Варвара Николаевна приказала Параше приготовиться к отъезду.
      Через неделю они ехали в отдельном купе на юг. Варвара Николаевна то плакала, то весело улыбалась под впечатлением горячих ласк влюбленного юноши.
      Так доехали они до Ясс. В Яссах приходилось расстаться. Она упросила, однако ж, отдать ей один день. Он отдал ей этот день и на следующее утро наконец вырвался из горячих объятий влюбленной женщины и отправился догонять свой полк. Варвара Николаевна рыдала, как ребенок, и объявила Параше, что они поедут дальше. Она будет об этом просить военное начальство. Целый день просидела она печальная в номере и собиралась уже ложиться спать, как вдруг кто-то постучался в двери.
      Ей почему-то показалось, что непременно войдет Привольский. Он вернулся, чтобы еще раз проститься с ней.
      - Войдите! - весело крикнула она и бросилась навстречу.
      Отворились двери, и в комнату вошел Башутин.
      Варвара Николаевна остановилась в ужасе.
      - Неожиданная встреча! - промолвил он, улыбаясь. - Что это вы так испугались?.. Так не встречают старых друзей, - заметил он, протягивая руку. - Присядемте... Мне надо с вами поговорить.
      С этими словами он взял ее за руку, усадил на диван и сам сел подле.
      Глава восемнадцатая
      С ГЛАЗУ НА ГЛАЗ
      - Так не поступают с верными друзьями! - нежно упрекнул Башутин. - К чему вы секретничаете со мной?.. Отчего вы не отвечали на мои письма?.. Я все знаю, что вы делали последнее время! Что вы на это скажете, милейшая Варвара Николаевна? - продолжал Башутин, дотрагиваясь до руки молодой женщины, - но что с вами? Вы нездоровы? Ваша рука холодна как лед!
      Варвара Николаевна брезгливо отдернула руку.
      - Не беспокойтесь о моем здоровье, Башутин, и продолжайте! проговорила она спокойно.
      Башутин взглянул ей в лицо. Она встретила насмешливый взгляд смелым, вызывающим взглядом. Она справилась с собой и скрыла свое волнение.
      - Вот как! Вы совсем отрекаетесь от друзей! Впрочем, ведь у вас все длится медовый месяц восторженной страсти, и вы находитесь еще под влиянием идиллических прогулок в Ораниенбауме!
      - Оставьте этот тон, Башутин! - остановила его Варвара Николаевна. Надеюсь, вы не о чувствах пришли говорить со мной!
      - И все это в награду за пятилетнюю любовь! - попробовал было Башутин, впадая в тон оскорбленного любовника.
      Варвара Николаевна подняла на него глаза и презрительно усмехнулась.
      - Нельзя ли без излияний. Мы, к несчастию, слишком хорошо знаем друг друга!
      - Извольте! Я заговорю в другом тоне. Но понравится ли он вам?
      - Приберегите эффектные места к концу.
      Башутин позеленел от злости. Варвара Николаевна с какою-то отвагой отчаяния решилась во что бы то ни стало покончить с Башутиным.
      - Вы объявляете войну? - проговорил Башутин.
      - Без фраз, прошу вас... Скорее к делу!
      Его раздражал этот спокойный, иронический тон. Он думал, что при первых словах угрозы она испугается и сразу согласится на все то, что он от нее потребует, а она вдруг еще смеется над ним.
      - Первая любовь вас сделала забывчивой?
      - Я все помню, Башутин... Все!
      - Так отчего вы не отвечали на мои письма?
      - Во-первых, не хотела, а во-вторых, что мне было отвечать? Вы просили опять денег, и вам позволено было бароном взять десять тысяч из кассы. Заплатила их, конечно, я.
      - Позволено было!.. - повторил Башутин. - Я мог бы и без позволения взять их. Вы разве забыли, кому вы обязаны состоянием?
      - Счеты? Я обязана вам, Башутин, многим, это правда... Я обязана вам, что сделалась знаменитостью в Петербурге! - проговорила Варвара Николаевна со смехом. - О, я вам многим обязана и никогда этого не забуду!.. Но я, кажется, заплатила вам за все деньгами... Я не хочу, слышите ли, вспоминать начало нашего рокового знакомства и дальнейшую историю...
      Варвара Николаевна вздрогнула и с ненавистью взглянула на Башутина...
      - Впрочем, и не к чему... Все равно поздно!..
      - Период раскаяния? - усмехнулся Башутин. - Реабилитация посредством любви?! Я об этом кое-что читал в романах, и то плохих. Оставимте лучше романическую часть в стороне... Я ведь имел честь быть вашим alter ego* и кое-что знаю пикантное...
      _______________
      * Вторым "я", близким другом (лат.).
      - И я знаю немало, Башутин! И если вы теперь на свободе, то вспомните...
      - Послушайте! Не советую вам говорить так... - вскрикнул Башутин, вскакивая с места. - Я не пожалею себя, но и вас жалеть не буду!
      - О, себя вы пожалеете, а потому, вероятно, пожалеете и меня!.. Чего вы от меня хотите? Вы долго были моим советником... Теперь довольно... Пора нам расстаться... Я намекала вам об этом... С этой целью вам предложили управлять делом в Бухаресте, то есть получать большое содержание... Что же вам еще надо? Я вам передала в течение последнего времени более пятидесяти тысяч!..
      - Чего мне надо?.. - усмехнулся Башутин. - Мне надо, чтобы мы расстались дружески... Ваши пятьдесят тысяч давно истрачены... И что ваши пятьдесят тысяч?.. Мне надо доли по совести!..
      - А в противном случае не обратитесь ли и вы к судебному следователю? - усмехнулась Варвара Николаевна.
      - Я приберегу эту развязку к концу, а пока...
      - А пока? - переспросила Варвара Николаевна, чувствуя, как забилось ее сердце.
      - А пока я расскажу вашему возлюбленному юноше, из каких средств вы заплатили за него долги. Юноша ведь и не подозревает, что он на содержании. Но когда он узнает и когда узнают его товарищи, он, наверное, поблагодарит вас!
      Варвара Николаевна не ожидала этого. Удар был нанесен метко, прямо в сердце. У нее помутилось в глазах. Сердце упало. Она опустила голову, и прошло несколько мгновений, прежде чем она подняла ее. Она попробовала ответить на слова Башутина презрительной улыбкой, но улыбка вышла печальная, и дрожащие ее губы неуверенно прошептали:
      - Он не поверит вам!
      - Тогда его убедят ваши письма!
      Это было уж слишком. Вся энергия этой женщины исчезла под угрозой. Она взглянула на Башутина растерянным, умоляющим взглядом.
      - Но вы не сделаете этой... этой подлости? Вы шутите? Не правда ли? прошептала она упавшим голосом, с каким-то суеверным страхом заглядывая в лицо Башутину.
      - Мы ведь перестали шутить, Варвара Николаевна! - холодно заметил Башутин. - Какие шутки!
      - Послушайте, Башутин! Говорите скорей... сколько вы хотите? Назначайте цену. Я вам дам денег, но возвратите мне мои письма и дайте слово, что вы ничего не станете говорить Привольскому... Я на все готова!.. Довольны вы?
      - Давно бы так! Нам пора свести счеты! Я не буду запрашивать. После Орефьева вы получили восемьсот тысяч... По совести, мне бы следовала половина, но я помирюсь на одной сотне.
      - Вы ее получите!
      Башутин чуть не привскочил от изумления при этих словах. Он не ожидал такого быстрого решения денежного вопроса со стороны Варвары Николаевны. "Женщина всегда останется женщиной! - подумал он. - Когда она любит, из нее можно веревки вить!"
      - Письма мои с вами?
      - Они в гостинице!
      - Все?
      - Все до одного...
      - Привозите их завтра утром, - и вы получите деньги... Еще одно условие. Надеюсь, больше мы никогда не увидимся... и вы уедете отсюда... Управление делом сдадите Иваницкому! И еще, Башутин, я предупреждаю вас, что если вы нарушите слово...
      Она взглянула на Башутина в упор таким взглядом, полным ненависти и презрения, что он невольно отодвинулся.
      - Если вы нарушите слово, - чуть слышно прошептала она, - я расскажу кому следует о вашей дуэли с моим мужем... Помните, что я мстить умею, господин Башутин, а когда мстит женщина, она не жалеет себя!
      В свою очередь, Башутин побледнел и опустил глаза под резким стальным взглядом Варвары Николаевны.
      - К чему нам вспоминать старые истории...
      - То-то! А теперь прощайте. Завтра в десять часов я жду вас...
      Башутин хотел было протянуть руку, но, взглянув на лицо Варвары Николаевны, только поклонился и вышел из нумера. Она чуть-чуть кивнула ему головой.
      Оставшись одна, Варвара Николаевна вздохнула свободно. Только бы он, он, этот милый, любимый юноша, не оттолкнул ее и не узнал бы ее прошлого, а там будь что будет!
      Она открыла окно и жадно вдыхала свежий ночной воздух. Высокое небо блистало мириадами звезд. На улице была тишина. Она вглядывалась в темноту ночи не то со страхом, не то с надеждою.
      Через несколько времени она прошла в соседнюю комнату, взглянула на спящую Парашу, разделась сама, бросилась с каким-то суеверным страхом на колени и стала молиться, обливаясь слезами.
      На следующее утро Башутин передал ей все письма и получил чек. Они почти не разговаривали. Она только спросила:
      - Тут всё?
      - Всё! - отвечал Башутин, получая чек.
      С этими словами он поклонился и сказал:
      - Прощайте, Варвара Николаевна!
      - Прощайте, Башутин, и, надеюсь, навсегда!
      Он усмехнулся, но не промолвил ни слова и ушел.
      В тот же вечер Варвара Николаевна поехала дальше.
      Глава девятнадцатая
      30 АВГУСТА ПОД ПЛЕВНОЙ
      I
      Только что забрезжилось, когда маленький, рыжий, весь в веснушках, солдат просунул в землянку сперва фонарь, а потом и свою голову. Вместе с фонарем он принес медный котелок и стакан, в котором лежало несколько кусков сахара. Он присел на корточки, достал из-за обшлага бумажку с чаем, высыпал чай в котелок и, когда покончил с этим делом, направил фонарь в угол землянки, поднялся и подошел к лежавшему под буркой офицеру. Солдат участливо взглянул в спящее лицо офицера и легонько тронул его за плечо.
      - Ваше благородие! Пора вставать! - проговорил он, наклоняясь к Венецкому.
      - А? Что?.. Еще минуточку... одну минуточку! - проговорил во сне Венецкий, потянулся и снова сладко заснул.
      Рыжий солдат добродушно усмехнулся, вернулся к котелку, накрыл его попоной, закурил трубку и задумчиво глядел в мокрую землю. Прошло не более двух-трех минут, как он снова подошел к Венецкому и проговорил:
      - Ваше благородие! Пора... Все пошли на батарею.
      Венецкий что-то пробормотал, вдруг открыл глаза, прищурил их при свете фонаря и сладко потянулся. Ему так не хотелось вылезать из бурки, под которой было так тепло и уютно.
      - Ты, Барсук, говоришь - все пошли? - спросил он, лениво приподнимаясь с войлока.
      - Все Алексей Алексеевич... Сейчас батарейный выйдет.
      Венецкий еще потянулся, зевнул и вдруг быстро поднялся; при свете фонаря, слабо освещавшего землянку, вздрагивая от сырости, отыскал пальто и фуражку и хотел было выйти, как Барсук подал ему стакан чая и заметил:
      - На дворе сырость, ваше благородие... Вы бы сперва чайку выпили.
      - Ты где это чаю достал?
      - У денщика у полковникова. Щепотку отпустил... У самих, говорит, мало.
      - Спасибо тебе, Барсук!.. - с нежной ласковостью проговорил Венецкий, принимая стакан. - А сам пил?
      - Я хлебушком разжился...
      - Эка ты какой!.. Пей, брат, сам... Ну, еще раз спасибо! - проговорил Алексей Алексеевич, быстро выпив какую-то желтоватую бурду под названием чая, и вышел из землянки.
      Мелкий, назойливый дождь лил сверху. В воздухе стояла сырость и тянуло запахом солдатского жилья. Начинало рассветать. Все предметы рисовались неясными контурами в серой дали. На площадке стояло несколько солдат, покуривая трубки. Один из них весело играл с Жмуркой, батарейной собакой, пришедшей под Плевну из Белгорода. Когда Венецкий проходил мимо солдат, все они ласково говорили:
      - Здравия желаем вашему благородию?
      А он в ответ, точно конфузясь, что все его так любовно встречают, отвечал на приветствия, снимая фуражку.
      - Сегодня Жмурка что-то, ваше благородие, весел... Верно, шельма, чует доброе!.. - заметил кто-то.
      Венецкий потрепал старого Жмурку, лизнувшего за это горячим языком его руку, и спросил:
      - Ели, ребята?
      - Ели, ваше благородие!
      Все на него глядели ласково, и эти ласковые взгляды были удивительно приятны Алексею Алексеевичу.
      Его любили на батарее, и солдаты прозвали его душевным человеком. Он это знал и еще более конфузился.
      Он поднялся на батарею. Все офицеры стояли в группе около батарейного командира, полного, невысокого полковника, с большой бородой, который отдавал офицерам приказания.
      Солдаты стояли у орудий, вполголоса разговаривая между собой.
      - Алексей Алексеевич, здравствуйте! - проговорил полковник, протягивая руку, когда Венецкий подошел к офицерам. - Хорошие сны снились?
      Все радушно встретили Венецкого. Видно было, что он пользуется особенным уважением среди товарищей.
      - Пожалуй, опять отвечать не будет? - заметил полковник, махнув рукою по направлению к сереющей вдали возвышенности. - Вы как думаете, Алексей Алексеевич?..
      - Думаю, что не будет!
      - Он славно держится! - заметил кто-то.
      - Что-то сегодняшний день скажет!.. - тихо заметил полковник. - Штурм начнется в два часа, а до тех пор наше дело... Хочется думать, что сегодня мы будем счастливее!
      На всех лицах выражалось сомнение. Однако никто ни слова не сказал. Все молча разбрелись по своим местам.
      Впереди, на возвышенности, яснее вырисовывались неправильные контуры турецких батарей.
      Дождь не переставал, и солдаты то и дело отряхивали свои шинели.
      Венецкий подошел к своим орудиям, поздоровался с солдатами, поверял правильность прицелов, присел на бруствере и стал глядеть в бинокль.
      Сквозь сероватую мглу ясно виднелись высоты и линии турецких батарей. Ни души не было видно за брустверами. Там все будто вымерло. И кругом стояла какая-то тишина, точно все оцепенело вокруг... Сбоку белели палатки наших войск, но никакого движения там не было заметно. Только вдалеке, едва заметной лентой, тянулись наши войска, спеша на позицию.
      Венецкий уныло глядел вокруг... Он уже достаточно насмотрелся на ужасы человеческой бойни и с каким-то тоскливым чувством внимал пушечным выстрелам. Его мягкой натуре противна была война, и нервы его за последнее время напряжены были до последней степени. Он видел, как на руках солдаты вывозили орудия из бессарабской грязи; он видел, как терпеливо выносили они лишения, как, раненные, они безропотно дожидались по целым дням перевязки. Он был в знаменитом первом плевненском бою. Он видел массу жертв, видел панику, это стадо людей, бегущих с каким-то тупым отчаянием... Видел раненых, протягивающих руку за куском хлеба; видел умоляющих поскорее покончить с их страданиями, и вид этих страданий возбуждал в нем чувство невообразимого отвращения...
      А рядом тут же припоминались ему сияющие, возбужденные лица генералов, отдающих приказания, офицеров, бравирующих своей храбростью, адъютантов, бесцельно скачущих с места на место, и своего батарейного командира, этого простого сердечного человека, который, однако, не стесняется обворовывать казну самым добродушнейшим образом, показывая на бумаге лошадей в большем количестве, чем в действительности... Он называет это экономиею. И многие из его товарищей говорят, что он увезет с войны не менее ста тысяч. Он то и дело пользуется оказией и шлет жене деньги... "А этот еще из лучших!" - подумал Венецкий...
      Здесь, на месте, все те фразы, которых наслышался Венецкий в Петербурге, о великой миссии, об освободительной цели войны казались такими смешными, ничтожными... Перед Венецким точно открывался новый мир неведомых идей, и он смутно чувствовал, что в этих словах много фальши и что неестественно, чтобы в то время, когда солдаты голодали, могла грабиться казна так добродушно, так просто, на глазах у всех, и чтобы среди этого грабежа могла блеснуть ярким светом освободительная идея...
      В армии ходили самые невеселые слухи. Солдаты хотя не роптали, но и они жаловались, что иногда сухари гнилые, что часто голодных их посылают в бой. Все это отразилось на восприимчивой натуре Венецкого, и он не мог забыть, как после первого плевненского боя он был на перевязочном пункте и видел тяжело раненного солдата, который, не дождавшись перевязки, нетерпеливо в предсмертной агонии, в ответ на слова Венецкого, что скоро его перевяжут, ответил, печально улыбнувшись:
      - Видно, и тут нашему брату нет призора, ваше благородие!.. Все одно что собаки!
      И с этим горьким упреком он умер.
      Невдалеке раздался выстрел, затем другой, третий.
      - По местам! - раздался зычный голос батарейного командира.
      Венецкий очнулся, сошел с бруствера и стал около орудий.
      Он взглянул на энергичное лицо своего начальника. Оно было возбуждено. Карие глаза весело смотрели вперед. Он весь как-то приосанился и, став посредине, громко сказал молодецким голосом:
      - Ну, ребята... Смотри молодцами... Стреляй хорошо...
      - Рады стараться! - весело отвечали солдаты.
      Венецкий любовался полковником, но в то же время подумал: "Зачем только этот милый полковник так грабит казну?"
      - Первое орудие... пли!..
      И почти в один и тот же момент по всей линии вокруг Плевны засверкали огоньки, потом стали вспыхивать дымки, и вслед за тем началась оглушительная канонада и раздался шипящий свист снарядов...
      Сперва турки отвечали, но скоро замолкли. А наши батареи не переставали осыпать гранатами неприятельские редуты... Венецкий наблюдал за выстрелами. Солдаты молча делали свое дело, а дождь все продолжал лить из туч, тяжело нависших над Плевной и ее окрестностями... Это была какая-то адская канонада, но офицеры только пожимали плечами и тихо сомневались в ее действительности...
      - Ваше благородие!.. Хотите хлебушка?.. - раздался над самым ухом Венецкого знакомый голос. И Барсук, не дожидаясь ответа, сунул кусок черного хлеба, круто посыпанного солью, в руки Венецкого и побежал назад.
      Сбоку около батареи строилась пехота... Вдруг с той стороны засверкали огоньки, и Венецкий хорошо видел, как граната врезалась среди людей...
      Он отвернулся и направил бинокль на неприятельскую батарею...
      - Вперед, ребята! - донеслось до него.
      Он повернул голову и увидел, как солдаты мерно пошли вперед, потом повернули направо и скоро скрылись за лощиной...
      Гранаты положительно осыпали наших солдат. По дороге уже валялись убитые и раненые.
      II
      В десять часов все наши батареи разом прекратили огонь. Над окрестностями Плевны наступило затишье. Турки молчали и только изредка, когда войска наши показывались из-за холмов, посылали гранаты, приносившие смерть и страдания.
      По диспозиции этого дня наши батареи должны были снова открыть огонь в одиннадцать часов и продолжать бомбардировку до часу. С часу до половины третьего снова отдых, а затем опять канонада.